Моя врачебная практика частично была связана с детьми, которые страдали неизлечимой формой рака. Они ожидали смерти. Это было специальное отделение, где медицинский персонал готовил их к уходу из жизни и лекарствами облегчал страдания. «Не умирать от боли» – таков был девиз программы. Введение наркотиков было ее элементом. Семьи получали индивидуальную и групповую терапевтическую поддержку. Важнее всего была групповая терапия. Присутствующие утешали друг друга, рассказывали о своих детях, пытаясь вместе ослабить боль надвигавшейся утраты. Даже когда смертельная болезнь была скоротечна, безутешное горе становилось угрожающим стрессом для большинства родителей. Неизбежная трагедия влекла за собой еще одну беду: год терапии в ряде случаев стоил очень дорого. В команде были сотрудники, помогавшие семьям больных решить и эту проблему.

Родители и маленькие пациенты просили, чтобы я писала их портреты. Это еще больше сближало меня с детьми. Это были дети с окончательными летальными диагнозами, в преддверии смерти. Почти все умирали в течение трех месяцев. Я спешила, а смерть опережала движения моей руки по холсту. Все матери хотели, чтоб у них остался портрет ребенка на память. А некоторые хотели и сами присутствовать на портрете. А эти маленькие ангелы позировали так, словно собирались жить вечно. Может быть, увидев себя на холсте, они переставали видеть смерть.

Дети привыкли к тому, что у них нет волос. Одевались так, словно каждый день им предстояли концерты и вечера. К ним приезжали известные спортсмены и актеры, выполняли их предсмертные желания. Ребятишкам устраивали и экскурсии, которые до болезни родители не могли им предложить. Целыми днями они обсуждали приятные события, словно хотели сохранить эту радость на всю жизнь. Я не слышала их плача, не видела страха перед болезнью, которая с каждой секундой отнимала у них силы. Я не могу описать реакции детей, которые знают, что приближается конец. Они были набожней, чем другие дети, хотели разговаривать со своими единоверцами. Возможно, болезнь подготовила их к этому. Я скрывала слезы – мне было стыдно, что дети принимают смерть как нормальное явление.

Обритые наголо, поначалу все они казались мне похожими друг на друга. Некоторые носили платки в виде тюрбанов и этим напоминали детей Эфиопии. Они верили в ангелов, у каждого ребенка был свой ангел. Не говорили о смерти, не обнаруживали усиливающейся депрессии. Утешали родителей и нас, тех, кто ухаживал за ними. Выглядели улыбчивыми и счастливыми. Смотрели по телевизору свои любимые программы. Спортсмены и кинозвезды оставляли им на память автографы. Им мал о было нужно для счастья. До самого конца всюду слышался их смех. Улыбка была у них на устах, когда они, получив укол морфия, покидали этот мир. Горько, когда ты, врач, поутру видишь пустую кровать и знаешь, что скоро ее займет еще одно юное живое существо, обреченное на смерть.

Я научилась у них трезво воспринимать болезнь и смерть, не пугаться, ибо и у меня есть свой ангел из детской мечты.

Однажды вечером у меня нарушилось ощущение времени. Еще один ребенок умер, я была эмоционально переутомлена и заснула. Не знаю, сколько я спала. Когда проснулась, было мало света – не то сумерки, не то ранняя заря. Я не понимала, где нахожусь. Начала писать, спеша окончить портрет умершего ребенка, и посмотрела на часы. Десять, но вокруг темно. Меня охватил дотоле неведомый страх. Где солнце, где свет? – спрашивала я в тревоге. Или это конец света, пришла смерть? Всё во мраке! Зазвонил телефон. Мать ребенка благодарила меня, что я облегчила последние дни ее сыну.

– Он умер спокойно. Знаю, что он с Христом, – сказала она тихо. – Верой Бог готовит нас к последнему дню на земле. Простите, что тревожу вас так поздно! Я слышу боль в вашем голосе. Да хранит вас Бог.

– Завтра вечером я принесу вам портрет сына, – ответила я. – Сейчас я как раз над ним работаю и переживаю необычные состояния. Может быть, он нынче вечером меня посетил. Говорят, первые сорок дней дух витает везде, где бывал, среди всех, кого встречал в жизни.

– Я этого не знала, – сказала мать, приглушенно всхлипывая. – Может быть, он и меня посетит?

Я не знала, что происходит с душой в первые сорок дней после смерти, когда мы сильнее всего скорбим. Мне объяснила это игуменья в Эфиопии. После кончины одной монахини она сказала мне: «Души будут нас посещать в течение этих сорока дней до перехода в царство небесное. Надо молиться и каждый день читать несколько псалмов из Священного Писания за наших упокоившихся».

Я пришла в себя, даже посмеялась над тем, что пережила. Но все еще задаюсь вопросом, в чем причина той дезориентации во времени и пространстве, которую я испытала. Буду разговаривать со своими дорогими матушками-игуменьями. Напишу им. Хотя они и так все знают.

Вскоре после этого я у себя дома впала в кошмарное состояние. До сих пор не знаю, было это со мной наяву или во сне. Как будто близость смерти возвратила меня к новой жизни. Как будто смерть невинных детей каким-то непостижимым образом стала моей спутницей и освобождением. Видения, явившиеся мне, голоса, что я слышала, не лишали меня покоя, хотя неизменно пугали. Не из-за того, что я видела, а от сознания того, что это случилось со мной именно тогда, когда я столкнулась со смертью маленького пациента. Разговор с его матерью был реален. И я действительно пришла домой, оказалась дома после кошмарного вихря. Нереально только то, что я вообще не помню, как добралась от больницы до дома. Кто-то или что-то стер из моей головы часть пути. Словно что-то меня унесло в сон, а потом выпустило в будущее – ибо прежде, чем кончилось сомнамбулическое состояние, видение прервал голос отца. Я вернулась в реальность: все предметы в спальне были на месте, даже ваза на столе, из которой утром, перед уходом на работу, я убрала увядшие цветы. Я несколько раз закрыла глаза, все осталось по-прежнему.

Когда я уходила из амбулатории, в приемном отделении мне передали билет на «Аиду» в Чикаго. Взбудораженная, я прочла имена исполнителей. Одна певица была из Африки, из Аддис-Абебы, но она была много старше и исполняла второстепенную роль. Главную партию пела румынка.

Нигде не было ее имени.

– Не теряй надежды, – сказал отец, – следуй своему сну, он многое предвещает. Разузнай, кто в этом году в мире поет Аиду. Мы поедем с тобой.

«Аиду» давали во многих городах мира. Я все думала, как я ее найду, ведь у меня не было точных сведений. Может быть, она поет в какой-то другой опере? Я понимала смысл своих снов. Надо найти в них символы, которые помогут разгадать этот запутанный жизненный ребус.