Наш путь лежал через всё поселение к самому дальнему лесу. Он едва виднелся вдалеке зубчатой чёрной стеной, которая шевелилась, словно живая, от резких порывов ветра. Шли мы довольно быстро, периодически отрывисто переговаривались, экономя силы. Ворона с нами не было. Корнезар пояснил, что тот улетел на разведку и присоединится к нам ближе к вечеру, когда мы остановимся на ночлег. Может быть, он просто хотел осмотреть округу, не следит ли за нами кто-нибудь? А может, полетел к своей новой подружке или по другим чёрным делам, ведь от него можно было ожидать чего угодно. Мало того что он был совершенно непредсказуем, так ещё и сильно себе на уме, так что поди разбери, что ему в голову взбрело на этот раз.

Корнезар невзначай поинтересовался, достаточно ли у нас провизии. Мы заверили его, что на несколько дней запасов вполне хватит. Последние полчаса перед выходом мы только и делали, что заказывали у скатерти всевозможную снедь и рассовывали её по рюкзакам, так как Дормидорф и слышать не желал о том, чтобы пользоваться скатертью при ком-нибудь постороннем. В этом с ним были согласны все, ибо скатерть – вещь необычная, на дороге просто так не валяется, и в магазинчике при таверне её тоже не купишь, а лишние расспросы нам ни к чему.

Поселение наконец-то закончилось. Теперь мы шли по неширокой дороге между картофельными полями, которые буйно зеленели, радуя глаз. Расстояние до леса сократилось больше, чем в два раза, и это тоже не могло не радовать. Здорово, сплошные положительные эмоции! Как раз то, чего мне так недоставало в последнее время! Только сейчас я предпочёл бы получать их, лёжа на диване, а никак не шагая в жару по пыльной дороге. Коли мы и дальше будем двигаться в том же темпе, то очень скоро окажемся в прохладном лесу, через какие-нибудь сорок минут, не больше. Останется только отыскать там удобный диванчик и славно передохнуть! Хотя вполне можно обойтись и простой лесной травкой или влажной землёй, усыпанной ветками и хвоей. Если раньше я не скопычусь окончательно, так как солнце припекало нещадно, а ноги от быстрой ходьбы начинало с непривычки нудно ломить.

Остальные шли довольно бодро, никто не выказывал признаков усталости. Вот ведь натренировались, спортсмены! Один я, чувствую, скоро окончательно выдохнусь и одновременно с этим оконфужусь, как французы под Москвой! Главное, выдержать до леса, а там видно будет! Может быть, коли станет совсем туго, что-нибудь само придумается, как было со мной не раз.

Вот помню, однажды, во время очередной моей вечерней пробежки вокруг нашего местного полудикого пруда случилось нечто. Так, пустяк, но пустяк показательный.

Бежал я, спотыкаясь, и притомился уже не на шутку. Настроения особого не было с самого начала. Еле добегал свою дистанцию, когда на меня выскочила огромная, мерзко верещавшая крыса с облезлым хвостом. Очень уж я не люблю крыс, и она к тому же была препротивная, в общем, у меня произошёл внезапный выброс адреналина от испуга и неожиданного отвращения, который я ощутил здесь же. Это было как инъекция, чёткая и осознанная, а я, по случайности, сразу же и использовал эту оказию в своём беге. Мало того что усталость всю как рукой сняло – меня так понесло, что я ещё столько же пробежал, сколько изначально планировал.

Но рассчитывать на появление крысы не приходилось, да и появись она прямо сейчас, не произведёт необходимого эффекта, нет фактора внезапности. Ну и ладно, в крайнем случае нажалуюсь мысленно Дормидорфу, пускай спасает меня, всё легче будет, чем разом перед всеми опозориться! Ничего-ничего, пару-тройку дней таких усердных тренировок, и буду ходить не хуже остальных, может, даже и лучше, если только дуба не дам. Да и для здоровья наверняка полезно, вернусь домой подтянутый, постройневший, словом, похорошевший до невозможности и в отличной физической форме на зависть всем. Да когда же закончится это длиннющее поле? Ещё учёба предстоящая, опять в первый класс идти. Надеюсь, у них там не десятилетка, а в принципе лишнее образование никогда не повредит, особенно мне. Тут курорт прямо, даже отца с ремнём нет!

Ход моих мыслей бесцеремонно прервал Дормидорф, недвусмысленно показывавший взглядом в небо. Я, естественно, был вынужден аккуратненько посмотреть вверх и увидел небольшую точку, кругами парящую над нами. Для ворона крупновато, если, конечно, он не успел подрасти за ночь, но это вряд ли, а значит, над нами наш малыш Агрес.

Наконец-то свершилось чудо – поле кончилось, и мы оказались под сенью долгожданной прохлады леса. Постепенно перестроились походным гуськом. Дело сразу пошло на лад, передвигаться стало легко и удобно. Никто никому не мешал, да и дорогу выбирать приходилось только первому, остальные шли за ним практически нога в ногу. Первым шёл Корнезар. Он всё время что-то ворчливо, но беззлобно бубнил себе под нос. За ним следовал Дормидорф, ловко раздвигая ветки шестом и изредка указывая мне на особенно большие и красивые грибы или причудливые, сказочной формы наросты на деревьях. Я шёл за дедом, с удовольствием наслаждаясь прохладой и относительно невысоким темпом ходьбы. За мной Юриник, время от времени посмеивающийся каким-то своим мыслям. Он так увлёкся, что начал мыслить вслух: «Тапочки ему мои понравились! Ещё бы… губа не дура! Сам шил… а он меня об стенку… А я ему: “пожалте, сударь, подарочек”. И всё! Конфликт исчерпан. И сразу любовь и взаимное уважение». Замыкал шествие, как и положено, самый крупный и сильный член экспедиции – Дорокорн, который ничего не говорил и ничего не делал, а просто шёл, словно медведь по ягоды, грузно и устало переваливаясь с боку на бок.

Корнезар оказался на редкость выносливым. Он перестал бубнить и знай себе упрямо шёл вперёд, раздвигая ветви и безошибочно находя дорогу среди казавшихся совершенно непроходимыми лесных зарослей и бурелома.

Когда мы шли по не очень густому, но необычайно ароматному ельнику, Дормидорф обратил моё внимание на сотканную невидимым умельцем паутину, указав в её сторону посохом. Она была, как огромный пуховый платок, растянутый не только вертикально, но и горизонтально, превращаясь непостижимым образом в неведомую абстрактную фигуру. Тончайшие нити видны были только благодаря отражению солнца в мельчайшей водяной пыли, осевшей множеством сверкающих бусинок на всей поверхности изумительного по своей красоте шедевра. Вся паутина излучала струящийся, живой, трепещущий, чистый и тёплый свет. Природа создала это чудо, используя преломление солнечных лучей, кое-где пробивавшихся светло-туманными полосами сквозь густые кроны. Один из таких лучей падал как раз на паутину, тем самым усиливая сказочное великолепие картины, ибо всё остальное находилось в тени.

Дорога была долгой, поэтому нам было не до разговоров и диспутов. Зато на первом привале, после лёгкого второго завтрака, разговор не умолкал ни на минуту. На всех крайне положительно сказывалось отсутствие Коршана, которого весьма трудно представить поддерживающим непринуждённую беседу. Корнезар сам рассказал, без лишних с нашей стороны расспросов и «пыток», что идти осталось недолго, приблизительно столько же, может, чуть больше. А когда дойдём до реки, нас будут поджидать плоты, и дальше мы будем сплавляться вниз по течению около двух суток. Но куда конкретно направимся, наш проводник говорить категорически отказывался.

Развели небольшой костерок и начали рассказывать всевозможные истории, аккуратно избегая подозрительных моментов, чтобы не натолкнуть Корнезара на ненужные мысли. О подобной предосторожности мы договорились ещё в таверне. Всё должно быть легко и непринуждённо, тогда можно будет рассчитывать на то, что Корнезар расслабится и потеряет бдительность. В результате он, во-первых, не будет особенно тщательно приглядываться к нам, а во-вторых, вполне может о чём-нибудь проговориться.

Дормидорф украдкой дал понять мне, а я потихоньку шепнул остальным о том, что необходимо передать кое-какую информацию через лешего лесовику, а тот должен будет сообщить на Опушку Сбора, с кем и в каком направлении мы держим путь. Со слов всё того же Дормидорфа, в лесу, как в большой деревне, в одном месте издашь какой-нибудь звук, а в другом сразу слышно. Даже деревья воспринимают нас на биоэнергетическом уровне и могут многое рассказать существу, умеющему их понимать, а кто, как не лесовик, сумеет это сделать лучше других. Ему это и по долгу службы положено.

Нам предстояло отвлечь Корнезара, чтобы тот не придал особого значения отсутствию деда. Ну, мало ли по какой нужде тот отошёл? Подумаешь, с каждым может случиться! Дед ловко, под шумок, удалился ненадолго «по неотложным делам», а когда вернулся, то кивнул утвердительно. Из чего я сделал вывод, что с посланием у него всё получилось как нельзя лучше, да и со всем остальным, видимо, тоже, что не могло не радовать. Ведь если что-нибудь пойдёт не так, то на Опушке Сбора хотя бы будут знать, где нас искать. Главное, чтобы не было слишком поздно, а то у меня такое ощущение, что моя экскурсия в этот самый, иной мир уже перестаёт быть просто развлекательной.

Судя по всему, корнезароподобные существа не использовали ни лосей, ни оленей, ни каких-либо иных животных для более быстрого и удобного передвижения по лесу. А очень жаль! Прогулка была бы гораздо приятней на спине, к примеру, лося, нежели всё время эдак примитивно и нудно идти пешком. Одно хорошо, что относительно скоро появится обещанная река, плоты… и потом вообще непонятно что, покрытое мраком! Корнезар, по всему видать, какая-то мутная и тёмная личность. И не похож он вовсе на милого и честного человека, посвятившего себя благотворительности и человеколюбию.

Во время отдыха произошёл довольно забавный и показательный случай. Корнезару по лбу с громким шлепком стукнула здоровенная еловая шишка. Отскочив в костёр, она к тому же обдала его снопом искр. Мы всё, естественно, свели к шутке: в лесу всякое бывает, не будешь же всему придавать какое-то особое значение. Напротив, стараешься объяснить происходящее как можно проще, даже если и очевидно что-то необычное. Человеку свойственно всё упрощать, хотя, на мой взгляд, это не совсем правильно.

Но когда через несколько минут повторилось то же самое, то все, кроме самого Корнезара, поняли, что это целенаправленное метание шишек в цель является не чем иным, как происками его «лучшего друга», неутомимого ворона. По нашему разумению, этим самым он хотел сказать Корнезару, что пора закругляться. Посидели, отдохнули и будет, хорошего понемножку, пора и честь знать! До чего же вредный и занудный этот ворон! Но терпеливый, зараза! Да-а, этого у него никак не отнимешь! Умеет, когда нужно, выждать. Правильно, коли хочешь полакомиться дохлятинкой, то порой нужно довольно долго ждать.

Вороны как отдельный вид вообще являются венцом класса вороновых. С полным набором самых лучших качеств, выработанных в процессе эволюции и способствующих наиболее эффективному выживанию. Они и живут триста лет, а серые вороны, к примеру, всего около шестидесяти. Конечно, за триста лет вполне можно успеть многому научиться, если обладать такой способностью – умением учиться. Они, как видно, обладают. Другой на его месте уже давно перешёл бы к более радикальным способам воздействия, например, подлетел бы и врезал как следует по башке клювом, раз не понимает намёков! А этот – нет, терпеливо выжидает. Сам же Корнезар начал что-то понимать только после третьего щелчка. И не удивительно, у любого, ежели по лбу тюкать, ума и сообразительности вряд ли прибавится, а скорее совсем даже наоборот! Вот Корнезар со своим затюканным кумполом и есть живое подтверждение этому.

Мы огляделись вокруг, желая узнать, где прячется этот садист в птичьем обличии, но никого не увидели, в бесконечной зелени огромных сосен и елей слона можно было спрятать, не то что какого-то ворона.

Затушив костёр и убрав за собой, мы наткнулись на удивлённый взгляд Корнезара, с большим интересом наблюдавшего за нами. Мы как-то упустили из вида, что его может насторожить подобное занятие, и делали это чисто автоматически, так сказать, по привычке. Ведь любой человек, если он, конечно, относительно нормален, не должен нигде мусорить. А если уж так получилось, то убери, не обломишься ведь. Это даже сухому дереву понятно! Оставлять за собой «грязь» в лесу – совершенно недопустимо, тут уборщиков нет. Так и будет валяться твой мусор столетиями, пока не распадётся на молекулы, как достойный тебя монумент глупости.

Наши действия так задели Корнезара, что он не выдержал и спросил эдак ехидненько-преехидненько:

– Хотел бы я знать, а что это вы так тщательно тут всё за собой вылизали? Природу оберегаете, что ли?

– При чём, скажи на милость, тут природа? Сам-то ты о ней часто думаешь? И о чём ты сам думал, пока смотрел, как мы тут корячимся? Об этой, что ли, своей природе? Ну ты даёшь, сердобольный наш! Кто бы мог подумать, что ты такой малохольный! – пренебрежительно произнося слово «природа», за всех ответил Юриник. И сразу пояснил открывшему в изумлении от его натиска рот Корнезару: – А вдруг за нами следит кто-нибудь, ты об этом подумал? Али шишак всё ещё болит и думать мешает? Видишь, всё чистенько, кострище засыпано, поди-ка разбери, когда тут костёр разводили, вчера или несколько дней назад. А ты тут со своей природой привязался!

А Дорокорн добавил, прищурившись, словно большой знаток заметания следов:

– Вот-вот, издалека в глаза не бросается. Через несколько часов трава, примятая нами, поднимется, могут и вовсе мимо пройти и не заметить. Если, конечно, не с собаками по следу пойдут.

– А если с собаками, тогда что? – спросил заинтригованный и пристыженный Корнезар.

На этот вопрос ответил уже я, доставая кисет с табачком, подаренный мне домовым:

– Махорочкой следы присыплем, и никакие собаки нам не страшны.

– Пока можете не волноваться, за нами никто не следит. Если бы следили, то я бы давно знал об этом. Коршан не дремлет – бдит, нахальный клюв, перо ему под хвост! – проговорил Корнезар почти шёпотом, показывая указательным пальцем вверх, а потом добавил тоном умудрённого опытом наставника молодёжи: – Но вы, безусловно, правы, иногда нужно уметь заметать следы, да так, чтобы комар носа не подточил! Вы, я вижу, до встречи со мной не пряжу пряли и далеко не цветочки выращивали!

– Нет, не цветочки, но далеко, ты прав, – отвечал с многозначительной ухмылкой Дорокорн. – Мы, понимаешь ли, деревья сажали, лес убирали, в общем, оберегали твою мать – любимую природу!

Все рассмеялись и не спеша, словно нехотя, тронулись в путь. Не успели сделать и пару десятков шагов, как отчётливо услышали сзади хорошо различимое хлопанье крыльев. Эти звуки вполне мог издавать наш разлюбезный ворон, наконец покинувший своё тайное укрытие и отправившийся, судя по всему, по своим шпионским делам.

Я шёл и размышлял о том, что сделало Корнезара таким, каков он есть. И что есть каждый из нас?

Если с нас стряхнуть наносную пыль и показушную мишуру, то что останется, да наверное, пустяки одни!

Человек, как податливое и аморфное нечто, принимает вид и правила среды обитания, свято убеждая себя в чём только его душе будет угодно. В обычной обыденной жизни он слабо отдаёт себе отчёт в этом. Бывает ли человек самим собой или ему это только кажется, когда у него всё прекрасно, а жизнь идёт своим чередом? Быть может, в момент опасности или невыносимого горя он бывает настоящим? Если поместить его, окунуть с головой в чудовищно ужасную жизненную ситуацию, унижать, истязать, издеваться, морить голодом… а есть ещё родные и близкие, они тоже могут принести страдания, и тогда из него очень быстро вылезет, вылупится совсем иное существо, и оно тоже будет настоящим.

Нет людей, способных достойно вынести всё. Каждого можно сломать и уничтожить, и лишь предел терпения отличает иных, но из любого человека при желании можно сделать уродливое чудовище. Так почему же многие делают из себя подобное добровольно? И где настоящий облик, если он зависит от многих, зачастую случайных факторов?

Да можно что-нибудь вколоть в организм, и ты станешь пить кровь невинных младенцев самозабвенно и с творческим подходцем, сладко облизываясь! Станешь, как миленький, и ещё что похуже творить с упоением, с коим сейчас мнишь себя праведником. И что бы ты потом ни говорил, как бы себя ни оправдывал, но ты это делал – и точка!

Человек никогда не бывает самим собой, он вечный продукт чего-то, но как часто его буквально распирает от дутых амбиций и чванливого гонора! А ведь эта спесь слетит мгновенно, возьми его «за жабры».

Любой профессор, церковник, чиновник или генерал ничем не лучше и не хуже любого другого! И больно ему так же, и горько, и кишки у него смердят совершенно обыкновенно, и кровь того же цвета, и всё и везде одно и то же, и сдохнем мы одинаково, и превратимся в земляную грязь, и лишь в определённые мгновенья кажущейся свободы некие различия интеллекта и разума отличают нас.

Как можно вообще кому-то кого-то судить, когда мы и от себя-то не зависим по большому счёту, а там, где мы можем что-то изменить, так это вообще сущие пустяки! Да, сидя дома в тепле и уюте, можно считать иначе, но от этого так оно никогда не станет, и лишь на душе будет полегче от самовнушения. В такие моменты нам только кажется, что мы не способны на жуткие поступки, ибо у каждого из нас есть целое множество слабых и уязвимых мест, и кто-то может пожелать сделать из нас последних тварей, и в большинстве случаев у него это получится. Но мы постоянно забываем об этом и осуждаем кого-то. Нам ведь просто пока ещё везёт, а им уже не повезло. Мы даже не понимаем, что наша обыденность – возможно, и есть счастье, о котором мы можем только мечтать при другом, жутком стечении обстоятельств. А всё наши глупость и жадность: позволяют хорошему сделаться привычкой, а нам жаждать большего вечно.

Так и когда мы настоящие: в детстве, юности, теперь или раскоряченные старческим маразмом? Да никогда! Мы податливы и слабовольны, как жидкий стул младенца, и совершенно не способны противостоять тому, что неизменно откладывает на нас свой отпечаток! Если мы успешны в одном, то обязательно неудачливы и убоги в другом. Но мы об этом не думаем и платим, таким образом, свою цену за успех, который обычно здесь же превращается в обратное себе, но мы и этого понять не способны.

* * *