Кривцову не нравилось происходящее. Его надежды на тихую жизнь, плавно и закономерно переходящую в тихое бессмертие, таяли с каждой минутой.
С Левченко всегда было так. Стоило ему появиться, как все начинало кипеть и бурлить. Обычно его проекты приносили Кривцову сплошь выгоды, но теперь Кривцов ясно понимал — они по разные стороны баррикады. Левченко был бессмертным, Кривцов — смертным, Левченко был мертвым, Кривцов — живым. Впрочем, они всегда были удивительно разными. Даже странно, что дружили.
Да и было ли, в самом деле, это дружбой? Левченко бросил Кривцова в самый ответственный для него момент. Не поддержал. Предал. Кривцов был обижен.
Думал ли он, что Левченко вернется? Разумеется, он не мог не думать об этом. Но каждый раз, в представлении Кривцова, Левченко возвращался с повинной, признавая свои ошибки и давая Кривцову шанс.
А теперь Левченко явился, чтобы отнять то, что еще осталось у Кривцова — его надежду. Надежду на то, что его обязательно прошьют. Кристалл его достаточно хорош — не зря же он столько лет изучал закономерности в окраске кристаллов. Люди, в большинстве своем не желающие видеть ничего, кроме денег, не смогут уничтожить такую дорогую вещь. Нет, они будут жаждать ее, сражаться за нее на аукционах и, конечно же, хранить. Столько, сколько потребуется. А потом Кривцов вернется. Не в этом тщедушном теле, низеньком, с кривыми ногами и гнилыми зубами, зависимом от никотина, не способном прожить без воды и пищи. И не в этом мире, ограниченном, с кривыми домами и гнилыми людьми, зависимом от власти, авторитетов и денег. В совершенном мире, населенном совершенными людьми. Теми, кто заслужил бессмертие.
Кривцов не питал иллюзий насчет планов Левченко. Тот достаточно ясно выразился в своем заявлении. А Сашка обычно добивается своего. Нейрокристаллизация будет запрещена.
Ну или возможно будет запрещена.
Кривцов проговорил эту фразу со словом «возможно» и без него, и решил, что любой вариант заставляет его нервничать.
Разговор Левченко с Молодцовым мало что прояснил для Кривцова. После дежурного обмена приветствиями Молодцов сказал, что хотел бы поговорить с Левченко наедине. Кривцова выставили вон, словно родители — дошкольника. Кривцов обиделся. Но это мало что меняло.
Кривцов решил прогуляться по институту, и тут же заметил, как тут все изменилось. К нему приставили робота на искусственном нейрокристалле — маленького и старого, у которого плохо работали динамики и оттого понять его было невозможно. Кривцов усмехнулся — на науку всегда жалели денег. Робот, однако, не пускал его дальше Молодцовского предбанника.
— Ваши права доступа ограничены, — твердил он.
— Я Вениамин Кривцов! Я, я здесь пять лет проработал, не разгибая спины!
— Ваши права доступа ограничены.
— Дурья твоя башка!
— Ваши права доступа ограничены.
Пытаясь пробраться в коридор, Кривцов заметил Олега Чистякова. Тот церемонно приветствовал бывшего коллегу, отпихнул робота ногой и проводил Кривцова в местный кафетерий. Заказали кофе. Чистяков внимательно рассмотрел свою чашку, отставил в сторону и больше к ней не притронулся. Помня привычки Чистякова, Кривцов решил, что она для него недостаточно хорошо вымыта. Он всегда был аккуратистом.
А раньше здесь посуду мыли хорошо.
Кривцов выпил кофе, выкурил сигарету — Чистяков брезгливо отвернулся, — и, наконец, заговорил. Осторожно спросил, что творится в официальной науке. Оказалось, что дела идут плохо. Работы нет. Занимаются ерундой. На прошлых исследованиях поставили жирный крест. Живут в основном за счет официальных экспертиз и прошивок.
— Ты прошиваешь? — спросил Кривцов.
Чистяков скупо кивнул.
— Не так много народу осталось, способных прошить чисто. Хотя много и не нужно. Мы мало прошиваем по договору. Мы же государственное учреждение, а потому имеем возможность получить госзаказ. На деле это оборачивается тем, что прошиваем мы тех, кого сможем хорошо продать. Многие самородки не имеют возможности оплатить прошивку, а у нас это делается за счет государства. Родственники обычно радуются такой возможности — у них свои интересы. Иногда довольно грязные. К счастью, меня это не касается.
— Угу, — кивнул Кривцов. Мысли его были заняты совсем другим. — А что ты думаешь о Левченко? Что, по-твоему, нас ждет?
Чистяков пожал плечами.
— Я думаю, что сейчас он поговорит с Ефимом Всеволодовичем, и мы узнаем, что нас ждет.
— И все-таки? Каковы твои прогнозы? Ведь после всего этого… Запретят прошивку?
— Наверное, запретят. А может, и не запретят.
— Ты так говоришь, словно тебе все равно, — тихо сказал Кривцов.
— Да мне в общем-то действительно все равно, — отозвался Чистяков. — Хотя лучше, чтобы запретили. Грязное дело.
Кривцов дрожащими руками достал пачку сигарет и закурил.
— Послушай, — сказал он. — Можно тебя попросить об одолжении?
— Почему нет?
Кривцов наклонился и, не заметив, как поморщился Чистяков от табачного дыма, прошептал ему в лицо:
— Прошей меня, Олег. Пока еще можно.
Чистяков посмотрел на него с легким недоумением на флегматичном лице:
— Сейчас?
Кривцов задумался. До этого он был уверен, что готов в любое мгновение шагнуть в бессмертие с улыбкой на губах, но теперь от равнодушия этого «сейчас» его пробрала дрожь. Он затянулся, потом закашлялся, чувствуя, как почва уходит из-под ног, а в груди болезненно ноет.
— Н-нет, — сказал он наконец. — Мне надо кое-что доделать. Кое-с-кем попрощаться. И… и самому… подготовиться, что ли?
— Готовься, — позволил Чистяков. — Спешки нет.
После этого разговора Кривцову стало легче. Потом, уже вернувшись домой и успокоившись, он несколько раз звонил Чистякову, узнавал подробности, составил список формальностей, прочитал и перечитал текст договора: «Я, Кривцов Вениамин Вячеславович, именуемый в дальнейшем Пациент, доверяю Прошивщику в лице Чистякова Олега Юрьевича… эвтаназия инъекцией (химический состав…), прошивка в течение не более…». Теперь он просто ждал и следил за новостями.
После заявления Левченко роботов на нейрокристаллах естественного происхождения временно легализовали. Всем роботам предписывалось явиться в ближайшие полицейские участки. Им гарантировалась неприкосновенность — власти собирали информацию о масштабах бедствия. Из краткого сообщения в новостях Кривцов понял, что никто не явился. То ли роботов и впрямь не осталось, то ли они не доверяли полиции.
Он очень хотел, чтобы его постояльцы куда-нибудь ушли — хоть в полицию, хоть к черту на рога. Но полиция явилась сама. Разумовского, прошлявшегося где-то всю ночь и вернувшегося в странном оцепенении, увели. К вечеру он вернулся, ни слова не сказав, сел за терминал и принялся просматривать новости. Вид у него был хмурый.
С Кривцова сняли обвинения в пособничестве Бражникову. Зато узнали про наркотики. Лейтенант пришел с собакой, выдвинул один за другим все ящики комода:
— Что вы здесь хранили?
— Лекарства, — ответил Кривцов. Сердце с грохотом провалилось в пятки.
Лейтенант со вздохом задвинул ящик.
— Отделались, гражданин, легким испугом. Ваш электронный приятель формул веществ не знал, улики вы уничтожили. Экстракция на вас, поджог по нынешним законам — тоже, но руки у меня связаны. Подписку вы мне дадите, и по первому требованию — ко мне. Иначе — из-под земли достану. Ясно?
— Ясно, — сказал Кривцов.
Едва за полицией захлопнулась дверь, он распечатал договор, присланный Чистяковым, в двух экземплярах. Свернул, положил в карман джинсов, рядом прицепил за колпачок ручку. На случай, если вдруг придет повестка.
Он не боялся тюрьмы. Он боялся, что там его нейрокристалл покроется ржавчиной.
Кривцов пытался заснуть. Но из-за волнений, выпитого кофе и большого количества людей вокруг это не удавалось. Не давала покоя мысль, что за время сна ситуация может измениться, и тогда не поможет даже договор с Чистяковым.
Пришла Жанна, принесла бутерброды и чай с медом. При виде еды у Кривцова заурчало в животе, и он сообразил, что давно не ел.
Жанна не уходила, считала, что ее место здесь, с Ро. И с Кривцовым. Он не прогонял. Зачем? Тем более, что она добровольно взяла на себя обязанности по хозяйству, стараясь быть полезной и хоть как-то скрасить ожидание.
Кривцов приканчивал последний бутерброд, когда услышал звуки из коридора. Шум борьбы, крики, грохот.
— С дороги! — кто-то из роботов.
Высокий, нечеловеческий какой-то крик. Хлопок дверью.
— Что происходит? — спросил Кривцов с набитым ртом. Жанна уже была в коридоре. Закричала. Завизжала даже. Кривцов поморщился. Не любил, когда визжат.
— Веня! — позвала она.
Кривцов вышел в коридор.
Входная дверь была раскрыта. За ней звучали крики и быстрый, затихающий топот.
У двери лежал Илюха. Голова его была запрокинула, под ней разливалось темно-красное пятно. Кривцов не сразу понял, что это.
А когда понял, голова Илюхи засветилась вдруг. Белым и серебряным, все сильнее. Кривцов не мог оторвать взгляда от этого сияния.
Жанна звонила в скорую, потом тормошила его.
Но Кривцов и без нее знал, что надо делать. Он вернулся в свою комнату и долго глядел на снег — белый и чистый, как нейрокристалл Илюхи. Совершенный нейрокристалл. То, к чему он так долго шел.
Кривцов дрожал от предчувствия сбывшейся мечты.
Скорая приехала быстро, два рослых санитара отнесли Илюху в машину. Кривцов сбежал следом.
Дальнейшая суета не оставила ничего в памяти Кривцова. Больница, приемный покой. Черепно-мозговая травма. Скоропостижная смерть. Илюху толкнули с нечеловеческой силой, а он неудачно упал на торчащий из дверного косяка гвоздь. Кривцов все хотел попросить Андрея забить. Но не успел.
Кривцов что-то кричал, доказывал, убеждал, прежде чем его проводили снова в машину. Сам, отобрав шприц у санитара, ввел сыворотку, предотвращающую изменения в головном мозге.
Чистяков, его святая святых — лаборатория, стерильная чистота.
— Я сам! — собственный крик.
Юноша, очень похожий на Чистякова, молчаливо возник перед ним с рюмкой в руке. Сын, вспомнил Кривцов. У Чистякова есть сын. Раньше он был студентом и заглядывал Кривцову в рот, а сейчас — копия отца. Смотрит свысока, ухмыляется снисходительно.
Кривцов уловил сильный запах валерьянки. Выпил.
— Это был мой… друг, — пояснил он уже спокойнее.
Чистякова натянул перчатки и бросил на Кривцова холодный взгляд:
— Успокоился? Если хочешь, оставайся. Будешь ассистировать. Оденься.
Чистяков-младший проводил Кривцова в ординаторскую.
Кривцову выдали бахилы, халат, маску, перчатки и головной убор. Велели убрать волосы. Весь затянутый в белое, Кривцов вышел к Чистякову и следил, как тот уверенными движениями освобождает мозг Илюхи от всего лишнего.
— Возьми образец на ДНК, — распорядился он, и Кривцов собрал немного крови в пробирку.
Сунул было нос в раствор. Чистяков усмехнулся:
— У меня раствор чистый, не сомневайся.
Наконец мозг погрузили в автоклав, Чистяков принялся регулировать настройки, а Кривцов смотрел и видел сияние. Оно преследовало его весь день — в машинах, больницах. Оно освещало Кривцову путь и придавало сил.
И теперь светило сквозь полуприкрытые веки. Все-таки он очень устал за последние дни…
— Саша! Потерпи немного… осталось чуть-чуть…
Где-то тут была лаборатория. Совсем недалеко. В это смутное время ее должны держать открытой…
Левченко не помогал. Он повис мертвым грузом, вцепился судорожно в плечо Кривцова, неудобно, словно задушить хотел. Большой, весом с двух Кривцовых. А на губах — красная пена. Похоже, легкое задели.
— Потерпи, Саша!
Лаборатория нашлась, наконец. Кривцов ввалился внутрь. Навстречу выскочил тощий человечек, суетливый, с писклявым голоском, все пытался выспросить, что ему нужно.
Кривцов достал удостоверение.
— Я сотрудник института мозга. Мне нужна лаборатория. Он не жилец с такой раной…
Человечек выпучил глаза на удостоверение. Кривцов втащил Сашку мимо него в приемную. Человечек очнулся, бросил Кривцовскую корочку на стол. Там она и осталась — Кривцов забыл ее там, а потом его уволили, и возвращаться стало незачем.
Человечек распахнул перед ним дверь лаборатории, помог дотащить Левченко до стола. Кривцов взглянул в обезумевшие от боли глаза друга. Голубая радужка в обрамлении красноты. Он хотел, видимо, что-то сказать, но изо рта с хрипом и пузырями вырывался только воздух.
— Все в порядке, Саша, — говорил Кривцов. — Скоро ты станешь бессмертным.
Ультразвуковой скальпель прорезал кость как теплый нож — масло. Левченко всхлипнул, судорожно шевельнулся и затих.
Кривцов проснулся от собственного крика. Он чувствовал себя как тогда — вымотанным настолько, что, казалось, это его сейчас прошили. Он полулежал в подсобке, между стеллажом с оборудованием и грудой грязных халатов.
К чистым, стало быть, погнушались отнести.
Кривцов поднялся, цепляясь за стеллаж. Голова кружилась. Ноги не держали. Он вышел из полутьмы на свет лаборатории и зажмурился.
Чистяков поднял глаза от микроскопа.
— Проснулся? Держи своего клиента.
На столе рядом с ним лежала коробка с кристаллом. Кривцов поднял крышку. Заранее прищурился, спасая глаза от света.
Сначала он ничего не увидел. Повернулся к Чистякову, чтобы сказать, что он думает о таких шутках, но за окном показалось солнце и осветило содержимое коробки.
Темно-серый кристалл в черных прожилках. Большое болотное пятно в том месте, где в череп вошел гвоздь. Видны попытки подретушировать дефект, но не слишком удачные.
Кривцов поспешно достал кристалл и перевернул, чтобы рассмотреть снизу. Дно кристалла было багровым. Центр алел огнем, этот огонь проступал изнутри и придавал сходство с тлеющей головешкой.
Кристалл несостоявшегося бога.
Кривцов повернулся к Чистякову.
— Ты понимаешь, что ты наделал? — спросил он тихо.
— Прошил то, что ты мне привез, — сказал Чистяков.
— Это не он.
— Уверяю тебя, Веня, это он. И, знаешь, в нем даже есть определенная эстетика…
— Где он? — закричал Кривцов. Он швырнул коробку на пол. — Что-то подсыпали мне в стакан, а когда я уснул, подменили кристалл! Второй раз со мной этот номер не пройдет!
Кривцов раскрывал двери шкафов и подсобных помещений.
— Где? — крикнул он, сметая со стола Чистякова бумаги.
— Где? — вопил он, когда роботы-охранники выводили его из лаборатории.
Коробка вылетела следом. Кристалл выпал из нее. Кривцов подобрал его — на поверхности блестели капли раствора. Кристалл был совсем свежим. Едва ли Чистяков мог подменить его. Едва ли он успел бы это сделать.
— Вы не видели, сюда не привозили свежий труп? — спросил Кривцов у роботов, преграждающих ему путь обратно в институт.
— Ваши права доступа ограничены, — равнодушно ответили те.
— Я, я Кривцов!
— Ваши права доступа ограничены.
— Вы не видели…
Он сел на крыльце.
Серое московское небо плакало снегом, снежинки ложились на заплаканный кристалл. Из глаз Кривцова лились слезы.
Были то слезы о друге или о разбитых мечтах — он и сам не знал.
Он ошибался во всем, и у него не было ни времени, ни желания что-то менять.
Он ошибался в себе. Он зашел в тупик, и у него нет времени и сил начинать все сначала. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — жизнь потеряешь… Кривцов потерял себя для бессмертия.
— Я Кривцов. Вы не видели…
— Здесь богатых нет, — густой, добродушный бас, похожий на Сашкин. — На вот, сколько есть…
Звон мелочи.
Кривцов поднялся — невмоготу было сидеть здесь, рядом с местом, где исполнялись мечты — других, но не его, Кривцова, мечта. Он вышел, почти ничего не видя, натыкаясь на людей, похожих на стены, не видя и не узнавая никого. Вокруг были стены и нейрокристаллы, нейрокристаллы и стены. Потолок обрушился, осыпался на него грудой камней. Он поднимал их один за другим — это были нейрокристаллы. Серые, болотные, ржавые, черные, все как один — мучительно безобразные. Нейрокристаллы окружали его, надвигались, некоторые — пытались говорить с ним.
Сколько их он перебрал за свою жизнь, надеясь отыскать среди них бриллиант. Но их нет. Ни одного в этом мире, который он, Кривцов, пытался понять. В чем он ошибся? Он ведь знал, он все знал, все многократно проверял. Серотонин, дофамин, окситоцин — три волшебных ключа к этому миру. Свобода, счастье, любовь. Белый, серебряный, лазурный.
Три инструмента бога.
Кривцов исступленно замотал головой. Среди богов тоже бывают неудачники.
— Я же сделал все, чтобы понять… — простонал он, скорчившись под лавиной кристаллов, под черным, серым, охристым и багряным. — Как это работает…
Кривцов стоял на коленях посреди улицы. В белом халате поверх рубашки, волосы растрепались и закрыли лицо, джинсы промокли от снега. Люди обходили его стороной, дети показывали пальцем, собаки лаяли.
Он ненавидел собак.
Там, за пределами его собственного нейрокристалла, белизна мира слепила глаза.
Кривцов зажмурился. Медленно поднявшись на ноги и прижав к себе Илюху, он поплелся к метро, оставляя на заснеженном тротуаре темные следы.