Деникин, как и большинство лидеров Белого движения, связывает распад Российской империи с приходом большевиков к власти. «Нет сомнения,- пишет он,- что явление распада русской государственности, известное под именем «самостийности», во многих случаях имело целью только отгородиться временно от того бедлама, который представляет из себя «Советская республика»…»380

Здесь на некоторое время мы вынуждены остановиться на теории – теории распада империй. Термин «империя» происходит от латинского «imperium» – законная власть и означал право Рима повелевать покоренными народами. Понятие термина не оставалось постоянным и эволюционировало от века к веку. «Так, в средневековой Европе под империей понимали единство христианского мира, с ней ассоциировали мир и справедливость. В просвещенческий XVIII в. «империю» часто клеймили. В конце XIX – начале XX в. для большинства европейцев термин снова обрел положительное значение: быть империей значило быть сильным, нести прогресс и цивилизацию отсталым народам». В XX веке слово «империя» опять стала восприниматься негативно – оно означало экономическую эксплуатацию и/или «навязанное извне авторитарное правление, противоположное демократии»381. Действительно, империализм на первой стадии своего существования играл огромную созидательную роль, распространяя достижения более развитых стран на отсталые, консолидируя огромные рынки и концентрируя необходимые ресурсы для дальнейшего развития. Это был объективный и неизбежный этап человеческого развития. Правда, порой плата за цивилизацию была чрезмерно высока, а нередко переходила границы, допускаемые любой человеческой моралью. Тем не менее империи сыграли важнейшую прогрессивную, ключевую роль в развитии человечества. Ни один малый народ, за редким исключением, не создал развитой цивилизации и не мог создать вследствие ограниченности своего экономического пространства. Практически все они пользовались для своего развития достижениями великих держав, которые доставались последним ценой огромных жертв и напряжения…

Единство империй основывалось не только на силе, но и на моральной базе, державшейся на трех основных принципах: «короне, религии, народности». Бисмарк указывал, что главная сила России заключается не в территориях и армиях, а в единстве народа, который, собственно, и есть сама Россия. Но к началу XX века объединительные принципы времен феодализма во многом девальвировали свою ценность. Бердяев писал: «Из официальной фразеологии «православие, самодержавие и народность» исчезло реальное содержание, фразеология эта стала неискренней и лживой»382. Россия в этом процессе не была исключением, скорее, она шла по пятам за более развитыми странами мира. У. Черчилль писал: «В течение XIX века рост национализма определенно доказал, что все великие державы должны считаться с этим принципом (самоуправления) и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики»383.

Англия и Франция, крупнейшие империалистические державы, почувствовали эти тенденции первыми еще в начале XIX века, поэтому сознательно для сохранения влияния в своих бывших колониях пошли по пути предоставления им в разной степени прав самоопределения. Морские империи были уже слишком сильны и могли контролировать их экономическими мерами, подкрепленными сильнейшими в то время флотами в мире. Дизраэли говорил: «Раньше мы фактически были хозяевами Африки, не имея надобности устанавливать там протектораты или нечто подобное, просто в силу того, что мы господствовали на море». Одновременно самые старые империалистические державы закладывали фундамент нового типа империализма – неоимпериализма, когда консолидирующую империю роль выполняет уже не военная сила и прямой диктат, а экономические и политические инструменты. Новый тип империализма основывался уже не только на самом сильном в мире флоте, но и на подавляющем экономическом превосходстве.

В континентальных империях вопрос национального и территориального самоопределения стоял не менее остро, но они не могли пойти по пути морских империй, так как, с одной стороны, самоопределение национальных частей вело к сепаратизму и распаду единого экономического пространства, создаваемого континентальными империями, а с другой – сепаратизм резко обострял национальные и территориальные противоречия новых малых национальных государств, подогревал их амбиции. Учитывая интересы сильных держав, такой раздел Европы превращал ее в минное поле возникновения всеевропейской войны. Наглядным доказательством тому могут являться европейские революции 1848 г., когда, как пишет В. Шамбаров, «все «освобождающиеся» нации повели себя крайне агрессивно. В Австрии передрались все против всех – хорваты, венгры, чехи, немцы. Причем все переманивали императора Фердинанда I на свою сторону и выражали готовность подавлять остальных». Другим примером может служить пример Балкан, после 1878 года ставших взрывателем Первой мировой войны. Именно поэтому Австро-Венгрия и Россия не могли пойти по пути Англии и Франции, они административно-бюрократическими мерами обеспечивали то же необходимое единство, которое в настоящее время обеспечивает Евросоюз экономическими мерами. В начале XX века все отчетливо понимали необходимость именно этих мер – Евросоюза, о них говорили, начиная с Французской революции…

В 1896 г. Витте говорил Вильгельму II: «…Вообразите себе, ваше величество, что вся Европа представляет собой одну империю, что Европа не тратит массу денег, средств, крови и труда на соперничество различных стран между собой, не содержит миллионы войск для войн этих стран между собой и что Европа не представляет собой того военного лагеря, каким она ныне в действительности является, так как каждая страна боится своего соседа; конечно, тогда Европа была бы и гораздо сильнее, и гораздо культурнее…»384 Германский план создания «Миттельойропы» был не чем иным, как развитием идеи создания единой Европы на национальной основе германского превосходства. О планах создания «Соединенных Штатов Европы» на социальной базе, как движения к миру и процветанию, будет говорить Троцкий в 1920х- годах. В 1930 г. министр иностранных дел Франции А. Бриан выдвинет идею «Пан-Европейского Союза». Но реальное культурное и экономическое развитие европейских стран в то время еще не могло обеспечить возможности создания Евросоюза в современном виде…

Российская экономика, в частности, была слишком отстала и слаба даже для того, чтобы сохранить единство российской империи, и это отчетливо понимал П. Столыпин. «Та сила самоуправления, на которую будет опираться правительство, должна быть всегда силой национальной… Децентрализация может идти только от избытка сил. Могущественная Англия, конечно, дает всем составным частям своего государства весьма широкие права, но это от избытка сил; если же этой децентрализации требуют от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать и вырвать вместе с такими корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит: нет!» С одной стороны, развал России приводил к отделению наиболее климатически благоприятных и развитых западных окраинных территорий, имевших выход к морям или европейским границам. Россия же превращалась в своего рода закрытую резервацию, подобно американским для индейцев. Правда, огромной резервацией, но находящейся в таких суровых климатических и географических условиях, которые неизбежно обрекали ее население на вымирание. С другой стороны, в условиях того времени отделившиеся окраины не имели перспектив самостоятельного развития и сразу же становились провинциями или протекторатами великих держав.

Ситуация осложнялась тем, что Российская империя была уникальным государством – она изначально формировалась как многонациональное государство в отличие от мононациональных государств Запада и ВостокаI. Многонациональная природа русского государства не позволила сформироваться общей национальной психологии, подобно, например, немецкой, английской или французской. В России отсутствовала общая консолидирующая национальная идея подобно мононациональным государствам. Русская интеллигенция вообще была ненациональна (космополитичной или, скорее, прозападной), а русский мужик шел умирать за царя и всю Россию целиком. Прямое следование принципам национализма в этих условиях неизбежно вело к распаду и исчезновению самого русского государства. П. Столыпин, понимая это, говорил 13 марта 1907 г. в Государственной Думе: «Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, нарушать и приостанавливать все нормы права, для того чтобы оградить себя от распада. Это было, это есть, это будет всегда и неизменно. Этот принцип в природе человека, он в природе самого государства. Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм лечат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Этот порядок признается всеми государствами. Это, господа, состояние необходимой обороны… Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостностью территории и целостностью государства… Временная мера – мера суровая, она должна сломить преступную волну, должна сломить уродливые явления и отойти в вечность…»

I Россия не могла стать подобно США «плавильным котлом» культуры, сплавлявшим переселенцев в одну американскую нацию. Для этого нациям и народам, составлявшим Российскую империю, необходимо было бы отказаться от своей истории, культуры. В этом случае необходима была бы и новая объединяющая база – в США ею стал деловой успех.

Необходимость сохранения целостности государства отразилась на том, что имперские функции стали все больше осуществляться за счет дальнейшего обнищания и ограничения свобод (порабощения) самого «имперского народа» – русских. На Западе такое «самопожертвование» получило отражение в расовой теории, приписывающей русскому народу одновременно рабский и имперский характер. Содержание империй требует огромных материальных затрат, и эти средства изымались у имперского – русского народа и в том или ином виде передавались окраинам. Но эти инвестиции уже не приносили прибыли. В результате русский народ, являвшийся основой российской государственности, все сильнее отставал в своем развитии от народов, населявших западные территории империи. Русское государство само подрывало свои основы. После гибели Столыпина с трибуны Думы Шульгин с болью говорил о русском народе, о его безнадежном отставании не только от западных соседей, но и от поляков, евреев, финнов, жителей Российской империи… «При этих условиях нужны героические усилия, чтобы вывести русское племя на путь. И вот этих героических усилий, этого творчества, этой вдохновенной личности, этого человека, который будет день и ночь сидеть и думать, что сделать в этом отношении, человека, которого я бы назвал, с вашего разрешения, политическим Эдисоном1, такового у нас нет. И колонны слышали ответ: – От меня требуют, чтобы я был каким-то государственным Эдисоном… Очень был бы рад… Но чем я виноват, что я не Эдисон, а только В. Н. Коковцев. Конечно, В. Н. не был виноват. Как не был виноват весь класс, до сих пор поставлявший властителей, что он их больше не поставляет… Был класс, да съездился…»385

Царское правительство и аристократия абсолютно сознательно консервировали отставание в развитии прежде всего русского народа как основу сохранения своей власти. Этой цели в частности служил циркуляр от 18 июня 1887 г., гласивший: «…Гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и через то, как доказывает многолетний опыт, приводить их к пренебрежению своими родителями, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного, по самой природе вещей, неравенства имущественных положений»386. В эту социальную нишу попадало прежде всего русское население империи, так как оно находилось в худших экономико-географических и исторических условиях, чем другие народы империи. Крестьяне совершенно четко видели причины своей отсталости, вторым вопросом после земли и воли они ставили образование. «Одною из главных причин нашего бесправия,- отмечалось на одном из крестьянских сходов в Курской губернии,- служит наша темнота и необразованность, которые зависят от недостатка школ и плохой постановки в них обучения»387. Витте писал Николаю II в 1898 г.: «А просвещение? О том, что оно находится в зачатке, это всем известно, как и то, что мы в этом отношении отстали не только от европейских, но и от многих азиатских и заатлантических стран… Наш народ с православной душой невежествен и темен. А темный народ не может совершенствоваться. Не идя вперед, он потому будет идти назад сравнительно с народами, двигающимися вперед»388.

I Под политическим Эдисоном Шульгин понимал Столыпина

Только после революции 1905 г. под нажимом Думы и Столыпина началась реформа начальной школы. В 1912 г. был принят закон о начальных училищах и введении обязательного начального образования, но времени оставалось слишком мало, для того что бы решить вопрос, в котором русские отставали на многие десятилетия…

Царское правительство совершенно сознательно глушило и индивидуалистические инстинкты русских крестьян, препятствовало развитию органов государственного местного самоуправления и поощряло общинные. Государство стремилось, как справедливо указывает Грациози, «изолировать или сегрегировать российское крестьянство как от гражданского общества, так и от политического ядра… ради гарантии политической стабильности»389. Крепостное право в России было отменено почти на 50 лет позже, чем в прибалтийских губерниях, а искусственно сохраняемая община дожила до начала XX века.

Основы самоуправления в царской России были заложены земской реформой 1864 г. Дворянство удерживало господствующие позиции в земствах вплоть до Февральской революции 1917-го, о чем свидетельствуют результаты выборов гласных в губернские и уездные земские собрания по 29 губерниям на 1865-1867 гг. В губернские было избрано помещиков-дворян – 74,2%, купцов – 10,9%, крестьян (в основном кулаков, сельских старост) – 10,6%, прочих – 4,3%; в уездные – помещиков-дворян – 41,7%, духовенства – 6,5%, купцов – 10,4%, крестьян – 38,4%, прочих – 3%…390 Контрреформы 1887-1892 гг. усилили позицию дворянства в земствах и бюрократический контроль за ними, но одновременно и привели к проникновению в земства третьего элемента – интеллигенции, давшему новый толчок развитию земств, особенно в области медицины и образования. К началу капитализма XX века правовое положение земств сохраняло все черты полуфеодализма середины XIX века, именно поэтому к 1905 г. земства стали оплотом либерализма, выразившемся в организации Земского союза, открыто выступившего против царизма. С либералами в данном случае были согласны социалисты и даже прогрессивные консерваторы.

Так, В. Ленин писал: «Земская реформа была одной из тех уступок, которые отбила у самодержавного правительства волна общественного возбуждения и революционного натиска… Итак, земство с самого начала было осуждено на то, чтобы быть пятым колесом в телеге русского государственного управления, колесом, допускаемым бюрократией лишь постольку, поскольку ее всевластие не нарушалось… Земства не имели своих исполнительных органов, они должны были действовать через полицию, земства не были связаны друг с другом, земства были сразу поставлены под контроль администрации. И, сделав такую безвредную для себя уступку, правительство на другой же день после введения земства принялось систематически стеснять и ограничивать его: всемогущая чиновничья клика не могла ужиться с выборным всесословным представительством и принялась всячески травить его»391.

С классиком коммунизма полностью солидарен царский премьер Витте: «Участие крестьян в земстве ограничено. Мировые судьи были для крестьянского населения заменены земскими начальниками… В сущности, явился режим, напоминающий режим, существовавший до освобождения крестьян от крепостничества; но только тогда хорошие помещики были заинтересованы в благосостоянии своих крестьян, а наемные земские начальники, большей частью прогоревшие дворяне и чиновники без высшего образования, были больше всего заинтересованы в своем содержании»392. Витте продолжал: «Крестьянство находилось вне сферы гражданских и других законов. Для крестьянства была создана особая юрисдикция, перемешанная с административными и попечительными функциями,- все в виде земского начальника, крепостного помещика особого рода. На крестьянина установился взгляд, что это, с юридической точки зрения, не персона, а полуперсона. Он перестал быть крепостным помещика, но стал крепостным крестьянского управления, находившегося под попечительным оком земского начальника»393.

В то же время западные окраины Российской империи интенсивно развивались под воздействием близости европейской цивилизации, легкости сообщения с нею и благодаря целенаправленной деятельности царского правительства, пытавшегося путем повышения образования и предоставления всевозможных национальных, государственных и прочих свобод отвлечь окраинные народы от сепаратизма и национализма. К первой русской революции 1905 г. процесс зашел слишком далеко. Столыпин предпринимал отчаянные усилия, чтобы предотвратить надвигающийся исход, но был остановлен в самом начале…

К XX веку оставалась только одна сила, способная обеспечить единство русского государства, но и ее репутация была поколеблена во время русско-японской войны 1905 г. С. Витте писал: «Психика всех обывателей России начала перевертываться, все начали сбиваться с панталыку, и в конце концов можно сказать: Россия сошла с ума. Действительно, чем, в сущности, держалась Российская империя? Не только преимущественно, но исключительно своей армией. Кто создал Российскую империю, обратив московское полуазиатское царство в самую влиятельную, наиболее доминирующую, великую европейскую державу? Только сила штыка армии. Не перед нашей же культурой, не перед нашей бюрократической церковью, не перед нашим богатством и благосостоянием преклонялся свет. Он преклонялся перед нашей силой, а когда в значительной степени преувеличенно увидели, что мы совсем не так сильны, как думали, что Россия – «колосс на глиняных ногах», то сразу картина изменилась, внутренние и внешние враги подняли головы, а безразличные начали на нас не обращать внимания»394.

Из внутренних врагов наибольшую опасность, по мнению Витте и Столыпина, представляли не столько социалисты, сколько либералы. С. Кара-Мурза точно отмечает эту «сторону конституционализма кадетов, которая выяснилась сразу после обнародования их программы – его несовместимость со сложившимся в России типом сосуществования народов. Беря за идеал государственного и общественного устройства Запад, либералы заведомо принимали перспективу разрушения России как многонациональной евразийской державы. Таким образом, их программа обрекала Россию на катастрофу… Это предвидел П. Столыпин, который в 1908 г. предупреждал либералов: «Но не забывайте, господа, что русский народ всегда сознавал, что он осел и окреп на грани двух частей света… Наш орел, наследие Византии,- орел двуглавый. Конечно, сильны и могущественны и одноглавые орлы, но, отсекая нашему русскому орлу одну голову, обращенную на восток, вы не превратите его в одноглавого орла, вы заставите его только истечь кровью»395. С. Кара-Мурза пишет: «Сейчас кажется поразительным, как они (кадеты.- В. Г.) могли не видеть несовместимости главных целей движения (либерально-буржуазный порядок – и «единая и неделимая Россия»), Но они действительно ее не видели»396.

С Витте и Столыпиным был солидарен будущий начальник штаба Верховного главнокомандующего царской армии и основоположник белого движения генерал Алексеев, который после Манифеста 17 октября 1905 г. писал, что русский либерализм «тем и отличается от либерализма разумного европейца, что последний признает идею национализма, любит свое отечество, радеет о его славе и благе. Наш – отрицает Россию, печется о ее падении и унижении. Все стремления «либерализма русского человека» – дискредитировать армию, офицеров – направлены именно к этому; не будет надежной военной силы – и как быстро пойдет разрушение государства!»347

Именно на национальных особенностях России строились планы немецкой политики с началом Первой мировой войны. Людендорф писал: «Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия. Население, представляющее собой такую смесь рас, не может создать собственную культуру…» Литва и Курляндия должны управляться германским принцем и быть колонизованы германскими фермерами. Сама же Польша «должна признать германское главенство»398.

«Видный идеолог Шиман предлагал превратить российские национальные окраины в марионеточные государства, управляемые Германией «на римский манер». Его предложения поддерживал целый ряд таких столпов пангерманизма, как Рорбах, Хадлер, Клас, Лезиус. Вторая группа идеологов – Майнеке, Дельбрюк, Шефер – выступала за прямую колонизацию»399. М. Эрцебергер еще в сентябре 1914 г ставил цель: «Освобождение нерусских народов от московского ига и реализация самоуправления каждого народа. Все это под германским верховенством». При этом ставилась цель «отрезать Россию от Балтийского и Черного морей»400. 19 апреля 1917 г. штаб генерала Людендорфа выпустил брошюру «Будущее Германии», в которой помещалась красочная карта России с обозначениями мест проживания «нерусского населения», объяснялись возможности колонизации России. Уголь, железная руда и нефть России сделают Германию самодостаточной экономической величиной*01. Будущую границу с Россией предполагалось провести по линии «озеро Пейпус (Чудское) – Двина – Ровно – река Збруч».

Главными целями германского «освоения» должны были стать Литва и Курляндия. Отмечалось, что в Курляндии 10% немецкого населения, уже имевшихся там, «будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Экономические меры и германские средние школы сделают свое дело»402. В оккупированных немцами Польше, Литве и Курляндии была запрещена политическая деятельность. Учителями могли быть только немцы, язык обучения – только немецкий. Основой судебной системы стал военный трибунал. Для колонизации уже в декабре 1914 г. предполагалось переселить в Польшу и Литву около 2 млн. российских немцев, и, как утверждал Серинг, «через 2-3 поколения Курляндия станет полностью германской». Польшу предполагалось сделать буферной зоной между Европой и Россией. При этом Гофман считал ошибкой стимулировать дружбу литовцев и поляков: «Литовцы должны быть нашими союзниками в борьбе против поляков». Серинг предлагал сделать «немцами» наиболее производительных литовских крестьян, а поляков из Литвы «депортировать»… Гинденбург поддержал идею: «Для управления этими элементами необходима политика по принципу «разделяй и властвуй»403.

3 августа 1914 г. Циммерман указывал, что следует поднять против России Кавказ. Были созданы грузинские антироссийский фонд и легион во главе с германским капитаном. Немецкое правительство, несмотря на протест Турции, обещало грузинским националистам признать независимость Грузии от России. Еще в конце XIX был создан германо-армянский комитет… а видный экономист Г. Гроте писал: «Овладение Арменией даст нам большое преимущество для овладения Месопотамией… для господства даже над всем Ближним Востоком»404. «Перед войной на Кавказ хлынули турецкие агенты и немецкие геологи, археологи, востоковеды, туристы… Была создана «Лига инородческих народов России»… по сообщению русской разведки от 16.9.13, немецкий консул в Эрзеруме Андерс потратил на шпионаж и подобную деятельность 10 млн. марок405. Турция, в свою очередь, также поднимала против России Армению и Азербайджан.

Однако сепаратистские настроения на Кавказе в то время разжигались с трудом. Гофман указывал на то, как неожиданно упорно сражались за Россию кавказцы406. Затея с «Грузинским легионом» закончилась неудачно. Набрать в него удалось всего 400-500 чел.- в основном из грузин-мусульман Лазистана; при вторжении «Легион» встретил к себе такую ненависть и презрение соплеменников, что его побыстрее отправили в Европейскую Турцию407.

6 августа канцлер Бетман-Гольвег обещал финнам создание «автономного буферного государства». Руководитель германского МИДа Ягов 11 августа 1914 г. выдвигал дополнительные меры: «Очень важна реализация революции не только в Польше, но и на Украине: 1. Как средство ведения военных действий против России. 2. В случае благоприятного для нас завершения войны создание нескольких буферных государств между Россией, с одной стороны, Германией и Австро-Венгрией, с другой, желательно как средство ослабления давления русского колосса на Западную Европу и для отбрасывания России на восток настолько, насколько это возможно»408.

Таким образом, с первых дней войны Германия проводила активную целенаправленную сепаратистскую работу, которая становилась инструментом войны, а ее результаты одновременно – целью войны. Идеологическую базу раздела России в 1915-1916 гг. подвел Т. Шиман, «полагавший, что русское государство не является продуктом естественного развития, а конгломератом народов, удерживаемых вместе искусственно монархией, которая дегенерировала в деспотию»409. Шиман был до известной степени прав – свержение монархии и революционная либерализация означали уничтожение единого русского государства.

Во время войны сепаратизм наиболее болезненно ударил по армии. Хотя, как пишет Деникин: «Еще до 1917 года были созданы национальные части по различным соображениям. В том числе несколько латышских стрелковых батальонов, пользовавшихся до революции хорошей боевой репутацией. Кавказская туземная дивизия, которою командовал великий князь Михаил Александрович и которая более известна под названием Дикой, состояла из добровольцев от северокавказских горцев. Едва ли не стремление к изъятию с территории Кавказа наиболее беспокойных элементов было исключительной причиной этого формирования…»410 Тем не менее, пишет Деникин, «национального вопроса в старой русской армии почти не существовало… В частности, малорусский вопрос не существовал вовсе. Малорусская речь вне официального обучения (песни, музыка) приобрела полное признание и ни в ком не вызывала впечатления обособленности, воспринимаясь как свое, русское, родное… армейская среда не являлась вовсе проводником ни принудительной русификации, ни национального шовинизма»411.

Но были и другие примеры. Один из них приводит В. Шамбаров: попытка мобилизации казахов стала поводом для мятежа. Дескать, нарушены условия, на которых заключался договор о вхождении в Россию! Но даже отмена распоряжения о призыве (в итоге на тыловые работы стали нанимать китайцев) результатов не дала. Восстание приняло антирусский характер. Казахи поголовно вырезали русских крестьян-переселенцев. Генерал-губернатор Куропаткин быстро подавил восстание. Кроме того, он выдал оружие крестьянам, и войскам скоро пришлось защищать уже не крестьян, а казахов от разъяренных поселенцев. Повстанцы принесли повинную, а их вожди бежали в Китай412.

Февральская революция, казалось, прорвала плотину… «Начались бесконечные национальные военные съезды вопреки разрешению правительства и главного командования. Заговорили вдруг все национальности – литовцы, эстонцы, грузины, белорусы, малороссы, мусульмане,- требуя провозглашенного «самоопределения» от культурно-национальной автономии до полной независимости включительно, а главное – немедленного формирования отдельных войск. В конце концов, более серьезных результатов, несомненно, отрицательных для целости армии, достигли формирования украинское и польское, отчасти закавказские»413. Командование и правительство не имели определенной установки и не были готовы к этому. Так, генерал А. Брусилов разрешил создание «Украинского полка имени гетмана Мазепы». В конце лета 1917 г. разгорелась борьба за Черноморский флот, на кораблях поднимали украинские флаги, с них списывали матросов-неукраинцев414. Генерал Алексеев решительно противился всем попыткам разделения по национальностям, но поощрял польские и чехословацкие формирования… Генерал Рузский самовольно приступил к организации эстонских формирований и т. д.

«Стали все явственнее проявляться и националистические настроения части офицеров, главным образом украинцев,- пишет С. Волков,- что было явлением для русской армии, ранее совершенно неслыханным…»415 «Петлюра уверял, что в его распоряжении имеется 50 тысяч украинских воинов»,-вспоминал А. Деникин. А командовавший войсками Киевского военного округа полковник Обручев свидетельствует: «В то время, когда делались героические усилия для того, чтобы сломить врага (июньское наступление), я не мог послать ни одного солдата на пополнение действующей армии. Чуть только я посылал в какой-либо запасной полк приказ о высылке маршевых рот на фронт, как в жившем до того времени мирной жизнью и не думавшем об украинизации полку созывался митинг, поднималось украинское желто-голубое знамя и раздавался клич: «Пийдем пид украиньским прапором!» И затем ни с места. Проходят недели, месяцы, а роты не двигаются ни под красным, ни под желто-голубым знаменем»416. Между тем «в развитие распоряжений правительства, Ставка назначила на всех фронтах определенные дивизии для украинизации, а на Юго-западном фронте, кроме того, 34-й корпус, во главе которого стоял генерал Скоропадский»417.

Начался территориальный распад. «В течение нескольких месяцев поляки, финны, прибалты, украинцы, грузины, армяне, азербайджанцы образовали национальные парламенты и правительства, стремящиеся к независимости»418. Польша и Финляндия… потребовали независимости. Польша к тому моменту была оккупирована Германией, и Временное правительство туманно пообещало признать ее. Финляндии отказали, в июне было даже разогнано заседание сейма. В Киеве 4 марта 1917 г. была образована Центральная рада, которая потребовала территориально-национальной автономии Украины. 8-10 июня Рада провозгласила автономию, образовала секретариат (Совет министров) и начала организацию национальной армии. 2 июля меньшевистские члены Временного правительства были вынуждены подписать соглашение о предоставлении Украине автономии и одновременно разрешили организацию национальных войск.

2-9 августа в Томске было принято постановление «Об автономном устройстве Сибири» в рамках федерации с самоопределением областей и национальностей. 8 октября I Сибирский областной съезд постановил, что Сибирь должна обладать всей полнотой законодательной, исполнительной и судебной власти. Ожесточенными противниками областничества выступили большевики. После Октября Сибирская дума не признала советскую власть, и большинство ее депутатов были арестованы. I и II Всероссийские мусульманские съезды (1-11 мая и 21-31 июля) заявили, что не помышляют о выходе из России, но обнаружили две тенденции: на национально-культурную автономию при унитарном государстве и на территориально-федеративное устройство (с созданием автономных республик). Председатель Юридического совещания Временного правительства Ф. Кокошкин разрабатывал даже проект двух Дум – Государственной и Союзной419. В сентябре начал отделяться Северный Кавказ, в Екатеринодаре возникло «Объединенное правительство Юго-восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей». 5 октября Краевая казачья рада приняла постановление о выделении края в самостоятельную Кубанскую республику, являющуюся «равноправным, самоуправляющимся членом федерации народов России». При этом право выбора в новый орган управления предоставлялось исключительно казачьему, горскому и незначительному численно «коренному» иногороднему населению, то есть почти половина области лишена у была избирательных прав420.

Деникин вспоминал: «Окончательно самоопределялись окраины. Туркестан пребывал в состоянии постоянной дикой анархии. В Гельсингфорсе открывался явочным порядком финляндский сейм, и местные революционные силы и русский гарнизон предупреждали Временное правительство, что не позволят никому воспрепятствовать этому событию. Украинская центральная рада приступила к организации суверенного учредительного собрания, требовала отдельного представительства на международной конференции, отменяла распоряжения главнокомандующего Юго-Западным фронтом, формировала «вольное казачество» (не то опричнину, не то просто разбойные банды), угрожавшее окончательно затопить Юго-Западный край…»421

Октябрьская революция и принятие большевиками 2[15] ноября 1917 г. «Декларации прав народов России», признававшей их право «на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства», по сути, лишь констатировало свершившийся факт. Уже объявили о своем суверенитете Финляндия и Украина, об автономии – Эстония, Литва, Крым, Бессарабия, казачьи области, Грузия, Азербайджан, Армения, Сибирь. «Провозглашали свою «независимость» и отдельные регионы, губернии и даже уезды!»422

Между тем принцип самоопределения народов, выдвинутый русскими революционерами, стал в начале века одним из основных демократических принципов развития общества. Уже 28 марта 1917 г. в декларации Временного правительства, составленной лидером кадетов Милюковым под давлением социалистов, говорилось об утверждении прочного мира «на основе самоопределения народа». Озвученный 8 января 1918 г. один из четырех фундаментальных принципов Вильсона провозглашал право наций на самоопределение при соблюдении принципа территориальной целостности. Даже Германия в этих условиях не могла не учитывать новых реалий. Германский историк Ф. Фишер пишет: «С русской революцией и американским вступлением в войну идея национального самоопределения приходит в мир с востока и запада; теперь Германия должна была изыскать новые формы доминирования, отличающиеся от аннексий и экономической эксплуатации безотносительно к национальным устремлениям. Именно в этом историко-мировом плане мы должны видеть переход политики от неприкрытой аннексии в Бельгии, Литве и Курляндии к более эластичным методам «ассоциации», посредством которой Германия стремилась превратить новый принцип самоопределения в инструмент косвенного достижения целей своего доминирования»423. Начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Гофман 31 мая 1917 г. писал: «Необходима формула, согласно которой Германия отвергает аннексии, в то время как Россия подчиняется принципу свободы малых наций, освобождая земли, оккупированные ныне нами, от своего политического влияния, передавая Германии задачу регулирования, их политическую будущность»424.

Большевистская «Декларация прав народов России» шла дальше принципов, провозглашенных Рузвельтом и Временным правительством. Она представляла собой радикально-демократический подход к решению вопроса, но тем самым она подрывала немецкую тактику эксплуатации принципа самоопределения и, кроме того, полностью соответствовала сложившимся революционным реалиям текущего момента в России. При этом большевики, так же как и Рузвельт, не отождествляли принцип самоопределения с сепаратизмом, не делали их синонимами. Мало того, в отличие от немцев и других сепаратистских сил у большевиков, кроме дезинтегрирующего лозунга, была мощная консолидирующая база, основывающаяся на лозунге «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». Его было, конечно, недостаточно для свершения мировой пролетарской революции, но на пространстве бывшей Российской империи, где общие исторические корни были еще сильны, он становился мощной объединительной идеей. Именно эту консолидирующую силу, в меру своего понимания, отмечал 17 февраля генерал Гофман в своем дневнике: «Завтра мы начинаем боевые действия против большевиков. Другого пути нет, в противном случае эти скоты загонят бичами всех вместе – украинцев, финнов, прибалтов – в новую революционную армию и превратят всю Европу в свинарник»425.

На Украине в основном только буржуазия и либеральная интеллигенция выступали за самостийность, в то время как большинство народа стояло за сохранение единой страны. Киевский Совет рабочих и солдатских депутатов в середине апреля в резких и возмущенных выражениях охарактеризовал явление украинизации как простое дезертирство и шкурничество и большинством голосов (264 против 4) потребовал отмены образования украинских полков. Интересно, что таким же противником разделения армии по национальностям явилась польская «левица», отколовшаяся от военного съезда поляков в июне из-за постановления о формировании польских войск»426. Сочетание двух разнонаправленных сил самоопределения народов и объединения на социальной почве давали большевикам большую гибкость в выборе политики, которую они осуществляли, несмотря на Гражданскую войну и интервенцию, вполне осознано, в целях сохранения русского государства1.

«Декларация прав народов России» резко снижала напряженность внутри Российской империи, а также вероятность и масштабы гражданской войны на национальной почве. Лозунг большевиков выгодно отличался от позиции Белого движения «За единую и неделимую Россию», которая неизбежно вела к разжиганию гражданской войны по национальному признаку. Кроме того, Белое движение не имело никакой консолидирующей идеи. Значит, сохранение единства можно было бы достигнуть только силой…

I Этим их позиция выгодно отличались от той ситуации, в которой оказался Ельцин в 1991 г. со своей еще более радикальной и формулой стихийной дезинтеграции – «берите независимости столько, сколько захотите».

Следующим шагом на пути дезинтеграции России стал Брестский мир. При непосредственном давлении немцев в период между просьбой России о перемирии и началом мирных переговоров недавно созданные национальные советы в Курляндии, Литве, Польше, части Эстонии и Ливонии выступили с декларациями, отражавшими «подлинные выражения народного мнения» о национальном самоутверждении. Министр иностранных дел Германии Кюльман 20 декабря 1917 г. в этой связи заявлял, что главной целью является дезинтеграция «старой России». «Германия должна признать отделение Финляндии, Украины, Кавказа и Сибири, как только это сделает русское правительство. Множество слабых отделившихся государств,- пояснял Кюльман,- будут нуждаться в германском покровительстве»427. И действительно, в Берлин в апреле – июне 1918 г. потянулись делегации сепаратистов от калмыков, русских мусульман, грузин, армян…

Лидер грузинских социал-демократов Н. Жордания, который в ноябре 1917 г. говорил, что и теперь «в пределах России грузинский народ должен искать устроения своей судьбы», в феврале 1918 г. заявлял: «Когда есть выбор – Россия или Турция,- мы выбираем Россию. Но когда есть выбор – Турция или самостоятельность Закавказья,- мы выбираем самостоятельность Закавказья». Предложение встретило резкий протест в среде русских социалистов и армянских дашнакцутюнов. Решено было передать вопрос на рассмотрение особой комиссии. Эта комиссия «обсудила вопрос в ряде заседаний с участием сведущих лиц – представителей армии, банков, финансового и других ведомств – и пришла к единодушному убеждению о невозможности самостоятельного существования Закавказья без поддержки какой-либо стратегически и экономически сильной державы»428. В итоге 15 мая 1918 г. грузинские националисты заявили, что «при определенных обстоятельствах Грузия обратится к германскому правительству с просьбой инкорпорировать ее в германский рейх в качестве либо федерального государства, управляемого германским принцем, либо на условиях, подобных управлению британских доминионов при контроле со стороны германского вице-короля»429.

Г. фон Ведель писал 10 февраля 1918 г.: «В отношении России существуют две возможности. Либо имперская Россия откатится назад, либо она распадется. В первом случае она будет нашим врагом, ибо постарается восстановить свою власть над незамерзающими портами Курляндии и оказать влияние на Балканах. Империалистическая Россия может стать другом Германии, если мы не похитим у нее побережье, но она никогда не станет другом Миттельойропы. Поэтому мы должны поставить все на вторую карту, на дезинтеграцию России, что помогло бы нам отбросить ее с берегов Балтики. Если Украина, балтийские провинции, Финляндия и другие действительно отпадут, от России навсегда (что не кажется мне очень реальным, особенно в отношении Украины), тогда от России останется собственно Великая Сибирь. Если Россия возродится, нашим потомком, вероятно, придется сражаться во Второй пунической войне против второй англо-русской коалиции; таким образом, чем дальше на восток мы сейчас ее отбросим – тем лучше для нас»430.

3 марта согласно Брест-Литовскому мирному договору Финляндия и Украина получали независимость. Кроме того, Россия должна была вывести свои войска с территории Эстляндии и Лифляндии. Отношении Германии к Брестскому миру высказал глава германской делегации в Брест-Литовске Гофман, которого многие считали самым талантливым германским генералом: «Русский колосс уже в течение 100 лет оказывал слишком тяжелое давление на Германию, и мы с чувством известного облегчения наблюдали за тем, как под влиянием революции и хозяйственной разрухи былая мощь России постепенно разрушается»431. Методы и цели «подлинного выражения народного мнения» «российских окраин» обосновал 14 июня 1918 г. глава отдела торговли германского МИДа на Украине: «Репрессировать все прорусское, уничтожить федералистские тенденции», сохранять контроль и над большевиками и над Скоропадским, как можно дольше сохранить состояние распада России – единственного средства предотвращения возрождения России». Непосредственные цели: «Контроль над русской транспортной системой, индустрией и экономикой в целом должен находиться в наших руках. Мы обязаны преуспеть в сохранении контроля над Востоком. Именно здесь мы вернем проценты с наших военных займов»432.

Вильгельм еще в марте 1918 г. писал: «Обязанностью Германии является играть роль полисмена на Украине, в Ливонии, Эстонии, Литве и Финляндии»433. При этом кайзер был солидарен с военными: если сохранить России ее силу и оставить ее в покое, англосаксы непременно организуют ее в противника, постоянно направленного против Германии. Следует максимально ослабить Россию, а поход против нее подать как «полицейскую операцию», организованную в интересах человечества. Вожди Германии требовали легализации телеграмм о помощи со стороны тех областей, которые германское командование намеревалось оккупировать и провозгласить независимыми. Гинденбург определил временной лимит: «Просьбы о помощи должны поступить до 18 февраля». Людендорф зачитал заготовленную «телеграмму из Риги». Необходимы такие же «просьбы» со стороны Украины и Финляндии434. Окончательно, по мнению кайзера, следовало поделить Россию на четыре независимых государства: Украина, Юго-Восточная лига (территория между Украиной и Каспийским морем), Центральная Россия и Сибирь435.

Парадоксальным образом заявления «союзников» России в Первой мировой войне повторяли заявления кайзера и немецких генералов. Клемансо, который в ноябре 1917 г. стал премьером «правительства спасения» и военным министром Франции, напишет: «Брест-Литовский мир сразу нас освободил от фальшивой поддержки притеснителей из России, и теперь мы можем восстановить наши высшие моральные силы в союзе с порабощенными народами Адриатики в Белграде – от Праги до Бухареста, от Варшавы до северных стран… С военным крушением России Польша оказалась сразу освобожденной и восстановленной; национальности по всей Европе подняли голову, и наша война за национальную оборону превратилась в силу вещей в освободительную войну»436.

У. Черчилль писал: «На западе к ней (Польше) примыкала Германия, трепещущая, ошеломленная… на востоке – тоже распростертая ниц и смятенная Россия, эта страшная глыба – Россия, не только раненая, но отравленная, зараженная, зачумленная; Россия вооруженных орд, сражавшихся не только с помощью штыков и пушек, но также и с помощью мириад тифозных бактерий, убивавших человеческие тела, и с помощью политических доктрин, разрушавших как здоровье, так и самую душу народа… Намерения тех, кто составляли Версальский договор, заключались том, чтобы создать из Польши здоровый, жизнеспособный, мощный организм, который мог бы стать необходимой преградой между русским большевизмом – на все время его существования – и всей остальной Европой. Поражение и завоевание Польши, присоединение ее к России уничтожили бы все преграды между Россией и Германией и привели бы их к непосредственному и немедленному соприкосновению»437.

У. Черчилль везде выдвигает в роли своего врага большевизм, тем не менее, в его словах звучала ненависть не столько к большевизму, сколько к России. Он не скрывает своего торжества от поражения России в войне: «Только чудо могло совершить возрождение Польши. Прежде же чем это случилось, необходимо было, чтобы все три могущественные империи, участвовавшие в разделе Польши, были одновременно и окончательно разбиты. Но произошло совершенно удивительное совпадение… все ее цепи – русские, германские и австрийские – были порваны одним ударом. Пробил час возмездия, и самое большое преступление, известное истории Европы, закрепленное в памяти шести поколений, отошло в область предания»438.

Ллойд Джордж вспоминал, что решение Англии о разделе своего союзника России возникли еще во время войны – осенью 1916 г., когда английское министерство иностранных дел представило правительству меморандум относительно основ разрешения территориальных вопросов в Европе после окончания войны. В меморандуме предусматривалось, что Польша должна стать буфером между Россией и Германией. Создание такой Польши, а также нескольких государств на территории Австро-Венгрии «оказалось бы эффективным барьером против русского преобладания в Европе»439. О том же самом еще в 1915 г. писал французский премьер Пуанкаре, резко выступив против планов Николая II создать единую Польшу под Российским протекторатом и поддержав планы создания Великой Румынии в противовес России. Для достижения таких целей «союзников» Россия к концу войны должна была подойти либо значительно ослабленной и не способной к серьезному сопротивлению решениям «союзников», либо из разряда союзников перейти в стан врага… И здесь произошло «совершенно удивительное совпадение»…

Ликование в стане «союзников» от поражения России в войне было всеобщим. Английский генерал Э. Айронсайд, командующий силами интервентов на Севере России, заявлял: «Подписав Брест-Литовский мир, большевики отказались от прав на все подчиненные народы. По моему мнению, сейчас союзники могли приступить к освобождению Финляндии, Польши, Эстонии, Литвы, Латвии и, возможно, даже Украины»440.

Посол Англии в Париже лорд Берти в своем дневнике писал: «Нет больше России. Она распалась, и исчез идол в лице императора и религии, который связывал разные нации православной верой. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т. е. в Финляндии, Польше, Украине и т. д., сколько бы их удалось сфабриковать, то, по мне, остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку»441.

Ллойд Джордж утверждал, что «традиции и жизненные интересы Англии требуют разрушения Российской империи, чтобы обезопасить английское господство в Индии и реализовать английские интересы в Закавказье и Передней Азии»442. Позже Ллойд Джордж заявит, что целесообразность содействия адмиралу Колчаку и генералу Деникину является тем более вопросом спорным, что они «борются за Единую Россию…» «Не мне указывать, соответствует ли этот лозунг политике Великобритании… Один из наших великих людей, лорд Биконсфильд (Дизраэли), видел в огромной, могучей и великой России, катящейся подобно глетчеру по направлению к Персии, Афганистану и Индии, самую грозную опасность для Великобританской империи…»443

В. Воейков, последний дворцовый комендант его величества, писал, что по прибытии в эмиграцию его внимание привлекли откровенные статьи двух газет. «Первая писала: «Хорошо, что прогрессивные партии наконец поняли опасность, представляемую мощною Россиею под каким бы то ни было правительством. Какая странная идея восстановления великой России…» Вторая статья гласила: «Беглого взгляда на географическую карту достаточно, чтобы понять, что падение царизма и вытекающее из него расчленение этого государства есть только первый шаг к мировому равновесию, так как чудовищное географическое тело, каковым была империя царя, делало московитов опасными»444.

Пожалуй, единственным, кто последовательно выступал за сохранение единства России, был американский президент В. Вильсон, который пытался твердо придерживаться своих демократических принципов. Так, памятка В. Вильсона от 17 июля 1918 г. отстаивала идею самоопределения и территориальной целостности России445. Но даже в своей стране он был одинок, и его политика потерпела полное поражение. «Хауз постарался облегчить совесть президента: России так или иначе придется быть разделенной… остальной мир будет жить более спокойно, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна – Сибирь, а остальные – поделенная европейская часть страны»446. Кроме принципов, у В. Вильсона, очевидно, могли быть и более глобальные цели. Сильная Россия была противовесом откровенно милитаристским замашкам Германии и империалистическим настроениям Англии…

Украина. Очевидно, русскому трудно понять радикальные настроения украинских националистов. В России подавляющее большинство населения всегда считала украинцев даже не столь дружественным славянским народом, сколь ближайшей родственной нацией или единым народом, разделенным историей и татаро-монгольским нашествием. Конечно, 200 лет ига – это не 45 лет разделения Германий после Второй мировой войны… Кеннэн и его последователи в этой связи утверждают, что Московская Русь не имела никакого понятия о своей преемственности от Киевской Руси, «этот народ никогда не вспоминал про Киев»447. Действительно, связи между бывшей Киевской Русью и Московской были сильно ослаблены временем и историей обоих ветвей русского народа, но они никогда не исчезали совсем…

Ключевое значение эти связи сыграли в 1654 г. в решении Перяславской Рады о воссоединении России и Украины. Государство, созданное Б. Хмельницким, к этому времени существовало всего шесть лет, из которых три последних года Украина все чаще обращалась к московскому царю и патриарху с просьбами о соединении. Москва принять решения не торопилась поскольку воссоединение автоматически приводило к войне с Польшей, на которую она пойти не могла из-за усилившейся с ужесточением крепостного права смуты в самой России. Москва пыталась урегулировать вопрос мирным путем, выступая посредником в предоставлении Украине самой широкой автономии в составе Польши. Однако присоединение вызывало и другие проблемы…

Восстание Б. Хмельницкого против Речи Посполитой носило характер стихийного «русского бунта», имевшего, конечно, целью создание независимого украинского государства, но не имевшего реальной исторической базы и материальных возможностей для этого. На завоеванных Б. Хмельницким территориях почти сразу же начинались гражданская война, хаос и анархия. Хмельницкий в речи на Переславской раде говорил: «Уже шесть лет живем без государя в нашей земле в беспрестанных бранях и кровопролитиях… что уже вельми нам всем докучило, и видим, что нельзя нам жити боле без царя»448. Корифей украинской политологии В. Липинский передает дух этого бунта, говоря, что воссоединение спасло «идеологически и юридически украинскую аристократию после банкротства ее собственного государства»449. То есть Россия должна была еще силой подавить бунт и анархию, что неизбежно настроило бы украинское население против нее, а потом еще и создать основы новой элиты и государственной власти на Украине. В результате бескорыстная помощь Украине выливалась для России в создание на своей границе своими руками нового опасного врага…

Между тем выбор Украины стоял между мусульманской Османской империей, католической Польшей, где православных украинцев считали за людей второго, если не третьего сорта и православной Россией, в которой украинцев всегда воспринимали как равных. Украинские казаки заявляли: «Идем к христианскому государю его царскому величеству з женами и детьми со всем скарбом. Буде христианский государь его царское величество не велит нас принять под свою государеву высокую руку, лучше нам умрети у християн, чем умереть у поганцев в неволе». Богдан отвечал войску: «И я, кроме его, государя его царского величества, никуды не мышлю»450. Уже с 1651-1654 гг. началось массовое переселение более 60 тысяч украинских казаков «на вечное житье» в российские земли под начало русских воевод – сначала под Воронеж, а затем в Ахтырку, Харьков и Сумы. Так начиналась вторая Украина – Слободская – зона «московских слободских полков», как называл их украинский летописец С. Величко451.

Однако Хмельницкий и украинская элита искали поддержку не только в России, но и в Польше, Турции, Крыму. Русский царь Алексей Михайлович согласился на присоединении Украины только после того, как Хмельницкий принял турецких послов с предложениями о присоединении к Турции. Современные российские исследователи пишут, что процесс соединения Украины с Россией, несомненно, был добровольным – никто не принуждал к нему украинцев и не навязывал воинской силой, инициатива преимущественно исходила от них самих. Для украинской и русской элиты это был не столько брак по любви, сколько брак по расчету452. Для основной массы народа воссоединение имело все же некий идеологический исторический смысл, базировавшийся на общности языка, религии, национального равенства… России в 1654 г. добровольно индивидуально присягнули 127,4 тыс. украинских казаков и мещан, больше реестра определенного самим Хмельницким, и только 188 представителей шляхты453. Присягнули «навеки и неотступно», каждый украинский житель налагал на себя личную ответственность перед Богом за нарушение присяги. «В документах Хмельницкого мы не найдем терминов «Украина» или «украинский народ». Великий гетман приводил под царскую руку «гетмана Войска Запорожского, и все Войско Запорожское, и весь мир христианский российский духовных и мирских людей, во всякому чину сущих…» Украинское ученое духовенство еще в 1620-х годах «отлило первичные формы национального самосознания в теоретическую концепцию «русского народа»454.

С другой стороны, как отмечал А. Каппелер, украинская элита понимала подданство как протекторат с возможностью выхода. Россия, в свою очередь, понимала подданство в прямом смысле с возможностью самой широкой автономии и невозможностью выхода. Оба украинских гетмана, Б. Хмельницкий и И. Выговский, призывавшие русского царя, впоследствии выступят против России. 28-29 июня 1659 года И. Выговский совместно с татарами одержит победу над царскими войсками под Конотопом, после которой 5000 пленных – цвет русской дворянской поместной конницы – были обезглавлены на глазах гетмана казаками и крымским ханом. Казалось бы, недовольное «московским гнетом» население должно было с восторгом приветствовать победителя, однако всего через два месяца казацкая рада заставила Выговского сложить булаву, а выбранный гетманом Юрий Хмельницкий уже в октябре 1659-го вновь присягнул России, причем на условиях, сужавших автономию455.

По представлению украинских националистов и «либеральных» критиков, Россия должна была отвоевать у Польши Украину, подавить в ней бунт и гражданскую войну, установить самостийную государственную власть, при этом, судя по тону В. Липинского, отстранив от власти обанкротившуюся украинскую аристократию (что взамен – новая аристократия или парламентская республика в XVII веке, он не говорит). После этого функции России считались выполненными, и она должна была предоставить Украине независимость. Правда Б. Хмельницкий запросил еще от русского царя Алексея Михайловича установления жалованья казакам, которое в сумме выливалось в 1,8-1,9 млн. золотых – более половины годового бюджета Польши того времени – или около 400 тыс. российских рублей. В то же время максимальные доходы России с Украины в «страшные времена» петровской Малороссийской коллегии не превышали 130 тыс. рублей. То есть присоединение Украины к России обошлось бы последней в ежегодные затраты в 8-10% бюджета456.

Какие выгоды получала Россия? Как и ожидалось, сразу после воссоединения началась русско-польская война, которая длилась почти 13 лет, осложнив и без того непростые отношения между Россией и Польшей на столетия. Россия потратила значительные человеческие, материальные и финансовые ресурсы для подавления анархии на Украине и создания государственной власти. Россия в конечном итоге не получила из земельного фонда, переданного в распоряжение украинских старшин и казачества, ничего да еще и заплатила по Андрусовскому перемирию за «зачистку» украинских земель от польской шляхты миллион золотых457. Россия потеряла в пользу Украины свои лучшие русские земли в районе переселения украинцев – Слободской Украины. К концу XVII века все сборы с Украины (в том числе налог с торговли и промышленности), а также прежние «коронные земли» перешли в распоряжение гетмана и войсковой казны. Украина имела широкую автономию и несла весьма умеренное налоговое бремя (исключая периоды русско-турецких и русско-польских войн), использование налогов шло в первую очередь на нужды самой Украины. Деньги для развития и существования Российской империи собирались с русских крепостных, на Украине крепостное право было введено лишь при Екатерине II 125 лет спустя. Россия ради воссоединения пожертвовала даже своей государственной религией – наверное, уникальный случай в мировой истории,- проведя унификацию русской церкви, жертвой которой стали десятки тысяч русских священников и верующих, целые пласты русского народа – староверы, которые почти на два с половиной века были объявлены вне закона.

Почему же Россия пошла на воссоединение с Украиной? Очевидно, из-за слабости последней. Украина могла существовать лишь в составе Османской империи, Речи Посполитой или России. Предоставить Украине самостоятельность Россия тоже не могла, поскольку Украина в этом случае не могла вести свою независимую политику, становилась заложником соседних стран и очагом новых военных конфликтов. Да и на мирные настроения самой Украины с ее вольным 60 тысячным казацким войском навряд ли можно было полагаться. Объектом экспансии в данном случае неизбежно становилась Россия. Присоединение Украины в этом смысле было для России прежде всего защитной мерой. Был и другой путь – поделить территорию Украины между Турцией, Польшей и Россией, как позже поступили с Польшей. С прагматической точки зрения для России это был бы пожалуй оптимальный выход, поскольку позволял избежать огромных затрат и войн в долгосрочной перспективе. Но, по-видимому, идеологическая база братского народа сыграла в объединении далеко не последнюю роль1.

Единство и само существование Украины было обеспечено только Россией, огромными человеческими и материальными жертвами с ее стороны. К XX веку, несмотря на искусственно культивировавшийся Западом сепаратизм Украины, консолидирующие силы между русскими и украинцами были достаточно прочны, по сути, это был единый народ. Академик НАН Украины И. Курас пишет: «По-видимому, нет в мире двух других государств, исторические судьбы которых переплелись теснее, чем судьбы Украины и России. Общие этнические и цивилизационные корни, которые прорастают в Киевскую Русь, долгосрочное пребывание в едином государстве, общее преодоление мировых катаклизмов, родственные экономические системы – это далеко не полный перечень наших глобальных связей…»458 Даже Ллойд Джордж утверждал: «Украины не существует. Она изобретена немцами. Это – малая Россия»459. Единство двух народов, ставших становым хребтом российской империи, безусловно, сыграло положительную роль в развитии их обоих.

С началом Первой мировой войны ситуация постепенно стала меняться. А. Тойнби справедливо писал уже в 1915 г.: «Россия присоединилась к битве на стороне свободных наций… и мы осуществим столь желаемое переустройство Центральной Европы на национальной основе за счет германского и венгерского шовинизма, у России не будет ни воли, ни силы далее сдерживать процесс приведения в порядок собственного дома… Россия положила свои руки на плуг истории, и она уже не может избежать своей участи». Но тут же А. Тойнби указывал, что «единство Российской империи соответствует интересам почти всех национальностей, составляющих ее». Тойнби отмечал главную угрозу: «Малороссийский элемент образует почти треть всей расы, и если он будет оторван от основной массы и создаст собственную орбиту притяжения, это в критической степени ослабит всю систему… братоубийственная борьба ослабит силу обоих фрагментов и повредит концентрации их энергии». Результатом будет в худшем случае крушение Российской империи, в лучшем – продолжительный политический паралич. Чтобы избежать этой катастрофы, малороссы должны отставить свой партикуляризм и абсорбироваться в неделимой общности «Святой России»460. Масарик, лидер чехов, уже после Октябрьской революции писал, что Восточная Европа нуждается в сильной России, чтобы не сдаться на милость Германии. Независимая Украина может превратиться в очаг конфликта461.

I Термин «братские народы» вызывает у украинских националистов шквал насмешек. Действительно, братство подразумевает взаимность, а не благотворительность.

Немцы отлично понимали, какую роль играет Украина в Российской империи. Не зря австрийский канцлер Берхтольд заявлял 17 октября 1914 г.: «Наша главная цель в этой войне – ослабление России на долгие времена, и с этой целью мы должны приветствовать создание независимого украинского государства». Методы, которые использовали австрийцы для достижения своих целей, основывались на геноциде интеллектуальной элиты общества. Так, специально для «русофильской» славянской интеллигенции был создан концлагерь Телергоф, в который отправили почти всю галицийскую интеллигенцию… в результате уже через несколько десятилетий исчез целый народ. «Православные прикарпатские русины, говорившие на одном из наречий русского языка, изменились до неузнаваемости,- пишет В. Шамбаров,- превратившись в «западэньцев» – ревностных униатов, ненавидящих «москалей» и считающих «ридной мовой» смесь украинского и польского»462.

Но главный удар по Украине наносила Германия. Сепаратистскую работу на Украине возглавлял генеральный консул во Львове Хайнце, под началом которого украинские националисты создали «Лигу освобождения Украины». В военные подразделения «Лиги» планировалось набрать добровольцев из западных областей Украины и пленных украинцев. Правда, акция провалилась, из пленных украинцев согласились идти воевать против России всего три человека. На немецкие деньги велась пропаганда величия Украины в гетманские времена463, приход немцев подавался как освобождение от тирании «москалей»464. Подрывная работа активно поддерживалась униатской церковью465. Немцы в лагерях военнопленных отделяли от русских украинцев, грузин, финнов, мусульман, подвергая их националистической обработке. Многие современные западные исследователи, например Грациози, продолжают развивать эту тему немецкого рейха, подавая гражданскую войну на Украине как ее борьбу за независимость против деспотичной России…466

20 ноября 1917 г. Центральная рада провозгласила создание Украинской народной республики (УНР) в рамках общероссийской федерации. 3 декабря Юго-Западный и Румынский фронты Центральной радой были объявлены украинскими. В противовес Раде 25 декабря I Всеукраинский съезд советов провозгласил создание Украинской советской республики в составе общероссийской федерации. На стороне Центральной рады выступила Германия, и по ее требованию 26 декабря 1917 г. представители УНР были приглашены на переговоры в Брест-Литовск. «Начальник политического департамента германского генерального штаба генерал Бертерверфер полагал, что потеря Украины будет решающим ударом по России: она будет отделена от Черного моря и Проливов, отделена от балканских народов, лишена лучшей климатической зоны»467. Гельферих писал в конце февраля 1918 г., что Южная Россия будет для Германии более важным рынком, чем Северная Россия, которая оказалась экономически ослабленной из-за потери производящего зерно региона и в будущем станет относительно маловажной по сравнению с Украиной как потребитель германских товаров»468.

2 января 1918 г. Совет Народных Комиссаров предложил Центральной раде начать переговоры об урегулировании отношений. Но они не состоялись из-за вмешательства Германии. В то же время «территория Украины была насыщена русскими войсками Юго-западного, отчасти Румынского фронтов, а в центре новообразования, его столице Киеве, насчитывалось лишь 9% населения, считающего своим родным языком украинский»469. Кроме того, В. Винниченко вспоминает о «исключительно острой неприязни народных масс к Центральной раде» во время ее изгнания в 1918 г. большевиками, а также говорит о враждебности, которую вызывала проводимая Радой политика «украинизации»470. Уже 16 января в Киеве вспыхнуло восстание. «Восставшие большевики – русские, украинские и инородные – овладели арсеналом; началась всеобщая забастовка, поддержанная 35 профессиональными союзами; к восставшим присоединились и украинские части»471.

24 января 1918 г. УНР объявила о своей независимости, которая была тут же признана Германией. Но уже «26 января к Киеву подошла незначительная советская банда Муравьева, город немедленно перешел в ее руки. Рада, правительство и Петлюра бежали…- Тут Деникин делает весьма примечательное признание: – Было ясно, что большевизм советов побеждал психологически полубольшевизм Рады, петроградский централизм брал верх над киевским сепаратизмом»472. В то же время расплата за признание независимости УНР Германией последовала через две недели – 9 февраля 1918 г. был подписан мирный договор УНР с Центральными державами – Украинский Брестский мир, согласно которому Киев получал Холмщину, а Австро-Венгрия соглашалась на присоединение к Буковине восточной части Галиции, населенной украинцами. Со своей стороны, Украина должна была в первой половине 1918 г. поставить в Германию и Австро-Венгрию 60 млн. пудов хлеба, 2750 тыс. пудов мяса, 400 млн. штук яиц, другие сельхозтовары и промышленное сырье. Одновременно началась перекройка украинской железнодорожной колеи на немецкий стандарт для включение ее в систему Миттельойропы. Польша выступила против территориальных уступок Украине. В итоге 4 марта 1918 г. УНР и польский Регентский совет договорились о возможности пересмотра границ в будущем473. Это будущее последует всего через несколько месяцев…

Подписание Брестского мира с Украиной дало Германии повод для ультиматума России, по которому она должна была также подписать Брестский мир и признать независимость Украины. В результате 1 марта Центральная рада вернулась в Киев.

Возвращение петлюровцев сопровождалось волной дикой жестокости и насилия, носящей характер откровенного садистского геноцида против русских – неважно каких, «белых» или «красных». Свидетели событий вспоминали: «Киев поразили как громом плакаты с фотографиями 33 зверски замученных офицеров. Невероятно истерзаны были эти офицеры. Я видела целые партии расстрелянных большевиками, сложенных как дрова в погребах одной из больших больниц Москвы, но это были все только расстрелянные люди. Здесь же я увидела другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что, раньше чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза; отрезанные уши и носы; вырезанные языки, приколотые к груди вместо георгиевских крестов, разрезанные животы, кишки, повешенные на шею; положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве, тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии». «Ночью же производились уже аресты и расстрелы. Много было убито офицеров, находившихся на излечении в госпиталях, свалочные места были буквально забиты офицерскими трупами… На второй же день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундуклеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Господи, что я увидела! На столах в пяти залах были сложены трупы жестоко, зверски, злодейски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все – со следами чудовищных пыток. На полу были лужи крови, пройти нельзя, и почти у всех головы отрублены, у многих оставалась только шея с частью подбородка, у некоторых распороты животы. Всю ночь возили эти трупы. Такого ужаса я не видела даже у большевиков. Видела больше, много больше трупов, но таких умученных не было!… Некоторые были еще живы,- докладывал сторож,- еще корчились тут… Окна наши выходили на улицу. Я постоянно видела, как ведут арестованных офицеров»474. Аналогичные свидетельства зверств петлюровцев приводит Российский Красный Крест475. Однако Петлюра удержался у власти недолго, уже 26 апреля немцы разгоняют Центральную раду и создают правительство во главе с гетманом П. Скоропадским, представлявшим интересы имущих классов476. В связи с эти обострился вопрос о собственности на землю, захваченную крестьянами в предыдущие месяцы. С другой стороны, сбор хлеба стал вестись под немецким наблюдением, усилились продовольственные реквизиции и карательные экспедиции, направленные на выполнения обязательств Украины по ее Брестскому миру.

В. Воейков пишет: «В Украине почва для возбуждения крестьян против помещиков была прекрасно подготовлена оккупационными немецкими войсками; так как «обер-коммандо» отлично поняло, что выкачивать из Украины необходимые Германии «лебенсмиттели» будет возможно только при существовании помещичьих хозяйств, немецкое командование, войдя в Украину, восстановило в правах помещиков и учинило расправы над разграбившими имения крестьянами. Это обстоятельство и послужило подготовкой масс для обращения их в петлюровцев и последователей всевозможных «батек»477. 4 июля на V Всероссийском съезде СоветовI Александров, делегат Украинского крестьянского съезда, говорил: «Против нас (на Украине) выступают превосходящие силы германских штыков… Украинская Рада открыла двери Германии… Немцы уничтожают артиллерийским огнем целые деревни, казнят людей без суда и следствия. Но украинский пролетариат не бросает борьбу с врагом. Крестьяне отказываются отдавать зерно немцам. Мы взрываем поезда, груженные зерном для Германии. Все склады со снаряжением также нами взорваны. Вся Украина вот-вот восстанет против Австрии и Германии». «Я умоляю вас,- продолжал Александров,- прийти к нам на помощь»478.

В предчувствии поражения Германии 9 ноября 1918 г. была провозглашена Западно-украинская народная республика (ЗУНР), территория которой охватывала Восточную Галицию, Лемковщину, Закарпатье и Буковину479. А вслед за подписанием Германией перемирия в Компьене 11 ноября 1918 г. была создана Украинская Директория под руководством с февраля 1919 г. С. Петлюры. С этого времени начался новый виток войны за Украину. На смену Германии пришли «союзники»… Еще 21 декабря 1917 г. английский посол Бьюкенен получил указания своего министерства: «Вы должны обеспечить казаков и украинцев всеми необходимыми фондами; действуйте способами, которые посчитаете целесообразными»480. Соглашение союзников от 23 декабря передавало Украину в зону французских интересов. В начале 1919 петлюровская Директория заключила договор с Францией, по которому признавала французский протекторат над Украинской народной республикой…

I 678 депутатов были большевиками, 269 – левыми эсерами; было еще около 30 максималистов и 6 националистов.

В. Воейков писал: «После поражения на западном фронте немцы были вынуждены начать эвакуацию Украины. Опирающийся исключительно на немецкие штыки государственный аппарат гетманской Украины, сосредоточившийся на внедрении самостийности и угождения так называемым демократическим элементам, естественно, не смог удержать власти в своих руках и направил взоры на союзников. Все надежды как гетманского правительства, так и бежавших из занятых большевиками территорий России общественных деятелей возлагались на организуемый в то время Антантою съезд в Яссах, на который были приглашены наши тогдашние знаменитости: Милюков, Кривошеин, Маргулиес, Меллер-Закомельский, Третьяков, Шульгин, Шебеко и другие»481. Киевское население было оповещено: «1. Державы Согласия намерены поддержать настоящую власть в Киеве, олицетворяемую паном гетманом и его правительством, в надежде, что он поддержит порядок в городах и селах до времени прибытия союзных войск… Всяческое покушение против существующей власти, всякое восстание, которое затруднило бы задачу союзников, будут строго подавлены. 2. Державы Согласия заявляют, что они решили не допустить никакого нарушения в деле восстановления порядка и реорганизации России, начатом русскими патриотами и сильно поддерживаемом союзниками»482.

10 августа 1919 г. Черчилль телеграфировал, что «при настоящей критической конъюнктуре было бы благоразумно идти, насколько возможно, навстречу украинским сепаратистским тенденциям». Французское правительство, невзирая на официальный разрыв сношений с петлюровским правительством, держало при нем негласную военную миссию. Франция вооружала как Деникина, так и его противников – петлюровцев. Одновременно Клемансо поручил военному агенту в Румынии генералу Петену «устроить сотрудничество Деникина и Петлюры». Наконец, представитель американской миссии в Варшаве генерал Джудвин, прибывший 6 сентября в Киев, настойчиво убеждал Деникина заключить с Петлюрой перемирие по типу существовавшего между ним и Польшей483.

27 апреля Польша признала независимость Украины. В тот же день Пилсудский выпустил декларацию, в которой заявлял, что польская армия будет действовать совместно с украинскими военными силами и останется на украинской территории только на время, какое потребуется для организации украинского правительства… Петлюра, в свою очередь, призывал украинский народ сделать все, что было в его силах, для того чтобы облегчить польским и украинским войскам их военные операции… «Одновременно с польско-украинским наступлением,- как пишет У. Черчилль,- в разных местах Украины произошел ряд восстаний против большевистской власти, и украинцы с восторгом встречали своих победителей»484.

Но даже командующий белой армией Юга России ген. Деникин не строил иллюзий по поводу позиции «союзников». «Общая перспектива: добровольцы идут под флагом Единой, Неделимой России, петлюровцы – под «прапором» независимости Украины, а после победы над большевиками борьба между обоими «союзниками» возобновляется»485.

Отношения России с Польшей и Финляндией занимали особое место. Финляндия и Польша имели привилегированный статус в Российской империи, обладая правами автономии (Великого княжества и царства) в размерах, свойственных, скорее, членам конфедеративного государства, с собственными конституциями (которой не было в России). В статистических справочниках того времени нередко можно встретить ссылки «данные по России, без Польши и Финляндии». Сепаратистские тенденции в Польше всегда были сильны, при этом они всегда носили проимпериалистический характер. В Финляндии они возникали постепенно, наряду с формированием национального самосознания, развитию которого Россия не только не препятствовала, но и наоборот – всячески содействовала. К началу XX века национальное самосознание у финнов развилось до уровня требований национального самоопределения. Существенным фактором, способствовавшим росту сепаратизма, стало сильное влияние европейской цивилизации на формирование самосознания этих народов. Слишком резки для них были различия Запада и Востока.

Польша. История взаимоотношений России и Польши давняя, непростая и неоднозначная, впрочем, как практически у всех соседствующих государств. Ситуацию резко осложняло то, что Польша лежала на пути – как по положению, так и по своему развитию – между двумя мощными центрами цивилизации – Европой и Россией. Да, Россией как центром цивилизации. Ведь именно Россия на протяжении веков несла на себе имперские, цивилизаторские функции для всех объединенных ею народов. Это поразительный факт, ведь та же Польша, Прибалтика, Финляндия, Украина имели гораздо более выгодное, с географическо-климатической и исторической точек зрения, положение, чем Россия; у них потенциально было гораздо больше шансов стать центрами восточноевропейской цивилизации. Однако центром стала Россия, которая, с экономической точки зрения, как сколько-нибудь крупное государство вообще практически не имела шансов на существование…

Все непростые отношения европейских стран и России волнами прокатывались по территории Польши, оставляя весьма существенный след. Кроме того, воинственность Польши, ее постоянные претензии на создание Великой Польши привели к тому, что ради спокойствия на границе Запада и Востока Польша была поделена между соседними странами. Шульгин приводил оригинальное, не лишенное проницательности сравнение поляков и русских – старинная польская поговорка, которая употреблялась еще в XVI веке гласит «Polska stoi nierzadem» значит: «Польша стоит беспорядком»… «То есть они не только не хотели каяться во всех своих безобразиях, в вечной своей легкомысленной «мазурке», но, так сказать, «канонизировали» свою анархию… все продолжалось по-старому, пока не «промазурили» свою «королевскую республику»… А мы каялись… Набезобразим во всю «ширину русской натуры» и потом каемся… «Придите володеть и княжить»… и приходят и княжат…»486 И. Солоневич отмечал: «С Польшей у нас был тысячелетний спор о «польской миссии на Востоке»; русская политика по отношению к Польше была неразумной политикой, но поляки разума проявляли еще меньше»487.

Польша во многом сама не смогла реализовать свое чрезвычайно выгодное географическое положение между Европой и Россией. Россия, в свою очередь, стремилась обезопасить свои западные границы и одновременно рвалась через территорию Польши к прямому контакту с Европой. Все это резко осложняло отношения между двумя странами, копя взаимные обиды и претензии. Тем не менее Польша не воспринималась Россией как объект экспансии, поэтому там и не проводилась колониальная политика, наоборот – Польша всегда ассоциировалась как иностранное государство, силою судьбы вставшее на пороге России в Европу и по необходимости включенное в орбиту российских интересов. Вопрос Польши как «ворот» из Европы в Россию оставался одним из ключевых вопросов европейской политики на протяжении нескольких столетий. И здесь Польша становилась заложницей великих держав, одна сторона которых пыталась закрыть эти «ворота», а другая – наоборот, открыть. Между тем со стороны образованного русского общества поляки воспринимались как родственная нация. Так, например, генерал А. Брусилов, отказываясь воевать против поляков, говорил: «Мне трудно воспринимать поляков как врагов. Это наша родня, такие же славяне»488. Такова вкратце предыстория вопроса. К нему и вообще к Польше мы обратимся еще не раз, а пока вернемся в начало XX века…

С первых дней войны между Россией и Германией началась борьба за влияние в Польше. 13 августа 1914 г. Николай II обратился к полякам Австрии, Германии и России с манифестом о создании единой Польши с широкой автономией под русским скипетром, на что президент Франции выступил с гневной тирадой: «Итак, Россия еще раз выступила здесь, минуя нас. Если бы она предложила свою помощь для восстановления всей Польши во всей ее государственной независимости, мы могли бы только приветствовать это и желать осуществления этой прекрасной мечты. Если бы она обязалась дать относительную автономию русской Польше, тоже прекрасно. Обещание полунезависимости, даже под скипетром царя, несомненно, встречено было бы с радостью и могло бы быть принято как обещание загладить старую вину (comme une reparation). Но предложить полякам в Силезии, Познани и Галиции свободу вероисповедания, языка и управления под властью императора из династии Романовых – вряд ли это значит найти путь к их сердцу, во всяком случае, это значит возместить Германии замаскированные аннексии, о которых не было заключено никакого соглашения между Россией и нами и которые могут совершенно исказить значение оборонительной войны, они рискуют также повредить тем реституциям, которые Франция имеет право требовать и намерена требовать»489.

Австрийцы ответили на шаг России созданием 16 августа польского легиона Й. Пилсудского. Немцы, используя религиозные трения между польскими католиками и русскими православными, призвали поляков к защите веры. В 1916 г.

Вильсон в ежегодном послании 21 января высказался за создание объединенной Польши с выходом к Балтийскому морю. Николай II поддержал создание единой Польши под протекторатом России. Немцы ответили 5 ноября созданием Польского королевства, с территорией, которая должна была распространяться в восточном направлении «как можно дальше», включая русские, украинские и белорусские земли. Между тем еще в начале войны, 29 октября 1914 г., министр внутренних дел Германии фон Лебель в меморандуме «О целях войны» писал: «Говорят, что в результате этой войны мы должны будем разрешить польский вопрос. Это неверно. Собственно, польский вопрос для нас существует лишь во внутренней политике. Исторически этот вопрос нельзя полностью разрешить, разве только против нас. Поскольку он мог быть разрешен в наших интересах, он был разрешен польскими разделами и Венским конгрессом… Нам неудобна самостоятельная сильная Польша ввиду той притягательной силы, которую она может иметь на наши земли, заселенные поляками, без которых мы никогда не сможем обойтись. Но самое главное – это то, что сильная Польша будет относиться с симпатиями ко всем странам – к России, Австрии, Франции, Англии, но только не к нам…»490

Позиция «союзников» менялась в зависимости от успехов русской армии. Так, после ее побед Англия поспешила наградить царя орденом Бани I степени и произвести в британские фельдмаршалы. А Палеолог, который в мае строил проекты отчленения Польши, теперь выступил инициатором противоположного плана – связать Россию выгодным для нее договором. В феврале было заключено секретное соглашение, по которому Россия признавала за Францией полное право на определение ее восточных границ, а Франция за Россией – ее западных границ…491

Февральская революция стала толчком к самоопределению Польши. «Еще на июньском (1917 г.) войсковом съезде поляков довольно единодушно и недвусмысленно прозвучали речи, определявшие цели формирований. Их синтез был выражен одним из участников: «Ни для кого не секрет, что война уже кончается, и польская армия нам нужна не для войны, не для борьбы. Она нам необходима для того, чтобы на будущей международной мирной конференций с нами считались, чтобы мы имели за собою силу». Действительно, корпус на фронт не выходил… во «внутренние дела» русских… не пожелал вмешиваться и вскоре перешел совершенно на положение «иностранной армии», поступив в ведение и на содержание французского командования»492. Временное правительство было вынуждено объявить акт о самостоятельности Польши, оставив, однако, на волю Учредительного собрания дать «согласие на те изменения государственной территории России, которые необходимы для образования свободной Польши»495. Борьба Польши за независимость получила мощную поддержку в лице США. В январе 1918 г. в своих «14 пунктах» Вильсон также указал на необходимость существования независимой Польши. Америка, как пишет Деникин, даже финансировала создание польской армии на территории Франции494.

Большевики, в свою очередь, подписав «Брестский мир», отказались от всех прав России на Польшу. 29 августа 1918 г. они аннулировали все царские договора о разделе Польши. Польский Регентский совет при посредничестве Германии предложил Москве установить дипломатические отношения, но советское руководство 16 июня 1918 г. отказалось, поскольку не признавало Регентский совет, рассматривая его лишь как административный орган, созданный немецкими оккупантами495. Тем не менее Советское правительство 29 октября 1918 г. предложило Регентскому совету аккредитовать дипломатического представителя РСФСР в Польше… На этот раз Варшава, опасавшаяся усиления большевистского влияния, промолчала496. 16 ноября, после подписания перемирия в Компьене и аннулирования Брестского мира, Пилсудский уведомил все страны, кроме РСФСР, о создании независимого польского государства. С 26 ноября по конец декабря 1918 г. советская сторона четыре раза предлагала Польше установить дипломатические отношения, но та под разными предлогами отказывалась497. 2 января 1919 г. поляки расстреляли миссию российского Красного Креста498. Тем не менее Москва признала Польшу и опять призвала к нормализации отношений, но Варшава снова молчала. В отличие от Украины, большевики сразу же были готовы признать независимость Польши, но у той были свои планы – создание Великой Польши, активно подогреваемые «союзниками». Эти планы вылились в открытую агрессию Польши против России и Украины, что привело к польско-советской войне…

Финляндия. Не вдаваясь в длительные экскурсы в историю Финляндии, следует указать, что она была странной и обособленной частью Российской империи. В 1809 г. царь Александр I обещал хранить установления и законы Финляндии, то есть с самого начала появления Финляндии Россия не ставила задачи интегрировать Финляндию в свой состав. В 1863 г. Александр II при созыве финляндского сейма даже упомянул о конституционной монархии для Финляндии. В Финляндии были свои законы, свой парламент, свои деньги, своя граница с Россией. Действовало всеобщее избирательное право. Однако никакой особой финляндской государственности никогда не признавалось, и Россия в течение многих десятилетий просто мало интересовалась финляндскими делами. Не было в отношении Финляндии и никакой продуманной политики русификации499. Попытки интегрировать Финляндию в состав империи начались лишь к началу XX века, что вызвало резкий всплеск недовольства в Финляндии.

Убийство в 1904 г. финляндского генерал-губернатора Н. Бобрикова обострило ситуацию – с момента занятия должности он активно проводил политику, направленную на уничтожение обособленности Финляндии. «При нем, в частности, ограничили права сената Финляндии, запретили назначать на высшие должности лиц, не знавших русского языка, ввели русский язык в делопроизводство, провели чистку государственного аппарата, привязали финскую марку к рублю и т. д. Трудно спорить с логикой всех этих действий с точки зрения единства государства Российского…»500 «Власти Финляндии стали сами решать вопросы, затрагивающие интересы всей России. Например, в 1906 г. без каких-либо консультаций с центром был принят закон о русском языке в государственных учреждениях. Дело дошло до того, что о многих финляндских законопроектах правительство России узнавало из газетных слухов… Наконец, сенат Финляндии приступил к разработке проекта о новой форме правления, сводившегося к почти полному освобождению Финляндии от связи с Россией. Такие сепаратистские настроения вели к развалу империи»501.

Правительство Столыпина ответило тем, что уже «20 мая 1908 г. были изданы правила, в силу которых финляндское управление фактически ставилось под контроль Совета министров России. Начались существенные кадровые перестановки в некоторых государственных учреждениях Финляндии». В 1909 г. для урегулирования спорных вопросов была учреждена русско-финляндская комиссия; на ней финны предложили, по сути дела, лишить Россию почти всех государственных прав в Финляндии502. «Личная воинская повинность в Финляндии была введена в 1878 г., но в связи с обособлением финских войск вызывала все большее беспокойство в Петербурге». В результате реформы 1901-1905 гг. воинская повинность в Финляндии фактически была отменена, вместо этого Финляндия выплачивала ежегодно 10 млн. марок компенсации взамен воинской службы. «4 июля 1908 г. царь отказался удовлетворить ходатайство о восстановлении финских войск… Финляндский сейм 1909 г. признал данный царский манифест незаконным и был за это распущен. Сейм 1910 г. также не признал законность этого манифеста Николая II. Дело в том, что финны были не против воинской службы, но хотели иметь обособленную армию, что было неприемлемо для России. С другой стороны, российские власти считали, что в армии и так слишком много инородцев, и не хотели брать враждебных финнов непосредственно в русскую армию»503.

Во время Первой мировой Финляндия расходов на войну не несла, призыву ее граждане не подлежали. Прежде нищая российская окраина сказочно богатела за счет спекуляции, транзитной торговли, играла на понижение рубля по отношению к шведской марке. «Призвать ее к порядку царское правительство не могло,- пишет В. Шамбаров,- за соблюдением финской конституции ревниво следили шведы, нейтральные, но настроенные прогермански. И Швеция с Финляндией стали открытыми воротами в российские тылы»504.

Тем не менее и после февральской революции 1918 г., как признают даже германские историки, Финляндия «не собиралась абсолютно порывать с Россией и провозглашать себя полностью суверенным государством»505. Под немецким давлением идея провозглашения независимости начинает вызревать в Финляндии к июлю 1917 г. 26 ноября 1917 г. представители финского правительства заявили Людендорфу, что их целью является создание государства, тесно связанного с Германией: «Финляндия образует самое северное звено в цепи государств, образующих в Европе вал против Востока»506. 6 декабря 1917 г. финский парламент провозгласил независимость Финляндии.

Большевики, вопреки желанию финнов, признали ее 31 декабря 1917 г.1. Примечательно, что независимость Финляндии после России первыми признали Швеция, Франция и Германия. То есть нейтралы, союзники и противники в данном случае были единодушны.

Участие Германии в получении Финляндией независимости было ключевым. Так, во время брест-литовских переговоров Германия настаивала на выводе с финской территории русских войск и признании Россией независимости Финляндии. Здесь, как на Украине и в Прибалтике, Германия выступала на стороне правительства, под властью которого находилась лишь незначительная часть территории страны. Как и с другими своими «новыми восточными доминионами», Германия заключила с Финляндией мирный и торговый договор. Дополнительный секретный договор 7 марта 1918 г. предполагал введение Финляндии в сферу экономического и политического влияния Германии, и создание в Суоми немецкой военной базы. После заключения договора в конце марта 1918 г. немцы послали в помощь Маннергейму для подавлении революции в Финляндии отряд фон дер Гольца. Пресса трубила о совместных действиях армий Маннергейма и фон дер Гольца, называя их «братьями по оружию». Финский парламент 9 октября 1918 г. избрал родственника кайзера – принца Фридриха Карла Гессенского – королем Финляндии.

I Финский сейм открыто игнорировал большевистское правительство и вел переговоры с меньшевиками и эсерами, находящимися не у дел. 4 января 1918 г. Ленин на встрече с президентом Свинхуфвудом подтвердил признание независимости.

По Тартускому мирному договору, в марте 1918 г. при поддержке Германии финны настояли на очень выгодном на для себя соглашении, захватив стратегические территории России, в том числе в Карелии, что должно было отрезать Россию от незамерзающего Баренцева моря. После подавления революции в Финляндии финское правительство, мечтая о Великой Финляндии, предъявило новые территориальные претензии России. Войска белофиннов пытались захватить пограничные территории России, но были отбиты отрядами, организованными местным населением, при поддержке Красной Армии и «союзников» России.

Представители буржуазного финского правительства предлагали Гинденбургу занять Петроград ударом германских войск с территории Финляндии, что должно было довершить историческое крушение России. Акция не состоялась, поскольку уперлась в вопрос: как прокормить двухмиллионный город? И опять, как в Польше, на Украине, в Прибалтике, сразу после ухода немцев их место заняли «союзники»… Французский посол Ж. Нуланс вспоминал: «…По мере того как ослабевало превосходство Германии на Балтике, мы больше интересовались событиями в Финляндии. Господин Свинхувуд, глава прогерманского финского правительства, был вынужден уступить место нашему другу, генералу Ман-нергейму. Последний уже разработал план действий против большевиков, который включал оккупацию Петрограда». «Выполнение планов Маннергейма могло найти значительный отклик по всей России, так что власть большевиков была бы подорвана, особенно если интервенция союзников в Крыму лишила бы Россию всякого морского сообщения, как это предполагал финский генерал. Основное возражение против этой программы, что и заставило от нее отказаться, состояло в трудности продовольственного обеспечения Петрограда с его миллионным населением»507.

Финский легион (более тысячи человек) войдет позднее в интервенционистские войска в Архангельске. Участие Финляндии в интервенции в Россию ограничивалось тем, что Маннергейм в обмен на «оказанную помощь» требовал признания полной независимости Финляндии, созыва впоследствии конференции для решения вопроса о «самоопределении некоторых карельских волостей, населенных элементами, тяготеющими к Финляндии», уступки порта в Печенгской губе и т. д. На эти запросы от Колчака последовал краткий ответ: «Помощь Финляндии считаю сомнительной, а требования чрезмерными»508. На обещание Клемансо передать Финляндии Аландские острова при условии оказания ею помощи Юденичу финский МИД ответил 4 ноября 1919: «Финляндия симпатизирует Юденичу и готова оказать ему экономическую помощь, но внутренняя политическая и финансовая ситуация, а также отсутствие гарантий Антанты или будущего русского правительства мешают ей ответить утвердительно на просьбу об участии в освобождении Петрограда»509. Тем не менее Финляндия, чтобы заслужить признание Антанты, ввязалась в интервенцию, предоставив, в частности, военные базы для английских торпедных катеров и авиации.

Следующим шагом в усилении сепаратистских тенденций стали интервенция и Гражданская война. С самого начала Белое движение столкнулось с тем же откровенным сепаратизмом, который Деникин оправдывал по отношению к Советскому правительству. Причем сепаратизм не кого-нибудь, а казаков – опоры русского государства. «Стоявший тогда во главе (кубанского) правительства Лука Быч заявил решительно: «Помогать Добровольческой армии – значит готовить вновь поглощение Кубани Россией». Деникин пишет: «Законодательная рада творила «самую демократическую в мире конституцию самостоятельного государственного организма – Кубани» и одновременно втайне от своей иногородней, явно большевистской фракции собиралась на закрытые совещания о порядке исхода (с Кубани)…510 В октябре 1919 г. Парижская кубанская делегация при молчаливом соучастии правительства и Законодательной рады объявила об отторжении Кубанской области от России…5" «Представитель Грузии, с которой, по существу, мы находились в состоянии войны, счел возможным в… Ставке главнокомандующего воюющей стороны… грозить: «Грузия хочет видеть рядом с собой доблестную соседку – Кубань… Она не может разговаривать с теми, кто идет завоевывать и подчинять, а не освобождать… Я уверен, что когда на Кубани настанет момент опасности для демократии и свободы, то демократия Грузии не платонически, а кровью своей докажет стремление защищать общность демократических интересов…» «Грузия в качестве защитницы Кубани!»512 – восклицает возмущенный Деникин. «На немецкие-то деньги Краснов и поставил… Южную армию в 3,5 тысячи штыков и сабель… У добровольцев с офицерами Донского войска отношения были тяжелые, драки и поединки не прекращались…»513 В Екатеринодаре в 1920 году на Верховном круге трех казачьих войск после горячего спора из предложенной формулы присяги было изъято упоминание о России»514.

Противник Деникина красный командарм Егоров писал: «Отстаивая свои экономические интересы, донское казачество стремилось к самостийности и готово было смотреть на иногородних как на иностранцев. Атаман Краснов откровенно проводил эту политику, которая получала местно-патриотический оттенок. По его словам, Каледина погубило доверие к крестьянам, знаменитый паритет. Дон раскололся на два лагеря: казаки – крестьяне… Там, где были крестьянские слободы, восстания не утихали… Попытки ставить крестьян в ряды донских полков кончались катастрофой… Война с большевиками на Дону имела уже характер не политической или классовой борьбы, не гражданской войны, а войны народной, национальной. Казаки отстаивали свои казачьи права от «русских» (так пишет Краснов)515.

Казаки обратились за помощью к немецкому кайзеру. В письме к Вильгельму от 28 июня старого стиля 1918 г. атаман Краснов просил:

1) признать права Всевеликого войска Донского на самостоятельное существование, а по мере освобождения Кубанского, Астраханского и Терского войск и народов Северного Кавказа – на слияние с ними Войска Донского в одно государственное объединение под именем Доно-Кавказского союза;

2) содействовать присоединению к войску по стратегическим соображениям городов Камышина и Царицына Саратовской губернии, города Воронежа и станций Лиски и Поворино;

3) своим приказом заставить советские власти Москвы очистить пределы Всевеликого войска Донского и других держав, имеющих войти в Доно-Кавказский союз, причем… все убытки от нашествия большевиков должны быть возмещены Советской Россией»516.

«В дальнейшем казачество мечтало округлить свою территорию, получить возможно лучшие выходы к морю, а капиталистические верхи казачества пытались прибрать к рукам часть естественных богатств окраин (уголь) с целью превращения их в источники дохода»5'7.

Немцы вполне естественно поддержали сепаратистские устремления казаков. «В Ростове была образована смешанная доно-германская экспортная комиссия, нечто вроде торговой палаты, и Дон начал получать сначала сахар с Украины, а затем просимые им товары из Германии. В Войско Донское были отправлены тяжелые орудия, в посылке которых германцы до этого времени отказывали. Было установлено, что в случае совместного участия германских и донских войск половина военной добычи передавалась Донскому войску безвозмездно. Наконец, германцы оказывали и непосредственную помощь своей вооруженной силой. Так, немцы отразили попытку красных высадиться на Таганрогской косе, составили план совместных действий под Батайском, предложили помощь своих войск для овладения Царицыном…»518 «С уходом немцев германская ориентация сменилась на англо-французскую, которую Донское войско приняло через свои верхи, по-прежнему не будучи в состоянии обойтись без иностранной интервенции»519. Казаки под мощным давлением «союзников» были вынуждены объединиться с армией Деникина, только после этого «союзники» приступили к широкому снабжению объединенных сил520. Но это было лишь видимое единение. «Атаман Краснов согласился на подчинение Донской армии Деникину с оговоркой, что «конституция Всевеликого войска Донского не будет нарушена» и что «достояние Дона, вопросы о земле и недрах», а также «условия быта и службы Донской армии не будут затронуты». С уходом Краснова были сделаны некоторые уступки, но потом все осталось по-старому»521.

Действительно, настроения Дона и Кубани оставались сепаратистскими Деникин вспоминал: «Донская армия представляла из себя нечто вроде иностранной союзной. Главнокомандующему она подчинялась только в оперативном отношении; на ее организацию, службу, быт не распространялось мое влияние. Я не ведал также назначением лиц старшего командного состава, которое находилось всецело в руках донской власти… и никогда не мог быть уверенным, что предельное напряжение сил, средств и внимания обращено в том именно направлении, которое предуказано общей директивой; переброска донских частей в мой резерв и на другие фронты встречала большие затруднения; ослушание частных начальников, как, например, генерала Мамонтова, повлекшее чрезвычайно серьезные последствия, оставалось безнаказанным»522. Освободив свою территорию от большевиков, кубанские и донские казачьи части отказывались идти на Москву с добровольцами. Деникин писал: «Взаимоотношения, сложившиеся между властью Юга и Кубанью, вернее, правившей ею группой, я считаю одной из наиболее серьезных «внешних» причин неудачи движения, ближайшими поводами для междоусобной борьбы… Внешне эта борьба преподносилась общественному мнению как противоположение «казачьего демократизма», «монархической реакции»; на самом деле она представляла поход кубанской самостийности против национальной России вообще. При этом кубанские самостийники вкладывали в свои отношения к нам столько нетерпимости и злобы, что чувства эти исключали объективную возможность соглашения и совершенно заслоняли собою стимулы борьбы с другим врагом – советской властью. Можно сказать, что со времени полного освобождения Кубанского края самостийные круги… все свои силы, всю свою энергию и кипучую деятельность направили исключительно в сторону «внутреннего врага», каким в глазах их была Добровольческая армия»523.

Но казаки Дона и Кубани боролись не только против «белых» и «красных», но и между собой. Так, Дон был заинтересован во ввозе продуктов с Кубани, тогда как кубанские власти постоянно тормозили вывоз, предпочитая экспортировать свои излишки за границу. Егоров писал: «На Кубани обстановка сложилась сложнее, чем на Дону, по причине особого экономического положения Кубани и ее федералистских стремлений. Оставаясь в глубоком тылу «вооруженных сил Юга России», развивавших борьбу с начала 1919 г. исключительно на территории Донской области и Украины, Кубань оказалась в особенно выгодном положении по части использования своих сельскохозяйственных богатств, чем и не замедлила воспользоваться, установив у себя хлебную монополию и регистрацию вывоза товаров. Позднее был выставлен принцип ввоза эквивалентов, т. е. требование, чтобы ни один фунт товаров не вывозился из области без возмещения товарами, в которых нуждается ее население. Таким образом, создалась политика экономического сепаратизма, которая встала в резкое противоречие с централизмом деникинской власти…»324 «Парижская кубанская делегация при молчаливом соучастии правительства и законодательной Рады объявила об отторжении Кубанской области от России. Кубанские пограничные рогатки до крайности затрудняли торговый оборот и продовольственный вопрос Юга, в частности, душили голодом Черноморскую губернию… Саботаж кубанцами конференции ставил под сомнение возможность лояльного разрешения вопроса о создании общей власти… Правительственная агитация побуждала казаков к прямым действиям против главного командования…»525 «Пограничные рогатки» с соседними областями были уничтожены лишь к концу 1919 г., когда война докатилась до Кубани526.

30 января – 12 февраля к французскому командованию в Одессе обратились представители Дона, Кубани, Белоруссии и Украины с требованием организации федерации без участия какой-либо центральной, объединяющей верховной власти, ненужности единой армии; желательности краевых армейских образований… и указанием на невозможность наладить торговые отношения, «пока порты Черного моря находятся в руках сил, чуждых этим областям (т. е. в руках Добровольческой армии)»527. «В Крыму,- пишет Деникин,- мы столкнулись с менее серьезным вопросом – татарским. Там с приходом добровольцев воскресли враждебные русской национальной идее татарский парламент (курултай) и правительство (директория), в период немецкой оккупации стремившиеся к «восстановлению в Крыму татарского владычества»528.

Да что крымские татары, свои черноморские крестьяне стеной встали против Добровольческой армии за «свою крестьянскую власть»! Сход черноморских крестьян 12 апреля 1919 года единогласно вынес следующее постановление: «Крестьяне, не желая погибать на грузинском и большевистском фронтах, защищая интересы реакции, постановили: освободиться от деникинского ига или же умереть здесь, у своих хат, защищая свою свободу»529. У белогвардейцев в буквальном смысле слова «земля горела под ногами», их все, абсолютно все воспринимали как оккупантов или пособников оккупантов. Например, англичане при содействии белогвардейцев планировали назначить своего генерал-губернатора по управлению Черноморской губернией530. Врангель позже, уже в Крыму, будет говорить: «Я отлично понимаю, что без помощи русского населения нельзя ничего сделать… Политику завоевания России надо оставить… Ведь я же помню… Мы же чувствовали себя, как в завоеванном государстве.… Так нельзя… Нельзя воевать со всем светом… Надо на кого-то опереться…»531

Отношения лидеров Белого движения с союзниками были еще более сложным. Их в полной мере характеризует мнение английского генерала Э. Айронсайда: «…Миллер (глава белого Северного правительства) еще более удивил меня своим высказыванием о единой и неделимой России, которую нужно восстановить в тех границах, которые существовали до подписания Брест-Литовского договора… Я заявил Миллеру, что русским следует признать независимость поляков, финнов, литовцев, латышей и эстонцев. По моему мнению, союзники никогда не согласятся на включение этих народов в состав любой будущей Российской империи, и я указал ему на то, что, если белые хотят наверняка разгромить красных, им следует добиваться помощи со стороны новых государств»42. Конфликт между лозунгом Белого движения «единой и неделимой России» и целями союзников был слишком очевиден. «Разве не могли они (союзные державы) сказать и Колчаку и Деникину: ни одного патрона до тех пор, пока вы не заключите соглашения с пограничными государствами и не признаете их независимость или их автономию?»533 – сетовал Черчилль. Ллойд Джордж, в данном случае был солидарен с Черчиллем «В мае 1919-го он заявил, что необходимо заставить все белые партии признать границы, установленные Лигой Наций, и оказывать помощь только в обмен на согласие признать независимость Прибалтики»534.

11 августа 1919 г. в Ревеле глава британской военной миссии бригадный генерал Ф. Марч заявил: «Русские сами ни на чем между собой договориться не могут. Довольно слов, нужно дело!… Союзники считают необходимым создать правительство Северо-Западной области России, не выходя из этой комнаты». Марч дал на это 45 минут: если правительство не будет образовано, «то всякая помощь со стороны союзников будет сейчас же прекращена». «Демократически избранное» новое «русское правительство» тотчас же утвердило решение о признании независимости Эстонии. Между тем, участвовавшее во вторжении Юденича летом и осенью 1919-го эстонское правительство неоднократно получало от Советской России предложение о признании независимости в обмен на прекращение враждебных действий, но эстонцы не торопились. Создавая Великую Эстонию, они пыталась захватить как можно большую территорию; 70-тысячная эстонская армия оккупировала Псков. С другой стороны, на нее оказывалось мощное давление Антанты, которой было необходимо время, чтобы Колчак признал Эстонию раньше Советов. Бальфур полагал, что «если они договорятся с большевиками, то в дальнейшем не будет надежды на борьбу с большевизмом в данной области… Произойдет неизбежное крушение северо-западной русской армии»535. Колчак сопротивлялся, и лишь в июне 1919 г. по ультиматуму союзников536 был вынужден признать независимость Польши, автономию Финляндии… Прибалтики, Закаспия1, Кавказа, чей статус должна была установить Лига Наций337.

I В договоре, заключенном с закаспийским правительством, которое традиционно «пригласило» англичан, говорилось, что «эта республика будет находиться под исключительным влиянием Англии и будет пользоваться такой же самостоятельностью, как африканские колонии Англии – Трансвааль и Оранжевая». См.: Бабаходжоев А. X. Провал английской политики в Средней Азии и на Среднем Востоке. М, 1962. С. 25.

Но было уже поздно – сам Колчак был разбит, а северозападную армию, как пишет Деникин, «ждало позорное разоружение, концентрационные лагеря, физические лишения и моральные издевательства на территории Эстонской республики, которая 21 декабря 1919 года заключила перемирие и вслед за сим весьма выгодный для текущего момента мир с большевиками. Этому событию предшествовали непосредственно два официальных заявления союзных нам держав: Франции (Вертело) – о том, что Верховный Совет примет меры в отношении Эстонии, если она пойдет на мир с советской Россией, и Англии (Ллойда Джорджа), что держава эта не препятствует заключению мира…»538

На Кавказе правительство горских народов (лезгин, черкес, ингушей, чеченцев, осетин и кабардинцев) в период немецкой оккупации поддерживало полный контакт с турками, а после окончания Первой мировой стало добиваться своего признания перед британским командованием. В ноябре англичане вступают в Закавказье. Азербайджан был объявлен британским генерал-губернаторством. Азербайджан во время Первой мировой войны поддерживал идею панисламизма и открыто ставил ближайшей своей целью «присоединение родственного Дагестана»539. В июле 1919 года Азербайджан с согласия и при содействии англичан захватил Мугани с чисто русским населением… Стычка Добровольческой армии с англичанами произошла из-за Грозного и Баку с их нефтяными источниками. На всякий случай деникинцы его заняли, но британский генерал Томсон заявил, что хозяевами Дагестана и Баку являются горское и азербайджанское правительства и потребовал, чтобы «все русские войсковые части… очистили пределы Бакинского военного губернаторства…»540 Деникин немедленно заявил, что такой приказ «является актом, враждебным Добровольческой армии, всегда, даже в самые трудные минуты своего существования, хранившей верность своим союзникам»141. И тут же Лукомский пишет Деникину «Крайне желательно заинтересовать Англию в экономических предприятиях Черноморской губернии и Крыма путем предоставления концессий, что в значительной мере свяжет ее интересы с нашими и даст нам валюту…»542

На заявление армянского правительства «о стремлении Армении стать на путь полного соглашения с Добровольческой армией для воссоздания России генерал Ф. Уоккер заявил, что никакая агитация в пользу воссоединения Армении с Россией недопустима…»543 «Союзники» точно так же, как и год назад немцы, разжигали национальную вражду на Кавказе и одновременно финансировали и поддерживали как Деникина, так и сепаратистские азербайджанское и грузинское правительства. Например, когда 6 февраля Добровольческая армия выбила грузин и захватила Сочи, министр грузинской республики Гегечкори заявил, что «сочинский округ занимался нами (грузинами) по соглашению и настоянию английского командования» I . Или, как пишет Воронович, «вспыхнувшая в конце декабря армяно-грузинская война во многом обязана своим возникновением политике английского командования, рассчитывавшего обессилить грузин и сделать их более послушными указаниям английских генералов»544. Ген. Лукомский вспоминал, что создавалось впечатление, что англичане пытаются создать буферную зону между Россией с Персией и Турцией545.

I Выделено А. С. Лукомским.

У. Черчилль следующим образом подводил итоги интервенции: «Интервенция дала еще и другой, более практический результат: большевики в продолжение всего 1919 г. были поглощены этими столкновениями с Колчаком и Деникиным, и вся их энергия была, таким образом, направлена на внутреннюю борьбу. В силу этого все новые государства, лежащие вдоль западной границы России, получили передышку неоценимого значения. Колчак и Деникин и ближайшие сподвижники убиты или рассеяны. В России началась суровая, бесконечная зима нечеловеческих доктрин и сверхчеловеческой жестокости, а тем временем Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и главным образом Польша могли в течение 1919 г. организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии. К концу 1920 г. был образован «санитарный кордон» из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы…»546 Ллойд Джордж 29 ноября 1919 г. на Парижской конференции говорил более определенно, без ссылок на большевиков: «Объединенная Россия угрожает Европе – Грузия, Азербайджан, Бессарабия, Украина, Балтия, Финляндия, а по возможности и Сибирь должны быть независимы»547.

А вот как подводил итоги интервенции бывший министр Временного правительства ген. А. Верховский уже 22 марта 1918 г.: «Великая скорбь посетила родную землю. Обессиленная лежит Россия перед наглым, торжествующим врагом. Интеллигенция, рабочие, буржуазия и крестьянство – все классы, все партии России несут муку и позор поражения. Все лозунги провозглашены, все программы перепробованы, все партии были у власти, а страна все-таки разбита, унижена безмерно, отрезана от моря, поделена на части, и каждый, в ком бьется русское сердце, страдает без меры»548. Если отделение Польши было во многом объективным следствием развития ее взаимоотношений с Россией, то Финляндия и тем более Прибалтика были отторгнуты от России откровенно насильственным путем. Сначала немецкой армией, а затем «союзниками». Цель и тех и других была не в самоопределении балтийских народов и даже не в борьбе с большевиками, а в ослаблении России. Германии и «союзникам» России это удалось в полной мере, Россия лишилась незамерзающих портов в Балтийском море, береговая линия была сокращена в несколько раз. Если учесть, что Черноморские проливы также остались под контролем «союзников», на границе России и Европы был создан ряд буферных государств, а Россия была разорена войной и революцией, то цели войны «союзников» России против России можно было считать достигнутыми…

Позиция большевиков, признавших независимость Польши, Финляндии, Прибалтики, казалось бы, полностью соответствовала интересам «союзников». Деникин по этому поводу упрекал русский народ в «органическом недостатке патриотизма» и обвинял большевиков в распродаже «русских территориальных и материальных ценностей международным политическим ростовщикам»549. Известный экономист Л. Кафенгауз также обвинил большевиков в том, что они сдали Прибалтику550. Но ведь между тем сам Деникин, Колчак, Врангель, выступавшие за лозунг «единой и неделимой», непосредственно получали помощь от тех самых «политических ростовщиков». У. Черчилль писал: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи…»551 И тут У. Черчилль был абсолютно прав – уже после Гражданской войны один из наиболее выдающихся военачальников Белой армии, генерал-лейтенант Я. Слащов-Крымский, напишет статью о смысле борьбы белогвардейцев под названием «Лозунги русского патриотизма на службе Франции»552.

Никаких иллюзий в отношении целей «союзников» и «друзей» России не было уже тогда – создание буферного, санитарного кордона, отделяющего любую Россию, неважно, белую или красную, монархическую, демократическую или большевистскую, было для них в любом случае программой минимум; попытка реализовать программу максимум – окончательного развала России столкнулась с упрямым сопротивлением большевиков.

Территориальный распад грозил России только полным уничтожением. Отрезанные от морей, находящиеся в крайне неблагоприятных климатических и географических условиях регионы были бы обречены на быстрое вымирание или самоуничтожение. Это означало конец русской цивилизации и русского народа. Ослабленные пограничные регионы Украины, Запада и Северо-Запада России неизбежно были бы захвачены Великой Польшей, Великой Эстонией, Великой Финляндией и прочими великими… наиболее «лакомые куски», например на Черном и Белых морях, превратились бы в протектораты других, еще более великих держав… С потерей европейских морских портов Россия теряла почти 80% всей своей внешней торговли. Только через балтийские порты до войны осуществлялось 30% русского экспорта, из которого на прибалтийские порты приходилось – 75%, а на единственный оставшийся порт Петроград – всего 25%553. Русский народ пошел за большевиками не только из за «земли», он интуитивно, но отчаянно боролся за свое выживание, чувствуя только в большевиках силу, способную сохранить русское государство. Это можно назвать инстинктом коллективного самосохранения.

Брусилов вспоминал: «Наступила весна 1920 года. С юга стал наступать Врангель, поляки – с запада. Для меня было непостижимо, как русские белые генералы ведут свои войска заодно с поляками, как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они недопонимают, что большевизм пройдет, что это временная, тяжелая болезнь, наносная муть. И что поляки, желающие устроить свое царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что, пока большевики стерегут наши бывшие границы, пока Красная Армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути…»554 В. Кожинов приводит слова из «Книги воспоминаний» великого князя Александра Михайловича, у которого более 20 родственников были убиты большевиками: «…По-видимому, «союзники» собираются превратить Россию в британскую колонию»,- писал Троцкий в одной из своих прокламаций для Красной Армии. И разве на этот раз он не был прав? Инспирируемое сэром Г. ДетердингомI или же следуя просто старой программе Дизраэли – Биконсфилда, британское министерство иностранных дел обнаруживало дерзкое намерение нанести России смертельный удар… Вершители европейских судеб, по-видимому, восхищались своею собственною изобретательностью: они надеялись одним ударом убить и большевиков, и возможность возрождения сильной России. Положение вождей Белого движения стало невозможным. С одной стороны, делая вид, что они не замечают интриг союзников, они призывали… к священной борьбе против Советов, с другой стороны – на страже русских национальных интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не Щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи…»555

I Британский «нефтяной король».

Сравнения

Для сравнения сепаратистских процессов, происходивших в России, приведем показательный пример Британской национальной политики в отношении Ирландии.

С началом Первой мировой войны Британское правительство подписало акт о гомруле (самоуправлении) для Ирландии, который палата лордов отклоняла все предыдущие годы. Тем не менее ирландцы выступили за формирование своих национальных частей. Военное министерство предприняло все меры, чтобы подавить эти попытки. В конце 1916 г. в Ирландии вспыхнуло национально-освободительное восстание, которому немцы попытались оказать поддержку. Восстание было быстро подавлено. У. Черчилль пишет: «Быстро последовали репрессии и казни, хотя и немногочисленные, но оставившие глубокий след»556.

Во время войны «на фронте служили 60 тыс. ирландских солдат, но зато 60 тыс. британских солдат несли гарнизонную службу в Ирландии… На парламентских выборах 1918 г.,- пишет У. Черчилль,- провалились все кандидаты, поддерживавшие дело союзников. Националистическая партия, в течение шестидесяти лет представлявшая ирландскую демократию, исчезла в одну ночь. Вместо них были избраны восемьдесят шинфейнеров, совершенно чуждых всем тем процессам ассимиляции… Шинфейнеры были проникнуты старой, унаследованной от прадедов ненавистью, первобытной и неумолимой… дикая и никем не руководимая шайка людей, ненавидящих Англию, будет подтачивать самые жизненные основы империи и вносить в нашу общественную жизнь озлобление, о котором мы не знали в течение целых поколений, пожалуй, в течение целых столетий… За этими людьми (республиканцами), усиливая и пополняя число их сторонников и в то же время позоря этих последних, стоит большое число обычных грязных негодяев и разбойников, которые грабят, убивают, крадут ради своего личного обогащения или ради личной мести и создают беспорядок и хаос исключительно из любви к беспорядку и хаосу. Эти бандиты – ибо никаким другим именем нельзя их назвать – занимаются своей разрушительной деятельностью под прикрытием лозунга республики и нераздельно слиты с искренними и фанатическими сторонниками республиканской идеи…»357

15 января 1919 г. конгресс шинфейнеров собрался в Дублине и провозгласил Декларацию независимости. «Великобритания начала понимать, что в Южной Ирландии раздается страшный голос и что угрозы, которые он произносит, означают альтернативу «независимости или массового убийства». В течение лета и осени 1919 г. в Ирландии начали происходить убийства, к концу года развернувшиеся в организованную кампанию убийств судей, чинов полиции и солдат. «В течение 1920 г. кампания политических убийств в Ирландии росла и ширилась…»558 «Солдаты, товарищи которых были убиты, громили лавки и квартиры лиц, проживавших поблизости от места совершения преступления, и полиция сплошь и рядом сама прибегала к репрессиям по отношению к подозрительным лицам». «Политика «разрешенных репрессий» вступила в силу с 1 января 1921 г. Вскоре оказалось, что она гораздо менее действенна, чем грубые, но своевременные меры специальных полицейских отрядов… Фактическое право британских отрядов направляться куда им угодно и делать все, что они считали нужным, никогда не вызывало сколько-нибудь сильного противодействия»559.

«В начале лета 1921 г. стало ясно, что Великобритания стоит на распутье,- писал У. Черчилль.- Альтернатива, стоявшая перед нами, была теперь совершенно ясна: или сокрушите их железом и беспощадным насилием, или дайте им то, чего они хотят…»560 Англия предоставила Южной Ирландии права ограниченного доминиона, одновременно спровоцировав гражданскую войну между сторонниками независимости Ирландии и проанглийской оппозицией. Английское правительство во время гражданской войны активно поддерживало своих сторонников, и республиканцы потерпели поражение. Южная Ирландия получила независимость только после Второй мировой войны, в 1949 г. Северная Ирландия осталась провинцией Великобритании, превратившись в незаживающую «язву»…