Кривцов был взвинчен. Это слышалось в голосе, которым он позвал Андрея. Левченко шагнул было к двери, но Разумовский зло посмотрел на него:

— Не лезь! Хватит!

Левченко и Ро переглянулись. Голоса за стенкой бубнили неразборчиво — нервный монолог Кривцова иногда прерывался резкими замечаниями Разумовского. Где-то глубоко внутри Ро поселилось странное ощущение — будто его не-жизнь скоро изменится. И не так важно, к добру ли, к худу — главное, что жизнью она все равно не станет. Это становилось очевидным при одном взгляде на холсты, расставленные вдоль стены.

Ро вгляделся в чистый холст, пытаясь представить его покрытым красочными пятнами. Пейзаж? Портрет? Nature morte.

— Я больше так не могу, — сказал он то ли самому себе, то ли сидевшему перед терминалом Левченко.

Левченко не ответил. И лишь позже Ро понял, что тот слышал его.

— Ничего не изменится, Ро, — сказал Левченко, повернувшись к нему. — Но я должен попросить тебя смириться. Пока.

— Зачем? — спросил и сам удивился, как слабо звучит голос.

— Во-первых, мы живем. Какая бы ни была эта жизнь, мы можем распоряжаться ею. Есть вещи, о которых знаем только мы. А должны узнать все.

— А во-вторых? — подсказал Ро, когда Левченко замолк надолго.

— А во-вторых… — тот покачал головой. — Я боюсь, что если с нами не будет тебя, то наше противостояние с Разумовским превратится в выжидание — кто кого.

А Ро, стало быть, буфер между ними. Почетная роль, ничего не скажешь. Достойная цель, чтобы жить.

А другой все равно нет.

Разумовский вернулся, когда за окном начало темнеть. Вид у него был злой и усталый.

— Придется сматываться! Кривцов поднял задницу с дивана! — он повернулся к Левченко:

— Вот кто тебя просил вмешиваться, а?

Левченко поднял руку в останавливающем жесте:

— Погоди. Давай по порядку. Что случилось?

— Ты! — Разумовский ткнул к него пальцем. — Ты говорил с этой сукой! Ты сказал ему, что нужно трепыхаться! Его тут давно зазывает один, вот твой Венечка и пошел… работать!

— Что за работа? — быстро спросил Левченко.

— Людей обрабатывать, чтобы потом подороже продать! Он же у нас в этом большой специалист! Психолух! Теперь большим человеком станет!

— Хорошо, а причем тут мы?

— Думаешь, он оставит меня без присмотра?! — Разумовский захохотал. — Нет! Он торчок, твой Веня, но не идиот! Он чувствует! Он подозревает, что я уже почти свободен! А в его прошивочной я безопасен для него!

Левченко напрягся, и сердце Ро ухнуло вниз.

— Зачем ему прошивочная? — спросил Левченко.

Разумовский упал на диван и зло посмотрел на Левченко:

— Ученый, твою мать! Люди, клетки… Кого это волнует! Мог бы уже давно понять, мозг — это лейбл! Бражникову не нужен Кривцов. Ему нужен лейбл! Имя. А Кривцов спит и видит себя спасителем человечества, дарителем бессмертия и создателем совершенного мира! У него будет постоянный поток людей и собственная прошивочная. Твоих ученых мозгов хватит, чтобы сложить два и два? Пара-тройка несчастных случаев — и Кривцов прошьет пару-тройку шедевров, которым Бражников, уж будь уверен, найдет применение!

Левченко, до этого шагавший по комнате, вдруг остановился.

— А ведь это, возможно, наш шанс.

Кривцов уходил утром и возвращался затемно. Он сделался еще более раздражительным, чем раньше, и подозрительным. Первым делом, приходя, он звал Андрея. Иногда звонил домой просто чтобы убедиться, что трубку возьмут.

Андрея это раздражало. Левченко почему-то радовало. А Ро не очень понимал, что происходит, пока как-то вечером, когда Левченко сидел с Кривцовым, Разумовский не подошел к нему.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, но…

— Это не так, — попытался возразить Ро. Рука его непроизвольно потянулась к карману рубашки, где лежали сигареты. Он достал одну, покрутил в пальцах и положил обратно. Разумовский заметил этот жест и усмехнулся:

— Куришь?

— Нет, — честно ответил Ро. — Зажигалки нет.

— Держи! — Разумовский выдвинул ящик стола, достал зажигалку и бросил Ро. Потом посерьезнел:

— Мне плевать, как ты ко мне относишься. Ты — честный парень! Поэтому, надеюсь, если Кривцов решит меня выключить — ты меня включишь.

— Конечно! Но…

— Левченко будет рад от меня избавиться! Но ты, мне кажется, своей выгоды не упустишь. Не лишай себя возможности стать свободным!

— Хорошо. Но…

— Кривцов боится! У меня с ним был договор — он прячет меня. В обмен на кое-какую помощь, — Разумовский показал на свою голову, намекая на то, какую именно помощь он оказывал Кривцову. — Меня устраивало. Но сейчас у него будет доступ к нейрокристаллам и реактивам, и я становлюсь ему не нужен. Более того — опасен.

Кривцов спал. Левченко листал книгу. Разумовский уткнулся в терминал.

Ро чувствовал себя лишним. Он встал, потянулся и вышел. Разумовский проводил его настороженным взглядом.

Ро тихонько пробрался мимо комнаты Кривцова на кухню. Распахнул окно. Он не боялся, что в темноте кто-то разглядит черты его лица, дышал свежестью и пытался поймать забытое ощущение жизни. Снег наконец перестал высылать разведывательные отряды и явил всю свою мощь, оккупировав город. Из-за белого покрывала ночь казалась светлой. Ро дотянулся до настойчиво стучащейся в окно ветки. Обмакнул пальцы в снег, облизал.

Как в детстве. Тогда он тоже любил есть снег, за что ему часто попадало от няньки. Он был болезненным мальчиком и часто простужался. Мороженого ему не разрешали, а снега было много, достаточно протянуть руку. Только надо было дождаться, чтобы нянька отвернулась. Он ел снег украдкой, чувствуя удовлетворение не столько от вкуса, сколько от собственного неповиновения. И частенько расплачивался за своеволие простудой.

Теперь-то у него вряд ли заболит горло.

Зато все чаще гудела голова. Про себя Ро называл это мигренью. Сейчас она отступила, что само по себе казалось подарком этой глубокой зимней ночи.

Покрытые снегом ветки выпрыгнули из темноты неожиданно. Ро отшатнулся, с опозданием сообразив, что в кухне зажегся свет. Тут же его схватили за плечо и развернули. Ро увидел перед собой разъяренное лицо Кривцова.

— Ты спятил? — прошипел Кривцов, впиваясь ему в лицо расширенными зрачками. — Тебя могут увидеть!

— Темно ведь, — отозвался Ро, скорее с сожалением, чем в оправдание.

— Подставить меня хочешь? Ты крест на мне поставил, да? Думаешь, я на игле и уже не способен ни на что? Ты умер, Разумовский! И в моей власти сделать так, чтобы ты умер еще раз!

Он притянул Ро к себе, будто пытаясь обнять. Ро инстинктивно отшатнулся, покачнулся и упал бы, не окажись позади подоконник. Кривцов навалился сверху, нашаривая что-то у Ро на затылке. Ро понял, что это значит, и на него накатил страх. Если до этого он отдавал себе отчет в том, что делает, то сейчас просто принялся молотить руками и ногами. Он не может потерять себя, не может… В голове не осталось ничего, кроме гула, казалось, вибрировал сам воздух в комнате. Человек вдруг отлетел, упал, откатился к стене, стукнулся о ножку стола и затих.

С минуту Ро глядел на него, пытаясь понять, что происходит. Кривцов поднял голову. На мгновение их взгляды пересеклись, потом человек встал, вытер кулаком текущую из носа кровь и скрылся за дверью ванной.

Ро едва стоял на ногах. Он почти ничего не видел. Только красное пятно на полу. Крошечное, но удивительно яркое.

Ро взял тряпку, опустился на колени перед пятном и стал гадать, что же будет дальше. Ему повезло, что Кривцов был не в себе. Впрочем, он в последнее время постоянно не в себе. Странный человек. Что скажет Разумовский?

Ро поднялся, сполоснул тряпку, вымыл руки и сел у стены, прижав колени к груди. Оттягивал миг, когда нужно будет рассказать Разумовскому о неожиданной потасовке.

Разумовский пришел сам.

— Где? — тихо спросил он.

Ро даже отвечать не пришлось — из-за двери ванной раздался слабый стон. Ро шепотом рассказал, что произошло. Он боялся, что Разумовский разозлится, а тот вроде даже повеселел. Стукнул кулаком в дверь и крикнул:

— Эй! Вылезай! Поговорить надо!

Плеск воды затих, а через минуту послышался щелчок отодвигаемой щеколды. Кривцов решил послушаться. Ро собрался было уйти к себе, но появившийся вслед за Разумовским Левченко удержал его.

— Погоди.

Ро остался. Кривцов вышел из ванной — мокрый и голый, с мешками под глазами и медленно ползущей красной дорожкой под носом. В руках он держал полотенце с пятнами крови на нем. Ро пожалел Кривцова и почувствовал себя виноватым. А еще более виноватым он почувствовал себя, когда человек поднял взгляд.

Перед Кривцовым стояло три Андрея. Три пары одинаковых черных глаз, три одинаковые шевелюры, три пары перекрещенных рук. Кривцов застонал и опустился на табурет.

— Кофе, — потребовал он, вытирая кровь полотенцем. — Хотя нет, кофе не надо.

— И правильно, — отозвался Левченко. — Пять утра, через три часа на работу, а ты почти не спал. Какой кофе?

— Тем более, разговор есть! — продолжил Разумовский.

— Какой разговор? — Кривцов переводил взгляд с одного на другого, потом встретился глазами с Ро и опустил голову на руки. — Чего вам надо?

— Вот, это по-деловому! — хохотнул Разумовский. — Не нравится нам контора, на которую ты работаешь! Не о том думаешь! У нас с тобой договор был!

— Так я потому и… — слабо возразил Кривцов. — …что был!

Разумовский покачал головой.

— И как же ты собрался его исполнять? Мне-то что с того, что ты будешь людей жизни учить? Да ты и не научишь. Когда ты поймешь, что метод твой не работает?!

Кривцов попытался возразить, привстал было, но Левченко удержал его.

— Мне нужна свобода, Веня, — сказал Разумовский. — И ты мне поможешь!

— Как? — упавшим голосом спросил Кривцов.

— Возьмешь меня с собой, как хотел, — сказал Разумовский. — К себе, в лабораторию. Там мы некоторое время посидим тихо… да, ты не ослышался. Мы! Я, как видишь, с друзьями. Это пока все, что от тебя требуется.

— И как вы себе это представляете? — крикнул Кривцов, опять порываясь встать и впечатываясь задом в табурет с легкой руки Левченко. — Трое… как вас перевезти-то?

— Придумай что-нибудь. Ты же умница, Веня.

Разумовский поднял руку и потрепал Кривцова по щеке.

Переезжали ночью, в кузове небольшого грузовичка. Здесь не было ни света, ни скамеек. Сели на голый, покрытый толстым слоем грязи пол, и в молчании провели около часа. Пока машина ехала, Ро оставался спокоен, однако стоило ей начать притормаживать у светофора, как в голове возникал целый вихрь панических мыслей. Уже второй раз он покидал безопасное убежище. Едва ли даже при жизни ему приходилось так часто нырять с головой в неизвестность.

Наконец снаружи открыли дверцу.

— Наденьте капюшоны, — велел Кривцов адамам. — Здесь камеры. И возьмите коробки. Вот эти, да. Скажу, что друзья помогли… разгрузить.

Голос его дрогнул. Ро послушно подхватил коробку с реактивами и пошел за человеком.

Кривцов провел их через служебный вход. Приложил палец к панели, сигнализация издала мелодичный звон и подмигнула зеленым. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Кривцов, а за ним трое сопровождающих, вошли внутрь. Короткий коридор вывел их к белой двери с надписью «Не входить!». Кривцов снова коснулся пальцем сенсорной панели.

Лаборатория оказалась намного больше, чем предполагал Ро. И намного темнее.

Ему почему-то казалось, что в прошивочной должно быть много света, как в операционной. В центре — операционный стол. И много людей.

А здесь половину площади занимали хромированные шкафы и толстые трубы под потолком, слабо поблескивающие в далеком свете уличных фонарей.

Кривцов включил верхний свет — тусклое мерцание по периметру. Уселся на кушетку у дальней стены и, не мигая, уставился на непрошеных гостей. Казалось, только теперь происходящее добралось до его сознания, и он смотрел на роботов как на привидения.

— Ну? — спросил он. — И что дальше?

— Ты можешь идти, — откликнулся Разумовский, проводя рукой по гладкому боку пустой стеклянной сферы. — Не бойся. Мы тут ничего не тронем.

— Ну уж нет, — нервно рассмеялся Кривцов. — Сначала вы объясните мне все, а то…

— А то что? — спросил Разумовский, подбираясь. — Выдашь нас? Нам, в отличие от тебя, терять нечего!

Кривцов задрожал, но продолжал сидеть и смотреть. Ро стало жаль его.

— Подвинься! — Разумовский сел рядом с Кривцовым, закинул руки за голову и прикрыл глаза.

Кривцов отодвинулся до самого края, не сводя глаз с механических рук.

Ро подошел к Левченко, рассматривающему аппаратуру.

— Странно все-таки, — вполголоса сказал Левченко, — казалось бы, нейрокристаллизация обречена и доживает в агонии последние дни… А они придумывают, придумывают, все новое и новое… Такие автоклавы были редкостью, когда я работал. У нас таких не было. Были попроще. Новые уже появлялись, но стоили как наш НИИ со всем содержимым. И мы работали с теми, старыми — и хорошо работали, я тебе скажу. А ведь мы людей консервировали. Людей. А сейчас — делают побрякушки. Получается, побрякушки важнее людей?

— А я думал, нейрокристаллы прошивщики делают, — удивился Ро.

— Прошивщики, конечно, куда без них, — отозвался Левченко. — Температуру, давление, время воздействия, состав — все определяет прошивщик. А потом несколько часов за столом руками прошивает.

Стола-то Ро и не узнал — столько на нем было оборудования. Из белой пластиковой поверхности торчали куски металла неясного предназначения, сверху нависала лампа, судя по конструкции дающая сильный направленный свет, стойки других светильников делали стол похожим на футбольный стадион. На краю стола стояла небольшая, размером с голову, стеклянная сфера, рядом, на подставке набор инструментов, напоминающих зубоврачебные.

— Иглы, — подсказал Левченко. — Часть используется для введения реактивов внутрь кристалла, некоторые нужны для подачи точечных электрических разрядов…

Только микроскоп Ро узнал без труда.

— Прошивка вручную — это уже последняя стадия. А всю подготовительную работу выполняет техника.

— Вот это все? — Ро обвел взглядом просторное помещение.

— Ну да. Вот эта штука является второй в цепочке автоклавов. А первый — вон тот, видишь? Там очень мягко мозг отжимают… Заменяют воду на специальный раствор, рецепт которого каждый прошивщик держит в секрете. Во время этой стадии уже определены все цвета — реакция уже прошла. Но прошла она сродни фотографии на пленке — уже есть, но еще не проявлена. После первой стадии кристалл уже может просуществовать несколько часов, оставаясь неизменным. Он прочнее мозга и способен выдержать большую нагрузку. Это важно для второй стадии. Дальше, — Левченко подхватил Ро под локоть и повел вдоль стены, — кристалл попадает сюда. Здесь тонкими настройками давления и температуры раствор доводится до кипения. В крошечные полости, образованные пузырьками, загоняется полимер с проводником на основе углерода. Когда насыщенность кристалла полимером достаточна, его переносят сюда.

Левченко остановил Ро напротив большого аквариума.

— Здесь из кристалла выходят остатки раствора, а полимер потихоньку застывает. Готовый кристалл твердый, но достаточно хрупкий. Чтобы защитить его от внешнего воздействия и обеспечить долговечность, его покрывают жесткой оболочкой из изолятора. Собственно, на этом процесс прошивки можно было бы и закончить. Кристаллу для работы большего и не надо. Но, — он вздохнул, — есть еще эстетическая ценность.

— Эстетическая ценность не зависит от прошивщика, — раздался голос Кривцова.

Ро обернулся. Кривцов все еще сидел на кушетке рядом с Андреем. Но теперь в глазах его страх соперничал с любопытством.

— Все зависит от того, как человек прожил жизнь. Прошивщик должен только одно — не испортить.

— Оставь, Веня, — отмахнулся Левченко. — Тебе ли не знать, как прошивщики вытягивали безнадежные случаи?

— Можно и после гильотины голову пришить, только не надо говорить, что для этого требуется особое мастерство. Все равно не оживет, — усмехнулся Кривцов.

Заговорив на знакомую тему, он быстро приходил в себя.

— Прошивщики уверены, что они — творцы. На самом деле они — ремесленники. Творцы — те, кто работает с сырьем. Отбирает, бережно изучает, находит проблемные зоны и начинает аккуратно и нежно срезать лишнее, оставляя лаконичную, безупречную форму.

— Неизменную.

— Разумеется! Зачем меняться совершенству?

— Это заложено в человеческой природе.

Кривцов поднял глаза и смерил Левченко внимательным взглядом. Ро заметил, что зрачки его сузились до нормального размера.

— Вы, вероятно, сторонник Левченко? — спросил он наконец.

— Вероятно, — спокойно ответил Левченко.

— Я, я с вами не согласен.

— Это ваше право.

— Пойдемте со мной. Только наденьте это, — Кривцов протянул Левченко белый халат.

Разумовский не пошевельнулся, а Ро увязался за Кривцовым и Бунтарем. Его удивило, как быстро прошел страх человека. Только что он трясся как осиновый лист при одном только взгляде на любого из их троицы, а теперь идет, вальяжно и свободно, говорит без умолку, а Левченко слушает и иногда кивает. Ро невольно почувствовал уважение к этому человеку, чьи глаза горели теперь убежденностью и искренним интересом.

«А ведь мы с ним — родственные души, — подумал вдруг Ро. — Я — неудавшийся художник, он — неудавшийся ученый. Вот только для меня все потеряно, а у него еще есть масса возможностей все исправить — пока чертовы полимеры не зафиксировали конвульсии мозга. И здесь тоже несправедливо. Я живописец, но я мертв. Он еще жив, но интересуется, кажется, только смертью.»

Кривцов повел их хитрым путем. Из лаборатории они перешли в длинный коридор, миновав его, оказались в лифтовом холле, поднялись на пятый этаж, после чего опять проследовали коридорами до следующего лифта. Когда они, наконец, вышли на воздух, Ро полностью потерял направление. Он подумал, не ловушка ли все это, но Левченко шел спокойно и уверенно, и Ро не оставалось ничего другого, кроме как идти, куда ведут.

Они шли через заснеженный парк, оставляя глубокие следы на дорожках. Редкими светящимися окнами на них смотрели мрачные корпуса. На одном из них Ро заметил табличку: «Хирургическое отделение».

Больница. А он-то думал, что клиника Бражникова — дорогое учреждение для богатых клиентов…

— Бражников входит в попечительский совет больницы, — тихо сказал Левченко, словно прочитав мысли Ро. — Это, как я понимаю, она. Клиника Бражникова — коммерческое отделение больницы, точнее, ее психиатрического отделения. Самого крупного в России, между прочим.

Кривцов бросил быстрый взгляд на Левченко, но сказал только:

— Мы пришли.

Они стояли перед часовней. Невысокая, она почти спряталась за деревьями. Ро ощутил волну трепета. Он не был в церкви семь лет. Он не знал, имеет ли право зайти туда. Есть ли у него душа, которую он мог бы открыть богу? И где она — в контактах его тела, в нанотрубках мозга? Ро прислушался к себе, пытаясь обнаружить душу. Непривычные мысли отдавались знакомым гудением в голове, мешая сосредоточиться.

Кривцов и Левченко уже вошли внутрь, и Ро, поспешно перекрестившись и пробормотав молитву, шагнул за ними.

Внутри оказалось довольно просторно. Множество свечей давали достаточно света, чтобы оглядеться. Белые стены. Витражные окна. Мозаика под потолком. Икон неожиданно мало. В центре, под распятием, в стеклянной витрине — сгусток света.

Ро подошел к нему. Мягкое серебряное свечение слегка всколыхнулось и посветлело. Ро прикрыл глаза — слишком ярким оно было.

— Вот он, идеал, — просипел Кривцов в правое ухо Ро. — Это, конечно же, модель, но сделанная с учетом всего, что мы знаем о нейрокристаллах. Идеальная личность. Идеальный кристалл. Только такие достойны бессмертия.

Левченко пошевелился за спиной Ро. Скрипнула дверь.

Уже на улице Левченко сказал:

— Спаситель пришел на землю, чтобы умереть. Если среди нейрокристаллов и появится что-то, равное по красоте, то его носитель, я уверен, не захочет оставаться на земле и быть неизменным вечность.

— Я, я докажу обратное.

— Каким образом?

— Я знаю, как сделать идеальный нейрокристалл. Если моя теория окажется верна, то рано или поздно на руках у меня будет такой кристалл. И его носитель сам скажет нам, чего хочет. Я думаю, даже Левченко не возражал бы против такого эксперимента. Я, я вообще считаю, что он поторопился с этим своим законом. А ведь просил я его — полгодика… Полгода активной научной работы — и запрет бы не понадобился!

В голосе Кривцова зазвучала обида, и Ро вновь узнал себя. Разве не так он говорил, когда очередная его задумка оказывалась на поверку ничего не стоящей?

Он посмотрел на Левченко и увидел грустную улыбку.