Действующие лица

Д-р Ахиллес Помыкевич — адвокат.

Милена Помыкевичева — его жена.

Д-р Дзуня Шуян — его помощник (конципиент).

Отец Румега — греко-католический священник, депутат польского сейма.

Леся — секретарша у Помыкевича.

Гости Помыкевичей:

Пыпця

Рыпця

Директриса

Редактор

Критик

Писатель                               

Молодой человек

Молодая девушка             

Эмигрант

Купчиха

Политик

Директор банка

Душкова

Варвара — служанка Помыкевичей.

Действие происходит во Львове в 1930 году.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В канцелярии адвоката Помыкевича. Справа за столом Дзуня, слева пишет на машинке Леся. По комнате ходит Помыкевич и диктует ей.

Помыкевич. ...словом ч-ч-ч-ести заверяю вас, что толь­ко благо моих клиентов и украинской нации руководило мной во всей моей...

Стук в дверь. Пауза.

Дзуня. Войдите!

Помыкевич.Пожалуйста.

Входит старушка в старомодной шляпе.

Душкова. Мое почтение...

Дзуня. Здравствуйте.

Помыкевич(сняв очки).Целую вашу ручку! Пани Душкова! Целую ручку! Очень приятно! Пожалуйста! Вы, на­верное, по делам...

Душкова.Да, пане. Да, пане меценат, я по делу...

Помыкевич(Дзуне).Пожалуйста, принесите мне дело двенадцать тысяч семьсот четыре.

Дзуня лениво перебирает бумаги. Обращается к Душковой.

Все как нельзя лучше, милостивая пани, как нельзя лучше. В бли­жайшие дни вашему сыну будет вручен обвинительный акт.

Душкова.Но вы... вы же, господин адвокат? на прошлой неделе говорили то же самое...

Помыкевич.Я ходил к прокурору по этому делу. Да-да! И не раз. Да-да! Милостивая пани, ходил! Хотя дело, знаете... но все-таки, хотя он и(тихо) коммунист, но украинец, я уверен,— сердце у него украинское, мы ведь все, милостивая пани(громко) используем, одним словом, все возможное, чтобы правда победи­ла и ваш сын оказался на свободе, уважаемая пани!

Душкова.Всю жизнь буду вам благодарна, господин адвокат.

Помыкевич.Я выполняю только свой долг, как патриот- украинец.

Душкова.Благодарю...(Встает.) Всего доброго.

Дзуня.До свидания.

Помыкевич.Целую вашу ручку, добродетельная пани!

Душкова.Ува...(Выходит.)

Помыкевич(Дзуне).В прошлый раз заплатила?

Дзуня(быстро ищет в записной книжке).В этом месяце всего десять... двадцать злотых.

Помыкевич(приоткрыв дверь).Добродетельная пани! Добродетельная пани! Задержитесь еще на минутку! Еще одно важное дело. Да, да, по делу сына. Добродетельная пани! О да, да, даже очень важно. А как же? Для вас, пани? Как? Отсюда вам кричать во все горло, добродетельная пани? Извините, но это... (Входит, хлопнув дверью.) Не верит ч-ч-чертовая ведьма!..

Дзуня. Наверное, у нее есть на то основания, меценат?

Помыкевич.Вы говорите, у нее есть на то основания?

Дзуня.Пане меценат, не будьте скромны...

Помыкевич.Пане, я вас не совсем хорошо понимаю.

Дзуня.Зато мы кое-что хорошо понимаем, дорогой пане меценат... Не так ли, панна Леся?

Помыкевич(Дзуне).И вы еще смеете говорить от име­ни панны Леси?

Дзуня. Не так ли, панна Леся?

Леся.Да, Дзуня...

Помыкевич.Да?

Леся.Пане Дзуня...

Дзуня.Я вижу и слышу все, панна Леся.

Помыкевич.Я тоже вижу все...

Дзуня.Бедный пан меценат... Вам не жаль его, панна Леся?

Леся.Мне... Да!

Помыкевич.И вы... вы тоже? Даже вы?..

Дзуня.Интересно! Что это за «даже». Панна Леся, ме­ценат чувствует к вам особую жалость...

Леся.Пане Дзуня, вы хотите...

Дзуня.Только ради шутки хочется немного залезть язы­ком в семейные дела мецената.

Помыкевич.А вы, я это знаю, вы не только языком ко мне влезли!..

Дзуня.Извините, это ваше неуважение к собственной супруге...

Помыкевич.Это ч-ч-черт знает что такое!

Дзуня.Да, я вполне с вами согласен. Это действительно черт знает что такое.(Поет.) «Не питай, чого в мене заплакані очi...»

Помыкевич.Пане товарищ, перед вами ваш шеф!

Дзуня.Мне очень приятно, да вы, кажется, имели уже честь мне представиться. Панна Леся, вы не припоминаете?

Помыкевич. Панна Леся, вы должны к двенадцати быть В суде и не забыть о гербовых марках. А мы тем временем с вами поговорим!

Дзуня.У меня тоже к вам будет маленькое дельце.

Леся встает и прячет в портфель бумаги.

Леся.Пане меценат... господа... если вы это из-за меня...

Дзуня.Что тогда?

Помыкевич.Что тогда, голубушка?..

Леся.Тогда... тогда... мне было бы очень неприятно.

Дзуня. Успокойтесь, панна Леся, меценат не сделает мне ничего плохого, потому что знает, что это было бы для вас очень неприятно.(Целует ее руку.)

П о м ы к е в и ч. Идите, панна Леся!

Леся. Это было бы для меня...

Дзуня(открывает двери).До свидания, милая Леся!

Леся выходит.

Милая, славная девушка. Я завидую вам, меценат.

Помыкевич.Это оч-ч-чень мило с вашей стороны.

Дзуня.Благодарю за признание.

Помыкевич.Сегодня я окончательно решил отблаго­дарить вас за ваше сотрудничество! Сегодня мы, пане Шуян, распрощаемся.

Дзуня.А я другого мнения, пане меценат!

Помыкевич.Что все это значит?

Дзуня.Это значит, что не распрощаемся сегодня, господин меценат...

Помыкевич.Знаете, пане Шуян, я всякое в жизни видел, но такого отъявленного наглеца, как вы, даже во сне видеть не приходилось. При таком жаловании, какое вы получаете, дру­гой чувствовал бы себя по крайней мере удовлетворенным.

Дзуня.А я нет.

Помыкевич.Я это знаю. Вы хотели бы еще особых прибавок. А позаботились ли вы об этом сами?(Кивнул головой в сторону своей комнаты.)

Дзуня.Вполне возможно... Но это не связано с вашей неблагодарностью, меценат. Однако, я думаю, это не столь важно.

Помыкевич.Извините, но это очень важно, хотя бы и по­тому, что ваше поведение исключает возможность вашего даль­нейшего пребывания в моем...

Дзуня.Доме?

Помыкевич.Да, и в канцелярии!

Дзуня.Вы чрезмерно строги.

Помыкевич.Больше всего меня поразило в вас пол­нейшее отсутствие, заметьте себе, уважения к человеку, который всю свою жизнь отдал народу.

Дзуня.Всю жизнь, а я и не знал. Как жаль, что не при­ходится читать старых календарей!..

Помыкевич.Правильно. Вы бы из них многое почерп­нули для себя, молодой человек!

Дзуня(тихо).Даже и о деле с векселями в тысяча де­вятьсот восьмом году?

Помыкевич.Довольно! Приходите завтра, я вам выпла­чу за три месяца! До свидания.(Направляется к двери.)

Дзуня.Одну минутку!(Подходит к Помыкевичу.) Как бывший председатель «Нашей школы» будьте признательны мне за то, что благодаря мне стало, извините, скоро станет всем известно дело, которое наложило темное пятно на это уважаемое сообщество и его учредителей. Но об этом как-нибудь в другой раз. Не правда ли?(Берет шляпу.)

Помыкевич.Вы хотели ч-ч-что-то сказать?

Дзуня. Нет! Пока что ничего. До свидания, пане меценат! (Надевает шляпу.)

Помыкевич.Погодите! Присядьте на минутку, ибо... ибо я устал.

Дзуня. В таком случае, может быть, вполне достаточно, если вы одни присядете?..

Помыкевич.Нет, садитесь, пане товарищ. Ч-что вы знаете?

Дзуня. Вы о чем именно?

Помыкевич.О... о нашем поражении на Волыни...

Дзуня. Ну что ж! Отсутствие национального самосозна­ния у таких энергичных тружеников на народной ниве, как наш меценат Помыкевич хотя бы. Но об этом, может быть, уже и «Дело» писало.

Помыкевич.Нет, не то... Я бы назвал это отсутствием, ну, национальной солидарности... А вы... вы бы осмелились эту солидарность подорвать.

Дзуня. Никогда. Разве...

Помыкевич.Вот это самое, разве ч-ч-что...

Дзуня.Разве только в том случае, когда этонеобходимо для блага нации, господин меценат. Тогда и родной отец — не отец!

Помыкевич.Я понимаю вашу горячность. Но не на сло­вах ли все это?..

Дзуня. Пока что — на словах только...

Помыкевич(встает).Хе-хе-хе! Поздравляю вас, мо­лодой ч-ч-человек! И смотрите: в будущем никаких там слов; прошу на бумаге, по белому черным. Адье, мой дорогой концияиент...

Дзуня. Адье, адье, дорогая жертва плохо запрятанного контракта!

Помыкевич(испуганно). Контракта? Боже мой...

Дзуня. Да, да! Обычный контракт, боже мой. Дело, по­нимаете, такое... В тысяча девятьсот двадцать первом году вы как председатель «Нашей школы» решили для блага нашего учреждения продать каменный дом Мурлыкевичей, который оценен в десять тысяч долларов. Продали вы его как человек добрый и чуткий человеку без гроша в кармане, доктору Забийкевичу за девять тысяч долларов в царских рублях. К сожале­нию, контракт где-то затерялся. И вот совсем случайно, господин меценат, в мои руки попал этот контракт...

Помыкевич.Ч-черт возьми, говорите!

Дзуня.Контракт продажи Забийкевичем этого дома вам, господин меценат Помыкевич...

Помыкевич.Это очередное ваше жульничество.

Дзуня. Извините! А я думал, что именно ваше.

Помыкевич.И — и вы нашли его...

Дзуня. У вас же на глазах, среди других не менее любо­пытных бумаг. Хотя бы дело о драгоценностях...

Помыкевич.Вы хотите...

Дзуня.Спрятать по крайней мере контракт в надежное место и таким образом успокоить общественное мнение. Это будет поступок честного националиста. Не правда ли, господин меценат?

Пауза.

Помыкевич.Пане товарищ!

Дзуня.Слушаю.

Помыкевич.Дайте руку! Я считаю...

Дзуня. Что вы считаете?

Помыкевич.Ч-ч-что вы...

Дзуня.Что я...

Помыкевич.Очень, ну, ч-ч-честный человек и...

Дзуня.И...

Помыкевич.И я... я пришел к... к глубокому убеждению, что не должен разлучаться с таким...(пауза)с таким способным сотрудником.

Дзуня.Я давно пришел к такому убеждению.

Помыкевич.Знач-чит — мир между нами и дружба, а бумаги пусть лежат на своем прежнем месте?..

Дзуня.Да, можете быть спокойны. В моем кармане, госпо­дин меценат.

Помыкевич вытирает пот на лбу.

Помыкевич.Пане товарищ!..

Дзуня.Слушаю.

Помыкевич.Дайте руку! Вы очень, очень способный человек.

Дзуня.Ну, в этом вы уже убедились.

Помыкевич.Вы укра... То есть спрятали еще что-то?

Дзуня.Дорогой мой меценат! Сколько раз вы в привет­ственных речах говорили такие незабываемые слова: моло­дежь — надежда нации, ее цвет, ее будущее! Я слушал вас, и слезы невольно появлялись у меня на глазах. Я чувствовал тог­да невыразимое счастье, счастье молодости, счастье той поры, когда весь мир словно бы твой и тогда ничто не устоит перед тобой...

Помыкевич(посматривает на кассу). Да,,.Да... Что верно, то верно...

Дзуня. Вы говорили еще о нашем бедном народе и кровью своего сердца призывали его к энергичной борьбе за счастье, деньги, богатство. Каким огнем тогда загорались ваши глаза!..

Помыкевич.Да, да, вспоминаю...

Дзуня. И я вспоминаю, вспоминаю слова, которые вы словно огнем выжгли в наших сердцах: «Для нации, для родины, для нее и отец не отец, для нее грех не грех!» Это были слова!..

Помыкевич.И несмотря на это депутатом мне не уда­лось стать...

Дзуня. Это были слова... Меценат, вы должны были стать депутатом.

Помыкевич.Я тоже так полагал. Отсутствие националь­ной солидарности...

Дзуня. Меценат! Вы станете депутатом!

Помыкевич.Когда? Через ч-ч-четыре года? К тому времени бог знает что будет с сеймом. И только подумать! Пока еще никто из Помыкевичей не был депутатом...

Дзуня. Первым станет меценат Помыкевич...

Помыкевич.Господин депутат доктор Помы... Шутите, пане товарищ! Позвольте, это же фатально: на девятнадцать избранных быть двадцатым в списке. Да — это фатально!

Дзуня. Ну, не совсем. Не забыли ли вы, кто девятнадцатый в списке?

Помыкевич.Да ведь он сам не дает о себе забыть, ч-ч-чертова уродина, того и гляди принесет его черт сегодня во Львов...

Дзуня. Пусть только принесет! Меценатик дорогой, мы его на этот раз живым — ам — и проглотим.

Помыкевич.А у меня желание выпроводить его за двери.

Дзуня. Еще наступит для этого время. А пока что...

Помыкевич.У вас есть какой-нибудь план?

Дзуня. Давно подготовленный. А пока что вы должны отречься от Леси.

Помыкевич.Ради кого же, позвольте узнать?

Дзуня. Ради отца Румеги, меценат, ради депутатского мандата...

Помыкевич.Может быть, вы... какой-нибудь менее гениальный план...

Дзуня. Меценат!

Пауза.

Дзуня. Я узнал от доктора Рудзинского, что здоровье отца Румеги совсем плохое. Еще два-три приступа и желчный камень разорвет печенку.

Помыкевич.А-а долго ли это еще может продолжаться?

Дзуня. Три-четыре года, хотя его депутатский мандат окажется куда раньше в ваших руках.

Помыкевич.Любопытно! Так ч-что же, вы его отравить задумали?

Дзуня. Нет, меценат. Вы только завещание ему напи­шите.

Помыкевич.Позвольте, как же я напишу его, ч-черт возьми. Он уже два месяца своими проектами мучает.

Дзуня. Отец Румега сможет оставить дом свой бездетной жене, а фольварк, лес и сорок гектаров с нефтяными вышками пусть запишет, словно добрая фея из сказки, маленькой сирот­ке Лесе...

Помыкевич.Это... это был бы прекрасный поступок. Об этом написали бы даже в газетах. У вас неплохое воображе­ние, пане товарищ.

Дзуня. Воображение? Вы полагаете? Как вы недогад­ливы, меценат.

Пауза.

Меценат...

Помыкевич. «Нет,никогда! Никогда!

Дзуня. Даже за цену мандата?

Пауза.

Помыкевич.Даже...

Дзуня. Вы как следует не подумали о контракте...

Помыкевич.Она ведь... она...

Дзуня. Не будет весь век жить в нужде. Семьдесят зло­тых в месяц жалованья, ну и ваши подарки иногда — чулки или белье, сами понимаете.

Помыкевич.Вот ч-черт какой! А вам-то, собственно говоря, что из того?..

Дзуня. Пока что лишь щепотка вашей благодарности, меценат.

Помыкевич.А потом — вам понадобится и ее благо­дарность.

Дзуня. Браво, меценат! У вас голова еще работает, как у молодого. Верно, если дело удастся, подумаю всерьез и о Лесе.

Помыкевич.А если дело не удастся?..

Дзуня.Тогда по-прежнему будете покупать ей чулки, а в благодарной народной памяти останетесь лишь как посредствен­ный адвокат и бывший председатель «Нашей школы» в таин­ственном тысяча девятьсот двадцать первом году.

Помыкевич.Что мне в таком случ-ч-чае делать?

Дзуня.Стать на какое-то время пауком, который опу­тывает паутиной жирненькую жертву. Вы думаете, что отец Румега ради вас или своих проектов заходит сюда?

Помыкевич.Вы полагаете...

Дзуня.Я уверен в этом, меценат.

Помыкевич.У него ведь жена, ч-ч-черт возьми...

Дзуня.А у вас ее, меценат, нет?

Помыкевич.Моя — не считается со мной, не считаюсь...

Входит Помыкевичева.

Помыкевичева.Я могу знать, с кем это меценат не считается? Добрый день, господин Дзуня!

Дзуня.Целую ручки.

Помыкевич.Это я о злых языках...

Помыкевичева.А ты, как всегда, сразу поверил...

Дзуня.Не беспокойтесь, милостивая пани. На сей раз речь шла о господине меценате, будто бы в решительный момент он не смог проявить предприимчивости, отваги и должного мужест­ва, чтобы пойти на жертвы. Думаю, меценат, вы теперь докажете, что это лишь обычный наговор наших врагов... Иду в суд, изви­ните, господа!

Помыкевичева.До свидания, господин Дзуня...

Дзуня. «Непитай, чого в мене заплакані очi...»(Выходит.)

Помыкевичева.Как вижу, у вас опять какой-то серьезный разговор с Дзунем, дорогой доктор. Вы до сих пор не поняли того, что своими вечными подозрениями компрометируете не столько меня, сколько самого себя.

Помыкевич.Ч-ч-честное слово, мы о тебе ни слова.

Помыкевичева.Честное слово адвоката? Вы даже перед женой не можете забыть, что вы адвокат.

Помыкевич.Милена, я о тебе самого луч-ч-шего мне­ния. Я ведь тебя знаю, очень хорошо знаю...

Помыкевичева.Что же ты знаешь обо мне?

Помыкевич.Ч-ч-что твоя любовь ко мне...

Помыкевичева.Ну и самоуверены вы, доктор. Вы полагаете, что ваша адвокатская особа может зародить в душе культурной отзывчивой женщины чувство любви?

Помыкевич.В таком случае пусть она сохранит по крайней мере уважение ко мне!

Помыкевичева.И этого вам вполне достаточно, до­рогой доктор? После этого вы еще будете удивляться, если я стану искать развлечения в обществе культурного, идейного человека?

Помыкевич.Это ты, Милена, про Дзуня?

Помыкевичева.А хотя бы...

Помыкевич.Тогда лучше ищи этого развлечения в обществе Рыпця или Пыпця!

Помыкевичева.Опять ваша ревность! И как вам дале­ко, доктор, до этого Дзуня, как вам далеко, доктор! Если бы у вас хотя бы крупица той амбиции, что у него, вы бы давно уже были депутатом.

Помыкевич.Депутатом? И с тобой Дзуня говорил об этом?

Помыкевичева.Могу ему только быть благодарной за то, что, уважая и сочувствуя мне, иногда он думает и о тебе!

Помыкевич.Ах, какой рыцарь благородный! Интересно все же: только ли с тобой он думает обо мне?

Помыкевичева.А вы полагали?

Пауза.

Нет слов, которыми можно было бы выразить всю глубину презрения к такому, как вы, толстокожему человеку. Меня бес­конечно удивляет, что вам удалось найти особу, которая за плохонькие чулочки...

Помыкевич.К ч-ч-ч-ч...

Вбегает с правой стороны Рыпця; высокий, волосы проволокой, глаза бегающие, галстук пестрой бабочкой.

ч-ч-чему?..

Рыпця.На защиту обиженной женщины, о которой уже Бебель в своем гениальном...

Входит Пыпця; низкого роста, голова мышиная, ноги куриные.

Пыпця.Дорогой товарищ и приятель! Никак нельзя таким невыдержанным способом подходить к общественным явлениям. Вот! Никаких там гениальностей не может быть, и ваш подход к решению вопроса по существу романтический, оппортунисти­ческий. Так же нельзя... Романтик вы опасный, дорогой товарищ и приятель! Вот!

Рыпця.Позвольте, товарищ! Насколько я себе припоми­наю, президент украинского государства Петровский на заседа­нии украинского парламента двадцать пятого апреля тысяча девятьсот двадцать четвертого года заявил: «Еслибы...»

Пыпця. Какую вы чепуху несете, дорогой товарищ и приятель! Что значит это «если бы»? Не мог товарищ Петровский этого сказать, ибо «если бы» марксисту нельзя никак применять. Вот! Нет никакого «если бы», слово это романтическое, оппорту­нистическое, невыдержанное. Никак вам, дорогой товарищ и приятель, и шагу нельзя ступить, чтобы не попасть в сугубо романтический уклон. Вот! А то как было, когда я четыре года в тюрьме сидел...

Помыкевичева.Господин Пыпця не в худшей ли, чем я теперь, тюрьме?

Рыпця. Милостивая госпожа, мы сочувствуем и...

Помыкевич.Ч-ч-что?

Рыпця. И протестуем...

Помыкевичева.Оставьте, господа редакторы! Каждый культурный человек независимо от убеждений может тут только презрительно пожать плечами.

Рыпця и Пыпця с презрением пожимают плечами.

Прошу ко мне, господа редакторы!

Помыкевичева и Рыпця выходят.

Пыпця.Каждый культурный человек независимо от социального происхождения...

Помыкевич.Кикимора!

Пауза.

Пыпця.Рр-романтик!(Выбегает.)

Помыкевич(стал перед трезубцем).Боже великий, единый...

Звонок телефона.

Алло! Секретариат партии Национального освобождения? Да! Мое почтение и уважение! Кто? Господин меценат Громицкий? Мое почтение! С уважением, господин сенатор! Горячо благода­рю! Моя женушка? Благодарю. Как нельзя лучше, как нельзя лучше, господин сенатор. Пожалуйста. Благодарю. Действитель­но неоценимая жена и общественница. Митинг? Где? В Гори- славе? Ага, да, завтра. Да, мне говорил о нем отец Румега. Хорошо, господин сенатор, мой конципиент опять поедет. Да, действительно талантливый и энергичный человек. Конечно, не может быть сомнений в том, что среди нашей нации немало таких сынов, господин сенатор. Пожалуйста. Новые зверства красных? Несчастные сорок миллионов! Что вы? Из детей мыло? А как, господин сенатор, режут спервоначалу или душат? Живьем варят! Вот как... Ох, какой ужас!.. И, наверное, украинские дети?.. Я так и думал — грязная работа Москвы. Что, извините?.. Ну, еще бы перед всем культурным миром. Да, немедленно. В воскресенье у нас большой обед, вот и запротестуем. Сам отредактирую. Очень хорошо, разумеется, обязанность. Нацио­нальная обязанность. Очень прошу.

Входит Леся.

С уважением, мое почтение, приятного аппетита.(Лесе.)Вы ч-что-то засиделись в суде, моя дорогая.

Леся.Меня встретил господин меценат Головастик, и я не могла так скоро с ним расстаться.

Помыкевич.О ч-чем же вы разговаривали с ним?

Леся.Он спрашивал о моем здоровье, а также о том, как живете вы и пани.

Помыкевич.Благодарю. И еще о чем?

Леся.Спросил, почему у меня старомодные туфли.

Помыкевич.Что же он нашел в них старомодного?

Леся.Обещал сто злотых в месяц и двухнедельный отпуск.

Помыкевич.Сто злотых... Да, я и сам замечаю, что туфли не совсем модные. А ты, Леся, не слушай, что тебе на улице говорят разные меценаты. Они хотят лишь...

Леся.Господин меценат, неужели я должна их остере­гаться?

Помыкевич.Ну, нет, я просто так... Большевики уже вылавливают детей и варят из них мыло.

Леся.Я ведь, господин меценат, не ребенок...

Помыкевич.Женщина, миленькая, остается ребенком, пока сама детей не имеет. А ты еще такая маленькая, бедная сиротка, ч-что трудно тебя не пожалеть, не приласкать.(Обни­мает ее.)

Леся.Господин меценат, вы еще вчера вечером... Ваша жена может войти...

Помыкевич.И не такую, дорогая Леся, оставил бы я ради тебя, да, видишь ли, мне надо всерьез подумать и о тебе!

Леся.Господин меценат, я не хочу к меценату Головас­тику!

Помыкевич.Это из-за Дзуни?  Леся. Я... тут привыкла... господин меценат, эти туфли еще совсем хорошие...

Помыкевич.Успокойся, дитя мое! Я никогда не отдам тебя на съедение Головастикам. Им бы только... Вот что, Леся, я считаю своей моральной обязанностью подумать о твоем будущем. Не будешь же ты всю жизнь на машинке стучать.

Леся.Господин меценат, я, кажется, довольно хорошо на машинке пишу...

Помыкевич.Это я признаю, моя дорогая, но ты, Леся, создана для того, чтобы быть госпожой.

Леся.Госпожой?

Помыкевич.Конечно, миленькая. Неужели это тебе никогда не приходило в голову?

Леся.Когда я была маленькой, иногда и приходило такое в голову, но я боялась, что не удастся и...

Помыкевич.И что?

Леся.Ивтюрьму посадят.

Помыкевич.Ха-ха-ха! А отец Румега, по-твоему, сидел уже в тюрьме?

Леся.Я отца Румегу не хотела оскорбить.

Помыкевич.Ха-ха-ха! Леся, голубушка, а если бы отец Румега отписал бы тебе свое имение? Ч-ч-что бы тогда ты сказала?

Леся.Тогда бы я боялась его.

Помыкевич.Ты не веришь в доброе сердце Румеги, в его пастырское сердце?

Леся.У отца Румеги, кажется, жена...

Помыкевич.Верно, но что из этого, что жена, но... знаешь, ну как бы тебе сказать... бездетная. А отец Румега хочет иметь ребенка, страсть как хочет...

Леся.Господин меценат, как вам не стыдно?..

Помыкевич.Нет, миленькая, ты обязана стать этим ребенком, ребенком отца Румеги, понимаешь.

Леся.Дочерью батюшки Румеги...

Помыкевич.Доченькой отца Румеги, миленькая.

Леся.Дочерью батюшки Румеги...

Помыкевич.Батюшки депутата Румеги, миленькая. Нефтяные промыслы, лес, фольварк... Как тебе это нравится,миленькая?                               

Пауза.

Леся.Господин меценат. Прежде всего я хочу задать вам вопрос...

Помыкевич.Сейчас скажу, дорогая. Прежде всего не­много дочерней почтительности, девичьей скромности, ну и не­много женского обаяния не мешало бы. Это производит приятное впечатление.

Леся.Я хотела вас спросить: а Дзуня тогда бы женился на мне?

Помыкевич.Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня... Да... да, я уверен в нем; Дзуня тогда бы женился на тебе.

Леся(мечтательно).Дзуня стал бы моим мужем... Я бы за­сыпала, а он целовал бы мои ресницы и чуть слышно напевал: «Не питай, чого в мене заплакані очі..»

Слышны шаги.

Помыкевич.Отец Румега! Садись, Леся, к машинке и пиши, да не забывай, что тут же, в этой комнате, твой будущий благодетель! Леся, от тебя зависит...

Входит отец Румега, высокий, мордастый, за ним Дзуня.

Румега.Меценату...

Помыкевич.Всеч-честнейшему мое глубокое почтение.

Дзуня.Просим, отче. Вот здесь отдохните, вот здесь мягко.

Румега(садится).Благодарю, весьма благодарю...

Помыкевич.Что ж, отч-че, мягко ли здесь сидеть?

Румега.Благодарю, очень даже мягко.

Дзуня.Всечестнейший очень устал. Не под силу же с таким здоровьем на второй этаж человеку забираться.

Помыкевич.Это вполне понятно. Надобно- подумать о том, чтобы сменить помещение, в партере куда удобнее.

Румега.Благодарю, вы очень добры... И вы, господин... Как вас?..

Помыкевич.Шуян, мой конципиент.

Дзуня.Доктор Шуян. Кандидат в адвокаты.

Румега.Ах, припоминаю. Значит, вы господин...

Помыкевич.Шуян.

Дзуня.Доктор Шуян...

Румега.Вы вспомнили о моем здоровье. Неужели оно вам кажется безнадежным?

Дзуня.Нет, нет, я не сказал бы... Тем более что я не врач, отец.

Румега.А вы скажите, как человек беспристрастный, тем ценнее будет ваше мнение.

Дзуня.Что же, отец, выглядите вы не совсем хорошо.

Румега.Вы хотели сказать: совсем плохо?

Помыкевич.Я б, всеч-честнейший...

Дзуня.Да, я хотел сказать: совсем плохо.

Румега.То-то же! А вы всмотритесь хорошенько — не видите ли вот здесь, подле носа, два зеленых пятна?

Дзуня.Где, отец?

Помыкевич.Где, всечестнейший...

Румега.Вот здесь и вот здесь. Неужели не видите?

Помыкевич.Нет, я ничего не вижу... никаких пятен...

Румега.Вы даже очень добры. Но присмотритесь хоро­шенько, вот здесь, господин...

Помыкевич.Шуян.

Румега.Вот здесь, небольшое пятнышко цвета заплесне­велых огурцов. Вот! Ну что, увидели?

Дзуня.Есть. Вот они! Два маленьких зеленых?

Румега.Да, да, как две копейки.

Дзуня.Цвета заплесневелых огурцов?

Румега. Ну да, таких, которые изнутри уже начали под­гнивать.

Дзуня.Они, они самые, отец! Только хорошенько при­смотреться надо!

Румега. На вид они ничего. Словно бы пюре из шпина­та ел, а в действительности из тех пятен смерть высматри­вает.

Помыкевич.Смерть?

Румега. Это, господа, самый верный признак медленного разложения организма, хоть как бы врачи не возражали.

Помыкевич.А может, все-таки еще не совсем худо, всечестнейший отче!

Румега. Я, меценат, совсем уже примирился с мыслью о близкой кончине, особенно после того памятного праздника, когда после третьего цыпленка что-то со мной стряслось...

Помыкевич.Словно бы струна лопнула в желудке...

Румега. Да-да! Словно бы струна лопнула в желудке!.. С той поры только ступлю левой ногой, кажется, словно бы вода в боку, ступлю правой, так под кожей от бедра до ребер что-то словно...

Помыкевич.Точно муха ползает.

Румега. Да-да, словно огромная муха ползает. С того времени я сам себя не узнаю. А знаете, господа, что со мной случилось в этом месяце? Я забыл... а ну, что, по-вашему, я мог забыть?

Помыкевич.Сделать хороший поступок.

Румега.Нет, не то, меценат.

Дзуня.Отслужить молебен.

Румега. Нечто большее. Я забыл в этом месяце о диете и не поехал в Варшаву.

П о м ы к с в и ч. Как это? Так и забыли?

Румега.Так просто и забыл.

Дзуня.При острой заболеваемости печени это очень часто бывает.

Румега.И вот теперь я одной ногой на том свете, послед­ний из рода Румегов...

Помыкевич.Это — это очень трагично — быть послед­ним в роду Румегов...

Румега.Умру, господа, а жизнь останется после меня как одна большая мука. Шагну левой ногой...

Дзуня.В самом ли деле, отец, жизнь такая мука? Мне кажется, панна Леся первая не согласится с этим...

Помыкевич.Ясно, что нет. Разве вы, всеч-честнейший, не знаете еще нашей помощницы, панны Леси?

Румега. Нет, к сожалению. До сих пор не имел удоволь­ствия. Я... я... я весь...

Дзуня.Вы, отец, себе не представляете, какая искренняя, жизнерадостная и трудолюбивая наша панна Леся. Придет время, и такая девушка всей душой послужит украинскому обществу.

Помыкевич.Конечно, панна Леся в своем роде уникум...

Леся.Господин меценат...

Помыкевич.А какая она скромная, всечестнейший отче!

Дзуня.Скромная украинская девушка с нежным сердцем, с душой спартанки. Утешение и помощь всем ослабевшим, изверившимся и одиноким.

Помыкевич.Утешение и забава всем больным желч...

Дзуня.Всем тем, у кого и... струны лопаются в сердце...

Леся.Господин Дзуня... зачем вы?..

Дзуня.Вы вполне заслужили этого, панна Леся.

Румега. Очаровательная панна Леся!..

Пауза.

А я забыл, зачем пришел к вам.

Помыкевич.Наверное, по делу завтрашнего митинга в Гориславе?

Румега. Митинга?.. Да, конечно! Будьте добры, может, вы, господин...

Помыкевич.Шуян.

Дзуня.Доктор Шуян.

Румега. Видите ли, я нездоров. Вот уже второй месяц только шепотом молебен служу.

П о м ы к е в и ч. Вы, разумеется, поедете, пане товарищ?

Дзуня.Исполню свой долг перед нацией.

Румега. А вы, меценат, не знаете, о чем там завтра надо будет говорить?

Помыкевич.Только что узнал, отче депутат, о красном терроре на Украине.

Румега. Что там нового? Говорят, детей на мыло...

Помыкевич.Конечно, отче, украинских детей на мыло... Живьем их варят большевики.

Румега.Живьем варят? Это интересно!(Дзуне.)А вы лучше скажите на митинге, что спервоначалу их жарят, вот так, словно шкварки на огне, а потом уже, когда корка подрумянится, посыпают сухарями с яйцом и в котел тогда- Это будет очень интересно и произведет впечатление.

Дзуня.Произведет, милостивый отец, потрясающее впечатление.

Румега. Мне хотелось еще просить... то есть предложить вам, чтобы вы поехали сегодня же и переночевали у меня в Гориславе. Моя жена, как и прежде, весьма радушно вас примет, я не могу... Не могу сам вас принять, ибо вернусь домой только завтра.

Дзуня.Это очень великодушно с вашей стороны, милости­вый отец.

Румега. Что именно? Ах, да!.. Ночуйте себе на здоровье, ночуйте! Вы чересчур скромны.

Дзуня.Нет, отец, я только счастлив, что и мой скромный труд могу посвятить борьбе с варварами востока.

Помыкевич.Я тоже, отче депутат, как сознательный украинец считаю своей первейшей обязанностью высказать наше возмущение перед всем культурным миром и потому в ближай­шую неделю устраиваю у себя большой обед, на который в первую очередь имею честь пригласить вас, отец депутат.

Румега.Это очень даже мило с вашей стороны. Но с моим здоровьем, кажется, достаточно будет и того, что я дома по­молюсь.

Дзуня.Всечестнейший отец, вы ведь не откажетесь по­бывать у нас на собрании, где и самый юный цвет нашей нации скажет свое первое и последнее слово...

Помыкевич.Понятно, и наша Леся будет нас оч-ч-чаро- вывать своей красотой и... голубиным сердцем.

Леся.Господа... Господин меценат, я вас не понимаю...

Помыкевич.Зато мы понимаем, панна Леся, вашу озабо­ченность.

Румега.Озабоченность самой отзывчивой...

Пауза.

Дзуня.Самой отзывчивой души, хотели вы сказать...

Румега.Благодарю. Да, это я хотел сказать. Хе-хе!

Дзуня.Извините, да у вас, наверное, важное дело к меце­нату и потому прощайте.(Прощается с Румегой.)Панна Леся, я вас провожу, если разрешите.

Румега.Избавь боже! Ничего подобного, вы мне ни­сколько не помешали. Я даже очень рад...

Дзуня.Панна Леся, отец благодетель будет очень рад, если на воскресном обеде познакомится с вами ближе...

Помыкевич.У всеч-ч-честнейшего отца очень доброе сердце, панна Леся.

Леся.Я очень благодарна, я очень... но... я не совсем хорошо понимаю...

Дзуня. Я вас, панна Леся, очень хорошо понимаю; сегодня благородство и доброе сердце тяжело найти. Мое почтение, отче, с уважением, меценат!

Леся.До свидания...

Румега. До свидания, до свидания, доченька!

Дзуня и Леся выходят. Румега смотрит им вслед.

Сладчайшее дитя!..

Помыкевич.Да, отче, да! Невесело, коль нет своей дочери...

Румега.Невесело, меценат!

Помыкевич.Она цветком расцветает на глазах.

Румега.Голубкой чистой...

Помыкевич.Если б у меня была, ну хотя бы нефть, отче, я очень бы сожалел, что у меня нет наследников.

Румега.Ох, ваша правда, меценат! Пока мы живем, пока еще мучимся на свете божьем, должны все, все народу отдать. Даже собственное счастье и здоровье, меценат.

Помыкевич.Святые слова, всечестнейший.

Румега.А я, меценат, уже окончательно придумал название для сиротского дома.

Помыкевич.Любопытно, отче.

Румега.Весьма любопытно. Серебряными буквами на голубом фоне: «Сиротский дом. Самаритянская любовь». А ниже золотыми... А ну, отгадайте что?

Помыкевич.Имени...

Румега. «Имениотца Румеги», меценат!

Помыкевич.Действительно замечательный проект. А не собираетесь ли вы, отче, писать завещание?

Румега. Вы же сами видите, что я скоро обрету вечный покой, но прежде чем напишем завещание, нужно еще основа­тельно обдумать план дома для сирот, и вот что я придумал,— не поверите.

Помыкевич.Поверю, отче.

Румега.Прошлый раз мы, кажется, остановились на трех этажах? Не так ли, меценат?

Помыкевич.На трех, отче.

Румега.Так вот, представьте себе, что на каждом из них будет построено по одной часовне.

Помыкевич.То есть сразу три, отч-ч-че.

Румега.Точно. Одна для заутрени, одна для литургии, а одна — для вечерни, и каждая разным цветом раскрашена, меценат. Первая, в которой с утра будут молиться...

Помыкевич.Девочки, всечестнейший.

Румега.Да, одни девочки, меценат.

Помыкевич.Такие стройные, курносенькие, пышно- губые...

Румега.Хе-хе-хе! Такие курносенькие, пышногубые...

Помыкевич.Такие же, как Леся?

Румега.Точно такие же, как Леся, стройные и пышно­губые.

Помыкевич.А не приходило ли вам когда-нибудь на ум, отче, что вы тогда уж не сможете тешиться счастьем этих стройных и пышногубых?..

Румега.Да. Я тогда уже буду...

Помыкевич.А не луч-ч-чше ли было бы вам сейчас же осчастливить одну сироту, вот такую стройную, пышногубую и вместе с ней радоваться ее счастью, отче?

Пауза.

Румега.А-а, панна Леся не имела бы ничего против этого?

Помыкевич.Против своего счастья, отче?

Румега.Вы думаете? Ну да, против...

Помыкевич.Против вашей опеки, отче?

Румега.Вот, вот, против моей опеки...

Помыкевич.Руч-ч-чаюсь вам, отче, что Леся не только будет благодарна, но и...

Румега.Но...

Помыкевич.Но и сумеет доказать, что ее сердце не останется безразличным к проявлению такого благородства.

Румега.Вы знаете... это действительно интересная, очень даже интересная мысль. Тем паче, что она тоже украинка.

Помыкевич,Сознательная, идейная украинка, отче...

Румега.Вы знаете... Я подумаю.

Пауза.

Я буду у вас на обеде!

Встал. Входит Помыкевичева, в дверях из-за ее спины выгляды­вают Пыпця и Рыпця, но она останавливает их, и они исчезают.

Помыкевич.А вот и моя жена.

Помыкевичева.Добрый день, отче.

Помыкевич.Милена, в воскресенье у нас большой обед, на котором мы выразим свой протест против красного террора. Я надеюсь, что и отец Румега окажет нам честь.          ,

Помыкевичева.Просим заранее принять благодар­ность за честь, оказанную нам.

Румега.Могу лишь выразить вам, пани, свое признание и искреннюю радость по поводу того, что смогу быть вашим Гостем.

Помыкевич.Я глубоко тронут и благодарю вас, все-ч-ч-честнейший, что, несмотря на тяжелый недуг и огромную депутатскую работу, вы все же находите время и возможность посетить нас.

Румега.Это особенно понятно тому, кто накануне дале­кого путешествия хочет утешить еще очи и сердце свое такой необыкновенной, примерной любовью супругов.

Помыкевич.Это заслуга моей дорогой жены. Помыкевичева.И непостижимого в величии своей любви сердца моего мужа...

Румега.Потому мне остается только благословить вас во имя наисладчайшего сердца, во имя народа украинского и за­явить вам, уважаемые господа, что, не будучи сам себе врагом, я не могу отказаться от вашего приглашения. А пока что целую руки.(Целует руки.)

Помыкевичева.Привет вашей жене, отец... Помыкевич.Поклон жене, отче...

Румега.Благодарю, весьма благодарю.(Помыкевичу.) Буду у вас на обеде, меценат.(Выходит.)

Помыкевич его провожает, Милена выходит налево. Через минуту возвращается меценат, потом с правой стороны входит Рыпця.

Рыпця. Позвольте, господин меценат, по долгу службы спросить вас, когда будет протест — перед обедом или после него?

Помыкевич.Вы, господин Рыпця, забыли, что вы жур­налист из вражеского лагеря.

Рыпця(осматриваясь).Господин меценат, я тоже украи­нец, и я, если когда нужно будет... До или после обеда?

Помыкевич.Национальные обязанности мы ставим превыше всего.

Рыпця.Воспользуемся, господин меценат, любезным приглашением на обед, но при этом заявим, что из-за принципиальных взглядов опоздаем на него. Мое почтение! Помыкевич.Дай боже!

Рыпця выходит. Помыкевич закуривает сигару, как вдруг мимо него пробегает Пыпця и исчезает у выхода. Помыкевич обжигает спичкой пальцы.

Ч-ч-черт...

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Гостиная Помыкевичей. Слева, из столовой доносится шум голосов и аплодисменты. Возле двери в столовую стоят Рыпця и Пыпця. Они подсматривают сквозь щель.

Рыпця.Уже? Но позвольте!(Заглядывает.)Правильно! Ага! Суп а-ля Жульен. Видите розовый пар? Он за двадцать шагов в ноздри бьет.

Пыпця. Неужели это наш борщ надднепрянский!..

Рыпця. Какой все-таки вы невежда! И по запаху не можете узнать европейского супа? Понюхайте только! Браво! Все на месте. Есть кольраби, петрушка, морковь, не говоря уже о зеленом горошке, цветной капусте, жареном луке! Только мясо — телятина! Вот испортили!

Пыпця. Эх, положили бы туда нашего кременецкого сала... Вот тогда бы был суп, так суп!..

Рыпця. У нас в главном штабе галицийской армии в суп обязательно еще и печеных раков добавляли, а мой приятель генерал Машкарек никогда не станет есть суп, если в нем нет индюшки.

Пыпця. Гм! Генерал, говорите?..

Рыпця. Наш друг и товарищ, бывало, идет спать — даже богу не помолится.

Пыпця. Кому говорите?

Рыпця. Богу...

Пыпця. Вот и выходит — вы тут «б» с большой буквы произносите. А ведь так нельзя. Дорогой товарищ и приятель! Подход у вас к богу сугубо оппортунистический. Не знаю, что с вами будет, дорогой товарищ и приятель!

Рыпця. Товарищ! Я же... У меня никогда и в мыслях не было «Бог» через большое «б» произносить. Вы послушайте еще раз.

Пыпця. А ну, попробуйте!

Рыпця. Б-б-богу...

Пыпця. И все-таки никак оно у вас не получается... Вот...

Рыпця. Б-б-б-б... Товарищ, а не думаете ли вы тем време­нем, что не дай б-б-б... суп остынет?

Пыпця. А мы посмотрим. Идет пар — значит, не остыл еще. Вот!

Выходит из столовой Помыкевичева.

Помыкевичева.Господа...

Рыпця. Мы считали нужным по идейным соображениям опоздать, милостивая пани.

Пыпця. Разумеется, только в знак протеста, как на акт явно контрреволюционный, дорогая приятельница и товарищ!

Помыкевичева.Жалею, что я не могла пойти по вашим следам. Каждая минута в таком обществе — это мука, это невыразимая мука!..

Рыпця. Мы их знаем, милостивая пани. Самые настоящие мещанские, филистерские души.

Пыпця. О! А еще протестуют!

Помыкевичева.Друзья детей! Словно бы мало во всем мире кричит этих существ... краснокожих... Брр!

Рыпця. Да где там им мечтать о прогрессе!

Пыпця. Логово, одним словом, оппортунистическое, сугубо романтическое.

Помыкевичева.Каждый из них как будто не знает, не предполагает, что у человека есть сердце, что оно страдает, мучается как бескрылая канарейка... Господин Рыпця! Когда войдете, попросите, будьте добры, Дзуня! Скажите — на нес­колько слов!

Рыпця.Скажу, хотя не знаю... Дзуня ведь сидит с Лесей, а как говорит Вейнингер в своем гениаль...

Помыкевичева.Господин Рыпця, попросите сюда Дзуня!

Пыпця. Вы слышали, кажется, дорогой товарищ и при­ятель?

Рыпця.Что, пана Дзуня? С большой радостью готов услужить милостивой пани.(Выходит.)

Пыпця. Он еще саботирует, такой невыдержанный...

Помыкевичева.Не способен даже понять, что тем временем остынет суп...

Пауза.

Пыпця. Да еще и Дзуня забыл позвать.(Бежит в сто­ловую, в дверях встречается с Дзунем.)

Оба делают вид, что не замечают друг друга.

Дзуня. «Непитай, чого в мене заплакані очі. Вы меня звали, пани?

Помыкевичева.Да, я вас звала. А вы недовольны?

Дзуня.Потому ли, что я могу, наконец, побыть лишнюю минуту с глазу на глаз с моим единственным счастьем?

Помыкевичева.Господин Дзуня, сегодня я имела возможность убедиться в том, что нельзя измерять ваши чувства красотой ваших слов...

Дзуня.Как же я должен благодарить вас, пани, за такую' веру в безграничность моей к вам любви?

Помыкевичева.Пора вам сбросить маску!

Дзуня.Я должен вырвать и сердце!

Помыкевичева.Вместе с Лесей?..

Дзуня.Леся — девочка очень скромная, чтобы могла мечтать занять когда-нибудь ваше место, пани.

Помыкевичева.В вашем обществе она, пожалуй, быстро перестанет скромничать.

Дзуня.Если бы, находясь со мною, она знала мои мысли, то, наверное, от жалости заплакала бы над моей несчастной любовью. А вы эту любовь ежедневно топчете, пани...

Помыкевичева.Сегодня за столом она не только не плакала, но и чувствовала себя словно на седьмом небе...

Дзуня.Это главным образом благодаря всечестнейшему, пани.

Помыкевичева.И этот старый тюфяк должен стать вашим соперником?

Дзуня.К сожалению. Я ведь, сами понимаете, не могу проявить такого величия души и христианского милосердия, как отец Румега.

Помыкевичева.Вы что? Разыгрываете из себя апос­тола?

Дзуня.Нет, пани. Я хочу совсем немного, я хочу хотя бы один раз в жизни сделать добрый поступок. Словно одержи­мые мы бросаемся в водоворот жизни, и нашим знаменем стало: «Слава и богатство!» Видя перед собой наши каждодневные земные заботы, мы все дальше убегаем от идеала человека, а когда наступит старость, мы уже не в состоянии даже восклик­нуть: «Господи! Я жив!» И потому,— потому я решил помочь в счастье хотя бы одному-единственному человеку, иначе не будет покоя моей душе.

Пауза.

Помыкевичева.Извини, Дзуня... Это очень благородно и необычно!..

Дзуня.Нет, Милли, это только обязанность каждого сознательного человека, украинца, в ком еще не погасло то человеческое, прекрасное, таинственное и непонятное...

Помыкевичева.Извини, Дзуня... Сегодня так легко ошибиться в человеке.

Дзуня.Может быть, вы и во мне разочаруетесь, дорогая моя Милли...

Помыкевичева.Никогда, Дзуня, потому что тогда мне оставалось бы одно — покинуть этот мир...

Дзуня.Тогда и я полетел бы по твоим следам, Милли!..

Помыкевичева.Да? В таком случае теперь я на все готова.(Целует его.)

Дзуня.Милли, кто-нибудь войдет. Это неосторожно, Милли.

Помыкевичева.Для тебя я на все готова.(Целует его.)

Дзуня.Когда-нибудь я напомню тебе твои слова, а теперь, теперь, Милли, нужно кончить начатое дело.

Помыкевичева.Дзуня. Ты видишь? Мне стыдно...

Дзуня. И мне стыдно смотреть в твои чистые, невинные глаза и потому иду заканчивать дело, после чего буду иметь право смелее смотреть тебе в глаза...

Помыкевичева.Могу ли я знать, что именно ты за­думал?

Дзуня.Ты должна знать, Милли. Отец Румега может одним росчерком пера поднять человека со дна на недосягаемую высоту. Как бездетному, ему остается лишь одно — помочь какому-нибудь несчастному при случае...

Помыкевичева.Это кому, Дзуня?

Дзуня.Нашей скромной секретарше.

Помыкевичева.Лесе?

Дзуня.Потому что она сиротка, а в глазах людей худшая из худших, потому что у нее туфли и платье в заплатах...

Помыкевичева.Делай, как знаешь, Дзуня. Я верю глубоко в святость и необычность твоих чувств...

Входит Леся.

хотя и беспокоит меня это белье...(Лесе.)Панна Леся, если вы способны постигнуть всю красоту и величие человеческой души, то вы должны молиться на этого человека.

Леся.Я молюсь, милостивая пани. Я давно уже, очень давно молюсь — так горячо, как никто другой...

Помыкевичева.Вы немного самоуверенны, детка. (Выходит в столовую.)

Леся падает на колени перед Дзунем.

Дзуня.Ну, что это, Леся?

Леся.Это молитва...

Дзуня.А ты забыла, что кто-нибудь может войти... Леся, могут войти!..

Леся.Войти?.. Этого, этого никто не должен видеть. (Встает.)

Дзуня целует ее руку.

За что это? За что это, пане Дзуня?

Дзуня.За красоту твою, за любовь...

Леся.За любовь...

Дзуня.За красоту твоей любви...

Леся.Пане Дзуня, мне хочется уйти отсюда. Я пойду, пожалуй, домой!

Дзуня.Вас кто-нибудь оскорбил?

Леся.Нет, нет, я хочу уйти, потому что вот здесь в груди полно счастья, я хочу его сохранить, чтобы оно было только со мной, чтобы не затерялось где-нибудь по углам, а здесь по углам я видела паутину —: густая страшная паутина... Я уйду Отсюда сейчас...

Дзуня.Иди, Леся, оставь меня здесь и спи спокойно, все равно ты не услышишь, как плачет мое сердце...

Пауза.

Леся.Я останусь. Это ведь была только прихоть, обычная прихоть. Не правда ли, пане Дзуня?

Дзуня.Как я люблю тебя, мое дитятко родное...

Леся.Я остаюсь, я не растеряю своей радости, при вас я не буду бояться.

Дзуня.Неужели ты боишься чего-нибудь, Леся?

Леся.Нет, только отец Румега что-то... Пане Дзуня, чего он хочет от меня?

Дзуня.Доброго слова... и сердца, Леся.

Леся.И больше ничего?

Дзуня.Я ведь сказал — доброго сердца... А разве этого ему недостаточно?

Леся.Пане Дзуня, мне меценат говорил, будто бы отец Румега хочет...

Дзуня.У него самые лучшие намерения, Лесичка. И... Я горячо желал бы, чтобы и ты была с ним любезна...

Пауза.

Леся.Если так, то пусть же отец Румега станет моим отцом...

Из столовой доносятся аплодисменты и крики «браво».

Дзуня.Скажи, Лесичка, дорогая, нашим, нашим отцом!

Входит отец Румега с бутылкой и двумя бокалами.

Румега.Ну, что же ты, доченька моя, убежала от меня?

Дзуня.Панна Леся, отче, хотела только поверить мне одну тайну.

Румега.Вот интересно, какую это тайну хотела вам Лесичка поведать.

Дзуня.Что уважаемый сосед по столу очаровал ее; да она еще ребенком мечтала иметь такого отца.

Румега.И будет, непременно будет его иметь, пусть только доченька выпьет со мной за свое здоровье!

Дзуня.Такая трогательная, почти семейная сцена, где третий свидетель — лишний. Извините, господа!(Уходит.)

Леся.Пане Дзу...

Румега. Пускай себе идет, ну, зачем он нам. Мы сами по себе. Выпьем, Леся.(Наливает.)За твое здоровье, миленькая!

Леся.За ваше здоровье, отче.

Румега. Не отче, Леся, а — папенька.

Пауза.

Леся.Папенька...(Пьет.)

Из столовой слышен громкий, взволнованный голос: «Позвольте мне в этот час поднять тост во славу родной интеллигенции, самых верных и наилучших сынов народа, которые, подобно античным героям, с глубо­ким патриотизмом и самопожертвованием мучеников святой католической церкви отдают всю свою жизнь Украине, а если понадобится, то за нее пойдут и деды и внуки на смерть и на муки!» Аплодисменты, браво, да здравствует и т. д.

Входит Помыкевич.

Помыкевич.Ч-ч-черт!

Румега. Вы, меценат...

Помыкевич.Я говорю, что мрач-ч-чная судьба ждет теперь тех, кто станет нам поперек дороги.

Румега,Меценат! Вы... вы... неужели вы думаете, что больной человек, к тому же священник, депутат...

Помыкевич.Я, отче, имел в виду наших врагов.

Румега.А вы в другой раз лучше сразу говорите, кого имеете в виду.

Помыкевич.Неужели, отче, у вас есть какие-либо основания быть сегодня в плохом настроении. Не правда ли, панна Леся?

Леся.Отец депутат весьма любезен.

Румега.Несмотря на то, что мне на каждом шагу мешают быть весьма любезным.

Помыкевич.Поражаюсь, отче, вашей скромности, вы прячете перед людским взором ваши добродетели христианские, но я смею уверить вас в том, что...

Входит Дзуня.

Если хочешь многое сделать, надо многое не делать!.. Не правда ли, пане Дзуня?

Дзуня.Святая правда, господин меценат, хотя это совсем не относится к панне Лесе, которая до сих пор ничего не ела. Полагаю, отче, вы обратили на это внимание?..

Румега.Да, да, Леся. Почему ты до сих пор так мало ела?

Леся.Я не голодна, господа!

Дзуня. Я тоже не голоден, панна Леся...(Подает ей руку и вместе уходят в столовую.)

Помыкевич.Осмелюсь спросить, отче, как ваше здоровье?

Румега.Вы об этом, кажется, хорошо знаете. А что... может, вы заметили перемену в худшую сторону?

Помыкевич.Если вы о здоровье, нет... Наоборот, отче депутат, я не могу не надивиться, глядя на ваши блестящие глаза и румяные щеки.

Румега.Вы полагаете?.. А-а зеленых пятен вы того... уже не замечаете?

Помыкевич(всматривается).Наклонитесь, отче, вот так... Маленькие следы только и остались... Хотя нет, отче, даже малейших следов не осталось...

Румега.А вы хорошо присмотрелись?

Помыкевич.Очень хорошо присмотрелся, отче. Ни­какого следа, даже маленького.

Румега.Я, знаете, и сам удивляюсь. Прихожу к вам сегодня, ступаю левой ногой(ступает левой ногой),ничего не плещется, ступаю правой ногой(ступает правой ногой),под кожей от бедра словно кто мак посеял — словно бы издохла муха огромная...

Помыкевич.А не задумывались ли вы, отче, над тем, почему именно сегодня издохла та муха огромная?..

Пауза.

Румега.Хе-хе-хе! Вы, однако, меценат, любите выслуши­вать исповеди. Я действительно давно уже не чувствовал себя таким бодрым. Только подумать, что даже христианско-отцовская любовь может так нас обновить, так, ну знаете, душевно и телесно возродить!..

Помыкевич.А не приходило ли вам, отч-че, в голову, что даже христианско-отцовская любовь иногда возлагает на нас свои обязанности!..

Румега.Я... Я очень хорошо помню об этом, меценат.

Помыкевич.А не считаете ли вы, отче, резонным не перегружать зря своей памяти и оставить на бумаге наследникам доказательство величия вашего христианского сердца?

Румега.Да неужели, меценат, вы полагаете, что за какую-нибудь неделю эта любовь остынет?

Помыкевич.Будьте покойны, отче, мы в интересах сиро­ты и ваших личных интересах позаботимся о том, чтобы она не остыла так быстро.

Пауза.

Румега. Признаюсь, я не понимаю вашего холодного отно­шения ко мне. Вы не должны особенно удивляться тому, что ваш будущий отец хочет лучше узнать все моральные и физические качества своего будущего ребенка! Неужели вы не считаете, что тут необходимо наладить с ним тесные, хотя бы духовные связи?.. Почему вы молчите, меценат?

Помыкевич.Извините, отч-ч-че, если найдете во мне, как в светском человеке, не такую уж глубокую веру в человеческие добродетели...

Румега. Вы забыли, кажется, что имеете дело со служи­телем христовым и представителем украинского народа в одном лице, дорогой меценат!

Помыкевич.Извините, ничего плохого у меня и в мыслях не было. Я же определенно сказал: в человеческие добродетели, а вы, как известно, не человеческая, то есть не светская, я хотел сказать, а наполовину божеская особа.

Румега. Только раб и служитель христовый;

Помыкевич.Верно, служитель христовый, так сказать. И как представителя народа я вас хотел спросить, случайно ли ваше представительство, если учесть при этом ваше здоровье. Ну, вы понимаете...

Румега. Господин меценат, может, вы ставите под сомне­ние мои заслуги перед родным народом?

Помыкевич.Оч-чем это вы, отче? Неужели я не желаю добра своему народу, я только спрашиваю, не вредит ли вам слу­чайно это депутатство? Это же не только положение в высшей степени ответственное, но это, полагаю, труд, который требует, так сказать, железного здоровья.

Румега.Не щадил его я до сих пор, не пожалею и в даль­нейшем- Нельзя нам, меценат, бросать поле боя, когда печальная наша отчизна простирает к нам, сынам своим, в отчаянии руки. Нам, меценат, до самой смерти, до последней капли крови — быть рыцарями!

Помыкевич.А не считаете ли вы, что отчизна протяги­вает руки рыцарям молодым, здоровым, именно тем, которые могут пригодиться, послужить, именно тем, кто с аппетитом!

( Румега. Я, дорогой меценат, слава богу, тоже имею аппе­тит, даже очень большой аппетит и потому извините, меценат1 (Выходит в столовую).

Помыкевич.Ч-ч-черт!(Нервозно ходит по комнате.)

Через минуту входит Дзуня.

Дзуня. «Непитай, чого в мене заплакані очi...»

Помыкевич.К черту!

Дзуня.Что случилось?

Помыкевич.Меня удивляет, что вы даже в таком, ну, грубом деле не умеете держаться с достоинством и всюду лезете с этими «заплаканными очима». Боюсь, чтобы вы себе не напро­рочили.

Дзуня.Не узнаю своего мецената. Неужели вы никогда не станете сдержанным. Это ведь так нужно для адвоката и буду­щего депутата...

Помыкевич.Национального депутата?.. Вы думаете, что ослы, которые принимают, главным образом, глупые ребячьи пла­ны, могут когда-нибудь выступать с парламентской трибуны и по­лучать депутатское жалованье...

Дзуня.Уверяю вас, меценат, что вы будете среди этих ослов исключением.

Помыкевич.Разве только тогда, пане, когда у меня вот здесь(указывает на ладонь)вырастут волосы.

Дзуня.При доброй воле у вас и там вырастут волосы. А во­ли, воли у вас совсем не хватает, вы — старое замшелое поколе­ние. Вы не понимаете одной-единственной истины, без которой вы сляжете в могилу. Когда головой вам не удается разбить стену, ройте носом под ней, а коли голова не лезет, просуньте одну ногу, потом другую — может быть, пролезете... Пусть и недолгая жизнь перед нами, но пока мы живем, мы хотим иметь тело ужа и носы из стали. Вот какие мы, меценат, ваши дети, ваша на­дежда!

Помыкевич.Вы бы, вместо того чтобы декламировать, лучше бы провели в жизнь ваши нормативы. Мне кажется, я уве­рен, что с делом за номером...

Дзуня.Без номера!

Помыкевич.Что из него ничего не выйдет.

Дзуня.Выйдет, когда вы депутатом станете, меценат.

Пауза.

А что разве не идет на удочку рыбка?

Помыкевич.Какая там рыбка! Просто старая жаба!..

Дзуня.Вы говорили о чем-то?..

Помыкевич.Сделал оч-ч-чередную глупость.

Дзуня.Это вас, полагаю, не должно выводить из равно­весия. Что же он думает?

Помыкевич.Он совсем не думает, он даже говорить об этом не хочет!.. Говорит, я сам имею аппетит, даже очень большой аппетит.

Дзуня.Вы о мандате, наверное?

Помыкевич.О мандате депутатском.

Дзуня.А о завещании?

Помыкевич.Подождите, говорит. Прежде я должен ее узнать, ближе познакомиться. Ишь кикимора!.. И за это я дол­жен жертвовать своим сердцем!..

Дзуня.Господин меценат, отец Румега в ближайшее время затанцует, как медведь на веревке.

Помыкевич(с иронией).Вы неоценимый человек...

Дзуня.Полголовы отца Румеги уже в нашей пасти...

Помыкевич.Вы чудесный парень!..

Дзуня.А через неделю-две, через месяц мы взаимно друг друга поздравим.

Помыкевич.Я и теперь готов уже поздравить вас за вашу несравненную предприимчивость.

Дзуня.Меценат! Мы дадим ему возможность ближе по­знакомиться с Лесей!

Помыкевич.Это... это было бы опасно, это было бы ужасно! Но самое худшее, если из всей этой затеи выйдет один пшик!.. Пане товарищ, это было бы ужасно!

Дзуня.Отец Румега останавливается в отеле «Под Тре­зубом»?

Помыкевич.Ну так что из этого?

Дзуня.Меценат, ваше ухо!(Шепчет ему что-то на ухо.)

Помыкевич.Мысль, несомненно, интересная. Такого еще в моей адвокатской практике не было. Это действительно интересная мысль. А кто же, по-вашему, мог бы того...

Дзуня.Думаю, Пыпця и Рыпця.

Помыкевич.Хотите руками врагов...

Дзуня.Вы о Рыпце и Пыпце?

Помыкевич.Ну, о ком же? О них... врагах нации.

Дзуня.О них, о славных мародерчиках! А как вы пола­гаете, если бы они в лагере красных чувствовали себя как дома, они обивали бы наши пороги? Вы думаете, они другой породы? Нет, меценат, они такие же, только сознательно заблудшие овцы, милые болтуны!

Помыкевич.А не выдадут ли они?

Дзуня.Об этом я... то есть мы сообща позаботимся." Ваш фотоаппарат в канцелярии?

Помыкевич.Да, конечно, а пленка в шкафу.

Дзуня подходит к двери столовой.

Пане товарищ!.. А если все это напрасно?

Дзуня.Вы опять?..

Помыкевич.Вы... вы меня поймите!.. Если отец, отец Румега заупрямится и не помрет?

Дзуня.Тогда — удочерит ее. Но прежде всего не забы­вайте, меценат, о том, что надо оформить дело как следует!(Че­рез открытые двери вызывает кого-то из столовой.)

П о м ы к е в и ч. Ясное дело, не забуду. Но не считаете ли вы, что было бы очень хорошо, если бы отец Румега умер добро­вольно...

Дзуня. Что такое?..

Помыкевич.Э... э... я хотел сказать, что отец Румега, наверное, добровольно умрет...

Входит Рыпця, за ним Пыпця, оба вытирают платочком губы.

Рыпця. Вы, господин доктор, меня звали?

Пыпця. Как же вам не стыдно? Разве вы не видите, что только одного меня?

Помыкевич выходит.

Дзуня. Я пригласил вас, господа, и хочу прежде всего спросить: умеете ли вы молчать?

Рыпця. Будьте покойны, господин доктор. Что касается меня, то могу вам только сказать, что мой покойный учитель Рычай, тот самый, что носил парик и жил с вдовой своего покойного брата, нотариуса из Тернополя, когда, бывало, вспоминает меня...

Пыпця.А вот я, когда в качестве политзаключенного си­дел в тюрьме четыре года, так, бывало, сам прокурор подойдет ко мне, похлопает по плечу, дернет вот так за ухо и говорит мне: «Вы, товарищ Пыпця, выдержанный человек, вы как герой умеете мол­чать».

Дзуня.Именно этого я ждал от вас тем паче, что дам вам возможность убедиться в том, что молчание, если и не на­стоящее золото, то по крайней мере польские злотые. Кто-ни­будь из вас умеет фотографировать?

Рыпця.Почему бы и нет? Неужели вы, господин док­тор, не можете припомнить...

Дзуня.При электрическом свете.

Пыпця.Ого! Бывало, попросят меня политзаключенные: «Сними нас, товарищ Пыпця, так же и при вечернем свете!..»

Дзуня.Так вот прошу, господа, на несколько минут в канцелярию.(Уходит в канцелярию.)

Рыпця(тихо).Товарищ, вы уверены в себе? Не считаете ли вы, что мы предаем революционно-национальную линию?

Пыпця.Мы ее выдержим, дорогой товарищ и приятель!

Оба уходят в канцелярию мецената. Меценат выглядывает из столо­вой, потом открывает двери.

Помыкевич.Прошу, прошу, господа, если в столо­вой душно. Сейчас подадут чай. Скоро придут и музыканты!

Входят ди ректриса и редактор.

Директриса.Поверьте, господин меценат, что при­поднятое настроение сегодняшнего собрания не нуждается в музыке. Мы просто очарованы приемом.

Помыкевич.Позвольте, госпожа директриса, выра­зить вам свою радость по поводу вашей не заслуженной нами похвалы!

Редактор.Смею уверить вас, господин меценат, что вся наша пресса не забудет о своем национальном долге и под­черкнет этот исключительный случай, за который вас когда- нибудь очень откровенно отблагодарит украинский народ.

Помыкевич.Разве если останется ценное место, иначе совесть моя была бы неспокойна...

Директриса.Как я вижу, вы никогда не забываете, меценат, что скромность является лучшим качеством челове­ка-гражданина.

Помыкевич.Но она совсем не нужна такой во всех от­ношениях прекрасной женщине, как вы, пани директриса.

Директриса(с приятной улыбкой).Вы любите шутки, господин меценат...

Помыкевич низко кланяется и уходит.

Неужели у каждого дурака должны быть такие же, как у него, бараньи глаза?

Редактор.У меня, знаете ли, есть книга: «Хиромантия, или как отгадать характер человека по рукам, ушам и глазам». Если бы она была под рукой, мы сразу разоблачили бы мецената.

Директриса.Хорошо еще, что он хоть, как говорят, пат­риот, а то ведь со своей супругой даже приличного меню сделать не в состоянии.

Р е д а к т о р. Я думал уже о том, чтобы усилить в нашей газе­те кулинарную страничку. Факт, что даже наша кухня утрачивает украинские традиции. Это совсем не то, что в Вене, как расска­зывал мне председатель нашей партии, мой дорогой Дмитруня. Там, говорят, после обеда, вам...

Директриса.Простите, не его ли это отлупили за мошен­ничество в картах?

Редактор.Ах, это ведь было, милостивая пани, еще тогда, когда не было единого национального фронта и над руководителя­ми города тяготела еще такая ответственность. К тому же, по-мое­му, можно быть хорошим шулером и не менее хорошим патриотом.

Директриса(с очаровательной улыбкой).Вы, как все­гда, дорогой редактор, совершенно правы...

Редактор.Именно такой отзыв дал мне один священник, когда прочитал мою статью о влиянии солнечных пятен на между­народные отношения. Ибо верно, если примем во внимание поста­новление Совета послов от марта тысяча девятьсот двадцать тре­тьего года...

Директриса.Это очень интересно, милый редактор, и вы постараетесь, я полагаю, развить ваши мысли завтра у меня?

Редактор.Препятствий не будет?

Директриса.По воле моего мужа, я буду сидеть завтра, как и в прошлый раз, дома сиротой...

Входят писатель и критик.

Критик.Прежде всего вам, молодой человек, нужно по­нять, что такое красота. Без этого понимания красоты ничего не сделаете! Никогда!

Писатель.Мой герой и дает ответ на этот вопрос, госпо­дин доктор...

Критик.Который это, не тот ли, что застрелился в конце концов?

Писатель.Нет в моей повести такого, господин доктор!.. Мой герой совсем не стреляет в себя, а становится сотником и под конец женится.

Критик.Черт с ним! Не стану же я плакать лишь оттого, что у меня нет подозрительных знакомств. А вам бы следовало прежде всего знать, что такое красота, что такое искусство, моло­дой человек! Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что такое искусство?

Писатель.Господин доктор! Ведь и на этот вопрос дает от­вет моя героиня, когда подает раненому стрельцу кофе с пасхаль­ным куличом, а девушки вокруг играют в верболаз и старенький священник со слезами на глазах благословляет...

Критик.Не пугайте вы меня своими героинями, молодой человек, а лучше скажите, знаете ли вы, что такое красота, насто­ящая, художественная красота'? Знаете ли вы, что такое жемчу­жина? Как возникает жемчужина?

Писатель.А как же, знаю...

Критик.Вот и вижу, что не знаете... Да, да, не знаете. Из разнообразных минералов возникают жемчужины!

Писатель.Господин доктор, я помню, изучал, что ее с мо­ря, со дна морского...

Критик.Говорите, со дна мор... Вы... вы не знаете, я вижу, даже, что такое поэзия, молодой человек! Рекомендую вам пол­учиться немного, потом — побеседуем еще!(Оскорбленный, отхо­дит.)

Входят молодой человек и молодая девушка.

Молодая девушка.Вы не имеете понятия, господин Левко, как меня это угнетает. Неужели наш несчастный народ век будет терпеть эти издевательства? Когда же мы, господинЛевко, из московско-большевистских детей будем делать мыло?..

Молодой человек(тихо).Гораздо раньше, чем вы думаете, панна Кики. Наша организация именно этой ночью по­лучила шифрованную телеграмму из Америки.

Молодая девушка.Что вы, господин Левко, из Аме­рики?

Молодой человек.Из самого Вашингтона, панна Кики. Нам сообщают, что высылают двести тысяч сенегальских стрел­ков и столько же долларов. Все уже запаковано и ждет нашего сигнала.

Молодая девушка(тихо).Так вы, пане Левко, тоже инспиратор?

Молодой человек(вытаскивает из кармана револьвер). Вы видите, панна Кики?

Молодая девушка.Пане Левко, вы мне импонируете: я так часто мечтала о том, чтобы мы имели своего Вильгельма Телля или Гарри Пиля...

Молодой человек(доверчиво).А вы бы, панна Кики, не имели желания стать старогреческой ме... Мелясиной и само­отверженно идти вместе с нами к высшей цели?

Молодая девушка.Пане Левко! Неужели вы можете со­мневаться в этом?

Молодой человек.И так, я приду к вам завтра, панна Кики, чтобы принять от вас присягу на револьвер. Я захвачу с со­бой танго, которое вы у меня просили. Я уже научился играть на мандолине.

Молодая девушка.Пане Левко, принесите с собой и мандолину...

Входят полити к и директор банка.

Политик(вытирая пот на лбу).Никто нас не подслушивает?

Директор банка(оглядываясь).Решительно никто...

Политик.А тот молодчик? Чего это он, вы думаете, уши развесил?

Директор банка.Это у него такие природные от господа нашего. Что же было дальше?

Политик.Погодите! Был я вчера в Варшаве.

Директор банка.Да, да... вчера было первое.

Политик(все время оглядываясь).Я ходил... у меня была возможность встретиться.

Директор банка.С министром внутренних...

Политик.Не кричите так, побойтесь бога! Вы не видите, сколько здесь публики?

Директор банка. Я уже онемел! Ну, что, что было дальше?

Политик.Я обсуждал с ним разные дела, говорил также о нуждах нашего банка, и он обещал...

Входят эмигрант и купчиха.

Этот тип мне кажется подозрительным. Наверняка больше­вистский агент!(Убегает в другой угол.)

Директор банка.Это наш депутат! Ну, что же он, гово­рите ради бога, обещал?..

Дальше их разговор становится неслышным. Директор банка бегает за политиком из угла в угол.

Купчиха.И до каких пор, скажите, господин полковник, всевышний и воинство наше будут терпеть это антихристово царство?

Эмигрант.Ничего... дождутся, сукины дети!.. Как только вернемся, то зададим им такое, что ну-ну!

Купчиха.В прошлом месяце к моему дяде приехал его шурин инженер, господин Бичейко, так он рассказывает, боже ты мой!.. Сам он вынужден был бежать, так как жить ему не да­вали. И почему, подумайте только? Потому, что имя у него Нико­лай, а кто там посмеет Николаем называться, так ему жизни и никакой нет. Так возненавидели они имя царя христианского.

Эмигрант.Вот чертовы сыны!

Купчиха.А священникам, говорит, так всем бороды отре­зают и матрацы ими набивают, для потехи, от распущенности своей диавольской.

Эми грант.Вот сукины дети! Почему же они до сих пор чаю не подали...(Вытаскивает из кармана одни часы, затем другие, третьи и четвертые.)

Купчиха.Господин полковник! Неужели вы часовым ремеслом занимаетесь?

Эмигрант.Какое там!.. Это же мои военные трофеи. Знаете ли вы, что такое трофеи?.. Так вот, когда я в Проскурове, Бердичеве и Литине большевиков усмирял, то добыл трофеи: часов штук каких-нибудь четыреста.

Купчиха.Штук четыреста?..

Эмигрант.Ну да! Еще и теперь около двухсот осталось. Так я в матрац их и сплю себе словно царь какой, ни одна блошка не укусит, все от часов моих наутек, а прежде, бывало, Душ пятьдесят за одну ночь убивал.

Купчиха.А вам они дают спать?

Эмигрант.Кто, блохи? Я ведь сказал...

Купчиха.Я о часах... Это очень интересно — двести часов в матраце...

Эмигрант.Ну что же, заходите когда-нибудь, увидите. Моя квартира на улице Трех Криминалов, номер двадцатый, а сторожа спросите о господине из полиц... то есть... господина полковника!

Купчиха.Вы настолько любезны... Зайду. Эмигрант.Ну вот... А чаю, чертовы сыны, так и не подают!

Входят Румега и Леся, за ними меценат.

Помыкевич.Прошу, господа, чай на столе!

Эмигрант с купчихой выходят в столовую.

Кому вреден чай, тому можем предложить вино. Чем богаты... Прошу, господа!

Теперь уходят все, кроме отца Румеги и Леси.

Румега.А доченьке, чего доброго, уже хочется бай-бай. Леся.Нет, отче, мне сегодня почему-то совсем не хочется спать.

Румега.Да папенька сам видит, что доченьке хочется бай- бай.

Пауза.

Неужели, доченька, ты бы не хотела? Леся.Да, я очень... Я очень хочу... Румега.Чего тебе, доченька, хочется такого?

Пауза.

Леся.Бай-бай.

Румега.А что? Не угадал я? Видишь, доченька, угадал! Я(тихо)не только это угадал, я угадал также, что доченька спать будет не у дяди, а у папеньки, у своего любимого папеньки... Скажи-и-и, Леся: у любимого папеньки... Леся.У любимого папеньки...

Румега.Так вот — пошли, моя доченька, пошли! Тебе уже очень спатки хочется... Пошли к любимому папеньке!.

Из столовой входит Помыкевич.

Помыкевич.Милостивый отч-ч-че!

Румега.К сожалению, нет времени. Вы же видите, как моя доченька бай-бай хочет!

Помыкевич.Я пока ч-что нич-ч-чего не вижу, отч-че. Румега.Вы очень даже любезны, меценат. За это мы очень будем вам благодарны. Правда, доченька? Леся.Господин меценат...

Помыкевич.Да, это правда, Леся. Вы будете иметь очень солидную опеку. Отец Румега не забудет нас всех никогда...

Отец Румега шепчет что-то Лесе на ухо.

Леся.Господин меценат... Помыкевич.Леся,ч-ч-честное слово...

Леся подходит к нему.

Леся.Я иду... И прошу вас, Дзуне об этом ни слова. Я бы тогда все потеряла... Без Дзуня...

Румега.Неужели, доченька, забыла, что очень хочет бай- бай?

Из кабинета высунулась голова Рыпця. Отец Румега ведет Лесю к выходу.

Как сильно бай-бай...

Выходят. Меценат стоит минуту в раздумье, потом, словно одумавшись, выбегает в столовую. Из кабинета высматривает Пыпця. Оттуда выходит Дзуня, за ним Пыпця и Рыпця. У Пыпця фотоаппарат.

Дзуня.Вы обождите здесь, господа! Через минуту вернусь. (Идет в столовую.)

Пауза.

Рыпця.Можно ли вас спросить, товарищ, чего это вы мол­чите?

Пыпця.А вам какое дело?

Рыпця.Мне — ничего. То есть...

Пыпця.Ну вот!

Пауза.

Рыпця. «Стоишь себе под стеной, и ноги дрожат под тобой», как писал гениаль...

Пыпця.К черту лысому с вашими мещанскими ногами! Там чай пьют, а он ерунду свою сугубо романтическую разводит. Тоже мне поэзия! С такой линией в «Кровавом зареве» места себе не найдете.

Рыпця.Неужели, товарищ, вы бы без меня журнал выпус­тили?

Пыпця.А вот и выпущу. Добьюсь поддержки выдержанных людей общества. Думаете, не обойдусь без такого советофила мещанского?

Рыпця.Позвольте вам сказать, товарищ, что вы ошиба­етесь относительно моей невыдержанности. Я ведь десять лет то­му назад умел петь «Интернационал», пять лет плачу за «Красное знамя», а если нас когда-нибудь опять примут в партию, то я... я даже выеду в Советский...

Пыпця.А в тюрьме вы сидели? Вот и не сидели, дорогой то­варищ и приятель! А еще о выдержанности болтаете, элемент вы несознательный!.. Вот!..

Рыпця.А если так, то интересно, какой это(показывает на фотоаппарат)у вас будет подход, дорогой товарищ?.. Троц­кистский?..

Пыпця.А вы думаете неправильный? Так вот что! Совсем правильный и выдержанный, дорогой товарищ и приятель! Мы таким образом не только раскрываем их карту мелкобуржуазную, а еще лишний грош заработаем для культурного фонда на «Кро­вавое зарево»! Чтобы иметь свой орган в защиту Советского Сою­за и на борьбу с Коммунистической партией. Вот!.. А вы об этом не подумали, да еще и саботируете дело. Вот!

Рыпця. Я — саботирую?.. Позвольте мне сказать, товарищ, что вы... бессовестно врете!

Пыпця. Вру? А кто, по-вашему, деморализует сочувству­ющих? Кто, по-вашему, человека, еще не совсем выдержанного в идейном смысле и не совсем надежного, пытается втянуть в мещанское болото?

Рыпця.Товарищ, я ведь никогда ни слова про вас!..

Пыпця.Вы думаете, я ничего не вижу? Неужели не вы, а я весь вечер улыбался Помыкевичевой?

Рыпця.Товарищ, это только так себе, учтивости ради. Бы­вало, на банкетах у князя Любо...

Пыпця.А подмигнули вы тоже ради учтивости, поз­вольте спросить?

Рыпця.Никогда, товарищ, не было такого, чтобы я под­мигивал, да еще и...

Пыпця.А вот говорю, подмигнули раз!

Рыпця.Товарищ, не подмигивал ни разу!..

Входит Дзуня.

Дзуня.Господа — в дорогу! Они давно уже ушли. Надо по­тихоньку подкрасться, чтобы птичка не вспорхнула! Магний слу­чайно не забыли?..

Рыпця.Не забыл, пане доктор!

Пыпця.А вы сами чего-нибудь не забыли?

Дзуня.Завтра пополудни будете здесь, господа, и я поста­раюсь доказать вам, что товарищеской услуги никогда не за­бываю...

Рыпця.То же самое сказал, когда его четвертовали, гениаль...

Пыпця.Без всякой там романтики, дорогой товарищ и прия­тель! Вы же видите: дело требует реалистического подхода.

Входит Помыкевич и останавливается в дверях.

Рыпця.Спокойной ночи, пане доктор!

Дзуня.Бог помочь господам!

Пыпця.И никак ему без тех...

Он и Рыпця выходят.

Помыкевич.Уже?..

Дзуня.Что — уже?

Помыкевич.Уже нач-ч-чалось?

Дзуня.Нет! Для нас — только лишь начинается, меценат.

Входит Варвара.

Варвара.Пане меценат — музыканты пришли!

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

В гостиной Помыкевичей. Помыкевичева курит папиросу и рас­кладывает пасьянс. Напротив нее за столом Рыпця.

Рыпця.И вот, представьте себе, милостивая пани, иду я по Фридрихштрассе, в руках «Капитал» Маркса, еще тогда послед­ний том дочитывал, и вдруг вижу: подходит ко мне жгучий брюнет с демоническим взглядом и говорит: «Разрешите, симпатичный человек, Валентину с вами познакомиться?!»—«Давайте»,— от­вечаю я. Вот и познакомились, обо всем беседуем, знакомых об­щих вспоминаем, затем Валентин говорит: «Дай мне, дорогой то­варищ, книжку твою почитать, а то распухла у меня слепая кишка, ходить по улице не могу».— «Как же это так, говорю, то­варищ Валентин, у вас кишка опухла, а вы мне ни слова об этом?» Валентин извинился, и я тут же побежал к моему коллеге, извес­тному хирургу, и говорю: «Поезжай, Фриц, с Валентином в Аме­рику резать ему слепую кишку!..» Сели, поехали. Приезжаем в Нью-Йорк, Валентин разделся, а мой Фриц закатал рукава и то­чит ланцет. Да так наточил, что Валентин помер, слепая кишка как собака задушила. Вот как! А как умирал он... Как, милости­вая пани, этот брюнет умирал красиво! «Прощай, говорит, симпа­тичный товарищ Рыпця.Досмерти тебя не забуду!» Вот какой, милостивая пани, был Валентин...

Помыкевичева.А что вы, господин Рыпця, про Района Новарро скажете? Я считаю, что он, не менее чем Валентин, сла­щавый...

Рыпця.Да, у него необычайно фотогеничное лицо, а у его тетки, как мне рассказал один из его свояков, имеется подвал с кокосами. Ах, я чуть не забыл, что у меня в кармане есть кое-что для вас, милостивая пани!..

Помыкевичева.Вышел новый Декобра?

Рыпця.А вот и нет! Не угадали, милостивая пани.

Помыкевичева.Вы, наверное, опять с глупостями, как вам не стыдно, господин Рыпця!

Рыпця.А вот и не глупость, милостивая сударыня, и совсем, совсем не глупость, а самое хорошее!

Помыкевичева.Господин Рыпця, скажите же, что такое!

Помыкевичева.Какой у вас жест королевский, господин Рыпця! Уж не стали ли вы редактором?

Рыпця.Нет еще, милостивая пани, однако все на пути к лучшему.

Помыкевичева.Раздобыли фонды?

Рыпця. Раздобываем пока что, милостивая пани. По секре­ту могу вам сказать, что у нас уже есть материальная возмож­ность начать подготовительную работу...

Помыкевичева.А вчера вы еще этой возможности не имели?              4

Рыпця.Вчера вечером?.. Нет, еще не вполне, милостивая пани.

Помыкевичева.Мне говорил вчера Дзуня...

Рыпця.Вам говорил Дзуня?..

Помыкевичева.Что вы не могли остаться к чаю, потому что интересы дела требовали вашего присутствия.

Рыпця.Неужели же он вам и про отца Румегу напомнил?..

Пауза.

Помыкевичева.Да, конечно...

Рыпця.Это действительно неслыханная вещь, ведь сам Дзуня...

Помыкевичева.Что сам?

Пауза.

Рыпця.Ничего.

Помыкевичева.Господин Рыпця, вы что-то скрываете от меня!..

Рыпця.Нет, милостивая пани, этого никак нельзя... Если бы у меня и были какие-нибудь тайны от вас, то разве только го­сударственного значения. А так...

Помыкевичева.Господин Рыпця. Только один вопрос.

Рыпця.Я слушаю, милостивая пани, я слушаю...

Помыкевичева.Что вы знаете о Дзуне?

Рыпця.О Дзуне? Ничего, решительно ничего, милостивая пани.

Помыкевичева.Вы меня не поняли. Я вас спрашиваю, что вы знаете о нем.

Рыпця.Он же почти все время здесь проводит, милостивая пани.

Помыкевичева.Вас это не касается! Что вы знаете о нем, ну хотя бы с моральной стороны?

Рыпця.Я? Решительно ничего...

Помыкевичева.Разве вы не знаете... ну... не получает ли он каких-нибудь писем от женщин?

Рыпця.Решительно нет! Это исключено, милостивая пани.

Помыкевичева.А почему это должно быть исключено, позвольте вас спросить?

Рыпця.Я... я допускаю... я не могу об этом знать, милости­вая пани.

Помыкевичева.Ах, так!..

Пауза.

Должна вам сказать, что ваш товарищ Пыпця производит более положительное впечатление, чем вы...

Рыпця.Пыпця?

Помыкевичева.Да, да. Если бы когда-нибудь мне при­шлось выбирать, я выбрала бы Пыпцю...

Рыпця.Пыпцю?

Помыкевичева.Да, пане. О Пыпце я знаю немного, но знаю одно — это человек прекрасной, широкой души, и язык его не умеет так лгать...

Пауза.

Рыпця.Сразу видно, милостивая государыня, что вы дей­ствительно мало знаете Пыпцю. Ну вот, хотя бы о языке его. Он вам небылицы плетет о своей непорочности, а выйдите в субботу вечером на улицу и увидите, как он пристает к несовершеннолет­ним девочкам, для того... чтобы в воскресенье утром с одеялом под мышкойотправиться в лес на свидание.Тьфу, тьфу!...

Помыкевичева.Пыпця такой дон Жуан? Это импони­рует мне.

Рыпця.Т-тьфу. Импонирует...

Помыкевичева.Господин Рыпця, вы, кажется, имеете смелость издеваться надо мной!..

Рыпця.Боже сохрани, Милостивая пани. У меня и в мыслях не было такого, чтобы издеваться над вами. Мне только стало очень смешно, когда вспомнил, как это Пыпця неудачно через границу лошадей перебрасывал. Упитанных лошадей, в яблоках. И за это, тьфу-тьфу, за это невольно в политические преступники попал. Пыпця мастер голову морочить. Тьфу, тьфу!.. Политиче­ским заключенным и то заморочил.

Помыкевичева.Что вы говорите?

Рыпця.Да это еще...

Помыкевичева.Это действительно необычно, это очень романтично!..

Входит Пыпця в новых туфлях цвета яичницы, в пестром галстуке.

Рыпця.Нет, товарищ, я как раз доказывал милостивой го­сударыне...

Пыпця.Какой это милостивой государыне? Или из-за сво­его оппортунизма вы будете и дальше товарища Милену вели­чать милостивой государыней?

Помыкевичева.Господин Пыпця...

Рыпця.Я же это и доказываю па... товарищу Милене всю вредность и невыдержанность романтизма и одновременно веду с товарищем Миленой предварительные переговоры относительно ее теснейшего сотрудничества с редакцией «Кровавое зарево».

Пыпця.Товарищ Милена будет прежде всего в теснейшем контакте с главным редактором «Кровавого зарева». Вот!

Помыкевичева.Позвольте, господа! Выходит, мы уже накануне рождения журнала?

Пыпця.Конечно, дорогой друг и приятель! Мы уже накану­не рождения сугубо выдержанного литературно-общественного журнала «Кровавое зарево», редактором которого буду я. Вот!

Рыпця.Неужели вы обо мне, товарищ, хотите забыть, как писал гениальный...

Пыпця.Да ведь никак нельзя, дорогой товарищ и приятель! Да неужто вам никогда и шагу не ступить, чтобы...

Входит Дзуня.

Дзуня.Простите, пани! Можно ли вас на минутку, пане Рыпця? (Выходит.)

Помыкевичева.Не заставляйте нас скучать долго, гос­подин Рыпця!..

Рыпця.Понимаю ваше незавидное положение и, удовле­творивши пана Дзуня, буду стремиться к вам... товарищ Миле­на!..(Выходит.)

Помыкевичева.Симпатичный молодой человек... Не правда ли, господин Пыпця?..

Пыпця.Не такой уж и молодой. Даже на семь месяцев старше меня. Вот!

Помыкевичева.А все-таки симпатичный...

Пауза.

Пыпця вытаскивает из кармана конфетки и кладет на стол возле кокоса.

Пауза.

Пыпця.Кокосы совсем подешевели. И... и я не знаю во­обще, что в них может быть интересного!..

Помыкевичева.Даже если это от всего сердца, господин Пыпця?..

Пыпця.Вам, дорогая приятельница и товарищ, его мелко­мещанское нежное личико приглянулось? Вы думаете, не было б у меня такого личика, если бы я хоть немного позанимался его негодной работой? Вы встаньте пораньше и пойдите на заставу, вот там увидите, как в одной небольшой хатке запивают не моло­ком, а трудовой кровью! Вот!

Помыкевичева.Рыпця?!

Пыпця.Конечно, не я, а этот самый Рыпця. Стоит себе при дороге, а женщины молоко в город несут. Вот! Он к женщине, молочнице такой: «Зайди, молодица, в хатку мою невеличку! Вот у тебя молока только одна банка, а выйдешь — в город едва доне­сешь, и сам черт не разберет, что оно такое, еще и для меня оста­нется капля на завтрак. Заходи, молодица, чудеса мои увидите, зайди в мою маленькую хатку!» Вот! А с одной молодицей он там такие чудеса творил, что должен был на другую заставу сломя го­лову бежать. Вот! Мало ему было молока да обмана. Вот!..

Помыкевичева.Неужели это правда? А я думала, что это только вы, как говорил мне Рыпця...

Пыпця.Что же он говорил вам такое, товарищ Милена?...

Помыкевичева.Ничего! Лучше замолчать, чтобы не на­рушить вашей доброй приязни...

Пыпця.Да на черта лысого он мне нужен, дорогая прия­тельница и товарищ! Думает, если книжек буржуазных начитал­ся немного, так я не обойдусь без него! А вот и обойдусь! Вот уви­дите, обойдусь! Вот!

Помыкевичева.Да! А он, господин Пыпця, заверял ме­ня, что вы вчера без его помощи не знали бы, что и делать.

Пыпця.Ах-ах-ах! Чудесно... А портьера-то все время слов­но от ветра ходила, так дрожал он перед гневом священника. За­мечательно! Замечательно!

Помыкевичева.Отца Румеги так боялся?

Пыпця.Подумайте! Ну, и декадент! Когда в ответственный момент приходилось зажигать магнезию, он словно щенок ску­лил, чуть не испортил всего дела. Вот! А еще — романтик!..

Помыкевичева.Ну, а все же дело удалось?

Пыпця.Только благодаря мне, товарищ Милена. А Дзуня вроде и не знает об этом, прежде всего с Рыпцем расплачивается. Вот!..

Помыкевичева.Дзуня!..

Пыпця.А работа, дорогая приятельница и товарищ, была так искусна, что ни поп, ни Леся ничего решительно не заметили. Так искусно мне удалось раскрыть истинно буржуазные карты. Вот!

Помыкевичева.Ах так!.. Что же это... это должно быть очень интересная работа. А не имеете ли вы, господин Пыпця, случайно при себе...

Входит Рыпця, за ним Дзуня.

Дзуня.Извините, милостивая государыня! Пане Пыпця, прошу вас!

Пыпця выбегает за Дзунем.

Рыпця.Милостивая пани, извините!

Помыкевичева.Уже убегаете, господин Рыпця?

Рыпця.Я... я зайду, на минуточку только. Я хотел принести вам еще один кокос!..

С правой стороны входит Помыкевич.

Помыкевич.Прости, Милена, если помешал.

Рыпця.А я...

Помыкевичева.Вы погодите, господин Рыпця!

Помыкевич.В самом деле! Вы погодите немного, пане Рыпця! Вы... вы ведь с некоторых пор словно переменились, вы даже симпатичнее как-то выглядите, словно повеселели. Неужели дело так обстоит хорошо?..

Рыпця.Как нельзя лучше, господин меценат, как нельзя лучше! В ближайшем времени приступаем...

Помыкевич.Как нельзя луч-чше! Прости Милена, на ми­нуточку!(Уходит в канцелярию.)

Рыпця.Вы... простите, пани, на минуточку. Я хотел...

Помыкевичева.Вы очень вежливы, но не беспокойтесь, и тем более сейчас, господин Рыпця. Сегодня достаточно... Вы оба очень вежливы, господа, и поэтому будьте уверены в моем содружестве с вами.

Рыпця.И ваша статья...

Помыкевичева.И моя статья «О влиянии народной одежды на формирование нового мироощущения украинской женщины модерна» в скором времени окажется в ваших руках...

Входит Пыпця.

Рыпця. Товарищ Пыпця! Товарищ Милена только что сообщила мне, что на днях передаст в мои руки свою ценную статью «О влиянии...».

Пыпця.Вы ошибаетесь, дорогой товарищ и приятель! Товарищ Милена передаст статью в руки главного редактора «Кровавое зарево».

Рыпця.Как только закончите ее, позвоните в кофейню «Помпадур», телефон двадцать пять — двадцать пять! Я там обычно пью настоящее мокко со сливками.

Пыпця.Если захотите ее напечатать, позвоните в кон­дитерскую «Казанова»: телефон сорок пять — сорок пять. Мне там обычно подают мороженое «Кассате». Вот!

Входит Помыкевич.

Помыкевичева.Вот теперь позвольте, господа, поже­лать вам вкусного мокко и мороженого.

Рыпця и Пыпця.Благодарим...

Рыпця.Пани...

Пыпця смерил взглядом Рыпця.

Рыпця и Пыпця...товарищ Милена!

Выходят.

Помыкевич.Симпатичные ребята, жалко только, что не совсем они наши. Пропадают ребята без национального само­сознания.

Помыкевичева.До сих пор, меценат, вы и не подумали о них.

Помыкевич.Я итеперь, Милена, так сказать, понимаю, что необходима предосторожность к ним обоим.

Помыкевичева.Может быть, снова ваша зависть? Вы решительно стараетесь, меценат...

Помыкевич.Нет, не это у меня было в мыслях, Милена. Я хотел лишь предупредить, что не следовало бы тебе во всем верить им...

Помыкевичева.Вы снова боитесь за меня, меценат?

Помыкевич.Боже сохрани! Не за тебя я боюсь...

Помыкевичева.А за кого же, если можно знать?

Помыкевич.Я... я совсем не боюсь, Милена. Только, видишь ли, молодым людям не всегда надо верить. Я и сам был молодым, не один раз приходилось обманывать. Говоришь, будто истинную правду, даже себе самому кажется: действительно правда! А подумаешь вот так, призадумаешься, и выходит обман неимоверный! Так вот, если ч-ч-что-нибудь такое, так ты не верь, Милена, брешут ребята!

Помыкевичева.Меценат, смотрите, чтобы не было скандала!

Помыкевич.Милена, они тебе все-таки что-то сказали?!.

Помыкевичева.Не сказали ничего и, может быть, только потому, что я не интересуюсь вашими, меценат, адвокат­скими делишками. Я лишь напоминаю вам, что вы сделали меня несчастной, став моим мужем. Вы убили меня тогда в моих собст­венных глазах, если бы вы захотели меня уничтожить еще и в глазах общественного мнения,— горе тогда вам, меценат! Фа­милия Помыкевичей должна быть незапятнана, потому, что я ношу ее. Вы слышали, меценат?

Помыкевич.Об... об этом никто не узнает, Милена...

Входит Дзуня.

Дзуня.Отец Румега...

Помыкевичева.Господин Дзуня, у меня с вами разго­вор, но потом... О чем,— пусть мои глаза вам скажут, а в них найдете только гнев и скорбь смертельную...

Дзуня.Как только речь заходит о скорби, то вы ее сейчас заметите и в моих глазах...

Помыкевичева выходит направо.

Помыкевич(тяжело вздыхает).Теперь мы пропали...

Дзуня.В этот самый момент отец Румега в канцелярии...

Помыкевич.Попросите его луч-ч-чше сюда! Неужели эта баба должна во все дела вмешиваться?..

Дзуня.О чем вы говорите? Ваша жена знает?..

Помыкевич.Ну, не знает, откуда же ей знать? Не скажу же я, как мы те деньги достали. Бабским нюхом ведьма чует.

Дзуня.Ах, успокойтесь и будьте бенгальским тигром, меценат!

Помыкевич.А если в конце концов окажется, что мы с вами не тигры, а обыкновенные кошки шелудивые, бесталанные?

Дзуня.Тогда вам как депутату легче будет примириться с этой мыслью. А пока что острите когти, меценат!

Помыкевич.Народ мой! Сколько иногда кровавого пота стоит желание трудиться ради тебя!..

Дзуня выходит. Через минуту входит Румега. За ним Дзуня с портфелем. Помыкевич и Румега молча кланяются друг другу и садятся.

Долгое молчание.

Румега.Вы не читали сегодняшних газет?

Помыкевич.Нет, к сожалению. Я читаю только перед сном. А ч-ч-то такое, отче?

Румега.Ничего, ибо я тоже не читал.

Помыкевич.Гм... Гм...

Румега.Гм... гм... Долго уж в этих газетах нет ничего нового.

Помыкевич.Долго, гм... гм...

Дзуня. А как легко можно было бы помочь этому. Какую- нибудь интересную новинку об известной особе, какой-нибудь интересный снимочек — и сенсация готова. Тогда и наиболее уважающие себя люди стали бы читать газеты. Не так ли, пане меценат?

Помыкевич.Да, гм... гм... особенно, если снимочек по­лучится интересным. Вот, например, депутат отец Румега, как благодетель. На всю первую страничку такой портретик, а под ним стишок жирным шрифтом про пастыря с голубиным серд­цем, который бедную сиротку приласкал, пригрел, еще и состоя­ние оставил. Пример с него берите, набожные христиане!

Дзуня.Украинские граждане!

Помыкевич.Получился бы неплохой стишок... Не прав­да ли, отец депутат?

Румега.Сегодня как-то не очень говорит моей душе поэзия. И вообще эта поэзия... Мне не до нее с моим здоровьем...

Помыкевич.Как раз сегодня, отче, мы имели бы осно­вание предположить что-то совсем другое-

Пауза. Поп достает из кармана кошелек.

Румега.Я как раз пришел к вам...

Дзуня.Не беспокойтесь, отец...

Помыкевич(прячет кошелек обратно в поповский кар­ман).От-ч-че, не волнуйтесь!

Пауза.

Румега.Я... я совсем не волнуюсь. Кто вам сказал?.. Неужели, по-вашему, я должен волноваться?

Дзуня.Вы считаете, меценат, что у всечестнейшего при подписании завещания задрожит перо в руке? Если так, то вы слишком низко цените великодушность и непоколебимость при­мерного пастыря и гражданина.

Помыкевич.Простите, отец депутат! Никогда я вэтом не сомневался.

Пауза.

Румега.Вы очень скромны, но простите, господа, через полчаса мой поезд отходит.

Помыкевич.А вы подож-ж-ждите-ка, отец депутат!

Румега.К великому сожалению, я должен ехать. Вы же сами знаете, что мое здоровье да еще депутатские обязанности...

Дзуня.Неужели, отец депутат, депутатские обязанности позволят вам забыть про обязанности не менее важные и неот­ложные?

Отец Румега вздыхает.

Помыкевич.Вы плохо спали, отче депутат?

Румега.Напротив, совсем хорошо выспался, меценат, но с моим здоровьем этого мало... Итак, простите!(Встает.)

Помыкевич.Вы со своей стороны, отч-ч-че депутат, простите, ч-ч-что мы вас сюда пригласили, однако это вызвано весьма важными обстоятельствами.

Румега.Неужели нельзя отложить дело хотя бы из-за моего здоровья?

Помыкевич.Мы позаботились, отец депутат, чтобы это дело не отняло у вас много времени. Пане товарищ!

Дзуня достает из портфеля бумагу.

Видите ли, речь идет только о подписи, отец депутат!

Дзуня.О королевском жесте, о котором будет широко писать даже вражеская пресса, отец депутат!

Отец Румега берет бумагу в руки, читает и садится.

Румега.Я... я... теперь не смогу подписать, господа. Вы же сами видите, господа, как у меня трясутся руки сегодня.

Помыкевич.Вот и подпишите, отче. Скажите себе: «пропало», и руки перестанут дрожать.

Дзуня.И тогда от гордости начнет трепетать сердце, отец.

Румега.Оно у меня уже трепещет. Я должен безотлага­тельно на воздух, господа, и...

Помыкевич.Пане товарищ! Откройте окна!

Дзуня открывает окна. Пауза.

Румега.Мне нужно на поезд, господа!..

Дзуня.Перо новое, отец, и подписание не отнимет у вас и четверти минуты.

Помыкевич.Даже и четверти минуты не отнимет, отче депутат!

Румега.Размышляя сегодняшней ночью, я пришел к глу­бокому убеждению, что я обязан как украинский гражданин отдать свое кровью нажитое добро всему народу, господа.

Помыкевич.Простите, от-ч-че, если только в чьих-либо головах появится сомнение в том, сегодняшней ли ночью вы имели время и возможность так глубоко и так патриотически думать...

Дзуня.Мы даже располагаем точными доказательствами того, что у вас действительно не хватало времени для этого...

Румега.Я вас не понимаю...

Дзуня.Успокойтесь, сейчас поймете, отец. (Передает ему снимок.)

Поп рассматривает его, моргает глазами и быстро прячет в карман. Тогда Помыкевич и Дзуня одновременно показывают новые снимки.

Румега вытирает пот со лба.

Румега.Вы очень нетерпеливы, господа...

Помыкевич.Всевышний нам дарует, ибо все это для сиротки, для ее блага...

Румега.Но я ведь еще живу, господа!..

Помыкевич.Мы и это учли, отче депутат!

Дзуня.Как ревностные католики мы считались с возмож­ностью чуда и признали в соответствии с этим поместить в за­вещании примечание, что только в том случае наследство пере­ходит к Лесе, если у вас перед вашей смертью не будет закон­ного потомства.

Румега.А не думаете ли вы, господа, что все это мы де­лаем немного наспех?..

Пауза.

Господа!!!

«Господа» снова показывают ему снимки.

Румега.Дайте перо!..(Подписывает.)

Дзуня.Для пользы сироты яснее пишите, отец!

Помыкевич.Особенно фамилию, отче!

Дзуня.Так!

Помыкевич.Ч-чудесно!

Дзуня.А теперь позвольте, отец депутат, поздравить вас с деянием, при упоминании о котором все украинские сердца будут иметь право биться с гордостью.(Берет бумагу и вы­ходит из канцелярии.)

Помыкевич.Позвольте и мне, отец депутат, сказать...

Румега.Благодарю, вы очень вежливы.(Встает.)Мое...

Помыкевич.К поезду вы уже опоздали, отче, так ч-ч-что вам незачем так сильно спешить. Тем более ч-ч-что у меня к вам маленькое дельце.

Румега.Даже очень благодарен вам, да вот видите,— под моей кожей снова воскресла огромная муха. Еще одно такое маленькое дельце, и в левом боку у меня снова начнет плескаться.

Помыкевич.Вот поэтому-то, чтобы не начало плескать­ся и чтобы безапелляционно издохла исполинская муха, я хотел вам кое-что предложить, отец депутат.

Румега.Вы очень учтивы, меценат, но это уже в дру­гой раз.

Помыкевич.Поч-ч-чему, отче, в другой раз? Почему не сегодня?

Румега.Прощайте, меценат. Некогда мне с вами...(Идет к дверям.)

Помыкевич преграждает ему дорогу и показывает снимок. Румега садится.

Если ваше дело не требует много времени, говорите, меценат.

Помыкевич.Думаю, что вы сразу поймете, отче, ваши собственные интересы и пользу для народа.

Румега(встает).Уже у меня какая-то гадость плещется вбоку...

Помыкевич.Вы поняли, в чем дело?

Румега.В левом боку...

Помыкевич.Ж-ж-жду три дня официального сообще­ния в газете о вашем отречении от депутатского мандата. Идео­логия известного украинца, государственного деятеля не по­зволяет дольше терпеть такой аномалии...

Румега.Меценат, вы, как я вижу, человек без сердца!

Помыкевич.У меня только сердце спартанца, отче.

Румега.Вы словно бан...

Помыкевич показывает ему снимок.

Помыкевич.Жду три дня. Иначе ваши дела будут преданы гласности.

Румега.Я... я вас очень хорошо понимаю, меценат...

Помыкевич.Это будет полезно для вашего здоровья и для украинского народа, отче...

Румега.Я исам не раз думал об этом. Вы только уско­рили мое решение.

Помыкевич.Если бы моя гражданская скромность по­зволяла, я бы гордился этим.

Румега.Это даже очень хорошо с вашей стороны. Да раз­ве вы, меценат, не утомились до сих пор работой с народом? Это, знаете, такая работа, которая требует столько самопожертвова­ния и бескорыстной преданности делу...

Помыкевич.Кроме того, отче, я следую примеру не­которых наших деятелей, которые в творческом порыве сразу сидят на нескольких директорских стульях.

Румега.И, несмотря на это, они совсем даже хорошо выглядят.

Помыкевич.Но, к сожалению, о себе вы не можете этого сказать.

Пауза. Отец Румега встает.

Румега.Прощайте, меценат!..

Помыкевич.Прощайте, отч-ч-че, да не забудьте напом­нить о себе!

Пауза.

Румега.Я, даст господь бог, напомню вам о себе, ме­ценат!..

Помыкевич.В течение трех дней, отче!..(Выводит отца Румегу за двери и открывает двери в канцелярию.)Пане то­варищ!

Входит Дзуня.

Помыкевич.Какой это, вы говорили, тигр?

Дзуня.Бенгальский.

Помыкевич.Так вот, бенгальский тигр живьем слона проглотил. Ч-ч-что же вы на это скажете, пане товарищ?

Дзуня.Мы можем только взаимно поздравить друг друга, меценат, тем более, что в самую последнюю минуту я просил руки у панны Леси и...

Помыкевич.И...

Дзуня.И... не получил отказа.

Помыкевич.Значит, Леся в канцелярии?

Дзуня.Леся не оставит своих обязанностей, пока ее не призовут обязанности семейные, меценат...

Помыкевич.Это меня очень радует.

Дзуня.Это необыкновенно мило с вашей стороны, тем более, что вам, я полагаю, ничего не останется, как только бес­корыстно содействовать ее счастью.

Помыкевич.Вы об... Ах, так! Ну, как же! По крайней мере нужно ее искренне, сердечно поздравить.(Идет в сторону канцелярии.)Ага! Пане товарищ! Как вы думаете, будет ли это жилище соответствовать моему депутатскому положению? Я хо­тел спросить, не будет ли оно тесновато, или не репрезентативно. Вы же сами знаете депутатские обязанности...

Дзуня.Это лучше отложить на время, когда станете сена­тором, а пока что... а пока что позолотите рамку картины «Въезд Хмельницкого в Киев»!

Помыкевич.Ч-ч-чудесная идея! Мне это тоже прихо­дило в голову. А что бы вы сказали, если бы Тарасу золотые усы приделать?

Дзуня.Прекрасная мысль, меценат.

Помыкевич.Правда, хороша?.. Это, знаете, пиетизм для гения, стоит того, пиетизм для старенького(Становится на кресло, снимает со шкафа гипсовый бюст Шевченко и це­лует его в губы.)...для старенького... Пане товарищ! Как хорошо, как ч-ч-чудесно чувствовать себя наверху. Вы вид-дите, пане товарищ, у меня ещ-ще никогда так высоко не поднималась грудь! Пан депутат доктор Помыкевич и... Ах!..

Входит Помыкевичева.

Помыкевичева.Меценат! Неужели вы и при людях будете меня срамить. Это же трагедия!

Помыкевич.Еще большая трагедия, если жена не пони­мает орлиных порывов своего мужа!..(Уходит в канцелярию.)

Помыкевичева.Господин Дзуня! Я полагаю, что вы объясните мне, что все это значит.

Дзуня.Не знаю, что вас тревожит, пани.

Помыкевичева.Очень многое, а точнее, все, мой господин: от ваших таинственных совещаний до экстравагантностей моего мужа включительно. Вы молчите, вам стыдно, пане!

Дзуня.Неужели я должен стыдиться того, чем другие законно гордились бы?

Помыкевичева.У вас на уме...

Дзуня.Любовь к вам, пани.

Помыкевичева.Пане Дзуня, не причиняйте мне боли!

Дзуня.Вы ее, пани, уже причинили моей душе.

Помыкевичева.Говорите, прошу вас, яснее!

Дзуня.Вы утратили доверие ко мне.

Помыкевичева.А вы, заслуживаете ли вы его?

Дзуня.Пусть вам ваше сердце скажет, пани.

Помыкевичева.Мой разум говорит мне что-то сов­сем другое, не то, что подсказывает сердце.

Дзуня.Будьте женщиной, пани, и только у своего сердца спрашивайте. Оно, ваше сердце, никогда не обманет.

Помыкевичева,А вы тем временем забыли о своем...

Дзуня.Как раз сегодня, пани, мое сердце стало достойно вашего...

Помыкевичева.Сегодня?..

Дзуня.Именно сегодня я обручился с Лесей, Милена.

Помыкевичева.Дзуня!..

Дзуня падает перед нею на колени.

Дзуня.Чтобы стать равным тебе, Милена.

Пауза.

Помыкевичева(тихо).Говори!..

Дзуня.До сих пор я был перед тобой, как свечка перед солнцем. Конципиент из миллиона конципиентов. Душа моя не могла с этим примириться, да и не хотела, потому и зародила во мне мечту о рыцаре из сказки. Нуждающийся конципиент  сказку превратил в действительность. Для тебя, Милена, для твоей божественной любви! Сирота, о которой никто не вспоминал, которой никто не интересовался...

Помыкевичева.Вы забываете...

Дзуня.Я никогда не забывал, Милена, что любовь требует жертв. Для нее, для вашей любви, я свою жизнь, свою судьбу отдал бедной сиротке, чтобы знала, чтобы радовалась ваша душа, чтобы сердце достойно любило. Для вас, только для вас я спрятал мою любовь, для нее же — только сочувствие и милосердие. Скажите одно слово, Милена, и я зачеркну все, сожгу за собой мосты и снова паду к вашим ногам обыкновенным конципиентом. Только одно слово, Милена!..

Пауза.

Помыкевичева.Не скажу его, Дзуня...

Дзуня встает и целует ее.

Дзуня.Теперь, теперь, будем счастливы, Милена!

Помыкевичева.А позволит ли совесть пойти на это?

Дзуня.На моей совести лишь забота о благе сиротки...

Помыкевичева.А про меня забыл...(Целует его.) Прости, Дзуня, последний вопрос. Больше у меня их не будет.

Дзуня.На каждый твой вопрос отвечу с поднятой головой, Милена.

Помыкевичева.Мы знаем друг друга целый год. И за весь этот год я один раз хочу тебя спросить.

Дзуня.Спрашивай! Это был лучший год в моей жизни.

Помыкевичева.За этот год у тебя и мысли не было... чтобы... изменить мне хотя бы раз?..

Дзуня.В моих мыслях только ты была, Милена...

Помыкевичева.И ты... ты не изменил мне?..

Дзуня.Милена! Лучше сразу вонзи нож в мое сердце!..

Помыкевичева.Нашей любовью присягаешь?

Дзуня.Нашей любовью присягаю. Чтобы от страданий лопнуло мое сердце, если хотя бы на один миг моя мысль не была с тобой...

Помыкевичева.Дзуня!..

Дзуня(обнимает ее).Грета Гарбо, ты моя любимая...

Помыкевичева.Неужели же я на Грету... на Грету Гарбо чем-то похожа?..

Дзуня.Словно две капли воды, только у тебя заманчи­вее, глубже глаза, Милена!

Помыкевичева.Дзуня!(Целует его.)

Входит Леся.

Леся.Ох!..

Дзуня.Видишь, Леся, как добрая душа пани радуется нашему счастью.

Помыкевичева.Панна Леся, я вас также поздравляю! Искренне, чистосердечно поздравляю...(Целует Лесю в лоб.)

Леся.Благодарю пани...(Дзуне.)Вас просит меценат в канцелярию.

Дзуня.Ах да! Мы сейчас уходим. Через час-другой жду тебя, Леся, в кофейне «Лувр». До свидания, пани! Панна Леся... «Не питай, чого в мене заплакані очі.(Выходит.)

Помыкевичева.Вас нужно не только поздравить, вам можно даже позавидовать.

Леся.Я боролась за него. Приходилось немало выстрадать, немало пережить... и Дзуня сегодня сказал: ты будешь моя, только моя, Леся!

Помыкевичева(иронически).Вы так уверены? Леся.Я так счастлива!..

Помыкевичева.Что ж, остается вам пожелать, чтобы судьба теперь ни разу не омрачила вашего счастья, панна Леся...

Леся.Мне кажется, будто этот день самый лучший в нашей жизни, и потому боюсь, чтобы на нем не было ни одной тучки! Дзуне сегодня пришло письмо, а я спрятала его. Не люблю поче­му-то и боюсь писем в такой день. Мне так хочется, чтобы Дзуня обо всем забыл сегодня...

Помыкевичева. Это письмо при вас?.. Леся (вынимает его). Я его до завтра спрятала.

Помыкевичева выхватывает письмо, оглядывает его, быстро распеча­тывает и читает.

Леся.Пани!

Помыкевичева(взволнованно).Подите прочь. Не за­бывайте, какое счастье ожидает вас в кофейне «Лувр»! Передай­те ему... Молчите, ничего не передавайте! Леся.Пани!..

Помыкевичева.Подите прочь!

Леся с плачем выходит.

Помыкевичева взволнованно ходит по комнате, затем телефонирует.

Помыкевичева.Алло! Сорок пять — сорок пять. Кон­дитерская «Казанова»? Попрошу пана Пыпця. Вы?.. Добрый вечер! Вы любите меня? Да, я вас тоже люблю. Так заходите немедленно, если хотите испытать мою любовь!.. Алло!(Звонит вторично.)Алло! Двадцать пять — двадцать пять. Да, два­дцать пять — двадцать пять. Кофейня «Помпадур»? Попросите, будьте добры, пана Рыпця! Вы?.. Добрый вечер. Вы любите меня? Да, я вас тоже люблю. Так заходите через два часа, если хотите испытать мою любовь... Серьезно, разумеется серьезно! Это уже погодя! До свидания, милый!..

Вбегает Пыпця с одеялом под мышкой, останавливается запыхавший­ся посреди комнаты.

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Там же. У Шевченко уже позолоченные усы, а Хмельницкий в золоченой рамке. Помыкевичева сидит на софе и подпиливает ногти. По м ыкевич перед зеркалом завязывает галстук.

Помыкевич.Говорил проклятому еврею, дайте модный галстук, а теперь сам ч-ч-черт не завяжет. Подождите, не долго уж вам царствовать. Я вам покажу, как христиан обманывать, ч-ч-чертово племя!

Помыкевичева.Если я не реагирую на то, что вы при­няли за правило одеваться в моем присутствии, то не думайте, что я потерплю ваши простецкие повадки...

Помыкевич.Это ты хорошо сказала. Как у жены буду­щего депутата, у тебя довольно изысканная речь.

Помыкевичева.Не удивляюсь вашей самоуверенности после ваших блестящих побед на политической арене.

Помыкевич.Хе-хе-хе-хе!(Звонит.)Бабушка Вар­вара!

Входит Варвара.

Ты не забудь, бабушка, чтобы у меня послезавтра рано утром с кофе и газета была. Вот так хорошенько разгладишь ее, под булочку положишь и только после этого меня легонько разбу­дишь. Ну, что, согласна, бабушка? Что? Хе-хе-хе-хе!

Варвара.Как же мне забыть, когда за целый день раз двадцать напоминаете. Не забуду, пане.

Помыкевич.То-то же, не забудь, бабушка-чародейка. Хе-хе-хе-хе!

Варвара стоит, не двигаясь.

Что же ты стоишь? Иди в свою кухню, Варвара!

Варвара быстро выходит.

Помыкевичева.Неужели таким способом вы хотите меня заинтересовать своей особой?

Помыкевич.Хе-хе-хе-хе! Заинтересовать! Хе-хе-хе!

Помыкевичева.Меценат! Как я вижу, вы задумали сменить свою профессию, а в то же время забыли, что цирки уже не в моде!..

Помыкевич.Я, Милена, действительно берусь за новую профессию! И большее скажу тебе — почетную профессию. Я первый в семье Помыкевичей!

Помыкевичева.Я не знаю, какая из известных мне профессий соответствовала бы самому выдающемуся из рода Помыкевичей...

Помыкевич.В таком случае ты обязана подумать по меньшей мере о мандате польском, Милена...

Помыкевичева.Как всегда — безвкусное остроумие, меценат.

Помыкевич.А если не только остроумие? Если это чи­стейшая правда, дражайшая Милена...

Помыкевичева.О чем это вы?

Помыкевич. О моем депутатском мандате, дражайшая Милена.

Помыкевичева.Вижу, от вас можно не только об этом узнать...

Помыкевич.Еще больше узнаешь из послезавтрашних газет, Милена!

Пауза.

Помыкевичева.Другими словами...

Помыкевич.В послезавтрашней газете отец Румега уведомит общество, ч-ч-что в связи с плохим здоровьем отре­кается от депутатского мандата. Таким образом мандат автома­тически переходит... Э... Э...

Помыкевичева.К тебе?

Помыкевич.К моей особе, Милена!

Пауза.

Думаю, что ты ни-ч-чего не будешь иметь против этого, Милена.

Помыкевичева.В таком случае прощаю тебе, что я до сих пор ничего не знала об этом, Ахилл...

Помыкевич(иронически).Пощади, великодушная Милена!..

Помыкевичева.Надеюсь, не забудешь, Ахилл, и про новые визитные карточки.

Помыкевич.На пергаментной бумаге, Милена. А теперь побегу к фотографу, чтобы во всех газетах одновременно...

Входит Дзуня.

Помыкевичева.К фотографу... А ты, Ахилл, не сказал: я бы сразу галстук завязала!(Повязывает галстук.)

Дзуня.Я не помешал?

Помыкевич.Об этом, пане товарищ, у моей женушки спросите! Как, Миленочка! Хе-хе-хе-хе!

Помыкевичева.Спокойно, Ахилл, и не обращай вни­мания на глупости. Видишь — галстук завязываю.

Дзуня.Все это кажется таким необычным, что мне даже и в голову не пришло на сей раз постучать в дверь.

Помыкевичева.А не пришло ли вам случайно на мысль, что не нам беспокоиться за вашу бестактность...

Дзуня.Нет, пани, ибо прежде всего я предполагал узнать о вашем здоровье.

Помыкевич.Тогда и спрашивайте о здоровье друг друга, а я тем временем зайду к фотографу. Благодарю тебя от всей души, Милена!(Целует ее руку.)

Помыкевичева.Я тебя очень прошу, Ахилл!..(Целует его в лоб.)

Дзуня.Гм... Какое это в своей скромной красе — могучее...

Помыкевич(осматривает себя с ног до головы в зерка­ле).Это верно! В скромной красе своей какое могучее!.. Господа, простите! Ведь теперь мое время принадлежит нации. Прощай, Милена!

Помыкевичева.Дорогой Ахилл!

Помыкевич не спеша выходит.

Дзуня.Как вижу, пани, вы тоже уже знаете!

Помыкевичева.Знаю больше, чем вы могли бы пред­полагать!..

Дзуня.Позвольте выразить мою глубокую радость...

Помыкевичева.Пане! Не радуйтесь пока...

Дзуня.Вы, наверное, не поняли меня, Милли.

Помыкевичева.К счастью, я вас очень хорошо поняла, пане!

Дзуня.И, несмотря на это, мои объятия напрасно ждут вас, Милли?..

Помыкевичева.Именно потому, что я должна бросить­ся в объятия других, пане!

Дзуня.Вы шутите, Милли.

Помыкевичева.А когда вы клялись мне, вы тоже шу­тили?

Дзуня.Искренняя любовь не знает шуток, Милли.

Помыкевичева.Так, так, пане. Об этом вы узнаете вскоре, как я узнала вчера...

Дзуня.Вы узнали...

Помыкевичева.Что вы на каждом шагу подло нару­шали присягу, пане!

Дзуня.Имеете доказательства?

Помыкевичева.Об этом вы сами позаботились, как видите, за несколько месяцев вперед. Теперь вы поняли мой поступок?..

Дзуня.Поступок?..

Помыкевичева.Вчера я равной мерой отплатила вам. Это был... пламенный протест растоптанного женского сердца...

Дзуня.Бедное сердце...

Пауза.

Помыкевичева.Дзуня, ты плачешь?..

Дзуня.Как-то не хочется плакать.

Помыкевичева.Не хочется?!.

Дзуня(пожимает плечами).Решительно не хочется.

Помыкевичева.Значит... Дзуня.Значит — все как нельзя лучше. Помыкевичева.Выходит...

Дзуня.Выходит: я вам изменил, вы — мне, но незачем нам нарушать... национальную солидарность, как сказал бы наверное меценат Помыкевич.

Помыкевичева.Сейчас же уйдите отсюда! Вы... Дзуня.Вы правы. Мне как раз надо зайти купить невесте шоколада.

Помыкевичева.Не забудете вы меня!..

Дзуня.Совершенно верно! С наслаждением буду вспо­минать о вас, пани! «Не питай, чого в мене заплакані очі.(Вы­ходит в канцелярию.)

Помыкевичева, вконец взволнованная, бегает по комнате, после чего звонит по телефону.

Помыкевичева.Алло, алло! Тридцать три — тридцать три, отель «Под Трезубцем». Не выехал ли еще случайно отец Румега? Да, попросите его!

Пауза.

Вы, отец? Помыкевичева. Здравствуйте! Не могли бы вы зайти ко мне? Разумеется, только ко мне, отец. Можете только выиграть на этом, отец! Помыкевичева говорит, отец!.. Нет, с мужем не встретитесь! Сейчас. Это будет лучше всего, отец! До свидания, отец!(Звонит.)

Входит Варвара.

Варвара.Пани звонили?

Помыкевичева.Есть кто-нибудь на кухне? Варвара.Как же нет. Оба болтаются уже который час. Пан Пыпця распоряжается украинским борщом, а пан Рыпця... Помыкевичева.Попросите их сюда! Варвара.Если они выпили кофе...

Варвара выходит. Через минуту входит, вытирая платочком губы, Рыпця.

Рыпця. Милостивая пани, целую ручки! Помыкевичева.Только без гримас, господин Рыпця. Вы же знаете: между нами ничего не было!

Рыпця.Да, милостивая пани, между нами ничего не было. То же самое я сказал сегодня Пыпце.

Помыкевичева.Вот не забудьте! А теперь у меня к вам просьба.

Рыпця.Простите пани, я забыл о кокосе...

Помыкевичева.Пане Рыпця, не кокос — мне вы нуж­ны. Вы вспоминали вчера утром про какой-то снимок, не правда ли? Рыпця.Про снимок? Так... не припоминаю... Помыкевичева.Я бы хотела его иметь в своих руках... Рыпця.Я ничего тут не могу поделать, милостивая пани. Помыкевичева.Его нет у вас, любимый Рыпця? Рыпця.Его нет у меня, милостивая пани!

Вбегает, вытирая платочком губы, Пыпця.

Помыкевичева.Тогда придется попросить его у Пыпцы... Рыпця.Ах, снимок. А я и забыл о нем, милостивая пани.

Дает Помыкевичевой снимок.

Пыпця.Добрый день, дорогая приятельница и товарищ! Как же вам спалось сегодня?

Помыкевичева.Прекрасно. Всю .ночь мечтала о ка­ком-то пане Пыпце!

Пыпця.Чудесно! А я вам за это и кокосика принес. После моркови в нем больше всего питательных веществ. Помыкевичева.Вы хороший человек. Пыпця.Это же самое мне говорил прокурор, когда я, бывало, страдал в тюрьме. Рыпця.Гм... гм...

Пыпця.Что значит это ваше «гм, гм», дорогой приятель и товарищ? Никак вы и шагу не ступите, чтобы...

Помыкевичева.Господа, вы мне нужны будете через минутку.

Пыпця и Рыпця меряют друг друга взглядом.

А пока что прошу в соседнюю комнату. Пусть Варвара подаст вам завтрак, через несколько минут я вас позову.

Рыпця выходит.

Пыпця(таинственно).Между нами ничего не было, то­варищ Милена. То же самое я сказал сегодня Рыпце...(Выбегает в столовую.)

Помыкевичева(рассматривает снимок и, приоткрыв дверь, зовет).Панна Леся! Попрошу вас на минуту!

Входит Леся.

Вашего нареченного нет в канцелярии? Леся. Вышел только что, пани.

Помыкевичева.Значит, у вас найдется минутка вре­мени. Принесите бумагу, перо и чернила.

Леся приносит.

Садитесь, пишите! «Этим заявляю, что пан Дзуня, адвокатский конципиент во Львове, склонял меня к проституции...» Леся.Пани! Что вы? Помыкевичева.Пишите!

Леся.Нет! Нет! Никогда этого не было! Никогда этого не напишу! Ни за что на свете не напишу!..

Помыкевичева.Даже если бы ваше счастье от этого зависело?

Леся.Нет! Даже тогда! Никогда!

Помыкевичева показывает ей снимок.

Ах!..

Помыкевичева.Этого никто не увидит. Никто, кроме меня, не прочитает вашего заявления.

Леся(рыдает).Зачем же тогда вам, пани?.. Помыкевичева.Для вашего же блага, хотя тебе и не понять этого, Леся! Пиши!

Пауза.

Пиши!

Леся пишет.

Так. Поставь дату! Так! Подпишись! Леся.Нет! Нет! Нет! Нет!

Помыкевичева.Подпишешь — на твоих глазах разор­ву снимок; не подпишешь...

Пауза.

Леся.Подписываю пани...

Помыкевичева прячет бумагу, после чего рвет снимок на мелкие ку­сочки.

Помыкевичева.А теперь успокойтесь и идите работать. Там попудрите себе лицо, Дзуня не переносит заплаканного личика...

Леся выходит.

Помыкевичева(открывает дверь в столовую).Господа, прошу!

Входят, вытирая губы, Рыпця и Пыпця.

Рыпця. Б-б-б-бог!..

Пыпця.Вот как. Теперь так и слышно: малое «б» произно­сите! Так бы вам сразу, дорогой товарищ и приятель, а не плести небылицы, невыдержанные, оппортунистические, совершенно романтические. Никак так невозможно!.. Рыпця.Б-б-б-бог! Пыпця.Вот!

Рыпця.Б-б-б...

Помыкевичева.Могу ли я просить господ оставить пока что теоретические рассуждения?

Пыпця. Отложим, товарищ Рыпця!

Рыпця.Отложим, товарищ Пыпця!

Помыкевичева.Будьте добры, садитесь, господа!

Пыпця.Сядем, товарищ Рыпця!

Рыпця.Сядем, товарищ Пыпця! Или, как сказал под Кустошью гениаль...

Пыпця.Да никак вот так нельзя...

Помыкевичева.У меня к вам важное дело.

Рыпця.То же самое говорил мне часто начальник глав­ного штаба галицийских войск, когда, бывало, в мозгу нашей армии...

Пыпця.Вот! А мне прокурор в тюрьме.

Помыкевичева.Господа, вы настолько хорошо знае­те, наверное, мое отношение к вам...

Рыпця(кланяется).Имел счастье узнать, па... товарищ... милостивая пани.

Пыпця(кланяется).Я же и кокос принес вам сегодня, товарищ Милена.

Помыкевичева.Вы же, думаю, не откажете в моей скромной просьбе и подпишете...

Рыпця(испуганно).Неужели же векселя, товарищ ми­лостивая пани...

Пыпця.Если декларацию, то только выдержанную, това­рищ Милена.

Помыкевичева.Прочтите, господа, и подпишите как свидетели!

Оба читают.

Помыкевичева.Прочитали?

Пыпця.Никак нельзя прочесть...

Рыпця.Совсем не ясно написано, па... товарищ милос­тивая пани!..

Помыкевичева.Тогда я вам сама прочитаю.

Пыпця.Никак нельзя это подписать, дорогая приятель­ница и товарищ!

Рыпця.Не... не можем этого подписать, товарищ милос­тивая пани!

Помыкевичева.Почему?

Пыпця.Никак не подходит оно...

Рыпця.С принципиальных позиций не подходит, товарищ милостивая пани!..

Помыкевичева.Быстрее подписывайте, господа!

Пыпця.Никак...

Рыпця.Вот так...

Помыкевичева.Если не хотите, чтобы пышненькие коники нашлись однажды утром в небольшой хатке...

Пауза.

Рыпця(к Пыпце).Неужели, товарищ, нельзя подписать?

Пыпця. Если задуматься глубже, то можно и подписать.

Рыпця.Так подпишем, как сказал великий немецкий...

Пыпця. Подпишем, дорогой товарищ и приятель.

Подписывают.

Помыкевичева.Благодарю, господа!

Рыпця.Это мы только для вас сделали, товарищ милос­тивая пани.

Пыпця. Для сотрудницы «Кровавого зарева». Вот!

Помыкевичева.К счастью, обстоятельства склады­ваются так, что вскоре, наверное, я буду иметь возможность пойти вам, господа, навстречу, чтобы осуществить нашу мечту.

Пыпця. «Кровавое зарево»!

Помыкевичева.Да, господин редактор Пыпця!

Рыпця. «Кровавое зарево»!

Помыкевичева.Да, господин редактор Рыпця!

Одновременно.

Пыпця.Товарищ Рыпця!

Рыпця. Товарищ Пыпця!

Слышен звонок в передней.

Помыкевичева.Да, как видно, я довольно поздно вспомнила, что не дала вам, может быть, возможности закон­чить завтрак. Прошу в столовую, господа редакторы!

Пыпця.За ваше здоровье поедим, приятельница и това­рищ!

(Выходит.)

Рыпця.А потом пройдемся по улице и я(тихо)принесу что-то большее, чем кокос!..(Выбегает в столовую.)

Помыкевичева прячет бумагу, через минуту входит отец Румега.

Румега.Ручки целую меценатовой. А самого мецената и вправду нет?

Помыкевичева.Садитесь спокойно, всечестнейший! Муж ушел надолго.

Румега.Высоко до вас, и с моим здоровьем.

Помыкевичева.Простите, что побеспокоила, отец.

Румега.Неужели такое уж важное дело...

Помыкевичева.Даже очень важное, отец всече­стнейший.

Румега.Не очень-то выгодны для моего здоровья с не­которых пор эти «важные дела». Правда, заходил я вчера к док­тору Гавчишину, и он уверял меня, что с моим здоровьем дело не так уж плохо. Мало того: он имел смелость заявить, чтоя здоров, как... как...

Помыкевичева.Как бык...

Румега.Нет, так плохо он не сказал. Он сказал лишь «как рыба». Одним словом, незачем было задерживаться во Львове и зря тратить деньги. Я же сам чувствую, что мне совсем, сов­сем плохо...

Помыкевичева.Не падайте духом! Кто знает, может быть, мне судьба судила совершить чудо, отец...

Румега.Видел я разные чудеса, но после этих чудес не очень-то я чувствую себя чудесно...

Помыкевичева.Не допускаю, чтобы ваше угнетенное состояние было в какой-нибудь связи с отречением от депутат­ского мандата...

Румега.С отречением... Конечно, нет. Я даже... очень рад...

Помыкевичева.Вы должны, я полагаю, быть даже благодарны тому, кто перекладывает на свои плечи огромную тяжесть ответственного и полного опасностей труда на благо народа.

Румега.О, да! Я даже очень благодарен... Я весьма...

Помыкевичева.После всего, что вы сделали для национальной идеи, народ не может от вас требовать ничего большего.

Румега.Вот то-то, в отношении этого имею некоторое сомнение, позволю себе спросить вас, пани, какое дело у вас ко мне.

Помыкевичева.Благо нации и честь человека обя­зали меня поговорить с вами.

Румега(встает). Немогли бы вы отложить своей обя­занности? Вы же видите, что делается с моим здоровьем, пани. До свидания...

Помыкевичева.Садитесь, отец.

Румега(садится).Вы же видите сами...

Помыкевичева.Да, я вижу ваши обиды и хотела бы вам помочь, отец.

Румега.Что вы говорите?

Помыкевичева.Нет, что вы на это скажете?(Дает ему заявление Леси.)

Поп читает, лицо его проясняется, он встает и радостно хлопает себя по бедрам.

Румега.Я скажу, что вы даже очень добры, милостивая пани, и что... как будто и в самом деле издохла во мне огромная муха!(Прячет бумагу.)

Помыкевичева.Вот так чудо стало действительно­стью, отец?

Румега.Я чувствую себя чудесно, пани!..

Помыкевичева.Я могу вам только позавидовать, отец.

Румега.Я чувствую себя чудесно!

Помыкевичева.Ценою крови моего сердца, отец...

Румега.Разумеется, разумеется! Чудесно!..

Помыкевичева.Вы слышите? Ценою крови моего серд­ца, отец...

Румега.Ах, простите! О чем вы, пани?..

Помыкевичева.Вы оценили мой поступок?

Румега.Да, дитя, ваш поступок вполне христианский.

Помыкевичева.Если бы кто-нибудь так жестоко растоптал ваши самые святые чувства, вы поступили бы на моем месте не иначе?

Румега.Да, я поступил бы на вашем месте не иначе.

Помыкевичева.За любовь мою безграничную, за пламя души моей, вот чем заплатил! Предательством подлей­шим из подлых!..(Бросает на стол спрятанное письмо к Дзуне.) Прочтите, отец, и сами посудите, как я должна презирать его и ту неизвестную Розалию...

Румега.Розалию...(Читает письмо и радостно хлопает в ладоши.)Браво! Браво, Розалия! Браво, Розалия! Браво!

Помыкевичева.Что с вами, отец?..

Румега.Браво, Розалия, браво!

Выбегает из канцелярии Дзуня.

Дзуня.Вы, отче!..

Румега.Браво, Роза...(Поворачивается в сторону Дзуни.)Пане Дзуня, я буду иметь сына!..(Обнимает и целует Дзуню.)

Дзуня(Помыкевичевой).Вы что-нибудь понимаете, пани?..

Помыкевичева.Потому только, что все поняла, ухо­жу с сердцем полным стыда и презрения!(Выходит в столовую.)

Румега.Мальчик дорогой! Я буду иметь сына. Вполне достоверно заявляю вам: у меня будет сын! Браво, Дзуня, бра­во, Розалия!

Дзуня.Вы больны, отче...

Румега.Нет, я уже совсем здоров! Благодаря тебе, тебе, золотой мальчик! Ха-ха-ха-ха! А я молился, я не терял надежды! Спи, мальчик, говорил, спи, мальчик золотой! И выспал малец мне и Розалии радость. Мой ты сокол, радость ты моя!

Дзуня(упирается).Вы меня тревожите, отец!..

Румега.Сейчас успокою дорогого мальчика!(Дает ему письмо.)А что... А что... Неужели не радуетесь со мной, мальчик?

Дзуня подавлен. Пауза.

А что...

Дзуня.Смею предположить, что ваша радость немного преждевременна.

Румега.Ха-ха-ха! Какой рассеянный мальчишка! А, мо­жет быть, как раз у меня основание иное полагать...

Дзуня(показывает снимок).Вы это видели?

Румега.А как же! Конечно, видел. А вот этого, я уве­рен, вы не видели.

Дает Дзуне издалека прочесть заявление Леси.

Нет, вы не подходите ближе! Не подходите, золотой мальчик!..

Дзуня тяжело садится. Неужели вы духом упали? Как вам не стыдно, молодой чело­век? В мои годы я не такие неудачи переживал и господь бог как-то помог мне. Не горюйте и вы, пане Дзуня! При ваших способностях вы в самый короткий срок попадете в депутаты. Ну, не падайте духом, молодой человек...

Входит Помыкевич.

Помыкевич.Ч-ч-чудесно! Как это ч-ч-чудесно, что вы зашли к нам, отче.

Румега.Я тоже так думаю. Это действительно чудесно, меценат. Хе-хе-хе!

Помыкевич(садится.)Захожу я от фотографа, вы понимаете меня, отче...

Румега.Теперь уже немного меньше... Ну, рассказывайте дальше, меценат!

Помыкевич.И только подумайте, кого встретил: отца Митрата Бурмилу, он сейчас празднует тридцатилетие своей пасторской деятельности.

Румега.Знаю, он третий секретарь у митрополита.

Помыкевич.Именно потому я вам и рассказываю о нем. Так вот он и говорит мне, что в ближайшем будущем митро­полит основывает банк. Настоящий банк, отч-ч-че, банк для блага католическо-украинского народа. Уже и название при­думали. «Банк наисладчайшего сердца Приснодевы во Льво­ве». Пять миллионов основного капитала, всеч-ч-ч-честней- ший!..

Румега.Я слышал об этом. Так вы что же!.. Подумали...

Помыкевич.Не я, а они обо мне подумали, отче. Дирек­тор им нужен, человек солидный, с чистым прошлым и заслужен­ным именем, трудолюбивый и набожный.

Румега.А вы уверены, что они именно о вас подумали?

Помыкевич.Не иначе! Так и сказал мне отец Митрат: «Мы о вас думаем, меценат. Подумаем как следует, присмот­римся ближе к христианским добродетелям вашим и пригла­сим тогда». Неужели у вас есть какие-нибудь сомнения в от­ношении моих добродетелей христианских, отче...

Румега.Что касается ваших добродетелей, то у меня нет никаких сомнений, и только благодаря вам самим, меценат...

Помыкевич.Имею надежду, что вы поделитесь с кем следует вашими соображениями, отче.

Румега.Да, неужели я могу в такой радостный для меня день в чем-нибудь отказать вам.

Пауза.

Помыкевич.Вы меня заинтересовали, отч-ч-че.

Румега.Хе-хе-хе! Заинтересовал!.. А вы что думаете об этом, пане Дзуня?..

Дзуня.Ничего.

Румега.Так-таки, пане Дзуня, и ничего?

Помыкевич.Вы как будто раскроены чем-то, пане то­варищ.

Дзуня.У меня голова болит.

Румега.Э-эх, пане Дзуня!..

Помыкевич.Может быть, чего-нибудь съели такого?

Дзуня.Нет, я только высоко летел, упал и ушибся, очень больно ушибся...

Помыкевич.Пане товарищ, что случилось, разрешите узнать?

Дзуня дает Помыкевичу письмо.

От... от кого это?

Отец Румега что-то говорит Помыкевичу на ухо.

Румега.Хе-хе-хе! Золотой парень, хе-хе-хе!

Помыкевич.Что вы скажете на это, пане товарищ?..

Дзуня.Ничего. Теперь мое достоинство требует, чтобы я молчал.

Румега.Хе-хе-хе!

Помыкевич.Это вам, молодой человек, лишнее дока­зательство того, что при самых луч-ч-чших намерениях можно стать врагом самому себе.

Румега.Хе-хе-хе! Учтите, меценат, что вы с равным правом могли бы то же самое и о себе сказать. Хе-хе-хе!

Помыкевич. Почему, всечестнейший отче?..

Румега.Как вы любопытны, пане депутат!..

Помыкевич.Как вам известно, только через два дня я буду иметь честь называться депутатом, отче.

Румега.Как мне известно, вы ошибаетесь, меценат.

Помыкевич(достает снимок).Вы, кажется, забыли об этом, отч-че.

Румега.Хе-хе-хе! Я не то, чтобы забыл...(Тоже достает снимок.)Я даже с той, которую спрятал, оттиски сделал. Разве ж они не так хороши, меценат?..(Показывает снимок Помыкевичу.)

Помыкевич.Ч-ч-ч-ч...

Румега.А что? Хе-хе-хе... Не ожидали себя увидеть на моем месте? Что? Хе-хе-хе! Такова фототехника! Ну что, ме­ценат!

Пауза.

Помыкевич(к Дзуне).Пане товарищ! У меня такое впечатление, ч-ч-что и я ушибся.

Дзуня молча протягивает ему руку, Помыкевич пожимает ее.

Дзуня.Это была борьба, меценат.

Помыкевич(горько усмехается).И мы проиграли ее, пане Дзуня.

Румега(тихо).Хе-хе-хе!...

Дзуня(встает).Меценат! Мы должны были проиграть ее.

Помыкевич.Это правда! Сам вижу — необыкновенно фантастические были ваши планы...

Дзуня.Не потому, меценат! Мы не выиграли ее потому, что полет был чересчур орлиным, а настоящими орлами быть нам только в собственных гнездах, только в собственной державе...

Румега.Ага!.. Да здравствует!..

Помыкевич.Позвольте!

Дзуня.Вы все в сюртуках и сутанах. Люди с серым обли­ком, люди без души. Ваше счастье бродит по свету, там где море ночных огней, где миллионы авто, где сотни тысяч блес­тящих полицейских. Ваши сапоги всю жизнь в грязи, из ваших ртов несет пивом, ваши пальцы протухли табаком. Для вас вилла — недостижимая мечта, для вас авто — привилегия богов! Вы доктора, директора, отцы духовные, профессора! Всех вас зовет душа моя,— выйдите все из домов своих, станьте железной лавой, ибо над вашей головой уже рушатся крыши, бьет двенадцатый час. На баррикады зову вас! На баррикады, сюртуки и сутаны! За державу свою, только свою, соборную, самостоятельную! Станьте хотя бы на миг бенгальскими тиг­рами, ибо(тихо)...исчезнут, как дым, ваши сны, ваши сны о пиро­гах министерских, и не для вас будет море ночных огней, не для вас сотни тысяч блестящих полицейских!..

Помыкевич и Румега вытирают глаза платком и, взволнованные, целуют Дзуню.

Румега.Пане Дзуня, дайте вашу руку!..

Помыкевич.Пане товарищ... дайте вашу руку!..

Пожимают руку Дзуне.

Румега.Я очень взволнован, и если наступит этот мо­мент, если позволит господь бог, я — тоже — с вами пойду на баррикады!

Помыкевич.Ятожевзволнован, и я тоже... пойду на баррикады...

Румега.Минуты такого подъема редко приходится пере­живать у нас.

Помыкевич.Пане товарищ, вы действительно необык­новенный человек.

Дзуня.Отец Румега! Если банк наисладчайшего сердца будет искать верного лакея капитала, тогда не забудьте обо мне! Я как раз вспомнил о земельных участках на чрезвычайно выгодных условиях.

Румега.Никогда не забуду тебя, золотой человек!..

Помыкевич.Как директор банка, я тоже вас не забуду! Правда, отч-ч-че депутат?

Румега.А на крестины, соколик, уж обязательно...

Помыкевич(к Дзуне тихо).Пане товарищ, вы действи­тельно необыкновенный человек!

Отец Румега встает.

Помыкевич.Позвольте, отче, неужели же вы хотите покинуть нас?(Бежит в столовую.)Миленочка! Милена! Просим тебя, голубушка!..

Входит Помыкевичева.

Не смогла ли бы ты нас угостить чем-нибудь. У нас с отцом Румегой были некоторые дела общегражданского значения, не помешало бы кое-чего перекусить. Как, отче?

Румега.Однако благодарю...

Помыкевич.Отец наперед благодарит, Милена.

Помыкевичева.Отец Румега принадлежит к людям, у которых учтивость в крови.

Румега.Весьма благодарен, пани, но я...

Помыкевич.Отец Румега имеет еще одну заслугу пе­ред нами, за которую мы должны быть ему глубоко благодарны, Милена.

Помыкевичева.О том, что отец депутат великодушно отрекается от мандата, я знаю, Ахилл.

Помыкевич.Да ты еще не знаешь, Милена, что отец Румега проявил столько сердечной доброты и переубе­дил меня, что депутатство для меня по меньшей мере вредно.

Помыкевичева.Ты тоже, Ахилл?!.

Помыкевич.Отец Румега, как человек, которому хо­рошо известны его национальные обязанности, согласился и дальше тянуть депутатское ярмо, Милена.

Помыкевичева.А ты, Ахилл?..

Помыкевич.Я стану директором нового «Банка наи­сладчайшего сердца Приснодевы во Львове», не без помощи со стороны всеч-ч-честнейшего отца Румеги...

Румега кланяется.

Румега.Помогать своим стало самой большой радостью в моей жизни, уважаемые господа.

Помыкевичева.За то на вас снизойдет божеская награда, отец.

Румега.Она уже на меня снизошла в тот момент, когда вы впервые улыбнулись мне, пани.

Помыкевичева.Вы, отец, слишком щедры...

Дзуня.Если слова всечестнейшего блещут, то этот блеск является лишь отражением красоты вашей, пани...

Помыкевичева.Я восхищена вами, пане...

' Помыкевич.Нет сомнений, пан Дзуня заслуживает всеобщего восхищения, и нам остается пожелать ему дальней­ших успехов в деле на благо народа, в деле, о котором я бы хотел с вами, отче, поговорить поподробнее.

Румега.Я вам уже, кажется, дал, меценат, доказатель­ства тому, что если я возлагаю на себя заботы о народном бла­ге, я совсем забываю о своем благе и своем здоровье.

Помыкевич.У меня никогда не было другого мнения о вас, отче!(К Дзуне.)В канцелярии никого нет?

Дзуня.Секретарша в суде, меценат.

Помыкевич.Прошу вас, будьте добры, отче...

Румега.К вашим услугам, меценат!(Уходит в канце­лярию.)

Пауза.

Помыкевичева.Вы что-то хотели сказать, пане?

Дзуня.От вашего взгляда замирает каждое мое слово.

Помыкевичева.После всего этого вы хотели что-то другое увидеть в моих глазах?

Дзуня.Если бы я верил в невозможное, я бы искал в них прощения, пани...

Помыкевичева..По-вашему, вы заслуживаете его? Дзуня.Не я сам — моя любовь заслуживает. Помыкевичева.Ваша любовь ходила по разным путям... Дзуня.А цель была одна — вы, мечта моя, Милли!.. Помыкевичева.Я хотела б вам верить... Дзуня.Если это желание родилось в вашем сердце, я счастлив, Милли!

Помыкевичева.Завидую вашему счастью, Дзуня... Дзуня.К вашим ногам кладу его, Милли...(Обнимает ее.)

Помыкевичева.В последний раз — принимаю его, Дзуня!..

Целуются.

Помыкевичева.Милый... Валентин... Дзуня.Божественная... Грета Гарбо... Целуются. В среднюю дверь входит Леся и, увидев это, роняет

портфель.

Дзуня.Что вы! Леся.Дзуня!..

Дзуня.Почему вы не пошли прямо в канцелярию? Леся.Там заперты двери...

Помыкевичева.Учтите, что не только в канцеля­рии запираются двери. Пане Дзуня, я лучше тем временем при­готовлю перекусить.(Выходит.)

Дзуня.Вы хотели что-то сказать? Леся.Как же так... Дзуня? Дзуня.Говорите, панночка, яснее! Леся.Что же это такое... Дзуня!

Дзуня.Лучше я у вас спрошу...(Показывая ей снимок.) Что это значит, панночка?!. Леся.А!..

Дзуня.Ах, так! Думаю, что после этого вам станет ясным ваше положение.

Леся.Для вас же, только для вас, Дзуня.

Дзуня.Панна Леся! Не втягивайте и меня в это ваше...

Входит меценат.

Помыкевич(Лесе).Неужели же после всего вы еще здесь?!

Леся.Это же страшно, пане меценат!.. Помыкевич.Это настолько возмутительно, и поэтому чтобы вашей ноги больше здесь не было. С богом, панна Леся! Ваше место займет честная украинка!

Леся(рыдает).Пане меценат, моим родным ничего не ос­тается...

Помыкевич.Вы ч-ч-что, еще тут?

Леся выходит.

Помыкевич.Подумайте, пане товарищ. Человек не может понять, что даже и менее ответственное место на нацио­нальном фронте требует прежде всего чистых рук.

Дзуня.И незапятнанного прошлого, меценат!

Помыкевич.Вот поэтому-то я и могу, наверное, рас­считывать на место директора банка Приснодевы.

Дзуня.Имеете от отца Румеги поддержку?

Помыкевич.А вы как думали, пане товарищ? Скажу вам, мы и за вас похлопочем. С минуту тому назад по этому поводу я заручился словом.

Дзуня.Словом...

Помыкевич.Благодаря вам этого вполне достаточно, пане товарищ. Вы создали цепь, точно колесо, в котором спицы все, как родные братья, все вместе — равноправные члены.

Дзуня.Не забудьте, меценат, что...

Помыкевич.Как же я могу забыть, пане товарищ! Как раз теперь благодаря скромности отца Румеги я сделал копию необычно ценного заявления. Прочтите, будьте любезны!

Дзуня.Благодарю. Дайте руку, меценат!

Пожимают друг другу руки. Вбегает Рыпця с ананасом.

Помыкевич.Ч-ч-что это с вами, пане Рыпця?

Рыпця. Па... пане меценат!.. Пыпця нету! Пыпця нет в жи­вых! Пыпця чекисты убили!

Слева вбегает отец Румега, справа Помыкевичева.

Все.Пыпця убили!..

Рыпця.Я купил ананас... милостивая пани, примите ана­нас!..(Кладет ананас на стол.)Пыпця ждал меня на углу, вижу: подходит к нему вот такая громадина страшная, а Пыпця гово­рит: «Гляди, товарищ Рыпця, идет знакомый политзаключенный, дорогой мой товарищ и приятель!» И встречает, знаете, его так, ручку свою протягивает, а тот только оком богатырским моргнул и говорит: «Таки набрел на тебя, каналья проклятая! Не при­мазаться тебе больше к политзаключенным, не покрывать твоих разбойничьих дел честью нашей». Вижу — пропал наш Пыпця. А чекист руку поднял и...

Все.И...

Рыпця.И Пыпця даже не вскрикнул!..

Пауза.

Румега.Будем что есть силы кричать, пусть весь свет услышит, что и до нас доходит волна красного террора!

Дзуня.Отец депутат! По случаю нового акта террора со стороны наймитов Москвы полагаю необходимым, чтобы ответ­ственные избиратели в ближайшую неделю собрали вече про­теста. Об этом вы, отец депутат, наверное, постараетесь.

Помыкевич.Мало этого! Мы поднимем на трибуну труп жертвы, ч-ч-чтобы московско-большевистские агенты знали, что если терпение лопнет, то и неживые заговорят!

Незаметно между ними становится Пыпця. Лицо у него перевязано платком, а под мышкой тыква. Помыкевичева, не замечая его, вытирает платочком глаза.

Пыпця(жалобно).«Никак вот так не можно, дорогие това­рищи и приятели», говорю я ему... Все.А!..

Пыпця. «Никаквот так не можно...»

Все.Пыпця!..

Пыпця.За то, что душу свою клал, что одним фронтом воевал!..

Помыкевичева.Господин Пыпця, неужели вы еще живете?

Помыкевич.Мы уже думали вече созвать, пане Пыпця!

Дзуня.Вече с вашим трупом, пане Пыпця!

Румега.Может быть, он все-таки еще умрет до воскре­сенья, панство...

Пыпця.А кто же тогда, по-вашему, дорогие товарищи и приятели, национальное шумивско-троцкистское «Кровавое за­рево» издавал бы?

Помыкевичева.После такого факта моя совесть не позволила бы мне сотрудничать в органе, который...

Рыпця.Который, по-моему, не смеет больше называться кровавым, ибо на нем тогда была бы кровь нашего Пыпця, кроме тысячи тысяч Пыпцев.

Дзуня.Думаю, что в интересах дела и самих господ редак­торов лучше назвать журнал «Желтоблакитное зарево».

Помыкевич.Тем паче, что это дало бы ему поддержку со стороны всего известного украинства во главе с отцом Руме- гою, как меценатом родного искусства.

Помыкевичева.Журнал займется заслугами идейных руководителей нации...

Рыпця.И будет иллюстрированным, отец депутат!

Румега.Можете быть уверены, господа, в моей под­держке.

Рыпця.Неужели же вы не слышите, товарищ Пыпця?

Пыпця.Слышу и вижу, дорогой товарищ и приятель, вижу, что даром боролся я, даром столько лет выдерживал линию. По­пался Пыпця, наконец, Пыпця — жертва сионистских прото­колов!..

Рыпця.Я тоже, товарищ Пыпця, боролся, я тоже изо всех сил поддерживал линию и сегодня, когда убедился, что только в единстве украинской нации гарантия отпора врагам, которые распинают нашу родину-мать... московские большевики... Я взы­ваю громко: «Желтоблакитное зарево» пусть живет!

Все поют «Ще не вмерла...» Пыпця кладет тыкву перед Помыкевичевой, после чего все выходят в столовую.

Пыпця. Кажется, и мы пели, товарищ Рыпця...

Рыпця. Только свои ж и слышали, товарищ Пыпця!..

Пыпця. Вот счастье, товарищ Рыпця!..

Выходит.

1930

 

Драма в четырех действиях

Действующие лица

Андрей Макаров, 30 лет.

Анна Робчук, 23 лет.

Норма Фанси, 25 лет.

Эдвин Бентли — лейтенант, 26 лет.

Петерсон — майор, 50 лет.

Боб Фобер — сержант военной полиции, 30 лет.

Аркадий Белин, 46 лет.

Цупович, 42 лет.

Фрау Миль х, 50 лет.

Дуда, 23 лет.

Мальцев, 24 лет.

Том — солдат, 27 лет.

Бой.

Действие происходит в одном из небольших городов Западной Германии.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Трактир фрау Бригитты Мильх «Под золотым орлом». Слева — двойные стеклянные двери и заколоченное окно. В глубине — ступеньки, ведущие в квартиру фрау Мильх. Справа музыкальный ящик вроде ор­гана. Посреди несколько круглых столиков, за ними стойка с пустыми бутылками и касса-автомат. Стулья в народном баварском стиле. На стенках несколько жестяных реклам баварских пивоваренных заводов и деревянные часы с кукушкой. Во всем чувствуется запустение, несмотря на то, что в трактире люди. Со столов и стульев местами стерся лак. Двух­ламповый канделябр, помнящий времена газового освещения, покачива­ется каждый раз, когда открываются двери на улицу. Около дверей теле­фон. За столами сидят молодые люди в американской военной форме, перекрашенной в темно-синий цвет, без знаков отличия: играют в карты и домино. Время от времени доносятся выкрики: «Пас!», «Плати!». За одним из столиков — Цупович (лысый блондин небольшого роста, с бородкой «буланже»). Он читает немецкую газету. На столе две кружки з недопитым темным пивом. Из-под стола выглядывает небольшой чемо­дан. Перед стойкой Белин (толстый, лет 46, в хорошо сшитом охот­ничьем пальто зеленого цвета и тирольской шляпе того же цвета, ко­кетливо сидящей на его голове). Белин разговаривает с фрау Мильх (крупной, дородной немкой; у нее высокая старомодная прическа, а по­верх черного пальто синий с белыми крапинками фартук. На руках минетки).

Белин(читает по блокноту).Десятого ноября я вам при­нес десять бутылок «Куентро» и одну «Черри-бренди». Так?

Фрау Мильх.Да, герр Аркадий.

Белин.Двадцатого ноября пять бутылок виски, шесть литров польской водки и две «Черри-бренди». Так?

Фрау Мильх(записывает, не спуская глаз с Белина). Да, Аркадий.

Белин.Что?

Фрау Мильх(спохватившись).Да, герр Аркадий...

Белин(раздраженно).Пора бы отвыкнуть! Война давно кончилась. С меня двадцать восемь кружек пива, так?

Фрау Мильх(после короткого колебания).Да, герр Аркадий.

Белин.Все?

Фрау Мильх.Все.

Цупович(подбегая).И с меня восемнадцать!..

Белин(пожав плечами).Припишите еще восемнадцать.

Цупович(заискивающе).И пять обедов...

Белин(сжав губы, сопит).И пять обедов!

Цупович.Благодарю.(Мелкими шажками семенит на свое место.)

Белин.Итого с вас: тысяча шестьсот девяносто марок минус тридцать шесть марок восемьдесят пфеннигов.

Фрау Мильх, считая деньги, вздыхает.

Что это вы? Жаль с деньгами расставаться, да?

Фрау Мильх(хлопая глазами).С деньгами... Что вы!.. (Утирает глаза платочком.)

Белин(берет деньги).Тьфу, опротивело! Придется пере­менить штаб-квартиру.(Садится около Цуповича, еще раз счи­тает деньги.)

Цупович украдкой следит за движением рук Белина.

Черт! Не хватает ста марок!.. Здесь всего тысяча четыреста пять­десят три.

Цупович(не отрывая глаз от газеты).Нет, господин Белин, перед вами тысяча пятьсот пятьдесят три марки.

Белин. Вы когда-нибудь перестанете смотреть мне в руки? Тоже кассир?(Еще раз пересчитывает деньги.)

Цупович(с достоинством).Кассир? Нет, я окончил гим­назию и у-ни-вер-си-тет, господин Белин. Юри-ди-ческий фа­культет, господин Белин.

Белин(презрительно оттопырив губу).Подумаешь! И пос­ле всего этого мне, корнету лейб-гвардии гусарского полка, при­ходится платить за ваши обеды, на свои деньги вы только глу­шите водку. Пьяница!

Цупович(не отрывая глаз от газеты).Если за мной и останутся какие-то неоплаченные счета, то на другой же день после моего возвращения во Львов вы получите до пфеннига.

Белин(иронически).Во Львов? В газетах прочли?

Цупович.Вы, кажется, не верите...

Белин.Я, кажется, пошлю вас ко всем чертям!

Цупович(хлебнув пива).Майор Петерсон другого мнения.

Белин(исподлобья).Вы опять лазили туда?

Цупович(аккуратно складывая газету).Не лазил, а хо­дил, господин Белин. И... по личному приглашению майора. Кстати, он явно недоволен вами.

Белин(машинально разглаживает ладонью деньги). Говорите яснее.

Цупович.У майора Петерсона к вам серьезные претен­зии, господин Белин.

Белин.А к вам нет?

Цупович.Как вам известно, я не только коммерсант, 'но и общественный деятель, который не забывает о своем нацио­нальном долге. В результате у майора Петерсона есть все осно­вания быть мне благодарным.

Белин(мрачно).Дальше что?

Цупович(самодовольно скандируя).Дальше мы с май­ором были вынуждены констатировать факт, что вы охвачены горячкой наживы, господин Белин, и отстали от событий. Боюсь, что это может привести к вооруженному вмешательству вла­стей в область ваших коммерческих интересов.

Белин. Будьте вы прокляты с вашим языком! Говорите яснее, а нет — пусть отныне майор Петерсон платит за ваше пиво.

Цупович. Как знать, может, и заплатит... Не до конца же своей жизни мне, интеллигентному человеку, заниматься нелегальной торговлей.(Тихо.)В нашем лагере работает рука Москвы.

Белин(недоверчиво).Вы просто шут!

Цупович.А вы грубиян, господин Белин! Но это, к сожа­лению, не изменяет факта, что в лагере опять тайком организу­ется группа желающих вернуться в Россию. Результат собствен­ных наблюдений, подтвержденных информацией наших людей.

Белин.Почему, черт возьми, меня об этом не известили? Фрау Мильх, еще раз пиво!

Цупович. Еще два раза, фрау Мильх!.. Я вас искал це­лую неделю, мой дорогой, но бог Маммон так опутал вас, что вы забыли о своем компаньоне и о том, что теперь можно неплохо заработать на вербовке этих голодранцев в Бразилию.

Белин(не слушая).Кто?

Цупович. Как это кто?

Белин.Кто их организует, спрашиваю?

Фрау Мильх подает две кружки пива.

Цупович. По моим данным, этот... как его... Сципион Африканский вместе со своими единомышленниками...

Белин(вытаращив глаза).Как? Афри...

Цупович. Точнее говоря, Макаров, Андрей...(Достает блокнот).Рожденный в Краснодаре в тысяча девятьсот семнад­цатом году от отца Тараса и матери Пелагеи, моряк больше­вистского Черноморского флота, в тысяча девятьсот сорок втором году ранен, попал в плен под Севастополем и с тех пор хромает на левую ногу.(Прячет блокнот).Почти все.

Белин(зловеще шевелит челюстями).Это тот, что удрал с английского корабля?

Цупович. И, пробираясь в Россию, попал в руки амери­канцев. Совершенно верно.

Белин.Ну, с ним справится «Медвежья лапа».

Цупович . Макаров не один, господин Белин. Его группа насчитывает уже человек двадцать, если не больше. Того и жди, опять обрушится на нас, как снег на голову, большевистская миссия.

Белин достает из карману фляжку и доливает себе в пиво виски. (Цупович подсовывает свою кружку).

Только для аромата, гос­подин Белин. Благодарю.

Белин. М-да!

Цупович(не спуская глаз с Белина).А среди них одна девушка...

Белин(цедит пиво сквозь зубы).Кто? Цупович.Ваша хорошая знакомая — Анна Робчук.

Белин с такой силой ударяет кружкой по столу, что обрызгивает пивом Цуповича.

Белин.Ложь!

Цупович.Вы неисправимы, господин Белин.(Хочет встать, но Белин насильно усаживает его обратно.) Белин.Говорите!

Цупович.Тише, нас услышат! Пустите руку, слон! Белин(наклоняясь над ним).Дальше что?.. Цупович.Об остальном расспросите Сципиона Африкан­ского, этого не первого и, может, не последнего, зато исключи­тельно счастливого кавалера этой неприступной в некоторых случаях... донны Анны...

Белин(до сознания которого очень медленно доходит смысл слов Цуповича. Наконец он понял, тяжело поднялся и ту­чей навис над Цуповичем).Убью...

Цупович(съежился от страха, глаза его беспокойно забегали. Все говорит за то, что он не ожидал такой сильной реакции.)

От соседнего стола какой-то юноша, не оставляя игры, придвинул свой стул ближе к столу Белина и Цуповича.

Тише, сумасшедший! На нас смотрит «Медвежья лапа».

Между стеклянными дверями застыла громадная фигура в форме аме­риканского военного полицейского. Это Боб Фобер, которого пере­мещенные лица прозвали «Медвежья лапа».

Фрау Мильх(тихо).Господа, Боб!

Присутствующие искоса поглядывают на двери. Одни не реагируют на появление сержанта, другие медленно вынимают что-то из карманов и прячут под клеенку. Спустя некоторое время они, уходя, ловко вынимают спрятанное. Белин старательно закрывает чемодан полой пальто. Бесшумно открывается дверь, входит Боб. В заложен­ных за спину руках—белая резиновая дубинка, которой Боб виляет, как собака хвостом. На левой руке поблескивают двое часов. При­сутствующие, как бы не обращая на него внимания, продолжают игру, забрав со стола деньги. Цупович снова углубился в газету. Белин нервно водит карандашом по клеенке. Боб останавливается около стола и сле­дит за игрой, широко расставив ноги, напоминая собой перевернутую букву «у». За его спиной фрау Мильх наливает полстакана виски.

Как только она спрятала бутылку, Боб, словно осененный мудрым про­видением, двинулся к стойке, понюхал и, выпив залпом, поставил стакан вверх дном и еще раз обвел взглядом свою паству.

Боб(спокойно).Встать!

Все встают, как по команде. Боб обходит свой «фронт». Остановив­шись около одного парнишки, проводит руками по его туловищу, желая обыскать его. Парнишка замахал руками и рассмеялся. Боб, отступив на шаг, смерил его взглядом.

Цупович(вкрадчиво).Он, должно быть, боится щекотки, сэр.

Боб подошел к столу Белина и Цуповича. Белин делает отчаянные усилия, чтобы сержант не заметил чемодана, однако Аргусово око Боба не дремлет. Боб прежде всего дал щелчок по носу Белину, потом Цуповичу. Цупович, несмотря на боль, пытается улыбаться.

Боб.А ну, вытаскивай!

Белин ставит чемодан на стул.

Американские сигареты есть? Американские виски, джин, шо­колад?

Белин.Нет, сэр...(Открывает чемодан.)

Боб достает из него плоскую бутылку виски и кладет в задний карман, оттуда она все время с любопытством выглядывает на свет.

Боб(Белину).Вам явно везет, малютка.(Отходит от стола.)

Белин торопливо прячет чемодан. Цупович еще стоит «смирно».

Ну, мальчики, кого вы за последние сутки облапошили?.. Обокра­ли?.. Пристукнули?.. Ну, это мы еще увидим. Вы думаете, если Боб Фобер две недели не заглядывал в вашу трущобу, то вы уж бога за бороду схватили? Ваше счастье, что осенью вагон шо­колада был разворован не в моем районе. Я бы из вас кишки вы­пустил, а нашел бы шоколад. Теперь шабаш! Боб Фобер возьмется за вас. Боб Фобер, как бог Саваоф, все знает, все видит, все слышит. Одного только не знает Боб Фобер: зачем вас, лодырей, земля носит? Ну, ну, вы еще запляшете у меня! Благодарите бога, что чудакам из Вашингтона взбрело в голову содержать этот цирк. Да разве вы знаете, что такое благодарность? А ну, ты...(Показывает дубинкой на тщедушного юношу с давно не стриженными черными волосами.)Мулат, чей хлеб ешь?

Юноша молчит, сцепив зубы.

Цупович(с подобострастной улыбкой).Американский,

Боб.Ты слыхал, что сказало это чучело? А-ме-ри-кан- ский!

С улицы входит Анна, за ней Андрей, Анна — шатенка, среднего роста, в темном пальто и черном бархатном капоре, опушенном серым барашком. В руках у нее пустая клеенчатая сумка. У Анны грустные глаза, в уголках ее губ словно застыла улыбка. Андрей — высокий, крепкий, красивый брюнет с подвижными глазами. Несмотря на зимнее время, лицо Андрея покрыто бронзовым загаром. Он слегка прихрамы­вает. Одет в старую морскую куртку, серый свитер с высоким воротником и картуз немецкого портового рабочего. Андрей облокотился на стойку и внимательно слушает Боба, который не замечает его.

Боб.Хлеб моего отца, шпана! Он — фермер и какой еще фермер! Это не ваша вшивая Европа. Показать бы вам его ферму, вы бы глаза вытаращили. Одних свиней двадцать штук.

Андрей.Неправда. Двадцать одна!

Несколько секунд Боб стоит опешив, потом резко поворачивается на сто восемьдесят градусов.

Анна(желая ослабить эффект, произведенный словами Андрея, говорит громче, чем этого требует тема).Фрау Мильх! Я напрасно простояла два часа у магазина. Будем праздновать рождество без сахара. Даже по детским карточкам не будут от­пускать.

Фрау Мильх(покачивая головой).Боже мой! Шестой месяц без грамма сахара!

Боб.А это что за бродяга?

Анна(поспешно).Андрей Макаров. Пленный, русский, приехал из Южной Америки.

Боб.Я не вас спрашиваю. Документ!

Андрей протягивает ему клочок бумаги. Боб подходит ближе, и, читая, рассматривает документ со всех сторон. Одни из перемещенных садятся, другие еще не решаются и напряженно следят за происходящим.

Белин делает шаг вперед, но Цупович останавливает его.

Цупович. Сидите! Пусть лучше Сципион сыграет в откры­тые карты.

Анна(ставит около Андрея кружку пива).Андрей, будь осторожней с ним, а то все может рухнуть. Подумай обо мне.

Андрей, кивнув головой, кладет деньги на стойку.

Боб.Разрешение подписано?..

Андрей.Лейтенантом Бентли.

Б о б. Я так и думал. Не один проходимец оставлял его в ду­раках. Откуда у тебя деньги?

Андрей.Заработал в южноафриканских шахтах.

Боб.Где это?

Андрей. У англичан.

Боб.Ага! Значит, объегорил англичан. Что ж, поделом им. По заслугам и честь. Пусть эти попрошайки не задирают нос, где надо и не надо.

Часть перемещенных сгрудилась за спиной Боба.

А теперь что думаешь делать?

Андрей(глотнув пива).То, что и другие люди.

Боб.Ты что? Эту свору людьми называешь?

Андрей.Да, сержант. Среди них есть тоже люди, и они останутся людьми, сколько бы вы ни старались превратить их в горилл.

Боб.Что? В горилл?

Анна.Сдержи себя, Андрей!

Боб. А ну, повтори! Андрей молчит. Когда он поднял кружку ко рту, Боб ударил дубинкой в дно кружки и пиво залило лицо Андрея.

Анна. Андрей!..

Андрей, страшным усилием воли овладев собой, ставит кружку на стойку, достает из кармана платок и старательно вытирает лицо и куртку. После этого, прихрамывая, идет на другую сторону сцены. Перемещенные расступаются перед ним, образуя вокруг него кольцо. Боб, расталкивая их, следует за Андреем. Остановившись, Андрей вы­тирает пот со лба, в нем все еще кипит гнев, он нервно оглядывается вокруг себя. Тихо открывается дверь, входят Эдвин Бентли и Норма Фане и. Лейтенант Бентли — шатен, среднего роста, с ху­дым нервным лицом и ленивыми движениями. Военную форму носит с подчеркнутой небрежностью. Его отношение к людям — подслащен­ная хорошими манерами снисходительность, если не презрение. Нор­ма — маленькая блондинка, энергичная, подвижная, все ее интере­сует. Глаза Андрея остановились на музыкальном ящике. Он бросает в него монету, раздаются звуки песни Шуберта. Разозленный Боб хватает одной рукой Андрея за грудь и трясет его изо всех сил. На­конец Андрей не выдерживает и толкает Боба в грудь с такой силой, что тот роняет дубинку и ударяется об стену. Песня обрывается на середине. Боб медленно вынимает из кобуры револьвер. Анна, выбегая из-за стойки, заслоняет Андрея собой. Норма вскрикнула, вцепившись в рукав Бентли.

Бентли. Сержант! Боб, пересилив себя, прячет револьвер. Цупович подымает предуп­редительно дубинку и вручает ее Бобу. Перемещенные, переглянув­шись между собой, бесшумно расплачиваются с фрау Мильх.

Бентли. Тебе везет, Норма. Первый твой шаг в этом дрянном городишке, и материал для заметки готов.

Норма.Он мог убить его!

Бентли. ...И ее тоже. Он имел на это полное право.(Иро­нически.)«Они оказывали сопротивление действиям оккупа­ционных властей».

Цупович(Белину, указывая на Андрея и Анну).Вы видали? Я говорил вам правду.

Белин. На его и на ее горе вы сказали правду.

Бентли(подходя к Бобу).Вы могли свистнуть, сержант. Ваши ребята и машина на улице.

Боб(приводит в порядок мундир).А я и без них сумел бы здесь справиться, сэр.

Бентли(садясь).Он украл что-нибудь?

Боб.Хуже, сэр.

Бентли. Интересно. Убил кого-нибудь?

Боб.Он оскорбил меня.

Бентли(разочарованно).И все?

Боб.И всех нас — американцев.

Анна(Бентли).Сержант говорит неправду, сэр!

Бентли(Норме).Тебе вдвойне везет. Редкий случай. Чаще всего эти люди стараются не задевать нас.(Бобу).Что он сказал?

Боб.Что мы хотим сделать из перемещенных горилл. Кроме того, как вы сами видели...

Бентли(Норме, лениво показывая головой на Андрея). Этот тип не лишен наблюдательности!(Андрею).Националь­ность? Фамилия?

Андрей.Русский. Андрей Макаров.

Бентли.Ага! Припоминаю... Макаров...(Норме.)Ти­пичный русский бродяга. Плыл из Африки на английском корабле, в Гамбурге сбежал, чтоб пробраться домой, и за­стрял у нас. У Петерсона много теперь хлопот из-за него.

Боб(достает из кармана наручники).Он у нас еще джигу затанцует, сэр.(Замечает, что часть перемещенных отгора­живает его от Андрея.)А ну... Айда отсюда! Чтоб духа вашего не было!

Анна.Сэр, я была очевидцем, клянусь вам.

Бентли.А вы кто?

Анна.Официантка, сэр.

Боб.Той же масти. Взять обоих?(Подходит с наручни­ками к Андрею.)

Норма(порывисто встает).Вы ведете себя возмутительно, сержант. Хватаете человека за горло, а когда он, защищаясь, отбивается, хотите сделать из него государственного пре­ступника. И это делаете вы, американский солдат, солдат сво­боды !

Боб.Свободы, говорите, мисс? Я тридцать лет живу на свете и нигде не встречал этой леди, разве только в газетах, мисс. К тому же мы в оккупированной Германии.

Норма(показывая на Андрея и Анну).Разве они немцы?

Боб.Хуже, мисс. Этим еще хочется войны. Из-за них, проходимцев, я не могу вернуться домой.

Бентли(Норме).Философиянаших простачков.

Андрей(Бобу).По-моему, вы можете вернуться хоть сегодня.

Бентли.Молчите, Макаров!(Бобу.)Этот русский от нас не убежит. Пока оставьте его в покое, сержант.

Боб.На вашу ответственность, сэр. А я все равно с ним рассчитаюсь.(Быстро уходит, хлопая на прощанье дверями.)

За ним постепенно уходят перемещенные.

Цупович(стоя рядом с Белиным у стойки).Мы при­обрели нового союзника, господин Белин.

Белин.Еще две кружки пива, фрау!

Убедившись, что непосредственная опасность миновала, Анна идет на свое место за стойку, на ходу расстегивая пальто.

Норма.Подождите!(Достает блокнот.)А вы кто, мисс?

Анна.Анна Робчук. Украинка...

Норма(кивнув головой, записывает в блокнот).Вы дав­но его знаете?

Анна(смущенно).Нет, недавно.

Норма.Что же вы думаете делать, когда повенчаетесь? Я слыхала, что здесь вербуют в Бразилию.

Андрей.Нет, леди. Мы не в Бразилии будем искать свое счастье.

Цупович(приближаясь).Он собирается увезти ее с собой в Россию, леди.

Норма.О! Это очень хорошо. Вы правильно сделаете, мои дорогие!

Цупович с удивлением взглянул на Белина.

Лучше всего человеку в своем собственном гнезде. Я, напри­мер, без Америки не представляю себе жизни.(Записывает.) А вы...(Андрею.)Как сюда попали?

Андрей.(показывает рукой).Кружным путем.

Норма.Не понимаю.

Андрей.Немцы подобрали меня под Севастополем, а когда я смог встать на ноги, меня повезли в Ливию и заставили рыть траншеи, но вскоре подошли англичане, и я бежал к ним. Они использовали меня по специальности. Наш корабль ходил между Александрией и Капштатом. Когда кончилась война, я требовал отправки домой. Но с капитаном Балфи невоз­можно было договориться...

Норма.Как это так? Вы же солдат союзной армии!

Андрей.У капитана Балфи была тяжелая рука. Когда я надоел ему, он решил испытать, крепко ли сидят у меня зубы. В ответ я полюбопытствовал, крепкие ли зубы у капитана, и портовый суд дал мне полгода. Затем последовал концлагерь пленных итальянцев и угольные шахты. Хотел написать на­шему консулу, сказали: нельзя. Когда в кармане завелось не­сколько фунтов, я дал тягу. В порт Элизабет. Назвался поля­ком и подписал контракт кочегаром на «Каунт Ессекс». Он шел в Европу, а в Гамбургском порту я незаметно улизнул, и только здесь ваша военная полиция сняла меня с поезда.

Цупович.У него не было никаких документов, леди.

Андрей.А вам что?(Кивнув головой в сторону Цупови­ча.)Тоже полицейский... Так сказать, «любитель».

Цупович отходит.

Теперь вдобавок своими земляками торгует. Продает их по­штучно в Бразилию.

Цупович(Бентли).Сэр, прошу 'вашего вмешательства.

Бентли(игнорируя просьбу Цуповича, Норме).Ты уж закончила свое интервью?

Норма(с любопытством смотрит на Цуповича, потом переводит взгляд на Анну).Минуточку, Эдвин!(Анне.)Про­стите, мисс...(Заглядывает в блокнот.)Робчук. Мне как журналистке интересно было бы о вас кое-что узнать. Можно?

Анна(переглянулась с Андреем).Дочь почтальона из Запорожья. Окончила десятилетку, когда началась война. Скрывалась у тетки на далеком хуторе, но и там меня захвати­ли фашисты. Работала здесь на заводе Шайблера, но однажды вечером пришли ваши войска.

Норма.О! Я думаю, это для вас всех был незабываемый вечер. А... почему же вы тогда не вернулись домой на родину?

Анна опустила голову и медленно пошла на свое место. Поравняв­шись с Белиным, она подняла глаза и, как будто испугавшись, обошла его.

Андрей(Норме).Об этом спросите у этих джентльме­нов.(Кивком головы показывает на Белина и Цуповича.)

А впрочем, и лейтенант смог бы вам кое-что рассказать об этом.

Бентли(быстро встает, смотрит на часы).Можешь поставить точку? Нам пора, скоро майор придет на работу Интервью с ним будет менее интересным, зато «Старз энд Страйпс», несомненно, напечатает его, а твои новые знакомые от тебя не убегут.

Белин.Не убегут, уверяю вас...

Пауза.

Норма(тихо Бентли).У меня такое ощущение, Эдвин, как будто здесь... запахло кровью.

Бентли.Кровью? Это, кажется, слишком сильно сказа­но. Тут просто стало душно, и не мешало бы выйти на свежий воздух.(Направляется к дверям, но внезапно Норма воз­вращается.)

Норма(Анне и Андрею).Я буду помнить о вас. Я...(бро­сив взгляд на Белина)еще загляну к вам, друзья!

Анна(взволнованно).Непременно приходите, мисс!

Бентли и Норма уходят. Анна идет за стойку, поднимается по ступенькам и исчезает за дверью в кухне. Цупович и Белин не сводят глаз с Андрея, который подошел к музыкальному ящику, посмотрел и изо всех сил ударил по нему несколько раз кулаком.

Андрей.Ну уж, скажу я вам, и музыкальный ящик у вас, фрау! Обрывает песню на полуслове.

Фрау Мильх.Он уж давно так. Еще в тот год,как началась война(вытирает платком глаза),что-то в нем оборва­лось, и с тех пор только изредка дотягивает песню до конца.

Андрей.А жаль! Хорошая песня. Мне еще ни разу не удалось дослушать ее до конца.

Белин.И вряд ли удастся...

Андрей подходит к стойке и становится между Белиным и Цуповичем в такой же самой позе, как и они. Пауза.

Андрей.Как это надо понимать?

Цупович.Не дву-смыс-лен-но, насколько я знаю своего друга.

Пауза. Андрей медленно достает из кармана куртки кастильский кинжал и пробует его острие.

Андрей(показывая кинжал Белину).Неплохая сталь.

Белин(берет кинжал).Двести марок оккупационных! (Протягивает кинжал Цупович у, который рассматривает его и рассекает им несколько раз воздух.)

Цупович.Вы недооцениваете этой штучки, господин Белин, ею можно заработать значительно больше.(Колет воображаемого человека и распарывает его сверху вниз.)

Фрау Мильх(со страхом).Господин! Перестаньте размахивать ножом в моем заведении! Я и без того боюсь!

Цупович.Ха-ха!(Перебрасывает кинжал, Андрей ловит его на лету и прячет в карман.)А вы? Не боитесь?

Андрей(почесав подбородок).Мы — нет!(Повернулся грудью к стойке.)

Цупович и Белин не меняют позы.

Белин(нахмурив брови).Вы, кажется, изволили ска­зать «мы».

Цупович(скандируя).Не «кажется», а так и сказал.

Белин(откусил и выплюнул кончик сигары: пытается казаться спокойным).А много вас?

Цупович(достает из кармана золотую зажигалку и зажигает сигару Белина).В худшем случае двое.(Играет зажигалкой.)

Андрей(через плечо смотрит на руку Цуповича).Хо­рошенькая штучка и почти новая. Видно, недолго ею пользо­вался покойник.

Цупович.Покойник?

Андрей.Ну, один из многих, отправленных вами и гестапо в лоно Авраама.

Цупович(скрестив руки на груди).Вы очень наблюда­тельны, молодой человек. Если желаете, то можете поделиться вашей наблюдательностью даже с майором Петерсоном. Только предупреждаю вас: на него это не произведет ни малейшего впечатления. Война, видите ли, давно кончилась.

Белин(жует сигару).А лоно Авраама достаточно об­ширно, чтоб в нем нашлось место еще кое-кому...

Цупович. ...какв этом убедились уже некоторые(зажи­гает сигару)...горячие головы.(Пускает вверх кольца дыма, говорит спокойно, размеренно.)Им захотелось вдруг родины, не считаясь с тем, что интересы этой родины, да и не только ее одной, требовали их пребывания на Западе впредь до новой войны. Если бы это касалось только их лично,— черт с ними! Но всем известно, что ностальгия — это заразная болезнь тоски по родине, а они стали распространителями этой болез­ни. Один из них отважился даже составить список желающих вернуться домой. Как-то утречком он выехал на велосипеде в Мюнхен, чтоб передать список большевистской репатриационной комиссии. Через два часа на автостраде были найдены бренные останки неосторожного велосипедиста и раздавлен­ный колесами неизвестного «студебеккера» велосипед марки «Штаер».

Белин(смотрит в пространство).Можно и без «студе­беккера».

Цупович. Есть еще один выход.(Разглядывает кольцо на своей руке.)Опомниться и, пока не поздно, откровенно по­говорить с заместителем председателя «Комитета Националь­ного действия» и заместителем коменданта лагеря(положив руку на грудь)— в лице сотника Цуповича. Тогда и волк будет сыт и овца неголодна.

Андрей быстро поворачивается лицом к Цуповичу, потом смотрит на часы, поднимает воротник куртки и не спеша выходит на улицу.

Пауза.

Цупович. Рас-пе-ту-шил-ся...

Белин.Он ночует в лагере?

Цупович. Иногда да, иногда нет.(Смеется беззвучным смешком, не спуская глаз с Белина.)Вы и сами могли бы убедиться в этом, если бы чаще приходили в лагерь и больше интересовались комитетскими делами. В свое время, работая бургомистром в Белоруссии, вы были более дисциплини­рованным.

Белин(не слушая).Говорите, иногда да...

Цупович.А иногда нет.

В дверях в глубине сцены появляется Анна. На ней белый на­крахмаленный фартучек. Заметив Белина и Цуповича,— она останав­ливается.

Белин.Вы думаете, что он...

Цупович.Я не только думаю,— я уверен в этом.

Пауза.

Белин.Смотрите, если, паче чаяния, это будет ложью, то(смотрит в пространство)... я вас также убью.(Крестится.) Бог мне свидетель.

Цупович(боязливо отступив).С ума сошел! Совсем с ума сошел!.. Отелло!

Белин.Что надо делать?

Пауза. Анна на цыпочках спускается по ступенькам.

Цупович.До вечера — ничего. Список, кажется, у Ма­карова. Думаю, что ни на первый, ни на второй день рождества его никто не повезет в Мюнхен. Надо мобилизовать наших молодчиков, и вы своих подтяните. А не то может произойти грандиозный дипломатический скандал. А между нами гово­ря, наши всесильные янки(на ухо Белину)полны ми-сти-ческого страха перед Москвой. И в таких случаях предпочи­тают действовать «шито-крыто». Поэтому без глупостей! Я сегодня же буду у Петерсона. У него есть своя агентура и свои капризы.(Заметив Анну.)Тише! Ну, я иду.(Подходит к ве­шалке, надевает старомодное пальто, шею закутывает шар­фом.)А вы?

Белин. Я останусь еще на несколько минут.

Цупович(подходит к Белину).Господин Белин! Не давайте преждевременно воли вашим нервам, а тем более — рукам. Помните слова великого Шиллера(кивнув головой в сторону Анны):«Уважайте женщин! Ибо они вплетают небесные розы в земную жизнь». (Снимая шляпу, к фрау Мильх.)Гутен таг, гнедиге фрау! Их хабе ди эрэ!(Уходит.)

Анна(заметно взволнованная, моет кружки).Восемна­дцать, девятнадцать, двадцать! А где же еще пять маленьких кружек, фрау?

Белин тяжелыми шагами подходит к стойке.

Фрау Мильх.Я их отнесла в кухню для гостей на рождество.

Анна.Кого же вы пригласили?

Фрау Мильх.Таких же, как и я,— одиноких, всеми покинутых, забытых.(Укоризненно смотрит на Белина.)Будет вдова начальника пожарной команды, фрау Ферзе, тайный советник на пенсии герр Прокоппи...

Белин(фрау Мильх).Уйдите!

Фрау Мильх.Что?

Белин.Уйдите, говорю!

Фрау Мильх(растерянно взглянув на Анну).Вы слышали, Анна? Он выгоняет меня из моего собственного заведения! После всего того, что я сделала для него в послед­ние годы войны...

Белин.Молчите!(Тише.)И сейчас же уходите.

Анна.Можете оставить нас одних, фрау Мильх. Я этого господина больше не боюсь.

Фрау Мильх(со злобными огоньками в глазах).Хоро­шо, я выйду. Только не думайте, господин, что вам от этого будет лучше! Место, на которое вы так долго и так напрасно рассчитывали, занял кто-то более счастливый, чем вы, и — более честный.(Уходит в кухню, хлопнув дверью.)

Анна.Говорите!

Белин(едва переводя дыхание).Анна.

Анна(вытирает кружки дольше и энергичнее, чем это надо).Дальше что?

Белин.Ты играешь с огнем! Я никогда ничего не забываю.

Анна(пристально смотрит на него).И я тоже — нет. Особенно ночных смен у Шайблера.

Белин.У Шайблера? Что это ты вдруг вспомнила? А, у Шайблера! А... сколько раз я притворялся, что не вижу, как ты, спрятавшись в уголок, спишь!

Анна.Да, когда мои руки опухли от работы и когда вам понравились мои глаза. У Ядзи Ольшевской не было этого счастья. Ее глаза вам не понравились, и потому она не имела права ни на минуту уснуть. В конце концов она уснула, но уже навеки, когда машина раздробила ей руку. А Даницу Николич помните? Из-за вас же ее увезли в Освенцим! А боль­ного Омелюка кто бил кулаками по голове так, что даже немец мастер не мог на это смотреть, только плюнул и вышел.

У Анны покатились слезы, в ее голосе задрожали истерические нотки.

Чего вы хотите от меня? Чего?

Белин(опустив голову, смотрит на пол, рукой ма­шинально гладит стойку).Да, это правда, я давал волю рукам, где надо и, может, где не надо. Я, Анна, не люблю людей, чуть что — так и закипает кровь против них, и чем больше бью их, тем больше ненавижу, знаю: они миг никогда ни одного удара не забудут, не простят... Но... кажется, ты, Анна, не имеешь права меня упрекать. Я для тебя делал все, что мог... Ради тебя я был...

Анна(перебивая).Да, вы делали, что могли. Даже выта­щили меня из эшелона, когда я хотела уехать к матери, домой; вы зажали мне рот и пригрозили, что отдадите меня на рас­праву вашим «молодчикам». Вы и это сделали для меня?.. (Беспомощно развела зажатыми в кулаки руками.)Я давно бы должна была бежать из этого болота, бежать во что бы то ни стало, только бы не видеть ни вас, ни всего этого... Ох, будьте вы прокляты!

Белин(сгорбился словно под ударами палки).Анна, у меня, у нас с тобой осталось мало времени,— ты сама знаешь почему. Иной раз час, один час значит больше, чем годы.

Анна хочет что-то сказать, Белин движением руки останавли­вает ее.

Погоди! Выслушай меня, а потом — скажешь свое слово. По­думай, Анна! Если даже ты выскользнешь из моих рук и по­едешь туда, так что ж тебя ждет: работа, еще раз работа и ни­чего больше. Это — в лучшем случае.

Анна(с иронией).А вы что предлагаете мне, господин Белин?

Белин. Немного, но достаточно, чтобы у тебя не было причин проклинать свою судьбу.

Анна.Я ее давно прокляла за то, что она поставила вас на моем пути.

Белин(горячо).Анна[ (Овладевая собой.)Ты... Выслу­шай меня до конца. Любовь к тебе научила меня по-настояще­му любить деньги, и они у меня уже есть. И деньги, и немного золота... и бриллиантов. Мы сможем вместе уехать в Англию и купить там домик. Я знаю, что это немного, но гораздо боль­ше того, что тебе даст этот твой... проходимец.

Анна.Уходите вон! Я не променяю десять ваших Англий на одну Украину! А Макарова лучше оставьте! Он вашему брату не пара. Он хороший.

Белин.Анна! Еще одно слово...

Анна.Не хочу! Не хочу ваших слов, не хочу ваших денег, не хочу ваших бриллиантов и не хочу дышать одним воздухом с вами. Уйдите!

Пауза.

Белин(постаревшим голосом).Иду, Анна.(Засунув руку в карман пальто, опустил голову, потом поднял ее и по­смотрел на Анну.)Теперь наконец я имею право ненавидеть и тебя. Ненавидеть и мстить.(Вынул из кармана горсть монет, подбросил их на ладони.)Шабаш, Анна!..(Спрятал деньги и, застегнув пальто, медленно пошел к двери.)

Анна.Чемодан не забудьте!

Белин остановился. Подумав, вернулся, достал из-под стола чемо­дан и быстро вышел из трактира. Только теперь Анну охватила трево­га. Она с ужасом обвела взглядом опустевший трактир.

Фрау Мильх!..(Бежит по ступенькам, но не успевает добежать до верха.)

С улицы входит Андрей. Появление Андрея успокаивает ее. Он ушел?..

Андрей.Скрылся за углом. Я следил за ним из ворот дома напротив. Ждать пришлось довольно долго, я уже начал беспокоиться за тебя. Что это он?

Пауза.

Анна(начинает торопливо домывать посуду).Андрей, осталось очень мало времени, даже меньше, чем мы думали вчера. Я слышала разговор Белина с Цуповичем. Они дога­дываются, что список у тебя.

Андрей.Список пока еще у ребят.(Смотрит на стенные часы.)А они вот-вот должны быть здесь.

Анна.Цупович и Белин думают, что до конца праздни­ков никто не повезет список в Мюнхен.

Андрей,Значит, надо ехать на рассвете. Может, и в праздничный день застану кого-нибудь из членов миссии. Анна.Больше не возвращайся сюда, Андрей. Андрей(резко повернулся к ней лицом).Вот так сказала!.. Анна.Оттуда как-нибудь доберешься домой. Если амери­канцы задержат тебя по дороге, то в худшем случае отсидишь месяц-два в тюрьме. А здесь тебя ждет только смерть. Ох, ты еще не знаешь, что такое лагерь перемещенцев.

Андрей.Уже знаю и именно поэтому не удеру. Под Се­вастополем было страшнее. Налей мне пива, Анна!

Анна.Пока приедут из миссии оформить наши докумен­ты, мы как-нибудь обойдемся без тебя. Встретимся лучше дома.

Андрей(платит за пиво).Один не поеду. Анна.Один — без меня?(Ставит перед ним кружку пива.) Или один — без них?(Кивнула головой в сторону улицы.)

Андрей(удивленно посмотрел на нее и нахмурил брови). Ни без тебя, ни без них.

Анна(опустив глаза).Нам вдвоем было бы легче уехать отсюда.

Андрей(глотнул пива).Ты хотела сказать — удрать? Анна.Не все ли равно, Андрей?

Андрей.От Белина и Петерсона, мы, может, и удрали бы, но вряд ли нам удастся убежать от собственной совести. На войне нам говорили: «Стоять насмерть» — и мы стояли. Войны уже нет, я стал здесь приблудным калекой, и первому встречному полицей­скому кажется, что он имеет право своротить мне челюсти. А я и сегодня считаю себя краснофлотцем и без приказа знаю, что тут, именно тут надо стоять насмерть.

Анна(не спуская с него глаз).И ты не боишься? Андрей.Я решил не бояться и бояться не буду.

Пауза.

Я, Анна, боюсь за тебя.(Положил на ее руку свою.)

Анна восторженно смотрит на него, потом припадает губами к его руке. Андрей вырывает руку.

Тьфу! Выдумала тоже! Какой позор!

Анна закрыла лицо руками.

Ты что это?

Анна(не отрывая рук от лица).Сама не знаю. Мне стало вдруг совестно перед тобой. А я...(отняла руки от лица)люблю тебя. Ты такой суровый, молчаливый, ты ни разу не поцеловал меня, а я с тех пор, как узнала тебя, только тобой и живу...

Андрей(стараясь скрыть волнение).Оставь это, Анна! (Прошелся вдоль стойки, хромая сильнее, чем всегда, потом резко повернулся к Анне и, встретясь с ее сияющим взглядом, опустил голову.)Только я думаю, Анна, что из нашего счастья здесь ничего не выйдет. Для него необходим воздух наших лесов и полей, песни наших людей, иначе это счастье так и завянет, не успев расцвести. Там мы оставили нашу молодость, и только там найдем ее снова, только там, где Москва, где, на что ни взгля­нешь, все твое и где петерсонам ноль цена.(Вздыхая.)Скорей бы нам домой, Анна!(Положил руку на ее голову.)

Анна(прижалась щекой к его ладони).Мне снится порой, будто мы уже где-то на Днепре и над нашими головами ветер проносит целые тучи ивового пуха. Неужели так и придется ждать до весны?..

Андрей.Нашим-то слезам Москва поверит, Анна, и она, Москва... сумеет постоять за нас. Кстати, Белин не угрожал тебе?

Анна.Нет, и это меня больше всего удивило и встревожило.

Андрей.Пока я не вернусь из Мюнхена, ты никуда не выходи одна вечером! На всякий случай возьми.(Кладет перед ней кинжал.)Увидит его у тебя в руке и не осмелится лезть с кулаками.

Фрау Мильх(входит, замечает кинжал).Фрейлен Анна!..

Пауза. Анна достает из шкафа сумку и быстро прячет кинжал.

Бедная девочка...

Анна(мрачно).Ошибаетесь, фрау Мильх.

Фрау Мильх(вздыхая).Аркадия Белина я давно, очень давно раскусила, и этого достаточно, чтоб серьезно бояться за вас, фрау, Анна.(Подходит к стойке и роется в бумагах.)

Анна(сжимая руками сумку).А я как будто перестала уже бояться. Я знаю: мир велик, но в нем одновременно нет места и для нас и для белиных.

Фрау Мильх скептически покачивает головой.

Кто-то из нас должен погибнуть. Я свято верю, что это будут белины, даже если бы это должно было свершиться ценой моей жизни!(Пожав руку Андрею, опрометью бросилась к ступенькам, но ее остановил голос фрау Мильх.)

Фрау Мильх.Вы забыли, фрейлен, что, кроме вас и бели­ных, есть еще кто-то третий, еще есть фрау Мильх, немой свиде­тель, которому разрешено только молчать, молчать и еще раз молчать...

Входят Дуда и Мальцев.

Фрейлен Анна, поставьте котлеты на плиту. Я уже все приготови­ла, только не забудьте, поэкономнее с маслом!..

Анна еще раз посмотрела на Андрея и быстро ушла в кухню.

Дуда(худощавый, туберкулезный юноша в старом, за­платанном, но чистом комбинезоне и американской пилотке. Вспыльчивый, в контрасте с его подвижностью только спокойные, печальные глаза).Добрый день, фрау Мильх!

Фрау Мильх отвечает кивком головы. Дуда с Мальцевым проходят в дальний угол. Мальцев достает из кармана коробочку с миниатюрным домино и высыпает косточки на стол. Мальцев — здоровенный парень, с-бледным открытым лицом. На нем канадская куртка, маленькая кепка, что едва держится на его буйной русой шевелюре. Андрей медленно, словно нехотя, подходит к ним.

Андрей.Что нового?

Мальцев.Очень много.

Дуда.Они пронюхали уже, кто собирает подписи. Час тому назад Кучеров созвал на совещание комендантов бараков. Цупо­вич назвал вашу фамилию и еще нескольких. Сказал: «Надо ликвидировать главный очаг заразы, пока не поздно».

Мальцев.Говорят, трясся на трибуне, точно Каин.

Дуда.Еще не так затрясется, когда узнает, что в нашем списке большая половина тех, кого всякими угрозами ему удалось завербовать в Бразилию.

Андрей.Сколько всего подписей у нас на сегодня?

Дуда.Восемьсот девяносто три, не считая нас троих и(по­казывает головой)Анны Робчук.

Андрей.Восемьсот девяности три! Друг мой, ведь это почти половина лагеря!(Хлопнул Дуду по спине.)А вчера не было и пятисот. Браво, ребята! Вот это работа! Расцеловал бы вас!

Мальцев.Эх, мне бы только отца в живых застать! Люблю старика...

Андрей.Не горюй, Жорка. Успеет еще твой папаша и не раз и не два подзатыльниками тебя угостить.

Мальцев(мечтательно).Эх!..

Андрей.Список у тебя, Дуда?

Мальцев(с гордостью ударяет себя в грудь).Нет, у меня он, товарищ Андрей.

Андрей.Давай, давай!..

Мальцев, оглянувшись, передает Андрею конверт, и тот прячет его на груди.

Ну, ребята! Завтра утром надо ехать в Мюнхен.

Дуда.Как же так? А остальные подписи?

Андрей.Пока хватит и этого. Остальные смогут при­соединиться, когда приедет сюда миссия. У нас нет времени, дорога каждая минута. Надо ожидать, что не только Кучеров и Цупович бросят против нас все свои силы. Петерсон тоже не будет дремать. Ближайший поезд завтравшесть утра.

Дуда.Я повезу список.

Мальцев.А чем я хуже тебя!

Андрей(подняв руку).Тихо! По-моему, я лучше справ­люсь. Меня здесь почти не знают и, кроме того, опыт — великое дело. Я уже прошел сквозь огонь и воду. Ну, согласны?

Пауза.

Мальцев(протягивает ему руку).Когда нам ждать вас?

Андрей.Не знаю. Хотелось бы приехать одновременно с нашими офицерами. Только смотрите, ребята, чтоб не повтори­лась позорная история, как в прошлый раз, когда от имени пере­мещенных с членами комиссии говорили Белин, Цупович и им подобные горлохваты из ихней шайки! Американские власти теперь так же одних будут терроризировать, а другим постара­ются зажать рот консервами. Мы не должны допустить до этого! Когда наши офицеры прибудут сюда, чтоб все наши были на местах. А то американцы опять вышлют всех за город на работы. Итак, помни, Дуда, ты должен обеспечить охрану членов миссии от провокаторов. Ваши заместители?

Дуда.Гойдан и Марцеляк.

Андрей.Это, братцы, может, и не большое, но святое дело. Оно достойно того, чтоб за него стоять насмерть. Цуповичам, белиным и петерсонам не обасурманить нашего брата. Будет нам тяжело, трудно будет: от них можно всего ожидать.(Встает.) Но не забывайте никогда, ни на минуту, что мы — сыны самой сильной и величественной державы в мире. А теперь, ребята, желаю успеха. Если что случится в лагере, приходите, я еще вечером буду здесь. Только сегодня со мной больше не встре­чайтесь, что понадобится, скажите Анне.

Дуда и Мальцев встают. Андрей пожимает им руки. Мальцев дает Андрею пачку сигарет.

Спасибо, Жорка!

Дуда(горячо).Счастливого, счастливого пути вам!..

Андрей(улыбнулся).Счастливого? А ну, постойте, по­слушаем еще раз!(Подходит к музыкальному ящику.) Может, удастся заставить этот проклятый шкаф сыграть песню до конца. Внимание, ребята!(Опускает в ящик монету.)

Звучит уже знакомая нам мелодия, но на середине опять обрывается.

Пауза.

А жаль! Хороший романс!

Фрау Мильх(задетая).Это не романс. Это религиозная песня Франца Шуберта.

Андрей.Религиозная? Странно и невероятно, разве можно так хорошо петь о том, чего нет. А я для этой песни даже наз­вание придумал — «Прощание»...

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Помещение американской военной контрразведки. Стены увешаны рисун­ками полуобнаженных женщин. Слева, в нише, железная кровать, по­крытая темно-зеленым военным одеялом. Ближе к зрителям — некраше­ный письменный стол с телефоном, над ним прибиты на стене два скрещенных небольших американских флага. Рядом со столом у сте­ны — сейф, на котором стоит большой позолоченный бюст Гете с амери­канской военной каской на голове. В комнате несколько стульев разных стилей. За столом мягкое зеленое кресло в стиле Видермаер. У окна на столе радиоприемник. При поднятии занавеса стол придвинут к постели. Бентли и Норма прибивают над нишей темно-синий транспарант с белыми елками, серебряными звездами и с надписью: «Мери кристмас».

Норма(с гвоздиками в зубах).Выше, немножечко выше, Эдвин. Так, довольно. Дай молоток!(Прибивает.)И вот здесь.

Бентли.Все! Браво! Еще небольшая елочка — и праздник готов.(Спрыгивает со стола и смотрит издали.) Норма.Ну, как?

Бентли.Погоди! Гм... В колледже я делал такие штучки куда лучше.

Норма(вздыхая).За эти годы многое изменилось... Бентли.Чуть-чуть криво!(Достает из кармана клещи и, ловко вскочив на стол, выдергивает из одного конца транспа­ранта гвозди.)Что именно изменилось?

Норма.Ну... Тетушка Руфь бросила нюхать табак, а твой отец больше уже не говорит мне «Норма», а «мисс Норма». Представляю себе его гнев, когда он узнает, что я ради тебя решила покинуть Америку.

Бентли.Да... Только я подержу, а ты сойди со стула, я передвину его сюда. Вот так. Теперь влезай.

Норма прибивает гвоздик с правой стороны.

Он перестал даже переписываться со мной. Видно, качество его отцовской любви не выше качества шоколада в его мага­зине.

Норма.Ой, стукнула по пальцам! Бентли. Подожди минутку! Том!

В полуоткрытую дверь пролезает каска и дуло автомата. К губам солдата прилипла погасшая сигарета.

У вас там должен быть молоток побольше.

Голова исчезает.

Норма.Насколько я знаю, твой отец хотел и мог освобо­дить тебя из армии.

Бентли. Да, только я этого не хотел. Норма.Тебя очаровали(показывает молотком на рисун­ки)...эти фрейлейн?

Бентли(пожимая плечами).Это, Норма, мои последние натурщицы.

Норма.Последние... Бентли.Я больше писать не буду. Норма.Эдвин! При твоих способностях... Бентли.В том-то и дело, что их у меня нет. Я, наконец, понял это и отказался от почетного звания дилетанта. «Все или ничего», говоря словами одного из героев Ибсена. Иначе говоря, я слишком люблю искусство, чтоб опошлять его знакомством с моей особой.

Голова опять появилась в дверях. Том, целясь, бросает молоток прямо в руки Бентли и опять исчезает.

Лучше уж работать помощником непризнанного Шерлока Холмса в лице этого буйвола Петерсона.(Подает молоток Норме.)

Норма(осторожно забивает гвоздик).Не забудь, Эдвин, что я бросила в Нью-Блекгерсте одинокую мать.

Бентли(целует Норму в щеку).Люблю тебя, как и когда- то любил.

Норма.Тем более не понимаю, почему ты не хотел вернуть­ся домой.

Бентли.Ты слишком много требуешь от меня, крошка. Добровольно удрать от одуряющей американской скуки за тем, чтобы немного спустя так же добровольно броситься в ее объя­тия? Нет, лучше уж охотиться за скальпами в джунглях и прериях послевоенной Европы! Здесь по крайней мере без особых пре­пятствий можно возрождать романтические традиции наших предков той золотой эпохи, когда они даже не предчувствовали, что их ждет карьера лавочника.

Входит майор Петерсон, лет 50-ти, среднего роста, с красным, чуть одутловатым лицом и рыжей щеточкой под маленьким, слегка вздернутым носом. Он из тех пожилых людей, что хотят и умеют бороться против ожирения с помощью гимнастики. Его движения, энергичные и угло­ватые, становятся мягкими и кошачьими, когда в майоре просыпается охотник.

Бентли.А вот и главный охотник. Сэр Джеральд Петер­сон — мисс Норма Фанси, моя невеста, корреспондент нашей газеты «Старз энд Страйпс».

Петерсон.Ага! Как поживаете, мисс? Как вам нравится наша Европа?

Норма.Я еще не успела присмотреться к ней, сэр.

Петерсон.Только не смотрите на нее сквозь очки лейте­нанта Бентли, мисс.

Норма и Бентли спрыгивают на пол и несут стол на место, открывая батарею всевозможных бутылок под кроватью.

Норма.Почему, сэр?

Петерсон(указывая на бутылки).У вас будет двоиться в глазах.(Снимает пальто, вешает его на стенку, аккуратно складывает пилотку и прячет в карман, потом подходит к столу, садится и достает из кармана связку ключей.)

Бентли.Не будьте, майор, слишком скромны. Половину этой батареи опустошили вы.

Петерсон(официальным тоном).Я это делаю исключи­тельно в после служебное время, мой дорогой.(Достает из ящика газеты и вытирает стол, потом снимает с бюста Гете каску.)

Норма(желая переменить тему разговора).Не скажете ли вы, джентльмены, где я могу вымыть руки?

Бентли.Второй коридор налево, Норма. Однако вода в этом заколдованном городе бывает только после захода солнца. Придется тебе сполоснуть их виски.(Берет с пола бутылку.) Правда, если не ошибаюсь, это собственность майора, но надеюсь, что он за это не выгонит меня со службы.

Петерсон.Я вас, дорогой мой, давно бы выгнал,— ваше счастье, что вы ничего не делаете.(Достает из третьего ящика пружинный прибор для гимнастики.)На ваше место мне могли бы прислать кого-нибудь похуже вас, а так по крайней мере вы хоть не мешаете мне, а ваше ничегонеделание дает мне гарантию, что вы не берете взяток.

НормаСмоет руки виски).Сэр...

Бентли.Майор совершенно прав, Норма! Боюсь только, что мое благородство найдет мало последователей. С появлением Трумэна в Белом доме процесс очиновничания Америки так прогрессирует, что недалек тот час, когда у нас, кажется, будет больше желающих брать взятки, чем желающих давать их. А тогда, пожалуй, наша страна очутится на пороге национальной катастрофы.

Петерсон(мрачно).Вы злоупотребляете свободой слова, Бентли. Ваше счастье, что дальше слов вы не идете! Бентли.Будьте откровенны: и ваше тоже, майор! Норма(нервно вытирает руки зеленым армейским поло­тенцем, которое подал ей Бентли).Я не узнаю тебя, Эдвин! И неужели вы, джентльмены, не могли найти более достойной темы для разговоров?

Петерсону, который подошел к окну с гимнастическим прибором и начал гимнастику с приседанием.

Ага! Не могу ли я попросить у вас небольшое интервью для газеты?

Петерсон.Интервью?

Норма кивнула головой.

Пожалуйста.

Норма достает из сумки блокнот, и, по мере того, как Петерсон говорит, она записывает. При этом Петерсон ни на минуту не прерывает своих гимнастических упражнений.

Органы американских оккупационных властей делали и делают всевозможные усилия для того, чтобы идеалы американской демократии и гуманности пустили глубокие корни в опустошен­ные гитлеризмом души немецкого населения.

Бентли отошел в глубь ниши, налил виски и выпил. Не выпуская бутылки из рук, он внимательно слушает слова Петерсона.

Сделано уже немало. Все немецкие демократические партии от христианских демократов до, кхе-кхе, коммунистов имеют полное и ничем не ограниченное право проповедовать свои истины при условии, что эти истины не противоречат политике оккупацион­ных властей. Одновременно опираясь на закон денацификации, мы проводим последовательную работу с остатками гитлеризма, и недалек тот час, когда перевоспитанная нами Германия будет способна занять надлежащее место в семье великих демократий Запада...

Бентли выпивает еще виски.

Норма.Простите, сэр! Вы... никогда не работали в газете?

Петерсон.Всю жизнь только в полиции. А что?

Норма.А то, что вы говорите как-то очень по-газетному.

Петерсон.Достаточно прочесть несколько номеров наших газет, чтоб знать на память, как и что надо для них го­ворить. Что вас интересует, мисс?

Норма.Будьте любезны, скажите мне что-нибудь о пере­мещенных лицах.

Бентли поставил бутылку на пол. Петерсон повернулся грудью к окну и дышит полными легкими.

Петерсон.Наши власти окружили самаритянской заботой несчастных перемещенных, преобладающее большинство которых не желает возвращаться домой, принимая во внимание политические условия, которые сложились на их родине. Желая обеспечить этим людям спокойное, счастливое будущее, наши верховные органы добились того, что сегодня перед ди-пи, то есть перемещенными, широко открыты ворота стран, где чувствуется недостаток рабочих рук...

Норма.Простите, сэр, действительно ли Ди-пи не хотят вернуться на родину?

Бентли(иронически).Тебе уже сказали, Норма...

Петерсон(энергичным движением закрывает окно). А вы сомневаетесь?

Норма.Откровенно говоря, да.

Петерсон(возвращаясь на свое место, прячет гимна­стический прибор в ящик).Не советую, не советую, если хотите, чтоб ваши корреспонденции печатались.

Норма.О! Это звучит, как угроза.

- Петерсон.Нет, мисс. Только как дружеское предо­стережение.(Берет папку с бумагами.)

Норма.Благодарю, а не считаете ли вы, сэр, что наша политика по отношению к перемещенным лицам слегка напоминает торговлю рабами?

Бентли.Ты переоцениваешь компетенцию майора, Норма.

Петерсон(посмотрев исподлобья на Норму). А также и свою собственную, мисс.

Норм а. Пока я еще не знаю, где начинается наша с вами компетенция с бюрократической точки зрения. Я знаю только одно: где начинается компетенция всякого порядочного человека. И потому я интересуюсь и буду интересоваться всем, что может бросить тень на честное имя моей страны.

Бентли.О, узнаю мою Норму!

Петерсон(Бентли с убийственным сарказмом). А через неделю-другую вы, пожалуй, не узнаете ее, или сделаете вид, что не узнаете...

Бентли.Я поражен, майор, вашим даром провидения. Петерсон.Что ж! Поживем — увидим...

Сквозь полуоткрытые двери Том движением головы дает знать, что кто-то пришел.

(Смотрит на часы).Он может войти.

Голова Тома исчезает.

Бентли(снимает со стены куртку).Разрешите, майор, ина этот раз не мешать вам? Я хочу проводить мисс Фанси в отель.

Петерсон.Только поскорей возвращайтесь! Об­стоятельства сложились так, что даже вы сможете быть полезны

Бентли(одеваясь).Я преисполнен гордости, майор.

Входит Цупович. Он расшаркивается перед каждым из присут­ствующих.

Цупович.Добрый день, леди! Добрый день, джентль­мены!

Норма(Бентли).Кажется, я его уже видела. Бентли.Это главарь племени команчей, торгующий скальпами своих одноплеменников. Майор Петерсон — его глав­ный клиент.

Норма(натягивает перчатки). Аты? Бентли.Я — Пилат, умывающий руки... огненной влагой. Оставляю вас наедине. Желаю успеха, джентльмены!

Бентли и Норма уходят. Цупович фамильярным жестом головы спраши­вает, указывая на Норму, кто такая.

Петерсон.Вас это не должно касаться: она — амери­канка. Лучше возьмите себе стул!

Цупович садится.

Как вы могли допустить до этого?

Цупович(разводит руками, отчего его шляпа сползает с колен, и он то и дело подхватывает ее).Рука Москвы, сэр!

Петерсон.Расскажите это своей бабушке. С тех пор, как у вас началась бразильская лихорадка, вас словно подменили. Сколько ж вам платят за голову?

Цупович.Я никогда не забываю своих обязанностей, сэр. (Достает из кармана футлярчик, завернутый в папиросную бумагу, и кладет перед Петерсоном, который вынимает из него большое жемчужное ожерелье).Три тысячи двести пятьдесят швейцарских франков!

Петерсон.Вы с ума сошли, Цупович!

Цупович.Последняя цена, сэр!

Петерсон.Они чешские или венецианские? Скажите откровенно!

Цупович.Настоящие жемчуга,— точнее говоря, «Маргаритес». Фамильные драгоценности гольштейнских герцогов фон Аугустенбург, классический удельный вес две целых шесть десятых.

Петерсон.Это мы еще посмотрим, но не забудьте, мой милый, что они уже потускнели.

Цупович.Ну, что ж! Герцогини также потеют, сэр. Зато это пот аристократический, исторический, хе-хе!..

Петерсон(сдвинув брови).Бросьте ваши кривляния, вы, «европеец»!.. Лучше скажите, как это могло случиться; что Макарову и его друзьям удалось за вашей спиной организовать настоящий заговор?(Гневно.)Где были вы, где был Кучеров, где был, наконец, Белин? Вы -знаете, что это угрожает нам международным скандалом?! Москва — это вам не Франция и даже не Англия; как это ни печально, но с ней даже нам при­ходится считаться. Мы заявили официально председателю красной миссии, что желающих вернуться в Россию в нашем лагере нет! И запомните: не должно и не может быть!

Цупович.О сэр! Вы же знаете, один в поле не воин. Кучеров делает высокую политику, а Белин в лучшем случае меч, ни в коем случае не рука. Вся тяжесть лежит на моих плечах, и — как сами видите...(Указывает на жемчуга.)

Петерсон.Две тысячи франков, больше не дам.

Цупович.О сэр! Вы жестоки!.. Три тысячи франков — последняя цена.

Пауза.

Петерсон.У кого в руках списки?

Цупович.По агентурным данным, они...

Петерсон(ударив кулаком по столу).Меня теперь не интересуют ваши агентурные данные. Я спрашиваю, в чьем кар­мане списки?

Цупович.Через день-два они будут в вашем.

Петерсон.Вы в этом уверены?

Цупович.Так же, как и в том, что это настоящие жем­чуга.

Петерсон(мрачно).Две тысячи двести... и пятьдесят...

Цупович.Недооцениваете мое слово, сэр! Я сказал...

Петерсон(перебивая).Вы все равно заработаете на этих жемчугах столько, что сможете пьянствовать целую неделю на свой собственный счет.

Цупович.Вы преувеличиваете, сэр! Не забудьте, что я оставил дома жену и двух малюток; кроме того, у меня есть также долг перед родиной. Должен же я заработать сто франков.

Петерсон(насмешливо).Что? У вас тоже есть родина? Странно... Ну, две тысячи четыреста. И надоели ж вы мне!

Цупович.Не выйдет, сэр. В Нью-Йорке вы возьмете за эту штучку минимум тысячу долларов.

Петерсон(рассматривает через лупу каждую жемчу­жинку).Что вы думаете сделать с этим... Макаровым?

Цупович(со скрытой иронией).Ждем ваших инструк­ций, сэр.

Петерсон(на секунду отрывает глаза от жемчуга). Напрасно. Никакого отношения к этому я не должен иметь. Поняли?

Цупович.Давно.

Петерсон.Только без глупостей... Смотрите! Я должен вам сказать, что ваши методы расправы с красными ди-пи нам не подходят. Мы никак не заинтересованы в том, чтоб делать из них мучеников. Особенно из Макарова, которого они любят и которо­му верят. Было бы хорошо, если б у самого Макарова даже волосок с головы не упал.

Цупович.О! Это что-то новое!

Петерсон.Вы меня поняли?

Цупович(трет ладонью лоб).Еще не совсем. Но я... по­думаю... Я — подумаю...

Петерсон.Если им удастся отвезти списки в Мюнхен, то мы опять будем вынуждены делать черт знает что, только б не допустить миссию в лагерь.

Цупович(твердо).Имэто не удастся, сэр!

Петерсон.Итак...

Цупович.Салюс реи публице супрема леке. Благо респуб­лики — высший закон. Для Украины я на все готов!

Петерсон.Пошлите вы ко всем чертям вашу географию! Ну, последнее слово?..

Цупович.Две тысячи восемьсот.

Петерсон.Что? Вы прекрасно знаете, мой милый, что я мог бы просто конфисковать этот жемчуг, а тогда...

Цупович(ощетинившись)...а тогда это была бы ваша последняя финансовая операция на нашем прекрасном конти­ненте, сэр!

Петерсон.Слушайте, вы!.. Я вас пристрелю когда- нибудь. А пока что прикажу спустить вас со всех лестниц.

Цупович(превозмогая страх).Боюсь... что и в первом и во втором случае вы будете раскаиваться, сэр, в своей не­осторожности...(Встает и протягивает руку за жемчугом, однако Петерсон торопливо накрывает его рукой.)

Пауза.

Петерео н. Две тысячи шестьсот!

Цупович(вытирая платком лоб).Давайте!..

Петерсон(встает, открывает сейф. Еще раз посмотрев на жемчуг, старательно завертывает его и прячет в кассу. Швы­ряет деньги на стол).Все!

Цупович(считает деньги, потом говорит тоном примире­ния).Надеюсь, сэр, вы останетесь мною довольны.

Петерсон.Идите..

Цупович.А часики... будут?

Входит Бентли.

Петерсон(Бентли).Лейтенант, вы поедете на праздник в Швейцарию?

Бентли(снимая куртку).Нет, на этот раз не поеду.

Петерсон.На этот раз часиков не будет, Цупович.

Цупович(разводит руками).Как жаль! А я рассчитывал по крайней мере на сотню штучек. Ну что ж, тогда в другой раз, уважаемые джентльмены. Желаю весело провести праздник. Мери кристмас!

Петерсон.Ступайте и помните, что бы там ни случилось в ближайшие дни, я с этим ничего общего не должен иметь.

Цупович.О! Я запомню, сэр! Чтоб там ни случилось в ближайшие дни, ваш мундир останется чистым, как слеза святой Женевьевы.(Уходит.)

Бентли(закурив сигарету, ложится на кровать).Я к ва­шим услугам, майор.

Петерсон.Во-первых, я не понимаю, почему вы вдруг отказались провести праздники в Швейцарии. Как вам известно, цены на часики в Берлине все еще растут, а деньги нужны, я думаю, не только мне.(Показывает на батарею бутылок.)Вас смущает присутствие невесты? Можете поехать вместе с ней. Она будет этому только рада.

Бентли.Рада? Почему? Не потому ли, что ее Эдвин, бывшая слава, гордость и надежда города Нью-Блекгерст, превратился в мелкого спекулянта?

Петерсон.К черту! Она должна понять, что в этом бавар­ском городишке не торгуют акциями металлургических пред­приятий!

Бентли.Она должна... и когда же вы, наконец, поймете, майор, что, кроме вас, есть еще люди и другой морали?

Петерсон.Ага! Вы хотите сказать, что мисс Фанси при­надлежит к людям этой морали? Да?

Бентли.Да.

Петерсон.Именно этого я и боялся.

Бентли(лениво поднимается и разговаривает уже сидя). Говорите яснее.

Петерсон.Присутствие мисс Фанси в этом городе не­желательно. По крайней мере в ближайшие дни.

Бентли.Потому, что она моя невеста?

Петерсон.Нет, потому что она журналистка, и к тому же, как я успел заметить, журналистка, не имеющая достаточного жизненного опыта, и...

Бентли.Интересно. Ну?..

Петерсон. ...ипонимает свою профессию слишком при­митивно. Конечно, военная газета не напечатает ничего лишнего. Но есть еще красная пресса, эта только и ждет того, чтоб сделать нас героями скандала. К тому же само появление вашей невесты в роли ангела-хранителя произведет сумятицу и в без того бес­покойных головах красных ди-пи.(С нарастающим гневом.)По­этому поезжайте с ней куда угодно: в Швейцарию, Париж, Копенгаген! Я дам вам десять дней отпуска, одолжу денег на дорогу, до Франкфурта поедете на моем «Адмирале». Я сделаю все, чтоб избавиться от лишних свидетелей.

Бентли.Как вам не стыдно, майор, так панически бояться маленькой девушки!..

Петерсон.Бросьте! Я хорошо знаю эту смесь женской экзальтации с упрямством подростка. Если такая надышится красными доктринами, то начинает карьеру с того, что свяжется с первым попавшимся широкоплечим негром и...

Бентли(вскочив с кровати как ошпаренный).Моя Норма и негр? Вы или с ума сошли, майор, или(схватив Петерсона за грудь)...забыли, что за такое оскорбление иногда расплачивают­ся кровью?

Петерсон(медленным движением руки отталкивает лейтенанта).Вы правы! Простите! Я не хотел оскорбить мисс Фанси.(С иронией.)Кстати, я не знал, что вы так пламенно любите вашу невесту.

Бентли.Конечно, люблю, и эта любовь — моя последняя надежда. Без нее я потерял бы остатки веры в себя и в то, что мы, люди цивилизации, отличаемся чем-то от рыжих псов из книжки Киплинга. Ах, да разве вы способны это понять!

Петерсон.О, прекрасно понимаю! Любовь — в личных интересах. Мисс Фанси должна быть для вас чем-то вроде воз­буждающего средства. Только боюсь, что эта роль ей скоро на­скучит, и она начнет искать человека, который любил бы ее ради нее самой.

Бентли пытается что-то сказать, но Петерсон останавливает его движе­нием руки.

Минуточку! Небольшой дружеский совет: не требуйте от женщи­ны того, что она ищет у вас. И еще одно: любовь, мой милый, никогда не заменит мировоззрения.

Бентли(с сарказмом).А оно у вас есть, майор Петерсон?

Петерсон(выпятив грудь, стоит за столом).Да? Если вам угодно, мировоззрение офицера ее величества новой Амери­ки, всесильной королевы континентов и морей, спасительницы мира, защитницы демократии и свободы...

Бентли(прерывая его).А вы, майор, верный страж и апостол этой демократии и свободы? Да?

Петерсон.Да, и именно поэтому, пока вы носите этот мундир, я имею право требовать, чтобы не злоупотребляли моей слабостью к себе и беспрекословно выполняли все мои прика­зания.

Бентли(подходит к майору).Я узнаю этот апостольский тон. Значит, вы действительно готовите здесь какую-то новую гадость?

Петерсон.Лейтенант Бентли, не забывайте, что вы американец, и к тому же американец среди цветных людей. Мне безразлично, что случится завтра с этими, как вы их сами назы­ваете, краснокожими. Но сегодня они находятся под моей опекой, и я заставлю их скакать так, как этого требуют интересы Соеди­ненных Штатов! Я не знаю и не буду знать сентиментов там, где идет речь об этих интересах. Вы, кажется, уже имели случай убедиться в этом..,

Бентли.О да! Не-од-но-крат-но...

Петерсон.В подобных случаях я не допущу сентиментов, если это коснется и вашей особы, лейтенант. Если я до сих пор терпел кое-какие ваши выходки, то только потому, что вы не при­надлежите к людям, которые делают погоду.(Запирает сейф на ключ.)

Бентли.Вы правы, майор. Я не мастер мокрой работы.

Петерсон.Молчать! Смирно!

Бентли неторопливо вытягивается.

Вы не мастер?.. Хотя вы даже и на это неспособны. А теперь будьте любезны выполнить мой приказ. Надеюсь, я вас пере­убедил, мой лейтенант...

Бентли.Наполовину. Я не хочу быть свидетелем еще одного преступления тем более, что у меня нет никакой возмож­ности предотвратить его.

Петерсон.Я также в этом уверен. Еще что? Бентли.А если, невзирая на мою просьбу, мисс Фанси откажется уехать? Что ж тогда?

Смеркается. За окном вспыхнули фонари.

Петерсон(быстро шагает по комнате).Тогда... мисс Фанси горько раскается в своей неосторожности.

Пауза.

Кстати, чтоб вам не пришло в голову повторить смысл нашего разговора, иначе — суд за разглашение военных тайн! Понятно? Бентли.Понятно.

Петерсон.Вы хотите еще что-то сказать? Бентли.Да. Петерсон.Говорите! Бентли.Я ненавижу вас, майор!

Петерсон(с удивлением поднимает голову).А разве это имеет какое-нибудь отношение к нашей службе? Вы неисправи­мый фантазер, Бентли!(Похлопал его по плечу.)

Телефонный звонок.

(Берет трубку.)Я слушаю. Да...(Покачав головой.)Еще раз повторяю: что бы там ни случилось, я к этому никакого касатель­ства иметь не буду.

Конец первой картины. Занавес.

КАРТИНА ВТОРАЯ

Вечер в трактире фрау Мильх. Горят лампы, за столом перед полной кружкой пива сидит Норма. Она нервно постукивает пальцами по столу. За стойкой Анна делает подсчеты.

Норма(пробует пить пиво, но из этого ничего не выходит, оно ей не нравится).Бррр!..

Анна(не поднимая головы).Я вас слушаю, мисс! Норма.А я ничего не сказала!

Пауза.

Норма.Допустим, что вы любите кого-нибудь и тот кто-то, скажем, любит вас. И вдруг между вами возникает спор и вы называете его надоедливым недотепой. Имеет ли право этот «кто- то» обидеться?

Анна(смеется).Об этом, мисс, вам придется спросить у мужчин. А вот и один из них.

Появляется Боб Фобе р.

Стопроцентный, как он сам о себе говорит.

Боб(Норме).Добрый вечер, мисс!

Норма.Садитесь, сержант.

Боб садится против Нормы.

Что бы вы сделали человеку, который назвал бы вас надоедли­вым недотепой?

Боб.Как?!

Норма.Надоедливым недотепой!

Боб.Я свернул бы этому человеку скулы!

Норма.Ох, вы меня испугали! Даже если бы это вам сказала девушка?

Боб.Девушка?(Махнув рукой.)Девушкам в таких случаях я делаю скидку, мисс. Хе-хе.

Норма.Скидку? Почему?

Боб.Как вам сказать... хе-хе! Если девушка видит, что перед ней настоящий недотепа, то она не только не будет ругать­ся, но и разговаривать не захочет. Ох, мисс! Что это вы? Собирае­тесь пить нынешнее немецкое пиво? Не советую. От него до конца праздников вас будет мучить жажда. Вы можете выпить настоя­щего пива в американском клубе, третий квартал направо. Боже мой, как там сегодня будет весело! А я, как назло, всю-то ночень­ку дежурю. Собачья жизнь!

Анна.Налить вам виски, сэр?

Боб.Благодарю. Увидят с улицы мои ребята и тоже захотят выпить.(Зевает.)И чего это вас, леди, в этот облезлый трактир потянуло? Среди этого пестрого сброда американке не место.

Норма.Именно этот «сброд» меня и интересует, сержант. Я — корреспондентка.

Боб(взглянув на ее нашивки.)А! Извините, не заметил.

Норма.Завтра пойду в лагерь ди-пи. А сегодня подожду здесь, может, их сюда бог пошлет.

Боб.Вряд ли пошлет. Сегодня они празднуют у себя.(Ан­не.)Разве вы не закрываете под рождество?

Анна.Немного позже, когда разойдутся гости фрау Мильх.

Боб (Норме.) Ну что ж, пишите, мисс, пока их еще не растащили по свету, как щенят. А-а! Хотел бы я поглядеть на них через год-два, когда они вдоволь нагостятся у бразильских метисов и британских скопидомов, которые трижды ели бы уже съеденное!

Норма.Вы несправедливы, вы возмутительно несправед­ливы, сержант! Неужели вы не можете этого понять?

Боб(поглядев на нее исподлобья).А вы случайно не из Армии спасения, леди? Я об этом еще сегодня утром подумал. Жаль, что вашей армии не видно было в Арденнах! Вот это было рождество! Из нашей роты человек двадцать в живых осталось. Это был бы урок для вас, леди. До смерти не забыли бы...

С улицы доносится сирена полицейского автомобиля. Раз. Другой.

(Встал.)Нет на вас погибели! Боятся, чтоб я чего доброго без них не клюкнул.(Анне.)А ты что, ворон продаешь? Все равно не куплю.(Подходит к дверям.)А вы, леди, будьте осторожны! По этому городу по ночам упыри бродят.

Норма.О-о, вижу, вижу...

Боб.То-то! Мери кристмас, леди!(Уходит.)

Тотчас же зарычал и стих вдали мотор «виллиса». Норма встала и быстро подошла к Анне.

Норма.Послушайте! Прежде всего... я хочу просить у вас извинения за этого нахала сержанта и за всех ему подобных. Я не хочу, чтоб вы плохо думали о нас, американцах. Я недавно при­ехала в Европу и, поверьте, не узнала своих земляков. Может, это сделала война, не знаю. Я вообще мало, очень мало знаю и еще меньше понимаю и только здесь в этом убедилась. Там, дома, нам говорили совсем другое, и я думала, что так относиться к людям могут только невежды из Каролины. После того как я побывала сегодня у вас, после того как я поговорила еще кое с кем, я все время мучительно думала: неужели в простых душах наших людей поселился упырь нацизма? И неужели всем нам только кажется, что мы идем вперед, а на самом деле — давно уже сби­лись с пути и возвращаемся во мрак минувших веков?! Вот какие вопросы встали передо мной в этот самый печальный в моей жизни рождественский вечер, и я не могу найти ответа.

Анна(пристально смотрит на Норму).Этот вечер для нас также невеселый и был бы еще печальнее, если бы не вмешатель­ство одной американки...(Улыбнулась.)Очень похожей на вас, мисс. Сержанта Фобера справедливо прозвали «Медвежьей лапой».

Норма.Ах, вы об этом... Боюсь, что я оказала вам мед­вежью услугу; он, видимо, из тех, которые умеют помнить и мстить.

Анна.Есть хуже его, мисс.

Норма.Я вас понимаю. Действительно, он только сержант. Как же все это отвратительно! И, главное, зачем, ради кого и чего все это творится?..

Анна.Не знаю. За последние годы я разучилась думать. Вы вспомнили про упырей,— может, для них это и делается. Про упырей мне рассказывала еще бабушка. Я думала, что это только сказки. Но в тысяча девятьсот сорок первом году я уви­дела их впервые. У них на шапках были мертвые головы. Они говорили, смеялись и пели, как живые люди, но от них несло могилой. Ваши не носят на фуражках мертвых голов, о нет! Одна­ко я их боюсь, как боялась тех. Мисс! Я не знала раньше, что такое страх, но вот прошло целых пять лет, как он днем и ночью, да, днем и ночью сжимает мое сердце. Я была одинокая и бес­помощная, теперь в мою жизнь вошел Андрей. Я надеялась, что мне будет легче. Но нет! До сих пор я боялась за себя, а теперь дрожу и за него. Он наш, он гордый, он севастопольский моряк, а они хотят сделать из него послушную охотничью собаку. Ни­когда этому не быть!..

Пауза.

Норма(взяв ее руку).Клянусь вам именем моей матери, честной американки, что я скажу миру всю правду и о вас, и о вашем Андрее, и о тысячах, десятках тысяч таких же несчастных, как вы. Я все скажу моей стране, скажу и то, что Европа не освобождена ни от нищеты, ни от страха, хотя за это, именно за это воевали наши солдаты. Я не политик, но я знаю, как трудно будет мне это сделать. Все же я верю, что не буду одинока, что найду друзей и здесь и по ту сторону океана...

Входит Бентли.

(Бросается к нему.)Эдвин!..

Бентли(вытирая платком лоб).Уф! Наконец-то я нашел тебя... Машина испортилась, и пришлось обойти полгорода.

Норма опустила голову и медленно вернулась на свое место. Анна с бу­магами перешла на другую сторону сцены.

Норма.Я сочувствую тебе, Эдвин. Только не понимаю, зачем ты так старался?

Бентли.Майор приглашает тебя на рождественский вечер.

За сценой прозвучала рождественская песня «Тихая ночь, святая ночь...»

Ее поют мужские и женские голоса. Короткая пауза.

Хорошо, Норма. Я больше не буду настаивать.(Вздохнув.)Хо­чешь, встречай праздник в этом скверном городишке.

Норма.Спасибо, ты очень любезен. А не лучше ли было бы нам отпраздновать этот вечер вместе? Мы так давно не виделись.

Бентли.Я понимаю. Тебе майор также успел опротиветь.

Норма.Ах, не то, не то...

Бентли(избегая взгляда Нормы).Но сама знаешь: в преступном мире тоже есть свои правила приличия,— кстати, единственные правила, которые майор Петерсон почитает как святыню. (Смотрит на часы.)Итак...

Норма.Погоди минутку. Я хочу спросить тебя: если бы я, Норма Фанси, дочь учительницы из небольшого американско­го города Нью-Блекгерст начала войну с твоим всесильным майором, ты поддержал бы меня?

Бентли.Войну? Во имя чего?

Норма.Ты прекрасно знаешь во имя чего.

Бентли.Боюсь, что ты проиграла бы эту войну в первой же битве.

Норма.Я не об этом тебя спрашиваю, Эдвин!

Пауза.

Бентли(вытянувшись смирно).Приказывай, Норма! Я на все готов.

Норма.Это не романтическая поза?

Бентли.Романтическая? Может быть. Поза? Ни в коем случае. Теперь все зависит от тебя, Норма. Если ты сумеешь воскресить бывшего Эдвина Бентли — хвала тебе!

Норма(очень взволнованная, подходит к Анне и платит за пиво: потом пожимает ей руку).Поверьте слову американки, мисс Робчук: мы — ваши друзья и останемся ими до конца, как были во время войны, потому что с вами — правда.

Анна.Я верю вам.

Норма.Что бы там ни было, что бы ни ожидало вас и... нас, мы будем с вами друзьями. Передайте эти слова вашему другу. Мери кристмас, мисс Робчук!

Анна.Мери кристмас, мисс!

Входит Андрей.

А вот и он!

Норма(подходит к Андрею).Мери кристмас, мистер Макаров!(Подает ему руку.)Вот вам моя рука.

Бентли смотрит на часы.

На ее помощь вы можете рассчитывать всегда и везде. Будьте счастливы.

Андрей.Будьте счастливы, хорошая девушка!

Норма и Бентли уходят.

Андрей(кивнув головой им вслед).Отважная! Еще не обожгла крылышек.

Анна.Андрей! Час назад приходил сюда Дуда, просил передать, чтоб ты не ночевал в лагере. Был обыск. Даже солому твоего матраца перетряхнули. Военная полиция арестовала Климюка и Бондаренко: говорят, у них нашлись старые советские газеты.

Андрей.Ну что же! Это значит, нам надо спешить!

Анна.Дуда считает, что они искали список.

Андрей.Это так.

Анна.Ты должен подумать о ночлеге, Андрей!

Андрей.Я уже думал. Переночую у знакомого немца- антифашиста. Он работает шофером -у американцев. Обещал меня подкинуть на ближайшую железнодорожную станцию. Садиться на поезд здесь было бы неосторожно.

Анна.Список все еще у тебя?

Андрей.А как же!

Анна.Тебя могут задержать на улице и обыскать, лучше оставь его до утра у меня, я его спрячу, а в случае чего сумею уничтожить. На рассвете сойдешь с машины на углу улицы, по­стучишь три раза ко мне в окно, я тихонько выйду к воротам и передам тебе бумаги.

Андрей.И ты уверена, что тебя они сегодня оставят в покое?

Анна.Я уже сказала тебе: они не найдут ничего, а на улице ты не успеешь уничтожить бумаги.

Андрей(после короткого колебания достает конверт, кладет его на стол и прикрывает ладонью).Спрячь поскорее!

Анна прячет конверт в сумку.

А теперь прощай, Анна, мне далеко идти.

Анна.Иди, милый!.. А обо мне не беспокойся, я сумею постоять за себя и за всех нас.

Андрей.Берегись, Анна, особенно Белина. Этот гит­леровский бургомистр и надсмотрщик с завода Шайблера поче­му-то не идет у меня из головы.

Анна(не спуская встревоженного взгляда с Андрея).Те­перь он мне не страшен.

Пауза. Андрей, склонившись над стойкой, взял обеими руками ее голову, крепко поцеловал ее в губы, пожал руку и быстро направился к две­рям, где столкнулся с Белиным. На этот раз Белин в черной кожаной куртке и в такой же шапке. Рождественская песня за стеной стихает.

Анна.О!..

Белин.Куда это вы так спешите, господин Макаров? Там дождь.

Андрей.Ничего, не растаю. Пропустите! Белин(уступая дорогу).Гляди, какой бесстрашный! За­был, что смелого волки съели.

Андрей.Нет, не забыл! Но и вы не забывайте, Белин: от Анны руки прочь! Ищите счастья на другой улице и там гу­ляйте вволю, пока не пришел день, когда вас раздавят, как ти­фозную вошь...(Уходит.)

Белин(взволнованно смотрит ему вслед, потом медленно приближается к Анне).Ты слыхала, стерва, что сказал мне твой... (Хочет схватить ее за руку.)

Анна подалась назад, инстинктивно прижала сумку к груди.

Ага!.. Ага... понимаю. Значит, уже продалась им.

Анна.Продаются только люди вашей породы, господин... обер!

Белин.Так... так... Ну, а теперь шабаш, Анна! Теперь шабаш!(Ударил ладонью по стойке.)

Анна, судорожно прижимая сумку к груди, охваченная внезапным страхом, пятится к ступенькам. Открывается дверь из квартиры, и вы­ходит фрау Мильх. Неуверенные шаги, которыми она спускается по ступенькам, показывают, что она пьяна.

Фрау Мильх(напевая «Тихая ночь, святая ночь...»). Как хорошо, что гости ушли, и без них голова трещит. Фрейлейн Анна, я вижу на столе кружку с недопитым вином, уберите, пожалуйста.

Анна уносит кружку с недопитым вином, выливает его и, не выпуская сумки из-под локтя, моет посуду. Белин, не отрывая глаз, следит за ней.

Выпейте, герр Аркадий. Белин.Стакан виски!

Фрау Мильх.Ой, как много!.. Я выпила полстакана, и то ударило в голову. Но для вас это капля в море, герр Аркадий! Я знаю, я хорошо знаю...(Наливает.)Пейте на здоровье! Желаю счастья!..

Белин выпивает.

Вот так, вот таким я помню моего Аркадия? Пом-ню!

Белин пытается тоже улыбнуться.

Можете идти отдыхать, фрейлейн Анна. Я сама запру двери. Анна.Спокойной ночи, фрау Мильх!

Белин оловянным взглядом провожает ее.

Белин (про себя, сжимая кулаки). Шабаш...

Фрау Мильх(грозит ему пальцем).Ой, не точите зубы, герр Аркадий! Не лезьте в беду. У этой вашей кукушечки острый клюв; чего доброго, и на смерть заклевать может... Белин(насторожившись).Глупости! Фрау Мильх(подходя).Слушай, Аркадий! Хоть ты меня бил, хоть бросил меня, когда я стала не нужна тебе, я все же люблю тебя. И потому(оглянувшись)говорю тебе, берегись, не связывайся с этой девушкой. Моряк, или как его там, подарил ей вот такой кинжал. Я не хочу, чтоб из-за первой встречной мой Аркадий отправился на тот свет.

Белин.Постой, кинжал... с костяной ручкой? Фрау Мильх.Да. С костяной ручкой. Таким кинжалом ударишь раз — и капут.

Белин.Раз...(закрывает правой ладонью глаза.)

Фрау Мильх гладит его руку, которая лежит на стойке, но он инстинк­тивно отодвигает руку и, подумав, кладет на прежнее место.

Фрау Мильх.Аркадий! Ах, Аркадий!.. Белин.А бумаг он ей никаких не давал? Фрау Мильх.Может, и давал,— не знаю, Аркадий. (Не отрывая от Белина пьяных глаз.)Я увидела кинжал и по­чему-то подумала: «Это, наверно, на моего Аркадия...» Белин.Довольно!

Пауза.

Ключ... при тебе?

Фрау Мильх(всплеснув руками).Ох!.. А как же! Тут, тут.(Взволнованно ищет по карманам; наконец находит ключ и отдает его Белину.)Все-таки... все-таки... я дождалась тебя... Белин(подносит палец к губам.)Только смотри... Фрау Мильх.Я понимаю. Будь спокоен. Она ничего не услышит. Через полчаса она будет спать на кухне как убитая. Не задерживайся, я буду ждать тебя, только закрою ресторан.

Белин(вперив взгляд в дверь, за которой недавно исчезла Анна).Она... будет спать на кухне. Виски!..

Фрау Мильх торопливо хватает бутылку, в дрожащей руке бутылка мелко дребезжит, ударяясь о край стакана.

Осторожно, не разлей! Довольно!(Выпивает и быстро уходит на улицу.)

Фрау Мильх поправляет прическу. Напевая «Тихая ночь, святая ночь...», запирает все шкафы, затем первые и вторые двери на улицу. Как раз в то время, когда она собиралась повесить за скобу большой замок, рядом раздался отчаянный крик; через несколько секунд второй, который сразу оборвался. Охваченная ужасом, фрау Мильх выпустила из рук замок, метнулась в противоположную сторону сцены и там прижалась к стене. Медленно приоткрылась дверь, и из-за нее потянулась к выклю­чателю мужская рука. Свет гаснет, по стене запрыгало пятно от карман­ного фонарика. Когда оно, наконец, нашло фрау Мильх и осветило ее искаженное ужасом лицо, послышался громкий шепот: «Если хочешь жить, молчи!..» Фонарик гаснет; после небольшой паузы фрау Мильх при бледном свете уличного фонаря медленными шагами направляется к двери, ведущей в квартиру, отворяет ее, включает свет и в то же мгнове­ние с криком вбегает назад. Путая ключи, она открывает двери на улицу и с порога кричит.

Фрау Мильх.Полиция!! Полиция!!!

Быстро приближается вой полицейской сирены.

Занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Декорация первой картины второго действия. Бутылки исчезли, закры­тые нарядной рождественской елкой. Утро. За столом сидит майор Петерсон, около него Бентли. У дверей стоит Том.

Петерсон.Введите убийцу!

Том входит и вводит Андрея. У арестованного забинтована голова, на руках наручники.

Вы уже протрезвились, Макаров? Андрей.Я не был пьян.

Петерсон.Вы меня не так поняли. Конечно, спьяна с та­кой тонкостью не убивают. Я хотел спросить, одумались вы или будете продолжать рассказывать нам, будто не вы убили перемещенку Анну Робчук?

Андрей(глубоко взволнованный).Нет, я не одумался, как ни старались заставить меня одуматься ваши полицейские...

Петерсон.Значит, вы отвергаете обвинение в убийстве Анны Робчук? Так?

Андрей.Не только отвергаю, но и обвиняю. Петерсон.Любопытно! Кого?

Пауза.

Андрей.Кровь моей Анны падет на ваши головы, господа американцы.

Бентли(вскочив с места).Макаров!..

Петерсон.Спокойно, Бентли! Прошу вас сесть. Бентли.Майор! Вы требуете, чтоб я спокойно сидел, когда оскорбляют что-то большее, чем так называемую честь нашего мундира. Или — или! Или это клевета, тогда...

Петерсон.Лейтенант Бентли! Я лишаю вас слова!

Бентли садится.

(Андрею.)Какие у вас основания говорить так, Андрей Макаров?

Андрей.Моя Анна только вам и вашим... белинам могла быть помехой.

Петерсон.Почему именно нам, Андрей Макаров?

Пауза.

Вы молчите? Я вас понимаю. Значит, это был только ваш нелов­кий маневр. Никаких оснований так говорить у вас, конечно, нет и быть не может.

Андрей(убежденно).Нет... они у меня есть! Петерсон(тихо).Какие же, какие, Андрей Макаров?..

Андрей пристально смотрит на Петерсона, как будто хочет прочесть что-то в. его глазах, но взгляд майора не говорит ничего, и Андрей опус­кает голову.

Петерсон.Вы, перемещенцы, особенно вы, Андрей Ма­каров, не имеете оснований упрекать нас, американцев. После того как полицейские задержали вас на вокзале, мы должны были отправить вас под конвоем обратно в английскую зону. Лейтенант Бентли сжалился над вами, и мы разрешили вам оставаться здесь, дали приют и возможность честного заработка.(Пожав плечами.)Что ж, мы не знали тогда, что помогаем убийце.

Андрей(мрачно).Это все, что вы хотели сказать?

Петерсон.Нет, еще не все.(Достает из ящика стола кинжал и бросает его на стол.)Ваш?

Андрей.Мой...

Петерсон.На нем — кровь Анны Робчук!

Пауза. Андрей медленно подходит к столу, наклоняется, по щеке его покатилась слеза.

Петерсон(ударив кулаком по столу.)Довольно! Кинжал ваш?

Андрей движением головы говорит «да».

А теперь расскажите нам, каким образом этот кинжал попал... в сердце Анны Робчук?

Андрей (тихо). Не знаю. Петерсон. Ага!

Бентли.Может быть, вы дали его кому-нибудь?

Андрей.Да.

Петерсон.Кому?

Андрей.Анне.

Петерсон.Зачем?

Андрей.Для самозащиты.

Петерсон.А потом она — хотите сказать — вручила кинжал убийце? Так? Лейтенант Бентли, пишите: «Арестованный упорно отклоняет обвинение в убийстве, однако он не может объяснить, каким образом его собственный нож стал орудием смерти Анны Робчук».

Бентли.Разрешите, майор.

Петерсон.Допрашиваю я, Бентли.(Андрею.)Не помни­те ли вы...

Входит Норма.

Норма.Можно?

Петерсон.Пожалуйста, мисс Фанси. Будьте свидетелем своего собственного поражения. Сейчас вы узнаете, на что спосо­бен ваш протеже.

Норма.Макаров?! Петерсон.Садитесь, мисс Фанси.

Пораженная и растерянная Норма садится около елки и все время живо реагирует на все.

Петерсон(Андрею).В котором часу вы вошли в квар­тиру фрау Мильх?

Андрей.Я вообще туда не входил.

Петерсон.Ага! Зачем же вам понадобился(достает из ящика стола ключ)...этот ключ?

Андрей.У меня этого ключа никогда не было. Петерсон(вздохнув, положил на стол золотую брошку). А откуда взялась в кармане вашей куртки золотая брошка? Андрей.Я этого туда не клал.

Петерсон.Хорошо.(Тому.)Позовите сюда сержанта Фобера!

Том, открыв двери, движением руки зовет свидетеля. Входит Боб.

Сержант Фобер! Перед лицом всемогущего бога спрашиваю вас: будете ли вы говорить правду и только правду? Боб.Да, сэр.

Петерсон.В котором часу вы прибыли на место преступ­ления?

Боб.В двенадцать часов пятьдесят две минуты, сэр. Петерсон.И что вы увидели?

Боб.Официантка трактира «Под золотым орлом» лежала мертвой на своей кровати. В ее груди...(Показывает на кинжал.)

Норма.Анна Робчук... убита!!

Петерсон(опустив печально голову).Да, мисс Фанси, она пала жертвой зверского убийства.

Норма.И вы думаете, что это сделал он — Макаров?!

Петерсон.Спокойно, мисс Фанси, спокойно! Пока я еще ничего не думаю. Лучше предоставим слово фактам.(Бобу.) Что еще бросилось вам в глаза, сержант?

Боб.Следы борьбы, сэр.

Петерсон.Какие именно?

Боб.Рубашка в нескольких местах была разорвана. Левый глаз налит кровью, одеяло лежало на полу.

Петерсон.Следов грабежа не обнаружили?

Боб.В спальне фрау Мильх один ящик комода был вы­рван вместе с замком. В нем я не нашел ничего.

Петерсон.Так, что ж вы предприняли потом?

Боб.Сообщил об убийстве в комендатуру военной полиции, вам, сэр, и дирекции немецкой полиции.

Петерсон.Когда и где вы задержали Макарова?

Боб.Его задержали мои молодцы, когда я осматривал место преступления. Он стоял около трактира.

Андрей.Ложь!

Петерсон(Бобу).Что вы нашли в его карманах?

Боб.Документы, восемь фунтов стерлингов, сорок семь немецких марок и двадцать пфеннигов, пачку американских сигарет, спички, эту брошку и ключ, который оказался ключом от квартиры фрау Мильх.

Петерсон.Вы лично обыскивали его?

Боб(смущенно).Да, сэр...

Андрей.Неправда! Кроме вас, по моим карманам шарил еще Белин.

Бентли.Кто? Белин?

Петерсон(поднял брови).Это правда, сержант?

Боб(смутившись).Нет, сэр, я... знаю правила.

Бентли.Откуда там взялся Белин?..

Боб.Это был... прохожий. Он помогал нам задержать пре­ступника, когда тот вырывался.

Андрей.Врешь! Я и не думал вырываться...

Петерсон.Молчите, Макаров!

Бентли(Бобу).А Белина вы обыскали?

Петерсон(поспешно).Этот вопрос не по существу, лей­тенант.

Бентли.Мне кажется, сэр, что сержант нарушил элемен­тарные правила...

Петерсон.Разрешите мне, лейтенант, решать, что было правильно в поведении сержанта, а что нет...(Тому.)Свидетель Белин здесь?

Норма.Это возмутительна!

Петерсон.Не забывайте, мисс Фанси, что вы здесь только гость.

Том приводит свидетеля. Белин одет так же, как был одет накану­не утром. Он снимает шляпу и кланяется.

Петерсон(Белину).Каким образом вы очутились на месте Преступления?

Белин(откашлявшись).Было около восьми часов вечера, когда я вышел из ресторана фрау Мильх. Я человек одинокий, мне некуда было идти, и я решил прогуляться по городу.

Бентли.В такой дождь прогуляться?

Белин(унего испуганно забегали глаза, но подбадриваю­щее движение головы майора Петерсона успокоило его).О да! Именно в дождь я больше всего люблю бродить по улицам. (Улыбаясь.)Этак, без цели, ради настроения. Как вдруг слышу, кто-то кричит: «Полиция, полиция!» Я побежал и увидел сума­тоху, как раз в эту минуту из трактира «Под золотым орлом» вышел многоуважаемый сержант Фобер. Он спросил меня, узнаю ли я задержанного преступника.

Бентли.Откуда вы узнали, что это преступник?

Петерсон.Еще раз прошу вас, больше того — при­казываю вам, Бентли, не мешать мне!

Бентли.Прошу учесть, майор, что Белин — личный враг Макарова!

Норма.Сержант Фобер также!

Петерсон.Еще одно слово, мисс, и я попрошу вас выйти.(Белину).Вы увидели, что задержанный сопротивля­ется полицейским, не так ли?

Белин.О, да, да!.. Он... хотел вырваться из рук...

Андрей.Неправда!

Петерсон(Белину).И вы помогли полицейскому обез­вредить его?

Белин.Так, так, сэр, я помог...

Петерсон.Арестованный говорит, будто вы тоже обыски­вали его, это правда?

Белин(взглянув на Боба).Нет, сэр.(Опять взглянув на Боба.)Нет, я не обыскивал его...

Петерсон.Ясно.(Андрею.)Во всем, даже во лжи, надо знать меру, Макаров. Кстати, может, вы нам скажете, что вы делали именно в эту минуту около трактира «Под золотым орлом»?

Андрей.Когда я вышел из трактира, в нем остался только Белин. Я хотел пойти домой, но страх за Анну не давал мне покоя. Я вернулся с полдороги и, когда подошел к углу Бишоф штрассе, услышал крик фрау Мильх...

Петерсон.Довольно! Надо было выдумать что-нибудь пооригинальней, Макаров! А почему вы это так боялись за Анну?

Андрей.Белин точил зуб против нас, он ухаживал, а ни­чего не вышло. А от такого, как Белин, можно всего ожидать. Белин.Вы слыхали, сэр,— он оскорбил меня. Петерсон (махнул рукой).А другой причины боязни у вас не было?

Андрей молчит.

Вы ничего не спрятали у Анны Робчук?

Андрей (впился глазами в майора).Нет. Петерсон (не скрывая гнева).Тем хуже для вас! Бентли.Я вас не понимаю, майор.

Петерсон.Успокойтесь! Впоследствии все поймете. А впрочем, этот вопрос можно в протокол не вносить. Норма.Я начинаю понимать.

Петерсон (осознает свой промах, и это еще более усили­вает его раздражение).Я вас предупредил, мисс Фанси. Норма (поспешно).Простите, майор. Петерсон.Я не бросаю слова на ветер, мисс. (Тому.) Позовите последнего свидетеля.

Входит фрау Мильх, боязливо озираясь вокруг. Отвечая на вопросы, она почти каждый раз смотрит искоса на Белина.

Петерсон.Садитесь, фрау.

Том подставляет ей стул.

Фрау Мильх.О, благодарю, сэр! Петерсон.Вы узнаете арестованного? Фрау Мильх (не скрывая удивления).Арестованного? Господин Макаров! Боже мой! За что это вас?!

Петерсон.За убийство вашей официантки Анны Робчук, фрау.

Фрау Мильх (с ужасом).Ах... Бентли.Вы считаете, что ее убил кто-то другой? Фрау Мильх.Я-., не знаю, сэр, ничего. (Опустила го­лову.)

Петерсон.Макаров часто бывал в вашем трактире? Не так ли?

Фрау Мильх.Да, сэр.

Петерсон.Вы знали о его романе с Анной Робчук?

Фрау Мильх.Да, сэр.

Петерсон.Вы Макарова хорошо знали?

Фрау Мильх.Нет, я хорошо знала Анну. Это была чест­ная девушка.

Петерсон.Запишите это, Бентли! (Фрау Мильх.)Если бы Анна Робчук, ну, скажем, увидела, что кто-то покушается ограбить вашу квартиру, она допустила бы это?

Фрау Мильх.Да что вы, сэр! Анна? Никогда!

Петерсон.Пишите, Бентли! (Фрау Мильх.)А если бы это пытался сделать Макаров?

Фрау Мильх.Макаров?.. Анна была честная девушка, сэр!

Петерсон.Понятно. И за это она заплатила своей жиз­нью. (Показывает на брошку.)Ваша брошка?

Фрау Мильх.Моя.

Петерсон.Где вы ее хранили?

Фрау Мильх.В ореховом комоде.

Петерсон (откинувшись на спинку кресла). Картина ясная!

Бентли.Еще не совсем, майор! (Фрау Мильх.)Больше никаких ценностей у вас там не было?

Фрау Мильх растерянно молчит. Белин все время не сводит с нее глаз и едва заметным движением головы подсказывает ей ответ.

Фрау Мильх.Не знаю... Нет, сэр, не было.

Бентли.Вы сначала сказали «не знаю». Взвесьте, фрау Мильх, в ваших руках сейчас жизнь человека!

Фрау Мильх плачет навзрыд.

Петерсон.Такие методы недопустимы, Бентли! Вы тер­роризируете свидетелей. Успокойтесь, фрау Мильх! Можете идти, вы нам больше не нужны. Только подпишите протокол...

Фрау Мильх встает.

Бентли.Майор, у меня еще несколько вопросов.

Петерсон.У вас все еще есть сомнения, лейтенант?

Бентли.Думаю, что они будут не только у меня...

Петерсон (насупившись).Спрашивайте, но только ко­ротко и по-деловому. У нас нет времени.

Бентли (фрау Мильх).У Анны Робчук был свой ключ от вашей квартиры?

Фрау Мильх.Нет, сэр. Когда было нужно, я ей давала свой.

Бентли. А вчера вы ей давали ключ?

Фрау Мильх.Нет, сэр.

Бентли.У вас их было два или только один?

Фрау Мильх.Два, сэр.

Бентли.Вы их можете нам показать?

Фрау Мильх (дрожащими руками ищет и находит в сумке только один ключ).Здесь только один. Другой я... видимо, где-то... потеряла.

Бентли.Потеряли?! Когда же? Сегодня? Вчера?

Петерсон.А может, вы дали его вчера Анне Робчук? И... забыли? Ну, подумайте!.

Фрау Мильх.Это... вполне возможно, сэр. Действи­тельно...

Бентли.А может... этот ключ, вместо того чтобы попасть в руки Анны Робчук, как-нибудь попал в руки Белина?

Фрау Мильх (охваченная ужасом).Что... Что вы, сэр?

Белин.Господин майор, это же издевательство над женщи­ной и... и...

Бентли.Скажите лучше, Белин, вы раньше бывали в квар­тире фрау Мильх?

Андрей.Он когда-то жил с фрау Мильх.

Фрау Мильх.О, боже мой!..

Бентли.А вы были когда-нибудь в квартире фрау Мильх?

Андрей.Нет, сэр, ни разу не был.

Бентли.Фрау Мильх, это правда?

Фрау Мильх.Да, я не видела его ни разу в своей квар­тире.

Петерсон.Однако он мог бывать, когда вас не было до­ма, так?

Фрау Мильх.Да, сэр.

Бентли (Бобу).В комнате фрау Мильх был открыт только один ящик?

Боб.Да, сэр. Другие были заперты. Я тщательно осмотрел все комнаты.

Бентли.Значит, грабитель хорошо знал, где что ле­жит?

Боб.Очевидно, сэр.

Бентли.Почему же вы сразу надели Макарову наручники и одновременно нисколько не заинтересовались Белиным? По­чему?

Боб.Мне казалось, что это мог сделать только Макаров. А впрочем, преступник не лез бы сам на рожон.

Бентли.Вам казалось? Хорошо! А Макаров, по-вашему, не лез на рожон? Вы, что ж, поймали его с поличным?

Петерсон.Лейтенант, вы не адвокат!

Бентли.Прошу прощения, майор, но я надеюсь, что через минуту-две буду... прокурором. (Бобу.)Вы говорите «вам казалось». Не потому ли вам казалось, что вы только вчера сцепились с Макаровым в трактире «Под золотым орлом»? Вы помните, что вы сказали по адресу Макарова, выходя из трак­тира?

Боб (смущенно).Нет, сэр.

Бентли.В таком случае я вам напомню. Вы сказали: «Я все равно с ним расправлюсь». Так?

Боб.Не помню.

Бентли.Сержант Фобер! Вы обещали перед лицом бога говорить правду и только правду. Я вас спрашиваю: ключ и брошку вы сами нашли или вам подбросил их кто-то другой, кто решил сжить Макарова со света?

Белин (замахав возмущенно руками). Господин майор!..

Петерсон.Я отклоняю этот вопрос, Бентли! Сержант уже ответил на него.

Бентли.Фрау Мильх, вы этот кинжал видели раньше?

Фрау Мильх.Да. Я видела его вчера у Анны...

Бентли (вскочив с места). Что?!

Норма (выбегает на середину комнаты и, указывая на Белина, кричит). Вот он!.. Вот он — убийца! Убийца!! Вон он!

Петерсон (вскочил, как ужаленный).Мисс Фанси! Про­шу вас выйти!

Норма.Хорошо, я уйду, майор, но еще вернусь! Я еще вернусь! Пусть я потеряла веру в вас, майор, но еще не потеряла веры в человека, веры в справедливость, и она, справедливость, будет со мной!..

Петерсон.Есть только одна справедливость, мисс, и она называется: Соединенные Штаты Америки! Том, уведите убийцу! (Указывает рукой на Андрея.)

Том кладет руку на плечо арестованного.

Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

В трактире «Под золотым орлом». Утро. За окном падает снег. За стойкой фрау Мильх наливает Бобу виски.

Боб.Наливайте до краев. В нашем баре ребята высосали за праздник все до капельки.

Фрау Мильх.Только умоляю вас, сэр, никому ни слова! Если власти узнают, что я торгую американским виски,— пропа­ла моя головушка.

Боб.Не бойтесь, не скажу... Что ж, я, по-вашему, доносчик, шептун, шпик? Никогда я им не буду и... не был. (Выпил до поло­вины.)Я люблю правду — и только правду. (Выпил до дна.) Фрау Мильх.Я не сомневаюсь, сэр. Боб.Очень приятно! Очень приятно. Но так вы только в гла­за мне говорите, а за глаза... (Махнул рукой.) Фрау Мильх.Что вы, что вы, сэр! Боб (стучит кулаком по стойке).Да, да, да! Я знаю, я... все знаю, но я — молчу.

Пауза.

Как вы думаете, эту... хорошенькую украинку действительно убил... Макаров?

Фрау Мильх (взволнованно).О сэр! Не напоминайте мне этой страшной истории! Я не знаю. Я ничего... ничего не знаю.

Боб.Не знаете? Это так же точно, как вошь кашляет. А впрочем, майор Петерсон должен знать, что и как там было. На то он и майор. Он за все и отвечает. Налейте, фрау, еще!

Фрау Мильх наливает.

Агде Макарову ногу перебили? Тоже не знаете?

Фрау Мильх.Покойница Анна говорила, что под Севас­тополем. Там были страшные бои. Мой покойный муж... (выти­рает слезы)тоже сложил голову в России. Боб.Кто? Ваш муж? Туда ему и дорога! Фрау Мильх.Ох, какой вы жестокий, какой вы жесто­кий, сэр!

Боб. «Жестокий», «жестокий»! А любопытно, кто его — мо­жет, Макаров — пригласил туда в гости. (Трет ладонью лоб.) Постойте, постойте... Под Севастополь?

Входит Цупович в очень хорошем настроении.

Цупович. Гуд мо-онинг, сэр! Гутен морген, фрау Мильх! Фрау Мильх.Гутен морген, герр Цупович!

Боб не отвечает на приветствие Цуповича. Он внимательно следит за каждым движением нового гостя.

Цупович.О! В вашем ресторанчике, фрау, пусто-пусто, зато... (смеется)в кармане густо — что?

Фрау Мильх.О, совсем плохо, майн герр! С того не­счастного случая почти все ваши перестали посещать...

Цупович.Хе-хе! Психология толпы, фрау. Массовый психоз! Что ж, это хорошо! Наука не пропала даром. Наконец, у них нет времени: как раз проходят очередной курс перевоспи­тания. К слову, я советую вам, фрау, заблаговременно подумать о местной клиентуре. Еще полгода, еще год, и от перемещенцев следа не останется. Рассуем их по всем уголкам мира, и тогда они будут значиться только в наших списках или в списках мертвых. Как, например, Анна Робчук.

Фрау Мильх.Господин Цупович, не напоминайте, ра­ди бога!

Цупович.Я вас понимаю... небольшая душевная травма с непривычки. Ничего, пройдет и это.

Пауза.

Скажите, в вашей квартире, после убийства, был, кажется, еще один основательный обыск, фрау Мильх?..

Фрау Мильх.О да, особенно в кухне, где жила покой­ная.

Цупович.Гм, интересно, и ничего не нашли? А о судьбе Макарова за это время никто из перемещенцев не спрашивал?

Фрау Мильх.Нет, господин Цупович, нет, никто не спра­шивал.

Цупович.Невероятно. А вы не забыли?

Фрау Мильх (раздраженно).Нет, господин Цупович, не забыла. Нечего было забывать.

Цупович.Одно вы, вероятно, забыли, что перед богом и нами скрывать ничего нельзя, иначе с вами может стрястись беда.

Фрау Мильх (плачет).Боже, боже! За что такое на­казание!

Цупович.Наша демократия, победившая демократия За­пада, имеет также свои законы: суровые, неумолимые законы... Кстати, скажите, правда ли, что вы только после прихода союз­ников заменили на вывеске черного прусского орла золотым американским?..

Боб (фрау Мильх).Что там лепечет этот собутыльник Белина?

Фрау Мильх (все еще плачет).Хочет знать, не спраши­вал ли кто меня о Макарове. Я говорю, что нет, а этот господин...

Боб (Цуповичу).Хорошо! Вот я, например, тоже хотел бы знать, что будет с Макаровым?

Цупович.Хе-хе! Вы совсем другая статья!

Боб.Почему — другая?

Цупович.Ну, вы знаете! Сам характер вашей службы... (Шутя толкает Боба кулаком в живот.)

Боб (еле сдерживая себя).Какой характер? Шептуна? Доносчика? Да?

Цупович.Что вы, что вы, господин сержант...

Боб.А все-таки, что ж, по-вашему, будет с Макаровым?

Цупович.С Макаровым? Послезавтра состоится малень­кая формальность — военный суд. А там... (Чмокнув, обводит пальцами вокруг шеи.)

Боб.И вам от этого станет легче, а?

Цупович.Мне? А вам — нет? Вам также, глубокоува­жаемый сержант!

Боб (проводит верхом ладо-ни по лбу).Мне?.. Цупович (тихо).Мы с вами одна рука, дорогой сержант. Или, как пишется на гербе Америки: «Ин плюрибус унум»!

Боб.Что?! Я... Мы с тобой одна рука? Будь ты проклят, исчадье ада!

Цупович.Сержант! Вы не знаете, может быть, что имеете дело с офицером и что я...

Боб.А ну, марш отсюда, гнида! Цупович.Сержант, я пожалуюсь майору.

Не успел Цупович окончить фразы, как Боб схватил его за воротник и, подталкивая коленом, вышвырнул на улицу.

Цупович (исчезая за дверью).Я пожалуюсь!..

Боб возвращается на свое место, молча достает из кармана трубку и табак.

Фрау Мильх.Боже, что вы сделали, сэр! Он теперь будет и мне мстить...

Боб (набивая трубку).Пусть только попробует! И не с такими я справлялся. О-фи-цер! От таких офицеров я еще и сейчас пулю в груди ношу. Он что?.. У Гитлера служил?

Фрау Мильх.Говорят, в дивизии СС, господин сержант. Боб (сплюнул).Вот до чего довоевались! Спутались с такой гадиной! Дьявол его знает, что творится с нашей Америкой!..

Телефонный звонок. Боб закуривает трубку.

Фрау Мильх.Алло!.. Нет, не было, не было ее, сэр... Хорошо, скажу, сэр, скажу!..

Входит Норма.

Алло, мистер лейтенант! Как раз леди вошла! Положил трубку... (Норме.)Звонил лейтенант, леди! Просил подождать. Через полчаса будет здесь.

Норма.Благодарю вас. (Садится за столик спиной к Бо­бу.)Что у вас можно выпить?

Фрау Мильх.Есть только пиво.

Боб.Наливайте, наливайте виски! Кроме меня, этого никто не увидит.

Фрау Мильх наливает четверть стакана и приносит Норме.

Норма.Спасибо.

Пауза.

Боб С видимо, желая подбодрить себя, залпом осушает ста­кан виски и подходит к столику Нормы). Я вам сказал «добрый день», леди.

Норма.Меня абсолютно не интересует, что вы сказали.

Пауза.

Боб.Я с вами как с человеком, а вы... Эх!

Норма.Что вы хотите?

Боб.Хочу спросить. Этот... как его... Севастополь... далеко от Сталинграда?

Норма.Нет, недалеко. В сердце каждого настоящего джентльмена они — совсем рядом.

Боб.Ага! По-вашему, выходит я не джентльмен. Вы оши­баетесь, леди. До сих пор я ношу в полутора дюймах от сердца немецкую пулю.

Пауза.

И вот уже второй день она невыносимо жжет меня.

Норма.Надеюсь, она вас еще не так будет жечь, если вы еще не потеряли остатки совести.

Боб.Я вас не понимаю, леди.

Норма.Вы меня прекрасно понимаете, сержант.

Боб (с напускной иронией).Пусть будет по-вашему. Но что я должен сделать, чтоб стать, наконец, этим... настоящим джентльменом?

Норма.Вам это лучше знать.

Боб.Ага! И это все, что вы можете мне сказать?

Норма.Нет, не все. Еще маленькая просьба: не маячьте перед глазами.

Боб (вспыхнув).Ах, вот оно что! Ну, хорошо! Я не буду больше мозолить вам глаза, прекрасная леди! (Расплачивается с фрау Мильх.)Но будьте уверены, что вы еще узнаете, кто такой сержант Фобер, джентльмен он или нет, и стоит ли с ним разговаривать. А про Сталинград, прекрасная леди, я и без вас знаю! (Быстро уходит.)

Фрау Мильх.За все время сегодня в первый раз запла­тил! Не узнаю сержанта!

Норма (вскочила было, чтоб побежать за ним, но остано­вилась. Подходит к стойке).У вас случайно нет порошка от го­ловной боли? До самого утра не могла глаз сомкнуть.

Фрау Мильх. Есть, леди. Сейчас. (Высыпает порошок в стакан.)

Норма выпивает.

Норма.Дорогая фрау Мильх, мы с вами во что бы то ни стало должны спасти Макарова. Фрау Мильх. -Макарова?..

Пауза.

А что я могу сделать для этого, леди?

Норма.Много, очень много, фрау Мильх. Фрау Мильх.Мне самой жаль его. Но вы-то знаете... майор Петерсон...

Норма.Я знаю только одно, что Макаров невиновен и что ему угрожает виселица.

Фрау Мильх (растерянно).Ох, боже мой!.. Норма.Судьба Макарова в ваших рудах, фрау Мильх. Фрау Мильх.Леди! Неужели вы думаете, что... Норма.Я думаю и хочу думать, что майор Петерсон только ошибается. Иначе мне было бы стыдно за мою страну. Кстати, вы слыхали, кого я назвала убийцей?

Фрау Мильх закрыла лицо руками. Я жду вашего слова, фрау.

Фрау Мильх.Я все, что могла, сказала. Норма.Однако вы сказали не все, что должны были сказать.

Фрау Мильх.Я... я... не знаю, что вы имеете в виду, леди.

Норма.Ключ, фрау Мильх. Фрау Мильх.Я же сказала...

Норма.Нет, вы не сказали, как он попал в руки Белина. Фрау Мильх (со страхом озираясь).Ради бога! Кто вам сказал? Кто вам мог сказать?..

Норма.Он злоупотребляет вашим доверием и вашей... любовью, да?

Фрау Мильх молчит.

Он глумился над вами, глумился так, как на это способны люди его породы. За вашу любовь он отблагодарил тем, что сделал вас сообщницей своего преступления.

Фрау Мильх.Леди! Клянусь, мисс, ранами Христа, что на моих руках нет ни капли крови Анны Робчук!..

Норма.Неправда! Если этой крови и нет на ваших ру­ках, то она на вашей совести, фрау Мильх. Не сегодня, так завтра вам придется за это ответить!

Фрау Мильх зарыдала.

Вы дали Белину ключ от вашей квартиры?

Фрау Мильх.Я не знала, что он убьет ее, леди...

Норма.Вы знали, кто убийца Анны Робчук! Вы знали и молчали!

Фрау Мильх.Я хотела... жить, леди!

Норма.Анна Робчук тоже хотела жить. А впрочем, оставим это. У вас в ящике что-нибудь, кроме брошки, было?

Фрау Мильх подтверждает кивком головы.

Что именно?

Фрау Мильх.Платиновые серьги и часы моего по­койного мужа, золотые часы «Шафгаузен» с цепочкой.

Норма (записывает).Белин хотел и при этом поживить­ся. Больше ничего не бросилось вам в глаза?

Фрау Мильх.Пожалейте меня, леди! (Плачет.)

Норма.Я вам не враг, фрау Мильх, я буду вашим дру­гом и защитником, если вы заслужите это... Я верю в спра­ведливость, и она должна победить, чего бы это мне ни стоило. Я слушаю вас, фрау Мильх.

Фрау Мильх.Сегодня утром, подметая в гостиной, я нашла под ковром... подождите, леди, я сейчас принесу. (Уходит в квартиру и тут же возвращается с конвертом в ру­ках.)Я не знаю, откуда это взялось у меня, да еще на полу под ковром. Я хотела было сжечь, но подумала, что, может, это спрятала покойная Анна...

Норма.Разрешите! (Берет из рук фрау Мильх кон­верт и достает из него бумаги.)Написано по-русски. Что-то вроде списков... Ох, постойте!..

Фрау Мильх.Что-то важное, леди?

Норма.Да-а!.. По-моему, очень важное. Не за эти ли бумаги Анна Робчук заплатила жизнью?

Входит Бентли, стряхивает снег с пилотки.

Бентли.Наконец, можно проветриться на лыжах. Сне­жок... Не плохо было бы, Норма, махнуть на денек-другой в Гармиш-Партенкирхен.

Норма (не меняя позы).Нет, Эдвин, мы не поедем в Гар­миш-Партенкирхен...

Бентли.Ага, понимаю. Прости, Норма. Что-нибудь новое?

Норма молча направляется к самому дальнему столику. Бентли са­дится около нее, разговаривают очень тихо.

Норма (кладет перед ним конверт).Посмотри! Фрау Мильх нашла в своей гостиной.

Бентли (посмотрев бумаги).Как раз то, что так лихора­дочно искал майор...

Норма. ...иничего не нашел, хотя его агентами были предприняты все меры, до убийства Анны Робчук включи­тельно, а?

Бентли.Думаю, что ты не далека от истины.

Норма.Фрау только что призналась мне, что она от­дала ключ от квартиры своему неверному ухажеру. Да боль­ше того (говорит громче, повернувшись к фрау Мильх),фрау Мильх сказала мне, что Белин не ограничился одним клю­чом,— в ящике ее комода, кроме брошки, были еще золотые часы и платиновые серьги. Все это бесследно исчезло.

Фрау Мильх (плачет).Такой негодяй! Такой него­дяй! О господи!

Норма (Бентли, тихо).Ты должен немедленно сделать обыск у Белина!..

Пауза.

Бентли.Из этого ничего не выйдет, моя дорогая.

Норма.Почему?

Бентли.Во-первых, потому, что Белин, очевидно, успел уже продать эти вещи. А во-вторых... Петерсон официально запретил мне заниматься делом Макарова. (Отодвигает кон­верт от себя.)

Норма.И ты принял это к сведению?

Бентли.Я только офицер, Норма.

Норма.А я до сих пор думала, что ты не только офицер. (Прячет конверт и бумаги в сумку.)

Бентли.И ты была права. Но что ж мы сможем сде­лать, дорогая, если против нас выступила грозная бюрокра­тическая машина, которая беспощадно раздавит каждого, кто осмелится стать ей на пути? Эта машина только в одном случае выходит из строя, когда она наталкивается на Рос­сию. Теперь тебе понятно раздражение Петерсона?

Норма.Понятно.

Бентли.Ты знаешь, что происходит сегодня в лагере перемещенцев? Достаточно было невинной демонстрации в защиту Макарова, чтобы власти запретили этим людям в те­чение недели оставлять бараки. Можешь пойти полюбоваться. Зрелище, достойное богов; вся военная мощь Соединенных Шта­тов свалилась на головы двух тысяч безоружных белых рабов. Сверхмощные танки патрулируют на улицах города, вокруг лагеря снуют бронемашины. Но самое удивительное в этой комедии то, что она каждую минуту может превратиться в трагедию. Наши мыловары умеют стрелять в безоружных! И в грудь и в спину — в зависимости от объекта; но своим соотечественникам они предпочитают — в спину.

Норма. Зачем ты мне говоришь все это?

Бентли.Подумай, стоит ли из-за одного-единственного человека идти так напролом, так отчаянно в такое время, когда, может быть, завтра твоя помощь будет нужна десяткам тысяч? Мы, Норма, входим в полосу мрака еще более страш­ного, чем тот, который покрывал Европу на протяжении по­следних лет.

Норма(со слезами в голосе).Нет, нет! Никогда в это не поверю!.. Я не поверю, чтобы петерсоны могли когда-нибудь диктовать миру историю. Я не была на войне, я не видела и не знаю, как взрываются бомбы, но я видела слезы матерей, я видела огромное кладбище наших убитых в Люксембурге, я осматривала концлагерь в Дахау, и я не могу, не могу по­верить, чтоб все это не оставило следов в человеческих умах и сердцах...

Бентли.Норма, милая моя! И ты хочешь стучать в серд­це Петерсона?

Норма.Да! Может, достучусь и до сердца твоего Петер­сона! А если это не удастся мне, то буду стучаться в другие сердца — человечество не состоит из одних петерсонов! Ты считаешь, что не стоит лезть на рожон из-за одного-единственного человека. Стоит! Макаров — не только севастопольский моряк, солдат, он — символ, и если бы я сегодня махнула ру­кой на его судьбу, моя совесть сказала бы мне: ты махнула рукой на судьбу всего человечества. И если мы позволим этим твоим охотникам за скальпами убить Макарова, так же как позволили несколько дней назад убить Анну Робчук, то зав­тра они протянут лапу за скальпами наших братьев и сестер. Неужели ты этого не понимаешь, Эдвин? Неужели ты в луч­шем случае только Гамлет?

Бентли(помрачнев).Гамлет? Тот был принцем, и у него было больше возможностей влиять на ход событий, чем у меня. А впрочем, сегодня это единственная роль, которая дает че­ловеку возможность быть свидетелем не только начала конца, но, пожалуй, и самого конца.

Норма.Свидетелем!.. И это все, что я могу ждать от тебя, да?

Бентли(развел руками).Я не создан для роли Дон Кихота. Наконец, может, и я согласился бы на эту роль, если бы имел дело с баранами Сервантеса.

Доносится грохот приближающегося танка.

Слышишь! Слышишь, каким импозантным шагом идут на рыцаря печального образа бараны президента Трумэна?

Норма(вставая).Слышу и принимаю вызов, Эдвин. Иду одна к Петерсону.(Бросает деньги на стол.)Я уже нашла свой путь и глубоко верю, что даже без тебя, Эдвин, я не буду на нем одинока.(Уходит.)

Земля дрожит от тяжелого танка, который проходит мимо трактира «Под золотым орлом».

Бентли.Погоди, Норма!(Поднимает воротник куртки, идет к двери, но в последнюю минуту передумывает. Заметив недопитое Нормой виски, ленивым шагом переходит к столу и поднимает стакан.)

Слышно, как приближается второй танк.

Фрау Мильх!..

Пауза.

Я пью за детское, безрассудное, но большое сердце маленькой Нормы Фанси!..

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Помещение контрразведки. По радио передают песню «Тихая ночь, святая ночь» по-английски. Майор Петерсон сидит около натопленной печки и читает Библию. На его носу очки. За окном — на крышах свежий пушистый снег. Читая, майор медленно шевелит губами. Телефонный звонок. Петерсон встал, положил Библию на стол.

Петерсон.Ага! Редакция! Мери кристмас! Да, след­ствие поручено мне. Дело государственного значения... Ага... Вот проклятая!.. Не верю в ее карьеру. Что? Ключ?.. О, черт!.. Ага... Часы и платиновые серьги, ага... Что думаю?.. Я думаю, что это мистификация, продукт воображения экстравагантной экзальтированной девушки... На всякий случай я не советую печатать. Неужели у Нас не было ничего другого под рукой?.. Что?.. Совершенно верно, это не мое дело, зато оно имеет обще­государственное значение. Престиж наших властей на этом кон­тиненте... Я очень рад, что вы понимаете меня с полуслова... Хорошо! Со своей стороны и я сделаю также все от меня за­висящее.(Положил трубку. Нервно шагает по комнате. Зво­нит.)Тюрьма?

Открывается дверь, и входит сержант Боб Фобе р. Петерсон не замечает его.

Лейтенант О'Кенни? Немедленно привезите ко мне Макарова! (Увидев Боба, снял очки и медленным шагом возвратился на свое место у печки.)

Пауза.

Выключить радио!

Песня смолкает.

Так! Что скажете, сержант.

Боб.Я, по поводу Макарова.

Петерсон.Очень приятно.

Боб(вздыхает).По правде говоря, мне не очень приятно, сэр...

Петерсон.Любопытно. Ну, ну...

Боб.Было не совсем так, как я сказал. На самом деле было иначе.(Кашлянул.)Я не один обыскивал Макарова.

Петерсон.Что?! Вы, сержант военной полиции, осме­лились говорить мне неправду? Мне?! Вы знаете, чем это пахнет?

Боб.Знаю, сэр. И все-таки я не могу молчать.

Петерсон.Ну, ну, говорите дальше!..

Боб.Я думаю, сэр, что Макаров тут ни при чем и что его придется выпустить.

Петерсон.Выпустить? Благодарю за совет, сержант. Чем еще повеселите меня?

Боб.Сэр! Я думаю, что не Макаров должен идти на тот свет, а кто-то другой.

Петерсон.Скажите, вы не пьяны? • Боб.Нет, сэр. Мне нужно здорово нахлестаться, чтобы я стал пороть чушь. Я не пьян, сэр.

Петерсон.Тем хуже для вас, сержант! Значит, вы за­являете, что на следствии говорили неправду. Иначе говоря — врали?(Встает.)

Боб.Да, сэр. Иначе говоря, я врал. Петерсон.А теперь?..

Боб(опустив голову).Теперь... теперь меня мучает со­весть.

Петерсон.Что такое? Совесть? Вы сколько лет служите в полиции?

Боб.Полтора года. Меня откомандировали после выхода из госпиталя.

Петерсон.А-а! Понятно. А ваша совесть не ходит ли случайно в юбке и не называется ли она мисс Норма Фанси?

Боб.Нет, сэр. Моя совесть тут.(Ударяет себя в грудь.) Рядом с фашистской пулей.

Петерсон.В таком случае я вам советую скорей оперировать ее вместе с этой пулей. А пока что — вы пьяны, сержант, и в этом ваше счастье. Иначе я отдал бы вас под суд. Можете идти!

Боб.Клянусь богом, сэр...

Петерсон-.Клянетесь? Тогда вы тоже как будто бы кля­лись. Кто после этого поверит вам? Кстати, вы в данную минуту на службе?

Боб.Нет, сэр. Я дежурил вчера.

Петерсон.Жаль. Я бы вас сразу отправил на гаупт­вахту. Ступайте проспитесь, сержант!

Боб.Сэр, с вами говорит американский солдат! К чер­товой матери, я не потому воевал за демократию, чтобы теперь первая встречная тыловая крыса плевала мне в морду!

Петерсон.О-о! Вот до чего мы дожили с вами, сержант Боб Фобер!.. Бактерии начинают действовать. Ваше оружие, сержант!

Боб быстро отстегивает кобуру с револьвером и через всю сцену бросает его на стол.

Том!

Входит Том.

Вы арестованы, сержант!(Тому.)Пусть дежурный отведет его на гауптвахту!(Бобу.)Там у вас будет время немного глуб­же подумать о том, что такое наша демократия.

Боб.Боюсь, что я тогда прокляну ее вместе с вами!.. Петерсон.Молчать! Смирно! Налево, кругом! Шагом марш!..

Боб стоит секунду спиной к Петерсону, потом быстро уходит. Том идет за ним. Петерсон явно взволнован. Он хочет - куда-то звонить. Но тут же кладет трубку. Подумав, он подходит к дверям и широко распахивает их.

Макаров!

Входит Андрей.

Том. снимите с него наручники.

Том снимает наручники и уходит.

Садитесь, Макаров!

Андрей не трогается с места.

Я вас просил сесть.

Андрей.Слишком много чести, сэр.

Петерсон.Что ж, ваша воля.(Подходит к елке и долго покачивает серебряного ангелочка.)Послезавтра в десять часов утра вас будет судить военный трибунал.

Андрей.Мне уже сказали.

Петерсон.Через двадцать четыре часа приговор будет приведен в исполнение.

Андрей молчит.

Свидетели уже сказали свое слово, и их больше не будут слушать. Вся процедура будет сокращена до минимума. У вас только один выход: чистосердечно заявить: «Да, это я убил». Почему же вы молчите?

Андрей.Я уже сказал, и не только я. .

Петерсон.Ах, вы об этой девушке из газеты? Не сове­тую вам рассчитывать на ее помощь. Вы в наших руках, Макаров.

Андрей.Это я знаю, сэр... Только одного я не знаю: зачем вы вызвали меня?

Петерсон.Во всяком случае не для того, чтобы попро­щаться с вами. Я хочу дать вам, Макаров, еще один шанс.

Андрей.Я слушаю.

Петерсон.Мне известно, что вы занимались здесь агитацией за возвращение перемещенных лиц на родину и что вы предприняли по этому поводу ряд конкретных мер.

Андрей(подняв голову.)Ах, вот что!..

Петерсон.Я также знаю, что вы за нашей спиной составили список желающих вернуться и собрали какое-то количество подписей. Это так?

Андрей.Я не знаю закона, который запрещал бы де­лать это, сэр.

Петерсон.Кроме писаных, есть еще неписаные за­коны, мой дорогой Макаров. Опираясь на эти неписаные за­коны, я могу раздавить вас, как червяка.

Пущенный рукой Петерсона серебряный ангелочек затанцевал на елке. Петерсон подходит к столу и прячет в ящик револьвер Боба.

Андрей.Я уже убедился в этом, сэр.

Петерсон.Тем лучше. Итак, можем сыграть с вами в открытые карты. Куда вы дели этот список, Макаров?

Андрей.Список?! Значит, не нашли, не нашли...

Петерсон.Что вы хотите этим сказать?

Андрей.Я хочу сказать, что вы не нашли его, напрасно только убили Анну.

Петерсон.Макаров!.. Я вам не советую перетягивать струну. Она и так уже натянута вами до отказа. Еще раз спра­шиваю: где список?

Пауза.

Я вас последний раз спрашиваю.

Макаров.Он в Мюнхене.

Петерсон(ударив кулаком по столу).Врете!

Андрей.Я... отправил его в советскую миссию.

Петерсон.Каким путем? Когда?

Андрей.За несколько часов до смерти Анны.

Петерсон.Проклятие!.. Если это правда, Макаров, то я не дал бы и ломаного цента за вашу жизнь.

Андрей.А явас и не прошу. Теперь я знаю по крайней мере, за что гибну.

Петерсон(смотрит на Андрея, точно впервые в жизни видит его).Интересно! За что же?

Андрей.За то, за что погибла Анна, за то, за что под Севастополем погибла моя рота, за то, за что пошли на элек­трический стул Сакко и Ванцетти!

Петерсон.Вы ошибаетесь, Макаров! Дело обстоит гораздо хуже. Вы пойдете на виселицу, но только... за грабеж и убийство перемещенки Анны Робчук.

Андрей.Нет, майор! В это уже никто не поверит. Даже палач.

Петерсон.Опять этот тон, Макаров! Макаров!! Завтра я пошлю вам местные газеты. В них вы прочтете подробные описания совершенного вами преступления. А вашего голоса никто не услышит. От вас отвернутся даже те, кто верил вам.

Андрей.Говорите... отвернутся?

Петерсон.Они уже отвернулись от вас, Андрей Ма­каров.

Том высунул голову из двери.

Кто там? Пусть подождет!

Голова Тома исчезла.

Подумайте, Макаров, вы не будете числиться ни в списках убитых, ни в списках пропавших без вести. Короткое время вы будете жить в памяти людей, как грабитель и убийца, а потом и об этом забудут. И тут и там — на вашей родине. Не суждена вам доля ни Сакко, ни Ванцетти, Андрей Мака­ров... За тех была пресса, литература, массы, вы же будете один как перст, за это я вам ручаюсь. Одиноко сойдете в мо­гилу и только позор оставите после себя.

Андрей(провел кулаком по лбу).Только позор...

Петерсон.Я вам напомнил о вашем последнем шансе. Я могу использовать кое-какие... так сказать... пробелы в об­винительном материале и приостановить дело. Но у меня дол­жна быть гарантия, что в будущем не придется больше во­зиться с вами, Макаров. И помните, это ваш последний шанс.

Андрей.Говорите, сэр!..

Петерсон.Я немногого от вас потребую. Напишите коротенькое заявление в лагерную газету: «Я, такой-то... оп­ровергаю слухи, будто бы я пытался вернуться в СССР и под­бивал к этому других перемещенцев. Я противник коммунизма и как таковой осуждаю политику, проводимую нынешними правителями моей родины». Все!

Пауза.

Андрей.Пусть будет по вашей воле, сэр.

Петерсон.Значит, подпишете?

Андрей(покачал отрицательно головой).Вы меня не так поняли, сэр. Пусть лучше я по вашей воле умру! Мне бу­дет легче с позором умереть, чем с позором жить.

Петерсон.Это ваше последнее слово?

Андрей.Последнее, сэр!

Пауза.

Петерсон.Слушайте, вы! Кто вас этому научил. Черт бы вас побрал, живем только раз!!

Андрей.Я знаю.

Петерсон.Ну, ну!

Андрей.И именно потому, что у нас только одна-единственная жизнь, ее надо прожить по-человечески. И так же умереть.

Петерсон.Наконец, я вас раскусил, Макаров. Теперь я знаю, почему так тяжело бороться со всеми вами. Теперь я знаю, почему Гитлер проиграл кампанию на Востоке.

Андрей.Вы... ее тоже проиграете.

Петерсон(искоса взглянул на Андрея).Вы так ду­маете?

Андрей.Так будет. Жизнь не с вами, она с теми, кто за правду, а вы — ее враги.

Петерсон.И это все, что вы хотели мне сказать?

Андрей(резко).Остальное вам скажет моя родина!

Петерсон (не то со страхом, не то с восторгом). Ох, черт!..

Пауза.

Том!

Том входит.

Уведите его.

Том уводит Андрея. Петерсон подходит к дверям. Входит Норма.

А,это вы? Пожалуйста, мисс Фанси!(Кричит в коридор). Макарова пока оставить здесь! Наручники... можете не на­девать.(Закрывает двери.)

Норма.Вы все еще верите в его вину?

Петерсон.А что?

Норма(садится в кресло Петерсона).А то, что у меня в руках вещественные доказательства...

Петерсон.Я понимаю. Вы хотите рассказать мне о ключе и о брошке? Да?

Норма удивлена.

Норма.Вы уже знаете?

Петерсон. ...догадываюсь.

Норма.Неужели этого мало, чтобы освободить че­ловека?

Пауза.

Петерсон.Да. К сожалению... Макаров виновен.(Раз­вел руками.)

Норма(вскочила).Перед кем?

Петерсон.Перед Соединенными Штатами Америки.

Норма.Это кощунство, майор.

Петерсон.Нас никто не слышит, мисс Фанси. Буду говорить с вами, как американец с американкой. Буду гово­рить с вами, как человек, интересы которого срослись с ин­тересами государства в одно монолитное целое. Мы заинте­ресованы в том, чтобы перемещенные остались в наших ру­ках. Каждый лишний день их пребывания под нашими крыльями — это новый козырь в наших руках. А потом при­дет день, когда все они осознают, что им уже нет возврата. Тогда эта многотысячная армия людей, людей без рода, без племени, будет делать то, что мы им прикажем. Сданные на нашу ми­лость, они будут преданно стоять на страже нашего строя, наших порядков, нашей мировой империи и здесь, и в Анг­лии, и в Бразилии — везде, куда только простирается сфера нашего строя, наших порядков, нашей мировой империи. И, если провидение ниспошлет нам новую войну, мы бросим эту армию против врага. Вы не представляете себе, мисс Фанси, что такое фанатизм ренегатов! Это будет атомная бомба номер два!.. Ну, а теперь вам уже ясно, мисс Фанси?

Норма(кивнув головой.)Теперь мне уже ясно. Даже слишком ясно.

Петерсон.Вам только остается сделать из этого выводы.

Норма.Я их сделала.

Петерсон.Очень хорошо. Вы отправили в свою ре­дакцию корреспонденцию о деле Макарова, написанную так, будто автором ее был сам Макаров. Я надеюсь, вы больше не будете так делать.

Норма.Вы правы. Я больше не буду делать таких глу­постей.

Петерсон.Еще одна такая корреспонденция, и редактор вам скажет: «С богом, мисс Фанси!»

Норма(вздыхая).Я так же думаю, мистер Петерсон.

Петерсон.Как вижу, наш оккупационный климат начинает склонять вас к благоразумию. Это очень хорошо. Вы сумеете здесь неплохо устроиться, тем более что ваш бу­дущий муж имеет все шансы вскоре занять мое место.

Норма.Эдвин... ваше место?!

Петерсон.Не вижу в этом ничего удивительного. Он так ловко вел тогда допрос по делу Макарова, что я был вы­нужден завидовать ему. После нового года меня переведут, кажется, во Франкфурт, и я с чистой совестью предложу вла­стям передать мои функции лейтенанту Бентли.

Норма.А Бентли согласен идти на это дело?

Петерсон.Почему бы нет? Правда, пока я только на­мекнул ему на это. Но я более чем уверен, что он не откажется от удобного случая сделать карьеру. Вы недооцениваете своего жениха, мисс Фанси.

Норма.О да! Я недооценивала Эдвина, как недооцени­вала и вас, майор.

Петерсон.Ваше раскаяние тронуло меня. Значит, мы с вами нашли наконец-то общий язык...

Но р м а. Вы ошибаетесь, майор. Только теперь я поняла, что мы с вами общего языка никогда не найдем.

Петерсон.Мисс Фанси! Ай-ай-ай-ай! Неужели вы все еще пребываете в плену ваших «принципов»?

Норма.Да, майор, и потому советую вам не рассчиты­вать на то, что увидите когда-нибудь мою фамилию в списке сфабрикованных вами ренегатов.

Телефонный звонок.

Петерсон. Ага!.. Так, так... Браво, лейтенант! (Кладет трубку). И что же вы думаете делать?

Норм a. Toже самое, что делала до сих пор.

Петерсон.Спасать Макарова? Вы не спасете его.

Норма.Я верю, что спасу. А если не удастся, тогда я... займу его место.

Петерсон.Ну, мисс! Тогда вас попросят оставить этот континент ближайшим теплоходом.

Норма.Из этого ничего не выйдет. Европейский урок я сумею использовать также и в Америке. Вы открыли мне глаза, и закрыть их сумеет только смерть.

Петерсон.Ну что ж! Поступайте, как хотите! Откро­венно говоря, меня не интересует, как вы будете себя вести за океаном. Там — не моя епархия. Но пока вы здесь, вам бу­дет разрешено делать только то, что не противоречит нашим интересам.

Норма.И это все?

Петерсон.Нет, не все. У меня к вам есть небольшая просьба.

Норма.Просьба? Из ваших уст, мистер Петерсон, даже просьба звучит как приказ.

Петерсон.Если вы восприняли ее как приказ, тем лучше. В вашем распоряжении, мисс, находятся бумаги, содержание которых очень интересует нас.

Норма.Бумаги?..

Петерсон.Я имею в виду составленный Макаровым список ди-пи, адресованный советской миссии в Мюнхене.

Норма(явно смущенная).Это кто вам сказал? Бентли?

Петерсон.Лейтенант Бентли, мисс, несколько минут тому назад передал мне эту приятную новость по телефону. Видите, какой переворот в душе человека может произвести брошенный вовремя намек...

Норма. О да! Вы просто волшебник, майор. В один миг вы сняли с моих глаз пелену, и я увидела, что мой принц — не принц...

Петерсон.Нет, этого желания у меня не было. Я хотел только лишний раз показать, что вам остается одно: поко­риться законам наших джунглей, как красноречиво сказал бы лейтенант Бентли...

Норма. ...иотдать вам списки, да?

Петерсон.Совершенно верно, мисс, это облегчило бы нам борьбу с элементами анархии и помогло ликвидировать очаг заразы, пока она не перекинулась в соседние лагеря.

Норма.Нет, майор, я не буду вашим союзников в этой грязной и — нечего греха таить — кровавой афере. Списки явам не отдам.

Петерсон.Что ж вы думаете делать с ними?

Норма.То, что на моем месте сделал бы с ними всякий порядочный человек. Я повезу их сама в Мюнхен.

Петерсон.Вы с ума сошли, девушка! Вы вооружите против себя все инстанции оккупационных властей, не гово­ря уже о том, что до Мюнхена вы... не доедете. Со вчераш­него дня за вами, мисс Фанси, установлено негласное наблю­дение.

Норма.Да? После того, что я здесь услышала, меня бы даже не удивило, если бы эту почетную роль взял на себя лейтенант Бентли. Но все же я готова померяться силами с вашими шпионами, мистер Петерсон.

Петерсон.Вы очень смелы, мисс Фанси, однако это вам не понадобится.

Норма.Хотите арестовать меня?

Петерсон.Нет. К сожалению, это не так легко сделать. Вы как-никак пока еще корреспондентка. Я просто прикажу обыскать вас, и тогда у вас будет чистая совесть, а у меня — списки.(Идет к дверям.)

Норма.Минуточку, майор! Я придумала другой выход из положения!(Достает из сумки конверт и бросает его в пы­лающую печку.)

Петерсон.Тысяча чертей!.. С вами нелегко воевать, но, уверяю, этим вы Макарова не спасли.

Норма.Но зато, может, спасла других. А что касается Макарова, то мы еще повоюем с вами, мистер Петерсон.(Идет к дверям.)

Петерсон.Постойте! Я вам, кажется, уже сказал: Ваши шансы равны нулю. Все, кроме одного. Макаров не ис­пользовал его. Надеюсь, вы будете более благоразумны.

Норма.Новая хитрость?

Петерсон.Нет, новая попытка спасти... Макарова от виселицы. На этот раз с моей стороны.

Норма.Неужели у вас защемило сердце?

Петерсон.Нет, мисс. Таких сердечных припадков у меня не бывает. Просто не хочется делать из Макарова му­ченика. Будет гораздо лучше, если он вернется к перемещенцам живым, невредимым и — обращенным.

Норма.Другими словами, вы предлагаете мне сотруд­ничать с вами по фабрикации ренегатов? Да?

Петерсон.Мисс Фанси! Я вам даю возможность спа­сти человека. Если вы не используете ее, я боюсь, что ваша душа до самой смерти не найдет себе покоя.

Норма.Что вы требуете от меня?..(Садится.)

Петерсон.Ваш голос задрожал,— это неплохой при­знак. Я предложил Макарову написать маленькое заявление о том, что он не собирается ехать в Россию, что он не подбивал к этому других и что он осуждает нынешний режим в России. Как видите, небольшая ложь, микроскопическая капля в океа­не лжи, в котором плавает спокон веков наш мир. Даю вам слово офицера, что я, как только Макаров подпишет эту бу­мажку, сверну шею всему делу и ваш протеже выйдет немед­ленно на волю. Вы должны переубедить его, это будет лучший выход не только для меня, но и для него, тем более что этот человек, откровенно говоря, заслужил лучшую долю, чем смерть на виселице. Макаров здесь, рядом; вы единствен­ный человек, который может повлиять на него.Я жду вашего согласия, мисс.

Норма.Это... было бы ниже моего достоинства, не говоря уже о том, что в ответ у него, наверно, не нашлось бы доброго слова.

Петерсон.Ах, вот что? Перед лицом смерти молодого, полного сил человека вас волнует одно: как бы не пострадало ваше достоинство. Уверяю вас, что утраченное достоинство легче вернуть, чем утраченную жизнь. А что касается ответов Макарова, то я не советую вам делать преждевременных вы­водов.

Норма.Вы думаете, что Макаров пошел бы на это?

Петерсон.В данном случае я ничего не думаю, мисс,— здесь мы имеем дело с индивидуальностью, перед которой, хочешь или не хочешь, а приходится склонить голову. Однако долголетняя полицейская практика научила меня, что един­ственный закон, которому без протеста подчиняются все люди без исключения, это биологический закон. Во имя спасения собственной жизни человек способен на все. Только надо, чтоб он каждым своим нервом почувствовал леденящее дыхание смерти. Вот тогда он откажется от любых принципов, дайте ему только возможность и время найти принципы, которые оправдали бы его капитуляцию. В данном случае перед нами совершенно нормальный человек, который, надо полагать, поймет, что все ошибки можно исправить, кроме одной — самоубийства.

Норма(движением глубокой усталости снимает пилотку). Я... согласна, майор.

Петерсон.Премного благодарен! Надеюсь, вам пове­зет. Иначе мне остается только одно: умыть руки.(Открывает (Звери.) Войдите, Макаров.

Входит Андрей.

Оставляю вас наедине. Желаю успеха, мисс Фанси.(Уходит).

Норма(показывает рукой на стул).Вы, очевидно, до­гадываетесь, почему майор Петерсон оставил нас вдвоем?

Андрей(после короткого колебания садится).Я о вас самого лучшего мнения, мисс.

Норма.Боюсь, что вы его измените. Я должна сделать то, что не удалось сделать майору.

Андрей.Неужели вас также интересует судьба этого списка? Я уже сказал...

Норма.Мистер Макаров, ваш список попал ко мне в руки.

Андрей.Что?!

Норма.Его нашла фрау Мильх и передала мне, а я по неосторожности похвалилась находкой перед... майором. Чтобы списки не попали в его руки, я была вынуждена бро­сить в печку... пустой конверт.

Андрей.Если это действительно так, то я благодарю вас, мисс.

Норма.У меня нет никаких причин говорить вам не­правду.(Показывает списки.)

Андрей.Я верю вам, мисс.

Норма.Речь идет о том, чтобы спасти вас. Вас лично, мистер Макаров.

Андрей.Как? Майор Петерсон хочет меня спасти?

Норма.Да! Он хотел бы приостановить дело. На каких условиях, вы сами знаете.

Андрей.Знаю.

Норма.Вам, наверно, не больше тридцати лет...

Андрей.Что вы хотите этим сказать?

Норма.Что вы недооцениваете опасности, мистер Ма­каров. Я делала, делаю и буду делать все, что в моих силах, для предотвращения этого очередного убийства. Постараюсь известить обо всем вашу миссию. Я отправила телеграммы редакциям некоторых влиятельных газет, наконец после огла­шения приговора я обращусь с ходатайством к губернато­ру, в его штабе у меня есть знакомые. Несколько дней моего пребывания здесь научили меня большему, чем долгие годы, прожитые мноювмаленьком американском городке. Тут во­очию я убедилась в том, о чем там могла только неясно до­гадываться. Наша справедливость носит на глазах вместо повязки очки мистера Вандербильда, а у ее служителей — манеры гангстеров. Не забывайте, что сегодня ваша судьба почти всецело в их руках. И судьба и жизнь.

Андрей.Я знаю.

Норма.Знаете и — не подпишете?

Андрей.Знаю и не подпишу!..

Норма. Мистер Макаров, может быть, роль,которую я взяла на себя, позорная роль, но я не могла поступить иначе. Я хочу предупредить это убийство.

Андрей(встал).Стало быть, вы хотите, чтоб Макаров перестал быть Макаровым? Чтобы он как щенок припал к но­гам вашего Петерсона и навеки опозорил нашего брата? Луч­ше оставьте эту роль!

Норма(встала и подошла вплотную к Андрею).Про­стите, мой друг, но мне стало страшно...

Андрей (горячо). А вы... вы думаете, мне не страшно? Вы думаете, я иду на смерть, как на свадьбу? С той проклятой ночи я ни на минуту не сомкнул глаз. Это ж, черт возьми, не в атаку идти. (Закрыл лицо руками). Хоть бы Анна была жива, а то и ее, бедняжку, не пожалели. Цивилизаторы!..

Норма.Анна Робчук уже не вернется к нам. Я боюсь за тех, кто еще жив.

Андрей.О ком это вы?

Норма.О вас, мой хороший друг.

Андрей.Поймите! Я ненавижу смерть, но я еще больше ненавижу жизнь, какой они хотят меня осчастливить. Если бы я испугался их, если бы я дал поймать себя на удочку вашим петерсонам, они бы не сказали: «Макаров — изменник», они бы сказали: «Советский моряк Макаров — изменник». А мне ни­кто не давал права покрывать позором мой народ.

Норма(восторженно).Какая мать воспитала вас, Ан­дрей Макаров?

Андрей.Родина. Я помню моих боевых друзей, и я знаю, ради нее они Жили, за нее умирали в боях, и я тоже до конца останусь моряком в боевом строю, моряком, который дал присягу служить Советскому Союзу! Поклялся раз и на­всегда!

Норма.Боже мой! Что ж я еще могу сделать для вас, Андрей Макаров?

Пауза.

Андрей.Много. Скажите моим товарищам из лагеря, что я умирал не как убийца, а как солдат страны социализма. Скажите это всем — и здесь и там, у вас за океаном. Пусть знают люди Америки, как расправились с советским моряком ваши банкиры за то, что он стоял за правду. И не забудьте передать нашим из лагеря, чтоб довели до конца дело, которое мы начали с Анной и товарищами.(Шепотом.)Список пере­дайте Дуде или Мальцеву, пусть немедленно едут в Мюнхен. Такова будет моя последняя воля.

Норма.Все скажу, все сделаю, что только будет в моих силах. Клянусь вам в этом, Андрей Макаров! В лагере большинство верит не петерсонам, а вам. Ваши устроили демон­страцию. Власти обеспокоены. Военная полиция третий день на ногах. Мой хороший друг, вы не один!

Андрей(впервые за все время улыбнулся).Это — хоро­шо! Видите, какой замечательный наш народ! Когда вспоми­наешь о нем на чужбине, петь хочется, а не думать о смерти. Хочется петь о Москве, о Кубани, обо всей земле, что была бы планетой радости, если бы не ваши золотые идолы! Петь! Хочется песен! В которых была бы любовь ко всему живому и пламенная вера в то, что правда во всем мире — от края его и до края — победит!

Норма крепко пожимает его руку.

Занавес

КАРТИНА ВТОРАЯ

«Под золотым орлом». Пасмурная погода. Фрау Мильх пишет за стойкой. Очки еле держатся на конце ее носа. За последним столом справа сидит Боб; он без пояса и оружия, на голове вместо каски помятая пилотка. Боб спит, закрыв голову руками. Перед ним пустой стакан. Входит бой из отеля.

Бой.Мисс Норма Фанси здесь?

Фрау Мильх.Нет, но скоро будет. Пошла на телеграф. Бой.В отель на ее имя пришла телеграмма. Передайте, пожалуйста.

Входит Норма.

Фрау Мильх. А вот и леди! Вам телеграмма.

Бой уходит. Норма читает телеграмму.

Это ответ, мисс?

Норма.Нет. Ответ на мою телеграмму еще не пришел. (Смотрит на часы).Осталось еще полтора часа. Говорят, те­леграммы здесь задерживаются в пути.

Фрау Мильх.Простите, мисс, мне показалось, что вы вдруг побледнели.

Норма.Нет, я только озябла... Сделайте мне, пожалуй­ста, горячий кофе.

Фрау Мильх.Сейчас приготовлю, мисс.(Хочет идти в кухню.)

Норма.Минуточку! Меня здесь никто не спрашивал? Фрау Мильх.Нет, мисс, никто.(Уходит.)

Норма(подходит к автомату, бросает монету и снимает трубку).Защитник Макарова? Капитан Майлд? Как?.. До сих пор нет еще ничего из канцелярии губернатора? Нет... Осталось так мало времени. Да, будем надеяться. Позвоните сами? О, благодарю, капитан. Двадцать семь — сорок девять. Благодарю!(Вешает трубку, еще раз перечитывает телеграм­му. Увидев в дверях Эдвина Бентли, она инстинктивно прячет телеграмму в сумочку.)

Бентли останавливается и молча подносит пальцы к пилотке. Норма, стараясь казаться спокойной, садится к столу с левой стороны.

Бентли.Норма... Бедная Норма!

Норма(вскочила).Неужели... свершилось?(Посмотрела на стенные часы.)

Бентли.Ты об этом русском? У него еще есть целых полтора часа. Возможно, что в последнюю минуту придет сообщение о помиловании. Кроме того, майор Петерсон дал ему понять, что свой последний шанс он может использовать даже на ступеньках эшафота. Но я не с этим пришел, Норма.

Норма садится.

Норма.Я слушаю.

Бентли.Ты вчера послала телеграмму советской мис­сии. Она не дошла до адресата, впрочем, этот факт не умаляет твоей вины.

Норма.Вины?!

Бентли(разводит руками).Не вижу ничего удивитель­ного в том, что клерк говорит языком клерка.

Норма.Дальше?

Бентли.Та же самая участь постигла твою корреспон­денцию, отправленную в редакцию «Дейли Уоркер». Очень жаль, что тебе не удалось передать ее по телефону. Петерсон вырвал бы у себя из головы последние волосы. Но это уже не твоя вина.

Норма.Дальше что?

Бентли.А дальше идет печальный эпилог.

Норма.Об увольнении меня с работы можешь не гово­рить. Я только что получила телеграмму из редакции.

Бентли.Что ж, этого надо было ожидать. Но это еще не самое страшное. Я вынужден предупредить тебя, моя до­рогая, комендантом подписан приказ о том, что ты должна в течение двадцати четырех часов оставить этот город. У меня нет никаких сомнений, что завтра тебе прикажут вообще оставить Европу.

Боб поднял на секунду голову, а потом опустил ее.

Норма.Как вижу, ваш аппарат работает безотказно.

Бентли.О да! Там, где без этого можно было бы обой­тись. В нашем городе нацисты уже четвертую ночь беспре­пятственно расклеивают листовки, в которых называют нас «при­дурковатыми янки» и обещают устроить нам кровавую баню.

Норма.Надеюсь, что под твоим руководством этот ап­парат будет работать значительно лучше.

Бентли. Ты уже знаешь?

Норм а. О чем?

Бентли.Ну... о том, что я в ближайшее время должен сесть на место...

Норма. ...охотника за скальпами Петерсона. Нет, не знаю, но ждала...

Бентли.Ждала? Это говорит о твоем уме. Я, видишь ли, согласился на предложение Петерсона не только потому, что я ни на что лучшее не способен, но и потому, что граница между добром и злом давно уже исчезла в природе, если вообще она когда-нибудь существовала.

Норма. «Граница между добром и злом...» Видишь ли, Эдвин, для тебя эта граница никогда не существовала. К сожалению, я только сейчас поняла это. Ты воспринимаешь жизнь, как дар судьбы,— дар, который ни к чему не обязы­вает. Когда же эта самая жизнь предъявила тебе счет, ты словно злостный неплательщик удрал в Европу, удрал за три месяца до конца войны и заблаговременно устроился там, где привыкли только брать, а не давать. Чтоб сохранить остатки своего достоинства, ты, как видно, с помощью своего шефа изобрел принцип для оправдания своей капитуляции перед злом. Этот «принцип» позволил тебе сыграть со мной по­зорную комедию. В азарте цинизма ты просил меня воскресить в тебе прежнего Эдвина, хотя знал, что единственная пере­мена, происшедшая с тобой за эти несколько лет, была та, что у хищника выросли когти. Во время допроса в пещере Петер­сона ты выступал в роли защитника истины, а на самом деле ты хотел только блеснуть перед шефом своими полицейскими талантами...

Бентли.Пусть будет так, Норма, однако учти, что твой приезд заставил меня, наконец, серьезно подумать о нашем будущем.

Норма(с сарказмом).Спасибо, Эдвин', за доброе сердце. Где ж было, однако, это твое сердце, когда ты тайком донес своему шефу о том, что бумаги Макарова можно найти в моей сумке.

Бентли.Ты должна сказать мне за это спасибо. Только таким образом я спас тебя от больших неприятностей.

Норма.И в то же время приобрел хорошую репутацию у Петерсона? Нет, не скажу я тебе, Эдвин, спасибо.

Бентли.Жаль. Какое же слово могу ждать сейчас от тебя?

Норма.Только одно: «Прощай!»(Посмотрела на часы.)

Бентли.Норма! Пока я тебе еще не сказал,— все еще можно исправить. Не позже, как завтра с вечерним поездом, ты будешь принуждена оставить этот город. Если мы сегодня поженимся, то приказ о выселении автоматически теряет силу.

Норма.Нет, мы не женимся, Эдвин. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

Бентли(встает).В таком случае мне остается только умыть руки.

Норма.О! Узнаю стиль майора Петерсона!.. Но оставь мечты, Эдвин. Никогда это тебе не удастся. Ни тебе, ни Петерсону, ни вашим всесильным сегодня повелителям. Слиш­ком пристала грязь к вашим рукам! К вашим рукам... К  вашим душам, и к душам, таким же ничтожным и мелким, как и ваша религия, религия обнаженного цинизма. Это уж даже не воспеваемая Петерсоном атомная бомба номер два. Это всего-навсего нацизм номер два: новый и — будем надеяться — последний вариант известной тебе аферы. К счастью че­ловечества, вы опоздали, джентльмены. Единственно, чего вы дождетесь за дела ваши,— это проклятья будущих поко­лений!

Бентли.О! Узнаю стиль Макарова!

Норма.Уйди! Уйди, Эдвин!.. Не твоей голове понять это и не твоей душе почувствовать!

Бентли.Нет, я понял тебя прекрасно. Самая высшая ступень экстравагантности! Бог Эрос в парике Робеспьера! Ты позавидовала успехам той... официантки, но, к сожалению, опоздала. Она любила по крайней мере живого Макарова, а тебе(взглянув на часы)...кто знает, придется ли...

Норма резко встала. Одновременно поднялся со стула не замеченный лейтенантом Боб.

Норма(сжала ладонями виски).Молчи! По крайней мере в эту великую для меня минуту молчи,— ничтожество!

Бентли.И от меня ты больше не услышишь ни слова. Теперь, леди, с вами будут разговаривать другие. Не пеняйте на меня, если они будут разговаривать с вами вразумительным для вас языком, языком охотников за скальпами, не знающих сантиментов. Что ж! Вы этого сами хотели, Жорж Данден... (Посмотрев на нее, круто поворачивается и уходит.)

Боб(подходит к Норме и кладет руку на ее плечо).Вы смелая девушка, и, может, поэтому нам суждена одинаковая доля.

Норма(ударяет его по руке).Не подходите ко мне... «Медвежья лапа»!

Боб(растирая ладонью руку).Больно вы ударили меня, мисс. А я думал, мы будем друзьями.

Норма.Друзьями! Вы, как и всегда, пьяны, сержант.

Боб.Нет, всего полбутылки джина уговорили...(До­стает из кармана бутылку и ставит на стол.)И не того с горя хлебнешь! Меня, мисс, два дня держали в тюрьме, а сегодня, вместо того чтоб домой, отправляют в Китай.

Норма.Дослужились!(Не отрывает глаз от часов.)

Боб.Как и вы, леди.(Берет со стойки стакан и наливает себе джина.)

Норма(посмотрела на него скорее удивленно, чем воз­мущенно).Любопытно!

Боб(опустив глаза).После разговора с вами я сразу пошел к майору Петерсону и сказал ему чистосердечно, как все было. Сказал про Белина, сказал о ключе и брошке, чтоб и ему наконец стало ясно, что Макаров тут ни при чем. Майор как будто не поверил, а когда я повторил ему второй раз и третий — моя песенка была спета. И вот(показывает на свою дорожную одежду)...как видите! Доигрался!(Выпил.)

Норма.Вы сказали Петерсону всю правду?

Боб.Клянусь памятью моей матери.

Норма.Поздним раскаянием правды не воротишь. Вы понимаете это, сержант!

Боб(садится возле нее).Понимаю. Взял по дурости грех на душу, не век же носить его с собой. Скажите, леди, неуже­ли этот русский так напрасно и погибнет?

Норма.Осталось час с небольшим.

Боб.Леди! Да ведь он мой... он наш боевой товарищ!.. Севастополь, легко сказать! Если бы не Севастополь и не Ста­линград, не пить бы нам джин у фрау Мильх, и, кто знает, может, пил бы его герр Мильх в Вашингтоне. И за это наши кровопийцы, провалиться бы им сквозь землю, платят Мака­рову виселицей!

Тихо открывается дверь с улицы, входит Белин с чемоданом в руках.

Норма не замечает его.

Ах!..

Увидев Боба, Белин подается назад.

Простите, леди. (Встает). У меня кое к кому небольшое дельце. Сейчас вернусь. (Быстро выходит за Белиным на улицу.)

Норма сидит неподвижно. Слышно, как тикают часы.

Входит фрау Мильх с кофе, стакан дрожит в ее руках.

Фрау Мильх.Вам пришлось долго ждать, леди. Пло­хо работает газ. Того и жди — совсем погаснет.

Норма(словно проснувшись).Что? Что вы сказали? Погаснет?

Фрау Мильх.Я говорю, плохо подают газ. Это не жизнь, а мученье. Бывает и так, что выключают на целую неделю, а то и на две. Тогда приходится топить углем, а вы знаете, какой это сегодня дефицитный товар. Один бог знает, когда все это кончится.(Вытирает платком глаза).И за что? Скажите, леди, за что?

Норма.Вы бы лучше подумали, фрау Мильх, за что в эту минуту, может быть, идет на смерть русский человек Ан­дрей Макаров.

Фрау Мильх.О леди! Моя совесть чиста, как слеза. (Крестится).Я вам все, всю истинную правду, как перед богом, сказала. Что ж еще может сделать несчастная одинокая жен­щина...

Норма.Довольно, ради бога, довольно...

Фрау Мильх.Хорошо, леди, я буду молчать. Это единственное, что мне разрешено.

Входит Дуда.

О!.. Вас уже искали...

Дуда (прижал палец к губам).

Фрау Мильх опустила голову. Дуда подходит к Норме и останавли­вается за ее спиной.

А вот и я, леди.

Норма(порывисто встала).Боже мой! Наконец-то...

Дуда.Что с Макаровым?

Норма.Остался час до казни. В двенадцать часов дня...

Дуда(снял пилотку и вытер лоб).Значит, успели. Как говорится, в последнюю минуту.

Норма.Что? Вручили?

Дуда.Офицеры нашей миссии уже здесь — приехал вместе с ними. Они пошли к Петерсону, но, видно, не застали его и поехали к коменданту города. Ну, Петерсон, смотри!..

Норма.Боже мой! Наконец-то сердце успокоится.

Дуда.Тяжело Макарову в эту минуту, но еще десять — двадцать минут, и сердце его успокоится. Теперь уж они не посмеют сказать нашим офицерам: «Макаров — убийца».

Норма.Сегодня утром на минутку выскользнул из ла­геря Мальцев и рассказал, что сброд Цуповича шныряет по лагерю, вчера двоих избили до крови. Шестнадцать человек из арестованных увезли неизвестно куда под конвоем неме­цких и... американских полицейских. Вчера вечером комендант лагеря ходил по баракам с револьвером в руке и угрожал но­выми арестами, а на рассвете прочел у себя под окном: «Будем как Макаров!»

Дуда.Когда я вернусь на Украину, на развалины род­ного Тернополя, и застану в живых свою мать, я скажу ей: хоть я и тяжко болен, мама, но душа моя здорова, как ни­когда раньше: хотя она и видела бездну подлости, но видела и вершины благородства, имя которому — советский человек. Встречай, мама, своего воскресшего сына.

Норма.Я завидую вам, вашим руинам и вашему сча­стью, мой мальчик.

Дуда. «Медвежья лапа»!

Норма.Спокойно. Он...

Боб(входит, слегка запыхавшись, и с отвращением вытирает ладони рук о перчатки).Да разрази меня гром, если он раньше чем через месяц соберет свои гнусные кости!(Заме­тив смущенного Дуду, он поднял руку).Сиди, малыш! Сегодня я уже не «Медвежья лапа», а такой же перемещенец, как и ты.(Налил стакан джина, поднес ко рту, но, подумав, вы­плеснул джин на пол.)Мистер Петерсон перемещает меня в Китай. Слыхал? Ему кажется, что там я перестану цара­паться. Как же!.. Да поглотит меня ад, если в мире есть сила, способная вырвать из моей груди обиду, нанесенную этому русскому!..(Норме.)Кстати, вы еще не узнали, леди?

Норма (после короткого колебания).Остался еще час... (Нервными глотками пьет кофе.)

Боб. Говорят, русская миссия приехала выручать своих. И, видно, правда: наши офицеришки так и забегали по городу, словно их блохи закусали. При одной мысли о красных у них поджилки трясутся. О-го! Хотел бы я видеть, если бы дошло до чего... Вот был бы спектакль, пропади они все пропадом! (Ходит по сцене, останавливается перед Дудой.)А ты, малыш, за кого? За Макарова?

Дуда.Я за справедливость.

Боб.Гм... Так вот что! Каюсь, горько каюсь, места себе не нахожу, но... если б кто-нибудь из вас знал тогда, что тво­рилось в моем сердце. Я, старый дурак, не туда целился, не туда! Ну, что ж! Теперь настало время расплатиться за свои грехи и расквитаться за свою слепоту. Так будьте же вы, небеса, и вы, леди, и ты, малыш, моими свидетелями: иду на край света, но и там расквитаюсь за вас, за себя и за севастопольца!(Упал на стул и, спрятав лицо в ладони, закачал головой в бессильном гневе и отчаянии.)

Дуда.Не убивайтесь, сержант. Куда бы судьба ни за­бросила вас теперь, я уверен, вы не будете одиноки. Ведь это только одному все непонятно, тяжело и страшно. Макаров — там, но в этот тяжелый час он знает, что нас — многомил­лионный легион, а он — его рядовой солдат. Он знает, что мы с ним, мы думаем о нем и мы за него, за нашего товарища и брата, отдали бы...(Оборвав, отвернулся к стене.)

Пауза. Захрипели часы, выскочила кукушка и прокуковала один­надцать раз.

Норма(прижимая руки к груди).Еще час...(Глаза ее сухи, губи сжаты болью, гневом и ненавистью.)

Резкий телефонный звонок.

(Норма бросилась к аппарату).Капитан Майлд? Я вас слушаю. Что?!(Смотрит на часы.)Что?! Что...(Повесила трубку. Шатаясь, как пьяная, подошла к стойке и обессилен- но оперлась на нее).Они... на час... ускорили казнь... Макаров умер мужественно...

Дуда(кричит).Убийцы!!

Пауза. Спина Боба затряслась от сдавленных рыданий.

Федь Пискор, Адам Ружинский, Анна Робчук, Андрей Ма­каров — дети великого народа. А он — ничего не забудет и никому не простит...

Пауза.

Норма. Благословенна жизнь, и во сто крат благословен­на страна, что простым сердцам открывает путь в бессмертие. Дуда (опускает монету в музыкальный ящик).

Зазвучала знакомая нам песня. Дуда снимает пилотку.

Жил советский моряк, один из многих, и его гордое сердце,

даже в неволе, тянулось к песням, в которых много любви

и веры в то, что правда и тут, в царстве петерсонов, должна

победить! И она победит, Андрей Макаров!

Свет постепенно гаснет. Песня, поддерживаемая аккордами орга­на, звучит все громче и шире и, как бы подтверждая слова Дуды, заполняет собой все.

Занавес

1947

 

Действующие лица

Петрич Штефан.

Баба Олена — его жена.

Петрич Варвара — учительница, дочь покойного брата Штефана — Петра.

Воркалюк Мыкола — районный агроном, зять Штефана.

Лука — его сын.

Негрич Иван — председатель колхоза.

Негрич Семен — его сын.

Параска — приемная дочь Варвары.

Отец Юлиан — сельский священник.

Федор Квитка — письмоносец.

Действие происходит в одном из небольших Прикарпатских сел, вблизи Гуцулыцины, весной 1949 года.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Просторная крестьянская хата. Посредине — настежь раскрытые одностворчатые двери, выходящие на крытую галерею. За ними — огороженный жердями двор, далее тропинка, пересекая старое клад­бище, проходит мимо полуразрушенной хаты и исчезает в ольшанике. На дальнем плане виднеются холмы с пятнами букового и елового леса; а совсем вдали — покрытые еще снегом карпатские вершины. Справа от  двери — большая крестьянская печь, налево — маленькое окошечко, за которым виден куст сирени с набухшими почками. Налево — стеклянные двери в комнату Варвары, направо — в ком­нату агронома Воркалюка. Стены беленые, балки на потолке почер­нели от времени и дыма. Над печью висят на жерди шерстяные разноцветные коврики и гуцульский полукафтан из грубой шерстяной ткани со стоячим воротником.

Над средней дверью — инкрустированная полка с декоративными тарелками. Деревянная кровать, мягкое венское кресло, покрытое потертым красным бархатом. Зеркало с причудливой старосветской резьбой. У окна — скамья и длинный некрашеный стол. У пра­вой стены — старенькая фисгармония. На левой стене густо разве­шаны пестрые ярмарочные олеографии, на которых можно увидеть Иисуса и Марию, с сердцами, проколотыми мечом, плотника Иосифа за работой, святого Николая, все периоды жизни праведника и греш­ника, распятого Иисуса и т. д. На правой стене висят портреты Ленина и Сталина, украшенные бумажными цветами, под ними — небольшой портрет Маркса в окружений семейных фотографий Воркалюков. Рядом — большая географическая карта с двумя полу­шариями.

Рассвет золотит окно и сиреневый куст. Старый Штефан под­тягивает гири дешевых стенных часов, висящих над этажеркой с кни­гами с левой стороны сцены. Штефан — высокий, худощавый, слегка сгорбленный старик восьмидесяти лет. Его узкие глаза спрятаны под густыми бровями. Волосы подстрижены по-старосветски — «под гривку». Под орлиным носом — небольшие выцветшие усы. На нем — замусоленная меховая безрукавка и сорочка из грубого полотна до колен; из того же полотна и штаны. Сорочка подпоясана широким гуцульским поясом, ее воротник затянут старой красной завязкой. Ноги — в сыромятных гуцульских постолах и толстых шерстяных онучах. Говорит большей частью медленно, взвешивая каждое слово, в минуту возбуждения закидывает назад голову и многозначительно кивает. При открытии занавеса Лука потихоньку играет на фис­гармонии. Он среднего роста, блондин тридцати лет. Пряди буйных волос спадают на высокий лоб. Синие, чуть выпуклые глаза делают его похожим на отца, нос Штефана, рисунок губ контрастируют с довольно суровыми чертами лица: эти губы по-женски малы и на них застыла гримаса капризного ребенка. Одет Лука в спортивную фланелевую ру­башку, в добротный свитер. Его черные брюки безупречно отглажены. На ногах — туфли на резиновой подошве. Они делают его походку не­слышной. Перед Лукой на фисгармонии лежит букетик фиалок. Внимательно посмотрев на Луку, Штефан уходит. В дверях своей комнаты появляется Варвара, стройная брюнетка двадцати восьми лет, с цыганским смуглым лицом. Одевается довольно оригиналь­но, с наклонностью к ярким контрастам, как и многие уроженки Гуцульщины. Плавные, но уверенные движения показывают, что эта женщина умеет владеть собой. Лишь в исключительных случаях она повышает голос.

На Варваре — короткий синий плащ с красной подкладкой и чер­ный спортивный костюм, начищенные до блеска сапожки. На шее — красная шелковая косынка. Она натягивает черные лайковые перчатки.

Лука(перестает играть и, словно испуганный чем-то, круто оборачивается. Увидев Варвару, встает).Я тебя разбудил?

Варвара. Я проснулась от звуков музыки. И очень удив­лена: мой Лука поднялся сегодня раньше всех.

Лука.Да, мне не спалось сегодня.

Варвара.Почему именно сегодня?

Лука.Ты сама знаешь, почему.

Варвара(подходя к фисгармонии и показывая глазами на фиалки).Это мне?

Лука наклоняет голову. Варвара прикасается к его волосам, но сразу же отдергивает руку. Она прикалывает цветы к груди и направляет­ся к выходу, на пороге останавливается, опираясь спиной о косяк двери.

От восходящего солнца ее лицо покрывается багрянцем.

Я сделала большую глупость, Лука. Прости меня, но вчерашний поцелуй не повторится. Он был первым и последним.

Лука(подойдя к ней).Не любишь?

Варвара.Люблю, но это пришло, как буря... Кроме того, у меня есть еще...

Лука.Семен?

Варвара. Ты обнаглел, мой дорогой.

Лука.Прости, но этот град треугольных писем, по два или по три в неделю, уже пятый год..,

Варвара.Ты живешь здесь всего пятую неделю и уже знаешь, от кого и сколько я получаю писем, хотя все эти письма до востребования. У тебя странные способности. Я трезвый чело­век и не люблю загадок, Лука.

Лука.А ты сама разве не загадка? Какой с малолетства была, такой и осталась: пылающий лед.

Варвара.Я всю жизнь мечтала об огне, который распла­вит этот лед.(Взяв Луку за руку.)Я так хотела, чтобы ты был этим огнем, а сейчас боюсь.

Лука.Меня?

Варвара.Нет, себя. Сегодня почти всю ночь просидела над тетрадями, читала и ничего не понимала. Еще недавно я зна­ла по имени всех моих школьников, а нынче, когда выхожу из школы, забываю даже, как они выглядят. Это унижает меня в собственных глазах. Не о такой любви я мечтала, Лука...

Лука.Это она и есть — испепеляющая, все истребляющая, как градовая туча.(Привлекая Варвару к себе.)Я вынашивал ее в сердце долгие годы, но ты не хотела этого видеть. Потом ты вышла замуж, а я остался наедине со своим отчаянием. Оно погнало меня по свету, когда пришли немцы, но и там...

Варвара(освобождаясь от объятий, перебивает).Я не знаю, что было там у тебя. Я знаю, что мой муж стал бороться с ними не от отчаяния, а от любви к своему народу, и из-за нее он сложил голову.

Лука.Варвара!.. Хочешь — возьми мою жизнь. Она... твоя...

Варвара.Ты не понимаешь меня, милый...

Доносится далекий глухой звериный рев.

(Инстинктивно прижимаясь к Луке.)Это что?

Лука.Голос джунглей... Из Стрыя ехал передвижной зве­ринец и застрял у нас на несколько дней. Мост на дороге ливнем размыло. А вернуться обратно горючего у них не хватает.

Варвара.И будут ждать окончания ремонта?

Лука.Да, он на исходе: еще настил — и все.

Варвара.А Негрич не может им дать бензина взаймы из колхозных фондов?

Лука.Ты наивна, Варвара. Сейчас же весенняя посевная. Каждая капля бензина у них на учете. Директор зверинца про­бовал и получил отказ.

Варвара.Но мне показалось, что заревело не в селе, а в лесу, за Русским полем.

Лука.Это было только эхо, Варвара.

Варвара.Тяжелый будет сегодня день для дядьки Штефана: колхоз сев начинает на Русском поле.

Лука.Дед Штефан целехонькую ночь просидел на ступень­ках. Самое печальное то, что он окончательно теряет веру...

Варвара.Веру? Во что?

Лука.В жизнь и в то, что...

Со двора вбегает запыхавшаяся Параска, четырнадцатилетняя девочка. Ее каштановые, коротко подстриженные волосы резко контра­стируют с бледным лицом. В быстрых, угловатых движениях есть что-то детское. Говорит большей частью скороговоркой и часто обрывает фразу на полуслове. Она одета в опрятную рубашку с воротником и красной завязочкой, кафтанчик-безрукавку и синюю в сборках юбку ниже колен. На ногах у нее — постолы с пряжками и короткие чулки из грубой темно- коричневой овечьей шерсти. На правой руке она все время носит черную кожаную рукавичку. Увидев Варвару в объятиях Лук и , Параска останавливается.

Параска(устремив глаза в землю.)Мама...

Варвара выскальзывает из объятий Луки.

Я привела коня. Отец Юлиан просит извинить за опоздание: он ездил исповедовать больного.

Варвара.Спасибо, Параска. Иди скажи священнику, что бабушка снова просила его зайти.

Параска.Иду, мама.(Не поднимая головы, уходит.)

Варвара.Лука, не сегодня-завтра должен вернуться молодой Негрич. Имей в виду, это уже не тот Семен, каким ты его помнишь. Его ранили в дни штурма Берлина, да и служба на Дальнем Востоке была нелегкой. Я помню, как вы враждовали до войны. Прошу тебя, не давай воли нервам.

Лука.Будь спокойна. Я умею скрывать даже ненависть.

Варвара.Ненависть? Это слишком сильно сказано. Ты должен заглушить неприязнь к нему, Лука. Пока ты скитался по Баварии, миллионы таких, как Семен, добивали фашистов. И если бы не они, ты не смог бы вернуться домой. Ну, мне пора.

Лука.Варвара!(Схватив ее за руку.)Ты опять хочешь проведать этого больного школяра на хуторе?..(Подчеркнуто.) Сегодня не надо ехать, прошу тебя!

Варвара.Почему?.. И почему именно сегодня?..

Лука.Мне так хотелось побыть с тобой...

Варвара.Я же через полчаса вернусь.

Лука.Останься, Варвара...

Варвара(выдернув руку).Опять загадка? Я не люблю загадок, Лука.(Поспешно уходит.)

Лука.Варвара, умоляю, подожди.(Метнулся было за ней, но на пороге задержался.)

Слышен затихающий цокот конских копыт. Вдали снова раздается зве­ риный рев. Лука нервным движением руки приглаживает волосы, потом быстро подходит к фисгармонии и громко играет. На печи что-то заше­велилось, и из-под вереты выглянула взъерошенная голова бабы Оле ны. Лука резко обрывает игру.

Баба Олена.Подай мне воды, Лука!

Лука(не торопясь, подавая бабе Олене кружку воды). Пейте, бабка, на здоровье.

Баба Олена.Что говоришь, хлопче?

Лука(громко).Пейте на здоровье, говорю.

Баба Олена.На здоровье, говоришь? А какое здоровье бывает на том свете, не скажешь? О моем здоровье болтает, а сам уже наигрывает мне на органчике поминальную... А еще внук, о господи, господи...

Лука.Отстань, бабка.

Баба Олена.Ась?

Лука.Я говорю — не приставай.(Берет с этажерки книжку и рассеянно ее перелистывает.)

Баба Олена.Леший тебя знает, что бормочешь себе под нос. Горько мне, глухой и немощной. Когда уже бог смило­стивится и заберет меня к себе?.. Да еще приходится на старости чужие углы вытирать.

Лука швырнул книжку и быстро зашагал по хате.

Ох, Штефан, нет на тебя кары! Мало тебе было, ненасытному, дедовской земли, так еще на соседскую польстился, с Негричами и с целым селом на ножи пошел. За земельку мою, говорит, уби­ваюсь. А какая тебе, спрашиваю, земелька еще надобна? Два аршина! Добрые люди не откажут, еще камень на могилу по­ложат, чтобы не встал ты больше. Боком тебе вылезет на том свете людская и моя кривда, аспид. А земелька и без тебя будет родить. Люди посеют, люди и пожнут.

Лука(остановившись, кричит).Довольно!

Баба Олена(крестится).Свят, свят, свят... Ага!.. Вот оно! Вот оно! Заиграла в тебе кровь Петричей. О господи, господи...

Лука, держа руки в карманах, постепенно приближается к печи.

(Испуганно.)Свят, свят, свят. Сгинь, сатана! Петрич! Вылитый Петрич! Не подходи ко мне. Прочь!!!

Лука останавливается. Его взгляд падает на ведро. Он набирает в чашку воды и протягивает ее бабе Олене.

Ох, не хочу. Не хочу. Иди себе прочь. Я боюсь твоей воды, я боюсь тебя, внук Петрича.(Прячет голову под верету.)

Резко выплеснув воду на пол, Лука подходит к дверям и окидывает взором окрестности. Утирая слезы, со двора вбегает Параска.

Лука.Что случилось? Чего ты плачешь, Параска?

Параска молчит.

Тебя спрашиваю!

Параска(сдерживая рыдания).Я рассказала... деду Штефану, как собрались возле его бывшей хаты люди на сев, как нарядились Негричи, а дед Штефан замахнулся на меня палкой и...

Лука.И что?

Параска....обругал меня! Сказал: «они воры и ты тоже. Залезла в чужую хату, под чужой фамилией да еще радуешься моему горю...»

Лука.Он зол сегодня, дед. А ты не обращай внимания. Параска.Да, не обращай. Он все время меня этим по­прекает.

Лука.Подойди ко мне, Параска.(Взяв в ладони ее голову.) Значит, тебе все еще тяжело вспоминать, что ты не Параска Петрич, а Наташа Максимова?

Параска кивает головой.

Ты знаешь: Варвара слишком молода, чтобы быть твоей матерью.

Параска кивает головой.

Не плачь. Ты все вспоминаешь тот день, когда пограничники вынесли с заставы твоего раненого отца и умирающую мать? Подожди, не плачь... А ты не забыла человека, который рисковал своей жизнью, чтобы всех вас спасти от смерти?

Параска снова кивает головой.

Назови этого человека.

Параска подняла на него глаза, с тихим рыданием и с благодарностью припала к его груди.

(Гладит ее по голове и продолжает все настойчивее.)Перед рассветом нас перехватили полицейские. Похоже, они поджидали нас. Они убили одного пограничника, потом второго. Тогда я схватил автомат и стал отстреливаться, но когда выпустил по­следнюю пулю, все вы лежали в лужах крови. Полицаи пере­свистывались, звали подмогу. Я подался один на венгерскую сторону, за Карпаты. Я же не мог вернуться в наше село. Через восемь лет я узнал, что ты уцелела. Только вот рука...

Параска. Кровь капала из моей руки, а я шла и плакала. Я хотела позвать людей из Ясныч на помощь папе и маме. Но вокруг стоял такой густой туман, что никто не слышал меня. Только в Лозах Семен Негрич окликнул меня, а потом на руках принес сюда.(Едва сдерживая рыдания, умолкает.)

Лука.И ты сразу осталась жить у Варвары?

Параска. Да. Меня мама Варвара три года прятала от полиции в дедовском амбаре. И фамилию мне переменили. Мама Варвара упросила отца Юлиана, чтобы новую метрику мне вы­писал. Если бы узнали, что я русская да дочь пограничника, то и маму Варвару и меня замучили бы гестаповцы. Знаете, те, что на шапках носили череп да кости?

Лука.Знаю... А твоих... нашли?

Параска. Семен Негрич нашел. В лесу возле Лоз. Нашел и похоронил. А сам потом бежал к партизанам.

Лука.Семен Негрич?.. Странно.

Параска. Почему... странно?

Лука.Ты плохо соображаешь, Параска. Ты еще маленькая.

Параска. Нет, я уже большая. Мне скоро пятнадцать. Я вот, например, понимаю, что вы... любите мою маму.

Лука(сжав ее больную руку).Молчи.

Параска.Ой, больно!

Лука.Больше мне об этом ни слова!

Параска.Я буду молчать.(Подняв руку для клятвы.) Клянусь!

Лука(опустив ее руку).Ты просто дурочка.

Параска(после паузы).Значит, вы думаете, что Семен...

Лука.Тебе виднее. Смотри.(Засучив рукав рубашки.) Это еще с той памятной ночи. След от полицейской пули.

Параска.Ах! Значит, и вы тоже шли тогда через горы раненый? Шли, и кровь капала из вашей руки? Это вас ранили за то, что вы хотели помочь нам? Да?

Со двора слышится старческий кашель.

Дед.(Поцеловав рукав сорочки Луки, выбегает из хаты, чуть- чуть не сбив с ног деда Штефана.)

Лука, скользнув взглядом по своей руке и тихо свистнув, смотрит вслед Параске. Входит Штефан.

Штефан(заметив Луку, взволнованно).Идут... Идут...

Лука(испуганно).Кто?

Штефан.Они. Сеятели. Колхозники. Послушай.

Слышны далекие, размеренные звуки барабана и тихое, как гудение пчелы, пиликанье скрипки.

На мою землю, на мое поле идут! С музыкой идут. С коломыйками.Как на свадьбу... Пшеницу сеять. Где это видано?(При­слушивается.)

Лука.Да, идут.(Положив руку на плечо Штефана.)Кре­питесь, дед!

Штефан.Уж не под силу мне все это, Лука! Давно выгоре­ло мое сердце.

Лука.Неправда. Теперь оно бьется еще сильнее.(Пауза.) Так же, как и мое.

Штефан(заглядывая Луке в глаза).Лука, ты столько лет учился во Львове, ты в свете бывал. Быть может, ты привез оттуда добрые вести? Скажи: чего мы дождемся с тобой, Лука?

Лука.Я не знаю, дед, чего мы еще дождемся. Я знаю толь­ко, чего я хочу дождаться...

Штефан.Они же... Они, нищие, тоже хотят добиться своего. Слышишь, как наигрывают?.. На скрипке... на цимбалах... да еще на бубне, как тот Грицько в песне «В гору иде, шумить, бубнить, що на великим щасти...»

Лука.Бывает, дед, и на похоронах играют.

Штефан.А я уже не знаю, Лука, кого это хоронят?

Лука(подходит к дверям, опирается о косяк и смотрит вдаль).Вы еще узнаете, дед, вы еще увидите. Большая игра только начинается. И не в одном нашем селе...

Оба прислушиваются.

Штефан.Должно быть, перешли уже мостик.

Прозвучал звериный рев, более громкий и близкий, чем раньше.

Лука.Боже! Там, возможно, Варвара... Дед...(Озираясь, тихо.)Тогда, в сорок первом, я запрятал под стреху вашего овина автомат, тот, с заставы. Он еще там?

Штефан.Ты что, сдурел? Стрелять в них хочешь?

Лука.В них? Теперь — нет, я не сошел с ума, дед... Хотя, может, и лишусь рассудка, если... Где автомат, дед?

Штефан(отойдя от него и глядя в противоположную сто­рону, тихо).Сегодня хата не моя и овин не мой. Все, что мог, зарыл в землю. Лишь она, единственная, умеет молчать.

Лука(подходя к нему).Дедушка, у меня есть кое-что смертоносное, но оно малого калибра. Мне автомат нужен, как воздух. Дай мне его, дедушка.

Штефан(мрачно).Вот смеркнется, тогда выкопаешь его себе... А раньше нельзя.

Лука.Ах, черт! Что же мне делать?

На крыльцо поднимается отец Юлиан, сорокалетний мужчина, выше среднего роста, с худым, бледным, старательно выбритым лицом, окаменелые черты которого не проявляют ни печали, ни радости. Лишь изборожденный морщинами лоб и задумчивые глаза говорят о том, что страсти не чужды этому человеку. Коротко подстриженные волосы по­крыты на висках сединой. Движения отца Юлиана спокойные и плавные. Волнуясь, он достает из кармана белоснежный носовой платок и вытирает лоб. Говорит тихо, но выразительно. Ходит почти неслышной походкой, и потому, быть может, кажется, что он появляется неожиданно и также внезапно исчезает, как бы сливаясь с фоном. На нем — старая, но доброт­ная сутана, плотно облегающая его фигуру, черная мягкая шляпа с гори­зонтальными полями. Из-под сутаны выглядывает глухой черный во­ротничок с твердым белым подворотничком.

Отец Юлиан.Слава Иисусу Христу!

Лука и Штефан, не ожидавшие появления отца Юлиана, резко по­ворачиваются к нему.

Штефан(нерешительно).Слава во веки!

Отец Юлиан.Я вам не помешал?

Лука.Нет.

Отец Юлиан(Луке).Параска передала мне просьбу вашей бабушки.

Штефан.И вас моя старая замучит, отче. Уже семнадцать раз за этот месяц вы исповедовали и причащали ее, а сегодня снова мир стал ей в тягость: «Умираю, говорит, приведи священ­ника». Одно горе, а не баба. Сосет мою кровь, как пиявка, при­вередничает.(Стиснув ладонями виски.)Что мне с ней делать?

Отец Юлиан. «Что мне делать?» С каждым днем мне все труднее отвечать людям на такие вопросы.

Лука.Странно. Я считал вас более уравновешенным чело­веком. А как ваши дела с колоколом?

Отец Юлиан(делая вид, что не слышит первых слов Луки).Я верю в то, что вскоре новый колокол, купленный на пожертвования прихожан нашей церкви, понесет благовест всем яснычанам.

Штефан(подходя к Луке и отцу Юлиану и, озираясь на печь, где лежит баба Олена).Хорошее дело сотворите, отче. Но не лучше ли обождать й повесить колокол лишь тогда, когда можно будет прозвонить им за упокой... тем, что играют? Слышите?

Пауза.

Отец Юлиан.Наш колокол, Штефан, будет возвещать людям радость, а не печаль, ибо для счастья сотворено племя человеческое, а не для горя и смерти.

Лука(удивленно).Что это, отче? Неужели текст для песни, которую они играют?

Музыка внезапно стихает.

Отец Юлиан(наклоняя голову).Что же это оборвало музыку?

Лука.Как-то очень внезапно... Посредине песни.(Вы­бежав на порог.)А вы, отче, довольно странно понимаете свои пастырские обязанности. Вы все еще не хотите в звуках этой му­зыки услышать свою собственную поминальную. Другой бы слу­житель церкви на вашем месте сейчас...

Отец Юлиан.Я понимаю свои обязанности так(при­ложив руку к груди),как их подсказывает мое сердце...

Лука.Ваше сердце? Еще недавно мне казалось, что в нем есть место лишь для Варвары Петрич. Вы способны выполнить любую ее просьбу. Даже... выдать фальшивую метрику... Прости­те!(Уходит:.)

Отец Юлиан(стоит минуту с нахмуренными бровями, потом подходит к Штефану и кладет руку на его плечо).Кто это посеял столько злобы в душе вашего внука, Штефан?

Штефан.Не я, не я, отче,— люди посеяли. Вы же видите, что делается! Брат восстал против брата, а сын — против отца. Меня, старого хозяина, выгнали из дедовской хаты и хорошо еще, что не затолкли цепами, как бешеного волка. Кто мог поду­мать, что все так обернется, что Советы придут снова, а Луке придется так долго мыкаться по свету? Хорошо, что еще пустили его обратно... Божье это дело, отче.(Пауза.)Лука был в детстве добрым ребенком, хоть к ране прикладывай, но господь наш, в троице единый, сотворил его зрячим, вот Лука и достиг разума, да так достиг, что пошла в нем кровь играть, кипеть. Чужая беда ему, видите ли, не игрушка.

Отец Юлиан.А чужая жизнь?

Штефан(со страхом отскочив, пристально заглядывает в глаза отцу Юлиану).Что... что вам померещилось, отче? Мой внук, моя кровь, моя... моя... единственная надежда.

Отец Юлиан.Успокойтесь, Штефан. Вы меня непра­вильно поняли. Ведь вы церковный староста, и я не могу не дове­рять вам.

Баба Олена(в поле зрения которой попал Штефан). Штефан! Аспид лукавый, чтоб у тебя глаза повылезли! Опять запрятался от меня? Не выйдет! Теперь и к богу не подскочишь и в землю не пробьешся. Хочешь — под черепицей зятя сиди, хочешь — под плетнем валяйся. Нет для тебя другого выхода, бродяга несчастный.

Штефан машет на нее руками.

Не махай, пугало, не махай! Тебя и курица теперь не боится, а я — тем паче. Кончились твои денечки. Мне, старой, что? Мне и у зятя хорошо. Почитай, каждый день мясное ем и никто на меня не орет. И ночи у меня спокойные, не то, что бывало раньше: од­ним глазом спишь, другим — в окно глядишь, не поджег ли слу­чайно кто твоей хаты. А теперь ты, злодей, горюй, и терпи, и кай­ся за век мой исковерканный, за неволю мою татарскую, за свои мерзкие грехи и за тот, самый тяжелый, что и мою душу сушит. Нет тебе за него наказания...

Охваченный гневом Штефан большими шагами подходит к Олене.

Иди прочь, лиходей! Вот святотатец! Не тронь меня, отсохли бы твои руки!

Отец Юлиан(быстро подходит к Штефану и хватает его за поднятую уже руку).Штефан!.. Оставьте меня с больной.

Штефан(сквозь зубы).Убила бы тебя нечистая сила!.. (Идет к выходу, но останавливается с явным намерением под­слушать.)

Баба Олена(хочет поцеловать руку отцу Юлиану, но тот ее отдергивает).Спасибо вам, отче, за ваше заступничество, за спасение. Загрыз бы меня аспид лукавый. О господи, господи...

Отец Юлиан(помогая себе жестами).Как сердце, бабка Олена?

Баба Олена.Сердце? Печет! Огнем горит. В злой час грех утаенный, грех святотатства гнездо себе свил возле моего сердца. Не под силу мне больше молчать, отче. Пусть истопчет меня Штефан ногами, пусть убьет, самые тяжкие муки приму, но перед престолом божьим грешницей не предстану. Во имя отца и сына.(Крестится.)

Штефан(приближаясь).Отче! Вы же видите сами, старая уже тронулась и несет бог знает что...

Баба Олена.Опять этот сатана, чтоб ты оплыл, как воск! Снова мне уста замуровываешь... О господи, господи...

Отец Юлиан(Штефану.)Я вам сказал — выйдите!

Штефан. Я пойду, но вы все равно не верьте ей.(Топчется на месте).А на колокол, преподобный отче, хотя я уже нищий, самый последний бедняк сегодня, тоже дам посильную лепту. Дам, пусть бог мне свидетелем будет, дам!

Отец Юлиан.Идите!

Со двора доносятся голоса.

Штефан(поспешно).Иду, отче.

С левой стороны поднимаются по ступенькам, держась за руки, Мыко ла Воркалюк и Параска. Мыколе уже под шестьдесят. Он боль­шого роста, крепок, немного мешковат. Над высоким выпуклым лбом — буйная серебряная шевелюра. В круглых серых глазах играют чертики. Смеется редко и беззвучно. Волнуясь, Мыкола Воркалюк напевает «свою песню» без слов, которая подтверждает, что он при безусловной любви к музыке совершенно лишен слуха. В минуту гнева его добрые глаза заволакивает непроницаемый туман, а дыхание становится коротким и обрывистым, как у человека с больным сердцем. В такие минуты его слег­ка суматошные движения становятся плавными и уравновешенными и весь он словно вырастает на глазах. На нем — старая небольшая поярковая шляпа с изогнутыми полями, длинная зеленая куртка с боль­шими кожаными пуговицами и выпуклыми карманами, из которых вы­глядывают газеты. Под расстегнутой курткой (какую обычно носят лес­ники) виднеется серый поношенный пиджак, под ним — свитер из грубо сплетенной белой овечьей шерсти. Штаны из черного в рубчик вельве­та, схвачены под коленями толстыми спортивными чулками с тироль­ским узором. На ногах — тяжелые солдатские ботинки с толстыми по­дошвами. Через плечо перекинута кожаная сумка, уздечка и вожжи.

Мыкола вешает их возле двери.

Параска(весело).А бублик, дядя Мыкола, привез?

Мыкола.Нет, не привез.

Параска.Врешь!

Мыкола(не заметив отца Юлиана).А, чтоб ты, скисла! Кто врет? Дядька Мыкола?

Параска (проворным движением достает из его кармана бублик).А то нет? Он самый!(Смеясь, отбегает.)

Мыкола.Отдай, стрекоза! Это мой бублик...(Пытается поймать Параску.)

Параска.Не выйдет, дядечка! Фигу с маслом поймаешь! Ишь, как буркалы выпучил. Будто тот лев, страшный такой. Гарррр!

Мыкола.Лев? Какой лев?

Параска.А такой. Глазастый, губастый, нос, как мака- гон, а голова — в три макитры.

Мыкола.Лев? В самом деле лев? А где же ты, милая, ухит­рилась увидеть льва?

Параска(подпрыгивая на месте).А вот и не скажу.(По­тянув носом.)Ой, молоко вскипело!(Метнулась к печи.)

Отец Юлиан(выходит из темного угла).В нашем селе вчера задержался передвижной зверинец, пане агроном.

Мыкола.Зверинец? Ясно! Чего же вы стоите? Садитесь, отче.

Отец Юлиан.Ваша теща просила меня зайти...

Мыкола. О, да! Последнее время с ней это часто бы­вает.(Смущенно.)Я имею в виду эти ее... сердечные при­падки.

Штефан(льстиво).Хорошо ей, вот и привередничает.

Мыкола. Ей бы снова доктора...

Отец Юлиан.Пани Варвара вчера привозила его из мес­течка.

Мыкола. Ну и что?

Отец Юлиан(разводя руками).Он бессилен!

Мыкола(снимая шляпу, куртку, пиджак, вешает их, а сум­ку относит в свою комнату).Если тут доктор бессилен, то вы тем более, отче.

Отец Юлиан.Как я должен это понимать, пане агроном?

Мыкола. Как хотите, так и понимайте. Ведь вы же не кол­дун и не чудотворец.

Параска. Будешь завтракать, дядя?

Мыкола. Я уже завтракал. А впрочем, дай кружку моло­ка. Ну, как там, засеяли уже? Не знаешь?

Параска(подавая ему молоко).Недавно вышли.

Мыкола. Только сегодня?(Пьет стоя.)Горячее!

Параска(прижимается к нему и медленно грызет буб­лик).А ты, дядя, подуй, тогда остынет

Штефан наливает себе молоко и пьет, отойдя в угол.

Мыкола. Скверно! Столько дней проворонено. В Матковцах, в колхозе еще вчера полностью закончили сев. А как озимь подживили! Восемь тонн удобрений на гектар. Красота! А у нас черт знает что делается. Семена пшеницы уже давно подготов­лены. Еще месяц назад обучил их, как пропитывать зерно формалином, а сев затянули. Неужели и сегодня старый Негрич не потянет?

Отец Юлиан.Простите, вы сказали: колхоз... Это как будто что-то китайское... Для нашего Покутья это название звучит слишком экзотично.

Мыкола. Экзотично? Неправда!(Ставит кружку на стол, вынимает из куртки пачку газет и бросает их на стол).Прочтите эти газеты.(Подойдя к карте).Вы узнаете: Китай, Бирма, Вьет­нам, Индонезия — это уже более не экзотика! Это огромный фронт протяжением двенадцать тысяч километров. Миллионы тружеников ведут на этом фронте борьбу со своими извечными угнетателями. Партизан, воюющий нынче в лесах Малайи, дела­ет то же доброе дело, что и мы, засевающие здесь впервые в исто­рии Карпат морозоустойчивую пшеницу. Народы Азии идут в великий освободительный бой за свое будущее под теми же зна­менами, под какими наши яснычане посеют сегодня семена свое­го счастья,— под знаменами коммунизма. А вы твердите — эк­зотика. Какая же, к бесу, это экзотика? От этой экзотики, небось, у вашего папы римского мурашки бегают теперь по спине...

Отец Юлиан.Я — православный священник. Вам же известно, что три года назад во время львовского собора я по­рвал с униатским обманом и возвратился к вере моих предков...

Мыкола (решительно).А вы лучше повернитесь лицом к вере ваших современников. И вместо того чтобы морочить людям головы этим вашим колоколом...

Отец Юлиан( с гримасой боли на лице).Это будет не мой собственный колокол. Это будет наш колокол, звонкий голос общего мира между людьми и божьей милости.

Мыкола. Общего мира, говорите? Немного поспешили. (Быстро подходит к стене и снимает свою шляпу.)Вчера вечером самый мирный под солнцем человек — участковый агроном Мыкола Воркалюк — ехал спокойно Завадовским лесом, когда вдруг кто-то пустил в него пулю из чащи. И — гляньте! — если бы она пролетела на пять миллиметров ниже... Параска не получила бы сегодня своего бублика.(Вешает шляпу.)

Отец Юлиан.Я хочу верить, что рука убийцы задрожала...

Вбегает запыхавшийся письмоносец Федор Квитка, смуглый брю­нет, сорока с лишним лет, невысокого роста. Его лицо — это сплошные заросли, из которых выглядывают карие, подвижные глаза и широкий курносый нос. На голове с всклокоченными волосами — шляпа, напо­минающая колокол с отпиленным дном. На нем — гуцульская безру­кавка, куцый кафтан нараспашку, зеленые ватные галифе, заплатанные от середины белым войлоком, и постолы. Под петеком у Федора — ог­ромная кожаная сумка, полная газет. При быстрой ходьбе он при­храмывает.

Федор.Слава Иисусу!.. Такого еще мир не видел!.. Христе боже!..(Захлопнув за собой дверь, подбегает к окну.)

Штефан. Ты что, Федор, уже совсем спятил?

Федор смотрит в окно. Параска идет к двери.

Федор(Параске).Упаси тебя матерь божья?(Подбегая к ней.)Не открывай!

Мыкола. Что там? Кто-нибудь гнался за вами?

Федор.Может, и гнался, не знаю! А телку Сидорчака он едва на моих глазах не растерзал...

Отец Юлиан.Неужели волк?

Федор.Хуже.

Штефан.Хоть бы моргнул, брехло!(Плюнул с возмуще­нием).

Федор(запетушился).Кто? Я брехло? Пусть я подохну, если не видел собственными глазами! Как выскочит из ольша­ника, как бросится на телку, а сеятели и музыканты врассыпную, кто куда! Сам видел! Сам слышал! Огромный, страшный, ел тел­ку Сидорчака и мяукал...

Мыкола(сердито).Кто, кот?

Федор(тихо).Лев!!! Сегодня на рассвете кто-то сломал замок на клетке и выпустил зверюгу. Директор зверинца принес ему завтрак, а клетка — пустая. Теперь директор бегает по селу, рвет на себе волосы и кричит председателю сельсовета: «Отдай мне льва! Это государственное имущество!» Он пробовал было поймать зверя, но тот лишь хвост ему показал и — будьте здо­ровы! А вот теперь выскочил внезапно из ольшаника, пожрал телку на славу и снова дал тягу в лес. Как же нам жить теперь, товарищ агроном, по соседству со львом?

Пауза.

Мы кола(Штефану).Где Варвара?

Штефан.Опять ни свет ни заря к больному сыну Тымчишина на хутор подалась. Мало ей своих забот дома...

Мыкола распахивает дверь и выскакивает на крыльцо. Доносится раз­меренный цокот копыт. Отец Юлиан зашатался и оперся рукой о печь.

Мыкола(подходит к фисгармонии, поднимает крышку, берет короткий тихий аккорд).А Лука?

Штефан.Недавно пошел куда-то. Наверное, встречать Варвару.

Мыкола, нахлобучив шляпу, идет к выходу. Параска вцепляется в его руку.

Мыкола.Пусти, Параска!

Параска(сквозь слезы).Дядя, не ходи, не ходи! Там лев, там страшно!..

Мыкола.Лев уже позавтракал, он теперь не страшен. Я должен узнать, кто это сделал, Параска!.. Кто это сделал?! Кто открыл клетку?

За спиной Мыколы появляются Варвара и Лука. Они идут, держась за руки. Увидев Мыколу, Варвара выдергивает руку.

Варвара.Что такое, дядя Мыкола?

Мыкола.Варварка, беда! Кто-то выпустил льва из клетки. Варвара.Как?!

Федор(подбегая к ней).Присягаю богом, учительница! Я сам видел, как он телку Сидорчака разодрал. Его выпустил кто-то, когда все спали...

Пауза.

Лука.Присягали слепцы, что своими глазами видели. Если Федор вообще не выдумал эту фантастическую историю, тогда надо полагать, что служащие зверинца попросту не заперли как следует клетку. Вряд ли в наших Яснычах найдется сумасшед­ший, которому пришло бы в голову выпустить из клетки...

Федор.Такое страшилище!

Мыкола(Луке).Так думаешь?

Отец Юлиан.В этом не может быть никакого сомнения. Я знаю хорошо своих прихожан.

Мыкола (отцу Юлиану).А не слишком ли много вы на себя берете?

Отец Юлиан.Моими устами глаголет чистая совесть.

Мыкола.Верю. Однако этого мало. Федор, не знаете, никто чужой не ночевал сегодня в селе?

Федор.По-моему, нет, товарищ агроном. Я бы заметил. Ведь до позднего вечера разносил по хатам газеты. Да и где бы таким приблудам нынче ночевать? Кулаков, вы знаете, уже нет. Одни за кордон метнулись, к американцам, а другие — на чужую печь, век коротать...

Штефан исподтишка плюет и выходит из хаты.

Мыкола(провожая Штефана рассеянным взглядом). А ты, Варвара, что думаешь об этом?

Варвара.Мне хочется верить, что Лука... имеет основа­ния.(Посмотрев на часы. Отцу Юлиану).Благодарю вас, отче. Коня я отвела в вашу конюшню.(Подходит к дверям своей ком­наты.)Если же выяснится, что Лука ошибся, то...(кусая губы) проклятие тому, кто скажет слово «милосердие»...(Быстро исче­зает в своей комнате, но сразу же вновь появляется.)Параска, иди, серденько, погляди — успели дети собраться в школу?

Параска.Бегу, мамуся!(Убегает).

Отец Юлиан(прижимает ладонь ко лбу).Боже мой, де­ти!..(Направляется к выходу.)

Мыкола.Успокойтесь, отче. Дети пойдут домой под охра­ной колхозной стражи.

Отец Юлиан.Мне кажется, что они должны бы сегодня сидеть по домам.

Мыкола(гневно).Нет! Они сегодня будут учиться! Жизнь в Яснычах и сегодня будет идти по обычному советскому рас­порядку.

Отец Юлиан.Воля ваша. Но мне кажется, что именно вы, так много выстрадавший, умеете дорожить человеческой жизнью.

Мыкола. Не волнуйтесь. Жизнь, заслуживающую этого названия, я всегда сумею оценить и отстоять.

Отец Юлиан.Я на это больше всего надеюсь, пане агро­ном.(Кланяется и с достоинством уходит.)

Мыкола. Лука! Будет спрашивать меня Иван Негрич — скажи, я пошел в правление колхоза... А... документы уже офор­мили тебе в районе?

Лука.Пока нет. Говорят: «Все еще проверяем»...

Мыкола. Любопытно! Чего они тянут? Я же им говорил: твои бумаги в порядке. Иначе бы тебя не пустили сюда к нам... Не кашляешь уже?

Лука.Нет, отец.

Мыкола. Ну, отдохни еще немного, а потом возьмешься за работу. Ведь ты мой сын.(Порывисто обнимает Луку, целует и крепко жмет его руку.)

Лука.Спасибо, дорогой...(Помедлив.)Отец, послушай. Я вижу, тебя не на шутку встревожила эта история со львом. Так знаешь что? Дай мне винчестер. Я пойду и убью льва...

Мыкола. Это самый легкий выход из положения. Убить-то его не шутка. Тот, кто его выпустил,— хитрая бестия. Знал, что делает. Да всего урожая, что мы соберем в колхозе, не хватит купить такого льва. За него же, небось, валютой, чистым золотом правительство платило. Его живьем поймать надо.

Мыкола выходит. Лука провожает его и остается на крыльце.

Федор кладет на стол пачку газет и тоже собирается уходить. Вдруг появляется Иван Негрич, и с ним — Мыкола. Иван Нег­рич, крестьянин около пятидесяти лет, с черными как смоль усами, кото­рые он медленно поглаживает, когда чем-либо озабочен. Под густыми бровями — большие умные глаза. Поведение Ивана свидетельствует о том, что он знает себе цену, но не подчеркивает этого. Он почти никогда не расстается с длинным чубуком. Сегодня Иван одет по-праздничному: в новый петек и кептарь, чистую рубашку с красной ленточкой, штаны из серого вельвета. Ноги в постолах и чистых онучах. Черная фетровая шляпа убрана фиалками.

Мыкола(взяв Негрича под руку).Иван, неужели это правда?

Иван(снимая на пороге шляпу).Правда!(Садится на лав­ку.)Люди позапирались в хатах, село будто вымерло.

Мыкола взволнованно ходит по хате. Лука сходит с крыльца и тихими шагами уходит через двор направо. Мыкола останавливается перед Федором. Федор чешет затылок.

Мыкола. А как будет сегодня с почтой, Федор?

Федор(встрепенувшись). С почтой? Бегу, лечу! Вы что, думаете, я боюсь? Чепуха! В австрийские времена, когда я в ту войну в Албании сражался, еще не таких львов там в горах ви­дел и — не убегал. Вот то были львы, пес бы им морды лизал! В два, да нет, точно в три раза больше, чем этот. Нет, куда там в три — в четыре раза больше этого, чтоб я так жив был!

Мыкола(сурово).Ну и что же дальше?

Федор.А что же должно быть? Бегу, лечу! Чтоб так жив был!(Выходит на крыльцо, останавливается, подумав. и попле­вав в ладони, стремительно заковылял направо.)

Мыкола(подходя к барометру).Еще день-два такой пого­ды — и земля рассохнется.(Гневно.)И как это все могло слу­читься? Какого черта этот зверинец принесло в наше село?!

Иван.Принесло на нашу, голову! Ясно лишь одно: пока этот проклятый лев будет шнырять вокруг села, в поле никто не выйдет.

Мыкола.Из-за паршивого льва, который, верно, от ста­рости еле ноги таскает, сорвется сев? И председатель колхоза спокойно смотрит на это?

Иван.Дело не во льве, а в том, что вокруг льва... Я давно хотел поговорить с тобой, Мыкола, да тебя разве поймаешь? В селе кто-то мутит воду. То о близкой войне появились разговоры, то о вечных снегах Сибири, куда пошлют нас всех гонять белых медведей, если пшеница не уродится. А вот когда все это не помогло, какая-то вражья сила напустила на людей льва. Сперва я подумал, что это те пришлые бандюги из поли­цаев да эсэсовцев, что Гитлеру раньше служили. Но потом при­кинул и решил: нет! У тех своя забота: как бы харчами подза­пастись да свою шкуру унести отсюда целой. Тут свой кто-то подливает зелье ежедневно, если не ежечасно. Свой, кому не надо в лесу прятаться и бежать отсюда.

Мыкола.Мой тесть Штефан?

Иван.Вряд ли. У него жало вырвано. Ему, старому Петричу, никто уже больше не доверится. Да и сам он теперь, небось, своей тени боится. Все это горе началось с месяц назад.

Пауза.

Мыкола.Месяц назад?..(Трет ладонью лицо.)Погоди-погоди! Кого же ты имеешь в виду?

Пауза.

Иван(встает).Скажу откровенно: пока никого. Нужны прямые улики. Из сельсовета мы уже позвонили в район.

Мыкола(быстро ходит по хате напевая).Правильно сде­лали! Только я считаю(останавливается)мы сами тоже справимся. Как и раньше справлялись. И не с таким зверьем. С тиграми, с королевскими! Нужно только человек семь охраны.

Иван.Я восьмой.

Мыкола.Я девятый. У кого еще есть оружие?

Иван.Кажется, у учительницы есть пистолет.

Мыкола.Учительницу трогать не будем. А те, из зверин­ца, черт их принес в наше село, делают что-либо?

Иван.Делают: много шуму. Говорят, попробуют заманить.

Мыкола.Пусть пробуют сами. А если у них ничего не выйдет, устроим вечером облаву. На приманку овцу пустим. (Пауза. Ходит по хате.)По правде говоря, я ехал сюда и думал, Что пшеница уже посеяна...(Останавливается.)Что случилось, Иван?

Пауза.

Иван.Трудно, Мыкола, ой как трудно убедить людей, что земля в Яснычах сможет родить пшеницу. Испокон веков деды и прадеды наши сажали здесь кукурузу. Она и кормила всех. А сей­час шептун какой-то слухи пускает: ни пшеницы не будет, ни кукурузы, с голоду подохнем все!

Мыкола.И это все?

Иван(швырнув шляпу на пол).Дернула меня нелегкая взяться за эту работу!

Мыкола:Одурел! Одурел!

Иван.Тебе легко сказать — одурел!.. Ты сегодня тут, завт­ра в Завадове, Пилиповцах, Матковцах, Варинках, скажешь там, что и как, тут сейте это, там — другое, и покатил себе даль­ше! А мне и одуреть есть от чего. Ведь все выльется на мою бед­ную голову.

Мыкола.Иван, Ивасик! Поверь, мне тоже нелегко! За эти три дня я и восьми часов не спал. В эту ночь с матковчанами до рассвета просидели — учил их, как протравливать заражен­ные семена. А потом — гляди...(Снимает со стены прострелен­ную шляпу, но, передумав, вешает ее назад.)Чепуха!(Садится на приступок, ударяя себя по коленям.) Ятоже уже не молод, Иван. Сегодня на коне заснул, проснулся лишь перед порогом конюшни, чуть-чуть голову не разбил о притолоку. Да и серд­це мне Освенцим подточил; и три с половиной года страшней­шего концлагеря в Брихенау — тоже не шутки! Рядом людей тысячами сжигают, а ты держись. Однако, Ивасик, если мое серд­це еще бьется, то только потому, что ему, старому, есть для чего биться! Помнишь, Ивасик, то утро в Дрогобычской тюрьме, когда мы впервые получили с воли брошюру «Что такое коллек­тивизация»? Ты помнишь Иван, что ты сказал тогда?

Мыкола. Когда я прочитал вслух эту брошюру, то ска­зал: «Теперь мне плевать на их приговор! Плевать на самого Пилсудского. Пусть дают мне уже не три, а тридцать лет тюрьмы, все равно колхоз в Яснычах будет!» Сказал?

Иван.Сказал!

Мыкола. То-то! А сегодня, по воле яснычан, ты председа­тель колхоза, я, твой бывший товарищ по камере,— участковый агроном да еще уполномоченный районного комитета партии по проведению первого колхозного сева в Яснычах... Я знаю, ты скажешь мне, что Лученяк тайком продал коня, ибо он будто бы принадлежит его жене, а жена не состоит в колхозе. Ты по­жалуешься, что Кудрич украл теленка. Что мы должны пока сеять вручную. Но все-таки, Иван, пойми: нашему колхозу всего шесть месяцев. Это — первая наша весна, это — наше детство, первые шаги.(Пошатнулся, но пересилив слабость, притворно бодрым шагом подходит к ведру и залпом выпивает чашку воды.)Пойми: нашим братьям на Востоке, на большой Украине, куда труднее было начинать коллективизацию. Опыта ведь никакого за плечами не было. У нас — другое дело. Хотя и отстали мы от них лет этак на двадцать пять...

Иван(степенно надевает шляпу и встает).Так я могу озлобиться на тебя, Мыкола.

Мыкола. Озлобиться? А, чтоб ты скис!

Иван.Ну, конечно, за то, что ты говоришь все это мне, как чужому...(Искоса взглянув на иконы и снова сняв шляпу, кру­тит ее в руках.)Как какому-то...(припоминает)охвостью.

Мыкола.Иван!.. А, чтоб тебя волки съели!(Быстрыми шагами подходит к Ивану и обнимает его.)

Баба Олена(из-под вереты).О господи, господи!

Иван.Слышал, Мыкола? Мой Семен приехал на рассвете из Порт-Артура.

Мыкола.Неужели? На побывку или совсем?

Иван.Конечно, совсем. Младшим лейтенантом запаса его отпустили. За Берлин два ордена имеет да за разгром Квантунской армии медаль «За отвагу»...

Мыкола.Добро! Значит, нашего полку прибыло. Скажи ему, чтобы поскорее вставал на партийный учет. А пока...(Пе­релистывая на столе газеты.)Ага! Снова!(Надевает очки.)

Иван.Пойду. А тебе отдохнуть надо часок-другой. Бувай, Мыкола.(Вздохнув, идет к выходу.) А с севом мы все-таки упра­вимся.

Мыкола. Погоди! (С газетой в руках садится в кресло.) Это нас с тобой, Иван, касается. Послушай. (Начинает читать.)

В галерейке у двери показывается отец Юлиан. Услышав голос Мыколы, он останавливается у порога.

«В конце января 1949 года выходящая в Верхней Австрии газета «Линцер фольксблатт» сообщила, что в Риме существует учебное заведение ордена иезуитов, именуемое «Русским колледжем», подготовляющее агентов для засылки в СССР. Выпускники шко­лы, по словам газеты, направляются под чужими именами в зоны, занятые Советами, и путешествуют не в монашеском платье, а в качестве обыкновенных туристов. Каждому отъезжающему папа римский дает особую аудиенцию...»

Иван. Не заехал ли такой турист в наши края? Не его ли дело вся эта история со львом да все эти слушки и пакости?

Мыкола. А ты послушай дальше.(Читает.)«Выходящая в Гааге газета «Ди Ваархейд» сообщает, что заместитель госу­дарственного секретаря Ватикана Монтини неоднократно вел беседы с руководителем террористической и шпионской органи­зации, называемой «Католическое действие», Луиджи Джедда. При этих встречах присутствовал также личный представитель Трумэна в Ватикане Тейлор. Указывается, что Ватикан принял решение о расширении деятельности организации «Католическое действие». В кругах Ватикана считают, что эта террористическая и шпионская организация должна усилить свои действия против коммунизма».

Иван.Мыкола, погоди... Так ведь это же то самое «Като­лическое действие», что против нас в панской Польше действо­вало? Помнишь, митрополит Шептицкий его на коммунистов натравливал?

Мыкола.То самое, Иван. Никогда не простят эти черные вороны нам с тобой монастырской земли, которую мы у них ото­брали.

Иван.Сейчас на американцев работают, а совсем недавно для Гитлера старались! Когда ты сидел в Освенциме, эти черноризники призывали народ и в праздники работать, чтобы поско­рее немцам налоги сдать. Не они ли сейчас народ против колхо­зов поднимают?

Мыкола.Может, и они... Воинствующие слуги бога и дол­лара... Война продолжается, Иване, хоть наш поп Юлиан и твер­дит про мир и благоволение на земле. Не пойму — не то он чуд­ной, не то... глаза ему святым писанием залепило.

Отец Юлиан на галерейке, отступив, бесшумно исчезает.

Устал я, Иван... крепко устал.(Последние слова он произносит угасающим голосом; голова его падает на грудь, глаза закры­ваются, газета валится из рук.)

Иван поднимает газету, кладет на колени Мыколе, берет с кровати по­душку-думочку и бережно подкладывает ему под голову. На галерейке появляется Параска.

Иван(приложив палец к губам).Тише! Пусть поспит не­много.(Уходит.)

Параска(на цыпочках проходит через хату и приоткры­вает дверь в комнату Варвары. Тихо).Мама! Почти все дети при­шли. Они еще ничего не знали.(Подходит к плите, наливает кружку молока, из хлебницы на столе берет кусок хлеба и все это подает бабе Олене.)

Вытягивая шею, входит Штефан.

Штефан(заметив, что Мыкола спит. Глядя вслед уходя­щему Негричу).Пошел себе голодранец, нет на него кары!

Входит Варвара в длинной темносерой пелерине с капюшоном, в чер­ном платье. В руке у нее — туго набитый клеенчатый портфель. Она подходит к постели, снимает шерстяное одеяло и с помощью Параски окутывает им колени Мыколы. До конца действия все говорят впол­голоса.

(Со страхом.)Боже мой, Семен! Поджигатель!(Прирастая спи­ной к печи.)Поджигатель Семен Негрич!

Варвара(быстрыми шагами идет к выходу).Семен!

По ступенькам поднимается Семен, среднего роста, шатен двадцати восьми лет. Под его высоким бледным лбом — густые брови, как у отца. На щеках — почти девичий румянец, молодящий его. В жестах и словах еще более сдержанный, чем Иван. Он одет в короткий гуцульский каф­танчик и военную форму без знаков различия. Небольшая шляпа такого же покроя, как у отца, лишь поля ее молодецки отогнуты. На ногах — ладно сшитые хромовые сапоги.

Штефан(дрожащими губами).Возвратился, сатана!.. А, чтобы вас, Негричей, земля не удержала за мое сено, за мои недосланные ночи...

Параска(в сердцах.)Цыц, дед!(Вытирает здоровую руку о юбку.)

Семен целует руку Варваре, здоровается с Параской, потом смотрит на Штефана жестким взглядом. Тот вытягивает голову, как бык перед атакой, пробурчав что-то, неуверенными шагами направляется во двор.

Семен(кивнув головой в сторону Штефана).Жаль, что оставили.

Варвара.Это я. Едва упросила Мыколу. Надо жалеть стареньких, Семен. И так они вдвоем уже на божьей дороге.

Баба Олена.О господи, господи!(Допив молоко, прячет голову под верету.)

Семен(широко усмехнувшись).Слышу, что на божьей! Варвара.За письма — низкий тебе поклон, Семен.(Кла­няется.)Они менямногому научили.

Семен(смущенно).Не может быть... Варвара(кивнув головой).Погоди, проснется Мыкола — и он тебе скажет: твой огонь зажег и меня. Может быть, тебе странно слышать это от меня,но, клянусь, я полюбила свою работу, как жизнь.

Семен отворачивается, потом, порывисто стиснув руку Варвары, быстро идет к выходу.

(С укором.)Семен!.. Уже?

Семен(остановившись, вертит в руках шляпу).Я хотел увидеться с агрономом, но отец сказал, он спит... Варвара.Зато мы с Параской не спим. Семен.Параска? Выросла-то как...

Параска, которая до этого суетилась возле печки, избегая взгляда Се­мена, хихикает в рукав.

Варвара(Параске).Тише, хохотушка! Собирайся в шко­лу.(Взяв Семена за руку.)Приходи к нам вечером. Поговорим, если только нынешний тревожный день позволит...

С правой стороны появляется Лука. Увидев его, Параска еще больше углубляется в свою работу.

Лука(не спуская глаз со сплетенных рук Семена и Вар­вары).Добрый день! Как будто Негрич?

Варвара(выпуская руку Семена).Не как будто, а в самом деле он! Подайте друг другу руки. Ведь вы родились под нашим яснычанским небом.

Пауза. Молодые люди протягивают друг другу руки. Далекий львиный рев.

Лука.На этом голубом яснычанском небе сегодня начи­нают собираться тучи.

Семен и Варвара смотрят вдаль.

Варвара.Они невидимы сегодня, эти твои тучи. Лука.Зато слышимы.

Семен.До завтрашнего дня мы льва либо поймаем, либо убьем.

Лука.А завтра? Семен.Завтра мы посеем.

Лука.Что же, это хорошо. Помогай бог!(Отходит.) Варвара(с притворным безразличием).Лука, куда ты? Лука.В лес хочу пройтись.

Параска бросается к двери.

Варвара. Сегодня? Зачем?

Лука.Может, лев искалечил какого-нибудь ребенка, и он блуждает по лесу, истекая слезами и кровью, и зовет: «Спаси­те!»(Уходит).

Семен(после короткой паузы).Чего он хочет? Варвара.Прости его, Семен! Он много вытерпел, скитался по миру, едва вырвался из Западной Германии... А сейчас его тяготит и унижает вынужденное безделье. Будь у него паспорт, он уехал бы в Станислав или во Львов. Он ведь так мечтает пре­подавать в музыкальной школе.

Семен(задумавшись).Это вторая встреча с ним сегод­ня... Чего он хочет?.. Варвара.Семен...

Семен поднимает на нее глаза. Школьный звонок.

Мне пора в школу. Проводи меня, Семен.(Спускается по сту­пенькам, внезапно останавливается и поднимает голову.)А небо- то над нами сегодня все же голубое-голубое.(Вместе с Семеном уходят.)

Параска не отрывает глаз от удаляющегося Луки, потом вытирает кулаком слезы и бежит за ним. Мыкола шевелится во сне; газета с шелестом падает на пол. Под доносящиеся звуки школьного звонка опускается занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же обстановка, только солнце уже светит справа. Высоко над горами повисли золотые барашки. На кресле, где в первом действии спал Мы­кола Воркалюк, развалившись храпит Федор Квитка. Прозве­нел звонок. Открылись двери, и со двора степенно входит Штефан. Увидев Федора, он ускоряет шаги, подходит к спящему и тормошит его.

Штефан.Ты что, одурел, голодранец? Залез, как скотина, в чужую хату и на панском кресле ишь какого храповицкого за­дает! Нет на тебя божьей кары. А ну, вставай, лежебока!

Федор(растерянно моргая).Свят! Свят! Свят! А, это вы, Штефанчик, бог бы вас любил!..(Со страхом.)А двери открыты!.. Штефанчик, двери открыты, и он может войти. Штефан.Кто может войти? Федор.Лев!

Штефан.Врешь! Я ворота закрыл.

Федор.Ха-ха! Ворота! Он на пять, да где там на пять, счи­тай, на десять метров вверх прыгает, а вы — ворота! Ха-ха! О, он совсем не такой дурак, как мы с вами, Штефан! Да он...

Штефан(прерывая).Ну, хватит тебе голову морочить, лежебока!(Тоном команды.)Ауф!

Федор(мгновенно вскакивает).Тьфу! И не очнулся еще, как встал... Так вот эта проклятая австрийская команда въелась мне еще с тех времен в печенки. А вас, Штефан, господь бог на­кажет за то, что вы меня лентяем называете. Как же я пойду. До почты четыре километра. Быть может, там на дороге этот дьявольский лев на меня зубы точит? Вот я и жду попутной ма­шины.(Зевает и крестит рот.)

Штефан.За полмили от дороги машину ждешь? Подож­ди, голодранец, придет зять и такую тебе машину пропишет...

Федор.А вы лучше не называйте меня голодранцем. Ого! Кончились голодранцы! Это вы сами, Штефан, превратились в бог знает кого. Когда-то вы и Ивана Негрича голытьбой назы­вали, а теперь попробуйте-ка, будьте добры, попробуйте! Хотел бы я услышать и увидеть!..(Жалобно.)А глумиться надо мной невелика хитрость. Я что? Калека. Еще с той войны в живом теле ношу итальянскую пулю. Я что? Я бедный.(Всхлипывает.)

Штефан(издевательски).Иди в колхоз — будешь бога­тым!..

Федор.И пойду. Так и знайте, что пойду! Только жену обломаю. Как только плакать перестанет, пойду. Есть у меня полтора морга земли, а в колхозе куда больше будет. А у вас было сто, а осталась одна печь да и та зятева.(Смеется в кулак.)

Баба Олена(показываясь на печи).О господи, господи!

Федор.Так вот и моя все стонет.(Ковыляет к печке.)Баб­ка Олена, вы уже знаете?

Баба Олена.Что?

Федор.Лев убежал из зверинца!

Баба Олена.Кто?

Федор.Лев, говорю!

Баба Олена.Какой лев?

Федор.Лобастый и глазастый.

Баба Олена.А что ему нужно?

Штефан.Иди-иди! Не морочь голову дурной бабе!

Баба Олена(Федору).Что он говорит тебе?

Федор(показывает рукой).Рот!.. Мне Штефан рот за­крывает.

Баба Олена.Рот? Болячка бы его задавила, ирода! Не даст ко мне людям подойти, палач. Вот мучитель, вот вор!

Штефан(задыхаясь от оскорбления).Я, Штефан Петрич, хозяин над хозяевами,— вор?

Баба Олена.Вор! Вор! Вор! И вся твоя жизнь — одно сплошное воровство! Да-да! Так!

Штефан.Так, говоришь? Ну, теперь перекрестись, ведьма! (Вытягивает из-под кровати костыль.)

Федор(машинально крестится).Христе боже! Еще в сви­детели потащат...(Стрелой вылетает из хаты.)

Штефан(ничего не соображая от злобы).Убью!!

Баба Олена.Ой! Убьет злодей! Вор! Вор! Вор! Ой!

Штефан ударяет ее костылем в плечо.

(Кричит.)Ой, матерь божья! Убьет!..

Со двора вбегает Варвара, за ней — Отец Юлиан.

Варвара.Дядя Штефан!

Баба Олена.Ой, убил, ирод! Убил, поганец! Убил, злодей!

Варвара(подходя ближе).Что это такое? В нашей хате?

Штефан. В какой — вашей? За свои деньги, своим потом и кровью для покойной дочери построил, а ты, цыганское отродье, говоришь: «В нашей». Поздыхали бы вы все без меня, как рыжие мыши! А теперь...

Варвара(перебивая).А теперь замолчите и больше ни слова.

Штефан.Это ты мне говоришь, цыганское отродье?

Варвара.Вам, Штефан Петрич!

Штефан.Я приголубил тебя малым дитятком, когда брата моего Петра и ту его цыганскую приблуду в войну холерой по­било, а ты...

Варвара.Мою мать оставьте в покое! Вы уже достаточно поизмывались над ней при жизни.

Штефан.А я-то, дурень, кормил тебя, одевал, в школу посылал.

Варвара.Вы захватили землю моего отца.

Штефан.И стого вы теперь завладели всем, что я имел. (Поднимая кулаки.)О, будьте вы про...

Варвара(перебивая).Выйдите! Там вас немного остудит, тогда и вернетесь в хату. А теперь выйдите!

Штефан, постояв минуту, опускает кулаки, сгибается в три погибели и опрометью выбегает из хаты. Варвара подходит к бабе Олене.

Баба Олена.Варварочка, солнце мое... Спасибо. Едва не убил меня, вор проклятый. Подай, родная, воды.

Варвара(подает ей кружку с водой).Пейте на здоровье. (Отцу Юлиану.)Кстати, с той поры, как Штефан с теткой пере­селились к нам, такая вспышка у него впервые. Не знаю, чего он разбушевался? Словно силу вновь почуял! И еще одно меня тре­вожит: где Параска? В школе ее не было...(Подходит к печке, заглядывает в горшки.)И дома также. Обед готовил Штефан.

Отец Юлиан.Быть может, испугалась льва и отсиживается у соседей?

Варвара. Нет, это ла нее не похоже.

Отец Юлиан.День теперь для меня больше не день, а ночь перестала быть ночь».

Варвара.А вы как думаете: это хорошо или нет?

Отец Юлиан.Я... не знаю...

Варвара.Неужели... не знаете?

Отец Юлиан(наклонив голову).Три года я жил мыслью о новом колоколе. Его голос убаюкивал меня, он наяву звенел в моих ушах, он подбадривал меня в самые тяжкие минуты. Спер­ва казалось, что это поет во мне печальная душа старого коло- -кола, перелитого гитлеровцами на орудия, потом мое сердце по­верило, что голосом призрачного колокола говорит со мной бог. Но сегодня, когда я услышал этот страшный звериный рев, что- то в моей душе надломилось, утихло. Так утихает надтреснутый колокол.

Варвара.Вам хоть помогает в таких случаях молитва... (Садится на лавку, обхватывает руками колени, наклоняет го­лову.)

Отец Юлиан.Когда я впервые увидел обезображенную ладонь Параски, мне хотелось целовать эту детскую руку, ибо в моих глазах ее раны были ранами Иисуса, ранами, из которых слезится любовь. Эта любовь, и только она, была подругой моей в золотомтумане последних лет.

Варвара на мгновение поднимает голову.

Для гнева, для ненависти к тем, кто нанес ребенку эту рану, в моем сердце тогда места еще не нашлось. Но вот сегодня поутру я впервые почувствовал ее жгучий вкус. Я попробовал молиться, но даже молитва звучит сегодня в моих устах, как гимн нена­висти.

Варвара.И вы считаете, что это на самом деле так? Что это возможно?

Отец Юлиан.Что именно?

Варвара(с мнимым спокойствием).Ну, эта быстрая ме­таморфоза, или, как ее там, когда любовь, внезапная и сильная, как буря, так внезапно уступает место... ненависти?

Пауза.

Отец Юлиан(тихо).Я думаю, что ненависть, как любовь, рождается долго, в муках, но, родившись раз, она срывается, как буря. Но... почему вы спрашиваете меня об этом?

Варвара(быстро встает).Это весь ваш ответ?

Отец Юлиан.Прошу прощения, но я не знаю, что вы тре­буете от меня?

Варвара быстрыми шагами ходит по хате, похрустывая от волнения паль­цами. Потом хватает пелерину и портфель и направляется в свою комнату.

А то, что я чувствую сейчас, пересказать вам не могу. Я могу лишь сказать, что я думаю.

Варвара(останавливаясь).Говорите. Отец Юлиан(тихо, рисуя что-то палкой на полу).Я ду­маю, точнее сказать, я боюсь, что эта... буря может окончиться громом. Громом с ясного неба.

Варвара(овладев собой).Что же дает вам основание думать так?

Отец Юлиан(вздохнув).Сам не знаю. А может, именно то, от чего так дрожат сейчас ваши губы.

Варвара отворачивается.

Одни называют это логикой фактов, другие — интуицией, а тре­тьи...(Замолкает.)

Варвара(глухим голосом).А третьи?.. Отец Юлиан.Предчувствием.

Варвара(медленно направляется в свою комнату; пола зажатой в руке пелерины тянется за ней по полу. В дверях). Простите, минуточку, я переоденусь.(Уходит.)

Баба Олена(уже несколько минут наблюдавшая из-под вереты сцену между отцом Юлианом и Варварой).Отче... От­ченьку!

Отец Юлиан, задумчивый, подходит к печке.

(Вытащив из-под вереты небольшой узелок.)Отченьку! Спрячь­те для церкви. Может, иконостас сделаете новый или крест — наверно, он уже потемнел, давно не видела, совсем слепая стала. А если останется что-либо, то поставьте при дороге крест по­лучше и напишите: «Во славу божью пожертвовала Олена Петрич».

Отец Юлиан пробует развязать узелок.

Упаси, господи, отче, спрячьте, скорее спрячьте. Моего изверга нет?

Отец Юлиан(оглядываясь).Нет.

Баба Олена.Ради Христа — схороните. Увидит — убьет меня, истинно убьет! И вас, чего доброго, тоже.

Отец Юлиан нерешительно прячет узелок в карман сутаны.

Выслушайте, отченька, мою исповедь... Вот позавчера, еще не благословило на рассвет, как мой старый встал и потихонь­ку, словно тать ночной, на цыпочках вышел во двор.Жду,жду — нет. Думаю, занемог, аспид. Слезла с печи, иду, ищу — нет. Вдруг вижу — Штефан. Присела я за возом и все ясно вижу. Влез Но лестнице и что-то под черепицей прячет. А когда слез, я уже была на печи. До самого утра дрожала от страха. А вчера, когда он, подался на реку рыбу ловить, я кое-как подтянула лестницу, едва влезла и вот этот узелок нащупала. Развязала его и вижу; какие-то медали золотые. Вот душегуб проклятый! Зарезал, наверное, кого-нибудь. Ох, сердце мое немощное, сердце мое отозвалось снова. Сидит уже над моей душой смерть с косой. Отче! Еще одну тайну хочу вам поведать. Только гляньте, мой дорогой, нет ли за дверьми моего ворога...

Отец Юлиан подходит к двери, выглядывает и кивком головы успокаи­вает бабу Олену.

Уж заодно и его и свой грех расскажу. Вы собираете, отченька, с людей деньги на новый колокол, а старый под носом у вас ле­жит. Лежит и дожидается, когда придут люди с лопатами, вы­копают его и поднимут на высоту во славу божью и человечью.

Отец Юлиан(громко).Неправда! Этого не может быть!

Баба Олена(крестится).Крестом перед вами падаю ниц, на божий крест присягаю!. Когда вывозили наш колокол полицаи, мой старый остановил их за селом. Три кварты спирта и еще половину свиного окорока вынес для них из амбара. За все это они завезли колокол на наше поле, на Куцую леваду, и там сбросили в кормовую яму. А как смерклось, ткнул мне Штефан в руки лопату и потянул за собой на леваду закапывать колокол. «С этих пор, сказал, это мой, Петрича, колокол, и людям нет до него дела. За него могут большие деньги дать: это чистая медь». Закопали мы, отче, колокол, и закопала я с ним вместе свой по­кой. «Убью, сказал, если пикнешь кому слово!» И я, грешница, молчала. Но сегодня я уже не боюсь, сегодня я уже на божьей дороге и первая стану перед господним престолом. Так отпустите же рабе божьей Олене смертный грех, преподобный отче... Отец Юлиан(перекрестив ее).Ныне отпушаеши...

На пороге появляется Параска с охапкой весенних цветов. Ее лицо пылает от возбуждения.

Баба Олена.Между двумя пихтами найдете колокол. Под белым камнем...

Отец Юлиан.Как он мог это сделать? Ведь он же цер­ковный староста!(Заметив Параску, движением руки дает знать бабе Олене, чтобы та замолчала.)

Баба Олена прячет голову под верету.

Отец Юлиан.Параска!

Услышав голос отца Юлиана, Параска вздрагивает от неожиданности.

Иди покажись на глаза маме. Она беспокоится.                            '

Параска(стушевавшись, делает несколько шагов, но посреди хаты останавливается).Я была в лесу, собирала цветы. Отец Юлиан.Сегодня в лесу? И не боялась? Параска.Нет! Отец Юлиан.Странно.

Параска.В случае чего мы успели бы залезть на дерево. Отец Юлиан. «Мы»?Значит, ты не одна была в лесу?

Параска отворачивается. Отец Юлиан подходит к ней, гладит ее по голове и направляется к выходу. На пороге своей комнаты стоит Вар­вара. Она в клетчатом костюме и пестрой гуцульской безрукавке нараспашку. Отец Юлиан хочет ей что-то сказать, показывая рукой на Параску, однако, передумав, молча уходит.

Варвара.Я ничего не понимаю, мое дитя...(Подходя к Параске.)Почему тебя не было в школе?

Параска после короткой паузы бросается с рыданиями к ногам Варвары; цветы рассыпаются по полу.

Параска.Мама! Мамочка!

Варвара(поднимая ее). Встань!(Вытирает Параске платочком слезы.)А теперь...(отходя от нее)собери цветы! (Ее неспокойный взгляд останавливается на вазе, которая стоит на окне. Наливает в вазу воду и ставит ее на стол.)Собрала? Параска.Уже! Варвара.Вот ваза.

Параска ставит цветы в вазу.

Можешь поставить их где хочешь.

После короткого колебания Параска ставит вазу на фисгармонию.

(Закусив губу.)Так!(Пауза.)Я тебя слушаю. Где он?

Параска, подойдя к ней вплотную, поднимает на нее глаза и внезапно отворачивается. Варвара берет ее за кисть здоровой руки. В этой позе и проходит диалог.

Параска. Пошел в село, сказал: «Сейчас приду». (Пауза.)Сегодня утром, мама, когда я увидела, что он идет в лес, к мосту, я испугалась и побежала за ним. Я кричала, звала его, но он не остановился. Он шел лесом так быстро, что я чуть не задохнулась. За оврагом он исчез. Мне стало страшно. Я побежала. Стала кричать. Потом я увидела его. Он сидел на пне, недалеко от моста, закрыв руками глаза, и печально кивал головой. Я знала, он...(подняв глаза на Варвару)думал о тебе... Только о тебе...(Прижимаясь щекой к руке Варвары.)Я насоби­рала цветов и села возле него на земле. Лишь тогда он заметил меня. Мы долго молчали. Потом он поцеловал меня в голову и сказал: «Иди домой».

Варвара целует голову Параски.

Но я не ушла: мне казалось, что я не должна оставлять его одно­го. Но потом, когда Лука начал говорить, мне стало еще страш­нее...(Пауза.)

Варвара.Говори, я тебя внимательно слушаю, дочурка.

Параска. Мама... Это, наверное, ужасно — убить чело­века да еще тогда, когда он надеется на спасение?

Варвара(взволнованно).Я не понимаю тебя, Параска.

Параска.Ты лучше послушай...(Склонив голову на грудь.)Почему дрожит твоя рука, мама? Прости, это я тебя так встревожила?

Варвара.Нет, родная, не ты...

Параска(вздыхая).Мамочка, кому помешали мои родные? Ведь папа родину защищал! Он сражался на заставе честно, не позволял никому границу перейти. Мне дядя Иван рассказывал: если бы не приказ командования отходить в тыл, папа остался бы на заставе, в блиндаже. Их несли сюда послед­ние бойцы. Если бы они попали в Яснычи, здесь бы им сделали перевязки, потом отвезли бы на подводах в госпиталь. Они могли бы уцелеть. Правда? Но... Мамочка, ты же знаешь больше меня. Скажи, кто подослал на нас полицаев, кто? Клянусь тебе, я ни­кому не скажу. Ведь уже никакая сила не воскресит ни папу, ни маму. Я хочу лишь знать, могу ли я со спокойным сердцем смотреть ему в глаза?..

Варвара.Кому?

Параска(после паузы).Тому, кто принес меня сюда из леса.

Варвара(оттолкнув ее).Ты про Семена?

Параска(после паузы, не поднимая головы, говорит сквозь слезы).Я не могу, мама, не верить Луке.(Обняв Варвару, прижимается к ней.)

Варвара.Но ведь он... мне этого не говорил.

Параска.Мне он тоже не сказал бы этого, если бы... Семен не возвратился в село.

Варвара.Почему же он думает, что это сделал Негрич?

Параска.За полночь, когда Лука выводил нас из окруже­ния, на опушке повстречался какой-то человек. Лука узнал в нем Семена. Негрич возвращался с косовицы. Он один видел нас тогда на пути с заставы к Яснычам.

Варвара.Так! И Лука до сих пор молчал об этом?

Параска.Я же тебе, мама, сказала...

Варвара.Ты мне очень мало сказала, Параска. Будем надеяться; что больше скажет нам время...

Входит Лука.

и сам Лука...

Параска.Мама...

Варвара.Возьми себе обед и иди в мою комнату.

Лука молча стоит на пороге. Параска с тарелкой и куском хлеба уходит во двор.

Лука.Что это значит?

Варвара.Это значит, что я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.

Лука.Она... сказала тебе?

Варвара.Да, она... выручила тебя.

Лука.Ведь ты все равно бы не поверила мне.

Варвара.Почему?

Лука.Потому что не захотела бы поверить! За те долгие годы, когда меня здесь не было, ты научилась смотреть на мир глазами Негричей.

Варвара.Опять... ревность?

Лука.Нет. Что-то большее: ненависть.(Подходит к Вар­варе и берет ее за руку.)Не тебя я, конечно, имел в виду, а то, что густым лесом выросло между нами за последние годы, вы­росло непроходимой чащей, сквозь которую мне мерещится скорбная тень былой Варвары.

Варвара.Но эта же «тень» вышла тебе, Лука, навстречу с добрым словом и открытым сердцем.

Лука.Это было вчера.

Варвара.Это будет и завтра, в том случае...(Пауза.)

Лука.Если я начну служить твоим новым богам, не так ли?

Варвара.Не богам, а людям, Лука.

Лука.Ах, людям! Можно знать, каким?

Варвара.Твоему отцу...

Лука.Негричам, которые жгли сено деда и в темную ночь запугивали его выстрелами в окно?

Варвара.И Негричам, и Урбановичам, и всем тем, кто испокон веков любил эту землю и кто сегодня имеет право ска­зать о ней «моя».

Лука.И ты...

Варвара(перебивая).И я! В годы моей юности, о кото­рых ты говоришь с таким умилением, я тоже блуждала в тумане, как Параска в ту страшную для нее ночь. Данило подал мне руку и повел за собой. Не прошло и полгода, как гестаповцы увелиего, и он невернулся. Когда Мыкола рассказал мне о том, как умер мой Данило за колючей проволокой Освенцима, когда он рассказал о миллионах таких же смертей, когда я, наконец, увидела своими собственными глазами, что творили здесь ук­раинские националисты, я поняла, что фашизм — это смерть!.. А я люблю жизнь... Я пойду с теми, кто победил эту смерть, кто людям даровал жизньинаучил занеебороться... А ты...Милый, боже, кто ты?(Припадает к плечу Луки.)

Лука.В моих жилах течет кровь Петричей. Непокорная, гордая и — неповторимая.

Варвара.Почему же в таком случае ты ехал сюда? Зачем возвратился на мое горе?

Лука(после паузы). Ради родной земли и ради тебя.Но земля уже, вижу, не та, потому, должно быть, что не моя она и не наша, да и ты теперь не та, хотя я люблю тебя даже и такой.

Варвара(с устремленным в пространство взглядом). Если бы кто сказал: «Умри, и тогда твой Лука станет таким, каким хочешь ты его любить», я бы положа руку на сердце от­ветила: «Хорошо, я согласна!»

Лука порывисто обнимает и целует Варвару.

И я верю, что ты будешь таким.

Лука.А если эта вера окажется слепой? Что тогда?

Варвара.Я не знаю, что будет тогда. Я знаю, что есть вещи, которые я не умею прощать никому и никогда: это ложь и предательство.(Пауза.)Пока ты бродил по Европе, Лука, гит­леровцы подготовили себе здесь людей, которых можно назвать лишь одним словом: предатели! Ведь это они, а не кто другой, на несчастьях и крови нашего народа строили собственное бла­гополучие. Это они помогали фашистским палачам срывать с людей одежду, чтобы потом торговать ею на Краковском базаре, во Львове. Одни из них сидят пока тихо и молятся по ночам американскому доллару. А другие вредят уже сейчас. Кто-то из них стрелял вчера в Мыколу. Но как бы они ни распинались перед нами, мы видим, очень хорошо видим на их руках когти фашист­ских предателей. И мне кажется, что каждый честный человек, которому дорога судьба его детей, должен смело рубить эти ког­ти! Рубить, а не прощать!

Лука.Так...(Подходит к фисгармонии и тихо играет лейт­мотив оперы Д'Альбера «Долина».)

Варвара прислоняется спиной к дверному косяку и не спускает с Луки глаз.

(Не поднимая головы от фисгармонии.) АСемену Негричу тоже никогда не простишь?

Варвара.Если обнаружится, что все это правда, не прощу. Только почему ты не сказал всего этого своему отцу?

Лука.Очень просто.(С иронией.)Он, как человек исклю­чительно принципиальный, передал бы это дело в руки властей, а я этого не хочу.

Варвара.Почему?

Лука.У меня нет прямых доказательств, а кто же поверит слову человека, на которого даже родной отец глядит испод­лобья. Я не говорю уже о том, как глупо было бы сегодня идти на ножи с родом Негричей, с родом «застрельщиков колхоз­ного движения в селе Яснычи». Это все могло бы, пожалуй, кон­читься тем, что на скамью подсудимых посадили бы не его, а меня, «возвращенца».

Варвара.Ты убежден в этом?

Лука.Почти.

Пауза.

Варвара.Теперь мне ясно: один из вас, наверное, рас­квитается.

Лука(Срывается с места, подходит к Варваре, обнимает ее).Ты могла бы... могла бы когда-нибудь поверить, что это сделал я? Варвара...(Покрывает поцелуями ее лицо.)

Варвара(опускает руки, закрывает глаза, стиснув губы и сдерживая рыдания, отрицательно качает головой).Нет! Мне кажется, я не имела бы сил поверить в это, милый...

Они не услышали, как появился Мыкола с уздечкой в руках. Увидев их, он крякает; Лука и Варвара отскакивают друг от друга. Мурлыча свою песню, Мыкола вешает уздечку, шляпу и куртку, подходит к фис­гармонии и с грохотом опускает ее крышку.

Мыкола.Обедали?

Варвара.Нет.

Мыкола.Ну, давайте пообедаем.

Варвара ставит на стол тарелки, ложки и два горшка, потом кладет каждому в тарелку жидкой каши, наливает молока.

Варвара.Льва еще не поймали?

Мыкола.Нет. Он подался за Кичеру, в Черный бор. Се­годня вечером делаем облаву. Над Медвежьим плесом. Директор зверинца говорит, что лев как будто бы привык хлебать воду в сумерки.(Подсаживается к столу.)

Варвара.Садись, Лука.(Подает тарелку с едой бабе Олене.)

Мыкола.Это давно у вас?

Лука.Отец...

Мыкола(перебивая) Яне тебя спрашиваю!

Варвара(после паузы).Нет, недавно. Лука приехал всего пять недель назад.

Мыкола(напевая).Роман?

Варвара молчит.

Лука.Нет. Больше!

Мыкола(подумав).Ну что ж, ладно. Только она... ра­ботает.

Лука(опустив глаза в тарелку). Ятоже не привык долго сидеть сложа руки.

Мыкола(ест).Я думал уже о музыкальной школе. В кон­це концов, можешь учительствовать и тут. Детей ведь некому учить пению. Что ты скажешь, Варвара?

Варвара.Я не думала об этом, дядя.(Зовет с порога.) Параска! Позови деда: обедать пора.(Садится за стол.)

Мыкола.Еще три дня такой погоды — и земля будет не земля, а камень. Хотел бы я знать: кто выкинул этот номер со львом?

Варвара.Подозрение есть?

Мыкола.Есть. У Семена Негрича.

Варвара.Как? На Семена?

Мыкола.Я сказал: у Семена.

Лука.Самоуверенный парень!

Мыкола.Не хочет только назвать имя. Говорит, рано. Как будто разумный хлопец, а такой загадочный.(Варваре.) Кстати, он знает о вашей... э-э-э...... дружбе?

Варвара.Должно быть, еще не успел узнать.

Мыкола.Будет свет ему не мил, бедняге. Кто знает, не ради ли тебя спешил он так сюда из армии...

Варвара перестает есть. Входит Параска.

Параска.Дед не хочет есть, мама.(Возится около печи.)

Пауза.

Лука.Значит, отныне Семен — мой беспощадный враг?

Мыкола.Не думаю. Семен — коммунист. Он сумеет по­давить в себе личную неприязнь...

Лука.А как ты думаешь, Варвара?

Варвара(встает из-за стола. Собирая посуду).Я хотела бы пока об этом не говорить.

Мыкола.Странный ответ.

Варвара.Странный. Немало странных вещей происходит у нас, дядя.

Мыкола.Ты об этой истории со львом?

Варвара.Не только.(Параске.)Параска, выйди на минутку!

Параска уходит.

Как ты думаешь, Мыкола, кто повинен в том, что семью Мак­симовых не донесли до нашего села? Кто виновен в том, что полицаи зверски добили тогда их в лесу? Кто навел полицаев на эту цель?

Мыкола(встал, заходил по хате).Почему ты подумала об этом?

Варвара.Ты не ответил мне на вопрос, дядя.

Пауза.

Мыкола.Меня тогда не было здесь. Ты знаешь. А Лука все это пояснил. Полицейские перехватили Максимовых на пути в Яснычи...

Варвара.А если они перехватили их не случайно? Мыкола.Ты думаешь, что их подослал кто-то? Лука(вставая).Я убежден в этом, отец. Чего бы искали полицаи из Дороева на таком отдаленном от их села участке?

Пауза.

Мыкола.Гм! Жаль, что ни одного из них не удалось нашим поймать. Все подались к американцам. А без них вряд ли удаст­ся раскусить этот орех...

Варвара.Твердый орех.

Лука.А может, тебе только так кажется? Ты, отец, сказал как-то: «А вдруг кто-то хотел поживиться вещами Максимовых, хотя бы его сапогами...»

На пороге останавливается вошедший Семен Негрич. Из-под его распахнутого кафтана выглядывает дуло автомата.

(Не заметив Семена.)Может, следует вспомнить, кто в нашем селе еще перед войной, еще перед первым приходом Красной Армии прославился как рыцарь темной ночи? Кто...(По глазам Варвары угадывает, что кто-то стоит на пороге.) Семен.Говори дальше, Лука.

Пауза.

Лука.Кто косил соседскую молодую кукурузу, кто под­жигал чужое сено, кто воровал...

Семен.Лжешь, штефаново отродье!

Пауза.

Мыкола(взволнованно).Что это?

Л у к а. Ударь по столу — ножницы отзовутся.

Семен.Я сказал: лжешь, штефаново отродье! Я никогда ни у кого не воровал. Да, я дважды сжигал сено Штефана. Да, я косил у него молодую курурузу. Но, это делали и другие, потому что и другим еще с австрийских времен переедал горло твой дед. Ты сам немало знаешь. Когда мой дядя Василь ехал на зара­ботки в Америку, Штефан одолжил ему сто долларов, а вексель дал ему подписать на двести. Прошел всего год, и Штефан купил с торгов всю землю Василя. Василиха прокляла твоего деда и сошла от горя в могилу, но ведь от этого земля Василя не пере­стала родить, не для Василя уже и не для нас, Негричей, а для Штефана. Мне было тогда всего семнадцать лет, и моя грудь не могла вместить такую обиду. А воровать я ничего не воровал, потому что не было воров в роду Негричей. Крали, воровали, но другие — приспешники Штефана, те, что вышли из его ку­лацкой школы!..

Лука(с трудом сдерживаясь).Ты... о ком это?

Варвара. Хватит!

Пауза.

Мыкола.Начинается...

Семен.Простите, но моя кровь—не вода. И так уже иссушил меня сегодня лихой час, а тут еще этот прибавил...

Мыкола.Снова что-либо произошло?

Семен.Достаточно и того, что случилось утром. Кто-то хочет сорвать сев. Тот, кому ненавистна жизнь людей.

Лука.Лев?

Семен. Нет, хуже. Льва придется пристрелить, лишь сжав сердце.

Лука.А человека — с легким сердцем?.. Кого-кого, а тебя я понимаю, Семен...

Варвара.Лука, хватит!

Мыкола.Как петухи! В самом деле, как петухи.

Варвара.Одному из вас придется выйти. Лука, Семен — наш гость.

Лука.Ты права, Варвара.(Быстро выходит во двор.)

Мыкола.Вот горе!(Смотрит на стенные часы.)Скоро тронемся в путь. Еще до захода солнца должны быть над Мед­вежьим плесом. Сети для западни уже, наверно, готовы. Где отец?

Семен.Он сказал, что придет за вами.

Мыкола.А я тем временем малость отдохну. С Лукой же ты зря схватился. Сам видишь — он приехал оттуда с больной душой. Его скорее жалеть нужно. Он просто болен сейчас. Найти ему себя надо, снова на ноги встать, зажить по-новому...

Семен.Боюсь, что мы с вами, товарищ агроном, не вы­лечим его болезни.

Варвара сжимает руку Семена.

Мыкола. Гм...(Уходит в свою комнату.)

Пауза.

Варвара.Как тебе не стыдно! Ты забываешь, что Лука — его единственный сын.

Семен.Я хотел бы об этом забыть.

Варвара.И что? Не в силах?

Пауза.

Семен.Пока я об этом ничего не могу сказать.

Варвара.В своих письмах, Семен, ты был более откро­венным.

Семен.Пока я от вас ничего не утаивал.

Варвара.Ничего? Как перед богом, Семен?

Пауза.

Семен.В бога я не верю. В одном и том же сердце нет места для бога и для людей.

Варвара.Да, ты писал мне об этом. Об одном лишь ты не сказал в своих письмах — смог бы ты поднять руку на че­ловека, который... не сделал тебе ничего плохого...

Семен.Лука мне не сделал ничего плохого, учительница.

Варвара.Я не его имела в виду, Семен.

Семен.А кого же?

Варвара(опустив глаза, мнет платок).Я просто так спросила.

Семен(тихо).Нет, это не просто так. Между нами, учи­тельница, пробежала черная кошка. Боюсь, что ее выпустила та самая рука, которая выпустила льва из клетки.

Варвара(встрепенувшись).Неужели ты думаешь, что это он?

Семен.Кто — он?(Пауза.)Вы побледнели, учительница.

Варвара.Он... дорог мне, Семен.

Пауза.

Семен.О!..

Варвара(низко наклонив голову).Да.(Протягивает руку Семену,но ее рука повисает в воздухе и опускается.)Слу­чилось! Трудно.(Беспомощно разведя руками.)И вот я, Варвара Петрич, бледнею перед лицом этой любви.

Семен(медленными шагами идет к двери).А не кажется ли вам, что сейчас я тоже... побледнел?

Варвара(взглянув на него и снова опустив голову). Что же, тем легче сейчас тебе будет свести с ним счеты.

Семен.Нет, тем тяжелее мне будет сейчас... Но когда все, о чем я думаю, окажется правдой, тогда простите меня, учитель­ница, ибо я простить не могу.

Варвара(в глазах ее вспыхивают огоньки).Тогда и я не буду знать пощады.

Семен(грозно поворачивается к ней лицом и глядит так, будто впервые в жизни ее видит).Кажется, это сказала Варвара Петрич...

Варвара.Да. И слову ее можешь верить.

С е м е н. Я верю.

Варвара.Спасибо. И запомни, можно вернуть утраченное здоровье, можно даже возвратить молодость; только двух ве­щей никакая сила человеку вернуть не может: жизни и чести. С мыслью о неминуемой смерти человек сживается с детства, но горе тому, кто не знает цены своей чести...

Семен(перебивая).Правильно, Варвара! И даже если через пятнадцать лет плуг старости избороздит ваше лицо — ваша жизнь, жизнь сельской учительницы, станет еще богаче. А знаете, почему? Да потому, что рядом будет шагать в буду­щее ваша человеческая гордость! Вы будете гордиться тем, что подготовили поколение образованных людей. Они сделают нашу землю еще радостнее и прекраснее. Когда же пробьет ваш по­следний час, то вам даже умирать будет легко с мыслью, что жизнь прожита честно и недаром...

Варвара.Ты не обижайся .на меня, Семен. Я рада, что наша юношеская дружба не переросла в нечто большее. Это помешало бы нам сейчас сказать друг другу в глаза всю правду... Я знаю, Семен, что такое любовь, я знаю и чувствую это особенно сильно сегодня, но, клянусь тебе нашей дружбой, если даже мое сердце ослепнет, глаза мои останутся зрячими. Даже в самую темную ночь они найдут верную мишень.

Семен(подходя к ней).Я не совсем понял. Вы хотите сказать...

Варвара(перебивая).Я хочу сказать лишь то, что ска­зала. Будущее моих детей, а их в школе более ста душ, мне дороже всего на свете, и я их не променяю на... моего избранника, как не променяю своего достоинства на то, что люди долгое время называли личным счастьем. Ты понял?

Семен.Такие слова пишут своей кровью.

Варвара(взволнованная окончательно).А ты как ду­мал?

На пороге появляется отец Юлиан. Он без шляпы и без палки. Увидев его, Варвара отворачивается, стремясь скрыть слезы, потом быстро уходит в свою комнату.

Отец Юлиан(Семену).Я, кажется, не Вовремя.

Пауза.

Семен(неуважительно).Вы...

Отец Юлиан.Хотите сказать, Семен, что я всегда не во-время. Ходячий анахронизм, не так ли?

Пауза.

Семен.Как вы поседели за это время...

Отец Юлиан.Неужели вы когда-нибудь видели меня молодым, Семен?

Семен.Кажется, да.

Отец Юлиан.Это Вaм лишь кажется. У меня не было молодости. Я понял это слишком поздно, и, может быть, толь­ко оттого появилась эта преждевременная седина.

Семен.Я думаю, вы сказали правдивое слово.

Отец Юлиан(с горькой усмешкой).Впервые в жизни Негрич согласился со мной.

Пауза.

Семен.Я не узнаю вас, преподобный!

На пороге своей комнаты появляется Варвара. Отец Юлиан и Семен не замечают ее.

Отец Юлиан.Я сам себя не узнаю. Раньше я верил, что бессмертная душа моя в свое время станет белее снега на божьих лугах, если земной путь ее будет дорогой всепрощения и милосердия. Как это ни странно, но этой веры не убили во мне даже годы гитлеровской оккупации. Я понимаю теперь, почему глаза мои были все еще ослеплены блеском церковных свечей, а уши залеплены их воском. Но пришло время — и померкли огни свечей, зато пробудилась совесть. Вот я и подумал: какая же цена бессмертию твоей души, если за ней надсмотрщиком будет ходить голос мятежной и неутешной совести: «Ты предаешь братьев и сестер своих за ничтожный миг твоего вечного бла­женства»... А сегодня... точнее говоря — полчаса назад, этот вопрос возник передо мной со страшной силой.

Варвара.Что произошло с вами, отче?

Отец Юлиан.Со мной — ничего, кроме того, о чем я сказал.

Варвара.И это все?

Семен(с уважением посмотрев на отца Юлиана).По- моему, это еще не все...(Выходит из хаты.)

Варвара(подойдя к отцу Юлиану).Ваши руки дрожат.

Отец Юлиан(вынув из кармана узелок и положив его на стол).Посмотрите!

Варвара развязывает узелок.

Мне кажется, что такие ордена были у...

Варвара.У кого?

Пауза.

Отец Юлиан.У покойного... отца Параски, Максимова.

Варвара.Боже, откуда это у вас?

Пауза.

Отец Юлиан.Баба Олена нашла в тайнике у Штефана.

Варвара.Откуда же это, мой боже, у него? Нет, по­дождите. Это, наверное, что-нибудь другое. Я не верю, я не хочу поверить, чтобы он мог...

Отец Юлиан.Кто — он?

Варвара(с ужасом).А?

Отец Юлиан.Я также не хочу верить, что он мог при­ложить руку к этому кровавому делу. А впрочем, может, я оши­баюсь. Возможно, эти вещи принадлежали какому-нибудь дру­гому советскому военному? Но вместе с тем... Ведь вы знаете, часовня моего прихода стояла в ту весну вблизи венгерской границы. Несколько раз я ходил на заставу к Максимову за разрешением посетить часовню и видел у него на гимнастерке именно такие ордена. Однажды мы разговорились, и Максимов сказал, что вот именно такой орден Монгольской республики он получил за бои в Монголии против японцев... А может, все это — простое совпадение?..

Варвара(берет в руки орден, внимательно его рассмат­ривает).Подождите минуточку, Параска!(Отцу Юлиану).Как же это так? И когда бы он мог?..

Входит Параска.

Параска! Где бумажник с документами твоего отца, который нашли там в траве? Принеси его на минутку сюда.

Параска.Зачем, мамуся?

Варвара.Не спрашивай, мое сердце, зачем.

Параска.Сейчас принесу.(Выходит.)

Варвара осторожно перебирает содержимое узелка. Входит Парас­ка и дает Варваре бумажник. Варвара выкладывает его содержимое на стол, перебирает документы, потом отделяет от них орденские книжки.

Варвара(Параске).Спасибо, можешь идти.

Удивленно озираясь, Параска уходит.

Ах, как было бы хорошо, если бы это оказалось только страш­ным, неподтвердившимся совпадением...(Сравнивает номера на орденах с номерами, записанными в документах, и бессильно опускает руки).Больше надежды нет... Номера те же... Это ордена Максимова.

Отец Юлиан(наклонив голову).Простите меня, дорогой друг..-

Bapв а р а(сжав его руку).Благодарю вас.(Пауза. Резко поворачиваясь к отцу Юлиану).Помолитесь, отче, за меня и помолитесь за того, кого поразит моя ненависть. Я еще не убеждена, я еще не верю, я не хочу в это верить, но когда по­следняя искорка моей надежды погаснет, помолитесь, отче, за него...(Подходит к дверям и становится против заката, который багровым отблеском вспыхивает на ее лице. Сквозь стиснутые зубы.)Помолитесь, отче!

Отец Юлиан.Не смогу, моя дорогая. Эта молитва была бы мертва, как... и моя вера сегодня...

Варвара.Отче! Это правда?

Отец Юлиан(со скрещенными на груди руками под­ходит к Варваре).Не удивляйтесь, дорогая! Со мной произошло то, что с вами было давно. На ваших губах дрожит еще иной раз молитва, но она уже тиха, как шепот умирающего бога. На смену ему уже восходят светила великого дня, и сеятель выходит сеять уже не с молитвой, не с гимном рабству и смерти на устах, а с песней всепобеждающей жизни, с песней, которая рано или поздно заглушит наши последние колокола.

Варвара.Вы плачете, мой друг?

Отец Юлиан.Нет, это вам показалось. Если я и за­плачу когда-нибудь, то только потому, что мои руки, руки сеятеля, сеяли не семена истины, а... зубы дракона, из которых выросли убийцы родителей Параски.

Варвара.Убийцы? А может быть, там был лишь один душегуб? Один убийца, который добил тяжело раненных за­щитников родины, а затем судорожно, как гиена, рылся в их карманах, отвинчивал их ордена, снимал сапоги? Как вы ду­маете?

Отец Юлиан.Родителям Параски все равно.

Варвара.А мне не все равно! Я хочу знать всю, реши­тельно всю правду. И о той памятной ночи и о сегодняшнем рас­свете...

Занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Стемнело. Та же обстановка. Из своей комнаты быстро выходит Варвара и направляется к выходу. На крыльце она сталкивается с Иваном и Семеном Негричами. Иван — с винтовкой.

Семен — с автоматом.

Иван.Агроном?..

Варвара.Кажется, спит. Разбудить?

Иван(посмотрев на часы).Не нужно. Пусть еще несколь­ко минут поспит. Замаялся, сердечный! Пятьдесят восемь лет и четыре тюрьмы — не шутка.

Баба Олена(приподнимаясь на печи).О господи, гос­поди!

Входит Мыкола.

Мыкола.Ты соврал, Иван. Всего пятьдесят семь. Да, я вижу, вы готовы!

Иван.Яворский с людьми вас ждет у сельсовета.

Мыкола.Иду-иду!(Возвращается в свою комнату.)

Варвара.Садитесь, прошу вас.

Семен.Спасибо, учительница.

Оба садятся. Иван набивает чубук табаком и закуривает. Входит Параска и берет с припечка подойник. Увидев в дверях Мыколу с оружием в руках, она испуганно отшатывается, вскрикивает, потом выбегает из хаты.

Мыкола(глядя ей вслед).Это она всегда так, лишь уви­дит оружие. Бедный ребенок.

Иван.Ничего, вырастет и забудет.

В а р в ара.Вряд ли!

Мыкола(заряжая карабин).По-моему, она и не должна это забывать... Кажется, снова прорычал этот проклятый лев. А может, это мне только снилось?

Иван.Нет, вам не снилось, Мыкола. Совсем недавно лев снова появился в селе. Пробежал по огородам, зарычал, позагонял людей в хаты и снова под землю провалился... Говорят, видели, как он на луг Савюка побежал. Значит, он и в самом деле воды держится. Там его н надо искать.Сетиуже готовы.

Мыкола(Варваре).Что с тобой, Варварушка? Стоишь, будто скорбная мать?

Варвара(как бы очнувшись).Возьмите меня с собой, добрые люди.

Мыкола.Куда? На облаву? Женщину?

Варвара.Из крупнокалиберного револьвера я стреляю неплохо. А этого, кажется, достаточно.

Семен.Нет, этого еще мало.

Варвара.Отваги у меня также хватит.

Семен.Раненый зверь может броситься на вас, и тогда...

Варвара(перебивая).Тогда моя рука не задрожит.

Мыкола.Да?..

Варвара.Я пользуюсь такими же правами, как и вы. Кто поднимает руки на наше село, на наших детей, на наш колхоз, тот поднимает руки и на меня. Думаю, что я убедила вас, това­рищи?

Иван.Что же, она права, Мыкола.

Мыкола.Ладно, пойдешь с нами!

Варвара.Мне еще надо переодеться. Я поеду верхом и нагоню вас.

Мыкола.Не забудь только взять с собой лишнюю горсть патронов.

Варвара(с порога своей комнаты).Я ничего не забуду, Мыкола!(Уходит.)

Мыкола одевается. Быстро темнеет.

Мыкола.Странная она какая-то стала в последнее время...

Семен встает и спокойным шагом подходит к двери, выходящей во двор.

Иван.Работы у нее, должно быть, как и у нас всех, по са­мые уши!

Мыкола.А все-таки черт знает что делается! Один зверь задержал сев.

Семен(до сих пор смотревший вдаль, поворачивается к Мыколе.)Вы убеждены, что только один?

Иван намеренно закашлял.

Мыкола.Гм... Пожалуй, ты прав...

Иван быстро поднимается.

Его надо тоже выследить!

Семен.И я так думаю. Надо только прежде всего при­стрелить льва, а до волка доберемся позже...

Мыкола.Если бы знать, кто он, то можно было бы одно­временно ликвидировать обоих. Да что же... Кто может знать, что у кума пить дадут?.. Пока доберемся мы, пока доберутся в районе...(Гневно.)Черт знает сколько еще бед он сумеет на­творить!..

Семен пытается что-то сказать.

Иван(останавливая Семена движением руки).Товарищ агроном, ведь мы-то с тобой знаем, что для нас наш колхоз. Мы говорим: «путь к изобилию», и это в самом деле так, иначе й быть не может! Но, убей меня нечистая сила, чтобы я только из-за хлеба с маслом недосыпал в будни ночей и подставлял голову под фашистскую пулю. Колхоз для нас большее. Это — Советская власть, а она и нам, Негричам, и тебе, и учительнице, и всему людскому роду дала такое, чего не променяешь на все сокровища мира!(Ударяя себя кулаком в грудь.)Она дала воз­можность почувствовать нашу силу и сняла с нее оковы: «На, сила, иди в свет, верши чудеса!» Вот так я все понимаю.

Мыкола. Ага! Справедливо! Ну!

Иван(замявшись).За эту власть даже смерть с охотой примешь.(Опуская глаза.)Для нее, для Советской власти, и о родном сыне забудешь, если он сбился с панталыку и каиновы дела творит.(Умолкает.)

Мы кола. Иван! Иван! Ты о ком это?

Семен.Поспешили вы, отец. Пока что доказательств мало.

Иван.Нет, не поспешил. Это сказал коммунист комму­нисту.

Мы кола. Что такое? Доказательства? Против кого?

Пауза. Семен и Иван стоят, наклонив головы.

Вы о Луке? О Луке Воркалюке, моем единственном сыне?

Семен.О внуке Штефана Петрича.

Мы кола(растерянно).Я же смотрел его бумаги—они проверены еще в Германии. Он получил разрешение вернуться из Мюнхена домой, работать. Он...(Взглянув на фисгармонию.) Разве мог бы он играть так, имея замаранную совесть? А впро­чем... Лука, мой Лука!.. За что вы его так, товарищи, за что?

Иван.Ты что думаешь, мы забыли, что Лука одиннадцать лет жил без присмотра, без отцовского глаза? Меня с тобой, Мыкола, полиция в тридцать восьмом бросила в тюрьму. За­хватил Гитлер Польшу, а нас, коммунистов, из польской тюрьмы бросили в немецкую. Лука тем временем спокойненько учился во Львове, жил в этой бурсе митрополита Шептицкого, где кишмя кишели националисты. Быть может, уже тогда они ему в душу свою начинку вложили!

Семен(тихо).Я пришел сегодня в село, едва только на­чинала заниматься заря. Пришел и увидел Луку. Он украдкой бежал от старой корчмы, где остановился зверинец. Я окликнул его, но он исчез в лозняке. И как раз в это самое время опустела клетка льва.

Иван.До тех пор, пока Луки здесь не было, не блуждала тревога по нашим хатам.

Мыкола(метнувшись к дверям, кричит).Лука! Лука!..

Семен(подбегая и хватая его за руку).Слишком рано! Так можно лишь испугать... зверя, и он... убежит.

Входит Параска с полным подойником.

Параска.Луки нет возле хаты, дядечка.(Ставит по­дойник на припек.)

Иван взглядом показывает Мыколе на Параску.

Мыкола(тихо отходит от дверей. Насилу переводя ды­хание).Хорошо, я буду молчать.

Параска(подойдя к Мыколе).Что с тобой, дядя? Дя­дечка?

Мыкола(садясь в кресло).Тяжело мне, Параска!

Параска(став возле Мыколы на колени).Мне тоже очень тяжело сегодня, дядечка...

Мыкола(гладит ее волосы).А ты ляг и засни. Я возвра­щусь утром — разбужу тебя. Будет снова легко на сердце, мое дитя.(Закрыв глаза.)Разбужу тебя, как, бывало, давным- давно егобудил: «Порубаю калиночку, бо вмiю, скориняю Парасочку, бо смiю...»

Пауза.

Параска.Дядечка! Ради всего святого! Скажи мне. (Взглянув на Семена.)Кто убил моих родителей?

Мыкола(резко встает. Скользнув взглядом по Негричам, снова смотрит на Параску, которая низко опускает голову). Встань, Параска...

Параска.Прости, дядя, но я... не могу забыть!

Семен.Этого нельзя,забыть, Параска.

Параска, встрепенувшись, впивается глазами в Семена.

(Подойдя к Параске.)Параска, девочка...

Параска(отшатываясь от него).Нет!(Забивается в угол.)

Иван.Что это?

Пауза.

Мыкола.Я... не знаю. Я знаю лишь, что нам пора.(Под­ходит к дверям Варвары и стучит в стекло.)Варвара! Поторо­пись. Мы идем.(Поворачивается к Негричам.)Пойдем, това­рищи: там люди ждут нас.

Иван.Дорога далекая! Езжайте верхом, Мыкола.

Семен(снимая с крюка уздечку и вожжи).Я пойду вам коня оседлаю.

Иван.Седло, кажется, в конюшне.

Варвара(появляется на пороге свой комнаты. Одета, как и в начале первого действия, с той лишь разницей, что стан ее теперь стягивает желтый кожаный пояс с кобурой. Надевая перчатки).Скоро взойдет месяц. Ночь будет ясная.

Семен(вздохнув).Не для всех она будет ясная сегодня... (Уходит.)

За Семеном уходит и Иван.

Мыкола(возвращаясь с порога, подходит к Параске и целует ее в лоб).Доброй ночи, дитя мое!(Перекинув карабин через плечо, уходит.)

Варвара.Повтори уроки, потом поужинаешь и — спать. Выглядишь сегодня, будто тебя с креста сняли.

Параска(оглянувшись, припадает к Варваре и говорит полушепотом).Мама! Неужели это правда?.. Семен сделал?

Варвара(твердо).Нет!

Параска.А кто?.. Кто?..

Варвара(после паузы).Если бы я знала, наверное знала, кто, его бы уже не было среди нас. Кстати, где дед?

Параска.Кажется, пошел в церковь, к вечерне.

Варвара.Так! Этот не боится. Луку тоже не видела?

Параска.Ох, нет, мамуся. Он, словно тень от тучи, по­явится и снова пропадает. И мне так тоскливо без него. А тебе, мама?

Пауза.

Варвара.Мне пора в дорогу.(Движением головы пока­зывая на дверь своей комнаты.)Иди, детка. У тебя с арифмети­кой нелады.

Параска.Мама, и тебе не страшно?

Варвара.Мне страшно. Именно потому я и иду туда.

Открывает дверь своей комнаты, пропускает Параску. Параска обни­мает ее и громко целует в щеку. Варвара прикрывает за ней дверь и на­правляется к выходу. На пороге ее встречает Лука.

Лука.Куда это бог ведет?

Варвара(спокойно).Пусти.

Лука(давая дорогу).На облаву? С Семеном?

Варвара.На облаву!(Быстро уходит.)

Лука.Варвара!

Лука трет ладонью лоб, потом спокойным, усталым шагом приближа­ется к фисгармонии, усаживается на вертящийся стульчик и берет не­сколько аккордов, из которых снова возникает лейтмотив из оперы «До­лина». В музыку д'Альбера вплетается немецкая маршевая мелодия. Лука не замечает появления Штефана и, только когда тот зажигает лампу, обрывает игру, резко поворачивается к Штефану и следит за его движениями. Штефан закрывает двери, оглядывается и подходит к Луке.

Штефан(приглушенным голосом).Нехорошо.

Лука.Почему?

Штефан.Убьют льва и засеют. И тогда мне повеситься разве... Не переживу я этого.

Лука(встает).Ну, так переживут другие!

Штефан.А ты думаешь, мне легче будет от этого?

Лука(внезапно).Дед, а... солдаты, которые мост охраня­ют, часто бывают в селе?

Штефан(недоуменно).Да ходят по праздникам. С дев­чатами танцуют возле школы.

Лука.Ты с ними не пробовал разговаривать?

Штефан.До холеры ясной мне нужны эти антихристы.

Лука.Как раз они-то могут пригодиться. Вот слушай: будут проходить мимо — сюда зазови, самогоном угости.

Штефан(возмущенно).Что-о-о-о?! Да буду я еще само­гон на них переводить!

Лука. Слушай дальше. Заманить их надо в эту хату. Пусть как домой сюда заходят. На огонек. Понял? Расскажи им, чья дочь Параска, они на такое клюнут сразу. Понял? Мне это очень нужно. Слышишь?

Штефан(пристально глядя в глаза Луки).Угу!

Лука.Что они говорили здесь, дед? Мыкола с Негричами.

Штефан.Не знаю. С тех пор как появился Семенко Негрич, я убегаю от них, как от огня.

Лука.Напрасно.(Пауза.)Варвара — и та стала какой-то другой.

Штефан.Ты считаешь, что все это проклятый Семен де­лает?  

Лука.А кто же иначе? И надо свернуть ему шею за это...

Тихо открывается дверь комнаты Варвары, откуда выглядывает Парас­ка. Штефан и Лука не замечают ее.

Штефан.Смерть?

Параска подается назад и слушает сквозь приоткрытые двери.

Лука.Автомат я уже выкопал.

Штефан.Брось эту затею, хлопче. Из-за тебя и я на­терплюсь горя!

Лука.Не могу бросить. Если не я его, он меня.

Штефан.При Гитлере такое легче было сотворить, а те­перь все село на дыбы встанет.

Лука. Не успеют. Пока размотают это дело, уж и след мой простынет.

Штефан.Ты что, покинуть меня хочешь? Один как перст останусь...

Лука.Я — перелетная птица, вы сами знаете, дед. А вас отсюда можно вырвать  лишь с корнем. Будете делать, дед, до конца, что я начал, а мне надобно идти дальше. Все равно тут я долго места не согрею. Когда-то я любил здешних людей. А сейчас могу их только проклинать.

Штефан.Любил? Тебе так казалось, что ты их любил. А за что же их любить? Чепуху несешь, парень! Какие они были, такие и есть. Либо волы, либо волки. Одних погоняй, других берегись. Вот тебе и весь род людской, вот тебе и вся житейская мудрость.

Лука.А я кто же, по-вашему?

Штефан.Ты...(Пауза.)Хе-хе! Ты — волк.

Лука.Правда твоя, дед. Правда и то, что этот волк, и не только он один, хочет загнать волов в лес. А тут, в Яснычах, трудненько действовать стало. Разве что со временем, когда вой­на начнется.

Штефан(перекрестившись).Крестом в церкви пред пре­столом припадаю, бью себя в грудь, умоляю бога милосердного: поскорей бы уж загрохотали пушки... Высыхает, хлопче, моя сила, а так хочется мне, хотя бы перед самой смертью выйти на Русское поле, на Верховину, на Княжий участок, на Сидоровку, припасть к земле и сказать ей сердечно, молитвенно: «Моя!» А там — пусть и скончаюсь, потому что скончается не кто-нибудь, а сам Штефан Петрич, хозяин над хозяевами... Лука, а скажи, парень, что говорят о войне те, что тебя сюда послали?

Лука(грозно).Кто послал?

Штефан(сжав рукой локоть Луки).Ну как же? Ведь без этого нельзя... Ну, те... американцы.

Лука.Вы слышали: мои бумаги в порядке. Больше об этом ни слова.

Штефан(поспешно).Понимаю, голубчик...(Увидев, что Лука натягивает желтую замшевую курточку и снимает с вереты гуцульский кафтан.)Куда это ты? Кафтан мой...

Лука.Он и останется вашим, старый скряга...

В дверях опять появляется Параска.

Лука.Тише! Придет время — возвращу тебе с процента­ми.(Надев кафтан нараспашку.)Ну, прощевайте, дед!

Штефан.Ты что, одурел, Лука? Так внезапно?

Лука(понизив голос).Да. Завтра может быть поздно. Они охотятся на льва, а я пришью Семена. Он замолкнет навеки.

Параска исчезает за дверью.

Штефан.Из-за чего... замолкнет?

Лука.Он видел меня на рассвете... Но это уже вас не ка­сается, дед.(Прикрутив фитиль лампы.)Я возвращусь раньше других и трижды постучу в дверь. Я лягу, а они пусть ищут ветра в поле. Скажут, случайная пуля... А будут обо мне спрашивать — помните: я сегодня лег рано спать...

Штефан.Я боюсь, Лука...

Лука(деду сквозь зубы).Пускай лучше боятся они. И слушайте, дед! Никому ни слова, иначе пропала и ваша голова. (Гасит лампу.)

Штефан.Зачем ты это?

Лука.Так никто, даже баба Олена, не увидит, что я вышел. Потом зажгите: пусть знают, что здесь не спят и поджидают охотников. Параска там?

Дверь комнаты Варвары тихо закрывается.

Штефан.Должно быть, спит. Видишь, не светится.

Лука(натягивая шляпу).Ну, иду, дед! А если промажу и не вернусь в нужный час, подбросьте Варваре это письмо. В нем несколько слов: «Настанет время — и я приду за тобой».(Дает Штефану письмо, тот прячет его за иконой.)Если же вы мне понадобитесь, дед, я пришлю сюда верного человека. Он придет к вам с чемоданом и скажет: «Привез хорошие свечи из Львова. Не возьмете ли для церкви?» Тогда вы должны сказать: «У свя­того Юра продают по рублю, а я с вас возьму по полтиннику». Значит, это мой друг. Что бы он ни попросил у вас, делайте, как для меня.

Штефан(послушно кивает головой).А... отцу? Ничего сейчас не напишешь?

Лука.Отцу? Перед ним я предстану тогда, как судья. (Подойдя к двери, останавливается.) Акафтан возьмите. Про­падет еще, чего доброго, и тогда из-за слез, дед, не увидите све­та...(Швыряет кафтан.)

Штефан(хватая кафтан).Спасибо, спасибо тебе, добрый хлопчик!

Лука пролезает за дверь.

Спасибо, внук...(Прижимая кафтан к груди).В добрый час! С Не выпуская кафтана из рук, зажигает лампу. Она колеблется, отчего тени пляшут по стенам. Подходит к двери комнаты Вар­вары, тихо открывает ее и зажигает спичку).Параска.(Кричит.) Параска!

Баба Олена(с печи).Чего орешь? Штефан(возвращаясь).Нет Параски. Исчезла куда-то кацапское отродье, а окно открыто. Обокрасть хату свободно могли.(Закрывает входную дверь на засов и ложится на при- печке, подложив кафтан под голову.) Баба Олена.О господи, господи!

Лампа колеблется в такт тиканья часов.

Занавес

 

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Декорация та же. Тускло горит лампа. В окно заглядывает ущербный месяц. Раздается трехкратный удар в дверь. Штефан поднимается с припечки, протирает рукавом глаза. Кто-то вторично три раза, но уже с большей силой стучит в дверь. Штефан прикручивает фитиль — и лун­ный свет заливает хату.

Штефан(подойдя к двери, тихо.)Лука?

В ответ трижды загремело. Штефан, перекрестившись, открыл дверь и с тихим возгласом отпрянул. Перед ним на пороге стоит Мыкола.

Мыкола(резко).Свет!

Штефан, вывернув фитиль, прирастает глазами к Мыколе, на руках у которого, завернутая в куртку, лежит Параска. Ее голова и иска­леченная рука бессильно свисают. Мыкола направляется в свою комнату, но перед дверями останавливается. Штефан предупредительно откры­вает их и, пропустив М ы к о л у, бросается к выходу, однако тут натыка­ется на Семена, пристально наблюдавшего за ним.

Штефан (отступая назад, шепчет). Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас! (Отворачивается от Семена и видит Мыколу, выходящего из комнаты.) Мыкола. Свечи есть?

Семен. Штефан Петрич, встань!

Штефан испуганно оглядывается и поспешно встает.

Ее убил твой внук!

Штефан.Лука?!. Боже!..

Семен.Его пуля должна была попасть в меня. Параска знала об этом, как знали и вы.

Штефан.Пусть у меня отсохнет правая рука, если я знал

что!

Семен.Когда среди кустов показался лев, Параска при­бежала едва дыша, припала ко мне, но не успела сказать и слова, как Лука выстрелил. Она вскрикнула, и из ее рта струйкой по­текла кровь. Но перед смертью она успела сказать нам всю прав­ду, Штефан Петрич!

Штефан.Какую правду? Не верьте! Пусть Лука... Лука пусть скажет...

Семен.Лука, наверное, уже ничего больше не скажет... Штефан.Как?.. Лука...

Семен.Мыкола, увидев вспышку выстрела, кинулся туда, узнал своего сына и... послал ему вдогонку пулю.

Входит со шляпой в руке Мыкола. Пошатнувшись, обессиленный, опускается на пол. Семен подбегает к Мыколе, подхватывает его и сажает в кресло. Штефан, не отрывая глаз от них обоих, пятится к выходу. На пороге он поднимает кулаки, потрясает ими, потом, схва­тившись за голову, исчезает в предрассветном тумане.

Дать воды? А может, капель?

Мыкола(махнув отрицательно кистью руки). Я одного опасаюсь: чтоб не убежал. Я мог не попасть, Семен... А тогда он снова стал бы стрелять в детей, в мирных людей. Тогда он снова стал бы напускать на нас хищников, жечь наш хлеб и от­равлять колодцы...(Озираясь'.)Штефан... Где Штефан?

Семен(бежит к выходу. Останавливается).Ну, этот дале­ко не убежит, разве что повесится в овраге.

Мыкола(едва поднявшись, подходит к дверям своей ком­наты, опирается рукой о косяк и не сводит глаз с мерцающего света свечек).«Порубаю калиночку, бо вмiю, скориняю Парасочку, бо смiю...»(Прячет лицо в ладони.)

Неслышными шагами входит отец Юлиан. Встревоженным взгля­дом бегает по присутствующим, потом подходит к дверям комнаты Мыколы. Увидев труп Параски, он резко оборачивается лицом к Семену.

Отец Юлиан(содрогнувшись от гнева, громко).Кто?..

Семен движением головы показывает на фисгармонию. Отец Юлиан за­крывает лицо руками и тихо-тихо направляется к выходу. На пороге он останавливается и поднимает руку для крестного знамения, но на полпути его рука опускается. Отец Юлиан уходит. Пауза.

Семен(подойдя к Мыколе и положив руку на его плечо). Там светает...

Мыкола и Семен, обнявшись, медленно идут к выходу. Перед порогом останавливаются. Край неба занимается розовой зарей.

Мыкола.Семенко, от сегодняшнего дня — ты бригадир. Сеятели должны во что бы то ни стало выйти на работу. Пусть человек пять охраняют их от льва. Надо успокоить их, убедить, что этого достаточно. Вечером мы устроим большую облаву. Рай­он пришлет стрелков. Иди, Семен. Я тоже приду и помогу вам. Пусть только боль успокоится в моем старом сердце. Пройдет месяц, другой — ив Яснычах впервые за все их существование заколосится пшеница. Это будет подарок яснычанам от Совет­ской власти. Здесь люди будут печь белый хлеб из собственной пшеницы. Иди, Семенко, и скажи людям: старый Воркалюк сегодня первым выходит сеять.

Семен.Иду, товарищ агроном. А вы ложитесь: так сердце скорее успокоится.

Мыкола.Нет, сегодня я не лягу. Сегодня я должен крепко стоять на ногах. Погоди, идет кто-то... Иван?

На крыльцо поднимается Иван с зажженной лампой «Деви» в руках.

Что там? Люди уже поднимаются?

Иван.Люди встали.(Пауза.)Но ваш Лука, Мыкола, ни­когда уже не встанет. Мыкола.Понимаю. Семен.Нашли?

Иван.Далеко нашли. На участке Озорчука, под Ротундулом. Не знаю, как это у него хватило силы добежать туда: пуля попала чуть выше левого глаза.

Мыкола.Значит, я стрелял хорошо. Иван.Да, вы стреляли хорошо, Мыкола!(Гасит свою лампу.)

Семен(после короткой паузы).Вы не видели учитель­ницу?

Иван.Нет. Разве еще не возвратилась?

Пауза. Семен тихими шагами уходит.

Мыкола.Прости меня, Иван!

Иван.Все мы тут не безгрешны. А Вас судьба и так пока­рала.

Мыкола.На селе уже знают?

Иван.Все знают и кипят. Хотели всем обществом идти к вам, утешать в печали. Я сказал: «Не нужно. Лучше выходите все как один на колхозное поле, сейте пшеницу себе на славу, врагам на погибель».

Слышится цокот конских копыт.

Должно быть, возвращается Варвара.

Мыкола. Она! (Поспешно идет навстречу.)

Входит Варвара. Ее волосы рассыпаны по плечам, глаза расширены. Тревожным, непонимающим взглядом она окидывает всех присутствую­щих. Наконец, ее взор останавливается на дверях комнаты Мыколы. Варвара идет туда и спустя мгновение возвращается.

Варвара.Где дед Штефан? Мыкола.Пошел и пропал невесть где. Варвара.Жаль. Я хотела теперь спросить его, откуда он взял... эти ордена.(Кладет на стол узелок.)

Иван, кашлянув, встает.

Мыкола(развязывает узелок. Варваре).Погоди. В самом деле ордена. Где ты их нашла?

Варвара.Их нашла баба Олена и передала священнику. Мыкола.Иван... как это могло случиться?

Пауза.

Иван.Лука продал их Штефану, прежде чем пойти в ди­визию «СС» «Галиция». Таковы были последние слова Параски. Это ордена ее покойного отца, офицера Максимова!

Варвара, закрывая лицо руками, садится на скамейку.

Мыкола.Значит, я с ним и за это расквитался! Варвара.Нет, дядя. Луку застрелила я.

Иван хотел было закурить чубук, но зажженная спичка падает из его рук.

После того как вы, Мыкола, выстрелили, я села на коня и по­мчалась за ним. Он исчез, как призрак, и я уже думала — не най­ду, когда вдруг что-то зашуршало между пихтами. Лука хотел выстрелить в моего коня, но автомат заело. Он бросился сквозь кустарник и выхватил из кармана револьвер. Но тут я его... Голо­ва после этого у меня закружилась, и, должно быть, оттого я до самого рассвета проблуждала в лесу.

Входит Семен. За ним — несколько пионеров с цветами. Сель­ский хлопчик в безрукавке несет пионерское знамя. Семен показывает им, где лежит Параска, и дети проходят через сцену в комнату Воркалюка.

Семен.Отец! Люди сейчас выйдут сеять. Все до одного. Хотят с музыкой. Говорят, если еще с цимбалами и бубнами, то нам сегодня не только лев, но и сам сатана не будет страшен.

Мыкола.Что ж, пусть идут с музыкой. С музыкой мне... будет легче...

Варвара.Мыкола, не забудь про охрану для детей: им уже скоро идти в школу.(Быстро уходит в свою комнату.)

Мыкола.Не забуду, дорогая.

Иван и Семен Негричи и Мыкола уходят. Некоторое время сцена остается пустой.

Баба Олена (с печи).Параска!.. Парасочка!.. Для чего это свечи кто-то зажег? Для чего, Параска?

Тишина. Едва-едва доносятся из комнаты Мыколы детские голоса. Баба Олена в черном платке, сбившемся на шею, в рубашке и в черной заплатанной юбке, с высокой шапкой седых всклокоченных волос слезает с печи и идет в комнату Мыколы и тут же возвращается с тря­сущейся от волнения головой.

Где он? Своими руками задушу, своими ногтями закопаю и ка­мень на него положу, чтобы не встал больше, душегуб! За люд­ское горе, за мое горе и за смерть Параски.(Поворачивается к двери комнаты Мыколы).Лежишь теперь, сирота Парасонька, сама себе душой, и дума смертная залегла на твоем белом челе. Узнала ты лихо, много лиха... Лежи спокойно, моя душечка, моя голубонька. Я за тебя корову подою, хату подмету, обед сготовлю и цветов нарву на твою постельку, а потом...(Переливая молоко из подойника в горшок).Сяду рядом — тебя сторожить...

Варвара в черном платье, с полотенцем в руках из своей комнаты проходит в комнату Мыколы.

И будем мы тогда вдвоем, а третьей будет с нами наша сиротская женская доля.(С подойником в руках, с трясущейся головой заковыляла из хаты.)

Слышно мерное тиканье часов и далекая музыка. На крыльцо медленно поднимается отец Юлиан. Он уже не в сутане, а в черном жилете, в легком темносером сюртуке до колен со стоячим воротником. Его шею плотно облегает вышитый воротничок льняной рубашки. На спине у не­го — легкий рюкзак, а в руках — палка. Как и все действующие лица пьесы, отец Юлиан по существующему обычаю снимает на пороге шляпу. Окинув взглядом хату, он направляется в комнату Мыколы. Навстречу ему выходит Варвара.

Варвара.Отче! Вы в дорогу? Простите, что до сих пор не привела коня. Он пасется за хатой.

Отец Юлиан.Примите его как дар от меня... Мне он больше не нужен. Если же он вам не понадобится, отдайте в кол­хоз. Я пойду искать свою новую долю.

Варвара.Новую долю?..(Пауза.)Неужели вы ее с нами не сможете найти?

Отец Юлиан.Нет! Здесь, в Яснычах, люди всегда будут видеть на моих руках кровь несчастной Параски. Они никогда не забудут, что под покровом бессердечного, лживого и мсти­тельного идола, которому я долго служил, вырос ее убийца. Здесь я не смогу забыть о своем прошлом, потому что буду чи­тать укор за него в глазах каждого ребенка. Я хорошо помню слова агронома: «Повернитесь-ка лучше лицом к вере ваших современников». Эти прямые слова, которые были мне сказаны, история говорит сейчас каждому из нас. Народу нужны друзья, а не утешители. Мне надо уйти отсюда. Мне стыдно оставаться здесь. Лучше поздно, чем никогда.(Пауза.)Пойду по селам, а когда утихнет в душе моей буря, я подойду к людям и скажу им: «Моя жизнь начинается сегодня! Примите меня в большую семью сеятелей. Руки мои еще сильны, а кровь горяча. Я в прошлом тоже крестьянский сын, хотя почти вся жизнь моя — сплошная ошибка. Пусть же и я узнаю радость общего труда, а когда по­вечереет, пусть же и мне будет дозволено разделить с вами слад­кий хлеб урожая».(Направляется к выходу.)

Варвара(быстро идет за ним, но останавливается). Пожалуй, вы по-своему правы, хотя... мне очень жаль расставать­ся с вами, мой добрый друг!

Отец Юлиан(удивленно).Жаль?.. А мне... мне тоже не легко...(Опустив голову.)Да, чуть не забыл.(Вынимая из кармана кошелек.)Это деньги моих бывших прихожан. Они собирали их на колокол. Тут же и список. Скажите им: их коло­кол отдыхает на Куцей леваде. Баба Олена скажет, в каком месте. Штефан закопал его, а они пусть добудут и повесят над школой. Это хороший колокол и достоин такой чести. А теперь... (протягивая ей руку)прощайте, радость моя...

Варвара.Счастливой вам доли, мой хороший друг!

Отец Юлиан на мгновение задерживается, кланяется комнате, в которой лежит Параска, и медленно уходит. Варвара махнула ему на прощанье платочком. На фоне приближающейся музыки, ковыляя, воз­вращается баба Олена. В руках у нее — цветы. Она несет их перед собой и заходит в комнату Мыколы. За ней туда же проходит Вар­вара. Вбегает Федор Квитка.

Федор.Лев!.. Побей меня нечистая сила, лев... в западню попался... В ту яму, возле реки, где люди глину копали. На овцу набросился, терзать ее стал, а охотники его сеткой сверху — хлоп! А сетка из таких канатов, что и слону не порвать... Верное слово! Я едва-едва собственными глазами не увидел! Вот только как его в клетку перетащат?.. Ну, побегу дальше, нужно, чтобы все люди на селе знали, что и как...(Заковылял к выходу.)

На фоне музыки слышны голоса возвращающихся Мы колы и Ивана.

(Входящим Мыколе и Ивану.)Просить хочу вас ласково: прими­те нас с бабой до колхозу... Стыдно нам в такой день дома сидеть, когда все на работу вышли.

Иван.Добре, Федор, забирай свою старую — и на поле сеять... А заявление подашь позже...

Федор, довольный, убегает.

Мыкола.А сирень, гляди, как набухает почками, Иван! Какая же она хорошая и буйная, наша карпатская весна!

Иван.А рожь какая! И февральские ветры ей нипочем, и озимки не выморозили так же само, как и нас с вами, Мыкола.

Мыкола.И не выморозят, мой дорогой. Я вчера был у секретаря райкома. Завтра получаем еще семена кукурузы. Зо­лотой! Нашей ферме отводят половину участка в Чивченских горах. Уже не в аренду, а в собственность колхозу. В Святичах строят электростанцию и новую школу. После уборки урожая по­думаем и мы об электричестве. Идут в гору Яснычи! Не поедешь ты больше, Иван, рубить лес ни в Канаду, ни в Трансильванию. Не станешь больше продавать свою силу за американские дол­лары. В наших горах и в наших долинах поселилось твое молодое счастье. Твое и мое, Иван.(Припадает к его плечу.)Вот только Параска...

Иван.Дай бог и мне такую смерть, как Параске: что и говорить — мужественная смерть. Солдатская! Всем селом про­щаться с ней будем, а на гроб красное знамя положим, чтобы знали все, какую девушку хоронят яснычане!

Из комнаты Мыколы доносятся сперва нестройные и робкие, а затем все более громкие слова пионерской песни-клятвы о Павлике Морозове. Детские голоса сливаются с мелодией приближающейся к дому песни, которую поют идущие сеять колхозники. Входит Семен Негрич. Быстрыми шагами идет навстречу Варваре, вышедшей из своей комнаты.

Варвара.Посмотри там, на поле, за моим дядей, Семен. Он за эту ночь почернел, как земля.

Мыкола.Не беспокойся, Варваронька. Прежде чем земля меня одолеет, я ее сам к порядку призову!(С виноватой усмеш­кой.)Надо суметь даже больному сердцу приказать: «А ну-ка, пошевеливайся живее, старина! Наша с тобой песня еще не про­пета. Она сейчас лишь начинается».(Подходит вместе с Иваном Негричем к дверям, останавливаются.)

Музыка громче.

Варвара.Почитаю мужество твое, дядя Мыкола.

Восходит солнце. Совсем близко запиликала скрипка, заиграли цимбалы, отозвался барабан.

Слушайте!

Пауза.

Семен(двумя руками сжимает ладонь Варвары. Лицо его спокойно и сурово).В добрый час, учительница!

Варвара(вскинув глаза).В добрый час нам, Семен!

Семен на мгновение задерживает ее руку, словно хочет сказать еще что- то, но, раздумав, идет к выходу, где остановились Мыкола и Иван Нег­рич. Подходит к раскрытому окну и Варвара. Музыка звучит сильнее. На фоне нарастающей песни и музыки — возбужденные голоса кол­хозников. Кто-то: «С нами вместе, учительница!.. На поле!»

Варвара.Занятия кончу — приду!

Звуки музыки, пение коломыек становятся все громче, но сильнее всего слышится мерный голос барабана. Варвара идет на середину хаты, ее взгляд останавливается на часах. Она подходит к ним и энергичным движением поднимает гири.

Занавес быстро опускается.