На истории я не успел открыть учебник, чтобы посмотреть, что нам задано, как меня вызвали. А я даже вопроса не слышал — рассказывал Нырненко, как меня спас Андрюшка.

Вышел к учительскому столу, а что говорить — не знаю.

— Мы ждём! — говорит историша.

— Мы тебя внимательно слушаем! — говорит она же.

— Все слушают Кукушкина! — опять она говорит.

Молчу и постепенно вспоминаю, что я больной. Где мой платок имени Гуслевича? Достаю платок. Развернул. Свернул. Опять развернул и сморкнулся.

— Ну! — как закричит историша.

Я платок уронил на пол и никак поднять не могу.

— Ну! — опять говорит историша, но спокойно.

— Ну… — повторяю я, а дальше ни с места.

— Хорошо, — говорит историша металлическим своим голосом. — Ещё раз специально для Кукушкина — все слышали? — повторяю вопрос. Нырненко, перестань кривляться. «В чём причины упадка культуры Греции в конце второго столетия до нашей эры?» — растягивая слова, говорит историша.

Ага, значит, причины упадка культуры… Греция… У них там когда-то был переворот… Чёрных полковников… Это у них или у кого другого?

Начинаю всё-таки с чёрных полковников, авось угадал.

В классе становится шумно, но я стараюсь на шум не обращать внимания. Когда я отвечаю, всегда шумят, потому что у меня мимика. Но сейчас я про мимику забываю, потому что мятеж полковников я знаю хорошо, можно обойтись и без мимики.

— Эти полковники задавили всё искусство греков. Грекам даже петь запрещали. А кто поёт, всех бросали в тюрьмы. Одного композитора, фамилию забыл, тоже бросили туда же. Но его освободила общественность всего мира и наш Советский Союз. Он потом приезжал к нам, всех поблагодарил и пел свои революционные песни. А ещё у греков есть театр. И трагическая актриса Анастасия. А дальше не помню. Она играла Медею в «Медее». Мои родители на неё ходили и пришли все зарёванные. Даже отец.

Я говорю про это и про другое и чувствую, как дрожит мой голос.

Понемногу в классе становится тихо.

Историша кивает мне:

— Так-так.

Потом спрашивает:

— У тебя всё?

Признаюсь, что знаю ещё про Кипр и про епископа Макариоса. Там на Кипре тоже Греция участвует.

Историша встаёт, подходит ко мне, кладёт на мою голову тяжёлую свою руку. Она взволнована.

— Молодец, Кукушкин! — слышу я уже третью похвалу за вчера и сегодня. — Ты очень интересно рассказал нам про сегодняшнюю Грецию. Но я просила тебя рассказать о другой Греции. Ты прослушал вторую половину вопроса. Ты всегда слушаешь наполовину.

Историша опять пристаёт ко мне со своими причинами упадка. Почему-то ей не хочется мне ставить двойку.

— В учебник ты заглядывал? Признайся!

— Заглядывал.

— Нет, не заглядывал!

— Нет, загля…

— Кто мне ответит?

Поднимается лес, нет, не лес, а палки рук. Даже Нырненко с Пчелинцевым и те тянут руки. Уж могли бы и не тянуть. Друг всё-таки в беде!

Тут я окончательно вспоминаю, что болен.

— У меня ОРЗ! — кричу я радостно и начинаю шмыгать носом.

— Справка от врача?

Никакой справки у меня, конечно, нет. Историша наконец ставит мне в журнал и дневник пару.

Вот вам и хорошая жизнь Кукушкина!

А я так старался про чёрных полковников, даже охрип от волнения. Знал бы, лучше молчал!

Возвращаюсь на место. Все меня поздравляют, шепчут, что я классно заливал. А я совсем и не заливал. А говорил чистую правду. Сам в газетах читал. Только вот ошибся на две тысячи лет.

Но что это время значит для вечности? Ничего не значит — один миг. А мне стоит дорого — четвёртая двойка… Грустно и грустно…

— Что ж ты на меня не смотрел? Я тебе подсказывала. Три причины… — шепчет мне Перепёлкина.