Слышно, как в артели по-прежнему работают инвалиды. Их стало еще больше. Ритм монотонного, невеселого труда все набирает и набирает силу. В библиотеке озабоченный Паша расставляет стулья. За ним неотступно следует Екатерина Федоренко .
Паша. Есть добровольные начала жизни, Катя! Видишь, люди работать начали в выходной, а некоторые уже вторую смену подряд. Я их спрашивал, они на мастеров указывают, говорят: они приказали добровольно поработать. Сами-то мастера отдыхают.
Федоренко. И ты иди домой, отдыхай. Пойдем, я сварю вкусненького. Что тебе дала эта общественная работа? Это хуже водки. Пьяный мужик, если дрова начнет рубить, палец себе отрубит, а общественный – не знает, с какой стороны топорище растет. Ты же был такой умелый во всем, Павлик! Вся улица, вся округа тобой только и жила. Всем ты был помощником. Я понимаю, если бы ты верующий был, молиться бы стал ни с того ни с сего! А ты торчишь круглый день в библиотеке, даже ночью сидишь. Люди говорят – и ночью читаешь! К чему тебе это? Ум не выдержит, его у тебя и без того нет. Я знаю, кто тебя взбаламутил. Люди говорят – опять его заберут, ушлют! Зачем ты путаешься вокруг него?
Паша. Юрий Алексеевич меня слушает, не перебивает. Я ему могу все рассказать про себя, Катя. Иногда я думаю: не святой ли он?
Федоренко. Какой же святой под надзором-то?
Паша. А вся история наша разве не через тюрьмы проходит? Чем больше человек добра хочет сделать, тем больше ему от людей достается.
Федоренко. Какое же это добро мне, например, от него? Какое мне облегчение? Ведь мне теперь одной со всем приходится управляться. Не буду говорить про детей, которых ты любил, Паша, и был для них лучше любого отца. И если бы не ты, как бы я могла их растить? Никто твоих заслуг не забывает. Вот возьмем, к примеру, Модеста. Я сейчас посадила его на цепь, и я взяла и пошла с ним к Ковалихе. По пути он шел, как воспитанное животное. Мы пришли. Что ты думаешь, он, гад, сделал? Он, как только увидел свиноматку, начал так бить копытами о землю – прямо вот хоть не верь!
Паша. Его морально подготовить надо было, убедить.
Федоренко. Все его просили всякими угощениями. Он начал так орать – свинья просто даже испугалась, потому что – даю тебе крест! – он встал на задние лапы, как на митинге. Соседи сбежались, а он рванулся так, что вместе с этой цепью, смотри, чуть мне палец не переломал! И он так с этой цепью несся!.. и собаки гнали его. А уж потом прямо по полям, не разбирая дороги. Паша, до ночи надо его вернуть, иначе его волки сожрут. Говорят, волки собак таскать стали, а тут такой окорок к ним прибежал!
Паша. В каких он полях?
Федоренко. Прямо за элеватором. За что такие деньги волкам отдавать? Я бегала, я кричала: «Модест! Модест!» – он не отзывается. Он только на тебя идет. Пойди его домой отведи.
Паша. Катя, неужели моя жизнь – свинью на поводке водить?
Федоренко. Ну, хорошо! Давай, давай его не водить. За каждый его визит мы поросеночка получаем. Почему ты бросил это дело? Это очень выгодное мероприятие. Иначе тогда давай его заколем. Зачем нам боров? Жрет дисциплинированно, а дела своего не делает. Что мы, бесплатный ресторан будем устраивать ему? Люди говорят: они его прокармливать задаром не будут.
Паша. Раньше все смеялись надо мной: свинью на поводке водит! Теперь понадобился. Нет, Катя, Модест пусть сам решает свою судьбу. Это природное явление. Он если не хочет больше, нельзя его заставлять. Значит, у него другое на уме. Вы же звери! Я его для науки вырастил! Я показал перспективу природных явлений мира, а вы!.. Он же эталонный образец! Он для выставки был задуман!.. Вы из него сделали племенного кабана.
Федоренко. Ну пойди позови его. Он к тебе пойдет.
Паша. Оставь меня! Оставьте меня! Дайте мне больше не заниматься всем этим.
Федоренко. На что мы жить будем без него, Пашка? Чем мне тебя кормить, дурак?
Входит Валера , достает сигареты, закуривает.
Паша. Вот мы с вами не договорили, и я не успел вам рассказать, что главным доводом, который выдвигал Константин Эдуардович, было обязательное стремление человека подняться ввысь и там через способство невесомости…
Валера. Иди, иди… Потом про невесомость.
Паша. Невесомость есть наибольшее благо! С помощью невесомости есть возможность преодолеть все человеческие препятствия и барьеры. Там, – указывал Константин Эдуардович, – среди тепла и света, мы будем парить и падать, но никогда не упадем.
Быстро вошла Наташа , махнув рукой, уходит.
Там никто ни о чем не вспомнит и ни о чем вперед не подумает…
Валера. С Циолковским я тоже согласен, и с Мичуриным тоже. Иди, дорогой.
Паша. А я думаю, я решаю, я посвятил учению Мичурина целую жизнь. Мне довелось встречаться с этим великим человеком: родом я из Козлова. Я тоже добивался самых громадных результатов в земледелии, потом переключился на петухов.
Валера (Наташе). Зачем ты вышла? Я тебя не звал.
Наташа. Мало ли у меня здесь своих дел!
Валера. Ну, иди, иди по делам. Сейчас брат сюда придет…
Наташа. Не волнуйся, он там с матерью. Взял ее на себя: Инна Сергеевна в меня вцепилась, начала к нему сватать… Значит так, чтоб ты был в курсе: Юра про тебя все знает. Я ему сегодня утром все рассказала про тебя и про меня.
Валера. Зачем?
Наташа. Это уже мое дело!
Валера. А может, он тебе приглянулся?
Наташа. Ты не шути так – я на пределе.
Паша. У меня петух был обучен до такой степени, что каждый час, начиная с гимна, кричал ровно столько, сколько положено: в шесть часов – шесть раз…
Валера. Мы потом поговорим о петухе.
Паша. А что говорить! Петуха съели! Того же Модеста сколько раз хотели заколоть, да жадность не давала. Они до того его использовали, что он из культурного кабана превратился в агрессора половой жизни! Только я надеваю на него ошейник – он плачет, до того его свиноматки довели!
Наташа. Пошел отсюда!
Паша. Слыхали? Вот так каждый раз. Поэтому скажу вам на прощанье: Константин Эдуардович всю душу мне перевернул. Благодаря ему, я стал решать загадку: что же движет жизнью человеческих существ? (Уходит, все с тем же восторженным выражением на лице.)
Валера. Так. В город я поеду сегодня один.
Наташа. Почему?
Валера. Завтра увидимся.
Наташа. А почему с тобой нельзя? Ты приглашал, в своей машине…
Валера. Ты напрасно выскочила. Мне надо с братом серьезно поговорить. Не втроем же нам разговаривать!
Наташа. Ну хоть о чем вы будете говорить, я могу знать?
Валера. Не о тебе, не волнуйся… Почему ты мне раньше не сказала?! Кто тебя просил доводить его до такого состояния! Как мне ему в глаза смотреть?
Наташа. Причем тут я?!
Валера. Ладно, успокойся! Не об этом сейчас. Слушай меня. Есть люди, они вокруг этого голоса хотят волну поднять. Несколько их придурков в Москве, но письмо должно прийти отсюда. К нему приезжали из Москвы позавчера?
Наташа. Приезжали, мужчина и женщина.
Валера. Ты не знаешь: написал он это письмо?
Наташа. Не знаю.
Валера. Так это надо было узнать в первую очередь!
Наташа. Я больше ничего узнавать не буду! Я сейчас соберусь и уеду с тобой.
Валера. Я же сказал уже: не надо тебе сегодня со мной ехать. Ты что, сама не чувствуешь этого? Он мне не чужой.
Наташа. Я тоже тебе не чужая!.. Или у вас все мать решает?! Она меня на кухне, пока я готовила, час допрашивала!
Валера. Да что мать! Я тебя предупреждал: не реагируй! У нее поток речи. Неуправляемый. Ей наплевать на тебя и на меня. У нее одна забота: внедрить Михаила. Я говорю с тобой сейчас о важных вещах. Теперь на будущее: если тебя опять вызовут, ты там не лепи все подряд.
Наташа. Ты меня об этом просил. Ради кого я это делаю?
Валера. Об этом проклятом письме я должен был знать раньше всех! Я бы сразу приехал! А то я от чужих людей обо всем узнавать стал.
Наташа. Я не могу больше с ним видеться, не могу!
Валера. С кем, с братом?
Наташа. Нет. Но и с ним тоже. Друг твой чуть не каждый день мне звонит, просит, чтоб приезжала. Надо ему – пусть сам сюда едет! На одни автобусы ползарплаты уходит.
Валера. Предъяви билеты, он оплатит. Я серьезно говорю.
Наташа. Я ведь еще и к тебе заезжаю.
Валера. Ну так и быть, я тебе оплачу.
Наташа. А ты оказывается!.. (…)
Валера пытается ее обнять.
Пусти! Не трогай меня!
Валера. Тихо, тихо! Шучу… успокойся… Ладно, ты вот что… Можешь сейчас отсюда уйти? Прошу тебя. Ты же верный товарищ – пойми, мне надо с братом серьезно поговорить по его делам.
Наташа. Туда я не пойду.
Валера. К себе пойди… не знаю… (Улыбнулся.) Как нам тебя разделить – мы с братом разберемся, по-семейному. Я не спрашиваю, было у тебя с ним что-нибудь или не было. Я это даже не выясняю сейчас.
Наташа. Вот так, да?! А ты выясни!
Валера. Потом об этом. Я сейчас тебя прошу: уйди!
Наташа. Зато у меня есть, что сейчас выяснить! Инна Сергеевна поторопилась мне сообщить, какая у тебя знакомая имеется в Москве: предлагает себя сразу с квартирой в центре! Так что, мол, не надейтесь, девушка, ваше место здесь, среди калек и инвалидов!.. Что же ты об этом не говоришь?
Валера. Бред полный.
Наташа. Не надо! Я тебя тоже уже немного узнала!
Валера. Потом обо всем поговорим.
Наташа. Потом? Больно много ты на потом оставляешь!
Входит Юра . Молчание.
Валерий Николаевич, у меня тоже дела есть в области, может, захватите с собой, когда поедете?
Валера. Нет, не захвачу. Мне в другую сторону.
Наташа. Ну ладно, придется автобусом добираться. Не увидимся вечером?
Валера. Мир тесен, как говорится.
Наташа. Значит, увидимся?
Валера. Вы это мне, Наташа?
Наташа. Тебе, тебе! Юра, дайте нам поговорить!
Валера. Постой, брат, ты мне не мешаешь. Какие у вас тайны, Наташа?
Наташа. А мне мешает!
Валера (удерживает брата за руку). Нет, подожди, Юра.
Юра. Решите без меня: мешаю я или нет. Пусти руку. Пусти руку, я сказал!
Вырывается. Валера его держит.
Валера. Это я себя держу, понимаешь, Юрка? Руки заняты. А то ведь я грубость сделаю женщине.
Наташа (кричит). Пусть он уйдет! Иначе я ему все расскажу остальное!
Валера. Следы равноправия. Подожди, Юра. Что ты хотела сообщить?
Молчание.
Меня на испуг берешь? Появилось желание покаяться? Давай – место подходящее. Сразу ставлю в известность: я для попа не гожусь. Сам грешен, грехи отпускать не обучен.
Молчание. Наташа пошла в сторону артели, но вдруг остановилась… и что-то решив, быстро направилась на жилую половину.
Значит, по порядку. Про Наталью: не беспокойся, у меня с ней ничего не было – не знаю, что она тебе наговорила… Ладно, брехать не буду: про тебя не знал. Давай ее пока в сторону отложим. Неужели мы себе баб не найдем? Я тебя выведу отсюда, я тебе таких покажу! Я Дом моделей курировал по линии молодежной моды. Милый!.. Я покажу тебе такую жизнь!.. Я тебе еще живые гобелены буду дарить с морской водой!..
Молчание.
Юрка, слушай внимательно! Ради чего я сюда приехал. Сам понимаешь… за тобой присматривают. Есть и конкретные люди, которым это поручено. Один товарищ… в общем, тот, с которым я в прошлый раз приезжал… Я профессию его тебе называл…
Юра. Дальше.
Валера. Дальше? До поры до времени контора тебя не беспокоила… Теперь у него личная, человеческая просьба. Он считает, что скоро тебя можно будет пустить в более крупный культурный центр, но это зависит от тебя.
Молчание.
Если ты это письмо напишешь, тогда уж, дорогой, не обессудь, – такая тебе весть от него.
Молчание.
Пацана этого выпустят, может уже выпустили, народ над голосом этим посмеялся и забыл уже, а ты с письмом этим высунешься… Зачем? Ну подумай! Тебе сейчас надо сидеть тихо, а ты здесь самодеятельностью балуешься. Ты что инвалидам этим читаешь? Для бесед своих и чтений выбирай классику: она проверена временем. Непроверенных имен не надо, их и про себя читать не следовало бы, а ты – вслух!.. Прошу тебя: никаких писем! Тебе этого парня жалко? Себя пожалей. Ты что, по лагерю уже соскучился?! Подумай о матери. Ее на экране оставили только из-за отца, моего отца, – он не последний человек, как ты знаешь, был в наших краях. И из психушки тебя тогда раньше срока выпустили не без его помощи… Не грех тебе спасибо сказать и моему товарищу, мы с ним вместе в комсомоле начинали. Это нам повезло, что ты именно ему достался.
Молчание.
Я не ради себя суечусь здесь, мое «личное дело» ты давно испортил.
Молчание.
Ты мне какой-никакой, а брат. Мы оба на свет появились, потому что аборты были запрещены, – мать делилась воспоминаниями. Когда отец умер, у нас с ней была короткая семейная близость. Говорит: никогда не хотела детей. Она человек злой. Твоего отца я не знаю, а мой ее – не любил.
Входит Инна Сергеевна .
Инна Сергеевна. Мальчики! Я хочу принять участие в вашем разговоре.
Валера. Да, мама, мы слушаем тебя.
Инна Сергеевна. Валера, мне кажется, что тебе надо уехать! Тебе не кажется?
Валера. Мама, я редко буду тебя видеть после сегодняшнего дня.
Инна Сергеевна. Валера, ты не должен обижаться на меня…
Валера. Я буду выключать телевизор, когда ты покажешься на экране.
Инна Сергеевна. Юра, ты должен знать: такие вопросы решает женщина. Простите, что я так грубо вторгаюсь в вашу интимную жизнь, мои дорогие сыновья, но я мать, ваша мать. Мы никогда не говорили на эту тему. Вы взрослые мужчины, но для меня вы – дети. Все это надо решить с холодной головой. Не хватало еще, чтобы вы поубивали друг друга из-за какой-то полевой мыши! Ну и вкус у вас, должна я сказать! Особенно меня поразил Валера. Ты же всегда любил высоких… грудастых… Или тебе сейчас непременно хочется выиграть? Мы не на скачках! Литература знает множество примеров, когда родственники убивали друг друга из-за паршивой юбки. Не забывайте: нас теперь три человека из всех миллионов или миллиардов. Ваши отцы в земле, скоро и мне уже место себе присматривать. Вас останется двое.
Валера. Откуда такие грустные мысли, мама? Такие настроения после свадебного путешествия!
Инна Сергеевна. Уколол, ударил мать. Ну что же, я тебя понимаю. Уступи, не все же тебе, сынок. Вспомни, сколько я абортов устроила твоим комсомолкам.
Юра. Мама!
Инна Сергеевна. Что, мой мальчик, дитя мое, сыночек мой? Ты ведь меня не презираешь, как твой брат. Ты понял: мама не привыкла быть одной. Даже из-за простой безопасности я не могу ночевать одна в квартире, мне все время кажется: то в одной комнате кто-то стоит, то в другой… Дай я тебя поцелую, Юрочка. Ты думаешь, я не плакала, не страдала, когда с тобой все это произошло? Я всегда думала о тебе: каково там моему мальчику? Я думала: как ему помочь? Ничего нельзя было сделать. Я мало сделала, я ничего не сделала, я плохая мать…
Валера. Мама, возвращайся туда, мы скоро придем.
Инна Сергеевна. Юра, твой брат сейчас уедет – я решила. В этом конфликте я встаю на твою сторону! Валера, оставь в покое эту женщину. Я прошу, я требую!
Валера. О чем ты говоришь? При чем тут женщина? Завела пластинку!
Инна Сергеевна. Не груби! Меня теперь есть кому защитить!
Валера. Грызлов тебя защитит! Когда будет квартиру делить и имущество вывозить!
Инна Сергеевна. Я имею в виду твоего брата. Уходи! Мне трудно это говорить, но оставь и ему немножко счастья.
Валера. Я тебя просил: не включайся.
Инна Сергеевна. У меня два сына.
Валера. А не три? (Медленно направился к выходу.)
Инна Сергеевна. Что он сказал?!
Юра. Тебе послышалось, мама.
Инна Сергеевна (вслед Валере). Стой, поганец! Повтори, что ты сказал!
Спешит за Валерой. Юра стоит, опустив голову. Появился Паша , подходит к Юре.
Паша. Юрий Алексеевич!
Юра. Что, Паша?
Паша. Как быть с ними? Работают…
Юра. Я узнаю.
Паша. Ничего пока не дадите посмотреть?
Юра. Журналов новых еще нет.
Паша. Старые я все изучил. Пойду возьму энциклопедию.
Юра. Возьмите.
Паша. Юрий Алексеевич, вы записали меня на фамилию Мичурин…
Юра. Да, Павел Мичурин. Берите, я заполню формуляр.
Паша. Возьму, быстро пробегу и принесу. Юрий Алексеевич, а можно переписать на другую фамилию?
Юра. Можно.
Паша. На фамилию Циолковский.
Молчание.
А что с вами сегодня? Такой вы грустный – смотреть невозможно! К вам мамо приехала…
Юра. Грустно жить на свете, Паша?
Паша. Нет, нет! Теперь только начал понимать… Растил кабана до исполинского размера, выводил новые сорта других животных, не говоря о растениях, – и что? Увеличивал движение материальных частиц через анальное кольцо. Надо заниматься выведением новых человеческих сортов. Работа не одного дня. Я не знаю, могут ли быть достигнуты результаты? Могут, Юрий Алексеевич?
Молчание.
Тянет к себе Константин Эдуардович. Я вот думаю: а может, через способство невесомости это злополучное кольцо зарастет за ненадобностью? Для этого обязательно надо использовать космос.
Появляется Наташа .
Вот она. Узнайте у нее: кто в артели рабочий день назначил?
Юра (Паше). Пойдемте, я вам выдам книгу.
Паша. Да я сам возьму. Я же энциклопедии укладывал и коробки подписывал.
Юра. Идемте, идемте.
Наташа (неестественно громко; заметно, что выпила). Подожди, Юра!
Юра. Не могу, ко мне читатель обратился!
Паша. Не надо беспокоиться, Юрий Алексеевич. Вы же всегда раньше доверяли.
Наташа (подошла). Опять он здесь? Пошел отсюда!
Паша. Скажи-ка, кто людей за работу посадил?
Наташа. Ты слышал, что я сказала?
Юра. Хорошо, Паша, возьмите книгу сами. Я запишу.
Паша выходит.
Наташа. Я не хочу чувствовать себя виноватой – это пытка, честное слово! Я рядовая женщина, каких большинство. Что вы во мне увидели? Рассказали бы хоть. Юноша, раз дело дошло до такого разговора, не убегайте. Я рядовая, поймите и не обманывайте себя. Я хуже любой рядовой, хуже в миллион тысяч раз! Вы меня боитесь, юноша? И правильно! Вы меня должны бояться… Я выпила минуту назад… стакан водки… стакан без закуски… Может, я скоро упаду. (Смеется.) Заметил, да? Я много в последнее время выпиваю. Дай руку… (Взяла его руку, приложила к груди.) Слышишь, что с сердцем делается? Не могу опьянеть… Все вижу, понимаю… (Целует его руку.) Не бойся! Я не пьяная еще. У нас ничего не будет, на сто процентов… Теперь не может быть…
Юра. Почему?
Наташа. На «ты» давай. Не-е-ет! С по-целуе-е-ем. (Целует его.) Ничего теперь не будет… никогда. Я уеду отсюда, зароюсь – меня никто не найдет… Ты лучший человек на свете, кого я встречала. Зачем ты был такой смелый в высказываниях со мной, Юра? Нельзя доверять женщинам… Меня любишь, да? Это я все передавала… Я-а-а!..
Юра. Зачем?
Наташа. Вот… И ничего, Наташа… ничего страшного… Наташа, не переживай!.. (Пауза. Посмотрела на Юру.) Хочешь сделать со мной что хочешь? Что ты хочешь?.. О-о-ох! Легче стало… А то я извелась, на тебя глядя… И ничего: все на своих местах стоит прежних… Уведи куда-нибудь меня… Слушай, у меня когда-то был муж. Кра-а-сивый такой… похож на вола… натужный такой вол!.. Такое выражение лица – что вот-вот пернет… Извини, пожалуйста. Ни разу не назвал меня «Наташа», только «Натали». Я его послала… расстались с таким мордобоем! Отвезла его сама в больницу… ухо зашивать… Мне хочется с тобой страшно откровенно… Я ни с кем так еще не говорила из мужчин… Ты должен меня изнасиловать. Понятно? Ты понял меня? Попробуешь? Быстрее только. Сейчас!
Юра. Не обещаю.
Наташа. Тебе хорошо будет со мной! Валерке нравилось: считал, у меня станок удобный. Ну что ты дрожишь? Идем! Я выпила – момент подходящий. У вас там не было женщин или были? Как вы там обходились? Я-а-а… видела: у тебя иногда слюнки текли, шизик!
Юра сдавил ее руку.
Мне больно… Пусти!
Молчание.
Мне же больно… Сумасшедший! (Плачет.) Мне хорошо… больно… Еще больнее сделай… Ну сделай! О господи, какой страшный! Бей меня! Убей меня… Тебе ничего не будет… ты больной…
Юра отошел.
Правильно ведешь себя с женщиной. Нам надо мужскую руку чувствовать, иначе выходим из-под контроля. Брат твой умный, а ты – дурак. О господи! Все поплыло… Ты улыбаешься или мне кажется? Ты плачешь? (Подошла, уткнулась головой ему в плечо.) Спасибо. Значит, ты меня простил… Что ты, монашек!..
Молчание.
Какой ты ласковый, какой ты добрый, монашек!..
Входят Ковалёв и Грызлов .
Ковалёв. Тебе не нужна моя помощь, Юрочка?
Наташа (счастливо улыбаясь). Старик, уходи отсюда к черту!
Ковалёв. Очень хорошо… Конечно-конечно…
Наташа. Чтобы я тебя не видела на расстоянии даже ста пятидесяти метров! (Отходит, садится в стороне.)
Грызлов. Наташа, никак ты захорошела?
Ковалёв. Юрочка, мы вышли поглядеть, куда все делись. Там Михаил все собрал на стол.
Грызлов. Я видел, она стакан приняла, решил – водичку. А куда мамо запропастилась?
Юра не отвечает. Наташа воинственно смотрит по сторонам.
Наташа. Владимир Викторович, я предупреждала: водки не берите. А вы: мужики пьют, мужики пьют… (Засмеялась.) Пьют бабы… им больше нужно.
Грызлов. Подмечено верно. Мамо тоже любит согреться. Юра, а ты сам принимаешь?
Юра молчит.
Ковалёв (растерянный, улыбается Грызлову). Юра, все-таки надо попробовать найти наших гостей… (Выходит.)
Грызлов. Соберемся – мимо стола не пройдем. Что бы ни было, какие бы вопросы ни рождались, соленые-пресоленые, – про закуску не забудем. У нас с мамо тоже всякое бывает. Не так давно у нас гости были, вроде свадьбы. Она под баночкой… небольшой… прочитала сначала анекдоты… голосом – вроде как последние известия, только текст, ты понимаешь, соответственный. В узком, конечно, кругу. Мы как раз оформлялись в тур – на столе документы. Взяла мою автобиографию, зачитала, вроде представила мужа друзьям. Ну, получилось тоже как будто анекдот. Та же реакция. Родился в деревне такой-то – хохот, закончил сельскохозяйственный техникум – со стульев падают… Конечно, кто я для них? Село. У нее лицо не сходит с экрана… (Пауза.) Однако клюнула, заглотнула так, что только подошвы видны остались! Да-а… Мамаша ваша, скажу я, Юрий Алексеевич, не плотва… Не рыбак?
Юра. Нет, не рыбак.
Грызлов. Тогда тебе нашего брата рыбака не понять. Хорошую щуку берешь на живца. Приходится побороться со стихией. Леска звенит, удилище ходуном ходит, тебе противостоят темные силы дна! Аппетит – самый сильный инстинкт в человеке! Это мы давно доказали миру, грубо говоря, собачьей слюной. Как говорится, все соответствует действительности.
Юра. Трудно что-либо возразить.
Грызлов. А говорите, что не поняли. Основу вы уловили точно, потому что за плечами жизнь.
Молчание.
Иногда тянут отвлеченные понятия. С утра до ночи центнеры, килограммы… А вы человек книжный.
Возвращается Ковалёв , смотрит на затихшую Наташу.
Ковалёв. Юра, что с Наташей?
Юра. Дед, не трогай меня.
Ковалёв. Подойди хотя бы к ней!
Юра. Повторяю еще раз: не трогай меня!
Ковалёв (Грызлову). Наташа очень устала. У нас сейчас трудная пора – переселяют, пока неизвестно куда. Представляете, собрать такое количество книг, запаковать! Она нам помогала с коробками…
Грызлов. Понятное дело.
Молчание.
Как там, собирается Инна Сергеевна садиться за стол?
Молчание.
Ковалёв. Юра, я думаю, целесообразней Наташу отвести к нам. Не надо, чтобы ее сейчас видели. (Подходит к Наташе.) Вы разрешите помочь вам?
Молчание.
Наташа. Отчим! Ты куришь, отчим?
Грызлов (достает сигареты). Дымком закусишь?
Наташа. Закушу…
Грызлов выходит.
Ковалёв. Наташа, я должен попросить у вас прощения. Мы все виноваты перед вами, прежде всего я… так грубо вмешался. Поверьте, мне это стоило немалых душевных сил. Забудьте, все забудьте! Я глубоко сожалею. Все равно, как бы ни сложилась дальше ваша судьба… Я благодарен вам… благодарен…
Наташа. Не за что меня благодарить!
Ковалёв. Вы стали частью нашей с Юрой семьи. Между нами была настоящая близость. Я буду часто вспоминать вечера, которые мы проводили вместе… наши чаепития…
Наташа. Не надо… Уйдите, не мучайте меня!
Ковалёв. Дева моя, вам сейчас тяжелее всех…
Входят Инна Сергеевна и Валера .
Наташа. Накройте меня с головой чем-нибудь, чтобы не видела…
Инна Сергеевна (Юре). То, что мне сейчас рассказал твой брат… Нет, я в ужасе, я потрясена! Одним росчерком пера ты хочешь погубить все, что я сделала для тебя! Кому я только не клялась, что ты покончил с прошлым, все осознал!
Юра. Разговор лишен смысла. Письмо я написал.
Валера. Где оно?
Юра. Далеко.
Инна Сергеевна. Скажи, кому ты его отправил?! Его еще можно перехватить! Я заберу, я сама поеду!.. Владимир Викторович, вы знаете, что происходит?! Вы отдаете себе отчет?! Он себе подписывает новый приговор!
Юра. Пойдем к столу, мама. Ты о еде мечтала.
Инна Сергеевна. Нет, я никуда не пойду, пока ты не скажешь, кому ты отправил этот проклятый протест! Владимир Викторович, вы знаете этих людей? Кто к нему приезжал? Отвечайте!
Ковалёв. Я не совсем понимаю: вы кричите…
Юра. Оставь в покое деда.
Инна Сергеевна. Нет, не оставлю! Ваш внук опять полез в бутылку! Он, видите ли, всем хочет показать, какой он герой! Он пишет письма!.. Вы знали про это проклятое письмо?!
Ковалёв. Не понимаю, о каком письме вы говорите.
Инна Сергеевна. Ну, понятно! Хорошо же вы за ним тут смотрите, Владимир Викторович!
Ковалёв. За ним тут смотрит участковый милиционер! Не путайте!
Инна Сергеевна. Вы покрываете его! Значит, вы с ним заодно! Вот откуда все идет! Сам полжизни провел за решеткой и сына моего туда же толкает!
Юра. Уезжай, мама!
Инна Сергеевна. Что-о?!
Юра. Свидание окончено.
Ковалёв. Юрочка, не надо так! Я попытаюсь объяснить…
Инна Сергеевна. Ты гонишь мать?!
Юра. Идем, дед.
Ковалёв. Юра, я знаю, ты так ждал мать…
Валера. Подождите! Юрка, что с письмом? Ты можешь ясно сказать? Для твоей же пользы!
Юра. Идем, дед. Идем.
Ковалёв. А Наташа? Ее здесь оставить?! Юра, постой…
Юра выходит.
Ах, как же все ужасно! Какой он несчастный! Сколько же ему еще получать ударов!
Инна Сергеевна. Мой голос здесь не слышат! Не слышат, о чем я им говорю. Владимир Викторович! Боже мой, неужели опять все сначала? Его опять осудят…
Ковалёв. Да, опять, опять…
Инна Сергеевна. Скажите же ему! Может он вас послушает!
Ковалёв. Он никого не будет слушать. После всего, что с ним сделали, разве он может жить по-другому?
Наташа (неожиданно). Инна Сергеевна, вы совет мне собирались дать, вас прервали… Напомню, на каком месте: вы о своих мужьях схохмили…
Инна Сергеевна. Да, милочка, на будущее хочу вам дать совет: надо знать, от кого дети! Это долг женщины, – можно сказать, единственная ее обязанность перед мужчиной. Я распущенность не понимаю. Иногда высчитывают: кто бы это мог быть? Это еще ваше счастье, что вы тут в провинции мыкаетесь в пределах одной расы. В столице, там ведь кого только нет! Наше миролюбие известно, но есть и обратная сторона медали. Сплошь и рядом сюрпризы: то черно-белое кино, то цветное… Вы определяйтесь сами, не ждите от нас ничего.
Наташа. Не поняла ваши заявки.
Инна Сергеевна. Все ты поняла! (Валере.) Что делать? Научи!
Валера. Ладно, поехали.
Инна Сергеевна. Нет, надо что-то делать!
Валера. Что?! Он никого не слышит! Он болен, мама, болен!
Инна Сергеевна. Он болен, болен… Что же теперь будет?
Валера. Кто знает! Это уже не от нас зависит.
Входит Грызлов , в руках пакеты и рулон.
Инна Сергеевна (Грызлову). Что, что за пакеты у тебя в руках?
Грызлов. Провиант захватил: поесть-то надо… хоть на обратном пути. Сядем на полянке, под елочкой…
Инна Сергеевна. Никакой полянки! Оставь это все!
Грызлов. Я голодный. С половины шестого утра! Утром только чай выпил.
Инна Сергеевна. Я сказала, оставь!
Грызлов. Ехал сто с лишним километров, готовил стоял, мелко все нарезал… Теперь говорят: не ешь, оставь.
Инна Сергеевна. Брось немедленно!
Грызлов. Других учишь чуть ли не каждый день: береги народное добро, а сама – брось…
Инна Сергеевна. Ай, делай что хочешь! Иди в машину!
Грызлов. Отец, там нога на углях, не забудьте про нее. (Достает пакет с мармеладом.) Возьми пакетик. Так и не попробовали мармеладку.
Ковалёв. Благодарю, спасибо, я обязательно попробую.
Грызлов так же медленно и осторожно, как и вошел сюда в первый раз, движется к выходу.
Валера (подошел к Наташе). Наталья. (Громко.) Наталья!
Наташа. А я слышу, зачем же кричать?
Валера. Подвезти тебя? Подождать мне тебя или нет?
Молчание. Наташа сидит, опустив голову.
Ну я жду пять минут, не больше.
Валера, а вслед за ним Инна Сергеевна молча уходят. Наташа встает; с трудом, шатаясь, направляется за ними.
Ковалёв (зовет). Юра!..
Юра входит. Увидев идущую к выходу Наташу, останавливается.
Юрочка!.. Юрочка, останови ее!.. Можно я ее задержу?
Юра. Нельзя.
Ковалёв. Я не выдержу этого – у меня сердце разорвется!
Наташа повернулась, с улыбкой, как будто на прощанье, взмахнула рукой – и вдруг, потеряв равновесие, упала. Потом все так же сквозь слабую улыбку забормотала что-то, безуспешно пытаясь встать.
Юра, ну сделай же что-нибудь!
Юра подходит, помогает Наташе подняться.
Юра. Останься…
Входит Паша . Наташа плачет… целует Юру, гладит его волосы, плачет… Целует и идет к выходу.
Паша. Спешишь? Я советовал: здесь найди, из местных.
Наташа. Ты умный, дурачок… умный… (Выходит.)
Паша (указал в сторону артели). Не идут! Я их просил, уговаривал!.. Может, вы им скажете, Юрий Алексеевич?
Ковалёв. Павел, мы очень устали. До начала несколько минут… нет никого.
Паша. Им мастера приказали. Они боятся!
Молчание.
Ковалёв. Юра, не надо, я еле стою на ногах.
Паша. Юрий Алексеевич, не отказывайтесь от нас. (Причитает.) Не отказывайтесь от нас, не отказывайтесь от нас, не отказывайтесь от нас…
Юра. Паша, напомните мне, пожалуйста: я обещал в вашем формуляре фамилию Мичурин поменять на…
Паша. Да не надо… Не заслужил я… А фамилию я хотел взять Циолковский.
Юра. Спасибо, теперь я запомню.
Паша. Подождем еще? Кто-нибудь придет. Придет, придет, придет…
Сидят молча. Паша время от времени поворачивает голову и прислушивается. Осторожно ступая, входит Екатерина Федоренко ; в руках – рулон.
Ковалёв (устало). Юра, смотри: пришел твой первый слушатель. Что же вы остановились там? Прошу вас! Проходите.
Федоренко стоит в проходе, озирается: высматривает Пашу.
Паша. Нет! Ее сюда не надо!
Ковалёв. Мы просим вас! Пожалуйста! Проходите, проходите!..
Федоренко (удивленно). Чего это вы меня приглашаете? Я и без приглашения войду. (Паше.) Чего это со стариком?
Паша. Иди сядь туда – и будь молчащей.
Ковалёв. Вы прочитали объявление? На дверях утром висело объявление.
Федоренко. Еще мне только осталось объявления читать!
Паша. Сорвали его.
Ковалёв. Вы не стойте, проходите садитесь. Может быть, вы хотите к окну поближе?
Федоренко. Да что вы меня усаживаете! Я и так сяду.
Паша (указал на рулон). Откуда это у тебя?
Федоренко. Мужчина отдал: не хотел машину забивать. Он с этой… с нашей, с телевизора… Сказал – импорт.
Паша. А ты и рада! Побирушка!
Федоренко. Дурак, я что это – себе? Продам: детям к зиме что-то надо… (Ковалёву.) А что здесь такое состоится?
Ковалёв. Видите ли, здесь будет лекция…
Паша. А ты думала концерт?
Федоренко. Концерт я сама могу устроить.
Ковалёв. Любой стул вам.
Федоренко. За что такие почести?
Ковалёв. Я вас до сегодняшнего дня не встречал в нашей библиотеке.
Федоренко. Да меня сюда Пашка не пускал: я ему каждый раз обещалась поджог здесь сделать. Грех на душу не хотелось брать – монастырь все-таки… А библиотеку вашу я бы сожгла!
Ковалёв. Может быть, сегодня вы станете нашим читателем.
Федоренко. Хватит с меня, это вон кто читает!
Паша. Замолчи, Федоренко, никаких чтобы выкриков и замечаний!
Федоренко. Ну-ка пойди-ка сюда, Пашка! Скажу что, слышь?
Паша. Это я дома у тебя «Пашка»! Здесь я – Константин Циолковский.
Федоренко. Враг! Я тебе сейчас дам такого Циолковского! Гад!
Паша. Сядь и будь молчащей!
Федоренко. Я тебе дам Циолковского, Мичурин проклятый!
Юра. Все. Боюсь, что больше никто не придет.
Паша заплакал.
Паша (кричит). Эй, вы! Инвалиды! Вы же еще людьми называетесь! Вы вспомните, про что он всем рассказывал! Он, как детям, читал вам… И вы от него отреклись! Что вы потерять боитесь?!
Юра выходит и тут же возвращается с магнитофоном и длинным проводом в руках.
Юра. Паша, можно вас попросить включить в сеть?
Ковалёв. Что это, Юрочка?
Юра. Мне привезли пленку. Сейчас я дам послушать. Я попросил, мне записали голос. Ну голос… Тот самый.
Паша включает магнитофон в сеть, Юра нажимает на клавишу: слышен городской шум, звук медленно проехавшего трамвая, гудки автомашин, гул человеческих голосов. И вдруг в этих звуках, отчетливей остальных, зазвучал высокий юношеский, почти детский голос: «Здравствуйте, дорогие товарищи! Сегодня двадцать второй день первого осеннего месяца, сентября. С утра показались лучи восходящего солнца. Они принесут потепление. Будет тепло…»
Федоренко. Пашка, Модеста украли.
Паша. Затихни, Федоренко!
Федоренко. Да я тихо тебе говорю. Мне бабы сказали: какие-то парни его на самосвал грузили. Номер записали. Номер у меня есть.
Паша подошел совсем близко к магнитофону; склонив голову, утирает слезы. Лицо его светлеет, принимает обычное восторженное выражение. Слышны звуки улицы, голоса толпы, голоса далекой живой жизни.