Динамит образования

Получив образование, они еще острее ощутят несправедливость своего положения! Не поколеблет ли это безопасность государства? Ибо рабы, получив образование, вряд ли захотят и далее быть рабами!

Н.Тургенев {894}

Мы рассмотрели основные факторы, определяющие экономический рост: землю, труд, капитал, рынок сбыта, время, затронули возможности влияния на них. Нерассмотренным остался только один фактор, которого мы коснулись лишь вскользь, — это технический прогресс. В основе технического прогресса лежит образование. Как же обстояло дело с ним в Российской империи?

Первые шаги в направлении бесплатного общего государственного образования сделает Екатерина II, которая выпустит Национальный статут образования, устанавливающий преемственную двухуровневую систему школ, единую для всех сословий, кроме крепостных. Однако эти начинания популярностью не пользовались, и власти были вынуждены вербовать учеников в школы принудительно. Тем не менее, именно за время правления Екатерины II доля расходов на образование в российском бюджете выросла на порядок, а в рублях — более чем в 20 раз. В эпоху Александра I развитие просвещения продолжилось, в 1801 г. Александр I упраздняет тайную экспедицию и отменяет цензуру, «запрещения на выпуск всякого рода книг и музыки», введенные его отцом Павлом I.

В 1802 г. учреждается Министерство народного просвещения. В 1803 г. было издано новое положение об устройстве учебных заведений, включавшее: бессословность и бесплатность обучения на низших его ступенях, преемственность учебных программ. Всей системой образования ведало Главное управление училищ, созданное в 1803 г. Появилось 6 университетов, а в 1804 г. вышел Университетский устав, предоставлявший университетам значительную автономию: выборность ректора и профессуры, собственный суд, невмешательство высшей администрации в дела университетов, право университетов назначать учителей в гимназии и училища своего округа.

Однако с приближением войны начинается постепенный отход от либеральных реформ: создается особый комитет «по сохранению всеобщего спокойствия и тишины», который в 1807 г. преобразуется в «комитет общей безопасности» с более широкими полномочиями, в том числе и цензурными. К 1811 г. в стране установился новый цензурный режим, характер которого во многом зависел от Министерства полиции.

С окончанием войны 1812 г. консервативная политика получит развитие в новом направлении, о чем говорит создание в 1817 г. сводного ведомства — Министерства духовных дел и народного просвещения. Характер новой эпохи в образовании наиболее наглядно передает «Инструкция директору Казанского университета» М. Магницкого 1820 г.: «Душа воспитания и первая добродетель гражданина есть — покорность. Посему послушание есть важнейшая добродетель юности… Посему обязанность директора есть непременно наблюдать, что бы уроки религии о любви и покорности были исполняемы на самом деле».

То есть осознанно в этих целях Александр I впервые начал издавать Новый Завет и Библию на русском языке и языках других народов, входивших в Российскую империю. До этого службы велись на непонятном для народа церковнославянском языке. Для продвижения своих реформаторских идей Александр I создал даже специальное Императорское Библейское общество. Против просветительско-религиозных инициатив царя выступило духовенство, которое в конечном итоге добилось их отмены. Первая религиозная литература на русском языке появится только после Крымской войны и отмены крепостного права.

Инструкции профессорам астрономии и геологии, изданные в последние годы царствования Александра I, уже предписывали преподавать только те истины, которые в точности соответствовали изложенному в книге Бытия. А директору Казанского университета в частности предписывалось, чтобы он «входил в сношение с полициею для узнания: куда, к кому ходят в город учителя, и что они делают». Тем не менее, как вспоминал Н. Пирогов, до 1826 г. «болтать, даже и в самих стенах университета, можно было вдоволь, о чем угодно, вкривь и вкось. Шпионов и наушников не водилось…»

Ситуация кардинально изменится с восшествием на престол Николая I. Прежде всего, будет разорвана преемственность в образовании, и оно станет сословным. В 1827 г. был издан указ, запрещавший принимать крепостных в гимназии и университеты, в 1828 г. введен школьный устав, по которому образование делилось на три категории: для детей низших сословий — одноклассные приходские училища; для средних (мещан и купцов) — 3-классные; для детей дворян и чиновников — 7-классные гимназии.

В 1835 г. издаётся новый Университетский устав, ограничивавший автономию университетов, создается университетская полиция. О характере образовательной политики Николая I наглядно говорит следующая динамика: с начала по середину XIX в. количество православных семинарий выросло с 35 до 48, архиерейских школ — с 76 до 223, кадетских корпусов — с 5 до 20. Но основные изменения произошли внутри самих этих учебных заведений. Представление о них давал Н. Лесков в своей книге «Кадетский монастырь», в которой он, рассказывая о своем обучении в Первом Петербургском кадетском корпусе во времена Николая I, вспоминал, что не только прежняя кадетская библиотека, но и музей были закрыты, а за обнаружение у кадета книги ему полагалось 25 розг. Весь курс русской истории умещался едва ли не на 20 страницах.

Не случайно именно во времена Николая I А. де Кюстин приводил исторический анекдот, в котором Екатерина II писала: «Дорогой князь, не надо жаловаться, что у русских нет желания учиться; школы и учреждения не для нас, а для Европы, ВО МНЕНИИ КОТОРОЙ НАМ НАДОБНО ВЫГЛЯДЕТЬ ПРИСТОЙНО; в тот день, когда крестьяне наши возжаждут просвещения, ни вы, ни я не удержимся на своих местах»… «За точность слов я не ручаюсь, — писал А. де Кюстин, — но могу утверждать, что в них выражена подлинная мысль государыни». Николай I на 30 лет намертво закупорил Россию, оберегая ее от всяких дуновений слов и мыслей, способных поколебать существующий порядок вещей.

В 1826–1828 гг. принимается новый цензурный устав, который был еще дополнительно усилен в 1837 г. установлением контроля над цензорами. В случае «недосмотра» цензора могли отправить в ссылку. Издателей отправляли и до этого, например, в ссылку был отправлен Надеждин за издание писем П. Чаадаева. В 1849 г. Ф. Достоевский был осужден к смертной казни (заменена каторгой) только за недонесение о чтении письма Белинского к Гоголю. Цензурных ведомств расплодилось столько, что их количество стало едва ли не превышать количество выходящих в России журналов. Не случайно период 1848–1855 гг. историки называют «эпохой цензурного террора».

Смерть Николая I и отмена крепостного права, казалось, открыли плотину, за которой долгие годы копились и сдерживались жизненные силы. Вот как описывал настроения прогрессивных современников той эпохи Ф. Достоевский: «в обществе постигалась, наконец, полная необходимость всенародного образования… Грамотность — прежде всего, грамотность и образование усиленные — вот единственное спасение… задыхаемся от недостатка его и похожи на рыбу, вытащенную из воды на песок». Именно с этого времени начнется стремительный рост государственных расходов на образование.

Однако противники просвещения не исчезнут: отношение к образованию российской дворянской элиты Н. Некрасов передавал в своей поэме «Медвежья охота» в 1866 г.:

Барон фон дер Гребен

Князь Воехотский

Не случайно с восшествием на престол Александра III начатая в его эпоху реставрация крепостничества коснется и просвещения. Были введены новые ограничения для печати и библиотек. Были закрыты многие издания, упразднена автономия университетов, начальные школы были переданы Святейшему Синоду. Образование вновь стало сословным. Государство тем самым стремилось, по словам А. Грациози: «изолировать или сегрегировать российское крестьянство, как от гражданского общества, так и от политического ядра… ради гарантии политической стабильности».

Пример подобной сегрегации давал циркуляр Министра народного просвещения, 1887 г.: «Озабочиваясь улучшением состава учеников гимназий и прогимназий, я нахожу необходимым допускать в, эти заведения только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство в правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства. Таким образом, при неуклонном соблюдении этого правила гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и через то, как доказывает многолетний опыт, приводить их к пренебрежению своих родителей, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного, по самой природе вещей, неравенства имущественных положений».

По словам лидера партии эсеров В. Чернова, «понимание того, что на отсталой деревне лежит тяжелое бремя не только государственной надстройки, но и лихорадочно развивавшейся капиталистической промышленности, финансируемой правительством, а также страх, что крестьянство поймет это и сделает опасные политические выводы, заставляло власть намеренно сохранять невежество, безграмотность и культурную отсталость села, где единственной отдушиной для трудящегося крестьянина был кабак, который благодаря государственной монополии на спиртные напитки являлся еще одним способом опустошения мужицкого кармана».

Однако консервация массового образования неизбежно вела к все большему отставанию России от конкурентов. Именно на этот факт обращал внимание С. Витте в своем письме Николаю II в 1898 г.: «А просвещение? О том, что оно находится в зачатке, это всем известно, как и то, что мы в этом отношении отстали не только от европейских, но и от многих азиатских и заатлантических стран… Наш народ с православной душой невежествен и темен. А темный народ не может совершенствоваться. Не идя вперед, он по тому самому будет идти назад, сравнительно с народами, двигающимися вперед» {907} . С Витте констатировал: «Главный недостаток России заключается в отсутствии народного образования — в таком отсутствии, какое не существует ни в одной стране, имеющей хоть какое-нибудь притязание быть цивилизованным государством. Нигде в цивилизованных странах нет такого количества безграмотных, как у нас в России» {908} .

Реальная реформа образования начнется только с революцией 1905 г., когда крестьяне и рабочие в ряду своих первоочередных требований, озвученных в коллективной петиции к царю о рабочих нуждах от 9 января, выдвинут введение всеобщего бесплатного начального обучения. Это было сигналом того, по словам М. Вебера, что «крестьяне политически “проснулись”». Примером тому может служить решение одного из крестьянских сходов в Курской губернии: «одною из главных причин нашего бесправия служит наша темнота и необразованность, которые зависят от недостатка школ и плохой постановки в них обучения» {910} .

Требования всеобщего образования встретили яростное сопротивление правых. Так, предложенный в 1906 г. министром народного просвещения П. Кауфманом закон о всеобщем начальном обучении К. Победоносцев обозвал «бредом сумасшедшего». Другой видный представитель промонархической партии С. Шарапов заявлял, что народ не хочет «казенной школы», ибо она стала «школой ненависти и политического разврата, школой безверия и борьбы, а объектом последней явилась сама христианская душа народа, его вера, его быт…». Предводитель правых в Думе Н. Марков обращался к помещикам: «Ваши имения, ваша жизнь будет висеть на волоске, когда воспитанные в ваших безбожных школах ученики придут вас жечь, и никто вас защищать не будет».

Закон о всеобщем начальном образовании будет принят в 1908 г., и в 1911 г. уже около 43% всех детей посещало начальную школу. Однако соглашение о введении всеобщего обучения будет подписано к 1913 г. только с 33% городов. А закон о начальных училищах и введении всеобщего бесплатного обязательного начального образования, представленный Госсовету в 1912 г., так и не будет принят.

Тем не менее, начальное образование получит широкое распространение. Государственные расходы на образование за годы правления Николая II выросли в 6 раз, еще больше выросли расходы земств, которые покрывали более половины всех расходов на начальное образование. Но было уже слишком, слишком поздно… европейские рабочие к этому времени имели опыт образования уже 3–4-х и более поколений. Поколенческая преемственность образования, особенно на начальных этапах, определяет качество общественной среды и как следствие во многом качество самого человеческого капитала.

Законы о всеобщем обязательном бесплатном начальном образовании были приняты: в Пруссии в 1717–1763 гг., в Австрии в 1774, в Дании в 1814, в Швеции в 1842, в Норвегии в 1848-м, в США — в 1852–1900 гг., в Японии в 1872-м, в Италии — в 1877-м, в Великобритании и Франции в 1833–1880/1882 гг. В то же время многие из этих стран были гораздо богаче России и обладали на порядок большей долей средних классов, которые имели возможность задолго до введения бесплатного образования получить платное. В России же, по словам Р. Фадеева, потратившей «все свои силы без остатка на создание образованного русского общества» {917} , его доля, по оценке С. Волкова, составляла всего 2–3% населения страны {918} .

Причем в большинстве оно было замкнуто в своем «образованном» круге и с реальной жизнью не соприкасалось [87] . Как замечал в этой связи С. Булгаков: «Развитие производительных сил и вообще успешности производительного труда… в сущности находит далеко недостаточную оценку в нашем общественном сознании, встречает в себе высокомерное пренебрежительное отношение», в среде интеллигентских профессий, которые «обыкновенно оцениваются <…>, как нечто высшее, идейное, достойнейшее» {919} . 

Государственные расходы на образование, в млн. руб. и в % от расходов бюджета {920}

Всеобщее образование было вопросом выживания России, однако с другой стороны оно же несло и смертельную угрозу. Ту угрозу, о которой предупреждала Екатерина II, которой боялись Николай I и Александр III, о которой писали Н. Тургенев и А. Кюстин, о которой твердили правые в Государственной Думе. Которую предрекал в 1810 г. Ж. де Местр: «Дайте свободу мысли тридцати шести миллионам людей такого закала, каковы русские, и я не устану повторять — в то же самое мгновение во всей России вспыхнет пожар, который сожжет ее дотла» {921} .

Ф. Достоевский по этому поводу в 1877 г. замечал: «Да великий народ наш был взращен как зверь, претерпел мучения еще с самого начала своего, за всю свою историю тысячу лет, такие, каких ни один народ в мире не вытерпел… Не корите же его за “зверство и невежество”, господа мудрецы, потому, что вы, именно вы-то для него ничего и не сделали. Напротив вы ушли от него, двести лет назад, покинули его и разъединили с собой, обратили его в податную единицу и в оброчную для себя статью, вами же забытый и забитый, вами же загнанный как зверь в берлогу свою» {922} .

«Реформы, а главное грамотность (хотя бы даже самое малое соприкосновение с нею), — продолжал Ф. Достоевский, — все это бесспорно родит и родило уже вопросы, потом пожалуй сформирует их, объединит, даст им устойчивость и… кто ответит на эти вопросы?… Духовенство наше не отвечает на вопросы народа уже давно… О ответов конечно, будет множество, пожалуй еще больше чем вопросов… но ответ родит еще по три новых вопроса, и пойдет это все нарастая, crescendo. В результате хаос» [88] .

Распространение образования в низших классах вызвало тот же нигилистический эффект, что и в высших слоях русского общества веком ранее. И точно также пробудившиеся низшие сословия потребовали своих прав, которые также нечем было материально обеспечить. Их было нечем даже сдемпфировать из-за крайне ничтожной прослойки в России амортизирующего третьего элемента — образованных средних классов. Ситуация многократно осложнялась тем, что светское образование в России распространялось не постепенно, эволюционно, что позволило бы сформировать определенную культурную среду, а взрывообразно в последний момент.

Не случайно с началом революции 1917 г. В. Вернадский придет к выводу, что «в значительной мере все переживаемое находится в теснейшей связи с той легкомысленной небрежностью, с какой русское общество поколениями относилось к вопросам народного образования» {923} . А. Деникин, подводя итоги, в свою очередь констатирует: «долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное — той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, не могли не вызвать исторического отмщения» {924} .

Но главное, образование в российских условиях, порождало такие вопросы, на которые не могли ответить не только наследники феодализма, но и протагонисты капитализма. Для преодоления хаоса России требовались какие-то новые идеи…

 

Сталин и демография

До сих пор сущность и действие закона народонаселения не были поняты. Когда политическое неудовольствие присоединяется к воплям, вызванным голодом, когда революция производится народом из-за нужды и недостатка пропитания, то следует ожидать постоянных кровопролитий и насилий, которые могут быть остановлены лишь безусловным деспотизмом.

Т. Мальтус {925} .

Совокупные демографические потери России от Первой мировой, интервенции и гражданской войны с 1914 по 1922 гг. составили ~16 млн. человек. Таким образом «демографический навес» угрожавший России до Первой мировой войны, уменьшился почти в два раза. Однако уже на следующий год после окончания интервенции в Советской России начался бурный восстановительный рост. Темпы прироста населения в 1923–1929 гг. превышали даже показатели начала XX в. и составляли в среднем более 2,5 млн. человек ежегодно.

И уже в 1925 г. Дж. М. Кейнс, выступая на Пленуме ВСНХ СССР, предупредит: «Я полагаю, что бедность России до войны вызывалась в значительной мере чрезмерным увеличением населения, чем какой-либо другой причиной. Война и Революция вызвали уменьшение населения. Но теперь, как мне известно, опять наблюдается значительное превышение рождаемости над смертностью. Для экономического будущего России — это большая опасность. Одним из важнейших вопросов государственной политики является соответствие между приростом населения и развитием производительных сил страны» {928} .

Однако Россия двигалась в прямо противоположном направлении: стремительный рост населения сопровождался деградацией производительных сил. Последнее являлось закономерным следствием традиционных, естественных мер борьбы крестьянства, с нарастающим давлением избыточного населения. Например, один из способов заключался в повышении трудоемкости работ за счет снижения их эффективности. А. Чаянов по этому поводу замечал, что для русских крестьян была важна не выработка (заработок), а занятость всех членов семьи. Так производство овса на одной десятине в 1924 г. в Волоколамском уезде занимает 22 рабочих дня и дает 46 рублей дохода. Лен требует 83 дня, дает доход 91 рубль. Тем не менее, крестьяне заменяют овес льном, что позволяет занять всех работников, хотя эффективность труда при этом снижается в два раза.

Но основная проблема состояла в том, что революция, «черный передел» и рост населения привели к быстрому увеличению количества крестьянских дворов, по сравнению с довоенным периодом более чем на 30% к 1926 г., и соответственно сокращению их размеров. Последнее стало одной из основных причин резкого снижения эффективности товарного сельхозпроизводства. Данная закономерность, по словам исследователя деревни 1920-х гг. А. Хрящевой, заключалась в том, что: «благодаря особенностям мелкого хозяйства он (хлеб) при неблагоприятных условиях утилизируется в своем хозяйстве в порядке повышения норм потребления, накопления и откорма скота». Так и происходило. В связи с ростом населения среднедушевые посевы зерновых сократились на 9% и составили в 1928 г. всего 0,75 га. За счет некоторого роста урожайности производство зерна на душу сельского населения выросло до 570 кг. При этом заметно возросло поголовье скота — до 60 голов крупного рогатого скота на 100 га пашни в 1928 г. против 55 в 1913 г. Больше стало и птицы. На их прокорм в 1928 г. расходовалось почти 32% зерна. Конечно, питание крестьян заметно улучшилось, но товарное производство зерна сократилось более чем вдвое и составило 48,4% от уровня 1913 г.

В этот же период начался и исход крестьян в города, что сразу отразилось на уровне регистрируемой безработицы. 

Количество безработных, зарегистрированных на бирже труда, тыс. человек {932}

Относительно скромные цифры зарегистрированной безработицы в СССР являлись лишь вершиной айсберга страны, в которой более 80% населения жило в деревне. С. Булгаков в этой связи замечал: «Резервуар избыточного населения помещается, прежде всего, в деревне… и является по своему непосредственному выражению аграрным перенаселением». Именно там скрывалась основная масса «лишних рук». О их количестве дает представление тот факт, что в большинстве сельхозпроизводящих районов в 1925/26 гг. всего на 11% хозяйств приходилось 76% всех товарных излишков. Производительность труда в мелких хозяйствах была в среднем в 4 раза ниже, чем в крупных. Мелкие едва выживали за счет своего полунатурального хозяйства.

Л. Лубны — Герцык уже в 1923 г. только по 4 районам СССР определял избыточность аграрного населения в 7–10 млн. чел. По данным Госплана УССР численность избыточного населения только одной Украины в 1925 г. составляла 6–7 млн. чел. Н. Ограновский исчислял размер аграрного перенаселения СССР в 19,9 млн. чел. По данным А. Чаянова общее количество «лишних рук» в России уже в 1924 г. достигло предвоенного уровня в 20–30 млн. человек. При этом по расчетам Дж. Кейнса в 1925 г. безработными в России были только 20–25% всех промышленных рабочих, т.е. 1,5 млн. человек. Однако предупреждал Дж. Кейнс в 1925 г., в скором времени из-за массовой миграции крестьян в города «безработица достигнет невиданного уровня» {937} .

Среднегодовые темпы прироста населения СССР в межвоенный период превышали аналогичные показатели Германии, Англии и Франции вместе взятых! Т.е. по отношению к этим странам были выше, чем до революции! При этом прирост в СССР обеспечивался не столько за счет высокой рождаемости, которая снизилась к середине 1930-х гг. по сравнению с 1913 г. почти на 35% сколько из-за снижения с 1934 г. естественной смертности почти на 30% по сравнению с началом XX века. 

Среднегодовые темпы естественного прироста населения в 1923–1939 гг., в % {939}

Очередной и очевидно последний для русской истории социально-демографический взрыв предотвратило… начало ускоренной индустриализации. После принятия в 1929 г. пятилетнего плана, уже к концу 1930 г. был достигнут фоновый уровень безработицы. В октябре 1930 г. ЦК ВКП(б) принял постановление «О мерах по плановому обеспечению народного хозяйства рабочей силой». И в сентябре следующего года биржи труда уже не смогли удовлетворить более 1 млн. заявок предприятий.

Но ключевое значение в данный период имело решение проблемы безработицы и повышения эффективности товарного производства непосредственно в самой деревне. Именно эти задачи должна была решить коллективизация. Представитель Госдепа США Р. Келли в 1935 г. отмечал, в этой связи: «выбрав колхозный путь вместо столыпинского» большевики «отсрочили переселение деревни». Однако через некоторое время, по его мнению, «улучшение организации колхозов создаст в колхозах огромные излишки рабочей силы, которую некуда будет девать. Рост производительности труда в промышленности должен создать туже проблему в городах». На возражение советского дипломата, что Р. Келли «забывает о возможностях, которые заложены в плановое хозяйство, Келли ответил, что с подобными проблемами нашему планированию еще не приходилось иметь дела, что это проблемы огромной сложности и что, даже если мы решим их в принципе, практическое осуществление решений поставит административные задачи такой трудности, с которыми нелегко будет справиться».

На направление переселения указывал в 1934 г. первый американский посол в России У. Буллит: «у Советского Союза имеется выход, так как излишних людей можно будет миллионами переселять на незаселенные пространства в Сибири» {942} . Проблема была лишь в том, что добровольно осваивать незаселенные пространства холодной и далекой Сибири никто не стремился. Например, директор Кузнецкстроя писал о присылаемых к нему специалистах: «в Москве, в Ленинграде, в Харькове они расценивали свой «добровольно принудительный выезд в Сибирь, на Кузнецкстрой, почти как на ссылку». С. Герасимов в своем фильме «Комсомольск» (1932 г.), отмечает С. Шаттенберг, показывает массовое «дезертирство» — «корабль у пристани буквально трещит по швам от натиска желающих покинуть стройку». Президиум ВСНХ еще в октябре 1929 г. указывал на то, что «ожесточенное сопротивление» отправке в провинцию стало «массовым явлением» и угрожает планам индустриализации периферийных регионов…

Но переселение даже миллионов человек не решало проблемы, необходимо было обеспечить производительным трудом десятки миллионов, в условиях острой нехватки капитала и низкого естественного плодородия. Это проблему, ключевую проблему российской деревни еще до революции пытались разрешить несколько поколений мыслителей, и как ни странно все они с разных сторон приходили к одним и тем же выводам. Даже авторы кадетской (либеральной) аграрной программы видели будущее российского сельского хозяйства не в крупных частных, капиталистических сельхозпредприятиях или фермерских хозяйствах, а в кооперативах.

М. Туган-Барановский делал ставку на: «кооперативное хозяйственное предприятие нескольких добровольно соединившихся лиц, которое имеет своей целью не получение наибольшего барыша на затраченный капитал, но доставление его сочленам, благодаря общему ведению хозяйства, каких-либо выгод иного рода». По словам А. Кауфмана, кооперация — «одно из важнейших и необходимейших условий прогресса нашего крестьянского земледелия, а вместе с тем и коренного разрешения нашего земельного вопроса». «Социализм — это строй цивилизованных кооператоров», — повторял В.Ленин, при этом «лишь те объединения ценны, которые проведены самими крестьянами по их собственному почину и выгоды коих проверены ими на практике».

Однако добровольная кооперация возможна только в условиях эквивалентного обмена между городом и деревней. Но в 1930-х гг. его не только не существовало, а наоборот, деревня должна была снова стать источником капитала для ускоренной индустриализации, т.е. из деревни должен был изыматься даже необходимый продукт. Без принуждения изъять его было невозможно. Но в этом не было ничего необычного…

Советская коллективизация была лишь сильно смягченным вариантом «раскрестьянивания», через который в гораздо более жестких формах проходили все развитые страны того времени при переходе от аграрного к индустриальному обществу. Капитализм появился на свет отнюдь не в результате непорочного зачатия, как пытаются убедить мир его пастыри. Безусловно, капитализм обеспечил невиданный прогресс человечества, но рожден он был земным путем в муках и крови. Процесс раскрестьянивания: жестких форм накопления первоначального капитала и создания индустриального класса — становился своеобразным «чистилищем» при входе в новый мир.

Первой на этот путь встала Англия, где процесс начался еще в XVI в., когда король Генрих VIII повесил 72 тысячи человек, «виновных» лишь в том, что они стали бродягами в результате «огораживаний» {949} . Основной этап «чистилища» пришелся на английские революции второй половины XVII в., именно тогда в Англии произошел демографический переход. В этот период средний прирост населения Англии из-за гражданских войн и эмиграции на протяжении почти 30 лет был отрицательным. Процесс продолжался и в XIX в., правда, был уже вынесен за пределы Англии. Наиболее известной жертвой стала Ирландия: как только Англии вместо ирландской пшеницы понадобился скот, 5 млн. ирландцев стали «лишними» {950} . К. Маркс мрачно подсчитывал: только «в течение 1855–1866 гг. 1 032 694 ирландца были вытеснены 996 877 головами скота» {951} . С 1841 по 1901 гг. население Ирландии сократилось почти в 2 раза.

Вынесение кризиса за границу, в колонии, стало к тому времени нормой для великих европейских демократий. Там жертв, насчитывавших миллионы и десятки миллионов туземцев на всех континентах земли, уже никто не считал. Как замечал по этому поводу С. Булгаков: «Уплотнение населения в капиталистическом производстве совершается в значительной степени за чужой счет; если есть страны промышленные с густым населением, то должны быть и страны земледельческие, с редким населением. Плотность населения капиталистического хозяйства в известном смысле паразитарная, чужеядная» {952} .

Франция прошла «чистилище» в период буржуазной революции начала XIX в. и наполеоновских войн. За это время 3–5% населения Франции ободрали страну «как липку», перераспределив в свою пользу почти половину национального богатства Франции. Оставшееся богатство досталось примерно 10–15% французов — среднему классу. «Чистилище» не прошло более 10% населения страны, погибшего от голода, восстаний, гражданской и наполеоновских войн. С. Рише пишет, например, о 3 млн. французских солдат и офицеров, которые стали «жертвой ненасытной гордости Наполеона» {953} , и это всего при 5 млн. взрослого мужского населения страны того времени.

Именно разоренные крестьяне и те, кто не успел «отрезать» свой кусок от «национального пирога», и составили армию Наполеона. Они были лишними членами своего общества. В то же время они видели живой пример, как другие легко делали состояние, а остальные так же быстро опускались на дно. Именно их отчаянная борьба за шанс обеспечить свое будущее (выжить) обеспечили победы армии Наполеона в гораздо большей мере, чем его талант полководца. Наполеон направил маховик насилия, раскрученный революцией, вне страны, в захватнические войны, точно так же, как до него сделал Кромвель в Ирландии. Для их оправдания подводилась моральная база во Франции в виде доктрины о ее праве на «естественные границы», а в Англии — о «расовой неполноценности» ирландцев.

В Америке «раскрестьянивание» происходило гораздо прагматичнее, новые поселенцы просто истребили почти все коренное население континента, обеспечив тем самым себе невиданные в Европе просторы плодородных земель. По расчетам Д. Стэннарда, новыми американцами за 400 лет было уничтожено около 100 млн. коренных жителей Америки {954} . И даже в начале XX века доля культивируемых земель на душу населения в Северной Америке в 3–4 раза превосходила данный показатель для большинства ведущих европейских стран.

В Германии раскрестьянивание началось почти одновременно с Англией во время Тридцатилетней войны, первой половины XVII в., тогда было выбито до 80% немецких мужчин. Следующий этап демографического перехода, вызванного техническим прогрессом, начнется в Германии с конца XIX в. И спустя сто лет после наполеоновских войн, в XX веке Германия пойдет по тому же пути в поисках «жизненного пространства» среди «расово неполноценных» народов. При этом темпы рождаемости в Германии были почти в два раза ниже, чем в России. 

Коэффициент рождаемости по 50 губерниям Евр. России (в среднем по 4-летним периодам) и ведущим европейским странам, в ‰ {955}

Россия отставала от европейских конкурентов на десятилетия и даже века, и для нее темпы означали вопрос жизни и смерти. Какими они были в 1930-е годы? Приведем лишь одно свидетельство — немецкой исследовательницы С. Шаттенберг, которая в своей книге о сталинской индустриализации пишет: «Гидроэлектростанции, металлургические комбинаты, химические и тракторные заводы надлежало построить за время, немыслимое даже для развитых западных стран». Как воспринимали или хотели воспринимать свою эпоху современники тех событий, передавал В. Катаев в своем романе «Время, вперед!», где он дает образ инженера, героя романа: «Время не было для него понятием отвлеченным. Время было числом оборотов барабана и шкива; подъемом ковша; концом и началом смены; прочностью бетона… Между ним и временем уже не было существенной разницы» {957} .

О темпах и методах разрешения демографической проблемы в Советской России наглядно говорит динамика образования новых городов и увеличения доли городского населения, которое к 1940 г. выросло в два раза по отношению к дореволюционному уровню. 

Образование новых городов в Европейской России {958}

А как же капитал? Ведь даже во времена царской России, несмотря на «голодный экспорт», жесткую эксплуатацию деревни, иностранные займы и мощный приток иностранных инвестиций, его все равно не хватало? Откуда же он взялся в разоренной мировой и гражданскими войнами, интервенцией, окруженной «железным занавесом» стране? Мало того, с началом Великой депрессии сами внешние источники финансирования почти исчезли: мировой рынок капитала обвалился ~ в 10 раз, а товарный ~ в 2,5–3 раза, и стал на 40% меньше даже уровня 1913 г..

Мировой экспорт капитала и товаров, в % к 1925–1928 гг. {960}

(Капитала … Товаров)

1925–1928 … 100 … 100

1932 … 12 … 40

1934–1936 … 11 … 36

В основе финансирования экономики Советской России лежала идея того самого «Бумажного рубля», которую развивали славянофилы второй половины XIX в., и использование которой было возможно только в условиях директивной экономики. Источником капитала, как и в царское время, была жесткая эксплуатация деревни и фактически рабский труд (законы развития отменить невозможно: если относительная стоимость рабочей силы, при прочих равных условиях, выше стоимости обслуживаемого ею капитала, принудительный труд неизбежен).

Было чудовищное сжатие потребления, но именно за его счет удалось повысить норму накопления капитала до 26–29%, т.е. в 2,5–3 раза по сравнению с дореволюционным периодом, что и стало финансовым источником индустриализации. Законы развития не удавалось обмануть еще никому. «Масло, пушки или инвестиции», на все денег не хватает, даже у самых богатых стран мира. Была трагедия репрессий и ГУЛАГа, но в условиях отсутствия достаточного капитала и крайнего напряжения сил, давящего огромного «демографического навеса» поддержание политической стабильности другими средствами было невозможно.

Было плановое хозяйство: чрезмерное напряжение сил требует их мобилизации, свои экономики и политические системы мобилизовали во время обеих мировых войн, в борьбе за выживание, самые демократические страны такие, например, как Англия и Франция. Экономическое обоснование мобилизационной политике Дж. М. Кейнс приводил в своей книге “How to pay to the war”, на практике правительство У. Черчилля пошло гораздо дальше даже рекомендаций Кейнса.

Кроме этого, в Советской России недостаток капитала возмещался еще одним фактором, которого не было в царской России, именно на него указывал один из строителей Автостроя: у нас «были безграничная вера в правильность того, что делается, великие энтузиазм и дерзание». Тем самым Советской России в период индустриализации удалось максимально использовать тот единственный ресурс развития, который был у нее в изобилии, — массовую дешевую рабочую силу. Конечно, в этом огромную роль сыграла идеологическая пропаганда, которая пришла на смену религиозным проповедям…

Большевистская революция в России носила характер русского варианта протестантской реформации. Реформация в западноевропейском духе в российских условиях была невозможна. На эту данность обращал внимание еще В. Ключевский в конце XIX в.: «русские нравственные обычаи и понятия» не «были бы приспособлены к тем идеям, на которые должен стать созидаемый порядок русской жизни» {963} . Но и дальнейшее развитие в рамках религиозных постулатов эпохи феодализма было также невозможно. «Россия не выйдет из нынешней духовной апатии без изменения существующего в церкви порядка», утверждал в конце XIX в. даже такой ярый консерватор, как Р. Фадеев {964} . Капитализм же для своего развития требовал своей морали, своего идеологического обоснования, прямо противоположного принципам православия. Он требовал спасения и вознаграждения не после смерти на небесах, а при жизни, на земле и тем самым давал стимул к созидательной деятельности [94] .

Однако подобная трансформация не может произойти вне исторических корней общества и в этом, в данном случае, заключалось ключевое отличие Запада от России: в основе католичества и протестантства лежит идея о спасении избранных, а в основе православия — о коллективном спасении. Реформацией православия в этих условиях мог стать только большевизм, который объединял в себе его нравственные идеи и материализм капитализма. Гражданская война в России в этом смысле была одновременно и религиозной войной, подобной тем, которые несколько веков назад пережила Европа [95] .

Классический марксизм, ставивший условием свершения коммунистической революции достижение максимального, наивысшего развития производительных сил, был невозможен в России — одной из самых отсталых стран Европы. В российских условиях марксизм видоизменялся и приобретал свою метафизическую сущность, берущую начало в традициях русской жизни. Ее очень точно ощутил и передал немецкий философ В. Шубарт: «Большевизм — это борьба против религии и, следовательно, борьба за религию. Он не опровергает, а как раз подтверждает то, что Россия призвана к всемирной христианской миссии. Православная Церковь в ее дореволюционном виде была для этого уже непригодна… Недостаток религиозности, даже в религиозных системах — отличительный признак современной Европы. Религиозность, даже в материалистических системах — отличительный признак Советской России. У русских религиозно все — даже атеизм» {965} . По словам Дж. Кейнса: «Русский коммунизм представляет собой первый, хотя и очень запутанный, вариант великой религии». С появлением Советской России, отмечал выдающийся английский экономист, «мы не можем больше разводить бизнес и религию по разным уголкам своей души» {966} .

Пропаганду подкрепляли те невероятные экономические, социальные, технические достижения, которые не могли даже присниться в прежние времена. Именно они создавали то внутреннее ощущение доверия, доходившего порой до самопожертвования, о котором ни в царской, ни в Белой России и не мечтали. Того чувства доверия, о котором писал Ф. Достоевский: «Только тогда и будем уверены, что святые эти денежки действительно на настоящее дело пошли, когда вступим, например, на окончательную, на суровую, на угрюмую экономию, на экономию в духе и силе Петра». Экономию ради создания нового будущего. «В России о будущем думают всегда <…>, — отмечал Дж. Стейнбек во время посещения Советской России — Если какой-либо народ и может из надежды извлекать энергию, то это именно русский народ».

Реализация подобной экономической политики была невозможна без установления новых общественно-социальных отношений, которые в равной мере брали свои основы в европейских социальных идеях и традициях русской жизни. Это был первый в человеческой истории опыт построения бесклассового общества. Правда, выступал он скорее антитезой господства дикого капитализма и тупика, в который зашло российское общество в 1917 г., чем какой-то до конца продуманной идеей. Да советская эпоха имела свои фатальные издержки, она была ни идеалом, ни нормой, а скорее единственно возможным выходом, обеспечив прогресс и развитие России в таких условиях, когда казалось что шансов даже на ее выживание уже не оставалось. Это был подвиг народа, аналогов которому мало найдется в человеческой истории.

 

Урок либерализма

Но так ли верен был путь советской индустриализации, не слишком ли велики были жертвы?

На этот вопрос в начале XXI века попытался ответить один из наиболее видных представителей либеральной экономической мысли России, ректор Российской экономической школы С. Гуриев, который под эгидой авторитетной организации The National Bureau of Economic Research (США) совместно со своими коллегами в 2013 г. провел исследование на тему: «Был ли нужен Сталин для экономического развития России?» {969} .

В этом исследовании С. Гуриев моделирует сценарии альтернативной истории, сравнивая период советской индустриализации с предвоенным периодом развития царской России и Японии в 1930-е годы.

Что касается России, то читатель после прочтения настоящей книги сможет сделать выводы сам. Но, может, японский пример будет более показательным?

Анализируя экономику Японии, пишет С. Гуриев, «мы не нашли никаких доказательств того, что сталинская экономика опережает альтернативные сценарии с экономикой Японии. До Первой мировой войны японская экономика находилась примерно на том же уровне и развивалась примерно теми же темпами, что и российская. В отличие от Советского Союза, Японии, впрочем, удалось провести индустриализацию без репрессий и без разрушения сельского хозяйства — и добиться при этом более высокого уровня производительности и благосостояния граждан» {970} .

Для того, что бы понять прав С. Гуриев или нет, для начала стоит привести краткое сравнение условий, в которых находились Япония и Россия: главным и основным недостатком Японии, по сравнению с Россией, является почти полное отсутствие полезных ископаемых, но преимущества Японии с лихвой компенсировали этот недостаток:

(Европ. Россия … Япония)

Преобладающ. Климатическая зона по Коппену … Dfb-Dfc … Cfa-Dfa

Эффективная длина береговой линии, м/км 2 , {971} … 1,4 … 81,6

Доля занятых в 1913 г. в с/х, % … 85 … 55

Плотность населения в 1913 г., чел./км 2 … 26 … 153

Всеобщее обязательн. б. нач. образ. … с 1920 г. [97] … с 1872 г. 

Япония по своим параметрам это практически аналог Германии в Азии. Основная ее часть лежит в зоне «индустриального климатического пояса» в районе 0° изотермы января. Согласно классификации В. Коплена, большая часть Японии без Хоккайдо находится в климатической зоне Cfa соответствующей самым лучшим областям Центральной Европы и США, только Север острова Хонсю находится в зоне Dfa — для России это Крым и Предкавказье. Почти 90% Европейской России находится в зоне Dfb и Dfc.

В Японии в зоне Dfb лежит остров Хоккайдо. Что он из себя представлял? Вот как описывал этот остров в 1933 г. немецкий дипломат Г. фон Дирксен: «На Хоккайдо климат континентальный, с долгими и холодными зимами и огромными массами выпавшего снега, <…> холодный климат обеспечивал непреодолимое препятствие для любых японских планов населить эту страну людьми 13 перенаселенных южных провинций. Так что Хоккайдо оставался колониальным по своей природе и, несмотря на свои размеры — а он равен по площади Баварии и Вюртембергу вместе взятым, — имел всего три миллиона населения. Эти три миллиона влачили довольно нищенское существование, живя в деревянных домах с тонкими стенами, которые они были не в состоянии заменить на каменные. Они обменивали картофель, который выращивали, на рис, несмотря на убытки от подобных сделок».

Индустриализация в Японии началась почти одновременно с Россией, в эпоху Мэйдзи, с 1869 г. О ее успехах может свидетельствовать изменение доли земельного налога в общих налоговых поступлениях. Как видно из графика, Япония с 1880-го по 1910 г. быстро теряла свой сельскохозяйственный статус. Основой экономического роста японской экономики стал экспорт текстильной промышленности из собственного шелка и передела из импортируемых хлопка и шерсти. Основным потребителем японской продукции являлись Соединенные Штаты. За 30 лет с 1877 по 1907 гг. объем внешней торговли Японии вырос почти в 20 раз, с 50 млн. до 927 млн. йен. 

Доля земельного налога в общих налоговых поступлениях Японии, в %

Одновременно Япония развивала свою колониальную экспансию, главными направлениями которой были Корея и Китай. Уже в 1874 г. Япония заставляет Китай уступить островах Риу-Киу, в 1895 г. завоевывает Формозу и Пескадорские острова. На территорию материкового Китая Япония входит в «концерт» иностранных держав при подавлении боксерского восстания в 1900 г. После войны 1905 г. Япония расширяет свое присутствие в Китае. В 1910 г. Япония захватывает Корею.

«В 1911 г. в Китае произошла революция, свергнувшая императорскую власть и… не приведшая к установлению прочной и единой государственной власти, — описывал события Н. Головин, — Гражданская война со всеми ее последствиями приводит Китай к полному бессилию… Япония широко этим пользуется. Подкупая выдвигающихся к власти авантюристов, она добивается экономических уступок и влияния в политической и административной области. За бесценок, в виде залогов под даваемые ее банками займы, она приобретает монопольные права на железные дороги и на другого рода концессии… В своей книге “Russia as an American Problem” Дж. Спарго пишет: «Япония захватывает экономически Китай и подготавливает будущему полную опеку и контроль над китайским национальным хозяйством» {973} . «Большое количество предметов японской промышленности проходит, минуя китайские таможни». Япония организует контрабандную доставку опиума, — продолжал Н. Головин, — предоставляет займы и вооружения различным китайским генералам, выросшим как грибы на нездоровой почве затянувшейся внутренней смуты, Япония не дает возможности установить единое прочное китайское правительство. Она раздувает вражду, возникшую с начала революции между Югом и Севером Китая» {974} .

Первая мировая война стала для Японии манной небесной. Общий объем ее внешней торговли более чем удвоился по сравнению с 1914 г. и достиг в 1919 г. 4,3 млрд. йен. ВНП Японии вырос в 5 раз с 13 до 65 млрд. йен, (металлургия — в 2 раза, машиностроение — в 7 раз). Золотая наличность казначейства с 1914 по 1918 гг. выросла более чем в 5 раз с 300 млн. до 1 600 млн. йен. Капитал, вложенный в развитие промышленности, за 1914–1918 гг. достиг 3 млрд. йен. Годовые дивиденды в промышленности и на транспорте достигают 60%. Японские миллионеры раньше считались единицами, к концу войны их количество подходит к десятку тысяч. Однако, как отмечал Н. Головин, «богатеют казна и капиталисты <…>, народные массы не только не разбогатели, но обеднели».

Прилив золота в страну удорожил стоимость жизни, цены на предметы первой необходимости выросли на 250–300%, месячная стоимость жизни с 1914 по 1920 гг. выросла более чем в 3 раза. «Между тем зарплата выросла незначительно».

Но мировая война закончилась, и Соединенные Штаты вернулись в Азию вытесняя Японию с Китайского рынка: ее доля в импорте Китая с 1918 по 1920 гг. сократилась почти в 2 раза: с 52% до 30%. Одновременно Европа и США вводят протекционистские таможенные пошлины против дешевых и некачественных «едва терпимого уровня» японских товаров {977} . Резкое сокращение экспорта и послевоенный кризис 1921 г., привели к тому, что «число потребных для промышленности рабочих сократилось с 1919 по 1921 гг. на 40%». Резко повысилось напряжение в обществе, начались рабочие беспорядки, «чего ранее Япония не знала». В 1920-х гг. был ужесточен «Закон об опасных мыслях» усилением меры наказания с 10 лет заключения до смертной казни.

Экономический бум 1920-х гг. в США несколько оживил и экономику Японии. Но это оживление закончилось с началом в Америке Великой депрессии: экспорт из Японии упал в 3 раза: с 3,7 млрд. йен в 1929 г. до 1,2 млрд. в 1932 г. Япония, как и европейские страны, попыталась поддержать его за счет ослабления национальной валюты, на фоне сохранения золотого стандарта. За счет этого Япония достигла некоторых успехов на рынках Китая, Индии и Австралии. Однако ослабление валюты вызвало резкий рост инфляции в стране, цены выросли почти в 2 раза, что на фоне полного отсутствия трудового законодательства, стало причиной активизации левых и ультраправых движений.

В 1930–1932 гг. «молодые офицеры» совершили несколько путчей и политических убийств. Под их давлением был создан надпартийный кабинет. Одновременно произошло усиление милитаристских настроений, что выразилось в частности в захвате Маньчжурии в 1931 г. и в начавшейся милитаризации японской экономики.

Именно милитаризация экономики стала основным двигателем индустриализации Японии в этот период: с начала по конец 1930-х годов ее военные расходы выросли почти в 17 раз, в то время как бюджет — в 8 раз. 

Военные расходы Японии, в % от бюджета {979}

Милитаризацией Японии двигали те же самые мотивы, что и Германии на другом краю света. А. Гитлер начал программу перевооружения с апреля 1934 г. По мнению Г. Геринга, только она могла спасти Германию: нужно финансировать, прежде всего, предприятия, производящие военную продукцию, поскольку «это поможет скорее ликвидировать безработицу» {980} . В. Шубарт писал в те годы: «Вооружаются, чтобы избавиться от безработицы. Нужно и дальше вооружаться, чтобы избавиться от безработицы. Благодаря этому экономика становится “здоровой”. Однако не следует путать лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть, с розовощекостью здорового юноши. Прометеевская Европа стоит перед дилеммой: или вооружаться до зубов, что ведет к войне, или разоружаться, что ведет к массовому увольнению рабочих — и к большевизму. То есть у Европы есть выбор только между разными формами своего крушения. Она решилась на вооружение и войну; она пытается сохранить себе жизнь тем, что готовит почву для своего окончательного самоуничтожения. Правда, этим она отодвигает развязку, но тем страшнее это произойдет. Европа напоминает того должника, который, чтобы выйти из затруднений данного момента, берет у ростовщика деньги под такие проценты, которые разорят его уже окончательно и бесповоротно» {981} . Американский посол в Германии У. Додд, непосредственно наблюдавший за ходом событий в 1936 г., отмечал: «сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений» {982} .

Аналогичная ситуация складывалась и в Японии, говоря о перенаселении которой, Н. Головин еще в 1924 г. уподоблял ее «котлу, в котором возрастает внутреннее давление и в котором неминуемо произойдет взрыв» {983} . Н. Головин отмечал и особенности политической системы, и черт характера японского народа, и то, что они сильно напоминают германские. К аналогичным выводам приходил немецкий дипломат Г. Дирксен, который находил общность черт, прежде всего, в их общей зависимости от внешней торговли: для Японии «… любой сбой в регулярном потоке импорта/экспорта неизменно угрожал самому существованию государства. Сходные причины привели и германский рейх на путь индустриализации и роста экспорта… Пока в мировой экономике господствовали свободная торговля и безудержная конкуренция, у новичков был шанс заработать себе на жизнь. Но как только для защиты внутренних рынков были воздвигнуты таможенные барьеры, трудности неизмеримо возросли. В результате ограничений на мировых рынках эти нации почувствовали неудержимое стремление создавать собственные экономические сферы влияния, в пределах которых они могли бы без помех покупать сырье и продавать конечную продукцию».

После Первой мировой все страны быстро восстановили свои довоенные протекционистские барьеры, например США в 1922 г. принимают закон Фордни — Маккумбера, по которому доля облагаемого пошлинами импорта выросла в 7 раз (с б до 42%) {985} . Эта мера привела почти к двукратному падению японского экспорта в Америку. И уже в 1925 г. английский журналист Г. Байуотер напишет фантастическую повесть «Великая Тихоокеанская война. История японо-американской кампании 1931–1933 гг.». Причиной войны, по его мнению, должны стать экономические противоречия между державами, а непосредственным толчком к боевым действиям — «нарастающее недовольство народных масс, из-за чего Япония вынуждена объявить войну Америке, чтобы направить это недовольство на внешнего врага» {986} .

Но главный удар мировой торговле был нанесен после начала Великой депрессии, когда в 1930 г. США ввели новый протекционистский тариф Смута — Хоули, который поднял таможенные пошлины еще почти в полтора раза. (Таможенные сборы в % от объема облагаемого пошлинами импорта выросли с 40 до 65%) {987} . Большинство стран ввело ответные меры, и мировой экспорт рухнет, сократившись почти в 3 раза [98] . Милитаризация Японии начнется с 1931 г.

Помимо внешних условий Г. Дирксен отмечал наличие и «в характерах обоих народов многих сходных черт. Так, в фундаментальных проблемах отношений личности и государства и немцы, и японцы по разным причинам, но пришли к одному и тому же выводу. Согласно их философии, государство должно быть институтом высшим и первичным, которому подчинены все личные интересы и желания индивидуума. Лишь работая на благо общества и граждан, объединенных в государство, индивидуум может выполнить высочайшую обязанность, возложенную на него богом, а именно: способствовать дальнейшему повышению благосостояния соотечественников. Этот спартанский образ мыслей был принят как в Пруссии, так и в Японии, и привел к возникновению авторитарного государства с очень эффективной исполнительной властью… Когда эти две страны почувствовали, что самому их существованию угрожают растущие барьеры, воздвигнутые, чтобы воспрепятствовать экономической экспансии или эмиграции излишнего населения, тогда и возникла опасная философия «жизненного пространства», которая, будучи насильственно применена на практике, и привела к всемирной катастрофе. Склонность к применению силы также была характерной чертой, общей для обоих народов. Они оба дисциплинированны; сознательное повиновение сильному и эффективному руководству — одно из их выдающихся качеств». 

Дефицит бюджета Японии, в % {989}

Правда, Япония находилась в значительно лучших условиях, чем Германия, она не была разорена Первой мировой, не платила репараций, не брала кабальных кредитов. Наоборот, она озолотилась на Первой мировой. Но и у Японии средства скоро закончились, и с 1936 г. милитаризация экономики покрывалась только за счет денежной эмиссии: всего за 1936–1941 гг. было напечатано 21,2 млрд. иен, при величине бюджета в 1936/1937 гг. всего в 1,7 млрд. йен. Как подсчитал В. Толстой, за 5 лет 1936–1941 гг., сумма необеспеченных денег вброшенных в японскую экономику равнялась условно нормальному доходу за 12,5 лет. Средний дефицит бюджета в 1937–1941 гг., составлял 150%.

И здесь Япония шла в ногу с Германией, где ас самого начала военные усилия, предпринятые нацистским режимом, — утверждал крупнейший стальной магнат Ф. Тиссен, — казались абсолютно несоразмерными с ресурсами страны. Даже на ранних стадиях я предчувствовал, что это неизбежно приведет к катастрофе» {991} . В 1936 г. американский посол в Германии У. Додд приходил к выводу, что: «результатом безудержной гонки вооружений в условиях громадной задолженности и значительной безработицы в течение года или двух может быть только война» {992} . У. Черчилль забил тревогу в том же 1936 г.: «На первом месте стоит проблема ускоренного и широкомасштабного перевооружения Германии, которое не прекращается ни днем, ни ночью и последовательно превращает почти семьдесят миллионов представителей самого производительного народа в Европе в одну гигантскую голодную военную машину» {993} . 13 декабря 1938 г. Й. Геббельс записывал в дневник: «финансовое положение рейха <…> катастрофическое. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет». В апреле 1939 г. Ф. Рузвельт заявит, что «для немцев отсрочка большой войны немыслима экономически» {995} . Историк Э. Нольте лишь констатировал закономерную данность: «Гитлер в 1939 г. был вынужден вести войну, и притом войну завоевательную, с целью захвата добычи» {996} .

К концу 1930-х гг. Япония была таким же банкротом, как и Германия, и война для нее становилась единственным средством избежать экономического и политического краха. Япония начнет войну с Китаем в 1937 г., сделает ряд попыток «проверить» СССР, но это будет лишь прологом, так же, как для Германии прологом Второй мировой стало присоединение Судет и аншлюс Австрии. О той войне, к которой готовилась Япония, еще в 1924 г. предупредят генерал Н. Головин и адмирал А. Бубнов: согласно их расчетам, война Японии против США неизбежна, а объектом первой атаки будет “Pearl Harbour” {997} .

Индустриализации СССР и Японии 1930-х гг. носили полностью противоположный характер: в Советском Союзе проводилась социально-экономическая индустриализация, где военные расходы были лишь издержками, вызванными ростом внешней угрозы. В Японии индустриализация целиком и полностью носила милитаристский характер, ее целью была только и исключительно война, причем война завоевательная. И именно эту японскую милитаристскую индустриализацию 1930-х гг., этот «лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть», С. Гуриев подает в виде примера индустриализации «без репрессий и без разрушения сельского хозяйства» с более высоким уровнем «производительности и благосостояния граждан».

Конечно, очевидно С. Гуриев не имел в виду милитаристский характер индустриализации Японии. Однако из этого следует, что его выводы, построенные на абстрактных экономических моделях, не имеют ничего общего с реальностью. В общем-то, это беда многих кабинетных ученых, склонных к доктринерству, но кроме этого, акцентирование исследования на форме институтов, т.е. на идее, при полном игнорировании материальных обстоятельств выдает в нем явную попытку не столько научного, сколько идеологического «осмысления» истории. Вал подобных попыток последних лет, основанный на крайней односторонности суждений — полуправде, превратил их в часть массовой идеологической пропаганды, в которой «либералы» уже далеко превзошли своих предшественников, как справа, так и слева.

Истоки этого явления, очевидно, следует искать в исторических корнях современных российских либералов, которые по своему характеру являются полноценными наследниками своих предшественников столетней давности. Хотя некоторые исследователи находят и другие причины. Например, С. Нефедов считает, что подобные попытки являются частью процесса, начавшегося еще в 1970-х гг., когда один из апостолов холодной войны Дж. Кеннан в 1967 г. призвал западных историков показать позитивные черты и достижения царского самодержавия. Появившиеся затем работы П. Грегори, П. Гатрелла, Дж. Симмса, С. Хока делали акцент на этих достижениях; их авторы старались доказать, что российская аграрная экономика находилась на пути поступательного развития.

Действительно многие даже серьезные научные труды прошедшего века зачастую страдали явной односторонностью выводов, и тем самым внесли свой разрушительный вклад в события последних десятилетий… Однако «конца истории» так и не наступило, и поэтому работа многочисленных последователей заветов Дж. Кеннана остается востребованной до сих пор.

 

P.P.S. 

Настоящая книга — лишь набросок к той работе, которая должна быть сделана для системного естественно-научного познания истории России. Современные технические достижения позволяют осуществить эту работу, вдохнув жизнь в огромный труд многих поколений пытливых исследователей русской жизни. России нужна та история, о которой писал английский историк Дж. Сили: «История — не конституциональное законодательство, не парламентские поединки, не биография великих мужей; она даже не нравственная философия. Она имеет дело с государствами, она исследует их возникновение, развитие и взаимное влияние, обсуждает причины, ведущие к их благоденствию или падению». Эту историю необходимо знать хотя бы из чувства самосохранения, чтобы не повторить судьбу цивилизаций Древнего Рима и Византии, или собственный опыт 1917 и 1990-х гг., но уже в последний раз.

В начале XX в. Россия обладала огромным количеством «лишних рук», но для того, чтобы обеспечить их производительным трудом нужен был капитал; Россия была богата талантами мирового уровня, но для их реализации, нужен был капитал; Россия обладала огромными природными богатствами, но для того, чтобы их добыть, превратить в товар был нужен капитал; Россия быстро развивалась, осуществляя переход от феодализма к капитализму, но в новых условиях сохранение политической стабильности, в отличие от эпохи феодализма, где она держалась на невежестве населения, опять же требовало капитала. И как раз этого капитала в России катастрофически не хватало, а тот который был, зачастую «проедался» или просто «выбрасывался на ветер». В такой бедной капиталами стране, как Россия, это не могло пройти бесследно.

Первая мировая война стала для России и российских элит экзаменом на зрелось, и они его не сдали… Для того, чтобы история русской цивилизации на этом не завершилась, должны были появиться новые силы, которые обеспечили бы ее выживнаие и развитие…

Накопленный в советское время капитал дал шанс на вторую попытку построения капитализма в России в 1990-х гг. — почти по Ф. Броделю, который отмечал, что «капитализм — это вечерний час, который приходит, когда все готово». С начала XXI века эта попытка была поддержана стремительным ростом цен на нефть, обрушившим на Россию такой водопад капитала, который в разы превышал все, что она знала даже в самые лучшие периоды своей истории….