Да, теперь я понимаю всё. Это произошло, когда он последний раз вернулся из Эфиопии. Он нашел неизвестную мне женщину в монастыре; оба они знали, что умирают от одной и той же болезни. Только потом я поняла, что значит стоявшее на его рабочем столе фото беременной эфиопки, чей портрет он просил меня написать. В прощальном письме он просил положить этот портрет ему в гроб.

После вскрытия я узнала, что ему была сделана вазэктомия. Я отыскала уролога, который сказал мне, что операция была произведена перед самым нашим венчанием. Он вспомнил разговор с Андре, занесенную в карточку причину операции. Андре признался ему, что у него не было отношений ни с одной женщиной, кроме как в юности, а теперь, под старость надумав жениться, он не хочет, чтоб я оставила свое искусство ради воспитания детей.

– Необязательно нужны дети, чтобы брак был счастливым, – сказал он врачу. – Думаю, иногда они даже мешают счастью.

– Вы спрашивали, что она думает о вазэктомии? – спросил врач.

– Нет нужды специально консультировался с ней. Вы понимаем друг друга и без этих тривиальных дискуссий. Ей известно, что она для меня значит и как я люблю ее искусство, но не ее врачебную профессию, которая крадет у нее время, отрывает от живописи. По возрасту она могла бы быть мне дочерью, но, как видите, не в годах дело. Количество спермы, как вы сказали, в норме, поэтому я хочу сделать вазэктомию.

Мастер словесной эквилибристики, он представил врачу целый трактат о том, что искусство непреходяще, а жизнь бренна, и склонил его на свою сторону. Передал ему суть наших разговоров об искусстве и внушил, будто я желаю, чтоб он подвергся операции. Может, и в этом была часть правды – мне хотелось поверить в это.

После их смерти я много недель смотрела на себя в зеркало и не могла понять, почему он меня избрал и почему не рассказал мне все при жизни. В уме блуждали странные, неясные ответы, и тогда я впервые поняла, что как в разбитом зеркале осколки стекла искажают лицо, так и неосуществленная любовь Андре исказила мою жизнь. Думал ли он когда-нибудь о том, как все это на меня подействует?

В душевной агонии я обрезала себе волосы – очень коротко и неровно, а зеркало смеялось над тем, как я выгляжу.

В его дневнике ощутимы угрызения совести – не знаю, из-за нашего ли брака, из-за того ли, что он не начал искать Дельту раньше, а может, из-за дочери, которая живет где-то на свете.

Это была исповедь перед последним причастием – не духовнику и не Богу, а грешному человеку – женщине, которая несла бремя своих грехов и сомнений, искала душевного облегчения и хотела его понять и простить. Он часто говорил, что я ангел, посланный ему в жизни. Так он себя со мной и вел.

Бог и моя покровительница, святая Параскева, были со мной, когда я открыла его тайну. Не знаю, что бы я делала, если б их не было.

Тоска, разочарование, уязвленная гордость, гнев, ревность, боль открывшейся истины мучали меня. Больше всего – тоска.

Я долго не могла плакать. Как детектив, искала признаки измены во всех произведениях искусства, привезенных им из путешествий по разным уголкам Африки. Все ценные предметы старины стали моими врагами. Злодеи, сообщники, они смеялись над моей наивностью – только потому, что знали их тайну. А ведь еще недавно красота этих вещей приводила меня в восторг.

Я долго слышала во сне шум, скрежет дверей, эфиопскую речь, которая меня пугала. Темные деревянные и металлические маски, казалось, таят опасность – точно в них бормотали, готовые выскочить, духи. Костюмы спускались со стен, бродили по верандам и мрачным коридорам. Тогда я впервые поверила, что нас навещают духи умерших.

Я спрашивала себя: то ли потеря мужа наполнила мою жизнь страхом и неизвестностью, то ли что-то другое? Депрессия была скрытая, непроявленная – преобладал страх, а не слезы. Страх, который деформирует реальность, превращая ее в опасный кошмар.

Именно тогда я вступила в переписку с матушкой Иеремией. Она почувствовала мое смущение и болезненность моих реакций. Умная женщина, а теперь, когда я знаю ее лично, верю, что и ясновидящая, она давно знала истину, которую я только что открыла. Ей была известна сложная роль, выпавшая мне после их смерти, – и она хотела мне помочь.

Она каждый день молилась за меня и меня направляла к молитве. Писала, что молится и за свою душу – так как позволила похоронить их в монастыре.

Отчего вы вдруг взволновались, почти встревожились? У вас даже руки дрожат, пальцы нервозно ищут на столе клавиши, словно наигрывают возникшую внезапно мелодию. Вас бросило в жар, а на дворе прохладно. Если вам нездоровится, не держите меня в неизвестности.

Колокольчики на террасе зазвонили сильней. Ветер усилился, вот-вот пойдет дождь. Надвигается гроза, этот ветер можно узнать по звуку – он рвет и вздымает воздух, точно играет своей силой и нашей судьбой. Вы слышите голоса в этом пронзительном звуке, или только я их слышу, потому что они предназначены именно мне? Не покидайте меня – мне страшно одной.