Растерянные, мы уселись на свои места. Они — на последнюю парту. Я перед ними через одну. Между нами пролегала одна пустая парта. На ней никто никогда не сидел, её поставили, чтобы изолировать нас друг от друга. Так учителя говорили.

Я повернулся к приятелям, показывая глазами, как здорово мы влипли. Они в ответ — мне по кулаку, хотят всё на меня свалить, как будто это из-за меня. А я при чём? Мне хуже всех. У них, по крайней мере, русский сделан.

Нарочно уронил ручку и полез под парту, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать. А то Светлана Леонидовна вскидывает время от времени на меня взгляд, и я прямо цепенею от ужаса. Вот она сейчас спросит и про родителей, и про домашние задания…

Пока ползал, искал ручку, из кармана просыпался перец. Сразу вспомнил про свои лекарства и решил применить.

Применил перец в нос, порошок вдохнул в дыхательное горло, а луком натёр глаза.

Из глаз полились слёзы, я стал чихать и кашлять сто раз подряд, как Карабас-Барабас.

Выбрался наружу, а Светлана Леонидовна мне говорит:

— Слава, никак ты заболел? Подойди, пожалуйста, ко мне.

Вот оно! Всегда звала меня по фамилии. Других-то, своих любимчиков, по имени, а меня — сплошным Кукушкиным.

Всё-таки она хорошая. Иногда мне кажется, что работа с нами не для неё, слишком уж она хрупкая для нас и для всей школы. Нам не таких надо, нам сильных тёток надо, чтобы как рявкнули, так мы под парту свалились. А она голоса никогда не повышает, всё хочет дать нам что-то необыкновенное, сама такая необыкновенная, а мы… Раньше у неё ничего не получалось с нами, а сейчас стало лучше. Наверное, мы её полюбили. А так бы она просто пропала…

Поднялся, иду к столу. Чувствую, что краснею, как свёкла, и становлюсь ужасно неповоротливым. Уже зацепился за собственную ногу и чуть не свалился.

На последней парте веселятся Пчелинцев с Нырненко, им нравится, что я стал жертвой. Они мне всегда говорят, что я дурею возле учительского стола. Это верно. Я храбрый только на своей парте.

Но всё-таки сам про себя иногда думаю, что не такой уж я осёл, каким кажусь учителям.

Подошёл-таки к учительскому столу. Откуда-то запахло луком.

— Ты что, лук ел, Слава?

— Нет. От насморка лечился. Некоторые говорят: помогает.

— Вид у тебя и впрямь нездоровый. Глаза красные… слезятся.

Я победно смотрю на приятелей.

— И ещё кашель и насморк, — добавляю.

Светлана Леонидовна трогает мой лоб. Рука у неё чистая, узкая и прохладная, маникюр.

Стою чуть живой: а вдруг лоб холодный!

— Если и есть температура, то маленькая.

— Тридцать семь и три.

— Зачем же в школу пришёл?

«Пришёл», а не «притащился»! Вот он — русский язык! Как приятно его слушать…

— Он за новым материалом явился. Не может пропустить! — хохочет на последней парте Нырненко.

— А что тут, Юра, смешного? Не понимаю тебя, — удивляется Светлана Леонидовна, и Нырненко затыкается.

Ага! Слопал?!

— Ради нового материала пришёл в школу такой больной? — понижая голос, переспрашивает Светлана Леонидовна и как-то странно смотрит на меня.

Неужели не верит?

— Я очень хочу узнать новый материал, — хриплю я. Будь что будет! Только бы не спросила про родителей, тогда я, пожалуй, умру. Возьму и задохнусь от кашля.

Но она ничего не спрашивает, а только, улыбаясь, говорит:

— Мне это приятно слышать. Именно от тебя, Слава. Спасибо тебе. Постепенно ты становишься добросовестным.

А вчерашние три двойки и единица по сочинению? Но она не вспоминает про это, великодушно не напоминает.

И я начинаю радоваться. Это уже вторая радость. Первая — когда мама смотрела на меня: тогда я вымыл ложку. Сейчас — вторая. Может быть, я и правда становлюсь лучше. Как хочется стать лучше!

— Можешь идти на место. Нет, пожалуй, сходи к медсестре. Пусть она тебя посмотрит.

Но мне не хочется уходить, так хорошо сейчас в классе. Уйдёшь — неизвестно к чему вернёшься.

— Я уже там был. Её там нет. Я на перемене схожу.

Класс стал быстро заполняться. Я никогда не видел, как кто приходит, до чего интересно! Мне кажется, я сегодня что-то нашёл, когда явился одним из первых.

А где же Перепёлкина? Она никогда не опаздывает. Не хватало, чтобы она заболела сегодня… Если я её не увижу, будет плохо. Может быть, в моём путешествии случатся непредвиденные события — и я не вернусь так скоро. Перепёлкину я могу не видеть только один день — воскресенье, и то я обязательно загляну к ней во двор, как она там. Я просто привык видеть её каждый день. Если не вижу, то как-то сразу становится плохо.

Всё-таки явилась! Уже и звонок прозвенел. Все так и ахнули, когда она вошла, и зашушукались: «Перепёлкина опоздала!»

Подумаешь, какое событие! Да я раз сто, наверное, опаздывал, и ни один чёрт не охнул. А говорят ещё — равноправие. Да где оно?

Перепёлкина села со мной. Урок продолжался.

Я всё хотел спросить Перепёлкину, чего она опоздала, но не получалось. А тут Светлана Леонидовна стала ходить по рядам и проверять у всех домашнее задание.

Перепёлкина, красная как рак, показала, а мне показывать было нечего.

— Я, Свет Леонидна, заболевать ещё начал вчера… — тихо сказал я ей и сразу вспомнил про Марьяну. Но Марьяна не понадобилась.

— Ладно. Завтра покажешь.

Я так обрадовался — она не влепила мне двойку! Принялся от радости вертеться и сигналить «Камчатке».

После третьего замечания я окончательно успокоился и принялся списывать с доски.

Урок прошёл незаметно.