Прошло время. Солнце спустилось за западную трибуну, отчего раскалилась докрасна часть неба. Лопухи на футбольном поле зашевелились под свежим вечерним ветерком. Стала спадать жара. Пусто. Тихо… На восточной трибуне высокая женщина с сильным красивым лицом. Это Клёнышева. Поднялась выше. Смотрит по сторонам, – видно, и ей стадион что-то напоминает. Увидела идущего по полю Коняева. Села. Коняев медленно подошел, остановился внизу.

Клёнышева. Ждать себя заставляете, сударь. Я уже второй раз сюда прихожу.

Молчание.

Может, поднимешься?

Коняев поднимается наверх.

Клёнышева. Здравствуй…

Коняев. Здравствуй, Мила. А где остальные?

Клёнышева. Видела твоего попутчика. Попросил у меня взаймы… уехал заправляться.

Коняев. Сколько он у тебя взял?

Клёнышева. Разберемся. (Пауза.) Как она, местность наша после столицы? Если бы не по пути, вряд ли бы ты сюда заехал. Давненько не заглядывали сюда, сударь. Надолго в родные пенаты?

Молчание. Друг на друга не смотрят.

Коняев. Сейчас поедем дальше…

Клёнышева. Вот и попутчик мне тоже сказал… я удивилась. Что же ты заехал всего на пару часов? Пренебрегаешь, Вадик, пренебрегаешь…

Коняев. Обстоятельства…

Клёнышева. Понятно, можешь не продолжать. В нашем возрасте это слово означает все. В общем, ты не изменился. Конечно, уже не юноша, но и не заматерел… Хорошо выглядишь.

Коняев. Спасибо…

Клёнышева. Про меня этого не скажешь. Не надо… я на комплименты не напрашиваюсь. Подурнела… краситься начала. Никогда косметикой не пользовалась раньше, а теперь вот приходится.

Коняев. А где Мадлен?

Клёнышева. Не знаю. Муж ее сюда приходил… Бедный, искал ее.

Коняев. Кто у нее?

Клёнышева. Ты его хорошо знаешь. Алфимов… Помнишь, тихарь такой… ногти грыз. Учился в харьковском университете. Химик… Заведует лабораторией на шинном заводе. Я была у них недавно, подводили итоги. Смотрю со сцены – знакомое лицо в зале, смотрю – грызет… Тут я его сразу узнала. (Пауза.) С нашей Мадлен была целая история. Она у нас чуть в Италию не уехала. Строили итальянцы камвольный комбинат. Мадлен, если ты помнишь, всегда мечтала уехать отсюда. А тут вдруг итальянцы, красивые ребята. Ушла она от Алфимова, стала собираться в Италию. Парня ее Пьетро звали. Пьетро из Палермо. К слову сказать, из богатой семьи. Моложе ее на пять лет… Поехал к себе, с отцом объясняться, – и не вернулся… Сестра его Мадлен написала: погиб при взрыве какого-то поезда… террористы пустили под откос. Полгода после того наша Мадлен лежала в сумасшедшем доме… Ее же из петли вынули… А вернул ее с того света тот же Алфимов. Ходил за ней как за ребенком…

Молчание.

Торопишься, значит?

Коняев. Да…

Клёнышева. Обидно, сударь, что так быстро уезжаете… А я решила забрать вас к себе на дачу. Товарищ твой загорелся. Сейчас он подъедет, и можно прямо туда. Дача у меня в соснах… на озере… Искупаетесь, можете в баньку сходить…

Коняев. Нет… спасибо.

Клёнышева. Что так? Ты теперь здесь гость, мы хозяева.

Коняев. Мы вас стесним…

Клёнышева. Стеснить меня нечем… Дарья, домработница моя, уже отправлена туда электричкой. Муж уехал на Кавказ, детей я к матери отвезла – свободная птица. (Неловко засмеялась.) Что тебя еще волнует? За ночлег я с вас не возьму. Ночевать вам все равно где-то придется.

Коняев. Не знаю… Надо подумать.

Клёнышева. Коняев-Коняев… время тебя не берет. (Пауза.) Ну, думай, думай. (Засмеялась.) Смотри, как бы я не передумала… Куришь?

Молчание.

Коняев. Не курю.

Клёнышева. Молодец! Что можно сказать! (Раскрыла сумку.) У меня должны были на дне полпачки… валяться… (Достает сигареты, закуривает.) Да! Самохвалова меня сейчас убила! Идет по городу в таком наряде – мужики как вкопанные стоят! Из автобусов на нее смотрят… машины останавливаются. Мой шофер засмотрелся, чуть на столб не наехал…

Молчание.

Коняев. Мила, кто у тебя?

Молчание.

Клёнышева. Что тебе про него сказать, Вадик?.. Номенклатура.

Коняев. Я о детях. Мальчик и девочка?

Клёнышева. Две девки. А у тебя? (Пауза.) Ты женился, говорят.

Молчание.

Коняев. Да…

Клёнышева. Жену взял с квартирой?

Молчание.

Давно меня Милой не называли. Все больше Людмилой Ивановной. Район на мне. Это не город, конечно, но, сам понимаешь, забота большая. Тяну лямку, пашу с утра до вечера. Работаю с людьми, а люди сейчас не подарок… Поехали! Вы отдохнете, и мне разрядка нужна. (Засмеялась.) Муж для себя берег литра два чистого на корешках. Но, я думаю, он там, на Кавказе, не будет на нас в обиде, правда? Пьешь или нет?

Коняев. По случаю…

Клёнышева. А мне рассказывали, что люди искусства хорошо прикладываются.

Молчание.

Коняев. Мила… Помнишь, я писал тебе письма?

Клёнышева. Ты о чем?

Коняев. Я писал тебе письма… Давно. Кажется, в десятом классе.

Молчание.

Клёнышева. Да, ты писал… Правильно.

Коняев. Они сохранились?

Клёнышева. Подожди… я так сразу не вспомню.

Коняев. Я случайно заметил у тебя в сумке, когда ты доставала сигареты. Я эти конверты специально покупал на почте… длинные конверты.

Молчание.

Клёнышева. У меня они… и что?

Коняев. Нет… ничего.

Молчание.

Клёнышева. Достала на антресолях коробку из-под обуви – вижу, лежат.

Коняев. Я подумал, ты решила вернуть…

Клёнышева. А кому они мешают? Приеду, обратно положу.

Коняев. Зачем ты их принесла?

Клёнышева. Взяла перечитать… Пока ехала в машине, просмотрела. Что-то забыла уже, Вадик. Много воды утекло. Последнее ты из Москвы написал, что не можешь избавиться… Как ты меня помнил! Я уже представить не могу, что мне было когда-то семнадцать лет… Как я была тогда одета?

Коняев. Я помню…

Клёнышева. Как? Скажи, скажи…

Коняев. Ты носила белую кроличью шапку…

Клёнышева (засмеялась). Зимой… Знаешь, что я хотела у тебя спросить? Только ты не обижайся. Ты меня любил когда-то – свидетельство тому у меня в сумке, но ведь надежды у тебя не было… с самого начала – и ты это понимал.

Коняев. Почему?

Клёнышева. Что?

Коняев. Почему не было?

Клёнышева. Ты обиделся. (Засмеялась.) Ко-ня-ев, ты обиделся… Прости, я тебе ее не давала… никогда.

Молчание.

Коняев. У меня была одна надежда…

Клёнышева. Извини, я тебе ничего не обещала.

Коняев. Это не важно…

Клёнышева. Объясни… что-то я не понимаю тебя…

Молчание.

Коняев. Я тебя запомнил… в кроличьей шапке… Я давно приучил себя к мысли, что ты тогда умерла… Много лет подряд по утрам ты проходила мимо моего дома, я ждал этого и каждый раз выходил из ворот, как бы невзначай. Сначала ты ничего не замечала… потом поняла… Даже тогда, совсем маленькой девочкой… демонстративно переходила на другую сторону улицы. Не помнишь?

Клёнышева. Нет.

Коняев. Ты уже тогда была недоступной, совсем маленькой чувствовала, что сильнее меня, во всем хотела быть первой. Я был хилым, подслеповатым… ходил в музыкальную школу с футляром… И тогда я придумал, что ты умерла. Не важно, какой ты стала в тридцать, какой будешь в сорок… То совсем другая женщина…

Клёнышева (усмехнулась). Мертвую помнишь, а живую, значит, похоронил?

Коняев. Была у меня надежда, совсем как в книге для юношества… вдруг я тебе когда-нибудь понадоблюсь…

Клёнышева. Надежды у тебя были!.. Что в них толку-то! Надежда – это вымысел… наркотик. Ты умел придумать ее, значит, ты человек с богатой фантазией. Ты создал в своем воображении Милу Клёнышеву – ангела, сошедшего с небес. Ты меня идеализировал, и за это тебе спасибо. Перечитала я твои письма. «Мне ничего не надо. Помни, что жил на свете человек, который тебя любил…» Конечно, женщине хочется, чтобы ее любили… писали такие письма… Перед тобой баба… дважды рожавшая… курю вот… Что перечислять! Чернуха, Коняев, керосином не отмыть. Полюбишь меня теперь такую?! Такую, как есть… Полюби меня, когда мне выть хочется! Прости меня, я малость огрубела, но ты всегда жил с распущенными соплями. Ты был мягким, талантливым… лириком. Вы, художники, идете на десерт, а нас жизнь употребляет и на первое и на второе.

Молчание.

Видишь, друг… нервы у меня ни черта не стоят. Срываюсь… Прости. Ты не обиделся?

Коняев. Это я, наверно, тебя обидел.

Молчание.

Клёнышева. Расскажи, что ты за скрипач. На международных конкурсах бываешь?

Коняев. Играю в театральном оркестре, в яме. Еще – обучаю детей дошкольного возраста.

Молчание.

Клёнышева. А школьный возраст, что же, оказался не по плечу?

Коняев. С талантливыми детьми интересно на ранней стадии, пока с ними еще ничего не сделали. Может, еще посижу-посижу в яме, и пойду преподавателем… Талант у человека от бога… Убить его ничего не стоит, ломаного гроша за него сейчас не дают… Жалко этих детей. Для чего-то природа на них тратилась…

Клёнышева. А что, правильно! Педагог – занятие почетное! У моей младшей слух есть. Уже на пианино играет одним пальцем… поет хорошо.

Коняев. С наследственностью у нее неважно.

Клёнышева. Ты меня совсем… решил… Я в школьном хоре солисткой была.

Коняев. Я, Мила, в Бычка мало верю… Мычать твоя девочка будет, петь – едва ли…

Молчание.

Извини.

Клёнышева (тихо). Ничего…

Молчание.

Коняев. Прости меня…

Клёнышева. Ничего, ничего. Расслабимся, Клёнышева… расслабимся…

Коняев. Что?

Клёнышева. Это я так себе говорю, когда мне больно… Ничего, я от тебя получила то, что заслужила. Запомнил, значит… ничего не забыл.

Молчание.

Ты любил, а я, видишь, над тобой издевалась. (Пауза.) А ты до сих пор не избавился, Коняев, не-ет не избавился! Скажи, Вадик, мне это нужно знать… Подожди, хочу, чтобы ты тоже все знал. Кто только за мной не ухаживал, какие руки мне предлагали! Валька Краснов – директор шинного сейчас, Третьяков – уже в Москве, в Министерстве цветных металлов, Николай Баскаков, генерал-полковник авиации… когда овдовел, просил руки. Я с ним в Варне вместе отдыхала… И вдруг – Бычков! Первый раз он ко мне подошел на каком-то совещании. Его тогда только-только из района перевели… Стоим в буфете, я заговорилась с кем-то, вдруг вижу – он впереди меня. Я ему говорю: «Бычков, ты сзади», а он говорит: «Клёнышева, что у вас здесь в буфете по чину выстраиваются?» Я возьми и ляпни: «И по чину, и по росту». А он на полголовы меня ниже. Слова не сказал, отошел. Только взглянул. Года не прошло – не я, а он меня вызывает. Держит в приемной, не принимает… Второй раз – тоже самое, в третий я не пошла. Тогда он пришел сам. В любви не признавался, высоких слов не говорил.

Молчание.

Он чутьем чует, кто ему полезен, кто нет. Людей по-другому не понимает. Он без особенных талантов, а скоро, я думаю, увидишь его на широких московских улицах, заметишь лицо в потоке машин. Читал твои письма Бычков… Я ему их читала… Смеялся… И я тогда смеялась…

Молчание.

А теперь говори.

Молчание.

Коняев. Я обидел тебя… прости.

Клёнышева. Ты поедешь со мной, я так решила. Никого не будем ждать. Машина моя недалеко. Конечно, я уже не то, что раньше, но все-таки. Не отворачивайся… Ты ведь вспоминал обо мне, не только мертвую видел… живую тебе тоже хотелось. Не отворачивайся… С другими – меня вспоминал… (Обнимает его.) Это я, та самая… Подумаешь, каких-то десять-пятнадцать лет. У меня кожа-то как у двадцатилетней… Мне секретарша говорит: давайте, Людмила Ивановна, с вами кожами поменяемся… (Тихо засмеялась.) Руки у тебя красивые… Пальцы тонкие… Бледный ты какой… На дворе лето… ты хоть загораешь? Плешивый… Когда Мадлен про тебя сказала, я почему-то представила тебя с бородой… Поехали!..

Коняев. Не могу…

Клёнышева. Не слышу, что говоришь… не слышу.

Коняев. В Симферополь привезут дочь… она на руках у чужого человека.

Клёнышева. Я этого не слышу.

Молчание.

Коняев. Я должен ехать…

Клёнышева. Позвоню в ГАИ, снимут у вас номера… Тяжело мне… Не знаю, что такое… Мне Мадлен про тебя сказала, я обрадовалась… мне как будто легче дышать стало… заехала в парикмахерскую… Что с тобой? Я не буду говорить больше… Ты что, не смотришь на меня? Боишься, да? Ну, посмотри же… Что же ты так целуешь? К щеке прикоснулся, я не услышала ничего. Целуй, не бойся…

Коняев. Кто-то идет по полю… Я не вижу кто.

Клёнышева отодвинулась. Внизу остановилась Подрезова.

Клёнышева. Сотри помаду на подбородке.

Коняев. Что?

Клёнышева. Помаду… Господи, да на подбородке же… ниже.

Подрезова некоторое время стоит молча, отвернулась от трибуны, немного демонстративно рассматривает разбитые скульптуры.

Подрезова (зовет). Вадик, извини… На одну минуту, пожалуйста.

Коняев спускается вниз. Подрезова улыбается. Она – это сразу заметно – слегка навеселе.

Подрезова. Я пришла к такому выводу… одна вещь таких больших денег не стоит. Давай на эту сумму еще что-нибудь… На вторую половину… Я ее забирать не буду: ты сейчас в затруднении… в смысле денег. Бритву я нашла, кому загнать. В моем подъезде живет соседка, она все покупает, что ни предложишь. Дала деньги не глядя… Но оказалось, бритву хочет взять Вера Семенихина… Она пришла первой, в смысле раньше, чем я… и берет для брата. Для соседки моей мы с Олегом договорились на эту сумму найти какой-нибудь пузырек… Ей все равно, лишь бы деньги потратить. Значит, свои триста тридцать, за вычетом тридцати соседки, я отдала Олегу… Он моментом съездил и привез вина… Как ты думаешь, сколько он взял?! (Пауза.) Он ящик вина, Вадик, привез… Ящик сухого вина… Такой у тебя товарищ… Что он просил передать… Самохвалова одежду вернула… потому что ее отец на замок запер… сказал, пока не снимет, не выпустит. Позвали Семенихину, та ее едва-едва уговорила… Вадик, ты не обижайся… Мы здесь до такой моды не доросли. Ходить в таком открытом виде для нас – порнография. Срам этот Вера принесла…

Коняев. А где она сама?

Подрезова. Самохвалова? Она под арестом…

Коняев. Вера где?

Подрезова. Да вон она на той стороне сидит… Вадик, ты извини, у меня время не ждет… я наволочки сняла, простыни поставила… Выходной день, сам понимаешь, сколько работы…

Коняев. Кто там еще?

Подрезова. Там я, Олег… и Семенихина.

Коняев. Давно?

Подрезова. Вера ждала, пока вы тут выясняете отношения… А мы недавно подошли… Ты что, нас не видел?

Коняев. Нет…

Подрезова. Я лично не прислушивалась… Мы с Олегом приложились. Он для виду… Говорит, за рулем. А я приняла… Вера пить не стала… Ближе к делу. Ты не против? Я тоже без вас не хотела, а он говорит: «Выпей, Шура, за упокой одного хорошего человека. Скажи что-нибудь жалостливое, по-русски»… Так я и не поняла – смеется или шутит… Но отказаться… вроде грех… я выпила… так что ты на меня не обижайся… Ближе к делу. Ты не против?

Коняев. Что тебе нужно, Шура? Я ничего не понял… Ты выпила… ты торопишься, и что?

Подрезова. Я тебе сказала: наволочки я сняла, поставила простыни… Подожди, не сбивай меня… Олег не против, чтобы я у тебя на ту сумму попросила еще одну какую-нибудь вещь… стоимостью сто пятьдесят рублей… максимум. Сумки, он сказал, остались у тебя…

Коняев. Их нет.

Подрезова. Как нет?

Коняев. Не знаю. Можешь подняться посмотреть.

Подрезова. Куда же они делись, Вадик? Сами поехали, что ли?

Коняев. У Мадлен остались… Я вернулся, ее нет… Подожди, она придет.

Молчание.

Подрезова. Купил он меня… Заливал про усопшую душу. Вина подлил и проехал. Вы, ребята, фармазоните. Вадик-Вадик… не ожидала от тебя.

Коняев. Придет Мадлен, возьмешь что-нибудь. Деньги свои забери.

Подрезова. Да что ты мне всё эти деньги суешь? Могу я на себя хоть раз в жизни сумму бросить! Что я совсем ничего не стою?! (Отошла, помахала наверх рукой – Клёнышевой.) Извините меня, пожалуйста, что помешала…

Клёнышева. Не подойдешь даже поздороваться, Подрезова.

Подрезова. Подниматься времени нет. Здравствуй, Людмила Ивановна.

Клёнышева. Как жизнь, чем занимаешься?

Подрезова. Стираю…

Клёнышева. Я вообще говорю. Работаешь?

Подрезова. Работаю, а куда денешься! Вадик, так, значит, ждать мне Мадлен или как?

Коняев. Жди.

Подрезова. Тогда я назад трусцой.

Коняев. Идите сюда.

Подрезова. Спокойно, товарищ! Мы знаем, когда надо подойти.

Шура побежала по полю назад к западной трибуне. Коняев остался внизу. Подождав некоторое время, вниз спустилась и Клёнышева.

Коняев. Они там сидят…

Клёнышева. Ну и что?

Коняев. А ты видела, когда они пришли?

Клёнышева. Видела…

Коняев. Зачем я тебе понадобился?

Молчание.

Клёнышева. Значит, пришла пора прощаться. Прощай, сударь – друг детства и юности.

Коняев. Будь счастлива…

Клёнышева. При всех недостатках Бычков имеет одно достоинство: души не требует. Он и не догадывается, что такая имеется. Что ты чувствуешь или переживаешь – ему без разницы.

Стоят молча и смотрят, как по футбольному полю к ним приближаются Подрезова, Семенихина и Потехин с ящиком вина на плече.

Коняев. Сколько он у тебя взял?

Клёнышева. Он просил тебе ничего не говорить. Молчи, а то выходит, что я его продать успела.

Молчание.

Минут пять посижу с вами и пойду… иначе подумают, что я от них ухожу… И так про меня говорят – сухая слишком.

Потехин (подходя). Шурин, моя жизнь под угрозой. Саша считает, что я ее обманул.

Поднимается на трибуну. Вслед за ним потянулись и остальные. Потехин, поставив ящик, достает бумажные стаканчики, открывает бутылку.

Подрезова. Если ты меня обманул, то здесь кирпичей много, трудно будет убежать… как ты говоришь, – «бублик»?

Потехин. Бараночка. Примите еще вина, Шура.

Подрезова. Хватит.

Молчание.

Коняев. Что с Наташей? Вера, она придет?

Семенихина. Ей стыдно перед тобой, что она ничего не купила.

Молчание.

Коняев. Вы меня сегодня добьете…

Семенихина. Я могу сходить за ней…

Коняев. Не надо… Мы сейчас поедем…

Семенихина. Так быстро?

Коняев. Да… Дай мне твой адрес, Вера.

Семенихина. Я живу в том же доме… в той же комнате.

Молчание.

Коняев. Напиши все-таки в записную книжку, я могу забыть… (Дает ей записную книжку и ручку.)

Семенихина. На какую букву?

Коняев. Вера… на «в».

Молчание.

Клёнышева. Давай выпьем, Шура.

Подрезова. Нет, мне, правда, хватит. Я от вина сначала веселая, а потом плачу.

Клёнышева. Со мной выпей.

Подрезова. С тобой, Люда, выпью. Раз ты не брезгуешь. За что будем пить? За упокой я уже пила. За здравие?

Клёнышева. Налейте, молодой человек.

Потехин (наливает, дает ей стакан. Понизив голос). Как с ночлегом?

Вы договорились?

Клёнышева. Планы изменились.

Потехин. Должок. (Незаметно для остальных вручает ей деньги.)

Молчание.

Семенихина (Коняеву). Что в скобках написать? Сейчас все пишут имя, а в скобках – что оно означает: мясо, обувь, зубы… Будешь вспоминать, что это за Вера…

Коняев. Не забуду.

Семенихина. Забудешь.

Коняев. Ну, напиши… подруга.

Семенихина. Вера, в скобках – «подруга». Это значит – я.

Молчание.

Клёнышева. Мы с тобой вдвоем будем пить, Подрезова? А как остальные? Ты, Вера, не хочешь со мной выпить?

Семенихина. Не хочу.

Клёнышева. Сурово, Верочка…

Молчание.

Одно из воспоминаний молодости – твой взгляд. Как вспомню, так вздрогну. Ты и сейчас не смотришь, а целишься. Выпей, Вера… Скажи что-нибудь… Ты любишь поговорить, такой про тебя слух идет…

Семенихина. С тобой ведь надо пить только за здравие?

Клёнышева. А тебе хочется за упокой?

Подрезова. Вадик, ты, когда нас позвал, не учел одного: если бабы собираются больше одной, они обязательно перекусаются. Люда, ты не обижайся, она и со мной отказалась. Я не спрашивала почему. Может, у нее изжога, правда ведь, Олег?

Потехин. Конечно, Шура.

Подрезова. Раньше трезвый человек был в почете. А теперь у нас не спрашивают, почему человек пьет. Это само собой. Но чуть увидим за столом непьющего – так начинается: что? как? почему?.. Не пьет – значит, нехороший человек. Правильно, Олег?

Потехин. Конечно, Шура. Разрешите, я вам налью?

Подрезова. Налей. Вадик, друг у тебя золотой.

Потехин. Ты выпьешь, шурин?

Коняев. Давай…

Потехин. Ничего, старичок… скоро поедем… Пейте… У всех ведь налито… Или на сухую не идет? Пусть кто-то скажет слово.

Молчание.

Подрезова. Кто здесь самый речистый? Говори, Вадик… Ты у нас всегда говорил.

Молчание.

Не хочет он нам ничего пожелать.

Долгое молчание.

Семенихина. Наташа идет.

По полю медленно идет Самохвалова. Одета скромно. Во всем ее виде покорность судьбе.

Самохвалова. Здравствуйте, кого не видела.

Клёнышева. Здравствуй, Наташа.

Самохвалова. Вера, ко мне твоя мама приходила, просила передать, чтобы ты быстрее шла домой…

Семенихина. Что с ней?

Самохвалова. Клубок она какой-то ищет… (Пауза.) Ты говорила, завтра дождь будет?

Семенихина. Будет.

Самохвалова. В чем в колхоз ехать? Нас завтра на день в колхоз отправляют, ты помнишь?

Молчание.

Подрезова. Я уже была… в Солонцовском районе. К нам Люда приезжала, поднимала настроение… Тогда ты ко мне не подошла, а сейчас даже выпить согласна. Давай, Люда, за здравие! Я жить хочу. В эти выходные все перестираю, в следующее оденусь во все новое. На зиму у меня все есть… Заказала в меховом ателье шубу из песцовых лапок… Я Цурику говорю: если умру, чтобы другой бабе мою шубу не смел передавать… меня в ней в гроб положи. А девки на работе говорят: «Да тебя выкопают и шубу снимут». А я им говорю: «Я Цурику прикажу, чтобы он у могилы с винтовкой сидел и караулил, пока не сгнию»… Перекрашусь в черный цвет… стану жгучей брюнеткой с хрюзантемой в черных волосах… Я предупреждала… что буду плакать. Вы, девки, пейте… не обращайте внимания, я пойду в сторонке пореву… (Отошла, закрыла лицо руками.)

Клёнышева. Скажи что-нибудь, Коняев. Выпьем и разойдемся…

Коняев. Шура… иди сюда.

Клёнышева. Она тебя услышит. Говори…

Молчание.

Коняев. Я рад… что вас увидел… что все живы-здоровы…

Молчание.

Потехин. Что ты, шурин?

Коняев (с трудом). Все…

Молчание.

Потехин. Ты сентиментален. (Пауза.) Пейте… пейте… я еще подолью.

Пьют. Потехин подливает. Бросает пустую бутылку на кучу песка.

Подрезова. Посуду не бросай. У нас во дворе бабка одинокая, пусть она заберет. Что ты хотел сказать, Вадик?.. Извини, пожалуйста.

Коняев. Когда я уехал отсюда, мне было двадцать лет. Медленная провинциальная жизнь, которую я забыл. Прошло еще пятнадцать лет. Из них я тоже… мало что помню. Недавно проснулся среди ночи, чувствую – плачу. Увидел свой старый дом… и вспомнил, что его снесли… увидел нашу улицу… Совсем недавно мне приснилось, как прошел дождь… Дом снесли… Начинаешь понимать, что жизнь прошла.

Самохвалова. Почему прошла, Вадик? Нам еще сорока нет…

Подрезова. Ты нас, Коняев, не хорони… Правда, девочки? Наташка, помнишь, как мы здесь выступали? По нормам БГТО. Ах, как я тут шустрила! Все вы были у меня за спиной… И даже ты, Клёнышева! Ты гранату кидала лучше меня… но бегала хуже! (Резко поднялась.) А ну-ка, давайте, девочки… рванем на четыреста метров! Кто сейчас будет первой?.. Давай, Клёнышева, пошли!

Клёнышева. Да, Подрезова… тебя развезло…

Подрезова. Ты меня и сейчас не обгонишь! Ну давай, а?

Семенихина. Сядь, Шура… успокойся!

Подрезова. Я одна побегу!

Семенихина. Не надо, успокойся ты!..

Подрезова. Пусти меня… Семенихина. Ты и тогда была не спортивной… Тебе меня не понять… А ну-ка, засекайте время!

Подрезова спустилась вниз и побежала по беговой дорожке. Выпрямилась, как ей показалось, вернув прежнюю осанку. Сначала она бежала быстро и ровно, но потом побежала медленнее, мешали ямы. Она потеряла дыхание, потом начала задыхаться и вдруг, заковыляв, сникла и села на кучу земли в начале второй стометровки.

Самохвалова. Дура… Села на землю.

Семенихина. Ее надо домой отвести.

Потехин. Она хотела еще что-то взять. Где сумки?

Коняев. Не знаю. Мадлен куда-то ушла.

Семенихина пошла к Подрезовой.

Потехин. Весело мы с тобой поторговали… Придется мне в Симферополе выйти на толчок.

Коняев. Пойдем поможем.

Коняев и Потехин пошли вслед за Семенихиной. Самохвалова и Клёнышева долго сидели молча.

Клёнышева. Что скажешь, Наташа?

Самохвалова. Мне тебе сказать нечего…

Молчание.

Клёнышева. Не прошло еще?

Самохвалова. Не пойму, о чем речь…

Клёнышева. Не прикидывайся… все ты понимаешь.

Молчание.

Найти тебе кого-нибудь?

Самохвалова. Шутка?.. Правильно я вас поняла?

Клёнышева. В Щиграх овдовел директор Сельхозтехники, крепкий, лет под пятьдесят… дочь у него взрослая… здесь живет… Один он… Хочешь, я позвоню. Давай, а то в Щиграх, я думаю, дамы зашевелились.

Самохвалова. Спасибо… Для меня только и остались мужья – в Щиграх.

Клёнышева. Брось, не все ли равно, откуда они? Подожди… В Горшечном совсем молодой развелся… чуть старше тебя…

Самохвалова. Кто?

Клёнышева. Главный ветеринар района.

Самохвалова. Ну вот – ветеринар… А нормальные доктора, что, уже не разводятся? Не надо мне ветеринара.

Клёнышева. Кого же ты хочешь? Министра?

Самохвалова. А хоть бы и министра!

Клёнышева. Министры, Наташа, на дороге не залеживаются. Как только мужик пошел вверх – его на лету сбивают! Ты позвони мне… Можешь домой… я сейчас одна…

Молчание.

Не много ты потеряла, а я ничего не нашла… У меня любви не было. И он ко мне быстро охладел. На юг зачастил… Два дня как уехал… «Поеду, согреюсь, – сказал, – мало от тебя тепла». Скот!.. Знаю даже, с кем он там и что за тепло ему нужно. (Пауза.) Правда, если здраво рассудить, пускай он там утихомирится… Раньше лез чуть ли не каждую ночь.

Молчание.

Позвони мне, Наташа… пока я одна. Не тяни…

Подошли Коняев и Семенихина , Подрезова под руку с Потехиным . Шура еще тяжело дышит. Улыбается.

Подрезова. Сошла с дистанции… на второй стометровке.

Потехин. Здесь гравий плохой… Разве это беговая дорожка!

Подрезова. Правильно. А как я шла?

Потехин. Когда вы шли вниз, я понял: идут на побитие мирового рекорда! Когда вы побежали первые метров пятнадцать, я даже испугался за него… Присаживайтесь, Шура… отдохните.

Подрезова. Ну, Клёнышева, давай теперь выпьем за здравие! Наливай, Олег! Развлекайте девушек, ребята… раз вы их пригласили…

Потехин (разливает вино). Я человек посторонний, но я скажу несколько слов. Я присматривался к вам и понял, чем вы, девочки, больны. Нет, шурин, не надо меня магнетизировать, это не вопросы полов… болезнь много шире… Ее как бы и нет вовсе, но она… всегда есть. Сейчас объясню. И ты ею прихварываешь, и я. Это – ностальгия по утраченной жизни. Ты не веришь, но она знакома и мне. Мне тоже чего-то жаль. Всю жизнь человек о чем-то скорбит. В молодости о прошедшем детстве… Получая хорошую зарплату, тоскует о голодной юности. К старости, прежде чем отдать концы, жалеет, что появился на свет слишком рано или слишком поздно. В последнее время сокрушаются, что родились не в том городе… или не на той географической полосе, не на той планете, наконец. И так всю жизнь… до тех пор, пока равнодушная рука не выведет в книге регистрации твою фамилию в графе «умер»… Не знает рука, как горела душа этого человека, как душили его отчаяние и стыд. Конечно, он проклинал свою жалкую жизнь… Как много он жаждал! Какие силы в себе подозревал! Увы, проходил день, другой, третий. Что же он видел на земле? Жену в халате по утрам… телевизор по вечерам… А в промежутке… целый божий день. Что он видел?.. Тяжело протекает ностальгия по утраченной жизни. Что же делать, если душа иногда умирает раньше тела.

Молчание.

Надо что-то придумать… Каждый в меру своей фантазии… Вот Шура Подрезова… Смотрите, как она чутко спит… Придумала себе заботу, и ей хорошо… Ей ясно, для чего она живет… Придумайте что-нибудь. (Пауза.) Что же можно сказать обо мне? Шурин, куда я еду и зачем? Может быть, ты мне подскажешь? Как я вообще здесь очутился? Главное, понимаю, что ехать мне дальше некуда и незачем, меня никто не ждет… А я еду. Так что, если и стоит кому-то из нас здесь остаться, – так это мне. Зачем ты отсюда уехал? Я осмотрелся, мне тут понравилось, у гастронома опять стоит Паша Хромцов. Я заметил несколько девушек. Есть с кем выполнить свои обязанности по продолжению рода. Здесь очень хорошо, шурин. Очень… Ваше здоровье, женщины! Пейте, я еще подолью.

Молчание.

Подрезова. Я не сплю, бублик.

Молчание.

Потехин. Видимо, мой тост не понравился. А я пил за здравие.

Подрезова. Скажи нам что-нибудь ты, Люда.

Клёнышева. Засни, Подрезова, – тебе пойдет на пользу. (Пауза.) У вас наклевывается вечер воспоминаний… Я мало что помню.

Молчание.

Самохвалова. Бывает, что соберутся, а говорить не хочется. Можно просто помолчать. Правда, Вера?

Семенихина. Молчи…

Самохвалова. Не груби, пожалуйста.

Молчание.

Шура, я представила тебя брюнеткой, мне понравилось.

Подрезова. Наташа, жизнь одна – второй не будет…

Самохвалова. Олег, а кто теперь больше ценится: блондинки или брюнетки?

Потехин. Масть сейчас неважна, Наташа.

Самохвалова. Хорошо все-таки, что мы собрались! Правда, девочки? Надо время от времени встречаться. Хочется иногда встряхнуться! Музычку бы сюда!.. Олег, можно вас попросить рассказать нам о Кареле Готе?

Потехин (усмехнулся). Карел? Он обаятельный парень…

Самохвалова. Он чудо!..

Потехин. Он простой, Карел… Пригласите его… вдруг приедет.

Самохвалова. Вы шутите…

Потехин. Будет на гастролях в Москве… это же рядом.

Самохвалова. Об этом можно только мечтать… Простите, Олег, можно один нескромный вопрос?

Потехин. Смотря как мне придется на него отвечать. Если шепотом, давайте лучше… отойдем.

Самохвалова. Нет, можно, при всех. Карел сейчас женат?

Потехин. Я думаю, Карел не всем так интересен, как вам. Давайте отойдем, Наташа. Я вам кое-что про него расскажу.

Самохвалова (несмело). Если остальные не будут против…

Потехин. Пойдемте, Наташа.

Коняев. Может быть, мы тоже послушаем?

Потехин. Я тебе потом расскажу.

Семенихина. Наташа!..

Самохвалова. Что тебе, Вера? Мне интересно, остальным нет. Олег прав.

Потехин. Дайте руку… здесь камни.

Скрываются за трибуной.

Клёнышева. Бойкий юноша. Чем он занимается?

Коняев. Ничем… Учился, ушел в академку… работал осветителем у нас в театре…

Клёнышева. Плохо кончит. Я знаю таких ребят.

Молчание.

Коняев. Там кто-то ходит… у той трибуны.

Клёнышева. Алфимов. Ищет Мадлен… Подрезова спит… Наверно, мне пора… Завтра с утра в район.

Молчание.

Семенихина. Странно, мы опять ждем Мадлен. Почему она всегда приходила последней? Странно. Я сейчас вспомнила, как мы ее ждали. Точно это было вчера… Самохвалова сидела там – я помню. И Подрезова… Помнишь этот вечер, Вадик? Мы ждали Мадлен.

Коняев. Ты не придумываешь, Вера?

Семенихина. Нет, все повторилось… Господи, и, кажется, Алфимов прошел тогда внизу со спортивной сумкой. Все было точно так же.

Клёнышева. Что, и я тут сидела?

Семенихина. Сидела.

Клёнышева. Не припомню такого.

Семенихина. Вадик, неужели ты забыл, о чем тогда говорил?

Коняев. О чем?

Семенихина. Это было в конце августа. Ты поступил в консерваторию. Мы собрались…

Молчание.

Коняев. Не помню…

Семенихина. Мы пили сухое вино… сухое… А Мадлен все не шла. У нее было свидание… Потом она пришла… и по секрету сказала, что выходит замуж и уезжает куда-то… Потом ты долго говорил… Неужели забыл, что ты нам сказал?

Коняев. Что же я такого сказал?

Семенихина. Ты обещал, что будешь всегда нас любить и помнить, что ты мечтаешь написать музыку, ты обещал написать о нашей улице.

Коняев (усмехнулся). Неужели я так высокопарно говорил?

Семенихина. Ты говорил просто. Ты привез эту музыку? Когда Мадлен сказала, что ты приехал… я начала вспоминать, и вот вспомнила о самом главном. Ты ее привез?

Коняев. Я музыку не пишу… давно.

Семенихина. Ты же обещал… Ты должен сделать то, что хотел… Ты что-то знаешь про нас… про этот город… Разве наша улица не стоит того?.. Напиши, как мы жили, иначе никто не заметит, что мы существовали на свете…

Молчание.

Коняев. Письмо напишу, если получится.

Семенихина. Я буду ждать музыку…

Молчание.

Клёнышева. Вадик, вот она… твоя идеальная жена. Верит и ждет. Видит в тебе смысл жизни. Противно слушать. Верочка… Извини, но меня коробит… Что вы тут надрываетесь? Ты посмотри вокруг! Да мне наплевать, напишут обо мне или нет. Если напишут – то ничего хорошего… Пусть он скажет, как расселить улицу Анны Аристарховой, которую по плану реконструкции надо ломать. Куда мне вывозить старух из Дома инвалидов? Там крыша сгнила, и нужен капитальный ремонт. Кто в женском спецПТУ воспитательницу убил? А убили ее девочки пятнадцати лет!.. Нет, пусть он учит детей! Пусть учит детей! Не слушай ее, Вадик! Врет она. Жестоко врет! Ничего она не ждет. Она просто неудачница. Жизнь тебя не полюбила, Вера. А за что тебя любить? Ты кисель в юбке! Словоблудие твое гроша не стоит. Ты сядь на мое место, посиди вместо меня хотя бы один день!..

Семенихина. Вряд ли ты уступишь его, свое место.

Клёнышева. Правильно. Я слишком много за него отдала. Но мне было что отдать, и за это ты меня ненавидишь! Извини, Коняев, что я нарушила вашу идиллию. У меня с Верой старые счеты. Вон идет Мадлен. Продолжайте вечер воспоминаний! Я пошла!

Коняев. Торопишься?

Клёнышева. Не могу, тошнит меня от ваших разговоров.

Коняев. Тогда постой.

Клёнышева. Ну что? Что ты мне еще не сказал? Письма? Возьми! (Роется в сумке, достает письма.) Возьми их!

Коняев. Я не то хотел сказать.

Клёнышева. Я не могу слышать больше этой болтовни…

Коняев (тихо). Подожди еще немного… не уходи…

Молчание. Поднялась Семенихина.

Семенихина. Мне пора… вот… Пора.

Коняев. Останься, Вера.

Семенихина. Меня мама ждет.

Коняев. Я хочу, чтобы вы… чтобы мы хоть минуту побыли вместе. Вот, наконец, пришла Мадлен. Одну минуту… вместе… и я уеду…

По футбольному полю неторопливо идет Мадлен. Обе сумки она держит в одной руке. Они пусты. Остановилась внизу, поставила на землю сумки.

Мадлен. Я, кажется, опоздала? Извините, девочки, у меня были чисто женские дела… Вадик, на минуту… спустись сюда.

Коняев спускается вниз.

Я все продала… В сумке был список… туфли пошли дешевле. У нас к таким ценам еще не привыкли…

Коняев. Зачем? Разве я тебя об этом просил?

Мадлен. Я поехала к спекулянтке, она все сразу взяла.

Коняев. Теперь тебя тоже будут считать спекулянткой…

Мадлен. Кем меня только здесь не считают! (Достает деньги.) Тут ужасно много.

Коняев. Отдай их моему родственнику.

Мадлен. Возьми… передаешь ему сам.

Коняев. Нет, я тебя прошу.

Молчание.

Мадлен. Где он, твой московский родственник?

Коняев. За трибуной.

Мадлен. Что он там делает?

Коняев. Рассказывает Самохваловой о Кареле Готе.

Поднимаются наверх.

Мадлен. Теперь я вижу, что вы без меня выпили. Подрезова отвалилась… Боже мой, сколько вина! Ребята, вы с ума сошли!

Коняев (зовет). Олег! Олег! Ты слышишь? Иди сюда! (Пауза.) Олег!

Подрезова (проснулась). Что у меня кипит там?.. Забыла… Простыни… пускай немного постоят… (Огляделась.) Мадлен… ты мне снилась.

Мадлен. Ты уже готова?

Подрезова. Уже… Олег сказал, все у тебя.

Мадлен. Что у меня, рыбка?

Подрезова. Покажи…

Мадлен. Может быть, ты еще спишь? Я тебе снюсь… спи, спи.

Подрезова. Мадлен…

Мадлен. Что?

Подрезова. Покажи.

Мадлен. Что я должна показать? Что она хочет, Вадик?

Коняев. Она хотела еще что-нибудь взять.

Мадлен. Все продано. Сумочки пусты.

Молчание.

Подрезова. Бублик где?

Мадлен. В булочной. Ты угорела, что ли, Подрезова?

Подрезова. Что будем делать, Вадик?

Коняев. Не знаю, Шура. (Мадлен.) Отдай ей деньги.

Подрезова. Вадик, мне зимние сапоги нужны…

Мадлен. Ты с ума сошла, Подрезова? Получи свои… Сколько?

Подрезова. Сто пятьдесят мои, еще тридцать соседских.

Мадлен. На, возьми и замолчи.

Подрезова. Непутевая. Хотела два платья, получила одно… Вера, а ты бритву взяла?

Семенихина. Нет.

Подрезова. Ты за мной идешь… на втором месте.

Молчание.

Мадлен. Долго я так буду с деньгами стоять? Вадик, ну позови же его!

Коняев. Олег! Олег!

Из-за трибуны появился Потехин.

Потехин. Что такое, шурин?

Коняев. Я тебя звал несколько раз.

Потехин. Да? Я, видимо, был увлечен рассказом. Наташа такой благодарный слушатель. Она там меня ждет, шурин… Хочет осмыслить сказанное.

Коняев. Что ты улыбаешься, как дурак?

Потехин. Если тебе не нравится, я могу и всплакнуть. В чем дело?

Подрезова. Мадлен, принеси кирпич, пожалуйста.

Потехин. Саша, лучше вас отнести к кирпичу. Что случилось, шурин?

Коняев. Все продано. Благодари Мадлен.

Потехин (усмехнулся). Очень хорошо… Спасибо.

Мадлен. Возьмите деньги.

Потехин. Какие деньги? А-а, деньги… Вадик, стоило меня из-за этого звать?

Коняев. Забери…

Потехин. Что за демонстрация? Возьми сам… Не все ли равно, где ты их будешь считать – здесь или в машине?

Коняев. Ты сам разберешься с матерью… или с сестрой…

Потехин. Прекрати… тебе полагается какая-то часть.

Коняев. Я одолжил у тетки. Нам с дочерью хватит. Возьми, и закончим об этом.

Потехин (в затруднении. Потом поднимается и берет деньги). Неловко как-то… Шура смотрит, думает – украл.

Молчание.

Мадлен. Обувь я сдала дешевле, остальное по списку. Считайте.

Потехин. Вслух считать или про себя?.. Может, хоть отойдем в сторонку? Ни с того ни с сего столько денег…

Идут вниз. Из-за трибуны вышла Самохвалова .

Потехин. Наташа, видите, как получилось… Теперь Мадлен хочет со мной поговорить…

Самохвалова. Пожалуйста. (Садится рядом с Семенихиной.) Ты знаешь, Вера, я оттуда видела тучу. Действительно, похоже, что завтра будет дождь. Ты была права… Может быть, даже сегодня. Как бы нам не промокнуть.

Семенихина. Сейчас пойдем…

Самохвалова. Я не к тому сказала.

Семенихина. А к чему?

Самохвалова. Просто так.

Семенихина. Могла бы и не говорить.

Самохвалова. Ничего промолвить нельзя!.. Я вообще буду теперь молчать.

Потехин (Мадлен). Не люблю считать деньги…

Мадлен. Считайте. Мне так будет спокойнее.

Молчание.

Потехин. Как, однако, денежки в провинции содержат хорошо: все ровненькие, одна к другой. Лежат, наверно, в матрасах, согревают ложе. В Москве их быстро из кулака в кулак. Ах, вы, хрусты-хрусты… Кто вас только не держал! И честные, видно, людишки, и нечестные. И тем вы служили и другим. Один плакал над вами, другой смеялся… Приплыли ко мне, хотя я вас вроде и не ждал. Плакать мне или смеяться? (Тихо.) Мадлен… Мы могли бы на эти деньги устроить с вами шарманный вечер… на некоторое время остановить пульс… Мне одному грустно будет все это тратить… А потратить надо, с мамой я делиться не стану…

Мадлен. Вам помогут, один не останетесь.

Потехин. А может, купить шурину арфу? Пусть играет под шум прибоя, а я буду лежать на берегу и слушать.

Молчание.

Ну что их считать! И так видно: солидная сумма. Вы хотите вина? Там ящик…

Мадлен. Красивый жест. Я оценила.

Потехин (медленно). Мадлен, действительно… давайте их потратим… С такими деньгами можно задержаться. Я инсценирую поломку двигателя. Шурин в этом деле совершенно румяный. А что если поехать на дачу?.. Одна ваша подруга предлагала… Сегодня ведь воскресенье?

Мадлен. Воскресенье.

Потехин. Пять лет назад вчера умер мой отец… Надо его помянуть как-то… Деньги шальные – толку с них не будет.

Мадлен. Можете переночевать у меня.

Потехин. Там, по слухам, обитает муж. В Италии мужья пользуются огнестрельным оружием, а у вас с этим как?

Мадлен. В нашем доме один бросил в другого мясорубкой с балкона и попал.

Потехин. Стоит ли так рисковать? Может, и ваш так же метко бросает мясорубки?

Мадлен. Мальчик, у меня есть сестра.

Молчание.

Потехин. Что наша женщина умеет – так это отказать. Какие она в этом находит оттенки! Недавно мне отказала студентка зубного отделения. В самый трепетный момент девушка стала рассказывать, как она сверлила человеку зуб. Даже показала, какое было у того в то время выражение лица… Шурин остался чистым и благородным… Жаль, что вы мне отказали, Мадлен. Все вы погружены в собственные несчастья… вам наплевать на мою юную душу. У меня тоже есть сестра. И что из этого?

Мадлен. Могу тебя со своей познакомить… Несовершеннолетняя…

Потехин. Пусть подрастет.

Мадлен. Заезжайте на обратном пути.

Потехин. Назад я поеду один. Шурин поездом или самолетом.

Мадлен (пишет на листке бумаги). Вот вам адрес… Заезжайте. Я расскажу о вас сестре. А вдруг это то самое?..

Потехин (взял адрес). Я ведь заеду… Вы уберите на всякий случай мясорубку.

Мадлен (улыбнулась). Заезжайте.

Поднимается на трибуну. Потехин остался внизу.

Потехин (громко наверх). Вам надо проститься… Я понимаю… Лица стали серьезными. До свидания, подруги шурина! Саша, счастливо вам!

Подрезова. И вам тоже.

Потехин. Наташа, если придется свидеться, я вам расскажу о Кареле подробнее… Я долго про него могу рассказывать…

Самохвалова. Увидите его, передайте привет от Наташи Самохваловой.

Потехин. Шурин… Я подожду, не торопись. (Подхватив сумки, пошел по футбольному полю. Остановился недалеко от центра.)

Коняев. Я… ничего не могу для вас сделать. Простите меня…

Молчание.

Самохвалова. А что нам надо, Вадик? Поезжай спокойно и не думай…

Подрезова. Мы сами…

Молчание.

Клёнышева. Прощай, Коняев.

Семенихина. До свидания…

Коняев стал спускаться вниз. Шел медленно, как-то странно сгорбившись, как будто боялся, что его окликнут.

Мадлен. Вадик, подожди!

Коняев остановился. Мадлен быстро сбежала вниз.

Мадлен. Ты мне ничего не скажешь?

Коняев. Мадлен, нового ничего не будет.

Мадлен. Не приедешь сюда?

Коняев. Я не выдержу здесь и дня.

Мадлен. Все!.. У тебя впереди дорога… море… У тебя есть жена, которая еще чего-то хочет добиться в жизни… маленькая девочка. Вспомни о ней, и у тебя станет теплее на сердце. Сядешь в машину… по улице Ленина вниз… по Дзержинского вверх… мимо почтамта, потом будет мост, за ним пойдут поля… И все. Пройдет время, и ты опять начнешь вспоминать этот город и нас… Что-то будет впереди… А что, посмотрим. Все! Уезжай скорее. Всем будет легче. Пока! Не забывай…

Коняев. Позвони, когда будешь в Москве.

Мадлен. Пока! Пока! Мы с девочками останемся… Когда еще выпадет случай вот так собраться! Иди, мы тебе помашем вслед. Иди, дружок… Иди. (Поднимается наверх, присоединяется к подругам.)

Коняев пошел к поджидающему его Потехину.

Подрезова. Олег! Бублик-бараночка!..

Олег услышал, помахал рукой.

Самохвалова. Вадик, приезжай почаще!

Коняев с Потехиным быстро пошли по футбольному полю, но дойдя до противоположной, западной трибуны, вдруг, не сговариваясь, обернулись. Восточная на фоне померкшего неба казалась грудой темных камней. Пять женщин все еще стояли и смотрели им вслед.