Когда в Чикаго выпал первый снег, я полетела в Лос-Анджелес. В этом городе масса талантливых людей бредит славой и удачей, карьерой в кино, но это и город разочарований для многих – тех, кто, гонясь за суетной жизнью, безуспешно плывет за «Оскаром» по карнавальной голливудской реке. Упование на удачу – их единственная молитва. Этот город элегантно одетых, красивых, но бездушных существ больше меня не привлекал. Лишь немногие, самые одаренные люди помогали здесь тем, кто в беде. Я удивлялась им, сумевшим не опуститься душой.

В раннем детстве во время рождественских праздников и Богоявления я ждала, что ангелы явятся мне в белизне и свете, воплощенном в веселых снежинках. В ту пору зима казалась волшебством, и мнилось, что возможно все. Я каталась на лыжах, а снежинки нежно меня целовали. Я думала: когда же в небе грянет ангельская песнь и можно будет увидеть ангелов? Когда они предстанут наяву, а не во сне? Эти мысли вносили в повседневную жизнь молитвенный покой, мечта окрыляла их любовью. Сердце чуть не лопалось от счастья в ожидании, что ангелы вот-вот явятся и произойдет что-то неведомое и прекрасное.

Позже ответ пришел с земли. Все, что со мной происходило, малое и большое, все, чему я научилась и что постигла, было предопределено. Я должна была научиться дышать, страдать, бояться, плакать, быть счастливой, оставаться живой, как бы ни было тяжело. Я поняла, что ангельский мир – убежище, а вовсе не судия, который отнимает у нас красоту активного бытия, данного нам всего один-единственный раз. Ангельский мир не лишает нас в жизни ощущения беспредельной свободы. Не лишает ощущения безграничной красоты, если у нас есть сила и воля не делать того, что ограничит нашу свободу своей бессмысленностью или бесполезностью.

Бескрайнее, непознаваемое пространство психики полнилось знанием через веру. Я повторяла себе: если б я могла удерживать в себе это знание и веру ежедневно, неколебимо, что бы ни происходило в прошлом и настоящем, тогда бы все мои страхи и одиночество исчезли. Я ощутила бы вечную любовь Христа, а через нее весь мир заключил бы меня в свои объятия.

Сегодня в Чикаго шел снег. До самого вылета в Лос-Анджелес белые хлопья заполняли пространство; не было видно неба, и мне вспомнились те детские желания. На душе было спокойно, словно я вновь оказалась в белом мире детства, и я впервые поняла, как важно не потерять детскую искренность. Когда мы теряем ее, гонимые разными ветрами, часто и по своему недомыслию, мы утрачиваем ощущение любви, питающей мир. Вместо чувства радости превращаемся в чувство тоски.

Несколько звездочек проглянуло и мерцало в трепете ночного воздуха над известным всему миру городом. Меня ждали воспоминания, но они не ранили душу. Страх неизвестности исчез.

В зрелые годы, после бесед с подвижниками молитвы, я кое-что поняла. Мы рождаемся с телом и органами, с кровью, которая нас питает, и скелетом, обтянутым кожей. Мы живем рядом со смертью, данной нам в страхе и опыте, с одной стороны, но и с предчувствием духовной вечности – с другой. На пути возвращения и повторяемого исхода мы становимся тем, чем были, – бесстрастной монадой, обогащенной опытом чувственного переживания мира и космоса. Наша ограниченность очевидна, но горькое сознание этого перекрыто ощущением красоты, в которую облечена жизнь. На пути через жизнь мы растем, учимся понимать людей, ибо абсолютно не можем ни изменить их, ни спасти, точно так же, как не можем изменить и спасти себя.

Ненад жил сегодняшним днем – отвоевывая его у времени, чтобы успеть пожить, пока тело не обратилось в пепел и прах земной. Он считал, что жить полной жизнью – значит брать от жизни все, что приносит удовольствие, ибо со смертью и душа – он, правда, в нее не верил – превратится в ничто. Кончалось рабочее время, и начинался культ развлечений – празднование без праздника: пьянство, азартные игры, красивые женщины, мягкие наркотические стимуляторы заполняли пустоту, которой он не осознавал. Божественное мироустройство и космический порядок он считал чем-то отжившим, поэтому было дозволено все, без ограничений. Вожделеющее тело легко находило в этом городе все что заблагорассудится.

Стремясь оправдать свой образ жизни, человек часто доходит до душевного упадка, отрицания Бога, ценностей и чувства долга – особенно если он богат и удачлив. В этом городе похоти и развлечений, где превыше всего ценятся титулы и деньги, все толкуют законы морали на свой лад. Я думала о Ненаде – о двух его жизнях, которые шли вразрез одна с другой.

Всё в руках Всевышнего. Все слышат шепот спасения, но лишь избранные следуют его учению и отзываются на призыв стать его апостолами на земле. Ненад услышал и отозвался. Духовный человек победил в нем все страсти, сосредоточенные в одной: победил страх смерти. Первый шаг Ненада к открытию смысла бытия стал его преображением – он понял, что только Бог придает высший смысл жизни, вводит нас в литургическую небесно-земную общность. Душа бессмертна, ее духовная энергия нематериальна и не может быть уничтожена, поэтому открытие вечной истины любви ведет к успокоению.

Я хотела зайти в старый, известный сербский ресторан, где бывали многие актеры (о нем рассказывал мне Андре и писал Ненад). В район, где когда-то жила, я заходить не стала. Он отличался от остальной части города. Здесь были сплошь роскошные большие дома с садами и бассейнами, ощущался аромат Тихого океана. Везде были знаки преуспеяния тех, чье богатство перехлестывало через край.

Этот город, который многие мечтают увидеть, сегодня казался мне узилищем греха, где воздух отравлен и испоганен. Небо затянуто фиолетово-серой мглой – она крадет совесть, сердца обращает в камень. Слово «Голливуд» начертано громадными буквами под беззвездным небесным сводом. Что заметно на улицах, что написано на лицах? Загнанная в зрачки, затаилась юность – судьба ее висела на тонкой ниточке мечты. Мечта была единственным оазисом, удаленным от сплетения автострад, нависавших одна над другой. Малейшее землетрясение разрушило бы эту конструкцию как карточный домик. Так иссякли здесь многие жизни. Все было дозволено в этом городе, кроме объявленных устаревшими указателей пути. Прошлому места нет – в царстве прогресса есть только настоящее. Законом стал излюбленный лозунг реформаторов: мы передовой город, свободный от угрызений совести.

Как замужнюю женщину известие о первой измене, еще недавно меня, перемолотую отчаянием, поглотил этот омут и бросил на дно. Впрочем, все было скрыто от глаз посторонних, известно только мне. Но вот я соприкоснулась с теплом и добросердечием монахинь. Два противоположных мира, подумала я, существуют на земле. Один обещает самонадеянное наслаждение всем земным, душевные бури, эротику обыденной жизни. Другой – богобоязненным смиренномудрием, терпением и скромностью отрицает необлагороженные страсти плоти и в поисках прекрасного обращает взгляд лишь к Богу, к вечной любви Творца. Нигде противостояние двух миров не ощущается так, как в этом городе.

Сегодняшняя поездка объяснила мне, почему Ненад вдруг бросил врачебную практику, вернулся на родину, на любимый Дунай, и стал жить на баркасе в устье Савы. Качаясь на волнах, он созерцал ежедневное рождение зари и ускоренный трепет птичьих крыльев перед заходом солнца. Это его успокаивало. Иногда ему, отравленному алкоголем, мерещилось, что я рядом с ним. Он с нетерпением ждал полнолуния: лишь тогда, словно под гипнозом, он ощущал мое присутствие. Видел испуганные темные глаза, белизну лица, гладил мои светлые волосы. Только при полной луне видение было реальным. Удивительно, но это возвращало ему сон.

Потом начались кошмары, о которых он не хотел говорить. Он стал поститься. Ушел в себя и, как помешанный, беседовал только с рекой. Природа была для него единственным подлинным миром, оазисом. Он воспринимал ее как сюрреальную галактику, прибежище в разбросанном архипелаге, где никто не мог его найти. До тех пор, пока ему не стало тесно под солнечным диском со всеми его закатами и восходами. Он задыхался, не хватало воздуха, по крайней мере так ему казалось. Так продолжалось, пока он не начал искать исцеления в сербских монастырях. Здесь наконец он понял, что успокоение – и смысл жизни, которого он искал, – может дать лишь приверженность Христу, возвращение к православию предков. Безбожие вело в пропасть гедонизма, к мнимой близости без любви, к оргиям, после которых он ненавидел себя еще больше. В борьбе внутреннего ада и гармонии, познанной в монастырях, он выстоял, избрав аскетическую жизнь монаха. Прошлое исчезало в молитвах, сквозь тени тьмы проник вечный свет.

Ненад сумел вырваться из западни похитителя душ, и вот, впервые став свободным, он услышал в себе голос Христа.