Бунтарь постучался к Ро ближе к вечеру.

Ро сидел, положив планшет на колени, и пытался рисовать товарищей по несчастью. Но почему-то все, что бросалось в глаза при одном только взгляде, на бумаге отображаться не спешило. Ро извел несколько листов и изгрыз карандаш без толку. «Хреновый ты художник, — сказал себе Ро. — И, признайся самому себе честно, ты всегда таким был, и застрявшие в развитии мозги тут ни при чем.»

Ро отшвырнул карандаш в угол и чуть не попал в вошедшего Бунтаря.

— Опять ты? — с досадой спросил он.

— Я, — гость быстрым шагом подошел к Ро и сел рядом на диван. — Я весь вечер общался с нашими друзьями и понял, что все это — путь в никуда. Так они ничего не добьются. Знаешь, почему?

Ро помотал головой.

— Потому, Ро, что они не хотят добиться. В этой петиции они сейчас видят смысл своего существования. Напишут они ее — и все. Смысла не станет. Куда они пойдут? Что будут делать? А сейчас они заняты — играют в жизнь.

В голосе Бунтаря слышалась досада. Ро посмотрел на него. Потом опустил взгляд, наклонился, поднял карандаш и чересчур внимательно изучил его, сдувая незаметные глазу пылинки. Бунтарь был прав, но Ро не хотел этого признавать.

— Что притих? — спросил Бунтарь. — Не согласен?

— Я… Мне кажется, я и до смерти занимался тем же самым, — сказал Ро.

— Как ты умер, Ро?

— Самоубийство.

— Отчего так?

— Да сразу от всего. Решил выйти из игры, — Ро усмехнулся. — К сожалению, мой папочка обладал достаточными средствами, чтобы не дать мне совершить ошибку. Подозреваю, что сделал он это в угоду маме. Я был единственным сыном, сам понимаешь. Отец-то надеялся, что после смерти я образумлюсь, начну вести нормальную жизнь, продолжу его бизнес. Он всегда об этом мечтал и всю мою жизнь сетовал на то, что я оказался рохлей. И очень удивился, когда вместо благодарности я плюнул ему в лицо и ушел.

— И оказался здесь?

— Ну да. Я помотался сперва, но денег не было, жилья тоже, а здесь дали крышу над головой и возможность заниматься живописью.

— А опыты?

— Их я не помню, — пожал плечами Ро. — Несколько раз перезагружался уже… Но я оказался здесь очень вовремя. Когда приняли закон, по всему миру стали отделять личности от тел и продавать за большие деньги, а про нас как будто забыли. Меня устраивало.

— Страшно было умереть во второй раз?

Ро поколебался, прежде чем ответить.

— Да. Я думаю, они ведь наверняка делали это — в смысле, вытаскивали кристалл, смотрели, как там и что, изучали… Да мы и сами… Это как просто заснуть и проснуться. Но всегда есть страх — а вдруг я не вернусь? А вдруг вернусь — не я?

— Значит, Ро, лучше так, чем уйти совсем?

— Я не знаю. Я думаю, даже нам — однажды пережившим смерть, — трудно представить, что когда-то нас не станет. Наверное, нам даже сложнее это представить. Ведь один-то раз мы уже вернулись.

Ночной гость задумался, подперев ладонями лицо.

— Ты знаешь, почему был принят закон о запрете на экстракцию личности? — спросил он.

— Знаю. Какой-то большой ученый доказал, что бессмертие противоречит человеческой природе.

— Да, — протянул Бунтарь. — Левченко. Был такой. Но знаешь, Ро, что я думаю? Левченко, конечно, мужик был головастый, но он ведь сам-то не удосужился сдохнуть, чтобы проверить свою теорию. Так, может, нам не стоит отчаиваться?

Ро принялся безо всякой цели водить карандашом по желтой бумаге.

— Знаешь что? — наконец сказал он. — Твои разглагольствования — такая же игра, как их петиция. Они пять лет пишут прошение в правительство, и будут писать его еще много раз по столько же, если кто-нибудь не положит этому конец. Ты — разглагольствуешь о настоящей жизни и ругаешь остальных. Их игра поспокойнее и позануднее, но в остальном я не вижу разницы.

Бунтарь задумался, потом улыбнулся.

— Я выйду отсюда, — сказал он упрямо.

— Как?

— Через дверь. Выломаю ее, или подожду, когда кто-нибудь сюда придет…

Ро схватил Бунтаря за ворот рубашки:

— Только попробуй сделать хоть что-нибудь Жанне!

— Да не собираюсь я никому ничего делать!

Ро отпустил его, но долго еще сверлил взглядом.

— Я просто поговорю с ней! — Бунтарь говорил спокойно и убедительно. — Как я понял, эта Жанна — единственный нормальный человек, который сюда заходит?

— Да, — сквозь зубы процедил Ро.

— Как часто она заходит?

— Как получается. Иногда каждый день, иногда раз в неделю зайдет — и все.

— Как она относится к этой задумке? — Бунтарь кивнул в сторону каморки Профессора.

— Надеется, что все получится.

— Молодая совсем?

— Двадцать один.

Бунтарь обдумал информацию. Кивнул. Встал.

— Ладно. Когда придет в следующий раз, позови. Познакомимся.

Жанна пришла утром. Ро услышал металлический стук закрываемой решетки, и бросился навстречу.

— Привет! — он принял из ее рук тяжелую сумку и повел Жанну в свою каморку.

Он любил думать, что Жанна приходит к нему одному. Точнее, ко всем — из жалости, а к нему одному — из-за чего-то еще. Ро даже в мечтах не решался назвать это что-то еще любовью. Иногда ему казалось, что при виде Жанны его сердце начинало биться сильнее, но тут же он напоминал себе, что сердца у него нет. Касаясь ее руки и чувствуя ее тепло, он живо представлял себе металлические сочленения вместо суставов, и отдергивал руку. Словно боялся осквернить ее человечность своим прикосновением.

«Я робот.»

Когда-то кто-то — наверное, профессор или Жанна, а может, это застряло в нейрокристалле осколком прошлого, — объяснил ему, что нейрокристаллизация запечатлевает не только личность, но и состояние души. Ванька умер беспокойным. Иван Михайлович — пьяным.

Ро умер влюбленным. И теперь прошлая влюбленность эта превратилась в его настоящее, как фильм на экране остается одним кадром, если нажать на «паузу».

В каморке было чисто. Мольберт сложен и поставлен аккуратно у стены, рядом с холстами, пыль вытерта, пол вымыт, старая диванная обшивка почищена. Ро ждал прихода Жанны. К тому же в последнее время совсем не получалось писать.

Нужно же чем-то занять бестолковую вечность, так почему не уборкой?

— Вот тебе краски, посмотри, все правильно? — Жанна копалась в принесенном ею пакете. — И рубашка новая. Я знаю, тебе все равно, но эта вся испачкана краской. Так, это для Вани… А это кофе.

Кофе Ро не пил, но ему нравилось угощать Жанну, а она знала об этом.

Ро варил кофе в старой кофемашине. Когда-то ей пользовались, по-видимому, сотрудники института, а потом про нее просто забыли, как и про все остальное. Ро перетащил ее к себе — для натюрмортов. Он любил включать ее. Она работала долго и громко, и эти ожидание и шум возвращали Ро в те времена, когда он еще был жив и свободен.

Пока кофемашина работала, Ро послушно переоделся в чистое, переложил неизменную пачку сигарет в карман новой рубашки и рассказал Жанне о Бунтаре.

Новость Жанна восприняла эмоционально.

— Как же так? — спросила она возмущенно. — Кто мог это сделать?

— Этого никто не знает.

— Бедный Стас…

— Ну, зато наш Бунтарь получил вторую жизнь.

— Ты прав, наверное. Одна жизнь прервалась, другая возникла… Но это все равно ужасно. Нельзя убивать одного человека ради другого.

— Его не убили. Его просто… изъяли, — Ро усмехнулся, вспомнив формулировку Бунтаря.

— Все равно, — запротестовала Жанна. — Он жил, думал, и тоже, наверное, боялся умирать…

Вдруг она перебежала каморку — пять шагов — и коснулась руки Ро. Он обернулся, удивленный и польщенный, и чуть не расплескал кофе.

— Мы должны что-то сделать, чтобы это не повторилось, — прошептала она, будто тот, кто убил Стаса, мог подслушать их. — Пока вы все — здесь.

Ро задумчиво кивнул.

Они оба правы — и она, и Бунтарь. Похоже, и впрямь пора что-то делать.

— Я встречалась с ним, — сказала Жанна, сидя на диване и сжимая руками горячую чашку.

— С кем? — не понял Ро.

— С Кривцовым.

Ро подошел к мольберту, выдавил на палитру новые краски и пробовал цвета.

— Я разыскала его. Он совершенно не знал про вас, и все, что я рассказала ему, было для него как гром среди ясного неба. Но он, кажется, принял ваше положение близко к сердцу…

Она отпила кофе и нахмурилась:

— Мы встречались вчера вечером. Обменялись координатами. И, знаешь, не успела я прийти домой, как получила от него письмо.

— И что он написал? — ревниво спросил Ро.

— Он много написал. Извинился, что был так сдержан при встрече. Сказал, что после увольнения совсем отвык общаться с людьми. Что сам он сейчас как носитель нейрокристалла в клетке. И он глубоко тронут вашим положением и, конечно же, сделает все, что от него зависит, чтобы помочь нам. Это поможет и ему самому. Просил о встрече, чтобы обговорить детали… Сегодня утром, совсем рано — у меня такое ощущение, что он всю ночь не спал, а думал о нашей проблеме. Удивительный человек!

Идея найти Кривцова принадлежала Жанне. Проводя все рабочее время в институтской библиотеке, она занялась изучением его работ и пришла от них в восторг. А читая труды по историографии профессора Чистякова, она находила все больше и больше подтверждений выкладкам Кривцова. Сама же идея выявить зависимость между красотой кристалла и красотой души вызывала в ней восторженный трепет.

— Это доказало бы все, понимаешь? — говорила она Ро, и глаза ее горели. — Это сказало бы многое о нас и нашей жизни, о нашей морали, разуме, о боге… Это помогло бы нам стать совершенными не в придуманной нами самими системе ценностей, а в некоей идеальной системе. Узнав, каким должен быть человек, мы сможем понять, в чем смысл нашего существования!

— Если только, — подхватывал Ро, — если только наше несовершенное эстетическое чувство позволит нам отличить шедевр в нашем понимании от шедевра в том истинном смысле, о котором ты говоришь. Первые работы импрессионистов мы считаем шедеврами, а поначалу их высмеивали. И никто не знает, что скажут про них через пару веков. Какие вкусы взять за эталон? Все меняется, и эстетические предпочтения общества не в последнюю очередь.

— Меняются не эстетические предпочтения, а стереотипы! Мне кажется, ты упускаешь из виду, что картины пишут люди. Люди пишут, люди оценивают. А я говорю о том, что создает природа. Бог, если хочешь.

Ро пожимал плечами:

— Цену за созданное назначают люди.

— Да, только у людей до сих пор не получилось изменять нейрокристаллы по своему вкусу. А это значит, что кристаллы нас дождутся. Я имею в виду, дождутся, пока мы освободимся от стереотипов в достаточной степени, чтобы оценить их и сделать правильные выводы.

— А как мы поймем, что именно сейчас мы готовы правильно все понять?

— Когда наше понимание перестанет входить в противоречие с окружающим миром.

— Идеалистка, — вздыхал Ро и переставал спорить.

Ему нравилось раззадоривать ее своим скептицизмом. Ему нравилось, как она спорит — живо, активно жестикулируя, повышая голос. Нарушая тишину и однообразие его мира, привнося в него частичку своей жизни. Ро тоже так спорил — раньше. Пока не оказался упрятанным в клетку бессмертия.

К Кривцову он тоже относился скептически — как к его работе, так и к нему самому. Впрочем, он признавал, что мало что знал об этом человеке. Как признавал и то, что, им необходим сильный защитник в мире людей. Тот, к кому прислушаются.

К руководству института Жанна идти опасалась. Если про здешних обитателей просто забыли в суматохе, то, вспомнив, могут спохватиться и тихо привести ситуацию в соответствие с буквой закона.

Нужен был защитник вне стен института. Возможно, даже такой, кто недолюбливал бы институт и уж во всяком случае не побоялся бы выступить против него. Желательно, понимающий, о чем идет речь и лично заинтересованный в исходе.

Кривцов, известный как своими трудами, так и обидой на и новые порядки в целом, подходил идеально. И Ро, выслушав все доводы Жанны, согласился обратиться к нему за помощью.

Хуже не будет.

— Ты обговорила с ним детали? — спросил, наконец, Ро, прерывая молчание.

— Да. Утром.

— И?

— Я… не знаю, Родион. Но это ведь только один из вариантов!

Ро понял, что план Кривцова ему не понравится.

— Что случилось? — наконец потребовал он объяснений.

— Он…

Жанна глубоко вздохнула и наконец выпалила:

— Он хочет пригласить к себе… одного из вас.

— То есть… как?

— Очень просто. Я должна вытащить нейрокристалл и карту памяти из тела и принести их Кривцову. У него есть адам, такой же, как у вас. Один из вас… просто съездит в гости. Если захочет, конечно.

Ро почувствовал, словно мурашки пробежали по его телу. Чертов мозг, кожи нет, а мурашки бегают!

Вспомнился Стас.

— Зачем ему это?

— Говорит, хочет познакомиться. Говорит, что должен быть уверен, что вы, оказавшись на свободе, не потеряете смысл жизни, который сейчас — в борьбе, и не запросите эвтаназии… как те, раньше. Он боится, что это будет означать конец не только для вас, но и для всех вообще…

Ро покачал головой. Это звучало немыслимо! Умереть, чтобы снова воскреснуть, пойти на это добровольно… Не это ли они все проделывали, и не раз? Но одно дело перезагрузиться, зная, что через полчаса придешь в себя в безопасной каморке, в окружении своих, и совсем другое — отдать свою личность чужие в руки, не зная, вернешься ли. И куда вернешься.

Жанна пожала плечами:

— А что нам остается?

Жанна встала.

— Чашку оставь, — сказал Ро.

— Зачем, я помою…

— Оставь.

Жанна послушно поставила чашку на стол.

— Пойдем к остальным?

Ро кивнул:

— Да. Только не говори им пока.

Жанну приветствовали бурно. Здесь ее любили. Она приносила кое-какие вещи: книги, одежду, инструменты — все, что просили. И новости. Новости ценились в этом отрезанном аппендиксе мира дороже всего. Каждый раз пять пар глаз смотрели на Жанну с надеждой и обреченной уверенностью — самой ожидаемой новости она им не принесет.

Но были новости поменьше и попроще, из тех, которые не способны изменить вечность, но могут ее скрасить.

Петр Евгеньевич, хоть и говорил, что перестал следить за развитием науки, считал своим долгом просматривать новые статьи. Кроме того, его живо интересовало, что делалось у него дома. Год назад он узнал, что его внучка вышла замуж, и очень переживал — за хорошего ли человека. Узнав, что Жанна шапочно знакома с женихом — то ли ее одноклассником, то ли однокашником, — настаивал, чтобы она каждый раз приносила новости о молодой семье.

— Родился малыш у них, — рассказывала Жанна старику. — Мальчуган. Как назвали, правда, не знаю еще. В следующий раз скажу.

— Но хоть здоровы они там?

— Здоровы, Петр Евгеньич, все здоровы! А вот статьи, которые вы просили…

— Спасибо, Жанночка, спасибо вам, родная…

И Профессор забрал стопку в свой угол, украдкой вытирая слезу.

Про деда, разумеется, никто не знал. Похоронили, устраивали поминки раз в год. Жанна поначалу порывалась рассказать родственникам о судьбе Профессора, но тот запретил.

— Они отплакали уже, Жанночка — так зачем прошлое ворошить?

Ванька просил учебники. Время от времени он забывал, где находится, и нырял сознанием в свои последние учебные дни. Он начинал озираться чаще, и все нервничал, что экзамен по китайскому уже на носу, а он почти не готов.

— Как китайцы? Наступают? — спрашивал он у Жанны.

— Какие китайцы?

— Все! Их все больше, лет через двадцать без китайского шагу этого… не ступишь, вот. Так что спасибо за учебник. Если захочешь, когда выучу — тебе отдам. Тебе тоже нужен будет китайский.

— Всегда пожалуйста. И спасибо за предложение.

Иван Михайлович просил водки. Жанна исправно приносила ему бутылку, и тот вливал ее в себя. Жидкость проходила через механическое тело и покидала его в неизменном виде, но Михалыч всем на удивление пьянел.

— Плацебо, — констатировал Профессор. — Он считает себя пьяным, и потому становится пьяным. Эх, все-таки жаль, что мозги у него не электронные. Принесите ему, Жанночка, в следующий раз простой воды. Уверен, эффект будет тот же.

— Воду нельзя! — встревал Ванька. — Заржавеет!

Иван Михайлович поднимал бульдожьи глаза на собравшихся и подтверждал:

— Воду — нельзя!

Петр Евгеньевич принес новую редакцию прошения. Жанна внимательно изучила ее.

— Петр Евгеньевич, по-моему, она уже готова, — сказала она наконец, возвращая бумагу автору. — Вы меняете какие-то мелочи, но в целом суть ясна и излагаете вы хорошо. Не пора ли уже идти дальше?

Профессор откашлялся и засунул бумагу за пазуху.

— Вы правы, Жанночка. Я тогда пробегусь еще разок, внесу последние правки, и доверимся судьбе.

Бунтарь подошел к Жанне, вежливо склонил голову. Ро почувствовал укол ревности.

— Жанна?

— Да. Вы, наверное, тот, о ком мне Родион рассказывал?

— Наверное.

— Как вас звать?

— Здесь прижилась кличка «Бунтарь». Меня устраивает.

— Вам что-нибудь нужно, Бунтарь?

— Выбраться отсюда.

Жанна улыбнулась в ответ:

— Очень надеюсь, что скоро смогу выполнить вашу просьбу.

Ро смотрел на Бунтаря и чувствовал его решимость. Предложи ему сейчас Жанна отправиться к Кривцову — и тот собственными руками отдаст ей нейрокристалл, лишь бы проникнуть за эту проклятую решетку.

Ну уж нет. Ро ему такого удовольствия не доставит.

— Передай Кривцову, — сказал он, когда остался наедине с Жанной, — что я принимаю его приглашение.