Мы шли в том же порядке, что и раньше. Благодаря недолгому, но крайне своевременному, а потому и благотворному отдыху и сытному завтраку мои силы частично восстановились, и я воспрянул духом. Но, несмотря на это кажущееся благополучие, я знал, что очень скоро, гораздо быстрее, чем мне кажется, тяжёлая усталость опять навалится на меня с новой силой. И когда это произойдёт, от неё уже так просто не отделаешься лёгким отдыхом. Она раз за разом упрямо и неминуемо будет накапливаться и наслаиваться, пока не наступит самый тяжёлый кризисный момент, который крайне необходимо как-то перетерпеть, пережить. Как только он пройдёт, начнёт происходить привыкание к нагрузке, а следовательно, придёт и долгожданное, честно выстраданное облегчение. Этот цикл по времени у всех разный, лично у меня – не менее двух-трёх дней, в зависимости от нагрузки и самочувствия на тот момент. Но до долгожданной адаптации организма пока ещё очень далеко, так что придётся помучиться, обязательно придётся, как это ни прискорбно. Хотя в подобном состоянии есть и свои плюсы. Очень приятно будет потом осознавать, что я сумел пересилить себя, превозмочь, перебороть, и теперь могу смело наслаждаться собственными возможностями, возросшей выносливостью и силой.

«Какой же этот Корнезар примитивный, – думал я, – а если притворяется?» Ему выгодно, чтобы мы его считали таковым. Может быть, он гораздо умней и хитрей, чем кажется с первого взгляда? Вдруг это ловкий и заранее продуманный ход с его стороны? А мы решим, что он совершенно не опасен, ведь именно к этому он подталкивает нас своим поведением. Потеряем бдительность, начнём совершать глупые ошибки, а он тут как тут, стук-стук кому следует, и дело в шляпе!

Но что-то, кажется, изменилось. Почему-то Корнезару не так ловко, как раньше, удавалось вести нас по лесу. Иногда он, споткнувшись обо что-то невидимое, со страдальческим стоном растягивался на земле, один раз умудрившись даже угодить головой в огромный муравейник. Так и зарылся там по самые плечи. Ну и криков же было, как будто поросёнка резали тупым карманным ножичком! Приплясывая и дёргаясь в конвульсиях от зверски щипучих укусов, он вытряхивал из всевозможных, порой самых нескромных мест злобных лесных муравьёв. А те, наверное, радовались и веселились, дорвавшись до нежного корнезарова тельца. Вся кожа у него на лице, шее и руках покраснела и немилосердно вспухла от муравьиной кислоты, глаза воспалились, и он, бешено вращая ими, жалобно взвыл. А точнее, взвывал к нам, всхлипывая в отчаянной надежде на оказание ему скорой неотложной помощи.

Конечно, мы ему помогли, чем смогли, что мы, изверги, что ль, какие? У каждого из нас был припасён небольшой запас воды во фляжках, и мы, не раздумывая, пустили её в ход ради скорейшего облегчения страданий этого муравьинофила. Промыв все воспалённые участки тела, мы принялись терпеливо ожидать результата, чего нельзя сказать о самом Корнезаре, который продолжал ёрзать и извиваться, словно угорь на сковородке. Но очень скоро, а по моему мнению, даже слишком скоро, нашему страдальцу стало немного легче, и мы смогли продолжить путешествие. Корнезар теперь был совсем не тот, что прежде. То и дело он стукался головой о стволы деревьев, в упор не замечая их, что-то беспрестанно мычал и вскрикивал. Походка сделалась нетвёрдой, его периодически штормило, кидало и бросало из стороны в сторону, словно старого морского волка, перебравшего рома выше ватерлинии. Сам собой напрашивался абсурдный, но единственно верный вывод: такова была месть разумного леса весьма неразумному человеку. А точнее, человекообразному существу, нагло позволившему себе столь пренебрежительное и неуважительное отношение к природе. Мало того, он ещё позволил себе хвастать этим и бравировать. Так что вторая половина пути превратилась для бедолаги Корнезара в одну сплошную пытку. И поделом ему! Зато он радовался, как ребёнок, когда мы вышли к долгожданной реке. Мы так растрогались, глядя на него, что сами чуть не прослезились.

Река была довольно широкой. Вдоль пологих берегов, нависая над кристально чистой гладью воды, стеной стоял тёмный дремучий лес. Пройдя немного вниз по течению, мы набрели на место, где деревья отступали от берега, образовывая небольшой песчаный пляж. На нём стояли привязанные к здоровущей старой коряге два внушительных размеров плота с мачтами. Паруса были свёрнуты, вёсла и шесты лежали тут же, внизу, бережно разложенные для просушки на тщательно обтёсанных брёвнах палубы.

Пока мы разглядывали местные достопримечательности, Корнезар решил ополоснуться. Он разделся до пояса и, заметно покачиваясь, зашёл по колено в воду и принялся там плескаться и фыркать, словно красномордый тюлень, если таковые бывают в природе. Но я-то уж точно видел, по крайней мере, одного из них своими глазами. Мы с любопытством наблюдали за водными процедурами, которые одержимо принимал Корнезар. И когда он, в очередной раз оступившись, чуть не окунулся в воду с головой и, вскрикнув, беспорядочно замахал руками, дабы сохранить равновесие, Юриник сказал с неподдельным оттенком досады в голосе:

– Эко вас развезло, ваше благородь!

Корнезар так и замер на месте, полусогнувшись и зачерпнув полные ладони воды, которая убегала, струясь сквозь пальцы и журча. И вновь Юриник отреагировал на это:

– Что, неужто напроцедурились, голубчик вы наш?

Корнезару было совсем не до того, чтобы вступать в шутливую перепалку, и потому он преспокойно доделал своё «чистое дело» и, кряхтя, выполз на берег. Уже через полчаса после целебных водных полосканий он окончательно пришёл в норму и стал выглядеть, как огурчик.

Я подошёл к воде. Сверкая на солнце, она отбрасывала по сторонам играющие солнечные блики. Наклонившись, я увидел на песчаном дне двух огромных раков в тёмно-зелёных панцирях, нагло грозивших мне своими заскорузлыми крючковатыми клешнями. За такую невоспитанность я решил переодеть их в красное праздничное одеяние, что незамедлительно и предложил своим друзьям. Они не стали заставлять себя долго упрашивать, и мы с Юриником и Дорокорном наловили четыре больших котелка отборных раков, не особенно утруждаясь. Заодно прекрасно освежились и поиграли в «щучки». Это как наши салки, только в воде.

Раки прятались по глиняным норам под берегом или сидели на выходах из нор под валунами, коих на небольшой глубине было великое множество. Сидели, греясь на солнышке и шевеля усами, нагло выставив вперёд клешни, и цеплялись сами, стоило только поднести к ним руку. Но предварительно необходимо было обнять и ощупать дно вокруг подводного валуна и, найдя второй выход из норы, перекрыть его другой рукой, потому что зачастую рак пытался улизнуть, не попрощавшись, именно через него.

Походный котелок таскал с собой Корнезар, они с вороном были большие любители покушать. Правда, Коршану котелок и вовсе без надобности, он ведь преспокойно может и живьём что заглотить и не подавиться. И ничего страшного, если это что-то окажется с душком. Главное, чтоб в глотку пролезло, а остальное ерунда, дело техники. Он сам некоторое время спустя хвастал нам, что его бронебойный желудок преспокойно переваривает даже лосиные копыта! Мы тогда подняли его на смех и ни капли не поверили. А зря мы это сделали! Он ужасно оскорбился и страстно возжелал тут же доказать нам правдивость своих слов, показав все эти чудеса на живом примере. Недолго думая, он приволок откуда-то лосиное копыто с полуразложившимися и ужасно смердящими ошмётками разного там, непотребного. А вонища-то пошла, вонища, просто сказочная! Юриника чуть не вывернуло наружу, ибо дело происходило как раз после совмещённого и вовсе не диетического обеда-ужина. Да что Юриника, всем нам тогда пришлось испытать несколько затянувшихся неприятных мгновений. Вот такое извращённое чувство юмора было у нашего ворона. С кем приходится общаться! Это надо же было додуматься! Мало того, он, оказывается, заранее готовился к этому розыгрышу, приволок откуда-то мерзкое копыто и подвёл под него весь разговор.

Ладно, не будем о грустном. Спасибо и на том, что у них оказался котелок. Раки очень хороши как в варёном, так и в печёном виде. В глиняном коконе они пекутся на углях, как картошка, а потом слегка остывают, решительно разбиваются и… пальчики оближешь, только возни много. Зато весело. Также их можно просто нанизать на шампур, как шашлык. Ко всему, у деда в рюкзаке находится целое множество всевозможных сушёных трав, просто-таки колдовские залежи аккуратно завёрнутых в бумажки и подписанных замысловатыми названиями снадобий. Там же нашёлся и укроп, к сожалению, сушёный, но это лучше, чем никакого. С солью никаких проблем не было. Развести костёр в сухую погоду для таких, как мы, профессионалов, было и вовсе делом пяти минут. Не успел Корнезар ещё и двух пальцев облизнуть, как всё было готово в лучшем виде. И вот весёлые язычки пламени уже принялись лизать котелок с вкусно пахнущим укропчиком и резко покрасневшими раками – нельзя забывать, что бросать их нужно прямо в кипяток, чтобы умирали сразу и долго не мучились. Моему неизбалованному взору открывался приятный натюрморт: полный варёных раков огромный котелок, от которого струится, извиваясь вверх, лёгкий и ароматный парок. Этот парок перемешивается со струйками выстреливающего голубоватого дымка, периодически выбрасываемого из недр костра. Он приятно щекочет ноздри и пробуждает нарастающий зверский аппетит.

С устойчивой периодичностью мы по очереди облизывались и сглатывали то, что выбрасывал организм в предвкушении удовольствия от предстоящей трапезы. Этот причудливо извивающийся дымок и придаёт пище, приготовленной на костре, неповторимый аромат, ассоциирующийся лично у меня с новизной походов, просторами бескрайних полей и сенью могучих лесов, а также с отдыхом на привале, который ещё больше объединяет людей, рискнувших отправиться вместе в романтическое путешествие.

В тот день мы испробовали все известные нам способы приготовления раков и остались, смею вас заверить, очень довольны. Правда, губы у всех опухли, но это ничего, к вечеру всё прошло.

После вкусного сытного обеда приятно расслабиться, позволить мыслям пуститься в свободное плавание, никуда не торопясь. Так и случилось, но продолжалось недолго. Послышалось мерзкое и назойливое, очень знакомое не то хрюканье, не то кряканье, которое имел привычку издавать один наш пренеприятнейший и самый гонористый член экспедиции – Коршан.

– Муравьёв ему под хвост! – возмущался Юриник.

Корнезар тут же встрепенулся, как укушенный.

– Опять он всё хочет испортить, твой сварливый пернатый дружок! – вторил Дорокорн, обращаясь к Корнезару.

Тот робко и несмело пытался оправдываться:

– Я и сам бы ещё отдохнул чуток, но тогда мы не успеем добраться в деревню засветло. Если ещё чуть-чуть задержимся, то в темноте легко можем мимо неё проскочить. Ночевать в лесу или на реке радости мало, промозгло и холодно, уж лучше в тепле, в доме. Да и Коршан мне всю плешь продолбит, не так ли, друзья мои?

Юриник отреагировал молниеносно:

– Так ли, так ли! Ишь, как запел! Что же ты раньше молчал про деревню, комиссар муравьиный? Что-то я тебя не очень понимаю: то ты не стесняешься на руки ко мне без спроса прыгать, а то скромничаешь, словно только что из института благородных девиц вышел! Поплыли быстрее, вернее, пошли. Мы не привередливые, можем и на плоту прекрасно отдохнуть.

Довольная улыбка чуть тронула несколько припухшую от знакомства с муравьями физиономию Корнезара.

Потихоньку принялись за сборы. Между делом завязался разговор.

– Какой же проныра этот твой коллега и соратник ворон! Везде пролезет, наследит, всё разнюхает и увидит, хорошо ещё, что хоть когда он летает, то ничего не слышит! – соболезновали мы Корнезару.

На что тот отвечал жалостливым голосом:

– Не-ет! У него и слух очень хороший, он плохо слышит, только когда мясо жрёт. Наверное, из-за того, что у него за ушами сильно трещит, от чрезмерного усердия в чревоугодии!

– Ну да? Если мясо, тогда ох! То есть, вполне понятно… Коли мясо жевать, так это все мы плохо слышать начинаем! – перевёл всё в шутку Дормидорф. Но я-то, конечно, понял – Корнезар опростоволосился и проговорился, не заметив этого. Надеюсь, хитрый ворон отлетел достаточно далеко и не слышал откровений разговорившегося напарника. По крайней мере, поблизости не раздавалось его гортанной смеси диких воплей раненого порося с тронутой умом уткой.

Все прекрасно разместились на одном плоту и, ещё разок искупавшись, отчалили.

Плот был сделан из толстых обтёсанных еловых брёвен, связанных прочными пеньковыми верёвками. Мощное рулевое весло было закреплено на корме. Мы вывели плот на середину реки и, удобно устроившись, любовались красотами пейзажей, медленно сменявших друг друга.

Стояла прекрасная погода, дело шло к вечеру, а потому солнце припекало совсем не сильно, лишь слегка, играючи лаская наши бренные тела. Всех разморило и неудержимо потянуло ко сну, практически насильно потащило. Всех, да не всех! Один из нас оказался на редкость героической личностью. И эта героическая личность, сидевшая в данный момент за рулевым веслом, – не кто иной, как наш отважный Юриник. Он-то, конечно, мог себе позволить держаться молодцом. А всё потому, что ему было чем заняться, он ощущал себя одновременно бывалым капитаном, рулевым, боцманом и штурманом. Такую кучу народа, работающего в поте лица, ни за что не сломить какой-то сонной дрёме. Вся команда работала чётко и слаженно, не щадя живота своего, ведя в опасное путешествие огромный плот, который послушно и неукоснительно подчинялся её железной воле. Несомненно, Юриник казался себе великаном: устремлённый вдаль гордый взгляд, распрямившаяся спина, развёрнутые плечи – всё свидетельствовало об этом. Он возвышался над сонной гладью реки, веками спокойно катившей волны навстречу опасным приключениям, которые ничуть не страшили нашего сурового речного волка, обветренного вихрями удач и побед от великого множества походов.

Нега продолжалась до тех пор, пока резкий и до боли знакомый крик буквально не разодрал в клочья устоявшееся блаженство. Гнусное, вызывающее отвращение небесное хрюканье слилось воедино с чьим-то натужно захлёбывающимся сипеньем и надрывным кашлем. О, несчастный и наивный Корнезар! Как он посмел позволить себе закемарить, полулёжа на спине, запрокинув голову и безвольно приоткрыв рот в сладкой истоме, беспомощный и легкоуязвимый в своём счастливом забытьи? Всю эту картину вопиющего сладострастия имел удовольствие наблюдать пролетавший над ним ворон, который ничего более остроумного не придумал, как метко испустить тугую горячую струю помёта в бедного беззащитного Корнезарку.

Видимо, Коршан долго и упорно тренировал не только сногсшибательный удар клювом, но и снайперское помётометание, ибо почти вся зловонная порция попала точно в цель – в приоткрытый рот многострадального Корнезара. Да причём на вдохе, что основательно усугубило и без того опасную ситуацию. Выкатившиеся на лоб глаза и надрывный кашель говорили о том, что ему в данный момент очень нехорошо.

Мы просто остолбенели, мгновенно пробудившись и узрев искажённое лицо Корнезара и катающегося по плоту капитана Юриника, тоже захлёбывающегося, только от приступа гомерического хохота. Он единственный не спал и всё видел в мельчайших деталях и незабываемых подробностях. Стоило нам разобраться, что к чему, как нимб над головой Корнезара сразу развеялся, и мы присоединились к капитану Юринику. Пролетающие мимо птицы и те останавливались, чтобы поглазеть на необычное зрелище: плывущий по реке огромный плот, на нём пять человек, и все захлёбываются, четверо от смеха, а пятый от удушающего кашля, но со стороны подробностей не разобрать! Долго ещё мы не могли прийти в себя, а когда успокоились, то оказалось, что уже подплываем к деревне.

Оставив плот возле пристани (если ту развалину, куда мы причалили, можно было назвать пристанью) и накрепко привязав его к колу, торчащему из воды, наша дружная компания отправилась в деревню. По дороге изредка попадались странного вида люди, больше походившие на зомби. Они появлялись откуда-то из-за угла и, едва завидев нас, быстро исчезали. Было ясно, как божий день, что они избегали встреч с чужаками, но и между собой они также не общались, из чего можно было сделать вывод, что они не знакомы или враждуют. Судя по всему, эта деревня была перевалочным пунктом для тёмных личностей с подозрительным прошлым.

Большинство домов выглядели настолько древними и запущенными, что к ним было страшно подойти, не то что жить в них. Казалось, они не развалились лишь потому, что их основательно заделали птицы, обитавшие здесь в огромных количествах. Так частенько бывает, ведь в заброшенных домах птицам очень удобно устраивать гнёзда и высиживать птенцов. Никто не мешает, тепло и какая-никакая крыша над головой. А что ещё нужно птице для полного «человеческого» счастья?

Впрочем, не все дома были в столь плачевном состоянии. В иных даже мерцал тусклый свет, а из труб поднимался сизый дымок. Видимо, огонь в печи принялись разводить недавно, как только стало смеркаться, ибо запах пищи пока отсутствовал.

Мы подошли к самым лучшим, по крайней мере с виду, двум домам. Тот, что побольше, был предназначен для нас, а второй – для Корнезарки. Пожелав нам спокойной ночи, он уныло поплёлся к себе.

– Да-а… настроеньице у него уж точно не праздничное, – выразил всеобщее мнение Юриник, проследив взглядом за уходившим Корнезаром и тяжко вздохнув.

– А ворон-то, ворон, ишь каков шутник, коромысло ему в дышло, – восхитился Дорокорн и осторожно покосился на тут же оживившегося Юриника.

– А вот я бы ещё посмотрел, как бы ты его назвал… шутником или как иначе… коли он не ему, а тебе бы в рот навалил по полной программе! Ноги ему за такие шуточки нужно выдернуть, а ветки корявые вставить! Пусть всю жизнь костыляет, хромая… хромает, костыляя.

Возмущённый до глубины души поворотом разговора Дорокорн не заставил себя ждать с ответом. Он с ходу вступил в бой, и не просто вступил, а ринулся и успешно атаковал противника:

– Мне-то он ни за что бы, как ты выразился, не навалил ни по какой программе. Хотя бы потому, что я ему не предоставил такой удобной мишени. А коли нет мишени, то взятки гладки и никуда не попадёшь, как ни старайся. Понимаешь? Я-то ведь не сплю как попало, с открытым ртом, не то что некоторые! Вот тебе как раз повезло несказанно! Повезло тебе, говорю, что мы доверили кое-кому управление плотом. Это тебя и спасло, будущая жертва бомбёжки!

– Кому повезёт, у того и петух снесёт! Не вы доверили, а я сам возложил на свои плечи это тяжкое бремя ответственности! Если бы не я, а ты был капитаном, то как пить дать заснул бы, и тогда кораблекрушение нам было бы обеспечено, это к бабке не ходи!

– Да что ты такое говоришь? Где же справедливость? Ответственность… тяжкое бремя… Это ты про кого, а? – Дорокорн, говоря это, вознёс руки к небесам и недоверчиво покосился на Юриника. Тот насторожился, ожидая подвоха и вместе с тем продолжения спора. Дорокорн и продолжил: – А кто же, позвольте узнать, безответственно бросил управление судном и катался по палубе, чуть не рыдая от смеха, дрыгая ножками и хватаясь ручками за подпрыгивающий животик? Кто же, а? И тогда, как всегда вовремя, появился кто-то на самом деле незаменимый и, между прочим, воистину ответственный, и всё такое! Появился и смело принял управление судном на себя в самый критический и опасный момент! Он-то и спас всех, в том числе и неудавшегося капитанчика. Да, спас, рискуя собственной жизнью.

Всё это говорилось беззлобно, от нечего делать и не выглядело перебранкой. Все посмеялись и вошли в дом, который на сегодняшнюю ночь должен был стать нашим кровом.

Тяжёлый день подходил к концу. Находясь уже в доме, мы обследовали каждый уголок. Ничего подозрительного не оказалось, поэтому можно было говорить открыто и воспользоваться услугами дормидорфовой чудесной скатерти, что мы с превеликим удовольствием и не замедлили сделать.

Каково же было наше удивление, когда, пока мы сидели за столом в предвкушении ужина, у меня из плаща с шипением выскочило ужасное нечто! Это нечто подозрительно смахивало на большой мохнатый клубок с торчащими из него спицами. Я ещё подумал: «Может, блудного деревенского котяру занесло в гости на запах пищи, мгновенно разнёсшийся по всей округе?» Но нет, то был вовсе не приблудившийся кошак. И даже не кошка, а гораздо лучше… или хуже… это уж кому как! Наглый знакомый голос, который чуть было не вызвал у обомлевшего Юриника, по его собственному признанию, разрыв сердца, весело произнёс:

– Ну что, не ждали? Ох и рады небось? Представля-яю! Я вот ну очень рад! И будьте так любезны, извольте распорядиться насчёт свеженьких пряничков! Я желал бы теперь их откушать, если позволите. Отужинать, так сказать, со всеми по всем правилам этикета, понимаешь!

С наших лиц в тот момент можно было смело писать картину, даже целых три: удивление, радость, а затем и крайнюю степень любопытства.

Домовой самодовольной персоной стоял перед нами и сиял, словно новенькая монетка. Мы же, немного придя в себя от неожиданности, вызванной столь эффектным появлением, бросились его обнимать, обрадовавшись этому наивному, но беспредельно шаловливому существу, как доброму и старому знакомому. Только временно потерявший дар речи Юриник не мог никак разобраться в своих чувствах и не знал, веселиться ему или огорчаться. А потому он робко переминался с ноги на ногу, топчась в сторонке, словно бедный родственник, прибывший издалека. И ведь его никак нельзя было в этом обвинять! Неожиданное появление домового сулило бедному Юринику ряд новых неизбежных огорчений и неприятностей, коль скоро домовой выбрал его в свои любимцы. Максимка уже успел преехидненько отметить Юриника отдельно, показательно подмигнув несколько раз, будто говоря этим: «Не знаешь, что делать? Счастье от нас теперь никуда не уйдёт! Для того-то я и здесь, чтобы вам жилось не очень скучно! Уж я-то о вас сумею позаботиться, а особенно о тебе». Несчастный Юриник встрепенулся, он правильно понял недвусмысленный взгляд и подмигивания домового, но делать нечего, если хочешь мира, то готовься к войне, от Мокси, как известно, так просто не избавиться.

– Здорово, старина Максимилиан! Какими судьбами? – наперебой возбуждённо заговорили все разом, а затем, успев немного поостыть, добавили и ряд живо интересовавших вопросов – Откуда ты? Куда направляешься? Надолго ли к нам? Как нашёл нас?

Мокся спокойно, с достоинством и непомерной гордостью за самого себя выдержал град этих, по его мнению, вовсе неуместных в данный момент вопросов и вместо ответа лишь тяжело и устало вздохнул. Ему думалось, что совсем не так положено встречать дорогого и уважаемого гостя. По всем неписаным правилам жизни его сначала требуется хорошенько накормить от пуза и дать отдохнуть, а потом уже и пытать. Он терпеливо выждал, когда, наконец, все немного успокоятся, и сказал, высокомерно и гордо выпячивая нижнюю губу и причмокивая для пущей солидности:

– Чмок… Я же говорил, что мы скоро увидимся! Ну, я же говорил? Чмок-чмок!

– Ну, говорил-говорил! А теперь скажи нам: какими судьбами ты здесь?

– А пряники сегодня будут? Али я впустую должен тут с вами разговоры разговаривать?

– Будут, будут! Давай рассказывай скорей, разве ты не видишь, мы все так и сгораем от любопытства?

– Вижу, вижу! В том-то всё и дело, что вижу. Это как раз и есть часть моего гениального плана.

Домовик с сильным сомнением отнёсся к нашим увещеваниям по поводу пряников, нахмурил свои косматые брови и решил для верности уточнить ещё разок:

– Нет, я всё же не понял. Так будут или точно будут прянички-то?

Теперь отвечал Дормидорф, а мы с неподдельным интересом наблюдали за развитием событий:

– Прянички-то? Будут точно, ты даже в этом и не сомневайся, касатик ты наш!

Домовик деловито почмокал, что-то пошептал про себя, будто с кем-то посовещавшись, затем озорно приподнял левую бровь и осторожно произнёс нараспев:

– Не-ет уж, други мои щедрые, выложите-ка сначала пря-янички на бочку, уж не сочтите за назойливость, но так будет вернее, да и вам спокойнее. Будьте так любезны, извольте распорядиться, пожалуйста. Пока я совсем не передумал…

И он часто-часто, будто извиняясь, заморгал хитрющими глазками и задвигал косматыми бровками, видимо, для большей убедительности. Дормидорф что-то шепнул скатерти и передал Моксе возникший большой пакет. У шишка тут же засверкали глаза и алчно зашевелились маленькие жилистые мохнатые пальчики на руках, совершая привычные хватательные движения. Он небрежно сказал, указывая кивком головы в сторону дедовой скатерти:

– Одобряю, хорошая штуковина, редкая и полезная в хозяйстве. Дадите как-нибудь немножко попользоваться, на месяцок? Мне просто крайне необходимо несколько пополнить некоторые запасы провианта. Так, на всякий случай, чтобы было. Раз уж мы всё равно такие друзья! Так дадите, я смею надеяться? Можно прямо сейчас?

– Нет, касатик, не дадим, – ответил, как отрезал, старина Дормидорф, – у тебя всё равно ничего с ней не получится. Ты пряники получил, скромненький ты наш?

Все мы следом за Дормидорфом вопросительно посмотрели на мгновенно притихшего Максимку.

– Ну, получил! – осторожно отвечал домовой, небезосновательно заподозрив в этом вопросе какой-то подвох.

– Нет, ну получил или точно получил? – передразнивая Моксю, спросил дед.

– Получил, получил, точно получил, вы, голубчик, даже и не сомневайтесь! Точнее уж некуда! И остался этим, надо заметить, очень доволен, неописуемо, так что не извольте беспокоиться. Какой же добренький человек, мир вашему дому, – отвечал домовой, на этот раз передразнивая Дормидорфа, нервно шебурша бумагой и на всякий случай ощупывая драгоценный пакет, который он нежно и трепетно прижимал к груди.

– Ну, теперь давай, рассказывай, не тяни кота за хвост!

– Да тут и рассказывать-то совершенно нечего. Вот шёл я, шёл, и зашёл к вам на огонёк. Надеюсь, не прогоните бедного-несчастного вечного странника? – но видя, что никто и не собирается с ним больше шутить, он резко сменил тон. – Я ведь всё время был с вами, как есть всё время, ни на минутку не покидал вас! Видали, как забочусь? – помолчал, обвёл всех взглядом, им же зацепил пряничный пакет и вздохнул: – Курительная трубка. Если мы, домовые, даём какую-нибудь свою вещь и её принимают, то пиши пропало.

В промежутках он жевал, нестерпимо чавкая, один за другим любимые пряники, которые исчезали, словно в топке паровоза:

– Вместе с этой вещью забирают и нас. С нашего согласия, естественно.

– А как же твоя милая сердцу таверна? Не жалко? – спросил Юриник, начавший помаленьку приходить в себя, но его голос был всё ещё слаб.

– Не-а, не жалко. Ни капелюшечки! Я ведь там никому не был нужен, никто и никогда не угощал меня, кроме вас. Поэтому я и решил не оставлять вас одних. Помогать, заботиться и развлекать в силу моих скромных возможностей, но обещаю, я буду очень стараться! Я же полон всяких сюрпризов и неожиданностей, вот он знает! – домовой кивком головы указал на оторопевшего Юриника. – Буду потом счастливо жить у кого-нибудь из вас, когда ваше путешествие закончится. Обзаведусь семьёй, пойдут маленькие прелестные домовятки…

И он опять бросил, вроде бы украдкой, но специально так, чтобы все видели, свой взгляд на Юриника. Подобными радужными перспективами Максимилиан окончательно добил его. Того аж закачало из стороны в сторону от «радости». Добившись своего, домовик закончил жалостливым голоском:

– А пока в трубке перекантуюсь как-нибудь! И пряники рядом, и вам я ещё пригожусь, я ведь очень много чего умею, ещё спасибо скажете! Ну что, берёте? Или, может, мне лучше сделаться невидимым и дать вам возможность одуматься?

– Ладно, – сказал Дормидорф, обречённо вздыхая, – ты правильно сделал, что пошёл с нами. Оставайся, дружище, вдруг и вправду пригодишься. Кто знает, где мы окажемся и что с нами будет завтра?

Все согласились, а Максимка отправил в рот очередной мятный пряник и крякнул от удовольствия.

Я подозрительно разглядывал, вертя в руках так и этак курительную трубку, в которой этот затейник рискнул путешествовать. Тогда-то у меня и возник, как мне показалось, каверзный вопросик, который я и задал ему, чтобы не откладывать в долгий ящик:

– А вот мне интересно, что бы с тобой было, умник, если бы я по неосторожности потерял твой подарок? Ты об этом подумал, прежде чем пускаться в рискованную аферу с тайными путешествиями?

Домовой навострил уши, прекратил жевать и ответил, слегка нахмурившись:

– Ну ты и сказанул, пойди-ка вон…

У всех присутствующих в немом удивлении раскрылись рты. А у меня от такой неслыханной грубости прямо-таки отвисла челюсть и поперепутались все мысли! Пронырливый домовой, как видно, только этого и добивался. Выдержав паузу, он продолжал:

– А ты пойди вон… выбрось свою курительную трубку за дверь и посмотришь тогда! Подумал, не подумал… скажешь… тоже мне!

Я подошёл к входной двери, распахнул её и, вопросительно взглянув на домового, широко размахнулся рукой с зажатой в кулаке трубкой. Максимка одобрительно кивнул головой, подбадривая. Я что есть силы запустил трубку в непроглядный мрак ночи. Она с вибрирующим гудением улетела так далеко, что я даже не расслышал звука её падения. Затем повернулся к Моксе, который как ни в чём не бывало поинтересовался, хитро скосив на меня глаза:

– Выкинул? Молоде-ец! Ну, сразу видно, кидаться ты умеешь. Далеко улетела-то? Что ж, теперь уж точно не найдёшь. А ты, умник, подумал, что теперь курить станешь? Или теперь, как захочешь покурить, в углу валенки стоят?

И снова я не знал, что мне делать, и буквально терялся в догадках. Я-то думал, что Максимка, как завзятый кудесник, вытащит из-за пазухи выброшенную мной только что трубку и отдаст мне, с весёлым смехом приговаривая: «А эту трубочку невозможно потерять, между прочим». Я даже готов был за это простить ему его «пойди-ка вон». А он, зловредный тип, просто решил надо мной поиздеваться. Я оказался полным идиотом, а остальные, видя моё выражение лица, еле сдерживались, чтобы не рассмеяться.

– Да ладно уж, чего там, смейтесь. Максимилиан красиво меня разыграл, но в следующий раз я буду умнее. Может быть, – и, повернувшись к домовому, сказал уже лично ему: – А ты, поц, если хочешь пошутить, ляг поспи и всё пройдёт.

Максимка, спрыгнув со стула, быстренько подбежал ко мне, семеня ножками, и пытливо заглянул в глаза. Потом сказал, улыбнувшись одними уголками губ:

– Ну что, теперь ты доволен, наконец? А то, может, покурим слегка?

– Можем и покурить, но если только слегка, – безрадостно отвечал я, – вот сделаю самокрутку и покурю, когда очень захочется, кисет-то с табаком у меня пока остался.

– А сейчас тебе ещё не хочется, что ли? И не какую-то там самокрутку пососать, отплёвываясь, а настоящую обожжённую трубочку выкурить?

Вот, думаю, паразит какой редкостный! Крупной соли тебе на огурец и растереть хорошенько! Поиздевался, казалось бы, и хватит, надо меру знать! Так нет, нужно ему ещё и додавить, и размять! И мне снова захотелось отвести душу. Нежненько так развернуть Моксю к двери передом, а ко мне задом и дать ему такого хорошего-прехорошего, полновесного туза! Засандалить от всей души, да так, чтоб аж нога загудела! Чтобы он воспарил низко-низко над землёй, бойко перебирая ножками, обутыми в чудные, ручной работы тапочки. Полетел не куда-нибудь, а вслед за своей курительной трубкой, и зарылся там с головой в песок. А он тем временем продолжал:

– Ну посмотри же ты в своих карманах! Стоит он тут ещё, смотрит, гадости небось всякие про меня думает! Опять у меня что-то вот здесь всё заныло и засвербело. Я ведь крайне чувствителен ко всем этим перепадам настроения, даже, бывает, и на погоду реагирую. О-ой!

Пока домовик, морщась, потирал полушария своей чувствительной спины, преимущественно нижнюю их часть, я недоверчиво принялся ощупывать свои карманы под сильно любопытствующие взгляды окружающих. И действительно, в одном из них преспокойно себе лежала всё та же курительная трубка, которую я только что забросил чёрт-те куда. Я совершенно точно знал, что это именно та трубка, по весьма примечательной царапине, которую сам и умудрился случайно поставить огрызком стальной проволочки с загнутым крючком-концом, когда чистил её от нагара.

Всё складывалось как нельзя лучше. У нас теперь был свой карманный домовой, вернее, не карманный, а трубочный. Да ещё и с каверзно-извращённым чувством юмора. Его можно запросто засылать в тыл врага, как смертельное оружие или вирус, и спустя непродолжительное время все супостаты обязательно перессорятся в дребодан и успешно поубивают друг друга. Или попросту все соскочат с катушек, и бери их тогда за жабры тёпленькими. К тому же этого домовика теперь не потеряешь, даже если захочешь. И не выбросишь просто так, когда вздумается, словом, никак не избавишься без его высочайшего на то соизволения. Но от этого суть дела не менялась! А суть была в следующем: нам крупно повезло, Максимка согласился работать на нас без корысти (пряники не в счёт), по собственному желанию, без какого-либо принуждения с нашей стороны, а значит, обманывать и халтурить не станет. Он может становиться невидимым, проходить сквозь стены, и с ним веселее. Не зря ведь раньше люди, переезжая в новый дом, уговаривали домового из своего старого дома переехать вместе с ними. Говорят, что если в доме есть домовик, то дом не разрушается от времени гораздо дольше, и ни пожаров, ни наводнений, никаких других бед с таким домом случиться не может.

Мы отлично поужинали, настало время отправляться спать. Чтобы было спокойнее, попросили Максимку охранять нас ночью от всяких неожиданностей. Он с удовольствием согласился и обещал впредь делать это с присущим ему старанием и усердием:

– Почту за честь, друзья, всё равно я никогда не сплю. Так, иногда зажмурю глаза, забудусь, и уже через пять минут свеж и бодр, как Юриник во время спора с Дорокорном. Располагайте мной и впредь, – сказал и ушёл в стенку, мягко топая маленькими ножками. А про неприхотливый сон, так это он, конечно, слегка приврал. В дальнейшем мы не раз были очевидцами того, как он мгновенно отрубался и даже храпел, как сытый котяра.

* * *