С утра, упаковав вещи, томлюсь в ожидании машины, которая должна заехать за мной. Большая часть-работников экспедиции уже уехала. Вчера я проводил своих курсантов, коллекторов и прорабов. Вечером вслед за ними уехал Раковский, которому выпала честь сопровождать женщин. Он должен помочь им уехать на прииски оленьим транспортом, минуя пороги. Остались лишь Цареградский, заканчивающий последние дела, и Наташа с Верой. Девушки трудятся над заключительной главой своего отчета.

После обеда, когда я уже окончательно решил, что сегодня не уеду, за мной подъезжает груженая машина! В кузове, завернувшись в тулуп, сидит человек.

— Александр Егоров, еду вместе с вами промывальщиком в экспедицию, — кричит он мне. Его широкое медно-красное лицо расплывается в приятной улыбке, виден ряд крепких белых зубов.

С помощью Александра мы быстро грузимся. Я сажусь в кабину. Егоров снова завертывается в тулуп, поудобнее устраивается на тюках, и машина трогается.

Мимо проплывает строящийся город, вдали виднеется закованная льдом, бухта Нагаева, за ней в дымке — бескрайнее море.

«Сейчас апрель 1933 года… Через сколько лет увижу опять эти берега?» — с грустью думаю я.

Широкая трасса уходит в тайгу. Мелькают низкорослые тонкие лиственницы, торчащие из-под снега пни. Дорога отличная, и спидометр отсчитывает километр за километром.

Ночуем в палатке.

На следующий день минуем крутой перевал. По обеим сторонам трассы стоят невысокие березки, засыпанные снегом, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги под ярким апрельским солнцем.

«Вот если бы так удобно и быстро доехать до места назначения экспедиции», — думаю я, пригревшись в кабине.

— Да, товарищ Галченко, — словно угадав мои мысли, произносит молчавший до сих пор шофер, — скоро трасса кончится. Сейчас вот спустимся с перевала, переедем через реку — и автомобильной дороге конец. Дальше поедете уже на тракторах до перевалки, а оттуда до сплава на лошадях или олешках.

Благополучно перебравшись по наледи через речку, мы въезжаем в дорожный поселок — конечный пункт трассы.

…Раннее весеннее утро. Солнце только что взошло и заливает бледно-розовым светом белоснежные просторы безмолвной тайги. Воздух морозен, чист и прозрачен. В гулкой тишине слышен рокот трактора. С огромными усилиями он тащит на перевал наши тяжело груженные сани. Мы сидим на вьюках высоко, как на стогу сена.

Вдоль дороги, рядом с грохочущим трактором, по весеннему насту бежит с десяток белых с розовым отливом куропаток. Они деловито ощипывают почки с верхушек придорожных кустов и не обращают на нас никакого внимания. Наши заядлые охотники стонут от нетерпения, лезут за ружьями. Но трактор останавливать нельзя. Скрепя сердце смотрим, как куропатки скрываются в кустах.

Через час мы подъезжаем к перевалке. Это десяток разбросанных в беспорядке таежных бараков и несколько длинных складов, заваленных грузами. Отсюда грузы идут в тайгу, на сплав, а затем уже на оленях и лошадях — на прииски.

— Ну, товарищи, приехали, — весело говорит тракторист, — повез бы дальше, да провалюсь на реке под лед. Отсюда до сплава рукой подать — шестьдесят километров.

…И вот мы у места, откуда должно начаться наше путешествие по воде. Вдоль берега стоят двадцать утюгообразных, с высокими бортами, десятиметровой длины кунгасов. Они готовы к спуску на воду. Предполагается, что команда каждого» кунгаса будет состоять из пяти — шести человек.

Поодаль, в стороне от берега, в два ряда белеют бязевые палатки. Здесь живут члены экспедиции. В одной из палаток, самой вместительной, организована столовая. Здесь безраздельно хозяйничает жена нашего старика-прораба Дмитрия Старостова. Все ее величают Васильевной.

— Ничего со своей старухой не мог поделать, — жалуется нам Старостов, — хотел послать со всеми женщинами на прииски, а она мне в ответ: «С тобой, Митя, поплыву — и никаких. Не в таких переделках в тайге бывала, а ты меня сплавом пугаешь».

Экспедиция, готовая двигаться дальше в тайгу, уже живет походной жизнью. Сегодня с утра приводим в порядок снаряжение.

— Трактор! Смотрите, трактор идет! — раздается чей-то звонкий голос.

Выскакиваю из палатки. Действительно, вдали на реке виднеется трактор с гружеными санями. Это первый трактор, добравшийся до сплава.

— Наверное, Цареградский с оставшимися товарищами, — высказывает предположение Сергей. — Вовремя едут. Скоро реки вскроются.

«Сейчас я увижу Наташу», — мелькает у меня радостная мысль.

Подходит трактор, но, кроме водителя и нашего снабженца Михаила Лунеко, ездившего выручать остатки грузов с перевалки, никого не видно.

— Валентина Александровича не дождался, — говорит Михаил, соскакивая с трактора. — На днях ожидают его на перевалке. Боюсь, что его застанет паводок и до нас не Успеет добраться.

— Да, дело — дрянь, надо выручать нашего начальника, — беспокоится Сергей. — Степан, подбирай человек шесть ребят да двигай на тракторе на перевалку. Может, ты съездишь, Иннокентий? — предлагает он мне.

Я охотно соглашаюсь.

…Светлая северная ночь. Десять человек лежат на сене в пустых тракторных санях и дремлют. Равномерно стучит трактор. Вдруг раздается треск. Я качусь по саням вниз головой, инстинктивно хватаясь за борта. На меня наваливаются, чертыхаясь, остальные пассажиры. Александр летит в воду. Трактор сразу затих:

— Фу ты черт, провалились под лед, — ругается Степан, — цел ли трактор только? Наше счастье — воды в реке мало.

Перед моим лицом струится прозрачная вода. С трудом выбираюсь из наклонившихся саней, упершихся одним полозом в дно реки. Заглохший трактор стоит в воде, видна только его выхлопная труба. Прямо по воде бредет к нам тракторист Николай.

— Чуть отвернул в сторону, думаю, проеду по льду, и на тебе, провалился! Как мы из этой ловушки выберемся? — ожесточенно скребет он затылок.

— Выберемся, — уверяет Степан. — Трактор лишь бы был в порядке.

— Сейчас проверим, — отзывается Николай и, провозившись с четверть часа, запускает трактор. Мы все облегченно вздыхаем.

— Ну, ребята, рубите несколько толстых лиственниц, тащите сюда, подведем их под гусеницы, и он по ним, как миленький, вылезет.

Проработав около двух часов, мы, наконец, выручаем трактор и сани из ледяной ловушки и продолжаем свой путь.

Но дорогой трактор часто останавливается, и лишь к обеду следующего дня мы подъезжаем к перевалке.

Уже появилась весенняя вода. С каждым часом она прибывает. Мокрый снег, оседая на глазах, превращается в лужи воды на льду. Навстречу нам по колеям дороги бегут ручьи.

— Товарищи, вы приехали вовремя, — здороваясь, говорит начальник экспедиции. — В ночь надо срочно двигаться на тракторе обратно на сплав.

— Не знаю, как и поедем. Барахлит наш трактор после прыжка под лед, товарищ начальник, — жалуется Николай.

Наташа и Вера, обе загоревшие, похожие на стройных подростков в своих темно-синих лыжных костюмах и коротких резиновых сапогах, весело выбегают нам навстречу.

— А вы почему не на сплаве, а здесь, Иннокентий Иванович? — спрашивает меня Наташа.

— Да вот вас приехали встречать, — смущенно говорю я.

Наташа бросает на меня мимолетный, как мне кажется, благодарный взгляд и продолжает оживленно:

— Кое-как домучили свой отчет, с трудом добрались до перевала, но завтра будем уже на сплаве, конец нашему сухопутному путешествию.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — качает головой Степан. — Весна дружная, не пришлось бы плыть раньше времени.

Ночью мы выезжаем обратно на сплав. Но нам определенно не везет. Трактор начинает чихать и останавливаться.

— Барахлит машина, — сокрушается Николай, часами возясь около трактора. Он настойчиво и терпеливо его запускает, но трактор через каждые три — четыре километра останавливается вновь.

К вечеру, проехав тридцать километров, мы добираемся до «верхнего сплава» — старого брошенного барака. Трактор с трудом перебирается через реку, вода почти покрывает его гусеницы. Со скрипом и визгом, по гальке, он с трудом затаскивает груженые сани на берег и останавливается около барака.

— Да, отъездились, — сокрушается Степан, — отсюда придется уже плыть.

— Валентин Александрович, надо бы Николая отпустить, — предлагает Степан, — а то застрянет он с трактором в тайге. А мы сделаем небольшие плотики и через несколько дней, как позволит вода, сплавим на них груз до своих кунгасов. По реке здесь километров тридцать будет…

Цареградский соглашается.

Мы сидим вокруг большого костра и ожидаем, когда же закипят чайники. Красные блики от костра играют на стенах полуразрушенного барака, на стволах сухих деревьев.

— Не грустите, девушки, — смеется Степан. — Это только начало ваших приключений. Где ваша палатка? Сейчас мы вам ее поставим и оборудуем, выбирайте место…

— Нет, мы сами поставим, — упрямо вскидывает голову Наташа.

— Нет, Наталья Ивановна, это мужское дело. А вы, если желаете нам, холостякам, помочь, то сварите на всех суп, — предлагает Степан.

Вера и Наташа начинают хлопотать около ведерной кастрюли, подвешенной над костром. В стороне уж белеет поставленная палатка. Крышки чайников вдруг почти одновременно запрыгали, из носиков, пузырясь, полилась в костер вода.

Выбрав вблизи костра сухое ровное место, заросшее прошлогодней травой, расстилаем брезент и, расположившись полукругом, пьем чай. В тишине отчетливо слышно, как шумит речушка.

Поставив недопитую кружку чая на брезент, Цареградский задумчиво смотрит на костер и, не обращаясь ни к кому, говорит:.

— Да, быстро бегут годы… Давно ли я был студентом Ленинградского горного института? Помню, с каким замиранием сердца я присутствовал на организационном собрании геологического кружка «Сибирская секция». Там нас собралось около десятка бедно одетых студентов, мы поставили перед собой задачу: по окончании института ехать работать в отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока, исследовать эти неизвестные земли, закрасить огромные белые пятна на геологической карте, найти стране месторождения полезных ископаемых.

Мой выбор пал на реку Колыму. Я добросовестно изучил все материалы по бассейну этой реки, какие сумел найти. Дипломную практику я проходил в алданской тайге. Вместе со Степаном Степановичем Дураковым мы там бродили по горам. Он, бросив свое старание, работал у нас в партии рабочим, — ласково взглянув на Степана, говорит Валентин Александрович.

— Вернувшись в Ленинград, защитил диплом и неожиданно получил предложение от геолога Билибина примкнуть к экспедиции, впервые едущей на реку Колыму под его руководством. В апреле 1928 года, ровно пять лет тому назад, курьерский поезд уносил меня на Дальний Восток…

Широко раскрыв свои большие глаза, слушает Вера. Прижавшись головой к высокому пеньку, она задумчиво теребит кончик черной косы, перекинутой через плечо. Наташа — само внимание. Прикрыв рукой свое раскрасневшееся от ярко горящего костра лицо, она не сводит с рассказчика глаз. Чуть улыбаясь, поглаживая свои черные усы, слушает всегда подтянутый Степан.

Александр, тихо поднявшись, снимает кастрюлю со сварившимся супом. О нем уже забыли.

А Цареградский так же негромко продолжает:

— Во Владивостоке около месяца ждали парохода. В середине июня на стареньком, арендованном Совторгфлотом японском пароходе мы вышли в море. Большую часть пути море было покрыто густым туманом, поэтому через каждые пять минут раздавались низкие протяжные гудки парохода. Каюта наша находилась около трубы, так что спать почти не удавалось.

Казались ложными все описания поэтов и писателей, восхищавшихся красотами моря. Только в последние три дня туман исчез, и сквозь дымку облаков проглянуло солнце. Появились буревестники, чайки, морские утки, чувствовалась близость земли. Последний день пути мы плыли вдоль берега. Слева смутно виднелись голубые горы.

Вечером заскрежетали якорные цепи, и наш пароход встал на рейде. Катера не было. Команда отправилась на берег в шлюпках, а нам пришлось ждать.

Солнце посылало последние лучи из-за зазубренных, заостренных гор, отражаясь в окнах полутора десятков домов поселка Олы. Над морем легла белая северная ночь.

В этой первой экспедиции участвовали два геолога — Юрий Билибин и я, два практика-разведчика — Сергей Раковский и Эрнест Бертин, геодезист-астроном Казанли, доктор Переяслов, завхоз и двенадцать рабочих — завербованных на алданских приисках старателей.

Наша экспедиция была организована трестом Союззолото. Руководство в Москве ничего толком не знало про этот край и поручило нам проверить заявку, сделанную несколькими старателями на реке Среднекане, а затем провести поиски вокруг этого района.

Чтобы попасть в тайгу, нам требовались лошади. Но местные власти под всякими предлогами отказывались помочь экспедиции. Тогда мы сами принялись доставать лошадей. Везде нам отказывали. Только один местный житель, Макар Медов, крепко сложенный якут лет шестидесяти, с морщинистым, изъеденным оспой лицом, как-то за очередным чаепитием, предварительно подробно расспросив о целях и задачах нашей экспедиции, повернулся ко мне, сощурив раскосые хитрые глаза, и неожиданно предложил: «Однако, три лошади у меня есть. У соседей — Семена и Афанасия — еще попрошу. Сам проводником поеду, только богатые люди — эвены и якуты — обязательно будут сердиться. Но ничего, начальник, — покровительственно похлопав меня по плечу, продолжал Макар, пуская клубы едкого махорочного дыма, — помогать, однако, надо советской власти».

Помимо всего, Макар Медов был чрезвычайно любознателен. Жажда посмотреть на незнакомые края толкнула его в молодости в далекое и длительное путешествие.

Услышав от казаков и жителей города Якутска о далекой Колыме-реке, об обилии рыбы в реках, он в качестве конюха прибыл с купцом в поселок Олу. Здесь, проработав некоторое время батраком, обзавелся семьей. Возил грузы зимой на оленях, летом на лошадях до реки Колымы. Семья его росла, но хозяйство по-прежнему было небольшим, жили бедно, впроголодь.

Таков был этот местный житель, согласившийся нам помочь. И Макар выполнил свое обещание.

Но сами понимаете, на восьми лошадях, собранных Макаром, много грузов мы перевезти не смогли. Решили подбросить их лишь до реки Бахапчи, а дальше рискнуть сплавиться до устья Среднекана. Местные жители, и Макар в том числе, в один голос говорили: «Это опасная затея. На протяжении тридцати километров идут сплошные пороги, а по Бахапчинским порогам никто еще не проплывал. Двадцать пять лет назад пытались проплыть по ним казаки, но на первых же порогах разбились».

Но у нас другого выхода не было.

— Восьмого августа Билибин с пятью рабочими и нашим проводником Макаром Медовым, взяв трехмесячный запас продуктов и самое необходимое из вещей, отправился вверх по реке Оле. Я в тот же день отправился продолжать свои работы на побережье. Ну, а дальше вам расскажет про сплав участник и главный лоцман Степан, — хитро улыбаясь, говорит «Цареградский.

— Расскажите, Степан Степанович, как вы плыли первый раз по этой реке, — просим мы хором.

— Расскажи, Степан, это полезно послушать, первый раз будем плыть по реке, — поддерживает Цареградский.

— Да что рассказывать, — смутившись, говорит Степан. — Только в конце августа привел нас Макар вот на это место, где мы с вами сидим. «Отсюда можно плыть на плотах, река здесь уже широкая», — заявил он. Мы приступили к постройке двух прочных плотов. Вставали очень рано, ложились поздно.

Тридцатого августа плоты были готовы. Вечером в палатке, накануне отплытия, мы еще раз долго расспрашивали Макара о порогах, о Колыме и о признаках, по которым Можно узнать устье Среднекана, куда нам надо было плыть. На большом листе бумаги Макар с сосредоточенным лицом, пыхтя, «начертил» нам схематическую карту нашего пути до Среднекана, метко описывая местность. Сергей быстро перечертил ее себе в записную книжку, проставил названия, расстояния между протоками и замечания Макара.

Вскоре Макара, здорово выпившего, совсем развезло, и он начал усиленно и слезно уговаривать нас не плыть, а вернуться с ним обратно и зимней дорогой ехать на прииск. Сергей махнул на него рукой и прекратил расспросы. А Макар, сидя на земле в углу палатки, продолжал разговаривать сам с собой, причитая нараспев по-якутски:

«Ничего, Макар, — успокаивал я его, — у нас на Лене по Витиму пороги — не приведи господь, а плавали через них. Проплывем и здесь».

Рано утром мы отплыли. Я с Билибиным поплыл на первом» плоту, Сергей с ребятами — на другом.

Воды в реке было мало, наши тяжело груженные плоты часто садились на косы, их приходилось беспрерывно сталкивать с мелких мест.

Неприятный сюрприз ожидал нас на второй день нашего плавания. Целый день пришлось тащить плоты по почти сухой протоке, так как путь преграждал большой порог, который нельзя было при малой воде переплыть. Этот порог мы назвали «Неприятным».

После порога мы еще два дня тащились по мелководью.

Наконец, река стала шире, и приходилось только следить, чтобы плот шел главной струей. Быстро плыли вперед. Однажды вечером Билибин говорит мне: «Степан, наверно, скоро пороги начнутся. Причаливать, пожалуй, пора к берегу на ночлег. Да и солнце скоро зайдет».

Вдруг наш общий любимец — пес Дёмка вскочил на ноги и стал смотреть вперед… Смотрю, впереди на правой косе как будто два медведя ходят. Солнце скрылось за горой. Стало сразу темнее. На гальке около воды шевелились две неясные темные фигуры, одна побольше, другая поменьше.

«Да, определенно медведица с медвежонком, — подтвердил Билибин. — Доставай, Степан, винчестер».

Затихли. Плоты понесло скорее, мы прицелились. Присматриваюсь. Да это же люди! Наклонились и сеть выбирают, вот блеснула серебром рыба, бросают на берег.

«Не стреляйте! — закричал я. — Это люди, Юрий Александрович!» — и толкнул в сторону его винчестер.

От неожиданности он нажал курок. Прогремел выстрел. Люди быстро вскочили на ноги, теперь их было хорошо видно. Вдруг они сразу что-то закричали, размахивая руками. Но из-за шума ничего не было слышно. Я взглянул вперед и невольно выругался. Прозевали порог! Наш плот несло к левому берегу прямо на камни, торчащие гребнем.

«Бей вправо!» — крикнул я, хватаясь за весло.

Но было поздно: плот налетел на камни. Вышибло переднее весло, больно ударило Билибина. Плот затрещал, лопнули передние вязья. Моментально стало заливать груз. Передние бревна начали расходиться с одного боку веером. Мы с Иваном нажали веслом, и плот, развернувшись, сорвался с камня. Нас занесло в тихую заводь и стало крутить. Рядом с нами плавали ящики с консервами и вьюки с мукой.

Причалив, мы моментально выловили из воды подмоченный груз, разложили его на берегу.

На долбленом маленьком ботике-душегубке, быстро пересекая реку, подплывал к нам якут. На корме сидел его десятилетний сынишка, на дне ботика прыгали жирные серебристые хариусы.

Мальчуган испуганно смотрел на заросших волосами мокрых русских.

Едва успев поздороваться с якутами, мы бросились помогать причаливать Сергею, благополучно проплывшему порог.

Якут, спокойно закурив трубку, смотрел на нашу суету. Выше, на берегу, стояла с короткой трубкой во рту якутка, за ее подол цеплялся мальчуган лет трех.

«Да это юрта Дмитрия Амосова — «Заики», Юрий Александрович! Про нее еще Макар говорил. Как быстро проплыли! Отсюда рукой подать до порогов, километров десять, не больше», — проговорил Сергей, здороваясь с Дмитрием и его женой.

Гурьбой, во главе с хозяевами, мы отправились к юрте, стоявшей немного в стороне от реки. Около юрты, у дымокуров, лежали и стояли коровы с телятами, лениво отмахиваясь от надоедливых комаров.

Гостеприимные хозяева угостили нас испеченными на костре хариусами, чаем с молоком и сушеной рыбой вместо хлеба.

На все наши вопросы о порогах Дмитрий, делая страшное лицо, махал руками и отвечал по-якутски:

«Плохо, плохо. Плыть нельзя, покойник будешь».

Больше мы ничего от него не добились.

На следующий день, подсушив груз, мы простились с гостеприимным семейством Дмитрия и отчалили.

«Бедняги русские, все утонут», — уверенно сказал он на прощание.

И я и Сергей Раковский знали якутский язык. Переводить — его слова мы, конечно, не стали.

Пороги, действительно, оказались трудными и опасными. Дважды, с большим риском для жизни, приходилось снимать наш плот с камней. В последний раз, снимая плот, мы потеряли Дёмку. Он соскочил с полузатопленного, прижатого к валуну плота и выплыл на берег. Наш плот неожиданно сорвало и понесло по реке. Дёмка не сумел нас догнать по берегу, и мы все жалели нашего любимца.

Первый порог мы назвали «Два медведя» в память о неудачной охоте. Затем шли пороги: Ивановский, Юрьевский, Степановский, Михайловский и Дмитриевский в честь первых сплавщиков-разведчиков.

Последний порог был назван Сергеевским. Он оказался самым опасным и длинным, усыпанным в шахматном порядке крупными гранитными валунами, с резким падением воды на сливе. На нем впервые сел на камни плот Раковского. Мы пронеслись мимо него с необычайной быстротой и сплыли в тихий плес.

Оказать Раковскому помощь было невозможно.

Просидев два часа на камнях, он отделил от плота четыре бревна. Только тогда ему удалось сняться с валуна среди бушующей воды.

В устье реки Бахапчи мы оставили затесы на деревьях, чтобы нас могли найти остальные члены экспедиции, и поплыли по широкой и спокойной Колыме.

Вскоре показалось устье первой реки, которую мы назвали Утиной. Промелькнули устья еще нескольких речек. На третий лень мы причалили в устье реки Среднекана. Узнали ее по приметам, живо и детально описанным Макаром Медовым.

Поднявшись вверх по реке на несколько километров, натолкнулись на старателей, мывших золото в устье ключа Безымянного.

Мы были на месте назначения. В шести километрах от устья ключа срубили два барака. Сделали стол, нарезали чурбаков вместо стульев, каждый по своему вкусу сделал себе койку. Поставили привезенную с собой железную печку, и наше жилье было готово к зиме. Сразу же приступили к разведке. Продовольствия хватило до начала декабря. Около месяца пришлось жить впроголодь. Когда мы съели внутренности павших лошадей и принялись за конскую шкуру, пришел, наконец, долгожданный олений транспорт с продуктами, с ним прибежал потерявшийся Дёмка. Вот и весь рассказ… — разводит руками Степан.

— Надо будет тебе, Степан Степанович, составить схематическую карту порогов, — озабоченно говорит Цареградский, — она здорово может помочь.

Большинство из нас, постелив на землю ветки, располагается на ночлег около костра. Несколько человек забирается в барак.

Завернувшись с головой в свою кавказскую походную бурку, я моментально засыпаю.

— Ну, товарищи, поднимайтесь! Завтрак давно готов! Отсыпаться что ли приехали, плоты делать надо, — будит всех утром Степан.

На следующий день к вечеру десять готовых и оснащенных двумя веслами плотов стоят на слегах вдоль берега.

— Завтра погрузимся и поплывем. Вода в реке подходящая, — удовлетворенно говорит Степан, осматривая плотики и проверяя крепления для весел.

— Вам с Егоровым поручаю самый ответственный груз — точные приборы, — вручая мне тюки, говорит Цареградский.

Утром один за другим отчаливают плоты.

Плывем медленно. На реке еще много льдин. К тому же она то и дело разделяется на протоки, в которых очень трудно ориентироваться.

Часто стаскивая с мелких перекатов свой плот, мы с трудом проплываем километров десять. Под вечер нас неожиданно заносит в узкую и быструю протоку.

Вдали, впереди нас, другой протокой плывет несколько наших плотов.

— Не в ту протоку мы с тобой, Александр, попали. Проплывем ли? — сомневаюсь я.

— Ничего, проплывем, впереди их еще окажемся, — уверенно говорит Александр, направляя плотик на середину протоки.

Впереди слышится шум и какие-то крики.

Вдруг видим, навстречу нам бегут два человека, машут руками и кричат, надрываясь:

— Куда вы плывете! Назад надо. Здесь не проплыть. Ледяной затор.

Впереди протока забита льдом, вода уходит под него. Два потерпевших аварию плотика, повернувшись на ребро, преграждают ей путь. Вода бурлит, пенится. Выбрасываем канат, нас стараются подтянуть к берегу, но не могут удержать. Мы, с Александром прыгаем в воду и с трудом выбираемся на берег. Наш плотик, став на ребро, окончательно запруживает протоку, и вода устремляется поверх льда.

Несколько секунд я, еще не опомнившись, слежу за своим узлом с ценным грузом. Он, соскользнув с плота в воду, быстро плывет дальше. Я что есть духу бегу вдоль берега, не сводя глаз с узла.

Лихорадочно мелькают мысли: «Там все точные инструменты, без которых не может работать экспедиция. Спасти их надо во что бы то ни стало». И я, задыхаясь, еще быстрее бегу за уплывающим узлом. Через километр его начинает прибивать к берегу. Я вбегаю по пояс в воду и, схватив узел за край, пытаюсь подтянуть его к себе. Но он вырывается из рук и плывет дальше. После нескольких попыток задержать узел схватываю его основательно. Он тянет меня в воду. Чувствую: еще секунда — и я поплыву вслед за ним. С трудом преодолев силу течения, подтягиваю, наконец, ценный груз к берегу. Мокрый, обессилевший, еле переводя дух, сижу около, не в состоянии вытянуть узел из воды. На помощь ко мне подбегают Степан, Цареградский и девушки. Они помогают вытащить груз на сухое место.

— Ты здесь сушись! Ужин нам приготовьте! Мы пойдем с Валентином Александровичем выручать плоты, — быстро говорит Степан и бегом устремляется по берегу.

— А мы проплыли благополучно другой протокой, причалили ниже, метрах в двухстах отсюда, решили подождать вас, — рассказывает Наташа, помогая мне разжечь костер. — А вы молодец! Спасли груз…

— Хорош «молодец», чуть не утопил все, — отвечаю я, смутившись. Но в глубине души польщен похвалой Наташи.

Усаживаемся на валежник у костра. Я разуваюсь и выливаю воду из своих коротких резиновых сапог. Мокрые брюки неприятно холодят и липнут к телу.

Притопывая, кручусь около ярко горящего костра. От меня валит пар.

— Знаешь что, Ната, нам тоже следует подсушиться. Ноги-то ведь мокрые, — обеспокоенно говорит Вера.

Девушки быстро разуваются.

— Замучилась я с этими сапогами, портянки вечно сбиваются в комок и трут ноги, — жалуется Наташа, грея у огня свои маленькие ноги.

— Наташа! — ахаю я. — Разве так обуваются? Пожалейте свои ноги, ведь вы завертываете их, как девочки пеленают своих кукол. Завтра я покажу вам, как следует обуваться. Геолог обязан беречь свои ноги, со стертыми ногами далеко в тайге не уйдешь.

— Да, в университете нас этому не учили, — смеется Наташа, надевая на ноги тапочки. — Увидела бы свою дочь сейчас моя старенькая мама, пришла бы в ужас, — задумчиво глядя на костер, продолжает она. — Ее маленькая Ната, в глухой тайге, мокрая, голодная, сидит у костра на берегу бурной реки, по которой она плывет на каких-то немыслимых плотах…

— Вы, Наташа, как будто раскаиваетесь в выборе профессии, — говорю я, пристраивая на костре чайник.

Вера молча готовит ужин.

— Откуда вы взяли? — вспыхнув, возражает Наташа. — Я очень люблю свою профессию. А кто, как не вы, в прошлом году не раз обвиняли меня в том, что я не имею чувства меры в работе, — лукаво улыбается Наташа. — Вы лучше расскажите, Иннокентий Иванович, как вы стали поисковиком?

— Ну, это наша наследственная профессия, — смеюсь я. — Еще мой дед искал золото в Забайкалье и амурской тайге. На Амур он приехал, отслужив двадцать лет на Кавказе. Решил старик искать счастье на новых местах. Крепкий, как дуб, дед прошел первым с поисковой партией инженера Аносова по Становому хребту, водоразделу Амура. Они нашли несколько золотоносных площадей для золотопромышленных компаний. Отец мой искал золото в амурской и нижнеамурской тайге. Так что я родился и вырос на золотых приисках. Мать работала помощником смотрителя золотопромывочной машины, и меня еще грудным младенцем девочка-нянька носила к ней на работу.

Подперев кулачком подбородок, Наташа внимательно слушает.

— Окончил десятилетку, когда на Дальнем Востоке только что установилась советская власть. В это время умер на приисках отец. На моих руках остались брат, две сестры и мать. Конечно, учение пришлось оставить. Стал учительствовать. Наступил тысяча девятьсот двадцать четвертый год, начала оживать золотопромышленность. И мы с братом отправились на вновь открытые Алданские прииски. Там мы были свидетелями настоящей золотой лихорадки! Люди, как одержимые, стремились на прииски. Дорога на Алдан напоминала путь поспешного отступления армии. По обе стороны валялись в снегу трупы погибших от голода лошадей и верблюдов, брошенные сани, ящики и мешки. В ночь под пасху распространился слух, что дальше в тайге найдено богатое золото, и тысячи людей, несмотря на распутицу, не зная дороги, кинулись в тайгу, боясь опоздать…

Весной тридцатого года меня отправили учиться в горный институт, но на прием я опоздал и вот завербовался в колымскую тайгу. Но учебники до сих пор вожу с собой…

На реке послышался разговор, скрип весел и плеск воды.

— Кажется, наши плоты плывут! — кричит Вера, вскакивая на ноги.

Из-за поворота реки выплывает плотик.

— Эй, ловите чалку, — кричит Степан. — Получайте свой плот. С трудом мы его с Валентином Александровичем выручили.

Вскоре причаливают еще два плота.

На следующий день плывем без особых приключений. Впереди — плот Степана, на нем — обе девушки.

— Через пять километров сплав! — кричит Степан. — Здесь смотрите в оба! Наледь большая зимой была.

Вся долина реки покрыта льдом. Река промыла себе русло во» льду, и мы плывем по коридору с ледяными бортами… Вдруг плывущие впереди выскакивают с плота на лед. Плот с грузом исчезает под нависающим карнизом льдом. Люди быстро бегут через этот ледяной мост и опять прыгают на плотик, выплывший из-подо льда.

«Наш плот с громоздким узлом не пройдет подо льдом», — мелькает у меня мысль.

Мы сильно и дружно гребем с Александром и сажаем плот на галечную косу.

— Мы за вами лодку пришлем! — кричит Степан. — Ждите!

В томительном ожидании проходит несколько часов. Наш плот уже снесло с косы. Груз мы частями вытащили на лед и ждем. Наконец приходит лодка.

Плывем мимо покачивающихся на воде только что спущенных кунгасов, привязанных толстыми канатами за пни.

На берегу шумно и людно. Торопливо идет погрузка нескольких кунгасов. Они плывут с грузом для приисков. Немного в стороне стоят наши экспедиционные, уже загруженные, кунгасы. Подплываем к ним, причаливаем.

— Наконец-то прибыл последний, самый ценный груз, — с облегчением говорит Раковский, здороваясь с нами.

К обеду, когда в реке начинает прибывать вода, кунгасы» один за другим отчаливают и уплывают вслед за передним лоцманским «судном» Степана.

Меня назначили «капитаном» кунгаса. В моем подчинении команда из пяти человек. С нами плывут Наташа и Вера.

В последний раз я хозяйским оком оглядываю кунгас: все ли на месте? Проверяю кормовые и носовые весла: хорошо ли они ходят в гнездах, крепки ли они, есть ли длинные шесты. Пробую, как качает воду деревянная помпа.

Впереди, примерно метрах в трехстах, где начинается перекат, виднеется несколько уже севших на мель кунгасов. Около них по колено в воде копошатся люди. Мимо нас проплывают остальные кунгасы.

— Мы поплыли! Счастливо вам оставаться! — насмешливо раскланивается с кормы Михаил Лунеко.

— Ну, ну! Не сядьте на первом же перекате! Пловцы! — громко и насмешливо кричит им вслед наш прораб Мика Асеев, высокий, с копной каштановых волос. Рядом с ним машет рукой низенький Ваня Ушаков.

— Чего же мы выжидаем? — нервничает Наташа..

— Наш лоцман знает, что делать, — хитро сощурив глаза, отвечает ей Мика. — Все уплывшие вперед кунгасы рассядутся на мелких местах, и мы по ним, как по бакенам, уплывем дальше всех…

— Вот это ловко! Верно, Ната? — смеясь, говорит Вера.

— Что, хитрите или боитесь плыть? — кричит со своего кунгаса Сергей. — Вы последние, сзади уже идет на лодках аварийная команда.

— Давай отчаливай, Александр! — командую я, и наш кунгас отходит от берега.

Проплываем мимо сидящего на первом же перекате Михаила Лунеко. Мика насмешливо кричит:

— Ну, мы поплыли! А вы, кажется, сидите?

Тот только махнул рукой, сталкивая кунгас с мели.

За перекатом тихий плес, плывем медленно. Я стараюсь держаться подальше от нависших с обоих берегов подмытых деревьев.

На следующем перекате, более широком и мелком, сидит еще больше кунгасов. В одном месте они стоят в ряд и, как плотиной, перегораживают речку. Между ними по узкой глубокой протоке проплывает идущий впереди кунгас. Мы плывем вслед за ним и, не задерживаясь, проскальзываем между кунгасами.

— Ишь, чужими руками жар загребают!» — обиженно кричат нам.

— Спасибо, ребята, за подмогу! — с мальчишеским озорством, раскланиваясь в обе стороны, благодарит Мика сидящих на мели.

Но за следующим плесом нас ожидает широкий, разбившийся на ряд проток перекат. Почти все ушедшие вперед кунгасы уже сидят здесь на мели.

Я теряюсь: не знаю, куда плыть. Идущий впереди кунгас неожиданно цепляется дном о гальку и, загребая в кучу утюгообразным носом мелкие камешки, останавливается. Мы обходим его справа, задеваем дном гальку, но срываемся с мели и плывем дальше.

— Влево струя пошла! — кричит Александр. — Бей влево!

Но уже поздно. Тяжелый кунгас не может выйти на середину протоки и основательно садится на мель.

— Заводи «оплеуху», Александр! — командую я.

Спущенную в воду плаху течение ставит перпендикулярно к кунгасу. На ее ребро вскакивает Александр. Но это не помогает. Кунгас мелко дрожит, но не двигается. Его заносит мелкой галькой. Со стяжками в руках дружно прыгаем в ледяную воду. Девушки, свесив с кунгаса ноги, тоже собираются последовать за нами.

— Куда! Куда вы! Сидите! Кунгас сейчас пойдет, — кричат Мика и Александр.

Но те, не послушавшись, уже шлепнулись в воду. Облегченный кунгас как будто этого только и ждал. Вздрогнув, он быстро плывет вниз.

Побросав моментально стяжки, хватаемся за борта и прыгаем в кунгас.

— Ну вот, видите, только и ждал, чтобы мы слезли. Сразу поплыл, — смеется Наташа, свешивая с борта свои ноги в легких ичигах. Из пробитых носков струйкой стекает вода.

— Смотри, Вера, какая красота! Вода вытекла, и ноги уже согрелись…

— Наталья Ивановна, вы мне сегодня вечером дайте ваши ичиги, я вам их подремонтирую. А то вы об острые камни ноги изуродуете, — басит Александр.

— Нет, спасибо, пожалуй, так лучше, — отмахнулась было Наташа, но, взглянув на выглядывающий палец, вдруг смутилась и согласилась на предложение Александра.

Впереди снова широкий веер переката. Кунгасов впереди уже не видно. Сколько я ни смотрю вперед, повсюду мелко.

Плывем на «авось». Несколько раз задеваем дном гальку и, наконец, садимся основательно. Не помогает даже и то, что все соскочили в воду. До глубокого места метров триста. Все мы дружно, под команду Александра «Еще раз взяли!» метр за метром толкаем кунгас.

С завистью смотрим на проплывающие мимо кунгасы. От холодной воды немеют ноги. Зябнут мокрые руки. Со стяжков холодная вода бежит по плечам.

Подплывает на лодках аварийная команда. Она начинает энергично и умело помогать нам. Мы быстро стаскиваем свой кунгас на глубокое место и плывем дальше.

К вечеру вода прибывает, и мы благополучно, незаметно для себя проскальзываем узкий порог Сюрпризный, которого все ожидали со страхом.

На третий день плаванья все кунгасы причаливают против юрты Дмитрия Заики.

Дмитрий с радостью встречает своих старых знакомых.

— Ну, смотрите, товарищи лоцманы, дальше держите ухо востро, — инструктирует нас Степан. — Аварийная команда со своими лодками там не пройдет.

Утром мы с трудом сталкиваем свой тяжелый, севший за ночь на мель кунгас. Плывем в середине каравана. У всех напряженное и нервное состояние.

Мы входим в ущелье, промытое рекой в гранитных скалах. Берега почти совсем сблизились. Вся долина и русло завалены огромными гранитными валунами, закрытыми большой весенней водой.

— Ну, начинается! — побледнев, глухо говорит Мика, крепко обхватив большими руками кормовое весло.

Я напряженно слежу за сливом воды. Стараясь направить кунгас по фарватеру реки, командую:

— Бей вправо! Бей влево! — и тяжелый десятитонный кунгас медленно двигается то вправо, то влево, обходя торчащие из воды валуны и подозрительные белые буруны.

На кормовом весле трое: я, Мика и Ушаков. На переднем — Егоров с промывальщиком Наташиной партии Ткаченко, флегматичным, грузным украинцем.

— Мы с Верой хотим вам помогать, — не совсем уверенно говорит Наташа.

— Знаете что, девушки? Давайте-ка в свой носовой отсек и не мешайте нам, — протестую я решительно. — Видите, что впереди!

Наш кунгас со страшной быстротой несется среди бурунов прямо на скалу. «Ивановский перекат, — мелькает мысль. — Только бы уловить момент и отбить вовремя нос кунгаса от скалы».

Девушки, взглянув вперед, молча забираются в свой носовой отсек. Ушаков, как завороженный, смотрит на страшный порог. Вдруг он бледнеет, бросает кормовое весло и молча, на четвереньках, лезет в отсек к девушкам.

— Ты куда? — кричит Мика.

— Не могу! Мне дурно! Кружится голова, — отвечает слабым голосом геолог и скрывается в отсеке.

Я выжидаю момент, и когда мы почти вплотную подходим к скале, громко кричу:

— Бей влево!

Мы с удвоенной силой бьем веслами, направляем нос кунгаса по струе и мчимся вдоль скалы, отброшенные упругой волной.

— Смотрите! Смотрите! Кунгас на камне!

Быстро приближаемся к потерпевшим аварию. На борту затопленного, как бы накинутого на валун кунгаса, лежат вровень с бушующей водой люди и, как безумные, кричат:

— Держи влево! Держи вправо!

В середине я вижу жалко улыбающуюся толстую Васильевну, цепляющуюся за борт.

Всего лишь в метре проскакиваем мы мимо кричащих и беспомощных людей.

— Чуть не разбились, — облегченно вздыхает Мика. — Как вы думаете, спасет их наша аварийная команда?

— Если на них до этого не налетят такие пловцы, как мы, и не утопят, — мрачно отзывается Егоров.

Мы проплываем мимо еще нескольких сидящих на камнях кунгасов.

— Ну, товарищи, приготовься! Степановский порог…

Кунгас начинает крутить. Мы упорно работаем веслами и держим нос по струе. Впереди нас плывет кунгас.

«Не столкнуться бы», — лихорадочно думаю я и направляю кунгас ближе к берегу. Встречная волна обдает нас брызгами с головы до ног.

…Перед носом мелькает что-то большое, черное. Раздается треск, резкий толчок. Но мы мчимся дальше.

— Стукнулись, наверное, о камень? — выглянув, спрашивает бледная Наташа.

— Ничего, все благополучно, сидите пока…

Последний, самый длинный перекат мне кажется бесконечным. Река, изгибаясь, как желтая змея, мчится вся в пене, среди огромных разбросанных в шахматном порядке валунов. На выходе из порога торчит, как жук на булавке, налетевший на чуть прикрытый водой валун кунгас. Его захлестывает вода…

Сильный удар веслом по боку сбивает меня с ног, и я лечу вниз головой в бушующую реку. Мимо меня мелькает белый борт кунгаса. Инстинктивно плыву к берегу, захлебываясь в набегающих волнах. Больно ударившись несколько раз, скользя по валунам и преодолевая быстрое течение, с трудом выбираюсь на берег. С моей отяжелевшей телогрейки льется вода. На мое счастье, когда меня сбросило в реку, мы находились близко к берегу.

Я бегу вниз, выбираю спокойное место и кричу, машу руками. На одном из кунгасов заметили меня, приближаются к берегу. С помощью нашего молодого экспедиционного геолога Андрея Горелышева забираюсь на кунгас.

— Хорош лоцман! — смеется он, оглядывая меня.

От холода у меня зуб на зуб не попадает. Чтобы согреться, энергично работаю кормовым веслом.

«Как-то плывет моя команда без лоцмана», — мелькает тревожная мысль.

В первой же заводи ниже порогов мы причаливаем около группы кунгасов, среди которых я нахожу свой.

— Мы так беспокоились за вас, — радуется Наташа, увидев меня.

— Это я виноват, — мрачно бурчит Мика, — зазевался и не удержал весло…

— А как вы доплыли без горе-лоцмана? — смеюсь я.

— Кунгас вел твердой рукой Александр. Ваня Ушаков встал на свой покинутый пост, Наташа с Верой тоже помогали, — рапортует, уже улыбаясь, Мика. — Решили здесь ночевать и ждать вас.

Уже вечереет. Почти вровень с берегом река стремительно катит мутные желтые воды. Солнце скрывается за зубчатыми высокими горами, и лишь розовый отсвет вечерней зари играет на вершинах, покрытых пятнами снега.

Подплывают кунгасы Цареградского, Степана Дуракова, Раковского.

— Что вы наделали! Оборвали своим кунгасом единственную лодку, которую мы пытались сплавить на веревке ниже порогов, — говорит мне недовольно Сергей. — В случае аварии что мы будем делать без лодки?»

Причаливает еще кунгас. На нем много народу. Подходит расстроенная Васильевна.

— Накормили бы мы рыб, если бы не Митя Чистых с, ребятами. Четыре раза к нам подплывали аварийщики, но их все проносило мимо. Только на пятый раз сумели они нас снять. А кунгас и все добро утонуло, — жалуется она.

— Ну, не все, Васильевна! Мы часть твоего добра в реке выловили, часть на берегу нашли, — говорят ребята, сдавая хозяйке мокрые тюки и чемоданы.

— А где аварийная команда? — тревожно спрашивает Степан.

— Собирались плыть прямо на лодке за нами через пороги, — отвечает Старостин.

— Вот лихачи! — возмущается Сергей.

— Лодка, лодка перевернутая плывет! И на ней люди! — закричали кругом.

Посредине реки на перевернутой лодке плывут, распластавшись, два человека. Один лежит без движения, другой бьет руками и ногами по воде.

— Молодец Чистых, греется! А что Иван без движения лежит? — раздаются голоса.

— Кто ближе, подгребайтесь к ним. Спасайте ребят! — кричит Степан и бросается к своему кунгасу.

Быстро отделяются от берега три кунгаса и, сильно работая веслами, скрываются за поворотом реки.

— Спасут или нет? — нервничая, спрашивает всех Наташа.

— На кунгасах догонят, снимут ребят, — уверяет Мика.

Поздно ночью около соседнего костра слышу вопрос:

— Ну, что, Степан, удалось спасти ребят?

— Спасли только Дмитрия Чистых, а Иван Белов утонул. Догнали мы их километров через пять, бросили веревку, на ней подтянули Чистых. Бросили Ивану. А он у самого кунгаса выпустил веревку. Конечно, сразу исчез в воде. Больше его не видели.

— Неужели никак нельзя было их спасти? — недоумевает Наташа. При свете костра ее широко раскрытые глаза кажутся черными, на лице глубокая скорбь.

Все сидят, опустив головы, с виноватым видом, хотя каждый из них только что, рискуя собственной жизнью, спасал товарищей. Егоров, насупившись, подозрительно трет глаза. Иван Белов был его закадычным другом.

Вдруг, закрыв лицо руками, Наташа бежит, спотыкаясь, в свою палатку. Долго слышны ее приглушенные всхлипывания.

Мы молча сидим у костра.

— Жаль парня! А все лихачество. Не слушают, когда предупреждают… — грустно говорит Дураков.

— Мы думали, что проплывем на своей лодке! Разве мы знали, что такие пороги! — оправдывается Чистых. Слышно, как у него стучат зубы.