Все разбрелись кто куда, и мы неспешно вышли в центральный винтовой коридор. Завернув направо, пошли по часовой стрелке вниз, пытаясь обнаружить, где же заканчивается первый уровень и начинается второй. Всё оказалось слишком просто – на левой стене тоннеля была аккуратно выведена большая цифра «2». С этого места мы начали методично обследовать все помещения, попадавшиеся на нашем пути, заворачивая в каждый проход или коридор по левой стене центрального тоннеля. Мы старались просмотреть все возможные варианты, но, как правило, пройдя несколько метров по очередному коридору и прислушавшись, повсюду различали приглушённые голоса и шум, что означало одно: и эта комната занята, ищите дальше.

И мы искали. Заходить в коридоры по правой стороне не было никакого смысла, так как нам сказали, что на каждом уровне справа расположены залы, подобные тому, в котором мы только что находились. На втором уровне был обеденный зал, это мы запомнили хорошо. Раз залы таких внушительных размеров, следовательно, комнаты, находящиеся по правой стене центрального тоннеля, коли таковые вообще имелись, должны были быть небольшими, если мыслить логически, а для нашей весёлой компании требуется много свободного места. Один только бесшабашный домовой чего стоит! Я не говорю уже о закадычных спорщиках Дорокорне и Юринике, которых так и подмывало приступить к делу прямо сейчас, и только из уважения к дормидорфовым сединам они оба ещё каким-то чудом воздерживались. Отчётливо было видно, что даётся им это с превеликим трудом буквально из последних сил. А сколько ни тужься, выше головы всё равно не прыгнешь.

Спускаясь всё ниже, мы планомерно обследовали все помещения, но пока нам не везло. Не все проходы заканчивались комнатами, как совершенно справедливо предупреждал Коршан. В конце некоторых находились широкие и длинные лестницы, ведущие вверх или вниз, иногда прямые, иногда винтовые, а иной раз мы видели просто довольно крутые скаты или подъёмы. Наверное, они были нужны для передвижения на чём-то, имеющем колёса, что, естественно, ощутимо увеличило бы скорость передвижения. Придумано интересно, но не ново! Хотя в этом мире я, кажется, ещё ни разу не видел ничего, имеющего обыкновенные колёса. А может, видел, но не обратил внимания? Вряд ли.

В очередной раз мы остановились возле проёма и внимательно прислушались. Это был тринадцатый вход по левой стороне центрального тоннеля второго уровня. О том свидетельствовало и число «13», аккуратно выписанное каллиграфическим почерком над аркой. Вполне возможно, этот тоннель вёл к комнате, которая самым замечательным образом могла бы оказаться свободной. По крайней мере, ни голосов, ни шума, доносящихся из её недр, слышно не было.

Причина, легко объясняющая такую удачу, могла быть только одна, и пока мы неспешно шли по тихому коридору, её успешно озвучил ворчливым басом Юриник:

– Не могу поверить, неужели они все тут такие суеверные, словно обрюзгшие кладбищенские церковники! А я-то раньше был полностью уверен, что мнительнее старины Дорокорна не найти днём с огнём! Ошибался, значит!

Истосковавшийся по тёплому общению Дорокорн сходу вступил в долгожданный спор:

– Да что это ты, дорогой, снова заговариваться начал? Это ведь не я, а ты мнительный и невыносимо суеверный! Ведь именно ты своей наивной простотой, которая хуже воровства…

Юриник тут же перебил:

– Ну, хватит меня обзывать дорогим! Желаешь говорить, говори по-человечески, а то я начинаю тебя опасаться… шалунишка!

– Так вот я и говорю, что именно ты, а не я, всегда сворачиваешь с дороги, если её тебе случайно перебежит чёрная кошка! А даже если и белая, или просто котёнок! Ты лучше бы ответил, живодёр, зачем ты птичку бедную напугал, чуть не продырявив стрелой? Коршанчик наш чуть инфаркт с инсультом не заполучил по твоей милости, а тебе всё шуточки!

Юриник парировал этот выпад с лёгкостью:

– Не знаю, как инфаркт с инсультом, а задницу он себе точно отбил.

Дорокорн укоризненно посмотрел на него, но промолчал. Юриник же, перехватив его взгляд, продолжал:

– Ах, простите, не задницу, а гузку, будет теперь не просто ворон, а ворон черногузый. Надеюсь, после этого ушиба всё обойдётся простым синяком и у него не повылезают редкие остатки хвостового оперения.

Тут раздался задумчивый спокойный голос Дормидорфа:

– Да-а уж, интересно было бы взглянуть на его задорно торчащую голую задницу!

Мы удивлённо переглянулись и даже остановились, а он продолжал, будто ничего не замечая:

– Всю в этаких мелких пупырышках гусиной кожи. Да ещё и выгодно оттенённую приятной и гармоничной синевой.

Это неожиданное, сказанное мечтательным тоном заявление Дормидорфа просто не могло не вызвать у нас раскатистый взрыв смеха. Он тут же был подхвачен эхом и разнесён по всем близлежащим ходам и пещерам, предупреждая живущих там людей и животных о нашем скромном приближении. Наконец впереди мы увидели проём, ведущий в какое-то помещение.

Помещением оказалась вполне пригодная для проживания четырёх человек и шебутного домового просторная, около ста квадратных метров, овальная комната. Здесь было всё, что нужно неприхотливым начинающим школьникам вроде нас: и старинные, очень крепкие деревянные кровати, чтобы отдыхать после получения знаний, и столы со стульями, чтобы эти самые знания закреплять. Так что мы совсем неплохо устроились, расставив мебель по своему желанию и усмотрению.

В процессе этого, как водится, не обошлось без мелких пакостей, которые с удовольствием и знанием дела устраивали друг другу Дорокорн с Юриником, пока в игру, как всегда эффектно, не вступил лучший шутник нашей современности, незабываемый и неподражаемый домовик, бесспорно являющийся нашей тяжёлой артиллерией.

В комнате стоял огромный, ручной работы шкаф тёмно-вишнёвого цвета с множеством больших и маленьких ящичков и дверок. Тускло отсвечивая полированными боками, покрытый резными узорами, он был украшением комнаты. Естественно, у каждого нормального человека при виде такой величественной красоты возникает одно-единственное желание: как можно быстрей посмотреть, что там таится внутри. Да просто потрогать его за изящные литые ручки, подвигать ящички, пооткрывать дверки – и то удовольствие не из малых! Так оно и получилось, всем стало до невозможности интересно узнать, каков механизм потайных дверок и задвижек и лежат ли там таинственные сокровища или карта затерянного острова, где эти самые сокровища покоятся под охраной страшных привидений.

Я и сам хотел обследовать его содержимое, но счёл это не совсем приличным и ограничился ощупыванием и разглядыванием произведения мебельного искусства снаружи. А вот наш бесцеремонный Юриник, деловито потеснив остальных, подошёл к шкафу и скромно, но настойчиво предложил сам себе посмотреть, что находится внутри. Он задумчиво и печально, будто нехотя, проговорил:

– Э-эх, необходимо проверить, что там внутри. Так и быть, я этим займусь, раз больше некому!

Видя, что никто ему не возражает, он увлечённо и сосредоточенно принялся хлопать дверцами и ящичками, пытаясь везде, где только возможно, засунуть свой любопытный нос и ни в коем случае ничего не пропустить. Через некоторое время пыл Юриника немного поутих, он осматривал и рылся уже с явно ослабевающим интересом. Раскрытые пустые внутренности раритетного шкафа уныло смотрели на него, навевая грусть-печаль и невыразимую тоску. При этом он ещё умудрялся бормотать себе под нос:

– Здесь даже пахнет, как из старого шкафа моей прабабушки Тани! Только у неё там всегда было припрятано множество интересных вещичек. Она всё, что плохо лежало и что только могла узреть, тянула к себе в шкаф. Уж я-то это хорошо помню, я всё-о помню. И как там всё это только помещалось? Посмотрим-ка здесь: эх, и опять ничего! Однажды я нашёл в её шкафу свою ночную вазу, за утерю которой меня давно и примерно наказали! Эта ваза была аккуратно завёрнута в новую шерстяную портянку отца, которую тот обыскался перед своим очередным походом. Композиция ей, видите ли, понравилась, нанесённая на горшок на спор кривым соседом с завязанными глазами и стоящим на одной ноге! В итоге получилась ваза с изображённой на ней хрустальной вазой, в которой стоял пышный букет сирени. Мне иногда казалось, что этой сиренью начинало попахивать, так достоверно всё выглядело! А здесь ничего нет… к сожалению! И тут пусто… и снова ничего…

Он не терял надежды и со знанием дела ловко осматривал один ящичек за другим. Я немного отошёл назад, чтобы не мешать, и потому видел всё с начала и до конца в животрепещущих красках и самых мелких подробностях.

А увидел я вот что. Открывает Юриник дверь отделения для верхней одежды и, слегка присев, начинает медленно пятиться назад, издавая горлом глухие клокочущие звуки. Из недр шкафа на него смотрят два огромных горящих жёлто-зелёных глаза с вертикально расположенными зрачками. В следующее мгновение из шкафа вальяжно выступает очень крупный иссиня-чёрный мохнатый котище. Шерсть у него стояла дыбом, от этого он казался ещё более опасным и агрессивным.

Крадучись, оскалив белоснежные длинные клыки и прижав уши к голове, издавая дикие предостерегающие вопли, переходящие в жуткий вой, как бывает у котов весной, он стремительно начал носиться кругами вокруг Юриника, пытаясь как можно скорее найти слабое место в его обороне. Тому пришлось вертеться волчком вокруг своей оси, чтобы ни в коем случае не подставить бешеному кошаку спину. Он сразу забыл про свою нежно и горячо любимую прабабушку Таню и не менее любимый ночной горшок с запахом сирени. А хищный котяра явно метил именно на спину! Наверное, он хотел взгромоздиться Юринику на холку и уж тогда позабавиться всласть.

В первые мгновения мы растерялись, ошарашенно стояли и смотрели на происходящее, раскрыв рты. Вдруг раздался негромкий хлопок, как будто кто-то бросил из окна шарик с водой и тот разбился об пол прямо под лапами кота. А вместо самого кота появился с искрящейся улыбкой на мохнатом довольном лице наш предприимчивый шутник Максимка. Домовик радостно ждал объявления о том, что он выиграл главный приз за самую удачную и смешную шутку дня.

Повисло неловкое молчание, все стояли, как вкопанные, даже Юриник наконец перестал хрюкать и глупо уставился на домового, неимоверно вытаращив при этом немигающие глаза. Причём как только он перестал издавать непотребные звуки, у него тут же начали трястись коленки, да так, что он не мог и шага ступить. Да-а, колотило его, надо сказать, изрядно, нещадно и немилосердно! Видимо, наш Юриник немного перенервничал.

Вдруг я вспомнил слова Дорокорна, произнесённые совсем недавно в коридоре насчёт того, что Юриник боится, когда ему дорогу перебежит даже котёнок, а тут огромный, свирепый, да ещё и чёрный котище накружил так, что деваться некуда, придётся оставаться жить в кругу. Переступать-то никак нельзя, а то страшную и неминуемую беду накличешь. Вот, похоже, откуда ветер дует! Наверняка хитрый и коварный злодей Максимяк, сидя в зловонной трубке, всё прекрасно слышал и знатно подготовился, к тому же он, скорее всего, уже давно изнывал от скуки. А заодно и от невыносимой любви к дорогому другу Юринику. Вот домовик и решил его позабавить, повеселить, а заодно и всех нас взбодрить. Получилось. Взбодрил. Но смешно не было. Совсем.

На ошалевшего, понуро стоявшего Юриника было жалко смотреть, и мы решили плавно и аккуратно свести все возможные последствия не совсем удачной шутки на нет. Нам это не сразу, но всё же удалось. С помощью уговоров и разъяснений Юриник всё понял и обещал убить Моксю быстро, не мучить и не мстить. Но сначала решил поговорить с ним по-доброму, ласково и доходчиво.

Сконфуженный Мокся, наконец смекнув, что опять что-то вышло не совсем так, как изначально задумывалось, засеменил в сторонку и, отойдя на приличное расстояние, остановился, ожидая своей участи, изредка лучезарно улыбаясь Юринику. Тот понемногу начал приходить в себя и сделал даже пару шагов в сторону домового, но замер на месте, не смея переступить границу круга, по которому только что бегал Мокся, будучи наглым котом. Юриник нежным голоском, насколько это было возможно, стараясь вызвать у себя на лице милую улыбку, уговаривал, обращаясь к внимательно следившему за происходящим домовому:

– Ну, подойди ко мне… дружок… дай мне скорей тебя обнять! Нам всем, а мне в особенности, было очень смешно! Иди ко мне, что скажу, посмеёмся вместе. Иди скорей!

– У-у! Не сегодня… может быть, потом… коли не передумаешь, – жеманно ломаясь, скромно отвечал домовой.

– Не бойся меня, иди скорей сюда… мне не терпится прямо сейчас… я тебе пряников надаю. Хочешь ведь пряников? Ты только подойди… у меня их мно-ого… и все они будут твои! Ну, иди же, иди сюда быстрей!

– Не-ет! Пока что-то не хочется, спасибо тебе, добрый человек, мир твоему до-ому! Вижу, вам сейчас не до меня. Так я, это, наведаюсь чуть позже. Не будем прощаться, до скорой встречи!

Сказав это, домовой растворился в воздухе. Тут окончательно пришедший в себя Юриник не выдержал и высказал наболевшее. Сиплым и хриплым голосом он отчаянно возопил:

– Вот гадёныш мохнатый, попадись мне только, выверну мехом внутрь, комик полоумный! Одно слово – кривоногий волосатый шишок!

Ругаться-то он ругался, но из круга не выходил, а топтался на месте. Видно, уже отчаявшись что-то придумать, он обратился к нам за помощью:

– Что же мне теперь делать? И ещё, вам не кажется, что тут довольно сильно запахло сиренью?

– Не-ет, сиренью вовсе не пахнет, если только самую малость, – отвечали мы.

– Плюнь три раза через левое плечо да иди смело, у нас так все делают, кто верит в эти глупости про приметы, – посоветовал я.

– Это правда? Ты уверен, что так можно, и со мной ничего плохого не случится?

– Да-да, уверен, не случится, плюй и иди. Сам сейчас убедишься.

– А ты так делал? Помогало?

– Да раньше сто раз делал, а потом перестал, иди уже! Ничего не будет, даже если не плюнешь, точно тебе говорю, проверено на себе. И вообще, все эти приметы – чушь собачья, или поросячья, выбирай сам, что тебе больше нравится. Они были придуманы или всякими психически неуравновешенными людьми, или же просто для того, чтобы такие мнительные, как ты, помучились. Например, про кошку, которая почему-то имеет такую особенность – перебегать дорогу перед идущим человеком, существует два наиболее распространённых объяснения. Первое сказочное, ведь всем известно с детства, что в чёрную кошку обычно перевоплощаются злые колдуньи и ведьмаки, а встреча с ними, естественно, не сулит ничего хорошего. Второе мифическое: в древности, когда кошки были в основной своей массе намного крупней теперешних, её появление означало, что кошка вышла на охоту и от неё желательно держаться подальше, чтобы не стать её добычей и, соответственно, обедом. В нашем же случае всё понятно и просто до безобразия. Тот наглый чёрный кот вовсе не ведьмак и не охотящийся дикий зверь, которому захотелось вылакать без остатка всю твою драгоценную кровушку. Этот котяра особенный, он предпочитает свежей человечинке мятные пряники, и посему бояться нечего, смело плюй для собственного спокойствия и иди.

Он, несмотря на мои разъяснения, тщательно плюнул три раза через левое плечо и робко перешёл воображаемую запретную черту, бормоча при этом:

– Уж если кому и грозит инфаркт, инсульт и медвежья болезнь в придачу, так это мне от шуток этого никудышного клоуна, этого злобного, ядовитого гнома! А всё трепливый Дорокорн, у которого в одном месте вода не удержится, ну кто его за язык-то тянул, а? Они, наверное, просто сговорились! А ещё друг называется, дорогим называет.

– Дорогой, ты же первый начал, ещё мнительным меня называл. Снова память у тебя отшибло, что ли, от страха? – защищался Дорокорн, как мог. – Я же пока ещё не сказал никому, что ты, Юриник, до смерти боишься…

– Молчи-и-и-и! – истерично завопил несчастный Юриник. Было заметно, что он доведён до крайней степени нервного напряжения, потому мы не стали выспрашивать, чего это он до смерти боится. Нам было очень интересно, но мы решили оставить эту животрепещущую тему до лучших времён. В крайнем случае, если сам Юриник ни в какую не согласится поведать нам свою жуткую тайну, придётся обратиться к Дорокорну и постараться выпытать у него всё поподробней об этом.

Когда смолкло эхо от крика, словно лёгкий ветерок пронеслось тихое:

– Э-эх, жа-а-аль…

Хитрюга домовой не дремал, и был, как всегда, начеку, а наученный горьким опытом Юриник вовсе не зря так беспокоился по поводу своего здоровья. Он совсем не шутил, когда говорил про недуги и болячки, которые неминуемо угрожают ему после близкого общения с нашим милым домовичком. Уж больно вид у него был теперь неважным.

Расставив кровати вдоль стен, по две справа и слева от входа, стол со стульями посередине комнаты, а шкаф к противоположной от входа стене, мы расселись на кроватях перевести дух и решить, чем нам заняться. Выбор был невелик: идти обследовать Подземный город или отправиться отужинать в центральный зал второго уровня. Так как все мы порядком устали и вымотались, да к тому же был поздний вечер, то нетрудно догадаться, какой именно выбор мы единогласно предпочли сделать.

Конечно же, мы решили пойти обследовать, дело-то прежде всего… обеденный зал. А заодно и поужинать там, оценить, так сказать, кулинарные способности их скатерти. Естественно, в целях эксперимента. Обязательно надо было опытным путём установить, есть ли различия между нашей скатертью и местной, и если есть, то в чём именно они заключаются и какие конкретно. Правда, опыты придётся ставить на себе самих, но мы единогласно решили принести себя в жертву, если понадобится. Чего только не сделаешь для успеха общего, важного дела. Да, дух патриотизма и самоотверженности в тот момент так и витал вокруг нас, так и кружил повсюду, буквально пропитав сам воздух, того и гляди начнёт капать, выпадая в осадок от переизбыточной концентрации.

Особенно много его было возле Юриника. Наверное, он, бедненький, от немыслимых переживаний изголодался больше всех, потому его так и тянуло на подвиги, так и подмывало что-нибудь изучить или проверить. Мы бы и рады были скорее последовать за ним, помочь ему и поддержать во всех самых смелых начинаниях, но перед нами встало временное, но непреодолимое препятствие, и по причине этого поход в обеденный зал откладывался на некоторое, весьма неопределённое время. Да, видимо, придётся ещё немножко поголодать. Юриник не находил себе места, периодически приплясывал от нетерпения, передвигаясь по комнате нервным, суетливым шагом, иногда переходящим в лёгкие и порывистые перебежки.

А дело всё было в том, что старина Дормидорф попросил нас немного повременить с трапезой и решительно вызвал домового, как он сказал, для очень важной профилактической беседы. Мокся нехотя появился, но не сразу, а лишь после нескольких настойчивых просьб. Он вовсе не горел желанием подвергнуться какой-то непонятной и таинственной профилактической беседе, это ведь вам не фунт пряников, с ними как раз всё предельно просто и понятно: бери да кидай в рот. Но Максимка заметно повеселел и приободрился, стоило деду намекнуть на угощение в заключительной части загадочной беседы и положить маленький пакетик пряников на угол покрывала. Дормидорф усадил притихшего домового поглубже на кровать, а сам сел на стул напротив него спиной к нам и попросил нас обращать на них как можно меньше внимания и заниматься своими делами, в целях повышения эффективности психологического процесса.

Домовик, услыхав подобные вывороты и научные выкладки, снова пригорюнился и заметно пал духом, весь поник и скукожился, будто подвядший в жаркий полдень репейник, изнывающий на самом солнцепёке и клянущий свою тяжёлую судьбу. Мне было очень интересно узнать общий смысл беседы, впрочем, как и всем остальным, но мы, как и условились, не подавали вида. Мокся несколько раз исподлобья подозрительно посмотрел в нашу сторону, проверяя таким образом, подслушиваем ли мы. К своей радости убедившись в обратном, он успокоился и, силясь хоть что-то уяснить для себя, принялся сосредоточенно-вымученно внимать наставлениям Дормидорфа, который вещал монотонным, замогильно гипнотизирующим пророческим голосом:

– Постарайся меня понять, Максимилиан! Очень постарайся. Я уверен, ты сумеешь. Поступки, которые мы вольно или невольно совершаем, тянутся за нами, как шлейф. Да, это именно так. Словно гирлянда, иногда минуту, но бывает, что и дольше, порой всю жизнь тянутся. А ты, лишенец, что порой вытворяешь? Ну-у-о! – вдруг рявкнул он.

Домовой встрепенулся и подпрыгнул на месте, вытаращив глаза, а Дормидорф снова перешёл на занудный тон отеческих наставлений:

– Ты пойми, милок, что часто это мешает или делает невозможным выбор именно той дороги, которую очень хочется выбрать, не даёт просто физически. Ты из кожи вон лезешь, чтобы всё было по-твоему, и казалось бы, ещё чуть-чуть, и дело в шляпе, ан нет, не тут-то было! Получается всё наоборот, шляпа в деле, да ещё в таком, что и не отмоешь! Непреодолимо мешают последствия когда-то совершённого тобой поступка. Они, родимые, всё портят, тянут ко дну, висят, словно камень на шее. Частенько наши поступки приводят к необратимым последствиям – это и есть самое плохое, коли последствия невозможно исправить! А всё из-за того, что на момент совершения того или иного необдуманного поступка мы находимся на той ступени умственного развития, когда просто не можем или не хотим дать себе труд в полной мере предугадать дальнейшее развитие событий. Последствия могут наступить практически сразу после момента совершения или, наоборот, несовершения поступка, а могут настигнуть в далёком будущем, но неизменно и неизбежно настигнут, в этом можешь не сомневаться. Бесследно не проходит практически ничего. Получается замкнутый круг: тогда не знали и сделали, теперь знаем и не стали бы делать, но поздно, поезд ушёл, и ничего вернуть нельзя, ибо важный момент уже упущен. Остаётся мечтать, сожалеть, тем самым только зря мучить себя, а потом совершать всё новые необдуманные поступки, и со временем всё опять повторится.

Сделав небольшую паузу и набрав побольше воздуха в лёгкие, Дормидорф вновь рявкнул что было мочи:

– Что ты прилип к Юринику, как лишай к пионерке?

Нежно разомлевший и расслабившийся домовик опять затрясся от неожиданности, вылупил глаза, часто-часто заморгал и взбрыкнул несколько раз ногами.

Тут же пыл Дормидорфа спал, а голос сделался спокойным и уговаривающе-убаюкивающим:

– Не нужно тебе, Максимушка, постоянно наступать на одни и те же грабли, нет в этом никакой необходимости. Потрудись использовать свою голову не только для того, чтобы ею поедать пряники! Чем больше, чаще и, главное, прозорливее мы думаем о возможных последствиях своих теперешних поступков, тем благополучнее нам удаётся избежать неприятностей в будущем. Учти это, пожалуйста.

Дормидорф пристально посмотрел на домового и увидел, что у того, похоже, ум начинал медленно, но верно заходить за разум. Тогда дед резко перевёл язык монолога на более доступный и понятный для исстрадавшегося Максимки. Домовик действительно страдал и изнемогал от обилия не вполне понятных слов и пристального внимания к своей доселе не избалованной этим персоне, да ещё со стороны такого уважаемого человека, как Дормидорф. Из всех нас домовой с трепетной осторожностью относился именно к деду и никогда не позволял себе подшучивать над ним, видимо, уважал и боялся увлечься и переборщить со своими зачастую неуместными шуточками. Их отношения были хоть и дружескими, но подчёркнуто вежливыми, и скорей Дормидорф мог позволить себе отпустить в сторону Мокси какую-нибудь остроту, нежели случилось бы наоборот. Дед тем временем вещал, доверительно дотрагиваясь рукой до Максимкиной коленки:

– Много пряников нам перепадёт в дальнейшем, я тебе это обещаю, но только в том случае, если никто больше не пострадает ни морально, ни физически от наших порой глупых и каверзных шуток.

Дормидорф закончил лекцию, отпустил, так сказать, домовику все грехи, и перевоспитанный, душевно обновлённый Мокся был отправлен на все четыре стороны. Выпуская из своих мохнатых ушей обильные клубы переливающегося розового пара, он исчез одновременно с пакетиком пряников грустно и тихо, словно старый паровоз с перегретым котлом.

Трудно было не согласиться с тем, что говорил Дормидорф. Вот бы некоторых существ из моего мира направить, пусть даже в принудительном порядке, к нему на курс подобных лекций, желательно проводимых ещё и с пристрастием. Да с применением розог, дыбы, кола и котла для пущей убедительности. Что с успехом и применял когда-то для держания чиновников в узде Пётр Великий, совершенно справедливо полагая, что удачное воздействие на представителей данных особей возможно лишь с активным подключением их безусловных рефлексов, весьма ощутимо преобладающих над условными рефлексами хапужничества и здравым умом. Пётр Первый частенько говаривал: «Коли казённый человек наворовал на стоимость верёвки, так его требуется всенепременно на этой самой верёвке и повесить, дабы другим неповадно было!» Как ни странно, он понимал очевидное и не боялся применить действительно действенное.

Страх неотвратимости наказания – единственное, что чиновники ещё хоть как-то разумеют. На них удаётся воздействовать только сугубо с противоположной от головы стороны, ибо голова у них существует, чтобы излагать, точнее, изрыгать и употреблять, а конечности, чтобы хватать и передвигаться, грабастая всё больше. Разумеют они не головой, а инстинктами, мозг отключён напрочь, и потому приносить пользу обществу сии существа способны, только когда боятся получить по шапке, ибо чиновничье – это особый пласт, особая национальность, в которую вступают добровольно, по собственному желанию, но далеко не все. Для этого вступления нужно иметь только лишь одно качество, самую малость: продажную честь и совесть или верные предпосылки к этому. Для них, а в особенности тех, кто показушно играет в порядочность, это становится нормой жизни. Со временем они настолько привыкают, что подобный образ существования оказывается родным и милым сердцу. Это вовсе не составляет для них большого труда, ибо возникает стойкая потребность и даже зависимость. Всё очевидно, легко и просто, проще пареной репы.

Займись ими Дормидорф, и, может быть, тогда по всем пресловутым вертикалям и горизонталям они начнут наконец думать тем местом, каким положено, которое находится выше спины, а не ниже! Если, конечно, то, что они творят, не является сознательно спланированным и продуманным вредительством, вызванным заинтересованностью третьей стороны, а этот вариант, кстати, выглядит наиболее вероятным и всё объясняющим.

Немного передохнув и поднабравшись сил, мы вернулись к намеченному плану и отправились обследовать обеденный зал.

* * *