Действие первое
Развалины стадиона заросли диким бурьяном. Среди вздыбленных досок и щебня несколько чудом сохранившихся рядов восточной трибуны. Внизу свалены в кучу развороченные глыбы постаментов с остатками спортивных скульптур, только одна поставлена прямо – гимнастка, с отбитой головой. На футбольном поле, в сухом безветрии, стоят могучие лопухи. За высокой стеной с треснувшими гипсовыми чашами угадывается неторопливая жизнь провинциального города в разгар жаркого летнего дня. Два молодых человека с дорожными сумками в руках проникли на территорию заброшенного стадиона и по полю направились к восточной трибуне.
Коняев. Кто тебя просил с ним связываться?
Потехин. Во-первых, он грубил, а я этого не люблю. Стоит будка с каленой рожей и собирает милостыню. Сколько он у тебя попросил?
Коняев. Двадцать копеек.
Потехин. Ты дал?
Коняев. Дал.
Потехин. Вот видишь! У меня он уже потребовал рубль.
Коняев. Зачем ты позвал милицию?
Потехин. Как он тебя величал?
Коняев. Ну и что!
Потехин. Козлота… (Смеется.) Не козел даже, а ко-зло-та!
Коняев. Он ко всем так обращается, это Паша Хромцов.
Потехин. Он что, лауреат Нобелевской премии? Кто он такой?
Коняев. Никто… Бывший футболист. Здесь его каждый знает. Лет двадцать назад девушки ходили за ним толпами.
Потехин. Сильно они его уходили! Ничего, ребята там ему уже задали встречный вопрос: «Кто козлота?» – на что Паша скромно отвечает: «Я».
Располагаются на восточной трибуне.
На чем он нас прервал? (Пауза.) Да! Мы выявляли степень родства. Ты – муж моей сестры, значит, я тебе кто? Двоюродный брат?
Коняев. Ты мне шурин.
Потехин. А ты мне тоже шурин?
Коняев. Я – свояк.
Потехин. Ну это грубо… свояк! Лучше я буду называть тебя шурин. Свояк… Что-то в этом блатное. Шурин тебе больше подходит. Шу-рин. Вадим Николаевич Шурин.
Коняев. Хватит, помолчи.
Молчание.
Потехин. Куда это мы пришли?
Коняев. Когда-то здесь был стадион…
Молчание. Смотрят по сторонам: Потехин отчужденно, Коняев – с заметным волнением.
Потехин. Сегодня воскресенье, шурин?
Коняев. Воскресенье.
Потехин. Вчера была суббота. Как же я мог забыть!
Коняев. Что?
Потехин. Памятная дата… Отец помер вчера пять лет назад.
Молчание.
Жена твоя Валька двадцать копеек не отдала бы. Шурин, при нашей-то казне подавать! Отец мой говорил: никогда не помогай слабому, он от этого будет только слабее. Сильному надо помогать. Ты слушай, шурин, что я говорю… и запоминай.
Коняев. От самой Москвы, как только мы поехали, ты начал давать мне советы. Хватит!.. Вообще мне не нравится твой тон. Даже в шутку не надо… Здесь этого не поймут.
Потехин. Что же ты сидел всю дорогу и терпел? Надо было раньше сказать, я бы заткнулся. Что еще тебе не нравится?
Коняев. Ты все время говоришь о своих бабах. Это тоже утомляет.
Потехин. Я и о чужих говорю. Какая девочка подсела к нам в Орле! Как ты думаешь, кто из нас ей понравился?
Коняев. Ты.
Потехин. Я светился, как динамо, – она ни разу не отреагировала, просто ни один мускул не дрогнул. Нормальная женщина, в конце концов, начинает реагировать.
Коняев. Устал я от тебя…
Потехин. Ты интеллигент, шурин, вы быстро устаете… А отчего, интересно, ты устал? Дремал на сиденье, я крутил колесо – и ничего не устал… Потому что у меня пролетарская закваска. Знаешь, как маманя отца звала? Моего отца. Тебе Валентина не рассказывала?
Коняев. Шагающий экскаватор.
Потехин. Вот-вот…
Молчание.
Здоровый был Иван Андреевич Потехин. (Пауза.) Сгубила его мать… Тянула в Москву из Челябинска. В столице ударила ей кровь в голову, стала она на него больше наседать… В Челябинске отец что-то открывал… командовал комбинатом. В Москве получил трест и пару инфарктов. Сестренка тебе не рассказывала, как он умер?
Коняев. Нет.
Потехин. Мать его иссушила, стал он искать ласку на стороне. И полюбил девушку – не то вахтера, не то пожарницу… простую, деревенскую. Отмечали годовую премию, выехали на пленэр… Он пригубил хорошо – как чувствовал, что в последний раз, – и увлек барышню в чащу… Барышня с ясным синим взором… Я, когда подрос, отыскал ее. Рассказала подробности. Тяжелый, говорит, был… умер с открытыми глазами… Она глоточек отопьет – и деталь, отопьет – и деталь… Отец любил ее… Простой был… Экскаватор, одним словом… Маманя сразу же привела отчима. Иванушка такой, по возрасту – мой старший братец… Это сейчас он растолстел, а раньше был сухой. Вальке она квартиру отдала, а мне батькину машину – лишь бы мы отпустили ее душу… Ладно. Что я нашей семейной хроникой этот чистый эфир засоряю? Расскажи мне, шурин, почему ты со швейцаром за руку поздоровался? У вас, у музыкантов, так принято? Это смур?
Коняев. Швейцар жил в соседнем дворе. Он меня не узнал.
Потехин. Надо было его опохмелить сначала, к нему бы вернулась память. А ты подумал, у него увлажнились глаза от воспоминаний? Ему показалось, ты протянул гривенник вместо руки.
Молчание.
Не нравится мне здесь. На обратном пути объеду твой родной город по объездной. Жарко, пыльно… Водку продают, а прохладительные напитки – нет. Какие-то развалины в центре города.
Коняев. Тут недалеко построили новый стадион. Этот снесут, поставят высотную гостиницу.
Потехин. Высотную? Сюда ожидают толпы туристов? Встречать их будет гостеприимный Паша Хромцов? Напомни, как площадь называется, где мы машину оставили?
Коняев. Пушкинская.
Потехин. Я понимаю, тут родился такой великий скрипач, как ты, но все-таки это нескромно. Площадь Пушкинская!.. Стадион, наверно, был «Динамо»?
Коняев. «Урожай».
Потехин. Что тут выросло, кроме лопухов?
Молчание.
Коняев. Хороший был стадион. Копьеметатель стоял… вон там… гимнастка справа.
Потехин. Волновала, наверно, мужиков гимнасточка?
Коняев (улыбнулся). Бедная!.. Ее любила вся местная шпана.
Потехин. А я-то думал: почему он назначил встречу именно здесь?
Молчание.
Что-то не идут твои подруги. (Пауза.) Ау! Шу-рин!
Коняев. Что?
Потехин. У тебя начинается солнечный удар?
Коняев. Вспомнил, как стадион открывали.
Потехин. Подруги где?
Коняев. Придут. По дорожкам катили грузовики. В кузовах стояли племенные быки…
Потехин. Племенные?.. Это хорошо.
Коняев. Играл военный оркестр. Колхозницы несли снопы… Флаги трещали от ветра… желто-голубые с золотом… вон там, над главным входом… Там стояли колонны, огромные колонны… Их уже снесли.
Потехин. Риму не снились такие колонны!..
Коняев. Я тогда первый раз увидел живого негра.
Потехин. Его что, тоже в кузове везли?
Коняев. Потом был спортивный праздник. Наш «Урожай» встретился со сборной мира.
Потехин. Я ослышался или у меня наркоз? Какая сборная?
Коняев. Сборная цирков мира. (Пауза.) Такая странная команда приехала, я помню. (Усмехнулся.) Веселый был тогда отрезок времени… Негр стоял в воротах, у наших центра нападения играл Паша Хромцов. Тот самый. Смертельный удар правой, на ноге повязку носил… Циркачи блистали индивидуально.
Потехин. Наши налегали на коллективизм?
Коняев. Правильно.
Потехин. Паша корректен, бьет только левой…
Коняев. Откуда ты это знаешь?
Потехин. Не трудно догадаться. Ну дальше, дальше…
Коняев. Негр брал все мячи. Последняя минута, ноль-ноль, циркачам пенальти. (Засмеялся.) Что тут было! Трибуны стонали: «Паша, ударь правой!» Паша разбегается…
Потехин. И бьет левой?
Коняев. Да! Паша ударил левой!
Потехин. Забил?
Коняев. Негр взял. Но Паша ударил левой!
Потехин. Победила дружба.
Молчание.
Грандиозные лопухи здесь растут. Никогда таких не видел. Вы что, их тут скрещивали с чем-нибудь? Какой-то местный Мичурин старался?
Коняев. Земля тут хорошая, чернозем.
Потехин (видя, что его спутник все больше погружается в воспоминания, достает походную электробритву). Что же это за время такое? Рассказывай, шурин, у тебя приятный баритон… Когда это было?
Коняев. В конце пятидесятых. Мне исполнилось тогда десять лет.
Потехин. Ты такой старый? Я думал, тебе тридцати нет.
Коняев молчит. Тихо жужжит бритва.
Ну где же твои подруги? Кстати, если им придется раздеваться, как они это сделают здесь?
Коняев. Зачем им раздеваться?
Потехин. Заехали бы к твоей тетке. Тихо, интимно. Утром двинули бы дальше. Она живет далеко отсюда?
Коняев. В новом районе. Нам не по дороге.
Потехин. Давай заедем. Мне надо выспаться по-человечески. Пятьсот километров все-таки… Возьмем харчишко на дорогу.
Коняев. Не надо. Так будет лучше. (Пауза.) Опоздаем в Симферополь… Она одна, с ней тоже надо побыть.
Потехин. Дело твое. Только не забывай, зачем мы сюда приехали!.. Все, не смотри больше на гимнасточку.
Молчание.
Коняев. Видишь ту крышу? Вправо от колокольни. Там жила девушка, в которую я был безумно влюблен. Мила Клёнышева… Клё-ны-ше-ва.
Потехин. Ей звонил из ресторана?
Коняев. Что ты улыбаешься?
Потехин. Лицо у тебя было, видела бы Валентина!
Коняев. Я разговаривал с Мадлен, подруга детства с соседней улицы.
Потехин. Давай, давай, старина! Тебе надо выговориться. Я понимаю: нахлынуло, забродило… вспомнил первый поцелуй… Наверно, сюда таскал девушек? Куда же еще! Конечно сюда… Вам было легче. Мои считают спортивные сооружения плохим тоном. Отдаться в машине – это еще куда ни шло… Давай, про Мадлен. Как ее настоящее имя?
Коняев. Мадлен.
Потехин. Прости, я забыл: девушки здесь ведь не то что в соседних областях! Я думаю, и Париж могут придержать при желании. В провинции любят давать звучные имена. На первом курсе кинули нас в район на уборку овощей, там была методист Дома культуры, женщина по имени Руина. Представь: днем картофель, ночью… Извини, шурин. Так что же тебе ответила Мадлен?
Коняев. Обещала привести остальных.
Потехин. Сколько вы не виделись?
Коняев. Я уехал отсюда… пятнадцать лет назад.
Потехин. Ты не спросил, какие у них размеры?.. Что ты смотришь? Подруги могли растолстеть или вырасти… Они нас найдут на этом пустыре?
Коняев. Найдут.
Потехин. Сразу приступай к делу. Кому что подойдет, пусть берут, полчаса на воспоминания – и ходу. К ночи надо добраться до приличной гостиницы. Ты предупредил, чтобы они захватили деньги?
Коняев. Размеры, деньги!.. Сказал – встретимся, поговорим…
Потехин. До Черного моря тысяча километров, а мы будем сидеть на жаре и разговаривать?
Коняев. А что я должен был сказать?
Потехин. Все как есть на самом деле: еду с родственником на юг, могу предложить… Что там тебе Валька наложила?
Молчание.
Коняев. Она обещала… ты мне поможешь…
Потехин. Причем здесь я?
Коняев. Тебе будет легче, ты их не знаешь… Мне не
очень удобно.
Потехин. А чего неудобного? Смычки, конский волос… черт его знает… канифоль вы там друг другу продаете? Одежда для женщин – та же канифоль, они тебе спасибо скажут…
Коняев. Я этим заниматься не буду.
Потехин. Какой благородный шурин мне достался! Вот за что тебя Валентина любит. После нашей семейки ты для нее – зефир в шоколаде. Ладно, у меня нет консерваторского образования. Предупреждаю, я тоже за прилавком не стоял, так что – как получится.
Коняев (с облегчением). Значит, ты возьмешь это на себя?
Потехин. Возьму, возьму. Какова моя корысть?
Коняев. Мне все равно, разбирайтесь с Валентиной. (Достал лист бумаги.) Вот она мне здесь написала, сколько что стоит.
Потехин (взял листок, весело). Сестренка в мать, своего не упустит. Ладно, деньги – грязь, а грязь к нам не пристает. (Неожиданно.) Посмотри-ка туда?
По футбольному полю медленно идет Подрезова.
Ты ее знаешь?
Коняев. Подожди, я не вижу…
Потехин. К нам, она нас заметила.
Коняев. Что? Не знаю… кажется, Подрезова…
Шура Подрезова подошла, остановилась у подножия трибуны.
Подрезова. Вадик! Это ведь ты там?
Молчание.
Коняев (спустился вниз). Шура Подрезова!
Подрезова. А я тебя еще издали узнала. Давай хоть руку пожму, раз целоваться не хочешь.
Коняев (целует ее). Здравствуй, Шурочка!..
Подрезова. Я как раз стирку затеяла. Только наволочки поставила кипятить – Мадлен прибежала. Иди, говорит, Вадька Коняев на стадионе сидит. Пойду, думаю, посмотрю на него.
Молчание.
Совсем не изменился… Как это ты про меня вспомнил?
Коняев. Видишь, не забыл…
Подрезова (смущенно). Кто я такая, чтобы меня помнить! (Пауза.) Наслышаны про твои успехи.
Коняев. Какие успехи?
Подрезова. Не скромничай. Очень рады за тебя, Вадик. Молодец, что родину не забываешь… Ну как ты? Расскажи.
Коняев. Живу…
Подрезова. Я тетю Валю иногда встречаю. Ваш дом снесли – это ты знаешь, комнату ей дали, как раз через дорогу от моей проходной. Пока стоим за молоком, она мне все про тебя расскажет. Так что наслышаны. Молодец!.. Женился. Тетя Валя говорила: красавица. Красивая?
Коняев. Ничего.
Подрезова. Ладно, не прибедняйся.
Коняев. Ты… тоже… прекрасно выглядишь.
Подрезова. Брось. Так это по-быстрому себя в порядок привела. Ребенок у меня, девочка. Анжелой зовут. Угадай от кого. (Пауза.) Ну!.. Не угадаешь, ни за что!
Коняев. Не знаю.
Подрезова. Восемь лет замужем. Помнишь Цурика? Ну кличка его была такая… Не помнишь? Вообще-то он Шурик, как и я.
Коняев. Конечно, помню! Цурик! Жил на улице Володарского.
Подрезова. Точно. Теперь он из ЛТП не выходит. Лечебно-трудовой профилакторий. Туда алкашей направляют. С нашей улицы многие там перебывали. Толик Локтионов… Ленька Селиверстов… Брат его в Монголии служит. Они напротив партшколы жили. Женился на этой… ну как ее?.. Дом рядом с колонкой. Внизу инвалиды коробки делали. Из головы выскочило…
Коняев. Неважно.
Подрезова. Витя Иванов недавно отца похоронил, приезжал из Африки… Черный стал, загорелый, я имею в виду. Мать здесь осталась. Он ее туда не может взять. Я к ней захожу, помогаю. Витька хотел мне денег оставить – я ему чуть морду не набила… Позавчера с вечерней смены шла и тетю Валю встретила: прогуливается с палочкой… Старенькая стала… Всегда поздоровается. Я ее спрашиваю: «Скоро ли Вадика будут по телевизору показывать?» Так-то мы музыку не смотрим, если когда попадется, я сразу всех скрипачей пересматриваю. Потом думаю: да-а! станет он вам в оркестре сидеть! Вадька наш – солист!
Молчание.
Муж мой… этот вот Цурик, он вообще-то на автобазе работает… У нас здесь все одно и то же… А ты надолго приехал?
Коняев. Я… проездом… на машине.
Подрезова. Уже и машину купил?
Коняев. Родственника машина… Мы вдвоем.
Подрезова. Без жен, значит?
Коняев. Жена в Москве… у нее работа… А я с ребенком на юг… ее туда поездом привезут. Тоже девочка… Это вот брат жены. (Зовет.) Олег! Что ты там сидишь? Спускайся сюда.
Потехин. Нет, уж лучше вы поднимайтесь. Вадик, как зовут подругу?
Подрезова. Зовут меня Шура.
Потехин. Поднимайтесь, Шура, поднимайтесь. А я вам за это что-то покажу.
Подрезова. Наволочки там мои выкипят все. (Поднимается наверх.) Вообще-то положено мужчине первому подходить.
Коняев. Знакомься, Шура. Это Олег.
Крепкое рукопожатие.
Подрезова. Молодой, а уже избалованный. Скромный или неуверенный специально сильно руку жмет, а этот себе цену знает: мол, пожимай сама.
Потехин. Судя по пожатию, в материальном производстве себя применяете?
Подрезова. Наладчица.
Потехин. Что налаживаем, если не секрет?
Подрезова. Есть такие прядильно-камвольные линии.
Потехин. Зарплатой не обижены?
Подрезова. Хватает.
Потехин. Понятно, понятно…
Молчание.
Говорите, не обижены зарплатой?.. Разряд, наверное, имеете высокий? Вы только не напрягайтесь…
Подрезова. В каком смысле?
Потехин. Расслабишься – оно и для организма полезнее… У нас тут… вернее у меня… (Коняеву.) Язык присыхает, шурин. Ну что молчишь? Твоя подруга – не моя. (Решительно.) Шура, можно вам подобрать что-нибудь… обувь, например? У вас какой размер ноги?
Подрезова (удивлена). Вадик, это у него от солнца? Сорви ему лопух, пусть прикроет голову.
Потехин (измучен). Размер какой? Не томите, Шура.
Подрезова. Быстрый слишком! Сначала ему про ногу все расскажи…
Потехин. А что про нее рассказывать! Я и так вижу: нога не маленькая. Присаживайтесь, гражданка.
Подрезова. Спасибо. (Неожиданно хохотнула.) Застрелиться можно!
Потехин. Вадик, иди покури… Ты будешь нам мешать.
Раскрывает сумку. Извлекает перед Подрезовой платья, одно за другим.
Коняев. Дай сигарету.
Потехин. Ты же не куришь… Возьми у меня в куртке. И мне дай… И огонька. Что у тебя с руками? (Засмеялся.) Чего они дрожат? У меня тоже дух захватило.
Подрезова. Я думала, действительно шутка.
Потехин. Иди, старичок… шагай в тенек. Сейчас, Шура, я вам кое-что покажу.
Подрезова. Вадик, правда, можно посмотреть?
Коняев (жалко улыбаясь). Смотри.
Отошел в сторону. Сел.
Потехин. А почему же нельзя? Ну-ка взгляните сюда. А-а?! Захватило душок? Вот он где, шарман-то, зарыт. Это еще полбеды. Вот где ваша погибель, Шурочка. Вот он пух… цветок одуванчик. Потрогать захотелось? Потрогайте. Боюсь только, это не на ваши ножки, скорее, на ручки налезет.
Подрезова. Так я своим девочкам возьму. В цеху сразу расхватают.
Потехин. Это мелочи, это мы потом… Вот он, Париж! Смотрите, пуговицы куда спрятаны, век искать будешь – не отыщешь! Что же они делают, французы?! Ведь измучаешься, пока распечатаешь. А мы гадаем, отчего рождаемость падает… К этому костюму полагается коробочка духов. Ну-ка, втяните воздух. А-а?! А как вы думаете, одежда французская, а запашок наш? В моде важен ансамбль, единство стиля… Смотрите, что с поясом делается… пряжечка – она вам в темное время дорогу освещать будет. Как у вас тут с освещением улиц?
Подрезова. Нормально.
Потехин. Сюда полагается бритвенный набор «Жиллет».
Подрезова. А что, у них женщины бреются уже?
Потехин. Бритва спутнику. Вы в этом платье, он гладко выбрит английским прибором.
Подрезова. У меня денег с собой нет… Я рядом живу. Только померить должна. Можно?
Потехин. А почему же нет?
Подрезова. Не знаю даже, что взять… Олег, какой, вы считаете, мой цвет? Недавно себя перекисью сожгла, на самом деле я каштановая.
Потехин. Вам подойдет и то и другое. (Коняеву, сидящему в отдалении.) Вадик, что за свертки?
Коняев. Пусть лежат, не трогай.
Потехин. Булькает что-то…
Коняев. Это лекарство… тете… Положи на место.
Подрезова. Ты к ней не заходил, Вадик?
Потехин. Мы же только что приехали… Тут еще харчишко, да, старина? Шура, может быть, отнесете по адресу? Скажете, была в Москве, Вадим просил передать… Мы ведь скоро дальше поедем.
Подрезова. Вадик, ты что, к ней не зайдешь?
Молчание.
Если надо… я могу, конечно… вечером съездить.
Потехин. Потом об этом. Идите меряйте.
Подрезова. Вон Самохвалова в дырку лезет, и Семенихина с ней. Обратите внимание, Олег, они с первого класса дружат. Как их вдвоем за одну парту посадили, с тех пор не расстаются. Сколько уже длится их дружба, если подсчитать… двадцать пять лет. Четверть века.
С платьем в руках направляется за трибуну.
Потехин (подходит к Коняеву). А ты волновался! Сейчас, шурин, я заработаю тебе столько, сколько ты за год не наиграешь! Тряхнем провинцию. Пусть девчата вспарывают матрасы! Действуем по тому же методу: ты встречаешь их внизу, я жду наверху.
Коняев. Убери… это все. Что ты разложил, как на толчке? Ты слишком много говоришь! Зайду я или не зайду, не тебе решать!
Потехин. Ты же решил!
Коняев. Без меня не рассчитывайся с ними.
Молчание.
Потехин. А вот тут я могу и обидеться. Я здесь распинаюсь, толкаю шмотки для тебя и твоей жены… (Тяжело.) Хорошо… шурин… шуряк… У нас впереди еще много времени – обсудим и это.
Коняев. Знаешь… давай закончим лучше.
Потехин. Да? Нет уж, поехали дальше.
По полю идут Наташа Самохвалова и Вера Семенихина.
Та-ак! Что мы здесь имеем?.. Одинакового росточка, сорок четыре – сорок шесть… под руку держатся, боятся заблудиться в лопушках. Замахали ручонками, заторопились. Иди, иди, а я им пока подберу что-нибудь. Как только я начну грабить Подрезову, я тебя покличу.
Самохвалова и Семенихина остановились внизу. Ждут. Коняев спустился.
Самохвалова. Парень, выглядишь ты – потрясающе!
Семенихина. Постарел, парень… постарел… Есть и волос седой…
Самохвалова. Ничего не постарел. Не порть человеку настроение. Восторг какой-то, а не парень!
Семенихина. Седой уже.
Самохвалова. Что ты заладила: седой да седой! Где ты нашла волос этот?
Семенихина. Сама не видишь, что ли?
Самохвалова. Я не слепая. Вадик, я хоть тебе пожалуюсь: она во всем отмечает только плохое. Сегодня погода, сам видишь, какая – ни одного облачка. Только встретились, как будто ее мешком по голове ударили: завтра будет дождь, завтра будет дождь…
Семенихина. Будет. Я по облакам вижу.
Самохвалова. Где они, эти облака?
Семенихина. Я вижу.
Самохвалова. Ну завтра и будешь горевать. Сегодня хотя бы раз улыбнулась!
Семенихина. Странно, почему я улыбаться должна?
Самохвалова. Посмотри, кто приехал! Здравствуй, Вадька! (Бросается ему на шею.)
Коняев. Здравствуйте, мои дорогие!
Самохвалова. Верка, ну поцелуй же его.
Коняев целует Веру.
Семенихина. Странно, вчера только о тебе думала, а сегодня ты приехал.
Самохвалова. Ничего странного. Я вчера о Кареле Готе думала, он что, тоже приедет?
Семенихина. А что он здесь потерял?
Самохвалова. По-твоему так выходит.
Семенихина. Что выходит?
Самохвалова. Вадик, с ней иногда говорить – лучше горохом о стену стучать.
Семенихина. Не груби, пожалуйста.
Молчание.
Коняев. Как живете, девочки?
Самохвалова. Я никому не грубила. Хорошо, Вадик. Очень хорошо.
Семенихина. Что хорошего?
Самохвалова. А что плохого? Жива-здорова. Хоть бы заболела чем-нибудь…
Семенихина (усмехнулась). Спасибо тебе за пожелание.
Самохвалова. Я тебе не желала…
Семенихина. Я слышала.
Молчание.
Коняев. Как живете, девочки? Что нового?
Самохвалова. Вадик, пока здесь ничего такого не произошло. Мы с Верой работаем экономистами. Столы рядом стоят. Работа интересная.
Семенихина. Что интересного?
Самохвалова. Я про себя говорю. Люди в отделе хорошие. Нас сделали головным предприятием отрасли. Отрасль наша молодая… в последнем квартале…
Семенихина. Что ты завела? Сидим, Вадик, целый день сидим. Мимо окна пройдет кто-нибудь – обсудим.
Молчание.
Самохвалова (заметила метнувшуюся за трибуной Подрезову). Вадик, я думала этот мужчина с тобой, а он с Подрезовой… Чумная, что ли, загорать здесь решила… (Смотрит в сторону трибуны.) Что она делает?.. С тобой этот мужчина, Вадик?
Коняев. Со мной. Это товарищ… родственник, брат жены. (Зовет.) Олег!
Потехин неторопливо спускается вниз.
Потехин (сурово). Краем уха услышал, о чем вы тут толковали. Неделю назад я разговаривал с Карелом Готом вот так, как с вами. «Как дела, – спрашивает, – Олег?» «Спасибо, – говорю, – Карел».
Из-за трибуны вышла, наконец, Подрезова, в туго натянутом французском платье. Остановилась.
Подрезова (измученно). Ну как?
Молчание.
Плохо, да? Здорово, подруги. Так я измучилась, Олег, с этими пуговицами. Петли маленькие… Наверно, я это возьму, только без духов… Как? Плохо сидит? У вас там еще что-то есть… Потом вы обещали насчет обуви…
Потехин. Подождите. Подруги еще ничего не смотрели.
Подрезова. Я наволочки поставила кипятить, Олег, закончите со мной, и я побегу за деньгами.
Потехин. Посмотрите в пакете, там я для вас отложил.
Подрезова. Наташа, ты не торопишься? Вера, подожди… Да! А какая цена будет за это платье?
Потехин. Здесь… последнее слово за Вадимом.
Подрезова. Вадик, оно неношеное?
Берет пакет и направляется за трибуну. Тягостное молчание.
Потехин. Значит, у Карела и здесь есть поклонницы? Расскажу при встрече. Ему будет приятно.
Самохвалова. У нас прошлый год была поездка по обмену опытом на одно ленинградское предприятие, оно до нас было головное. Там в отделе главного механика работает женщина – вот она настоящая его поклонница. Она председатель Общества Карела Гота, чешский язык даже изучила… собирает пластинки, вырезки из газет… Я взяла у этой женщины его адрес, написала – вот жду ответа.
Потехин. Трогательно… Значит, могу вам предложить кое-что. Вадик, а ты пока помоги Шуре в цене разобраться.
Самохвалова. Ну что, пойдем посмотрим, Вера?
Семенихина. Я здесь посижу.
Самохвалова. Почему?
Семенихина. Я не интересуюсь.
Самохвалова. Она у нас мыслитель. А я считаю, если женщина живет без надежды на успех, что можно от нее ожидать? Ни в труде, ни в общественной жизни никакой пользы. Мадлен нам ничего не сказала… я не при деньгах. Надо заранее о таких вещах говорить.
Потехин. Надо было из Москвы телеграфировать: «Готовьте деньги. Выезжаем мануфактурой». Сбегаете домой, подождем. Подругу быстрее уговаривайте.
Самохвалова. Ее уговоришь!
Потехин. Вера, как раз на вас имеется самый изюм.
Семенихина. Вадик, у меня брат учится в Академии художеств… каждый месяц приходится ему посылать… мама почти не видит. Я бы, честное слово, купила что-нибудь. Тебе что, деньги нужны?
Коняев. Да… Нет… Причем здесь я?
Семенихина. Мне не надо ничего. Ходить никуда не хожу, на работу хорошее платье все равно пожалею.
Самохвалова. Вера, ты же ИТР. Подрезова – и то вон… Вадик, я лично обязательно что-нибудь куплю.
Потехин. Ладно, тут все свои. Вещи есть ношеные. Может быть, в отделе у себя предложите?
Коняев. Ты замолчишь или нет?
Потехин. Спокойно, шурин! Разберемся без тебя.
Самохвалова. Вадик, а что ты переживаешь? Мне, например, просто интересно. (Пауза.) Все из-за тебя, Верка! Пойдем, я тебе подарок сделаю. У нее день рождения скоро, все равно в отделе будем собирать.
Семенихина. Я тебя просила, мне лучше деньгами.
Самохвалова. Представляешь, Вадик, у нее мать вбила себе в голову, что ее похоронить не на что будет. Требует, чтобы Вера на нее книжку открыла. Извини, Вера, что я такие вещи рассказываю.
Семенихина. Вадик, я пришла с тобой поговорить.
Потехин. Вероника…
Семенихина. Оставьте вы меня!
Отошла в сторону. Села. Молчание.
Самохвалова. Вот такой она тяжелый человек. Пойдемте, Олег.
Поднимаются наверх. Коняев садится рядом с Семенихиной.
Семенихина. Что слышно в Москве?
Коняев. Что тебя интересует, Верочка?
Семенихина. О чем сейчас говорят? Какие новые идеи появились?
Коняев. Выбери себе платье… От меня подарок…
Семенихина. Не будем про это, ладно? Расскажи что-нибудь.
Коняев. Что тебе рассказать?
Молчание.
Семенихина. Давно здесь не была. А стадион маленький, оказывается. Раньше казался таким огромным. Помнишь, мы сюда приходили?..
Молчание.
Груда кирпича… бурьян… Скоро и этого не будет. Приедет бульдозер, сравняет все с землей…
Молчание.
Узнал Подрезову? Тоненькая была. Самохвалова начальника искала, осталась без мужа.
Коняев. А ты что же не найдешь никого?
Семенихина. Кому я нужна без денег, со слепой матерью!.. Мужчины теперь в основном – моральные уроды. Ни совести, ни чести. Никому ничего не нужно. Отхватить бы кусок пожирнее и медленно его жевать.
Молчание.
Я любила одного человека, а он любил другую… (Засмеялась.) Мне не повезло… Он уехал, стал скрипачом… Вадик… я была в тебя влюблена… Прошло столько времени… я легко об этом говорю, потом – ты знал…
Коняев. Нет…
Семенихина. Ты знал…
Коняев. Никогда… даже не подозревал.
Семенихина. Тогда я дура. Клёнышеву еще любишь?
Молчание.
Коняев. Не знаю. Нет, наверное…
Семенихина. Давно ее видел?
Коняев. Как уехал отсюда – ни разу.
Молчание.
Семенихина. Ты стал каким-то другим…
Коняев. Каким?
Семенихина. Ты был таким приподнятым… Все мы, вероятно, изменились.
Появилась Шура Подрезова, в новом наряде, поднялась на несколько ступеней.
Подрезова. Наташа, ну что скажешь?
Самохвалова. Смотрится.
Подрезова. Вера, ну-ка глянь-ка ты… Вадик, наверно, я это тоже возьму. Только без прибора.
Увидела, как Потехин развернул что-то перед Самохваловой.
Олег, а что же вы мне этого не показали?
Самохвалова. Ты мне-то хоть оставь что-нибудь.
Потехин. Спокойно, спокойно, всем хватит. Шура, без бритвы я не уступлю. Я с самого начала говорил.
Подрезова. Вадик, объясни ты, кто такой Цурик. Спутник мой знаете где? Далеко…
Потехин. Я не настаиваю. Положите все назад в сумку.
Подрезова. Зачем ему английская? У него наша пластмассовая, я ему на двадцать третье февраля подарила с помазком. У него такая щетина – ему топором надо бриться. Мне же ее потом не продать будет. В цеху сплошь женщины. Наташа, у вас там мужики, возьми предложи кому-нибудь.
Самохвалова. Еще чего!
Уходит со свертками за трибуну.
Подрезова. Вадик, а сколько вы за все вместе хотите?
Коняев. Без меня это решите.
Потехин. Шурин, вещи твои.
Коняев. Мне все равно.
Подрезова. Вадик, иди сюда, давай приценимся.
Коняев (с трудом). Извини, Вера…
Семенихина (тихо). Иди, иди.
Коняев поднимается. Семенихина остается сидеть в стороне.
Потехин. Шура, нас попросили продать, вот здесь написали, сколько все это стоит. (Показывает список.)
Подрезова. Нет, правда, ребята… У меня наволочки кипят… Сколько, Вадим?
Коняев. Не знаю. Сколько дашь.
Подрезова. Я серьезно с тобой говорю. Ты что думаешь, я такое платье каждый день покупаю? Откуда мне знать, сколько оно стоит!
Потехин неожиданно засмеялся, изучая список.
Причем здесь смех? Олег! Вадик! Что вы, действительно, как дети! Давайте: сколько оно в магазине стоит, минус то, что его носили. Тридцатник. Согласен, Вадик?
Коняев. Согласен.
Потехин. Тридцатник будет только за бритву, Шурочка.
Подрезова. А за это платье сколько?
Потехин (весело). Бублик прибавьте.
Подрезова. Серьезно. (До нее доходит, наконец, требуемая сумма.) Ско-о-олько?
Потехин. Бараночку нарисуйте.
Из-за трибуны вышла Самохвалова в ярком атласном костюме, очень декольтированном. На ногах босоножки на неимоверно высоких каблуках. Наряд сильно ее изменил, поэтому довольно долгое время длится молчание.
Самохвалова. Только бы ногу не сломать на этих каблуках!.. (Пауза.) Что скажете, товарищи?
Потехин. Шарман!..
Самохвалова. Каблуки слишком высокие, никогда таких не носила. Стою прямо как на самолете… Правда, как вам, ребята?
Потехин. Шарман огромной силы…
Счастливая Самохвалова подходит к одиноко сидящей внизу Семенихиной.
Самохвалова. Вера, там на тебя есть такая прелесть! Ну пожалуйста, поднимись посмотри.
Семенихина. Сними этот позор.
Самохвалова. Почему?
Семенихина. Тебе не семнадцать лет.
Самохвалова. А вот я возьму и куплю. Назло тебе – куплю!
Семенихина. Не смеши людей.
Самохвалова. Я знала, что ты это скажешь! Знала! (Поднимается наверх.) Вам нравится, мальчики?
Потехин. Натали, как только вы отсюда выйдете, к вам тут же начнут приставать.
Подрезова. Наташа, неужели ты в таком виде сможешь на люди показаться?
Самохвалова. А что такого?
Подрезова. Не знаю… По-моему только женская распущенность может такое себе позволить. На вечере или на танцах тебя же дружинники выведут.
Самохвалова. Какие танцы?!
Подрезова. Куда же ты это оденешь? Будешь одна перед зеркалом стоять?
Самохвалова (оскорблена). Может, мне есть перед кем стоять!
Подрезова. Погоди радоваться. Сказать, сколько они с меня просят?
Потехин. Что вы митингуете, Саша? Дело добровольное. Наташенька, вместе с набором французской косметики – половина.
Самохвалова. Половина чего?
Молчание.
Потехин. Половина шестого. (Вздохнул.) Знатные у нас покупатели… Тяжело идет, шурин, помогай…
Подрезова. Половина, Наташа, это значит полста с бубликом.
Самохвалова. Угомонись, Подрезова.
Коняев. Он пошутил.
Потехин. Конечно. Специально ехал сюда… целый день. Сидишь в Москве и думаешь: куда бы это съездить побалагурить? Быстро в машину, накручиваешь полтыщи – и шутишь, шутишь…
Молчание.
Ты меня опять обидел, свояк. При всех моих пороках, дешевкой я никогда не был. Сколько Валька хочет, столько я и прошу! На, занимайся этим сам! (Возвращает ему список, садится в стороне, закуривает.)
Молчание.
Подрезова. Вадик, что я два месяца должна работать на одно платье?
Потехин. Выход простой, Шура: это платье будет носить другая женщина, у которой спутник не так далеко, как у вас.
Подрезова. Ты моего спутника не трогай! Он труженик. Он пьет и работает. Работает и пьет. Он другой жизни не знает. Да мне это платье, если хочешь знать, Вадик, нужно, чтобы он через меня человеком себя почувствовал. Подумала: приеду к нему в этом платье, может он повеселеет… захочет на волю. А так ведь ему все равно уже, что там, что дома…
Молчание.
Потехин. Шура, я вас могу пожалеть, но что изменится?
Подрезова. Заткнись, с тобой все ясно, барыга!
Самохвалова. Не стыдно тебе, Подрезова?
Подрезова. Знаешь, Наташа, мне деньги тяжело достаются! У меня руки вон какие стали! Давай, Самохвалова, плати! Давай! У тебя, значит, кубышка! Так и будем считать!
Неподвижно сидевшая в стороне Семенихина вдруг поднялась и пошла прочь.
Самохвалова. Замолчишь ты, Подрезова? (Кричит.) Вера! Куда ты?
Семенихина не обернулась, пошла быстрее.
Пускай идет, куда хочет! Какая-то она отщепенка стала!.. Всю душу мне вымотала. Пессимистка! Мысли черные… Представляешь, у меня уже про нее спрашивали. Я сказала: «Она ненормальная, не обращайте внимания». Она ведь, Вадик, знаешь до чего дошла: что думает, то и говорит.
Подрезова. Странная она стала. Может час в очереди простоять, а человека два останется – возьмет и уйдет. Тяжело ей, Вадик. Она после работы на «скорой» санитаркой устроилась, по ночам-то…
Самохвалова. Я это понимаю, не волнуйся.
Подрезова. У тебя дом, сад… батька пенсию офицерскую получает и на базаре прихватывает.
Самохвалова. Я из-за нее лишилась личного счастья! Да, Подрезова, из-за нее! Олег, вы не волнуйтесь: я решила, значит и возьму.
Потехин. Я не волнуюсь.
Самохвалова. Вадик, за то время, как мы не виделись, у меня был жених. Ты его, кажется, знал… Валера Бычков. Жил на улице Анны Аристарховой в двухэтажном доме… во дворе огромный тополь рос… Пожарники приезжали шлангами гнезда галочьи сбивали. Мы смотреть бегали…
Подрезова. Кличка у него еще была Бычок. Такой… маленький… Ну Бычок…
Самохвалова. Только ты про эту кличку и помнишь!
Подрезова (улыбнувшись). Давай! Что ты там про Бычка своего начала?
Самохвалова. Валера закончил наш сельскохозяйственный, его послали в деревню. Оттуда повысили в район. Потом из района повысили сюда в область. Здесь он сразу пошел в гору… Съездил в Москву, поучился… вернулся… и его повысили опять… Я с ним стала встречаться, когда его повысили в район. Он ко мне приезжал, и я к нему ездила. Расписаться решили, когда его повысили сюда. Настал мой день рождения. Он попросил меня пригласить своих начальников… которые ему были нужны. Еще он попросил, чтоб не было Семенихиной. Сам понимаешь, они друг друга видеть не могли. Вадик, разве я могла встречать свой день рождения без Веры? Но я попросила ее молчать. Рассказала все как есть… Она пришла. И произнесла тост… Такой, что у Бычкова потом что-то с сердцем было… Она сказала все, что про него думала. Выпила за меня и ушла… Его приглашенные тоже сидеть не стали. Это, конечно, ему на карьеру не повлияло, его все равно повысили. Но он мне не простил. Сказал, что я для серьезной жены не гожусь. Бывают серьезные жены и несерьезные… Вадик, ты меня слушаешь?
Коняев. Там кто-то идет… Я плохо вижу далеко.
Потехин. Легендарная Мадлен.
Самохвалова. Да, это наша королева.
По полю, приветливо подняв руку, движется Мадлен , стройная, элегантно одетая женщина. Коняев направился вниз. Потехин, поднявшись с места, его остановил.
Потехин. Разберись с Подрезовой.
Коняев. Отдыхай.
Потехин. Вот идет наш главный покупатель.
Коняев. Все! Закончили.
Потехин. Прекрати истерику. Сиди и вспоминай молодость… Не мешай мне.
Коняев спускается вниз. Мадлен его ждет. Долго молчат, глядя друг на друга.
Мадлен. Увяла подруга? Знаешь, что итальянцы говорят по этому поводу? Ты ведь музыкант, должен знать итальянский.
Коняев. Французский, немного.
Мадлен. Бонжур, дружок, солнышко, бонжур!
Молчание.
Коняев. Мадлен, ты прекрасна, как всегда.
Мадлен. Не надо, родной, а то я заплачу, потечет краска. (Целует его, гладит по голове.) Головушка наша светлая. Не приезжал, писем не слал. Стал обо мне забывать. Глаза у тебя потемнели… Улыбка та же.
Коняев. Ты бываешь в Москве и не звонишь…
Мадлен. Я давно никуда не выезжала… У меня ревнивый муж.
Коняев. Кто?
Мадлен. Хороший человек… (Быстро.) Ты его не знаешь. Я опоздала?
Коняев. Ты всегда опаздывала.
Мадлен. Разве? Господи, что от стадиона осталось! Зачем ты нас сюда привел? (Машет рукой наверх.) Привет, девочки! Вы там уже все выпили? Мне-то хоть оставили?
Потехин (громко). У нас ничего нет. Добрый вечер, Мадлен!
Мадлен (громко). Добрый день. (Тихо.) Кто это?
Коняев. Родственник…
Мадлен. Холостой?
Коняев. Ему еще нет двадцати.
Мадлен. Москвич? Я ищу для своей сестры хорошего москвича. У меня выросла сестра, так волнует мужские сердца!.. Держу из последних сил. Еще немного и наши аборигены ее испортят. Кто у него отец?
Коняев. Отца нет… Он живет с нами.
Мадлен. Хороший человек?
Коняев. Хороший. Пустой только.
Мадлен. Сейчас это большое достоинство. Это мы много читали… и что? Знаешь, кого я встретила? (Пауза.) Клёнышеву. Она приедет сюда… Ей вдруг страшно захотелось тебя увидеть. Ты рад, что она приедет? (Пауза.) Ну, пойдем наверх.
Поднимаются наверх.
Как это «ничего нет»? А я по старой памяти закуску принесла. Привет, милые, давно я вас не видела.
Подрезова. Мадлен, глянь-ка. Сколько бы ты за такое платье дала?
Мадлен. Чье?
Подрезова. Импорт!
Мадлен (видит Самохвалову). Чокнулась, Самохвалова?
Самохвалова. Что?
Мадлен. Ты в чем по городу ходишь? Это костюм для пляжа.
Потехин. Это не пляжный, а скорее летний костюм. В Южной Америке… на побережье Средиземного моря, где вся территория представляет из себя пляж, женщины именно так сейчас и ходят.
Мадлен. Самохвалова, ты что, отсюда прямо туда?
Подрезова. Мадлен, ну скажи, скажи, сколько такое платье стоит?
Коняев. Шура, я тебе его дарю. Не надо больше говорить о деньгах.
Потехин. Понимаете, Мадлен, у нас с шурином… со свояком…
Коняев. Я ей это платье подарил!
Подрезова. Вадик, а я не нищая!
Самохвалова. Мадлен, а у нас, ты считаешь, в этом ходить нельзя? Олег, вы не обижайтесь, все-таки вы не маленькие деньги хотите. Я имею право посоветоваться.
Подрезова. Мадлен, знаешь, сколько они с нас просят?
Коняев. Наташа, я тебе тоже это дарю. Мне денег не надо.
Потехин (не выдержал и захохотал). Шурин, прекрати!.. Теперь ты начал шутить. (Пауза.) Я все понимаю, старина, но причем здесь ты? Вещи мои… не надо ими так распоряжаться. Мадлен, вы еще ничего не поняли?
Мадлен. Пока нет.
Потехин. Тут вот в чем дело. Учусь на языковом факультете. Выезжал на практику за рубеж, решил одной знакомой купить что-нибудь… Первый раз за границей. Сами понимаете… ум за разум зашел. Главное, знакомая ведь… уже хорошо знакома – все купил на размер больше. Теперь приходится продавать.
Мадлен. Где были?
Потехин. В Париже.
Мадлен. Как там Елисейские поля?
Потехин. Нормально. Гречихой пока не засеяны.
Мадлен. В Италию не заезжали?
Потехин. Ну а почему же не заехать?
Мадлен. И в Палермо были?
Потехин. И в Милане, и в Венеции, и в Риме. Собор Святого Петра особенно хорош по вечерам.
Мадлен. Вы действительно были в Италии?
Потехин. Никогда не был…
Мадлен. И Париж, видно, обошелся без вас.
Молчание.
Самохвалова. Мадлен, ты меня смутила. Босоножки хорошие, но я думаю: стоят ли одни босоножки таких денег?
Коняев. Не возьму я денег…
Потехин. Наташа, вы не слушайте его. Это мои вещи…
Коняев (неожиданно кричит). Я тебя прошу, уйди!.. Ты хотел заправиться. Поезжай.
Молчание.
Потехин (тихо). Шурин, я не приказчик в лавочке! Не надо меня посылать. Ты сидишь в яме, в театральном оркестре. Вспомни, сколько ты зарабатываешь. Дальше Кременчуга ваш театр не выезжал. Мы едем без копейки. Тебе туда привезут дочь. Валентине тоже надо отослать… У нас, Мадлен, в Италии бывает отчим. Служба у него такая… Он привез барахло. Мать кое-что отдала нам: продавайте и кормитесь, дети… Да, нам нужны деньги, что в этом плохого? Хорошего тоже мало, но и преступного ничего нет… Что ты ешь свою печень, шурин? Что ты мучаешь себя и других?
Коняев молча отходит. Садится. Долгое молчание.
Подрезова. Вадим, мне платье нравится, и я его покупаю. Нам не надо подавать. Что мы, нищие? Давай, я потом завезу лекарство тете Вале.
Коняев. Не надо.
Подрезова (тихо). Было бы предложено. (Пошла вниз.)
Мадлен. Куда ты, Шура?
Подрезова. Пойду триста целковых доставать.
Уходит. Молчание.
Мадлен. Я принесла закуску. (Пауза.) Мы ведь раньше на стадионе собирались… Простите, как вас зовут?
Потехин. Олег.
Мадлен. Олег, у нас было такое правило: девочки брали пожрать, а мальчики выжрать. Неужели здесь не найдется настоящего мужчины?
Потехин. А что вы смотрите только на меня? Разве Вадим в сарафане?
Мадлен. Чувствую в вас мужское начало. Сходите в гастроном.
Потехин. Я плохо знаю ваш неповторимый райцентр.
Мадлен. Город областной. Дайте нам тихо и спокойно посидеть. Что вам со стариками!.. У вас нет денег? Возьмите на вино. (Оставляет деньги на скамье.) Купите сухого, если будет.
Потехин (не взглянув на деньги). Когда подгонять машину? Ты слышишь, шурин?
Коняев. Через полчаса…
Потехин. Извини. Не надо было мне говорить этого.
Коняев. Иди.
Потехин пошел вниз. Молчание.
Самохвалова. Вадик, никаких подарков быть не может! Я пошла за деньгами и за Семенихиной. (Пауза.) Мне это очень нравится. Я даже переодеваться не буду. Мадлен, как ты считаешь, у нас можно так ходить?
Мадлен. Можно.
Самохвалова. Костюм летний, сейчас лето… (Медленно ковыляя, спускается вниз, уходит.)
Молчание.
Мадлен. Кто у тебя жена?
Коняев. Играет на виолончели, в том же оркестре. Хочет попасть в настоящий коллектив… есть один состав… Через неделю она идет на конкурс.
Мадлен. Почему она, а не ты?
Коняев. Она умеет за себя бороться, а я не могу… Ничего не хочу. Все надоело. Конкурс… Придется кому-то доказывать, что ты чего-то стоишь. Ну докажешь, и что? Что изменится? Буду ездить, стану больше получать – и что? Жена наконец поняла – и в ужасе: с кем связала жизнь… Решила одна пробиваться. Я взял учеников в музыкальной школе… Денег не хватает… Москва, приходится много тратить. Тут еще родился ребенок. Девочке уже два года… Отчим что-то привозит, мать дает жене эти тряпки… Она продает… часть денег оставляет нам. Параллельно я горжусь своей незапятнанной совестью… Она много репетирует, сейчас у нее нет времени бегать с барахлом по подругам, она попросила меня включиться… Девочку надо свезти на юг, она много болела…
Молчание.
Мадлен, только ты не смотри на меня так… Я здоров и счастлив.
Мадлен. Слава богу.
Молчание.
Коняев. Помнишь, я когда-то делал тебе предложение?
Мадлен. Помню… Ты был благороден.
Коняев. Ты сейчас смотришь и думаешь: слава богу, что я за него не вышла.
Мадлен. Не угадал.
Молчание.
Может, тебе стоит вернуться сюда?
Коняев. Ты думаешь, это возможно?
Молчание.
Мадлен. Хочешь, я уйду от своего мужа? Будем тихо жить… Я бы от тебя родила. Когда-то ты что-то испытывал ко мне. Я тебе отказала, потому что ты любил Клёнышеву… Это из-за нее ты стал слабым и неуверенным.
Молчание.
Ни ты, ни я не любили по-настоящему. Но ведь я была у тебя первой. Однажды ты стоял тут, у восточной трибуны… и ждал меня. Я подошла с другой стороны… и долго смотрела на тебя. Я представляла, как ты станешь великим музыкантом – увезешь меня отсюда… мы с тобой объездим весь мир… Я тоже не приспособилась к жизни. Работаю в областной картинной галерее. Можешь себе представить, что это такое… Совсем недавно я потеряла последнюю возможность уехать отсюда… Осталась здесь… навсегда. Если бы ты приехал, это можно было бы пережить.
Молчание.
Коняев. Кто у Клёнышевой муж?
Мадлен. Бычок…
Молчание.
Коняев. Мадлен, мне надо съездить к тетке. На такси… На такси это быстро… Я ведь только приехал и к ней еще не заходил.
Мадлен. Конечно, а я здесь посижу… Может быть, тебе надо подольше с ней побыть? Ты не торопись, мы с девчонками подождем.
Коняев. Я быстро. У нас действительно мало времени.
Мадлен. Передай привет тете Вале, если она меня помнит. Пойдем, я тебя провожу… Оставь сумки мне. Зачем они! Иди со спокойной душой.
Мадлен берет сумку, Коняев – другую. Они спускаются вниз и, пересекая футбольное поле, покидают территорию заброшенного стадиона.
