Вряд ли можно сказать, что встреча Трегубца и Скосарева походила на встречу двух старых друзей, трудно было бы назвать ее радушной и безоблачной. Но, так или иначе, она произошла. И после некоторых прелиминариев, в которые, по обыкновению сотрудников правоохранительных органов, входили угрозы, запугивание и даже физическое воздействие (вполне безобидное: ведь, право слово, несколько ударов по почкам и печени трудно назвать травмами), Скосарев и Трегубец нашли-таки общий язык.

— Значит, он должен позвонить, — уточнял Василий Семенович.

— Да, по крайней мере, он обещался.

— В каком случае?

— Ну, тогда, когда все будет сделано, когда он будет, так сказать, возвращаться.

— А вы уверены в том, что он будет возвращаться?

— А что ему там делать? Да и потом Виталька-то — друг, он его не подведет. Он мне вообще показался человеком порядочным. Как сказать, не то, что… В общем, лохом. Такие не финтят. На него разок надави — из него мармелад потечет.

— Мармелад, говорите, — усмехнулся Василий Семенович. — Что-то не заметно. Пока этот мармеладный мальчик весьма успешно избегал всех ловушек, и моих, и со стороны ваших новых друзей. Вот, кстати, опишите мне их поподробней. На кого они были похожи: это что, просто бандюки?

— Нет, бандюков я знаю, на бандюков они не похожи. Это что-то серьезнее. Я сперва подумал, что кто-то из ваших.

— Ну, эту мысль мы отставим как необоснованную.

— Вот. Потом думал, может, ФСБ? Тоже вроде не похожи. Но ребята серьезные.

— В том, что они серьезные, я уже успел убедиться. Но все-таки поконкретнее: что вам, как профессионалу, показалось? Алексей, подумайте, напрягите память.

— Ну… — задумался Скосарев. — Так я бы сказал: из какой-то структуры.

— Поконкретней.

— Ну, там, не знаю, служба безопасности чего-нибудь, банка или что-то в этом духе.

— Представиться они, конечно, не представились.

— Нет, вот карточку дали с телефоном.

— Это любопытно. Карточку сохранили?

— Конечно. Вот она. — И Алексей протянул Трегубцу маленький картонный квадратик, врученный ему когда-то Шутовым.

— Угу, — улыбнулся Василий Семенович, — один номер. Хорошо. Я думаю, вам он больше не понадобится, а потому я у вас его изымаю.

— Конечно, конечно берите, — Скосарев поспешно вложил в руку Трегубца визитку.

— Взамен я вам оставлю собственный телефончик. Здесь, как вы видите, указаны и имя, и фамилия, и даже отчество. Как только Сорин свяжется с вами, немедленно звоните. Это в ваших же интересах: сами понимаете, ваши новые друзья вряд ли оставят вас в покос. И только я, запомните, только я смогу избавить вас от неприятностей.

— Да я понимаю, — сказал Скосарев убитым голосом.

— Ну вот. А потому вести двойную игру, финтить, исчезать — не в ваших интересах.

— Да понял, понял, — совсем убито произнес Алексей.

— Да не кручиньтесь так. Работайте в своей таможне, получайте маленькое довольствие, копите на старость. Если они появятся до того, как Сорин наберет ваш номер, тоже позвоните мне. А главное — не врите. Спросят о Токареве, скажите: не знаете, где он, скажите, что не связывались. Спросят о Сорине, хотя вряд ли, но тем не менее отвечайте честно, что еще не звонил. Но сразу же после этого — сразу же — связывайтесь со мной.

— Да я что, я с дорогой душой, — проговорил Скосарев.

— Можно даже без души, но срочно, — прервал его Трегубец. — Засим не смею вас больше задерживать. Позвольте откланяться.

— А чаю, коньяку? — неожиданно превратившись в радушного хозяина, забормотал Скосарев.

— Нет-нет, в другой раз. Счастливо оставаться. — И Трегубец покинул квартиру таможенника.

«Итак, — говорил он сам себе по дороге домой, — Сорин в Лондоне, Сорин с картинами. Обратится он к — как его? — а, Илья Андреевич Кошенов, Кошенову. Однако эти бравые хлопцы, что сели на хвост моему таможеннику, почему-то не спрашивали его о том, к кому порекомендовал обратиться журналисту мой молодой друг из «Шереметьево». Следовательно? Следовательно, они прекрасно знали имя этого человека. Из чего вытекает, что их начальник либо знаком с Ильей Андреевичем Кошеновым, либо? Либо просто с ним заодно. Это маловероятно. Тогда заодно с ними был бы Скосарев. Похоже, произошла накладка. Мир довольно узок, и Скосарев знал Кошенова по одним делам, а неведомый мне пока друг нашего генерала — по другим. Так или иначе, все замыкается на нем. Надо попытаться без шума выяснить, кто такой Илья Андреевич Кошенов и как зовут его ближайших соратников по нелегкому делу торговли предметами антиквариата. Сорин, конечно, вряд ли вернется в Москву: что ему тут делать? Если сделка состоится, безопаснее оставаться на Западе. Но он-то меня мало интересует. В конечном итоге, он фигура случайная и отчасти даже симпатичная: ловко этому мальчишке удается избегать неприятностей. А вот тот, кто так активно ищет незадачливого антиквара, это акула покрупнее. Поймать его — значит прищемить хвост генералу, что само по себе приятно, — Трегубец улыбнулся. — Полетит Полозков, а с ним и дражайший Николай Николаевич Ковалев отправится на законный отдых. Торжеством всеобщей справедливости назвать это сложно, но свою должность я опять получу, а там, глядишь, что-нибудь еще сделаем, столь же добротное и полезное. Значит, первое — это ориентировка на Кошенова. Попробуем-ка позвонить». И, зайдя в ближайшую телефонную будку, Трегубец по памяти набрал семь цифр хорошо знакомого ему номера.

— Дмитрий Владимирович? — сказал он, когда на том конце подняли трубку.

— Слушаю, — произнес сухой бесцветный голос.

— Это некто Василий Семенович. Помните такого?

— Василий Семенович, какими судьбами? — так же монотонно продолжил неведомый собеседник.

— Да вот, решил, знаете, справиться о здоровье. Как себя чувствуете?

— Погода не жалует, голова побаливает, мигрени мучают.

— Знаю радикальное средство, — произнес Трегубец.

— И я знаю, — ответил Дмитрий Владимирович. — Так оно ж денег стоит.

— А вот как раз могу поспособствовать. Не желаете ли полечиться?

— Когда?

— Да хоть сегодня, — предложил Трегубец.

— Только что-нибудь тихое, — попросил Дмитрий Владимирович.

— Несомненно. Напротив «Славы Зайцева», знаете?

— «Слобода»? — полувопросительно полуутвердительно сказал Дмитрий Владимирович.

— Она, она, голубушка, — подтвердил Трегубец. — Часиков в восемь.

— Договорились, — после некоторой паузы ответил его собеседник.

Звали его Дмитрий Владимирович Пакин, и занимал он должность заместителя начальника аналитического отдела в одном из управлений службы федеральной безопасности. Собственно, занимал он эту должность уже лет пятнадцать-двадцать, и с той поры его учреждение успело сменить множество названий, а Дмитрий Владимирович так и оставался неприметным, но очень важным винтиком в этой странной, то разваливающейся, то укрупняющейся машине. Чин он имел небольшой, майорский, однако значимость и осведомленность его в определенных делах была ничуть не меньше, чем у какого-нибудь генерала или даже генерал-лейтенанта. В давние времена Трегубцу приходилось несколько раз помогать Пакину, и потому он не особенно мучился, обращаясь к представителю конкурирующей фирмы за консультацией. Вообще, разговоры о ненависти милицейских структур и структур безопасности в достаточной степени преувеличены авторами детективов, сценаристами приключенческих фильмов. И среди тех и среди других встречаются как приличные, так и неприличные люди. И среди тех и среди других неожиданно заводятся и враги, и союзники. А к последним, пожалуй, и относились Василий Семенович и Дмитрий Владимирович. Именно поэтому встреча обещала быть не только информативной для Трегубца, но даже приятной.

Василий Семенович успел доехать домой, переодеться в бывший когда-то выходным темно-коричневый чешский костюм, рубашку и галстук, подаренный ему на пятидесятипятилетие сотрудниками, положил в кошелек заначку из двух пятисотрублевых бумажек, натянул плащ и потрусил в метро, рассчитав время так, чтобы приехать на станцию «Проспект Мира» без пятнадцати восемь. Без пяти он уже стоял во дворике напротив «Дома моды Славы Зайцева», у маленькой деревянной двери, ведущей в подвал, и ожидал своего знакомца.

Тот появился вовремя. Это был щуплый, безвозрастный человек в дешевой турецкой кожаной куртке, надетой поверх такого же недорогого костюма, в кожаной кепке на лысеющей узкой голове, с видавшим виды кожаным портфельчиком в руках.

— Здесь тихо? — спросил он вместо приветствия.

— В самый раз, — ответил Василий Семенович.

Они спустились в ресторан. Непонятно, что имел в виду Василий Семенович, утверждая, что в зале тихо, поскольку первое, что услышали приятели, войдя туда, — рев электрооргана и классический, чуть с хрипотцой голос, словно созданный для блатного шансона. Однако Дмитрия Владимировича это почему-то не смутило.

— Ну, как? — спросил его Трегубец.

— Отлично, — ответил Пакин.

Провожаемые невысоким полноватым официантом с круглым крестьянским лицом, они прошли к дальнему от входа столику, огороженному от основного зала невысокой фанерной перегородкой, усевшись друг напротив друга, принялись внимательно изучать меню.

— Сам-то здесь когда-нибудь ел? — спросил Пакин.

— Пару раз, — ответил Трегубец.

— Вкусно?

— Нормально.

Изучение меню заняло минуты две, от силы три. Они подозвали все того же хлопца, заказали пол-литра водки, две ухи по-монастырски, свинину на косточке и бутылку «Боржоми».

— Говорят, ты опять набедокурил, — сказал Дмитрий Владимирович, глядя бесцветными глазами в лицо Трегубцу.

— Такой уж характер, — рассмеялся Василий Семенович. — Никак не могу начальству угодить. Вот из кожи вон лезу — ан не получается!

— В наши-то лета поосторожнее надо быть, — ответил Пакин.

— Надо бы, надо, — сокрушенно покачал головой Трегубец. — Взял бы в ученики!

— Хлопот с тобой много, — парировал Дмитрий Владимирович.

— Ну что, полечимся? — предложил Василий Семенович, разливая по рюмкам беленькую.

— Дай бог, не последняя, — так же не интонируя произнес Пакин и опрокинул рюмку в глотку.

— У-гу, — кивнул Трегубец и отправил в свою положенные пятьдесят граммов.

— Ну что, подождем горячего или сразу о делах побеседуем? — хмуро спросил Пакин.

— Да как скажешь, Дмитрий Владимирович. По мне — все одно.

— Ну, тогда, чтобы аппетита не портить, давай сразу закруглимся. Зачем звал?

— Да вот, понимаешь, — начал Трегубец, — копал я тут одну историю, не так тебе интересную…

— Понял, без подробностей, — поторопил Пакин.

— Я и говорю. Копал, значит, историю, и всплыл там один персонаж, очень, понимаешь, интересный мне персонаж, я бы даже сказал, нужный. Да вот беда: подобраться к нему без твоей помощи я никак не сумею.

— Что, обессилила доблестная милиция?

— Милиция-то не обессилила, да человечек этот не в моей юрисдикции.

— То есть?

— А что и слышишь. Проживает он, понимаешь, в славном городе Лондоне, а от меня это ой как далеко. Не по средствам мне путешествия.

— Считаешь, мне по средствам?

— Я, Дмитрий Владимирович, в твой карман не лезу, авуаров, так сказать, твоих считать не буду. Но вот, мне кажется, тебе точно по средствам узнать о человечке моем.

— Имя, фамилия, — произнес Пакин.

— Записывать, конечно, ничего не будешь?

— Удивляюсь я тебе, Василий Семенович. При моей профессии что-то записывать?

— Кошенов Илья Андреевич. Не попадалось тебе такое имя?

— Кошенов, — повторил Пакин и пожевал губами. — Почему же заинтересовал тебя этот господин?

— Сам же просил без подробностей, — отозвался Трегубец. — Так, случайно возник в поле зрения. Меня, собственно, не столько он сам интересует, сколько его друзья и знакомые. Из серьезных, конечно.

— Ну, так, — начал Пакин. — Илья Андреевич — человек серьезный. Филантропией и чем-либо в этом духе не занимается. Однако и в вашей тусклой уголовке не замечен. Это наш клиент, правда, бывший.

— Поясни, Дмитрий Владимирович.

— Ну, на этой территории: валюта, в особо крупных, замечу, иконы, живопись, предметы старины. Да, еще заметная деталь: профессиональный игрок.

— Катала? — удивился Трегубец.

— Нет, не катала, просто профи. Любил, знаешь ли, пулю по серьезному расписать.

— Что же вы его, такого серьезного, выпустили?

— А как было не выпустить! Выезжал он официально, с выставкой из его собрания. Ну, а что не вернулся, так знаешь: в Европе за руку удержать трудно.

— И ваши зонтики знаменитые не помогли? — улыбнулся Василий Семенович.

— Ах, брось. Начитался детективных романов. Этим не мы, этим Болгария занималась. А Илья Андреевич твой — человек для зонтиков никчемный.

— Что-нибудь еще добавить можешь, Дмитрий Владимирович?

— Да добавлять можно хоть целый час, но я, по старости своей, уж и не упомню ничего.

— Ну-ну, не прибедняйся.

— Здесь в его окружении были в основном люди искусства — это точно не твой профиль. Кинорежиссеры, литераторы, драматурги: друзья, так сказать, и клиентура.

— Ну, а «деловые»?

— Попадались, конечно. Чтобы какого-нибудь Рубенса купить, большие деньги нужны.

— Неужто уж Рубенса? — удивился Василий Семенович.

— Ах, всяко бывало, всяко бывало, — выдохнул Пакин. — Налей-ка еще по одной.

Они снова выпили, и Пакин продолжал:

— Что с ним теперь — точно навскидку сказать не возьмусь. Но если дашь мне денька три — попытаюсь нарыть для тебя что-нибудь занятное.

— То есть контакты с родиной не исключены?

— Не только не исключены, а почти официально зарегистрированы.

— Поясни, — попросил Трегубец.

— Да он соучредитель одной из московских фирм, теневой, конечно. И занимаются они его любимым делом: антикварной торговлей, изготовлением копийной мебели. Насчет прибыли этой фирмы не скажу, сам не интересовался. Но дело законное, по всем бумагам проходит.

— Выходит, и в Москве он бывает?

— Редко, в последнее время редко. Да что тебе в нем?

— Да видишь ли, фигурант один мой с ним связался, да и попал как кур в ощип, потому что ходы к Илье Андреевичу не только у моего фигуранта были, а и у какого-то человека посерьезней, каковой за подопечным моим активнейшую охоту устроил. Вот я и хочу выяснить, кто же этот таинственный инкогнито, что с такой легкостью убийц наряжает, и нет от него ни в Москве, ни в Петербурге, ни за кордоном никакого спасения.

— Ну, — ответил Пакин, — таких сейчас хоть пруд пруди.

— Не скажи, тут интерес особый, с искусством связанный.

— Это уже теплее, — сказал Дмитрий Владимирович. — Хорошо. Как обещал, через три дня попытаюсь. Позвони мне на работу. Но учти: все чисто по-дружески, никаких официальных сводок.

— Понимаю, не маленький, — ответил Трегубец. — Ну что, подадут нам когда-нибудь горячее или нет?

И, словно услышав его слова, из кухни появился веселый круглолицый официант и, водрузив перед приятелями тарелки с ухой, пожелал им приятного аппетита и исчез где-то в недрах подсобных помещений ресторана.

Трегубец и Пакин посидели вместе где-то около часа, поговорили о том о сем, посетовали немного на возраст, на ухудшающееся здоровье, но к делам больше не возвращались. Они прикончили водочку, заказали кофейку, выпили еще по пятьдесят «Наири» и расстались, захмелевшие и довольные друг другом.

На второй день пребывания в квартире Люси Сорин наконец нашел выход из тупиковой ситуации.

— Знаешь что, обратился он к своей подруге, — я придумал вариант страховки, о котором ты говорила.

— Любопытно, — сказала девушка.

— Ты предложила записать картины. Можешь это сделать быстро?

— В течение двух дней — легко.

— Замечательно, это меня устраивает.

— А к чему такая спешка?

— Понимаешь, срок моей визы истекает. Пора бы подумать о возвращении на родину. Ты когда-нибудь была в Москве?

— Честно говоря, нет. И вообще не испытывала такого желания.

— Ну, так испытай, — сказал Андрей. — В отличие от тебя выехать напрямую в Берлин из Лондона я не могу, а отпускать тебя одну не хочу. Поэтому единственный выход из нашей с тобой ситуации — это совместное возвращение в Москву. Как тебе такой план?

— А как тебе? — спросила Люси.

— Картины поедут вместе с нами как твои авторские работы. Будем считать, что ты едешь в Москву на переговоры о выставке. Для порядка захватишь с собой несколько собственных произведений.

— Ну, хорошо, — сказала девушка, быстро оценив ситуацию, — мы приезжаем в Россию. И что дальше?

— Дальше — посмотрим. Думаю, что все будет довольно просто. Через какое-нибудь турагентство у нас, в Москве, я оформлю себе путешествие в Берлин, а ты полетишь самостоятельно. Никому ведь не интересно, куда летит молодая англичанка: домой или в Зимбабве.

— А картины?

— А что картины? Как ввезешь, официально оформив их на таможне, так и вывезешь. Кто будет досматривать никому не нужную художницу, прости меня, конечно, за столь нелестный отзыв о твоем творчестве.

— Нет-нет, это нам на руку, — засмеялась Люси. — Я девушка не честолюбивая.

— Полетим мы, конечно, одним рейсом, но места наши будут порознь. Картинки возьмешь с собой в салон как ручную кладь.

— Само собой разумеется, — ответила Люси.

— Ну, коли все ясно, начинай творить.

В течение последующих двух дней англичанка развила бурную деятельность. Аккуратно укрепив холсты на деревянных щитах, она принялась покрывать их ровным слоем гуаши, разрисовывая тяжелые глухие тона фона зелеными человечками, синими шестеренками, желтыми капельками — словом, всем тем, что простодушные любители искусства называют одним емким словом: сюрреализм. Работала она с чрезвычайной скоростью, переходя от одного холста к другому, и уже буквально к середине второго дня после начала работы все пять холстов оказались изуродованными до неузнаваемости и являли теперь собой пять образчиков бездарной ученической мазни, на которую только и способны юноши и девушки, едва освоившие азы живописи. Дождавшись, пока все холсты высохнут, она окантовала их в простенькие пластмассовые рамы с плексигласом вместо стекла и задником из оргалита, добавила, по наущению Андрея, еще пяток своих фотографических работ, обильно сдобренных всякого рода гуашевыми вкраплениями и, прикупив где-то в галерее огромный пластмассовый прозрачный короб, к ужасу Сорина, упаковала все вместе.

— Зачем же прозрачный? — спросил Андрей.

— Наивный, — сказала Люси, — ты ничего не понимаешь. Лучше всего прятать вещь так, чтобы она была постоянно на виду. Кому придет в голову искать что-либо предосудительное в вещах, которые абсолютно открыто пересекают границу и которые молодое дарование (то бишь я) с гордостью проносит через таможенный контроль? Подумай сам.

— Действительно, — вынужден был согласиться Сорин, — мне бы это в голову не пришло.

— Нет в тебе авантюрной жилки, — улыбнулась Люси. — Ну, все. Осталось только побросать вещички в чемодан.

— А что же Драган? — спросил Андрей.

— Как видишь, пока он нас не тревожил. Я не думаю, что он сможет вычислить эту квартиру. А если даже он вычислит ее, мы уже будем далеко. Я позвоню в «Бритиш эрвейс» и закажу билеты на твое и свое имя.

— Только, пожалуйста, не в бизнес-классе.

— Естественно, в «эконом», — ответила Люси. — Откуда у бедной художницы и русского туриста такие деньги?

Еще через два часа она отправилась выкупать билеты и вернулась домой очень довольная, прихватив по дороге бутылку французского вина.

— Ну, что ж, Андрей, отпразднуем начало нашего путешествия.

— С удовольствием. Только почему не в ресторане?

— Меньше шансов попасться на глаза Драгану.

— Не думаешь же ты, что он будет методично прочесывать все рестораны Лондона?

— Он — нет, но, долго прожив в столице Британии, он, естественно, обзавелся большим количеством знакомых и прекрасно понимает, в какие рестораны мы с тобой можем пойти. Мне кажется, что до отъезда нам будет безопаснее оставаться в этой квартире.

— Согласен. Попробуем что-нибудь соорудить из имеющихся продуктов.

— Я плохой кулинар, — сказала Люси, — поэтому обойдемся полуфабрикатами.

— На что только не пойдешь ради любимой женщины, — засмеялся Сорин.

— На что только не пойдешь ради миллионов, — парировала Люси.

Еда, которую они вытащили из холодильника Люси, оказалась довольно вкусной: филе курицы с ананасами, какие-то ванильные пудинги, несколько сортов сыра. Все это как нельзя кстати подошло к вину, купленному Люси.

— В винах ты понимаешь, — сказал Андрей после первого же глотка.

— Не только в винах, — улыбнулась Люси. — Не желаешь получить этому подтверждение? — И она поманила его в спальню.

Если сам Андрей еще и раздумывал над этим предложением, то его плоть явно была согласна. И потому, едва закончив трапезу, они перебрались в спальню, откуда и не вылезали следующие несколько часов. Сорину нравилась та пылкость и жадность, с которой Люси отдавалась любимому делу (а то, что это ее любимое занятие, он уже давно понял). Ее неуемная энергия будила в нем все новые и новые силы, и он, уже забыв о ранении, отдавался любовной игре так же страстно и столь же неистово, как и его партнерша.

— Да, — поинтересовалась Люси в один из перерывов, — а где я буду жить в вашем городе?

— Естественно, в гостинице, — ответил Андрей.

— А ты?

— Я найду себе безопасное место, — уклончиво ответил Сорин.

— У тебя нет квартиры?

— Она есть, но, мне кажется, там пока не следует появляться.

— Отправишься к любовнице? — язвительно сказала девушка, и Сорин почувствовал, как в ее голосе проскочила нотка ревности.

— Зачем к любовнице, — ответил он, — поеду к друзьям, — а про себя подумал: «Естественно, ни к каким друзья ехать нельзя. Придется обращаться за помощью к Лене».

Муки совести абсолютно не тревожили Андрея, принявшего такое решение: в конце концов, ни Люси, ни Лена так и не смогли завладеть его сердцем. Но то, что секс с московской подругой будет значительно более пресным, чем с английской, заставляло его печалиться и ждать неминуемых любовных утех на родине как некого наказания.

Долетели они благополучно. На таможне Люси заставила молодого офицера тщательно проверить правильность заполненной ею декларации, внести туда все картины с размерами и описаниями сюжетов и, только получив на руки необходимые бумаги и не единожды улыбнувшись всем собравшимся вокруг нее таможенникам, покинула аэропорт.

Сорин уже ждал ее на выходе. Они взяли такси, проклиная дороговизну московских таксомоторных услуг, и поехали в гостиницу. Люси выбрала «Мариотт» на Тверской. Перед входом в отель Андрей получил из ее рук пластиковый короб, бросил его в багажник такси, которое ждало его, и простился с девушкой, обещав позвонить ей на следующий день. Подождав, пока англичанка скроется за дверью, и удостоверившись, что с ней все в порядке, он плюхнулся на переднее сидение и назвал адрес в Выхино. Он намеренно поехал без звонка, решив положиться на судьбу, лелея утлую надежду, что Лены не окажется дома, и ему все же не придется проводить с ней время, объяснять чего-то… Но все произошло как раз наоборот.

Его московская пассия в этот день отдыхала. По обыкновению, даже не взглянув в глазок, она открыла дверь и на секунду опешила, а потом бросилась Сорину на шею.

— Где ты пропадал? — закричала она. — Я уже не знала, что и думать.

— Разные были дела, разные.

— Надеюсь, у тебя никаких неприятностей?

— У меня? Какие у меня могут быть неприятности?

Ты весь из неприятностей, — отвечала Лена. Она вспомнила, как однажды Сорин прятался в ее доме, как просил ее никому не рассказывать о своем пребывании. Как внезапно исчез, не оставив даже записки, и как вскоре после этого ее навещали люди с Петровки. Расспрашивали об Андрее, выясняли, куда он мог уехать. Как она сперва волновалась, потом злилась, а потом и просто забыла о существовании человека по имени Сорин Андрей. И вот он вновь появился.

— Ну все, все, — успокаивал он ее, — видишь: я жив-здоров и теперь здесь. Может, все же пустишь на порог квартиры?

— Заходи, заходи, — засуетилась она, перехватывая из его рук пластиковый короб с картинками. — А это что?

— Да вот, видишь, решил заняться продюссированием молодых дарований.

— Молодое дарование, конечно, женского пола, — встрепенулась Лена.

— Да нет, один знакомый художник из Перми, — почему-то соврал Андрей.

— Ты что, ездил в Пермь?

— Куда я только не ездил, Леночка. Давай не будем об этом, я жутко устал с дороги.

Через полчаса, приняв душ, он сидел в белом махровом халате в маленькой уютной Лениной гостиной, пил кофе, любовно приготовленное девушкой, и плел какие-то небылицы о своих вояжах по стране, о новом интересном начинании, в которое его втянули неведомые друзья-художники, о возможности заработать деньги и желании навечно оставаться в этой квартире с девушкой своей мечты Леной Старковой.

— А вся эта беготня, милиция?

— Успокойся, все в прошлом, — отвечал на вопросы Лены Сорин.

— Значит, ты меня все-таки любишь? — спрашивала она.

— Конечно, больше жизни, — врал Андрей, ни на секунду не думая краснеть.

— Слушай, — встрепенулась она, — у меня в холодильнике — шаром покати.

— Если можно, — взмолился Сорин. — Не могу я идти в магазин: жутко устал.

— Что ты, что ты, сиди, — сказала Лена, — я мигом. Сейчас на рынок, потом по магазинчикам: часок можешь поспать.

— Замечательно, — согласился Сорин. И, дождавшись, когда дверь за девушкой захлопнется, кинулся к телефону.

Его первым абонентом был Токарев. Однако на фирме отвечали, что Виталий Сергеевич уехал в длительную командировку. Сорин попробовал набрать домашний номер, но и там никто не отозвался. Тогда он позвонил Скосареву.

Скосарев поднял трубку сразу же.

— Слушаю, — сказал он несколько нервно.

— Это Сорин. Алексей, помните меня?

— Какой? А… — прервал сам себя Скосарев, — приятель Виталия?

— Да-да, он самый, — обрадовался Андрей. — Никак не могу найти нашего общего друга. Не знаете, где он?

— А вы-то откуда звоните? — ответил вопросом на вопрос таможенник.

— Откуда? Отсюда.

— Вернулись?

— Вынужден был. Ваш протеже, Алексей, оказался человеком очень сложным. Но об этом после.

— Что, что-то не сработало? — забеспокоился Скосарев.

— Слава богу, — мрачно хохотнул Андрей. — Почти сработало, но вот, как видите, живой остался.

— Я вас не понимаю.

— Ладно, не будем о грустном. Так где же Виталий?

— У Виталия сейчас трудные времена, — отвечал Алексей. — Кстати, по вашей милости. Тут и мной, и всеми интересовались.

— Какое совпадение, — ответил Сорин, — мной тоже. Надеюсь, что вам пришлось полегче, чем мне.

— Неужто? — испуганно протянул Алексей. — Прямо в Лондоне?

— А то где же? Ну, будет об этом. Сейчас я хочу повидать Виталика.

— Хорошо, — быстро согласился Скосарев, — позвоните мне через два часа: я его выловлю. Как вас найти? Может, я перезвоню?

— Не стоит, — ответил Андрей, наученный горьким опытом, — я сам звякну, — и быстро повесил трубку.

Секунду он пытался вспомнить, есть ли у таможенника определитель номера, потом, восстановив в памяти последовательность событий, вспомнил, что никакого щелчка перед соединением не было, следовательно, телефон без АОНа. «И все же в следующий раз пойду звонить из телефонной будки», — решил Сорин.

Он и думать не мог, что сразу после разговора Алексей вскочит с мягкого дивана, на котором он валялся, и начнет кружиться по комнате в поисках визитной карточки Трегубца. Потом найдет ее и быстро наберет заветный номер.

— Василий Семенович?

— Я, — ответил ему голос Трегубца.

— Это Ско…

— Я понял. Не надо имен, — прервал его Василий Семенович.

— Путешественник наш объявился.

— Вот это хорошо. Ай да молодец, Алешенька!

— Он мне позвонит через два часа. Он Виталия ищет.

— И очень хорошо: пусть ищет. Ты ему, голубчик, вот что скажи: Виталий будет ждать его завтра в одиннадцать утра в скверике около Нового Арбата, где памятник Гоголю, знаешь?

— Знаю, знаю, конечно, — поторопился Скосарев. — Думаю, и он знает.

— Вот и замечательно. Скажи, что звонить Виталию нельзя и сам он позвонить не может, но встречи очень ждет и сам все объяснит. Только смотри, не напугай его.

— Да как, Василий Семенович, понимаю.

— Ну, вот и чудесно, — завершил разговор Трегубец.

«Объявился, — думал Трегубец, положив трубку и вычерчивая какие-то геометрические фигуры на белом листе бумаги. — Значит, если все пойдет хорошо, завтра он мне сам расскажет, кто такой этот неведомый охотник. А уж я там придумаю, как того посильнее за задницу ухватить. — И, энергично растерев руками виски, он пригладил редкие волосы, подошел к несгораемому шкафу, стоявшему в углу его кабинета, достал оттуда початую бутылку водки, налил полчашки и залпом хлопнул ее. — Теперь дела пойдут на лад, — сказал себе Трегубец. — Я точно знаю: пойдут».

Ермилов в то же самое время тоже сидел в своем кабинете. Но настроение его, в отличие от Василия Семеновича, было совсем не радужным.

— Вот что, Паша, — говорил он помощнику Шутова, заменившему своего начальника на ответственном посту, — Слава для нас теперь навсегда потерян. Однако гибель его не должна пройти бесследно. Помнишь того таможенника, с которым вы с Шутовым так удачно беседовали?

— Конечно, Геннадий Андреевич, — отвечал вышколенный Паша.

— Возьми-ка кого-нибудь из парней, понадежней и позлее, поезжай-ка сейчас к нему и поговори с ним начистоту. Не верю я, что этот мальчишка, который мне теперь позарез нужен, с ним не связывался. Должен он был с ним связаться. Все, что угодно, с ним делай, но выбей из него что-нибудь.

— Работать с ним до конца, Геннадий Андреевич? — поинтересовался Павел.

— Нет, ну до конца не нужно: зачем нам мокрое разводить! Но прижать надо так, чтобы навсегда испугался, чтобы при одном только упоминании о тебе в штаны клал. Понял меня?

— Уже делается, Геннадий Андреевич, — сказал Паша и четко, по-военному развернувшись, вышел из кабинета.

Через десять минут неприметный «Фольксваген Пассат» мчался к дому Скосарева.

— Секи, старшой, какая зверюга, — сказал Толик, мрачного вида костолом, которого Паша взял с собой по приказу Геннадия Андреевича.

— Ты о чем? — не понял сначала Павел.

— Да дверь. — И он указал на сейфовую дверь квартиры Скосарева. — Как же мы его выманим?

— Эх, Толик, Толик. Не случайно про таких, как ты, говорят: сила есть — ума не надо. Учись, пока я жив, — и Павел достал из кармана сложенную вчетверо газету.

Сперва он аккуратно развернул ее, потом быстрыми и ловкими движениями превратил газетные листы в объемистый бесформенный комок и затем положил его перед дверью квартиры. Жестом приказав Толику прижаться к стене так, чтобы его не было видно из дверного глазка, он опустился на колени и поджег газету. Дождавшись, пока пламя обнимет бумажную кипу со всех сторон, он позвонил в дверь и так же отступил к стене. Несколько секунд за дверью было тихо, затем недовольный голос спросил «Кто?», в глазке сверкнул свет, и потом сразу же, матерясь, невидимый еще Скосарев завозился со щеколдами замков. Как только дверь в его квартиру растворилась, Павел шагнул навстречу Скосареву, а Толик крепко вцепился в ручку двери со стороны лестничной площадки.

— Ну, здравствуй, Алешенька, — почти пропел Паша, тесня обалдевшего Алексея в глубь прихожей. — Надеюсь, не забыл меня?

— Да я… Да что вы, — забормотал таможенник.

— Вижу, вижу, Алешенька: не забыл. Ты извини, что вот так, без звонка. Я не один, с другом, — сказал он, жестом приглашая Толика войти в квартиру. — Вот, знакомься: это Толик, очень крепкий товарищ, — и он ласково потрепал Толика по загривку.

В ответ Толик хищно осклабился и, как-то по-звериному, повел бугристыми горильими плечами.

— А это чо, — решился он в меру своих сил подыграть Павлу, — твой приятель, что ли, Паш?

— А это теперь наш общий приятель, Толик. Ты проходи, располагайся. Алеша человек гостеприимный, он нам кофейку, наверное, сделает. Сделаешь ведь, Алешенька?

— Мужики, я же вам все, я ж вам все как на духу высказал.

— А вот мы и посмотрим, все ли ты высказал. Может, еще что-нибудь припомнишь, — так же напевно продолжал Павел, загоняя испуганного Скосарева на кухню. — Ты как себя сегодня чувствуешь-то, Алексей? — участливо спросил Паша.

— Вроде ничего, — удивленно ответил Скосарев.

— А вот мы сейчас проверим: ничего или хорошо. Толик у нас отменный терапевт. Толик, пощупай у товарища поджелудочную.

Скорее по интонации, чем по смыслу произнесенных слов понимая, что надо делать, Толик подвинулся к Скосареву почти вплотную и резким коротким тычком воткнул свой огромный кулак в живот Алексея. Издав какой-то непонятный звук, что-то вроде «ик», таможенник сложился пополам и осел на табуретку. Толик повернулся к Павлу и, увидев в его глазах одобрение, сверху двумя широченными ладонями, рубанул Скосарева по ушам. Взвизгнув от боли и прижимая руки к разрывающимся после удара ушным раковинам, тот рухнул на пол.

— Э-э, да ты сегодня в плохом самочувствии, — сказал Паша. — Видишь: и живот болит, и уши, и на ногах держишься плохо. Толик, подними товарища, видишь, он совсем обессилел.

Подхватив Скосарева под мышки, Толик встряхнул его обвисшее тело и водрузил обратно на табуретку.

— Ну, что, Алешенька, может, расскажешь нам что-нибудь интересное?

— Что, что? — просипел Скосарев.

— Ну, что-нибудь, что знаешь, вдруг что-нибудь новенькое в голову придет. А то смотри: Толик ведь еще ни почки не проверил, ни как у тебя суставы устроены. Он ведь на все руки мастер. Хочешь в этом убедиться?

— Нет, не надо, не надо, — забормотал Скосарев, уползая вместе с табуреткой в угол маленького кухонного пространства.

— Ну, не надо так не надо, — согласился Павел. — Начинай тогда.

— Да вы толком объясните: что?

— Ну, например, давно ли ты беседовал с нашим общим знакомым.

— Каким знакомым?

— А тем, которого ты в Лондон отправил.

— Я же говорил: у меня с ним связи нет, односторонняя.

— Односторонняя. Понимаю. Толик, мне кажется, что левая рука у Алеши как-то неправильно поставлена. Ты бы посмотрел.

Толик, стараясь придать своему лицу озабоченное выражение, стиснул скосаревскую пятерню в своей и начал медленно выворачивать таможеннику кисть. Алексей, скривившись от боли, делал вялые попытки вырвать свою кисть из лапищ бандита, но вскоре понял, что все попытки бессмысленны и, заскулив, забормотал: «Скажу, скажу, только отпусти, не ломай руку, гад, все скажу».

— Ну, вот, — удовлетворенно отметил Павел. — Видишь как: достаточно с тобой хорошо пообщаться, ты тут же все вспоминаешь. Итак?

— Да, да, звонил, говорил, — торопливо, захлебываясь, говорил Скосарев.

— Когда звонил?

— Сегодня, как раз сегодня звонил.

— Откуда звонил? Ты давай-давай, не заставляй меня клещами вытаскивать.

— Из Москвы, из Москвы звонил, он вернулся, он с Токаревым хотел встретиться, искал его.

— Ну, и что же?

— Они встречу назначили.

— А почему через тебя?

— Токарев скрывается: вас, наверное, боится.

— А где он скрывается?

— Не знаю, честное слово: не знаю. Вот хоть убейте!

— Ну, если ты настаиваешь… — начал Паша.

— Нет, ей богу, не знаю.

— Ну хорошо, хорошо, верю. И что же?

— Токарев мне звонил, а потом Сорин перезванивал.

— Где встреча будет?

— У памятника Гоголю, в скверике возле Нового Арбата.

— А, знаю. Во сколько?

— В одиннадцать утра завтра.

— В одиннадцать? Не врешь?

— Да чтоб мне сдохнуть!

— Ну, это еще погоди, ты нам еще понадобишься. Значит, завтра в одиннадцать.

— Да, там. Только…

— Ну-ну, договаривай. Ну ты посмотри на Толика: он весь в нетерпении.

— Да нет-нет, я же говорю: там не так все просто.

— Это что значит.

— Токарев — он хитрый, он с ментами легко мог связаться.

— С ментами? — удивился Паша. — А почему с ментами?

— Ну, если он бегает от вас, одному ему защиты нигде не найти.

— А он такой законопослушный?

— Жить захочешь — не таким послушным станешь, — ответил Скосарев.

— То есть, говоришь, что на встрече подстава может быть?

— Да не знаю, вот как Бог свят: не знаю. Просто подумалось, что менты там оказаться могут.

— Ну, что ж, спасибо, что предупредил. Видишь, какой ты отзывчивый и заботливый. Толик, отпусти его руку, а то и вправду что-нибудь случится.

Подручный Паши разжал свою лапень, и уже побелевшая от отсутствия притока крови кисть Скосарева обрела свободу.

— Больше, значит, ничего не знаешь?

— А что еще?

— Ладно, Алешенька. Как видишь, мы люди не злые, внимательные. Если все правда и завтра мы всех наших друзей скопом увидим, будет и тебе от меня личная большая благодарность. Если же наврал…

— Правду, правду сказал, — вклинился Скосарев.

— Так вот: если наврал, — продолжал Паша, не обращая внимания на его слова, — лучше тебе было бы на свет не рождаться. Пойдем, проводишь нас до дверей.

Они вернулись в прихожую, дождались, пока Алексей дрожащими руками отпер все замки и начал открывать дверь. Тогда Паша вновь повернулся к таможеннику и сказал:

— Да, а что б помнил нас хорошенько, оставь-ка, Толь, ему память.

Дважды повторять Толику было не нужно. Почти одновременно он нанес Скосареву два удара: один, левой рукой, в грудину, в область сердца, второй — правым кулаком в пах. Таможенник беззвучно рухнул, как подкошенный.

— Не скучай, — сказал уже еле дышащему Алексею Павел, и они с подручным покинули квартиру.

— Ну, что, Толян, — говорил Паша своему подручному уже в машине, — вроде все правильно. Хозяин наш с тобой — хитрый дока, все верно рассчитал. Если завтра за хибо этих двух гавриков захватим, будет нам с тобой премия.

— А много? — с надеждой спросил жадный Толик.

— Хватит тебе на месячишко где-нибудь в Турции позагорать. Но вот что там менты могут объявиться, похоже, этот пидер не наврал. Так что будь готов.

— Да я что: мне что менты, что солдатики — все едино, — беспечно улыбнулся Толик. — Была бы команда, а валить хоть бабку, семечками торгующую, хоть тебя, — неожиданно сказал Толик, обернувшись к Паше, — я все по команде.

— Знаю, знаю, дисциплинированный, — ответил Павел несколько злее обыкновенного. — Ты вот что: сейчас я тебя в центре куда-нибудь сброшу, поезжай домой, отдохни, а завтра в полдесятого — в офисе. Усек?

— Лады, — беспечно ответил Толик. — Тогда здесь стопани. Вон, ресторан какой-то, а мне так жрать охота. Пойду погуляю.

— Смотри, что б завтра был как штык.

— Да не волнуйся ты, Паш, все путем будет.

И, грузно выбравшись из «Фольксвагена», Толик, пошаркивая ногами, поспешил в сторону ресторана. А Павел, не глядя на своего подручного, мгновенно набрал скорость и ввинтился в поток быстро несущихся машин.

Выслушав доклад Павла о посещении Скосарева, Геннадий Андреевич около минуты сидел молча, потом начал инструктировать Пашу.

— Понимаешь, — говорил он, покручивая в руках дорогую паркеровскую ручку, — что-то тут не так. Место, которое Токарев Сорину назначил, уж больно аккуратное.

— Это в каком смысле, Геннадий Андреевич?

— А вот в каком: оно за бульваром, а не заметно, ходов и выходов туда как минимум три, щели всякие между домами, и народу там много не бывает. Следовательно, заранее расставить там своих людей нам будет ой как трудно. Знаешь, Паш, уж больно профессионально это все продумано. Токарев этот, насколько мне ясно, просто лох испуганный, о мальчишке я и вовсе не говорю. Значит, как этот таможенник и предупредил, похоже это на ментовскую подставу. Аккуратненькая такая ловушечка. Вопрос только в том, для кого: для ребятишек этих, для Сорина или для нас с тобой, высоколобых.

— Да не, Геннадий Андреевич, вряд ли на нас-то с вами. Откуда им знать?

— Правильно понимаешь. Мне тоже так кажется. Но вот что занятно, Паша: дело-то на этого Сорина давным-давно прекращено, нет его, понимаешь. А ежели его нет, зачем ментам все эти хлопоты затевать?

— Да, может, просто случайно?

— Не бывает в нашей жизни случайностей, Паша, запомни это. Ну, ладно, сейчас мы с тобой все равно ничего путного не придумаем. Ты вот что: когда туда поедешь, возьми с собой троих, не меньше. Приезжай пораньше, часикам к десяти, осмотрись хорошенько, без дел стволы не показывай. И вообще, поменьше шуму, постарайся: нам это сейчас совсем некстати. Получится — крути этого Сорина и кидай в машину.

— А Токарева? — поинтересовался Павел.

— Токарева… А на хрена он нам с тобой нужен? Пусть живет безмятежно, мы с ним потом побеседуем. Но ежели что увидишь подозрительное, сам в драку не вступай. Постарайся осторожненько проследить, куда они потом после встречи поедут. Больше всего меня этот журналист интересует. Надеюсь, больше повторять не надо?

— Понимаю, понимаю, Геннадий Андреевич.

— Головорезам своим втолкуй, чтобы действовали поинтеллигентнее, не привлекая внимания и без того перепуганных российских граждан.

— Втолкую, — убежденно сказал Паша.

— Ну и славно. Значит, завтра в девять жду тебя у себя. А я по своим источникам попытаюсь выяснить: есть ли там менты, нет ли, и почему они вновь моим журналистом так заинтересовались.

Когда Паша ушел, Геннадий Андреевич сделал еще несколько важных звонков, перебрал кое-какие документы, потом подошел к сейфу, достал из него часы, предназначенные для генерала, столовый набор для Ариадны Михайловны, аккуратно сложил все это в замшевый кейс и поехал в гости к своему высокопоставленному другу. О встрече с генералом он договорился сразу по приезде в Москву и теперь очень радовался, что во время этого визита вежливости сможет решить несколько очень важных для себя вопросов и таким образом подстраховаться на случай завтрашних непредвиденных обстоятельств. Он купил букет роскошных роз и уже в половине восьмого нажал массивную латунную кнопку звонка генеральской квартиры.

Встреча началась как всегда: восторженные ахи и охи Ариадны Михайловны, благодарности за розы и подарки, по-отечески теплый, но суровый голос генерала, сделавшего шутливый выговор Ермилову за слишком серьезные траты, легкие дружеские пикировки мужчин, хлопотливое хлебосольство хозяйки, водочка на калгановом корне из запотевшего графинчика, вареная картошка с укропом и маслом, свиные отбивные, пирог с яблоками — в общем, все то, что повторялось из раза в раз в тех случаях, когда Ермилов приходил в гости к Полозкову.

Приговорив пол-литровый графинчик, мужчины переместились в кабинет, Ариадна Михайловна принялась собирать чай.

— Ну, что Лондон? — спросил Сергей Сергеевич у Ермилова.

— А что ему будет, — отвечал в тон Геннадий Андреевич, — стоит, и Биг Бен не падает.

— Ишь ты, — произнес Полозков, — значит, все-таки еще живут капиталисты.

— И хорошо живут, Сергей Сергеевич, нам бы так.

— А вот тут эту шушеру демократическую поразгоняем и тоже заживем. Тебе небось и не вспомнить, как это раньше-то было.

— Да по мне, Сергей Сергеевич, при любом режиме хорошо, когда вокруг люди добрые и порядочные.

— Таковых теперь днем с огнем… — вздохнул генерал.

— Это правда, Сергей Сергеевич: найти таких все сложнее, все время какая-то пакость под ноги попадается.

— Дисциплина, дисциплина у людей отсутствует, — завел любимую тему Полозков.

— Вот это вы в самую точку. Но в вашем-то департаменте, наверное, все по струнке?

— Да уж надеюсь: у меня не забалуешь, — произнес генерал.

— Хотя, конечно, в семье не без урода, — продолжил тему Ермилов.

— Это ты на что намекаешь? — насупился Полозов.

— Да ни на что, так… В любом крупном заведении наверняка паршивые овцы найдутся.

— Мы таких поганой метлой выгоняем, — повысил тон генерал. — Наши ряды всегда чистыми должны быть, иначе как законность соблюдать?

— Да нет, я так, вы не сердитесь, Сергей Сергеевич. А, кстати, по поводу дисциплины: как ваш подчиненный мою просьбочку-то выполнит?

— А, вот ты о чем. Да уж конечно, если я чего обещал — всегда выполняю. На, смотри. — И он протянул Ермилову папку, в которой лежало аккуратно составленное Трегубцом досье на Токарева.

Быстро и тщательно Ермилов пробежал листы глазами и отложил их в сторону.

— Занятно, — сказал он.

— Что занятно? — спросил Геннадия Андреевича Полозков.

— Да вот что: не полная справочка-то.

— Объяснись.

— Да дело в том, что у Токарева этого дружок один был. Уж не знаю, как они там закорешились, но то, что знают друг друга отлично — за это поручусь.

— Кого имеешь в виду?

— А некого Сорина. Помните, говорил я вам о нем однажды? У вас еще им занимался этот — как его? — Трегубец.

— А, так вот он же и справочку составлял. Ты про журналиста этого?

— Да-да, про него.

— Так дело-то давно закрыто. Трегубец, как не справившийся, понижен в должности.

— Любопытно это, любопытно. Вот, посмотрите, Сергей Сергеевич: справку он составлял, но фамилию эту не упомянул. К чему бы это? Я же говорю, что дисциплина в вашем ведомстве страдает.

— Имеешь в виду, что нарочно скрыл? — занервничал Полозков.

— Все может быть. Может, по неопытности…

— Но Василий Семенович человек опытный.

— Тогда, видно, по злому умыслу. Он там у вас в министерстве частную лавочку, случайно, не открыл?

— В каком смысле?

— Ну, так, сыском на стороне не занимается?

— Упаси его Господь, — мрачно произнес Сергей Сергеевич.

— А вы бы проверили: и вам спокойнее, и мне интересно.

— Завтра же на ковер вызову, — пообещал Ермилову генерал.

— А может, не надо на ковер, Сергей Сергеевич? Вы бы так, тихо. А то вспугнете, не ровен час, — он и поутихнет, и доказательств никаких не соберете, и шум лишний поднимется.

— Ишь ты, хитрец-дипломат.

— У вас ведь наверняка с ним верные люди работают.

— Есть такие, — согласился Сергей Сергеевич.

— Ну, так и узнали бы у них, чем этот Трегубец так озабочен в последнее время.

— Может, ты и прав, — произнес Сергей Сергеевич, — спасибо за совет, воспользуюсь. Смотри, какие вы, молодые, ушлые. Не хочешь ко мне под начало пойти? — хохотнул успокоившийся генерал.

— Куда мне! Я человек не военный, я все больше по торговой части.

— Знаем, знаем, как Россию продаете. Гляди, Генка: придет настоящий хозяин — возьмем тебя за шкирку!

— За что ж меня-то?

— А что б другим не повадно было. Шучу, шучу. Ну, ладно, пойдем кофейку выпьем, Ариадна уже небось заждалась.

И они вернулись в столовую.

Остаток вечера прошел чинно, по-семейному. Около одиннадцати Геннадий Андреевич пожелал хозяевам приятного вечера и, провожаемый радушной Ариадной Михайловной до двери, покинул квартиру генерала.

«Значит, никакой ловушки быть не может, — думал он по дороге домой. — Если уж генерал не знает, следовательно, этот самый Трегубец либо на свой страх и риск чего-то там выкручивает, либо вообще мне все привиделось. Но подстраховаться, все едино, не мешает. А если он про картинки узнал, если сам руки погреть хочет? Ну, уж нет! Чтобы какой-то ментяра в мои деньги лез? Не бывать такому! Надо будет им посерьезней заняться». С такими мыслями он приехал домой и, коротенько поужинав с женой, посмотрев последний выпуск новостей, отправился в ванную, где долго и с наслаждением плескался. Когда он вошел в спальню, его уже ждала Вера, любимая супруга, и он с удовольствием посвятил час супружеским утехам, после чего уснул крепко, без снов, абсолютно успокоенный. В восемь тридцать утра он уже был на работе.

Насвистывая какую-то веселую мелодию из мультфильма, Василий Семенович Трегубец собирался домой: аккуратно сложил в портфель бумаги, блокнот, несколько ручек, проверил, не оставил ли на письменном столе пачку сигарет и зажигалку, запер верхний ящик. Потом, сняв пиджак, подошел к сейфу и извлек оттуда табельный «ПМ». В тот момент, когда он всовывал его в «босоножку», прилаживая белые кожаные ремешки кобуры к несколько располневшей за последние годы фигуре, в комнату вошел Ян Старыгин, давний подчиненный и приятель Трегубца.

— Ого, господин начальник, на важную операцию собрались в такой-то час? — Он, указал на никак не желающий влезать в «босоножку» «ПМ».

— Ага, — ответил Трегубец. — Вот, иду на разборку с женой. У нее, конечно, понимаешь, перевес: все же эти кастрюли, сковородки — тяжелая артиллерия. Но, будем надеяться, отстреляюсь.

— А если серьезно, Василий Семенович… Вы вроде не любитель с собой такие игрушки таскать.

— Ты вот что, Ян: закрой дверь поплотнее и присядь.

Старыгин послушно вернулся к двери и запер ее на ключ.

— Садись, садись, не маячь, думать мешаешь, — сказал Трегубец. Ян выполнил и эту команду.

— Мы с тобой не первый год вместе, — начал Василий Семенович несколько издалека, — и потому тебе я, наверное, могу доверять.

— Очень обидные ваши слова, господин начальник, — ответил Ян. — По-моему, случая не было, чтобы подвел.

— Вот-вот, о чем и говорю. Понимаешь, Ян, какая закавыка: возник у меня на пути один интересный человек, и никак мне с ним не удается встретиться. Больше тебе скажу: встреча эта активно не нужна нашему высшему начальству.

— Любопытно, — сказал Ян.

— Да не так любопытно, как грустно. Но, как ты знаешь, на каждую хитрую задницу свой с винтом найдется, а потом старик Трегубец протоптал-таки дорожку к этому неизвестному. Правда, пока не к нему самому, но к тому, кто его явно знать должен. И завтра у меня с этим промежуточным, так сказать, звеном встреча должна быть. И вот о чем я тебя, друг любезный, попросить хотел.

— Само внимание, Василий Семенович.

— Не мог бы ты завтра, часиков, скажем, в девять, заехать за мной домой.

— На служебной?

— Ни в коем случае. На собственной «шестерочке» — у тебя же «шестерка»?

— «Шестерка», Василий Семенович, на большее зарплаты не хватает.

— Ну, о зарплате потом поговорим.

— Как одеваться?

— Придумай сам что-нибудь рядовое и неприметное.

— А что, встреча может быть горячей? — поинтересовался Ян.

— Вряд ли, — ответил Трегубец. — Но, однако же, осторожность не помешает.

— Куда поедем?

— Поедем мы, дружочек, в самый центр, к памятнику Николаю Васильевичу Гоголю. Скульптор был такой, Андреев, знаешь? Вот он его и поставил, собственно, посадил.

— А, это возле Нового Арбата?

— Именно. И прошу тебя, Ян: лишнего об этом никому не рассказывай. Зачем мне, старику, неприятности, я ведь до пенсии доработать хочу.

— Мне хоть до пенсии далеко, но неприятности тоже ни к селу ни к городу, — ответил Ян.

— Ну, и чудненько. Значит, договорились: в девять жду тебя у подъезда.

— Решено.

— А теперь потопали, а то жена мне действительно головомойку устроит, — сказал Трегубец, и они покинули Управление.

Сорин выехал из дома без пятнадцати десять утра. Он не спеша добрел до метро, купил газетку «Мегаполис-Экспресс» и плюхнулся на сиденье в вагоне, углубившись в чтение каких-то безумных новостей из мира звезд. Собственно говоря, он не столько вчитывался в мелькающие перед глазами строки, сколько размышлял. Он вспоминал вчерашний вечер с Леной: плотный домашний обед, вкуса которого он не ощущал уже около полутора месяцев, бесконечное щебетание, торопливый и немного автоматический секс, свои путаные объяснения по поводу шрама на спине — и все больше приходил к выводу о том, что эту московскую идиллию пора заканчивать. «Ничего, ничего, — успокаивал себя Андрей, — сегодня обсудим с Виталиком ситуацию, расскажу ему, что произошло в Лондоне, и — вперед, в турагентство, покупать шоп-тур до Берлина. Жалко, конечно, прощаться с этой страной, но авось когда-нибудь еще вернусь при более благоприятных условиях и обстоятельствах».

Будущее путешествие в Берлин представлялось ему небезоблачным, однако жизнь после получения денег рисовалась вполне радужной и, возможно даже, не одинокой. «В конце концов, Люси милая девушка, — говорил себе Андрей. — Немножко опасная, но что еще может так греть сердце мужчины, как опасность, смешанная с желанием». Мысли сами по себе перетекли к образу англичанки, он вспомнил ее холеное поджарое тело, ее нежную кожу и окончательно утвердился: точно, получу деньги и полгодика поживу с ней, а там — будь что будет.

Без пятнадцати одиннадцать он уже был в подземном переходе, разделяющем стороны Нового Арбата. Оказавшись на стороне Дома журналистов, он, сам не зная почему, решил проверить себя и не пошел сразу в сквер, где была назначена встреча, а медленно побрел по Новому Арбату, мимо почты, в сторону Дома книги. Затем повернул в Мерзляковский переулок, миновал доходный дом начала двадцатого столетия и проход между ним и современной школой, огороженной железным забором, и углубился во внутренние дворы, намереваясь подойти к памятнику Гоголю с тыла. Больше по привычке, чем от страха, он оглядывал прохожих, боясь найти в них что-либо неестественное. Но людей было мало, и ничего особенного ни в лицах, ни в одежде заметить он не сумел, а потому, пробравшись через разросшиеся неухоженные кусты, оказался в скверике ровно в одиннадцать.

Токарева еще не было. На лавочках сидели лишь одинокий пенсионер с газеткой в руках, мамаша с детской коляской, подозрительная компания наркоманского вида молодых людей и работяга в замызганной нейлоновой куртке. «Нормально, типичное московское утро, — подумал Сорин. — Будем ждать». Он уселся на лавочке прямо позади памятника так, чтобы видеть входящих со стороны бульвара и самому оставаться максимально защищенным мощной каменной глыбой.

Виталий опоздал. Он с детства грешил этим, и с годами опоздание на встречу на десять-пятнадцать минут стало его фирменной чертой. Вот и сегодня, опоздав как всегда, он, резво перебирая ногами, буквально вкатился в скверик. Сорина он увидел не сразу, а Сорин, напротив, заметил его появление тут же.

— Эй, — негромко позвал он приятеля. Токарев остановился и стал шарить глазами по людям, сидящим на лавках скверика: — Эй, — еще громче позвал Сорин и махнул рукой, стараясь сделать так, чтобы его кисть оказалась в поле зрения Виталия Сергеевича. — Я здесь, здесь.

— Ну, слава Богу, слава Богу, — затараторил Виталий. — Я ведь уже подумал, что это розыгрыш, что ты и прийти не сможешь. Что, вообще, такое творится? У меня, понимаешь, из-за тебя неприятности, ты, понимаешь, пропадаешь, как прикажешь понимать?

— У тебя неприятности? — хмыкнул Сорин. — Это не неприятности, дружок. Вот когда финкой под ребра суют — это называется неприятности, а может быть, и чем-то похуже.

— Боже мой, что ты говоришь! Кто?

— Меня обул приятель твоего таможенника.

— Ты знаешь, я вообще хотел тебе сказать, что ты даже не понимаешь, в какую историю попал.

— Вы все сговорились, — сказал Сорин. — Приблизительно то же самое пытался мне втолковать в Лондоне этот паскудный антиквар.

— Да послушай ты! При чем тут антиквар, — напирал Токарев. — Я тебе хочу объяснить. Есть очень важный и хороший человек. Он легким образом сможет тебе помочь. Но только послушать его без сердца — ты можешь послушать его без сердца? Представь себе, что ты компьютер. Считать умеешь?

— Было бы что, — сказал Андрей.

— Так вот что. Сейчас мы с тобой встретимся с этим человеком, и он тебе все объяснит. Пойдем!

И он потянул Сорина за руку к выходу из сквера. Однако пройти им удалось всего несколько метров, потому что через мгновение на их пути оказались трое крепких молодых парней со слащавыми улыбками на лицах.

— Стоп, стоп, — сказал тот, что стоял в середине, — далеко направились, ребята?

— Какое вам дело, — произнес Токарев, шагая вперед.

— Не торопись, малыш, — сказал тот, что был слева, и придержал Токарева рукой, — ты еще успеешь наговориться. Послушай, братан, — обратился он к Андрею, — тебя ведь Андреем зовут?

— Ну, — ответил Сорин.

— Хрен погну, — сказал стоящий посередине. — Отвечай, когда спрашивают.

— Андрей.

— А фамилия твоя Сорин?

— Допустим, Сорин.

— Ну вот, видишь, нам с тобой пообщаться надо. Пойдем, покатаемся.

— Никуда с вами ехать я не намерен, — сказал Сорин и попытался развернуться в противоположном направлении.

— Стоять! — произнес тот, кто был справа, и железными пальцами впился в предплечье Андрея. — Ты, падла, будешь делать то, что тебе скажут, и кочумай, покуда.

— Ну, зачем так, Толя, — произнес стоящий посередине. — Молодой человек недавно приехал из заграницы и порядков наших не знает. Будем же гостеприимны и взаимно вежливы. Не правда ли, Андрей?

— Что вам надо? — холодно произнес Сорин, чувствуя, как все внутри сжимается и ноги предательски начинают дрожать в коленях.

— Ну, что надо — это мы тебе не скажем, конечно. Собственно, нам-то от тебя — ничего. А вот другу моему очень бы хотелось с тобой пообщаться, есть у него к тебе пара вопросов.

— Какому другу? Каких вопросов?

— А вот съездим с нами, и узнаешь. Ну, что, двинулись?

— Никуда я с вами не поеду, — произнес Сорин, чувствуя, как его голос начинает дрожать в такт коленям.

— Поедешь, падла, — подал голос тот, что слева, и ткнул Сорина жестким кулаком в живот. — Или ты, говно, хочешь, чтобы тебя здесь завалили?

— Немедленно прекратите, — заверещал Токарев, отпрыгивая от группки парней, окруживших Сорина.

— Чего? — произнес тот, кто был слева, оборачиваясь к Виталию Сергеевичу. — Ты, шкет, чеши отсюда, пока живой, а то смотри: по макушку в землю уйдешь!

— Ребята, ребята, — вдруг послышался голос откуда-то сбоку. Вся компания разом повернула головы на звук. Неловко складывая на ходу газету, к молодым людям приближался пенсионер, еще недавно скучавший на скамейке. — Ребята, прекратите! Что вы здесь устраиваете! Здесь же малые дети, женщины ходят, — сказал он, обводя широким жестом сквер.

— Отец, — произнес тот, кто держал Сорина за предплечье, — шел бы ты отсюда подобру.

— Да как вы можете, — продолжал пенсионер, все ближе придвигаясь к компании, — среди бела дня! До чего страну довели! Вы еще здесь ножами начните махать! Мафия, понимаешь. Нет на вас товарища Сталина: живо бы успокоились, засранцы! — все больше распалялся пенсионер.

— Отец, — наставительно сказал Паша, стоявший посередине, — тебе же объяснили: шел бы ты, для здоровья полезней!

— Что?! — заверещал пенсионер и бросился вперед в надежде схватить Павла за отвороты куртки. Но тот ленивым, но ловким движением отвел руки пожилого мужчины и плечом слегка толкнул его. Пенсионер отлетел, неловко загребая руками и ногами, и рухнул на землю навзничь.

— Эй вы, козлы, — послышался окрик с другой стороны. Вся компания повернулась вновь. — Вы чо батю обижаете!

Со скамейки, противоположной той, на которой только что сидел старик с газетой, встал, шатаясь, работяга, замеченный Сориным в самом начале.

— Вы чо в натуре! Места нет, свои разборки делать?

— Усохни, — угрожающе сказал Толик, не отпуская при этом предплечья Сорина.

— Ах, усохни, — произнес работяга и, пошатываясь, приблизился к тройке бандитов Ермилова. — Ща я тебе усохну! — И медленно стал поднимать правую руку.

Толик выпустил Сорина и сильно влепил кулаком в физиономию мужичка. Вернее, думал, что влепил, поскольку работяга, с неожиданной для пьяного человека прытью, нырнул под кулак Толика, дернул снизу промазавшую руку бандита и так же резко выпрямился, оставляя за собой пролетевшее над головой и грузно плюхнувшееся на спину его тело.

— Ух, бля, — застонал приходящий в себя и пытающийся подняться с земли Толик.

— Лежать, — железным голосом крикнул работяга и выхватил из-под куртки пистолет Стечкина.

— Атас, подстава! — заорал стоящий справа от Павла и кинулся на бульвар.

Но далеко он убежать не успел, поскольку пенсионер, до того бесформенным кулем валявшийся на дорожке, вдруг проявил тоже недюжинную прыть и перекрестным движением ног, называемым в вольной борьбе «ножницами», сбил парня наземь.

— Суки, — заорал тот, кто бежал к выходу, и выхватил из-под кожаной куртки пистолет.

Пенсионер перекатился в сторону скамейки и в этот момент тоже достал из кармана маленький «ПМ». Зазвучали выстрелы, дальше все смешалось. Застывший посреди сквера Сорин видел, как юркий Токарев уже перепрыгивает через скамейку за спиной памятника Гоголю, как бандит, только что державший его за руку, корчится на земле, прижатый коленом работяги; как пенсионер, привстав на одно колено, пускает пулю за пулей в сторону бульвара, а оттуда, прячась то за стволом дерева, то за какими-то каменными тумбами, безостановочно палит молодой белобрысый бандюган. И вдруг тот, кто стоял посередине, толкнул Сорина к себе, развернул его и, обхватив левой рукой за горло, правой также выхватил ствол.

— Пушки на землю! — заорал он, придвигаясь спиной к памятнику. И пенсионер, и работяга на секунду остановились и обернулись в сторону Павла. — Вам этот дохляк нужен? — продолжил он, тыча пистолетом в бок Андрея. — Если не дадите уйти, я его завалю.

— Не дури, — крикнул пенсионер, переводя ствол на голову бандита, державшего Сорина. — Пусти парня — и можешь идти.

— Ага, поверил я тебе! — отвечал Паша.

— Да не нужен ты мне, дуй!

— Кореша пустите.

— Паша, не бросай, — заорал Толик с земли, пытаясь сбросить с себя мужика в нейлоне.

— Лежать, — произнес Ян (а это был именно он), коленом нажимая на горло поверженного бандюгана.

— Топай, топай, — продолжил пенсионер, держа на мушке подручного Ермилова. — Оставь Сорина здесь.

«Так, — отрешенно подумал Андрей. — И этот знает, как меня зовут. Похоже, моя известность достигла мировых пределов». Бандит, державший его за горло, на секунду задумался, остановился, потом крикнул: «Хорошо» — и с силой пнул Сорина. Сам же, укрывшись за спиной андреевского памятника, юркнул в какую-то щель среди веток и мгновенно исчез.

Андрей поднялся с колен в тот момент, когда к нему уже подходил мнимый пенсионер:

— Ну, здравствуйте!

— Здравствуйте, — ответил Сорин.

— Позвольте представиться: Василий Семенович Трегубец, следователь по особо важным делам.

— Я почему-то так и подумал, — сказал Сорин.

— Знаете, не пристало нам здесь оставаться. Ян! — позвал Трегубец своего напарника, — хватай этого урода, и поехали.

— Хорошо, Василий Семенович, — ответил Старыгин, переваливая Толика со спины на живот и надевая на него наручники.

— Где же Виталий? — зарыскал глазами Андрей.

— Виталий Сергеевич, вероятно, прогуляться пошли. Они человек нервный, — улыбнулся Трегубец, — да нам они сейчас и без надобности. Поедемте, поедемте, Андрей. Нам с вами есть о чем побеседовать.

— Я понимаю, что выбор мне не предоставлен, — сказал Сорин.

— Отчего же, — засмеялся Василий Семенович и развел руками, — очень даже просто: минуты через полторы здесь будет наряд милиции, ну, и далее со всеми вытекающими.

— Едем, — ответил Сорин и поспешил за удалявшимися уже в сторону дворов Старыгиным и Толиком.

Они погрузились в машину вовремя: в тот момент, когда «шестерка», мягко урча, выползала на Поварскую, мимо них на полной скорости, завывая сиреной и расцвечивая лица прохожих в бледно-синие тона, пронеслись два милицейских «газика».

— О, наша доблестная милиция! — хохотнул Василий Семенович.

— Так вы же вроде тоже, — удивился Андрей.

— То же — да не то же: то постовые ребята, из отделений. У них и сноровка другая: работа больно тяжелая. А мы так, раз в году, если кого-нибудь зацепим, и уже спасибо.

— Куда едем, Василий Семенович? — прервал Трегубца Ян.

— А поедем, Янушка, к нам на Ленинский.

— Это на вторую, что ли, — уточнил Старыгин.

— Туда, туда.

Путаясь в пробках, срезая путь проходными дворами и маленькими переулками, минут через тридцать они подъехали к кирпичному дому постройки шестидесятых годов; вошли в подъезд, поднялись на лифте на пятый этаж и, наконец, оказались в квартире.

— Ну, вот мы и дома, — произнес Трегубец. — Андрей Максимович, — обратился он к Сорину, — вы вот что, посидите с Яном на кухне. Ян, ты там чайку или кофейку…

— Сделаем, Василий Семенович.

— А мне, вот, с молодым человеком потолковать надо, — Трегубец кивнул в сторону непривычно тихого Толика.

Когда Сорин и Ян удалились на кухню, Трегубец встал, мягко прикрыл дверь в комнату и, обернувшись к Толику, с посуровевшим лицом сказал:

— Ну что, шестерка, начинай колоться.