Не может быть никакого сомнения, что в связи с развивающимся кризисом борьба за рынки сбыта, за сырье, за вывоз капитала будет усиливаться с каждым месяцем, с каждым днем. Средства борьбы: таможенная политика, дешевый товар, дешевый кредит, перегруппировка сил и новые военно-политические союзы, рост вооружений и подготовка к новым империалистическим войнам, наконец — война… Это значит, что опасность войны будет нарастать ускоренными темпами.

И. Сталин. Из политического отчета ЦК XVI съезду ВКП(б), 27 июня 1930 г.

Подготовку Германии к войне «историки» праволиберального толка обычно начинают с ее военно-экономического сотрудничества с Советской России в 1922–1932 гг. Пропагандистское клише: «фашистский меч ковался в СССР» стало для них каноническим. А. Некрич лишь уточнял: «политическое и военно-экономическое сотрудничество Советского Союза и Германии способствовало созданию военного потенциала, как в той, так и в другой стране».

Сотрудничество между странами действительно было. Оно началось с подписания Раппальского договора в 1922 г. Правда, первое время отношения между странами носили чисто экономический характер. Военная сторона вопроса даже не рассматривалась, поскольку Германия ни при каких условиях не хотела обострять отношений с победителями. К военному сотрудничеству Германию подтолкнул «Рурский кризис» 1923 г. Оккупация Рура показала, что Франция и Бельгия, опираясь на свое абсолютное военное превосходство, не воспринимают Германию иначе как свою колонию. После этого сколь ни привержены были все правительства Веймарской республики принципам Версальского мира, безропотно соглашаясь на выплату кабальных репараций, создание собственной армии расценивалось ими, как необходимое условие возрождения Германии.

Аналогичная ситуация складывалась и в Советской России, где иностранная интервенция закончилась только в 1922 г. Большевикам было не до войны, все ресурсы они концентрировали на восстановлении экономики. Однако установившийся шаткий мир и международная изоляция не давали Советам уверенности в будущем. Не мировое господство или мировая революция толкали Германию и Россию к сотрудничеству, а инстинкт самосохранения.

Советская Россия, пойдя на взаимовыгодное военное сотрудничество с Германией, не нарушила никаких своих международных обязательств, поскольку не только не участвовала в подписании Версальского договора, но и выступила с его резкой критикой. Веймарская республика, в свою очередь, имела конституцию гораздо более демократичную, чем любая из стран Антанты и, несмотря на отчаянное экономическое положение, неуклонно следовала ей вплоть до 1933 г.

Мало того, Советская Россия и Германия, в то время, имели самые малочисленные (на душу населения) армии и самые низкие военные бюджеты в Европе. Для Германии ограничения были установлены Версальским договором. Советская Россия сама сократила Красную Армию до минимума, сразу после окончания интервенции и гражданской войны. 

Количество солдат на 10 000 населения в 1924 г. {860} , [96]

Но главное, для веймарской Германии военно-экономическое сотрудничество с СССР имело лишь третьестепенное значение, по сравнению с такими либеральными и демократическими странами, как Голландия или Швеция. В последней Г. Крупп в 1921 г. приобрел контрольный пакет сталелитейной фирмы «Акциельболагет Бофорс», которая с этого времени совместно с голландской фирмой Круппа «Блессинг-Холландсхе индустри-Сидериус» стала выпускать «последние образцы тяжелых орудий, танки, вооруженные пулеметами, способными производить тысячу выстрелов в минуту, противотанковые пушки, газовые бомбы и многое другое». Фирма в виде холдинга «Бофорса», просуществовала до 1935 г. Покупателем ее продукции, в частности 75-мм пушек, выступала нейтральная Голландия для своих колониальных операций. Лучшее орудие Второй мировой войны 88 мм пушка была разработана компанией Krupp на мощностях все той же фирмы Boforce. Этим орудием, в частности, были вооружены все выпущенные позже 1355 танков «Тигр». Когда в 1926 г. Париж стал протестовать, против деятельности немецко-голландского военного концерна, Амстердам ответил, что правительство королевы Виктории не намерено вмешиваться в то, что по законам Голландии является частной корпорацией.

Там же в Голландии размещались приборостроительные и машиностроительные заводы Круппа, и его судоверфи, на которых было создано «конструкторское бюро германских подводных лодок». Покупателем продукции «бюро» стали Финляндия и Испания. Грузонский завод с 1928 г. выпускал танки, а Крупп регулярно демонстрировал новое оружие в Меппене. НСДАП имела тогда только 12 мест в рейхстаге. Немцы вынесли свои авиационные мощности в Швейцарию, Данию, Голландию, США. Самый большой в истории гидросамолет Дорнье Д-Х, с 12 моторами взлетел с Баденского озера в 1929 г.

Не отставали и либерально-демократические творцы Версаля — Париж, Лондон, и Вашингтон, в обострившемся противоречии друг с другом стремившиеся перетянуть Берлин на свою сторону. Заместитель наркомвоенмора И. Уншлихт сообщал в декабре 1926 г. из Берлина, что развитие авиации в самой Германии связано с уступками, на которые Франция пошла в вопросах германского авиационного строительства. В отношении флота (также подводного) наблюдается сотрудничества германского морского ведомства с Англией. Аналогичные сообщения в 1929 г. присылал И. Уборевич: «Немецкие офицеры имели длительный доступ в Америке для изучения постановок химического дела в Эджевском арсенале (1927 г.), для изучения самых последних образцов танков осенью 1928 г., и для изучения военных учреждений во время командировки осень 1927 г. генерала Хайе. Таким образом, нужно фиксировать, что достижения американской военной техники в широких размерах доступны рейху. Следующим источником нужно считать Англию, куда немецкие офицеры имеют доступ к танковым маневрам, и авиационным. Неплохое отношение по вопросам технического изучения военного дела у немцев и с Чехословакией».

Великая депрессия привела к обострению реваншистских настроений в Германии. Однако препятствием для возрождения полноценной армии являлись бюджетные ограничения, накладываемые планом Дауэса. «Оковы» снял план Юнга, принятый в январе 1930 г. Он предусматривал отмену всех форм и видов контроля над Германией, ее народным хозяйством и финансами. У Германии появилась возможность создать «тайный фонд» для перевооружения армии.

В итоге констатировал американский посол в Германии У. Додд: министр иностранных дел Штреземан и канцлер Брюнинг, «заверявшие, что они честно сотрудничают с Англией и Францией, в действительности давали эти средства из огромного тайного фонда, созданного по решению рейхстага. Таким образом, в 1933 году Германия имела значительно больше обученных солдат, чем утверждалось по данным рейхсвера». По словам У. Черчилля, к этому времени: «Все немецкие предприятия были с невероятной детализацией подготовлены для производства военной продукции. Эти приготовления, хотя тщательно скрываемые, были, тем не менее, известны разведслужбам Франции и Англии. Но нигде в правящих кругах двух стран не нашлось властной силы, которая призвала бы Германию остановиться…».

Мало того 11 декабря 1932 г. на конференции по разоружению Германия была признана равноправной, в вопросах вооружений, с другими странами Европы. Месяц спустя в германской политике начнутся радикальные перемены, к власти придет Гитлер: военное сотрудничество с Советской Россией будет свернуто, а военные расходы и военное сотрудничество с Великими Демократиями, наоборот, начнут расти скачкообразными темпами.

Объёмы советско-германской торговли, млн. марок {866}

Военные расходы великих держав Европы (млн. $) {867}

Судить об этих темпах можно и на примере роста потребления Германией стратегических материалов. Так, импорт железа в 1933 г. по сравнению с 1932 г. увеличился с 14 тыс. до 40 тыс. т., меди в полтора раза, никеля, вольфрама и железного лома с 44 тыс. до 269 тыс. т. По словам Феглера, главного управляющего Стальным трестом, потребление железа в Германии за 1933 г. выросло с 59 до 104 кг, на душу населения, по сравнению со 140–150 кг. в Англии и Франции, и 200 кг. в США. Куда шла сталь? — уже осенью 1933 г. новый германский артиллерийский парк, ограниченный по Версальскому миру 292 легкими орудиями, насчитывал 2400 тяжелых и 4800 легких орудий. Э. Генри в 1934 г. отмечал, что автомобильный завод в Эйзенахе и фабрика газовых счетчиков Пинч в Фюрстенвальде изготавливали тяжелые гаубицы и крупнокалиберные мортиры. Вагоно- и автостроительные заводы Линке-Гофман в Бреславле, Даймлер Бенц в Оффенбахе и Блейхер в Лейпциге производят танки и т.д..

Перевооружение оказалось подарком для германских промышленников. В результате милитаризации экономики за период 1933–1939 гг. чистые прибыли германских акционерных компаний увеличились с 36 млн. до 1342 млн. марок, т. е. более чем в 40 раз. Германские промышленники шли к этой цели вполне осознанно: еще в марте 1933 г. Крупп отверг «любой международный контроль за вооружением», а Ф. Тиссен, по словам сенатора Р. Балкли, от лица промышленников заявлял: «Это мы заставили германское правительство выйти из Лиги Наций». Американский публицист Г. Мейер рассуждая в этой связи о преимуществах военного производства, отмечал: «Даже тогда, когда 75–90% производственной мощности компании используется для гражданского производства, и только 10–25% — для военных заказов, именно последние играют решающую роль для предпринимателей. Гражданская продукция покрывает расходы на материалы, амортизацию, заработную плату, жалованье служащим, аренду и прочее. А военная продукция дает чистую сверхприбыль».

Угрозу Лига Наций почувствовала в середине 1933 г. и в сентябре отменила собственную декларацию о равенстве вооружений от 12.1932. Но запах денег к тому времени почуяли не только немецкие промышленники. Уже в феврале 1933 г. американский химический трест Дюпона заключил соглашение с «ИГ Фарбениндустри» о продаже взрывчатых веществ и боеприпасов, которые шли в фашистскую Германию через Голландию. Осенью того же года французский концерн Шнейдер-Крезо поставил Германии, через ту же Голландию — 400 танков.

А в следующем 1934 г. «Германия закупала у американских промышленников по сто (военных) аэропланов в месяц», только «в январе и феврале… на миллион долларов». Различные английские и американские фирмы в 1934–1935 гг. продали гитлеровской Германии сотни авиационных двигателей, в том числе и самых последних образцов. Так, Роллс-Ройс продал строительной фирме «Байерише моторенверке» лицензию на свой наиболее совершенный двигатель. Сотнями продавала Германии новейшие авиационные двигатели Германии фирма «Армстронг-Сидли».

По данным комиссии Конгресса США под председательством Нея, экспорт самолетов и моторов из США в Германию увеличивался следующим образом:

1931 г. — 2 тыс. долл.;

1932 г. — 6 тыс. долл.;

1933 г. — 272 тыс. долл.;

1934 г. (по 31 августа) — 1445 тыс. долл..

Так, например, только за восемь месяцев 1934 г. американская авиационная фирма «Эйркрафт корпорейшн» увеличила свой экспорт в Германию по сравнению с 1933 г. в 6,4 раза. Не отставала и «Pratt & Whiney», которая например в марте 1934 г. продала BMW 420 авиационных моторов «Хорнет-Д» вместе с лицензией на их производство. Авиационную технику поставляли и другие компании «Дуглас», «Кэртисс Райт» и т.д.. По мнению Ф. Тиссена, мастерские Юнкерса к концу 1934 г. стали настоящим промышленным предприятием только благодаря заимствованным в США технологиям. Юнкере не производил ничего кроме бомбардировщиков.

В конце 1934 г. У. Додд отмечал, что крупнейший английский военно-промышленный концерн «Армстронг-Виккерс» поставлял Германии военные материалы. Когда эти факты всплыли, по словам американского посла «Англия заявила протест против разглашения бесчестных действий своих военных промышленников…». Случайно ли? Ведь, например, будущий премьер-министр, а тогда министр финансов Н. Чемберлен до этого занимал пост директора бирмингемских заводов стрелкового оружия в сочетании с положением крупного акционера «Империал Кемикалз», как и активный сторонник сближения с фашистами министр иностранных дел Дж. Саймон. Другой премьер-министр Ст. Болдуин владел военными заводами «Болдуине лимитед». Министры Хэйлшем, Гилмур, Кэнлиф-Листер, по словам С. Кремлева, кормились от «Виккерса».

В том же 1934 г. У. Додд сообщал, что американские промышленники усиленно старались заключить в последние полтора года сделки по продаже немцам вооружения. Для расследования поставок оружия из США в Германия была создана сенатская комиссия Найта. Она показала, «что различные военные промышленники продали в Германию большое количество оружия, за которое было уплачено золотом в нарушение договора между Германией и Соединенными Штатами. Англичане тоже не лучше, — писал У. Додд, — Они сами нарушили Версальский договор, продавая Германии самолеты и другую военную технику».

В 1934 г. американский посол записывал в свой дневник; военные «промышленники во всем мире являются главной причиной напряженности в Европе» {887} . Британская радиовещательная корпорация организовала в 1934 г. серию передач под общим заглавием «Причины войны», в которых говорилось о злой роли «торговцев смертью»… {888} .

В 1937 г. во время устроенного Гитлером, потрясшего представителей западных государств, военного парада У. Додд отмечал: «Посол Франции, страны, которая больше всего способствовала тому, чтобы Германия пошла по пути вооружения, имел жалкий вид, несмотря на то, что часть своего состояния он приобрел путем огромных поставок оружия в первые годы гитлеровского режима… Лига Наций, на которую возлагалось столько надежд, потерпела крах». Одной из движущих сил, приведших мир к краху, по мнению У. Додда, были: «американские и английские фабриканты оружия, — которые, — не раз срывали мирные усилия Лиги Наций» {890} .

Лидер американского конгресса производственных профсоюзов К. Льюис утверждал в 1938 г.: «США помогает агрессорам в Испании применением эмбарго к республиканцам; в отношении Германии — продажей оружия в нарушение существующих американо-германских договоров; на Дальнем Востоке — путем снабжения Японии, (поставляя) — 55% получаемого ею из-за границы оружия».

Однако военные поставки играли далеко не главную роль в милитаризации Германии. Даже имея лучшее вооружение, Германия все равно была бессильна, поскольку находилась в полной зависимости от импорта сырья. По сырью зависимость от импорта составляла всего около 33%. Однако по стратегическим материалам зависимость была критической; так, Германия импортировала почти 50% потребляемого свинца, меди — 70%, олова — 90%, алюминия (бокситов) — 99%; минеральных масел — 65%; каучука — 85%; сырья для текстильной промышленности — 70% и т.д..

Основными поставщиками сырья для Третьего рейха также стали США и Англия. Например, Англия реэкспортировала в Германию медную руду из Южной Африки, Канады, Чили, Бельгийского Конго (через Португальскую Восточную Африку). В 1934 г. Англией было реэкспортировано в Германию меди на сумму 3870 тыс. марок, что составило треть всего германского ввоза меди, а в 1935 г. объем английских поставок меди для Третьего рейха возрос до 6770 тыс. марок. Ввоз шерсти из Англии увеличился с 21 млн. марок в 1934 г. до 47 млн. марок в 1935 г., когда Германия получила через Англию около половины всего своего импорта шерсти. Реэкспорт стратегического сырья Англией в Германию давал ей значительные прибыли и одновременно ограничивал германское проникновение в Британскую империю.

В 1934 г. «ИГ Фарбениндустри» заключил с канадским никелевым трестом соглашение, обеспечившее Германии 50% необходимого ей никеля и значительную экономию валюты. Остальной никель Германия получала через английские фирмы. Количество никеля, ввозившегося в Германию при британском содействии, постоянно возрастало. Так, если в 1932 г., по официальным данным английского министерства торговли, было ввезено 1805 т, то в 1933 г. — уже 3760 т.

«Стандард ойл» «взвалила на себя» обеспечение Германии нефтью, вкладывая миллионы долларов в поиски нефти в Германии и на строительство крупного нефтеочистительного завода вблизи гамбургской гавани. Правда собственное производство покрывало не более 5%, основу топливного баланса Германии составлял импорт. К 1938 г. главными поставщиками нефти в Германию стали «Стандард ойл оф Нью-Джерси», «Шелл» и «Англо-иранская компания». Кроме этого «Стандарт ойл» принадлежали и румынские нефтяные месторождения в районе Плоешти, как и венгерские, вторые в Европе после румынских, экспортировавших до 20% добытой нефти в Германию.

Впрочем, какое отношение имеет сырье к милитаризации? Обычные торговые сделки. Созданный сразу же после войны в Америке сенатский комитет, возглавляемый Харли М. Килгором, на этом основании, пришел к заключению, что «Соединенные Штаты случайно сыграли важную роль в техническом вооружении Германии… Ни военные экономисты, ни корпорации, как представляется, не понимали в полном объеме, что все это означало…».

Может быть. Однако, например, бывший министр иностранных дел О. Чемберлен еще летом 1933 г. заявлял в палате общин «Гитлер — это война», Э. Генри в 1934 г. издал в Англии нашумевшую книгу предупреждение «Гитлер над Европой», а в начале 1935 г. уже американский посол У. Додд докладывал в Госдеп: «факты, свидетельствующие об угрозе войны: нацистское правительство ведет себя агрессивно… трио в составе Гитлера, Геринга и Геббельса… способно на любое безрассудство. Все они убийцы по складу ума».

В начале того же 1935 г. С. Карр — замминистра иностранных дел США, сенатор Робинсон — лидер большинства в Сенате и Хорнбек глава Дальневосточного отдела Госдепартамента в беседе с советским полпредом в Вашингтоне указывали на «возможность войны в ближайшем будущем и участия Соединенных Штатов в такой войне». В декабре 1935 г. Буллит утверждал в Европе и на Дальнем Востоке «Дело явно идет к войне». У. Черчилль в 1936 г. неоднократно заявлял: «Германия, выражаясь словами самого герра Гитлера, вооружается «и днем и ночью»… Мы снова видим государство, где правит военная мысль; где торговля на экспорт используется не столько для получения прибыли, сколько для ввоза в страну необходимых военных материалов…» {903} .

Перевооружение Германии шло вполне открыто, подтверждал один из крупнейших магнатов Германии Ф. Тиссен: «Гитлер перевооружил Германию до невероятной степени и в неслыханные сроки, а Великие державы закрыли глаза на этот факт…» {904} . При этом, по мнению Тиссена, политики Запада были «лучше информированы, чем те кто жил в Германии… Тем не менее великие европейские страны продолжали поддерживать нормальные дипломатические отношения с нацистскими поджигателями и убийцами».

Показания Я. Шахта на Нюрнбергском процессе, на основании которых он был оправдан, лишний раз подтверждают существовавшую реальность: «Я должен сказать, — заявлял Я. Шахт, — что когда началось вооружение Германии, то другие страны не предприняли ничего против этого. Нарушение Версальского договора Германией было воспринято совершенно спокойно: ограничились лишь нотой протеста, но не сделали ни малейшего шага, чтобы снова поставить вопрос о разоружении. В Германию были посланы военные миссии, чтобы наблюдать за процессом вооружения, посещались военные заводы Германии. Делалось все, но только не для того, чтобы воспрепятствовать вооружению». Программа вооружений не являлась ни для кого секретом, а, следовательно, не являлось секретом и целевое назначение поставок стратегического сырья.

Многие крупнейшие американские фирмы совершенно сознательно участвовали в подготовке Германии к войне, одновременно загоняя ее в ресурсный тупик не оставляя Германии никакого выхода кроме войны. Наиболее показательным примером в данном случае может служить деятельность «Стандард ойл», которая в сотрудничестве с «I.G. Farben» помогла немцам создать технологию производства синтетического бензина. В декабре 1935 г. военный атташе американского посольства докладывал: «Через два года Германия с помощью миллионов долларов, предоставляемых «Стандард ойл компани оф Нью-Йорк», будет производить из бурого угля нефть и бензин в количестве, достаточном для ведения длительной войны». У. Додд так же сообщал Рузвельту, что «Стандарт ойл» помогает «немцам производить эрзац-бензин для военных целей…». Почему для войны? Потому что для мирных целей эрзац-бензин использовать неэффективно — он слишком дорог. По словам Я. Шахта производство эрзац-материалов обходится Германии «в четыре раза дороже, чем импортное сырье». К 1938 г. более половины всего бензина, потребляемого Германией, производилось путем химического синтеза.

К эрцаз-материалам военного назначения относился и разработанный «Стандард ойл» совместно с «I.G. Farben» синтетический каучук, а также «целлюлозная шерсть». По словам Ф. Тиссена, недостатком последней была также высокая цена и главное — «псевдошерсть не греет». Но уже зимой 1937 г. «невозможно было найти шерстяное белье для работающего населения»… даже «в армейском обмундировании велико процентное содержание искусственной шерсти». Геринг оправдывался тем, что производство эрзац-шерсти обходится дешевле, чем импорт натуральной. Для решения продовольственной проблемы в Германии велись опыты по получению пищевых жиров, заменяющих масло, из угля. Правда испытания жира, проведенные на обитателях тюрьмы Плетцензее близ Берлина, оказались неудачными. Все заключенные, поевшие хлеба с угольным маслом, тут же заболели болезнью, похожей на цингу.

Стальной магнат Ф. Тиссен приходил к выводу, что нацисты «намеренно жертвовали экономикой мирного времени в угоду военного производства» {913} . По мнению Ф. Тиссена, «все вышеупомянутые эксперименты с искусственными продуктами потеряют смысл, как только восстановится международная торговля» [98] . Но тогда переадаптация к гражданскому производству будет огромной проблемой, если не экономической катастрофой, для Германии, все средства которой потрачены на подготовку к войне. Германия не сможет своевременно модернизировать оборудование и не сможет «конкурировать с заграницей, особенно с Америкой» {914} .

Для решения проблемы с железной рудой было решено использовать Зальцгиттерское месторождение. Правда, эта «эрзац-руда», по мнению немецких металлургических магнатов, не подходила для производства, для ее использования необходимо было добавление еще большего количества шведской руды. Это и так отягощало положение Зальцгиттера, расположенного в самом центре Германии, где нет угля. В то же время в металлургической промышленности главное стоимость транспортировки. «Никогда подобная структура не будет работать должным образом… — утверждал крупнейший металлургический магнат Германии Ф. Тиссен. — Это верх бессмыслицы». Тем не менее Геринг, по совету одного американского инженера, приказал строить новые заводы. «На строительство этих заводов были потрачены колоссальные деньги. В США заказали самое лучшее оборудование…». Строительство заводов осуществляла американская фирма «Р. Брассерт». «В качестве оправдания строительства заводов в Зальцгиттере, — отмечал Ф. Тиссен, — приводится необходимость обеспечения Германии железом на время войны…». В 1935 г. вскоре после разрыва Гитлером военных статей Версальского договора и введения в Германии всеобщей воинской повинности компания «Этил газолин корпорейшн» передала Германии с разрешения американского правительства патент на производство тетраэтилсвинца — антидетонационной присадки в бензин. По мнению экспертов «ИГ Фарбениндустри», «без тетраэтилсвинца современная война немыслима. Мы же с начала войны были в состоянии производить тетраэтилсвинец исключительно потому, что незадолго до этого американцы построили для нас завод, подготовили его к эксплуатации и передали нам необходимый опыт».

Свою роль в подготовке Германии к войне сыграли, не только поставки сырья, вооружений и технологий, но и прямые иностранные инвестиции в военную промышленность Третьего рейха. Так, американской ИТТ (телефонной и телеграфной компании) в 1938 г. принадлежали 26% акций фирмы «Фокке-Вульф», членом совета директоров которой был В. Шелленберг, глава СД. Он был также одним из главных акционеров ИТТ, во главе, которой стоял полковник американской армии С. Бен. Кстати, после аншлюса Австрии ИТТ достался контракт на создание телефонной сети Австрии. 49% немецкой военно-химической кампании «Дуко АГ» принадлежала британскому «Виккерсу». Владели своими филиалами в Германии и «Бэбкок энд Уилкокс» (судовые паровые котлы), «Дэнлоп раббер». «Дженерал электрик» за годы власти Гитлера завладела полностью самым крупным электротехническим концерном Германии — «АЭГ», а также контролировала «Сименс» и «Осрам».

Автомобильные гиганты «Форд» и «Дженерал моторе» строили в Третьем рейхе свои заводы, по поводу, которых Я. Шахт на Нюрнбергском трибунале заявил американскому обвинителю Джильберту: «Если вы хотите предъявить обвинение промышленникам, которые помогли перевооружить Германию, то вы должны предъявить обвинение самим себе. Автозавод «Оппель», например, ничего не производил, кроме военной продукции. Владела же этим заводом ваша «Дженерал моторе»».

У. Додд сообщал Рузвельту: «В настоящее время более сотни американских корпораций имеют здесь дочерние компании или сотрудничества в виде совместной деятельности… Президент International Harvester Company сообщил мне, что их бизнес вырос здесь на 33% за год (я полагаю, производство вооружений). Даже наши люди связанные с авиацией, имеют негласные договоренности с Круппами. General Motors и Ford делают здесь колоссальный бизнес через свои дочерние компании и не вывозят никакой прибыли».

В отчете Сенатского комитета США (1974 г.), касавшегося деятельности концернов General Motors, Ford and Chrysler накануне и во время Второй мировой войны, говорилось: «Эти компании, полагаясь на свое и экономическое и политическое могущество, представляли собой, по сути, частные правительства, не подотчетные гражданам ни одной страны и обладающие огромным влиянием на вопросы войны и мира». «Автомобильная промышленность одна из наиболее критических для национальной безопасности». «На протяжении 1920–1930 гг. Большая Тройка автопроизводителей… стала главным фактором в подготовке и развитии войны. В Германии заводы Ford и GM стали неотъемлемой частью военных приготовлений фашистов. GM построили тысячи бомбардировщиков…». «Филиалы GM and Ford построили примерно 90% всех 3-тонных полугрузовых тягачей и более чем 70% всех средних и тяжелых грузовиков рейха. Эти грузовики, согласно данным американской разведки, стали «хребтом транспортной системы германской армии»» {924} .

Член американской комиссии по расследованию деятельности военных предприятий, которая в 1934 г. заинтересовалась причинами резкого возрастания объемов американо-германского сотрудничества в военной сфере, сенатор Кларк по этому поводу высказался так: «Если бы Германия проявила завтра активность в военном смысле, она оказалась бы более мощной благодаря патентам и техническому опыту, переданным ей американскими фирмами» {925} . Еще один сенатор — Килгор, но уже образца 1943 г., замечал: «Огромные суммы американских денег шли за границу на строительство заводов, которые теперь являются несчастьем для нашего существования и постоянной помехой для наших военных усилий».

Свой вклад в укрепление фашистского режима внесла и фирма IBM под руководством Т. Ватсона, который был даже награжден Гитлером за его помощь фашистскому режиму. В своем отчете 1944 г. H.J. Carter, приводивший данный факт, указывал на одну примечательную особенность, свидетельствующую о наступлении новой эпохи: «Но протяжении Второй мировой войны мы часто обнаруживаем столкновение противоположных интересов (с национальными. — В.Г.) международных корпораций более сильных и могущественных, чем отдельные государства» {927} .

Помимо прибыли, которая являлась основной движущей силой, в продвижении интересов международных корпораций, существовали и вполне идеологические мотивы. Так, например, в 1940 г. Г. Ховард один из руководителей General Motors опубликовал статью «Америка и Новый мировой порядок», в которой призывал дать полную поддержку фашистскому режиму, как лучшей альтернативе коммунизму. Президент компании General Motors Надсен называл Третий рейх «Чудом XX века».

Р. Эпперсон, основываясь на подобных фактах, приходил к выводу, что «…влиятельная часть американского бизнеса не только сознавала природу нацизма, но, во имя собственных целей помогала нацизму где только возможно (и выгодно), прекрасно понимая, что вероятным результатом будет война… Без капиталов, предоставленных Уолл-стрит, не существовало бы прежде всего I.G. Farben и почти наверняка Адольфа Гитлера и Второй мировой войны».

Американские инвестиции в Германию получат свое примечательное продолжение: 5 сентября 1939 г. во время германо-польской войны с предложением разбомбить германские военные заводы к английскому правительству обратился видный деятель консервативной партии Л. Эмери, бывший первый лорд Адмиралтейства, на это сэр Кингсли возмущённо заявил: «Что вы, это невозможно. Это же частная собственность. Вы ещё попросите меня бомбить Рур» {931} . Как вспоминал позднее Эмери: «Я онемел от изумления, когда он объявил мне, что не может быть и речи даже о том, чтобы бомбить военные заводы в Эссене, являющиеся частной собственностью, или линии коммуникаций, ибо это оттолкнуло бы от нас американскую обществе н ность» {932} .

Кингсли был недалек от истины, как отмечает Ч. Хайм: для того что бы избежать конфискации, американские предприятия объединились в холдинговые компании, чьи доходы должны были переводиться на американские счета в немецких банках и храниться там «до конца войны» {933} . Ч. Хайм откровенно негодует по этому поводу. Но американцы действовали в пределах юридических норм, частная собственность и прибыль священны, несмотря на войну. Этот пункт в правилах ведения войны был утвержден Гаагской мирной конференцией 1899 г., которая провозглашала: «Если в результате боевых действий одна из воюющих сторон занимает территорию противника, она при этом не получает права распоряжаться собственностью на этой территории…».

Тотально разрушая Германию, американцы и англичане бомбили в основном, города, а не заводы. Только за март 1945 года англо-американской авиацией на Германию было сброшено более 200 тысяч (!!) тонн бомбового груза. Десять Хиросим! И все это — почему-то — хребет военной экономике рейха не сломало {934} . А. Шпеер недоумевал: «Образно выражаясь, наша военная промышленность подобна прорезанной множеством рукавов и притоков дельте реки, и противник, к счастью, пока еще не начал подвергать бомбардировкам ее русло. Я имел в виду химические заводы, шахты, электростанции и многие другие предприятия разных отраслей промышленности. Мне становилось страшно при одной мысли о том, что враг начнет последовательно бомбить их. Несомненно, весной 1944 года Англия и США уже вполне могли нарушить бесперебойное снабжение военных заводов химическими веществами, топливом, электроэнергией и металлом и тем самым сделать бессмысленными все наши попытки защитить их от вражеской авиации» {935} .

Маршал Г. Жуков по этому поводу замечал: «Штаб Эйзенхауэра находился в громаднейших помещениях химического концерна «И. Г. Фарбениндустри», который уцелел во время ожесточенных бомбардировок Франкфурта, хотя сам город авиацией союзников был превращен в развалины. Следует отметить, что и в других районах Германии объекты химического концерна «И.Г. Фарбениндустри» оказались также нетронутыми, хотя цели для бомбардировок были отличные… Сохранились и многие другие военные заводы [101] » {936} .

Примечательно, что после окончания войны General Motors and Ford потребуют от правительства США возмещения убытков, нанесенных их европейским филиалам в результате бомбардировок союзников, и получат их {937} .

Пока же к 1935 г. Германия стала крупнейшим импортером сырья и военных материалов из США и Англии. Но для массированного импорта необходима была валюта: откуда могла ее взять Германия, сосредоточившаяся вместо экспорта на выпуске военной продукции? Нет более интимного вопроса, чем финансовый, тем более в подобных случаях.

На поверхности остались лишь отдельные следы. К ним можно, например, отнести заметку в газете Лондонской биржи «Stock Exchange Gazette», которая 3 мая 1935 г. утверждала: «Без Англии в качестве платежного учреждения и без возможности продлить сроки кредитов Германия не смогла бы осуществить свои планы. Мы так стремились продавать Германии, что никогда не допускали вмешательства в торговые дела вопросов о платежах. Снова и снова Германия отказывалась от своих обязательств, публичных и частных, но продолжала покупать шерсть, хлопок, никель каучук и нефть, пока ее потребности не были удовлетворены, а финансирование этих закупок проводилось прямо или косвенно через Лондон».

Величина платежных обязательств фашистской Германии, перед Англией и США очевидно так и останется тайной. Есть только косвенные оценки. Так, Ч. Хайм утверждает, что американские инвестиции в нацистскую Германию составили примерно 475 млн. долларов (~ 1,2 млрд. марок). По другим данным, только в мае 1933 г. Я. Шахт во время своего визита в США получил займов и инвестиций на общую сумму в 1 млрд. долл. Тот же Я. Шахт в июне 1933 г. во время международной экономической конференции в Лондоне после переговоров с директором английского банка, получает взаймы около 1 млрд. фунтов стерлингов (почти 2 млрд. долл.). У. Додд в 1937 г. записывал в своем дневнике: «Недавние сообщения, полученные мной, говорят о том, что американские банки рассматривают вопрос о предоставлении крупных займов и ссуд Италии и Германии. Их военные машины уже теперь столь велики, что угрожают миру во всем мире. Мне трудно поверить, но говорят, что Буллит поощряет эти планы».

Всего с 1933 по 1939 г. сумма иностранных инвестиции в промышленность фашистской Германии, по данным главы советской части Экономического директората Верховной власти союзных держав в Германии К. Коваля, составила 16,4 млрд. марок (для сравнения за время «золотых» 1924–1929 гг. — всего 10–15 млрд. марок). Без этих ресурсов и несомых с ними технологий Германия никогда не смогла бы создать и оснастить свою армию. Мало того, эти финансовые вливания являлись своеобразными допингом, поощрявшим выбранный фашистской Германией путь развития, на что, в частности, ссылался Я. Шахт на Нюрнбергском трибунале и на основании чего был оправдан.

Об общих масштабах расходов на гонку вооружений говорят следующие цифры — если государственные расходы Германии с 1933 по 1938 гг. выросли с 3 до 21 млрд. марок — в 7 раз, то расходы на военные цели увеличились за эти годы в 20 раз — с 720 млн. до 15,5 млрд. марок. Объем выпуска военной продукции в Германии почти в 5 раз превышал аналогичный показатель для Англии и почти в 8 раз — США. С 1934 по 1939 гг. общие бюджетные расходы Германии составили 101,5 млрд. марок, из них на вооружение пошло — 60 млрд., т.е. 59%. 

Расходы Германии на вооружение, млрд. марок (по Нольте) {944}

Расходы германского правительства на вооружение, в % от общей суммы бюджетных расходов Германии (по Фесту) {945}

До 1937 г. Гитлер обосновывал свои военные расходы стремлением к равенству в вооружениях, нарушенному Версальским миром. Гитлер шел по пути кайзера Вильгельма II, который так же обосновывал гонку вооружений стремлением к миру. Советник американского президента Э. Хауз в этой связи приводил слова своего патрона В. Вильсона: «Когда я заговорил о том, что кайзер создавал свою военную машину как средство сохранения мира, он заявил: «Что за глупая мысль построить пороховой погреб, рискуя, что кто-нибудь бросит туда искру» {946} . В 1915 г. Э. Хауз приходил к выводу, что: «Создание громадной военной машины неминуемо должно было привести к войне. Германия очутилась в руках группы милитаристов и финансистов, и ради их интересов стало возможным это ужасное положение». Жертвой милитаристов и финансистов оказалась не только Германия, уточнял британский историк Д. Макдоно: «В целом можно сказать, что (Первая мировая) война была вызвана гонкой вооружений, которая захватила не только Европу, но и Америку, ее развязывание провоцировала пресса, усиливая существующее недоверие между странами».

Милитаризация экономики неизбежно приводит ее к истощению, не оставляя обществу другого выбора кроме войны или революции. На эту объективную данность указывал, на примере Австрии, президент Франции Пуанкаре своей в книге «Происхождение мировой войны». В ней Пуанкаре приводил сообщение французского посла в Вене, посланное за полгода до начала Первой мировой: «Австро-Венгрия находится в тупике, из которого она не знает, как выбраться. Таким образом, ощущение, что народы двинутся к полям сражений, толкаемые непреоборимой силой, возрастает день ото дня… Мне кажется существенным отметить, что здесь пытаются приучить к мысли о всеобщей войне, как единственно возможному средству поправить финансы, которые пришли к полному расстройству после военных, правда бесплодных, напряжений, которые делались за последний год» [104]Речь идет о военных приготовлениях Австро-Венгрии вызванных чередой балканских войн 1912–1913 гг.
. {949} Другой пример приводил профессор Лондонского университета Джолл, который подсчитал, что в 1914 г.: «Стоимость вооружений и экономическое напряжение германского общества были так велики, что только война, при которой все правила ортодоксального финансирования останавливались, спасала германское государство от банкротства».

Аналогичная ситуация складывалась и накануне Второй мировой войны. «С самого начала военные усилия, предпринятые нацистским режимом, — утверждал крупнейший стальной магнат Германии Ф. Тиссен, — казались абсолютно несоразмерными с ресурсами страны. Даже на ранних стадиях я предчувствовал, что это неизбежно приведет к катастрофе» {950} .

Истощение ресурсов страны наглядно отражал рост дефицита государственного бюджета. В 1932/33 хозяйственном году доходы бюджета составили 6,4 млрд. марок, а расходы — 7,3 млрд. В 1938/39 хозяйственном году общий дефицит государственного бюджета возрос до 14,5 млрд. марок. Общий объем государственной задолженности с 1933 г. по 1940 г. вырос с 8,5 млрд. до 47,3 млрд. марок. Государственный долг — это не что иное, как один из элементов отсроченной инфляции. В условиях милитаризованной (расходной) экономики погашать этот долг нечем, и цунами инфляции рано или поздно неизбежно должно вырваться наружу. Правящие круги Германии вполне осознавали грозящую опасность, о чем свидетельствует заявление Ф. Тиссена, сделанное им в начале 1939 г.: «Самая главная проблема — инфляция. Когда-нибудь чудовищная инфляция, давно существующая в нацистской Германии, станет очевидной, и в результате возникнут колоссальные трудности».

Инфляция вырвалась из-под контроля 15 июня 1939 г., когда был принят закон о государственном банке снявший ограничения «плана Дауэса» и тем самым расчистивший дорогу инфляции. (Точно так же, как в августе 1914 г.) «Метод «бесшумного» кредитования, превращающий ничего не подозревающего вкладчика на 90% государственного кредитора, привел к быстрому росту инфляции и к полному разрушению всех основ этой системы финансирования» — вспоминал Шверин фон Крозиг, министр финансов Германии тех лет.

Гитлеровская Германия стояла на пороге банкротства, обрекающего ее население на голод, нищету и экономическое рабство. Немцы понимали это отчетливее других. Даже среднее поколение немцев еще помнило времена страданий, порожденных поражением в Первой мировой, последующей революцией и иностранным вторжением — к 1939 г. у Гитлера не оставалось альтернатив…

В этом итоге не было ничего случайного. Г. Препарата, подчеркивая эту закономерность, приводил пример монарха (из второй части «Фауста»), который с помощью дьявола (Мефистофеля) восстанавливает порядок в своей развалившейся империи. Действуя по указке Мефистофеля, он подчиняет себе массы, терроризируя их гигантским пожаром [106] , а умирающую экономику оживляет печатанием специальных денежных знаков, гарантированных имперским правом на землю. Последняя инфляционная вспышка находит свое неизбежное разрешение в великой войне с ближними соседями, ставшими в одночасье «врагами» {955} . В гитлеризме не было ничего случайного…

У. Черчилль забил тревогу еще в начале 1936 г.: «На первом месте стоит проблема ускоренного и широкомасштабного перевооружения Германии, которое не прекращается ни днем, ни ночью и последовательно превращает почти семьдесят миллионов представителей самого производительного народа в Европе в одну гигантскую голодную военную машину» {956} . Спустя полгода Черчилль в очередной раз предупреждал: «Огромные расходы на подготовку к войне достигают предела возможностей страны, невзирая на финансовые затруднения и нехватку продовольствия». В застольных беседах Гитлер позже подтверждал, что все состояние немецкого народа он вложил в оружие {958} .

Германии отступать было некуда, мало того, вложенные капиталы должны были окупиться, причем очень быстро, отмечал Г. Тереке: «Вложенный в вооружение труд не может найти себе никакого другого применения, кроме одного — войны. Что касается гигантских военных расходов, то страна может вернуть их только в том случае, если она станет победительницей… Прибавьте к этому, что в условиях быстрого прогресса техники оружие очень скоро устареет» {959} . У. Додд уже в 1938 г. приходил к выводу, что: «Логический исход усиленной гонки вооружений — новая война…». Историк Э. Нольте лишь констатировал закономерную данность: «Гитлер в 1939 г. был вынужден вести войну, и при том войну завоевательную, с целью захвата добычи» {961} .

Однако война несет не только циничные, сделанные на крови миллионов людей, бешеные прибыли капитала, но и огромный риск.

Версальский мир, венчавший Первую мировую, был тому ярким примером. Генерал Н. Головин, основываясь на опыте Версаля, приходил к выводу, что: «Современная война представляет собою такое великое бедствие для народов ее проигравших, что вполне понятно, что ни одно правительство не решится начать войну, на выигрыш которой у него нет шансов, сильно превосходящих шансы противника» {962} .

И здесь представители фашистской элиты вовсе не переоценивали свои возможности. Например, Я. Шахт в 1936 г. говорил У. Додду: «Мы вооружаемся в течение трех лет… и оплачиваем все расходы на это. Я (Додд) возразил: Но ведь война может привести к гибели цивилизации. Да, согласился он, всеобщая война может привести к коммунизму во всем мире и к полному экономическому краху».

Если правящие круги германской элиты так отчетливо представляли себе возможные последствия войны, то должна была существовать какая-то еще более грозная опасность, чем война, которая заставила Германию бросить на карту свое будущее и даже будущее всей цивилизации…

 

Безработица

Безработица страшнее войны.

Дж. Оруэлл {964}

Перед Гитлером, как и перед его предшественниками на посту канцлера Германии главным вопросом, после прихода к власти стал вопрос растущей, как снежный ком безработицы. Именно неудачи в борьбе с безработицей привели к краху предшествующие правительства Германии.

Первые шаги Гитлера в этой области были основаны на мобилизационном плане имперского комиссара по трудоустройству, назначенного по «чрезвычайному закону» Гинденбургом, Г. Тереке. Они мало чем отличались от тех, которые применял Ф. Рузвельт. Американский историк Дж. Гаратти, например, отмечал, что между нацистскими трудовыми лагерями и американские лагерями в рамках программы «Гражданского корпуса сохранения ресурсов» было не так уж много организационных и социальных различий — в обоих случаях цель состояла в том, чтобы убрать из городов горючий материал, который представляла собой молодежь, удержать ее за пределами переполненного рынка труда.

В 1933 г. в Германии существовало три типа «общественных работ»:

• «трудовая повинность» (Арбайтсдинст) — 200 тыс. чел. — изолированные молодежные лагеря (с 17 лет) общестроительные работы и военная подготовка;

• «земельных помощников» (Ляндхельфер) — 250 тыс. чел. — сельхозрабочие для помещиков;

• «для особых заданий» (Нотштандсарбайтер) — 300–400 тыс. чел. — строительство дорог.

Вербовка осуществлялась в добровольно-принудительном порядке, если безработный отказывался от предложенной работы, он автоматически лишался права на пособие по безработице. В случае же «доказанного нежелания работать лодыри должны ссылаться в концентрационные лагеря, чтобы они там приучились дисциплине». Бегство с «общественных работ» считалось государственным преступлением. Впрочем, как отмечал американский журналист У. Ширер: «Практика (трудовых лагерей), объединявшая детей всех классов и сословий, бедняков и богачей, рабочих и крестьян, предпринимателей и аристократов, которые стремились к общей цели, сама по себе была здоровой и полезной. Все, кто в те дни путешествовал по Германии, беседовал с молодежью, наблюдал, как она трудится и веселится в своих лагерях, не мог не заметить, что в стране существовало необычайно активное молодежное движение. Молодое поколение Третьего рейха росло сильным и здоровым, исполненным веры в будущее своей страны и в самих себя, в дружбу и товарищество, способным сокрушить все классовые, экономические и социальные барьеры»…

Кроме этого, 3,1 млн. безработных вообще не регистрировались на биржах труда, они выпадали из статистики и были лишены всяких пособий. Это были в основном члены семей, в которых один человек имел работу, семьи, владевшие приусадебным участком, домашняя прислуга, сельхозрабочие, а также 0,75–1 млн. мелких буржуа, которые стали безработными: мелкие фермеры, лавочники, кустари и др., являющиеся по официальной терминологии «независимыми лицами». Эта группа, по мнению Э. Генри, была обречена на голод и вымирание.

Еще 100–150 тыс. человек было заключено в концлагеря и тюрьмы.

Для изоляции оставшихся безработных предпринимались специальные меры. Так, со времен Брюнинга действовал план переселения безработных из городов в сельскохозяйственные районы. Вокруг крупных промышленных центров устраивались специальные поселки для безработных(по типу Нью-Йоркского Гарлема).

Таким образом, армия безработных, по словам Э. Генри, делилась на три категории: армия полурабов, примерно — 1 млн. чел.; голодающих — 3 млн.; получающих все более сокращающееся пособие — 4 млн. чел..

Несмотря на предпринятые жесткие меры, полгода спустя после прихода Гитлера к власти в июле 1933 г. министр иностранных дел Германии Нейрат все так же говорил «о безуспешных попытках германского правительства ослабить существующую в стране безработицу». К концу 1933 г., Гитлеру удалось снизить ее всего на 0,4 млн. чел.. Снижение в первую очередь произошло за счет сокращения продолжительности рабочего дня. А в 1934 г. на рынок вышли еще 850 тысяч новых (молодых) рабочих. В результате безработица не только не сократилась, а наоборот, выросла, а вместе с ней росло и недовольство. Пытавшихся протестовать против углубляющейся нищеты, разорений, роста экономического и политического бесправия, объявляли коммунистами и заключали в концлагеря. Но ничего не помогало, и скоро пришлось бы объявлять большевиками всех немцев…

«Если Гитлер сможет решить проблему, сводящую в судорогах всю нацию и даже само государство, и тем самым привлечет на свою сторону рабочий класс, тогда он станет, несмотря ни на что… непобедимой силой… — констатировал Э. Генри в 1934 г., — если он не сможет победить этой проблемы, вся его постройка рухнет при любых обстоятельствах, ничто не спасет его от гибели… Такое значение имеет для Гитлера только одна проблема — проблема безработицы» {975} .

И 4 апреля 1934 г. Гитлер приступил к программе перевооружения. Только она могла обеспечить полную занятость. Геринг еще в 1933 г. призывал — нужно финансировать прежде всего предприятия, производящие военную продукцию, поскольку «это поможет скорее ликвидировать безработицу» {976} . Военные заказы давали работу промышленности, стремительно растущие вооруженные силы поглощали потенциальных безработных. Я. Шахт в течение года составил план перевода 240 тысяч предприятий на военные рельсы. В 1936 г. будущий западногерманский социал-демократический министр экономики К. Шиллер опубликовал в виде книги свою диссертацию под названием «Проблема трудоустройства и порядок ее финансирования», в которой обосновывал данный вариант «трудоустройства».

С 1934 по 1937 гг. количество безработных сократилось с 6 млн. до 1 млн. Только на «Гусштальфабрик» число рабочих возросло с 35 тысяч до 112 тысяч. Фирма вложила 40 млн. рейхсмарок в новое оборудование. У. Додд, непосредственно наблюдавший за ходом событий, отмечал, что «сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений» {979} . Для сравнения вклада в ликвидацию безработицы государственных общественных работ и программы вооружений достаточно сказать, что бюджет первых составил 5,4 млрд. марок, а скрытых бюджетных расходов на вооружение — 21 млрд. рейхсмарок.

Ф. Рузвельт в этой связи в 1937 г. заявлял: «Проблема безработицы существует не только у нас, но и во всех других развитых странах. кое-где для борьбы с ней разворачивают гигантские программы производства вооружений. Однако мы, американцы, не хотим идти по этому пути». «Нежелание» американцев объяснялось только одним — у них еще были ресурсы, позволяющие им содержать огромную армию безработных, в Германии таких ресурсов не было. Ф. Рузвельт кардинально изменит свои взгляды уже на следующий год, когда в США безработица снова пойдет вверх, а ресурсы будут близки к исчерпанию.

«Сейчас альфа и омега политики Рузвельта, сообщал советский представитель из Вашингтона К. Уманский в конце 1938 г., — формирование военного, морского и авиационного строительства, на которое он возлагает преувеличенные надежды экономического оживления… Поддержка его программы форсирования вооружений обеспечена ему при любом составе Конгресса…». «Рузвельт мыслит программу вооружений как замену общественных работ», программу вооружений «надолго в виду ее непроизводительности выдержать нельзя и свертывание которой в определенный момент приведет к небывалой экономической катастрофе и крушению всего строя», — предупреждал в те же дни лидер конгресса производственных профсоюзов Дж. Льюис. США начали масштабную программу перевооружений с 1939 г.

Благодаря военным заказам, объемы промышленного производства выросли на рекордные 50%, ВВП — на 7,9%, а уровень безработицы снизился до 17,2%.

Безработица в США, Германии и Великобритании по отношению к среднему уровню за 1923–1927 гг. = 100%.

Германия, начавшая милитаризацию пятью годами ранее, к концу 1938 г. уже стояла на краю экономической катастрофы. Однако Гитлер, так же как и Вильгельм II накануне Первой мировой, не мог повернуть вспять. Они оба были поставлены перед неразрешимой проблемой, на которую еще за полтора десятилетия до мировой войны в 1900 г. указывал С. Булгаков: «Представим себе, что Германия захотела бы разоружиться; эта мера, благодетельная для всего общества», однако закрытие заводов «Круппа и других фабрикантов, изготовляющих вооружение… выбросило бы на улицу» огромное количество безработных. Единственным выходом могла быть только война, которая создавала рынок сбыта для поглощения выпущенной продукции — вооружений и избыточной рабочей силы одетой в солдатские шинели. К марту 1938 г. Гитлер командовал 4 миллионами обученных вооруженных солдат и офицеров.

Немецкий философ В. Шубарт, наблюдая развитие событий, в тот год писал: «Сейчас нет почти ни одного изобретения, которое не имело бы отношения к войне или не было испытано на пригодность в военных целях. Промышленность производит в основном средства уничтожения или средства защиты от грозящего уничтожения. Расходы на вооружение чудовищны. Молодежь все большую часть своего научно-образовательного времени жертвует на военную подготовку… Вооружаются, чтобы избавиться от безработицы. Нужно и дальше вооружаться, чтобы избавиться от безработицы. Благодаря этому экономика становится «здоровой». Однако не следует путать лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть, с розовощекостью здорового юноши. Прометеевская Европа стоит перед дилеммой: или вооружаться до зубов, что ведет к войне, или разоружаться, что ведет к массовому увольнению рабочих — и к большевизму. То есть у Европы есть выбор только между разными формами своего крушения. Она решилась на вооружение и войну; она пытается сохранить себе жизнь тем, что готовит почву для своего окончательного самоуничтожения. Правда, этим она отодвигает развязку, но тем страшнее это произойдет. Европа напоминает того должника, который, чтобы выйти из затруднений данного момента, берет у ростовщика деньги под такие проценты, которые разорят его уже окончательно и бесповоротно» {985} .

 

Ростовщик Европы

Жизнь и благосостояние любой страны зависят от экономической и финансовой политики Соединенных Штатов.

У. Черчилль, 1939 г. {986}

В 1933 г. Ф. Рузвельт назначает послом в Германию профессора Чикагского университета У. Додда. Деятельность последнего, как и всех американских послов, в послевоенной Европе и СССР, была направлена, прежде всего, на вышибание военных и послевоенных долгов поскольку, как отмечал У. Додд: «во всей Европе считают излишним вообще платить долги Соединенным Штатам». Летом 1933 г. Ф. Рузвельт следующим образом напутствовал своего нового посла в Германию: «…наши граждане вправе ожидать, что немцы оплатят свои долги, и, хотя этот вопрос не относится к компетенции правительства, я прошу вас сделать все возможное, чтобы предотвратить объявление моратория, так как это значительно задержит платежи». Свои инструкции перед отправкой дали послу и представители крупного бизнеса: «мне надлежит всеми мерами препятствовать полному прекращению платежей Германией, — констатировал У. Додд, — так как это нанесло бы ущерб интересам американских финансовых кругов». Отчитываясь о первой встрече с Гитлером Додд, сообщал: «что беседа… все время велась вокруг двух тем: нанесение оскорблений американцам и невыполнение обязательств перед американскими кредиторами».

Германия к тому времени в финансовом плане, была «выжата, как лимон» выплатой долгов и репараций. Она уже не имела собственных средств и жила только на заемные. Берлин отказался от выплаты репараций в 1932 г., когда дошел до края пропасти, за которой стоял Гитлер. Однако оставались долги по финансовой пирамиде построенной американскими банкирами Даурсом и Юнгом. Эта пирамида окончательно разорила Германию и стала одним из наиболее значимых шагов на пути к Великой депрессии. Зато банки участники плана Даурса-Юнга, по словам У. Додда, «выпустили в Нью-Йорке облигации и распродали их широкой публике… нажив на этом колоссальные суммы». Возврата именно этих долгов добивался новый американский посол. Вместе с американскими банкирами в плане Даурса-Юнга участвовали английские и французские банки, которые так же требовали от Германии возврата своих долгов.

С другой стороны, с началом Великой депрессии именно республиканское правительство США ввело протекционистские тарифы, фактически блокировавшие возможность для европейцев продавать свои товары в США, а, следовательно, и получать доллары для покрытия своих долгов перед Америкой. Ф. Рузвельт во время своей предвыборной кампании 1932 г. предупреждал о возможных последствиях политики республиканцев: «Опасность сейчас заключается в том, что они (Великобритания, Франция и Германия) могут выступить единым фронтом против нас. Я убежден, что все это происходит не из-за долгов, но из-за наших барьеров, преграждающих их торговлю, что сильно отягчает проблему… Республиканская платформа ни слова об этом не говорит; но их позиция абсурдна, требующая платежей и одновременно делающая эти платежи невозможными» {992} .

Германия, не имевшая золотых запасов, подобно французам и колониальной империи, подобно британцам, несшая к тому же основное бремя выплаты долга Европы перед США, в наибольшей мере пострадала от этих мер. Германия оказалась под прессом американских долгов, одновременно находясь в пуансоне американских таможенных пошлин. Капля за каплей кредиторы выжимали из Германии остатки ее ресурсов, а последняя не имела ни единой возможности вырваться из-под все более сжимавшего ее пресса, формирующего из нее то, что в конечном итоге должно было получиться. Германия не пыталась сопротивляться. Настроения немцев отражали опасения министра иностранных дел Нейрата утверждавшего, что даже объявление временного моратория по выплате долгов может привести к международному бойкоту Германии и тогда рынки для нее закрылись бы окончательно.

Лишь в 1933 г. Германия в ответ на введение протекционистских пошлин в США вводит финансовую дискриминацию американских кредиторов. Министр иностранных дел Германии Нейрат заявлял в октябре того года: «Наш экспортный рынок все время сокращается, и мы вынуждены заключать торговые сделки с любой страной, которая соглашается покупать наши товары. Именно поэтому мы полностью выплачиваем швейцарским кредиторам проценты по их облигациям, а американцам — лишь половину, — даже американский посол был вынужден заметить в этой связи. Я вынужден был признать всю сложность этой дилеммы, так как сокращение экспорта постоянно растущих товарных излишков должно привести к банкротству, что гораздо хуже, чем частичная выплата по обязательствам» {994} .

Финансовая дискриминация американских кредиторов привела к падению стоимости германских облигаций на нью-йоркском рынке в 1933 г. до одной трети и даже одной четверти их номинальной стоимости, в результате чего немцы скупали свои облигации за бесценок. Додд заявил протест по этому поводу. Однако тут же он сам отмечал, что немцы в данном случае лишь следовали примеру его соотечественников: «Германские финансисты не отстают в этом отношении от своих нью-йоркских коллег, изрядно нажившихся за счет американских держателей немецких облигаций».

Во время своей президентской компании в конце 1932 г. Ф. Рузвельт призывал, что «Европе нужно дать возможность платить путем специальных взаимно выгодных таможенных соглашений». В 1933 г. президент указывал: необходимо договориться с немцами, «это будет способствовать росту германского экспорта и тем самым поможет немцам выполнить свои долговые обязательства». При этом американский президент заявлял, «что пойдет на соглашение, если должники предоставят США экономические выгоды в области торговли». Но немцы не знали куда девать собственные товары. В конечном итоге разговоры о взаимовыгодных тарифах остались лишь благими пожеланиями. Зашли в тупик и переговоры о снижении долговой нагрузки Германии: на Американской трансфертной конференции американские кредиторы согласились лишь на то, что «Германия должна уплатить половину причитающихся с нее процентов». Но французы выступили даже против этого. По словам Нейрата «Они непременно желают получить свои 6%, а у нас нет ни золота, ни валюты».

Теперь американский посол ходил с протестами против нарушения Германией своих долговых обязательств в министерство иностранных дел Германии почти как на работу. В очередной свой приход в июне 1934 г. У. Додд давил на Нейрата: «Германия не должна нарушать свои обязательства, если она не хочет вооружить против себя общественное мнение в Соединенных Штатах. Он спросил меня: Что же нам делать? Германия ничего не экспортирует в США и пока довольствуется лишь обещаниями получить возможность экспорта в Данию и другие страны». В ответ американский посол заявлял «У меня имелись доказательства серьезных нарушений договора: немцы ввезли большие партии свиного сала из Венгрии, тогда как поставки американских мясных промышленников в Германию резко сократились…». Но что делать, если венгерский шпик обходился немцам вдвое дешевле, чем американский.

Сама Германия была на грани экономического коллапса. Э. Генри отмечал в 1934 г.: «Оказалось, что экспортный кризис быстрее, чем новый фашистский империализм; что экспортная квота остается все еще более конкретной реальностью, чем розенберговский континентальный план». Газета химического концерна ИГ Фаберниндастри «Frankfurter! Zeitung» в те дни писала: «Уже достаточно часто отмечалось, что промышленность не может в данный момент ограничится внутренним рынком». Германия должна была найти новые рынки для экспорта своей избыточной промышленной продукции, в противном случае через некоторое время Германия могла бы экспортировать только социалистическую революцию. Но рынки были закрыты. И Гитлер начал программу перевооружения, которая вела к «автократии» и росту расходов на вооружение, в том числе и за счет закупок его за рубежом. Этот шаг окончательно обрушил внешнеторговый баланс Германии. Впервые с времен Первой мировой он стал отрицательным. 

Сальдо внешнеторгового баланса и экспорт из Германии, млрд. марок [109]

Германия откровенно проигрывала схватку за мировой рынок. Так, крупнейший концерн Германии Фарберниндастри дал чистую прибыль в 1933 г. — 49 млн. марок, по сравнению с 89 млн. в 1930 г., в 1934 г. сообщал об очередном резком падении продаж, между тем американский Дюпон увеличил свои прибыли за первую половину 1934 г. на 64%, а британский химический трест показал рекордную за всю свою историю прибыль. «Это была серьезная опасность, — писал Э. Генри, — опасность, грозившая нескольким миллиардам вложенного и участвующего в производстве капитала. Это могло означать, что для германского химического треста наступают времена подобные тем, которые испытал тиссеновский рурский трест в 1932–1933 гг., когда он оказался на грани полного краха и только Гитлер спас его в последнюю минуту. Теперь искали выхода И.Г. Фарбениндустри и вся обрабатывающая промышленность…».

Руководство Фарбениндустри потребовало отказа от «автаркии», признания международных обязательств и «мобилизации всех сил и ресурсов государства для одной цели — экспорта». Но отказ от автократии автоматически вел к новому всплеску безработицы и, следовательно, взрыву социальной напряженности, а признание международных обязательств, т.е. долгов перед кредиторами столь же неизбежно превращало Германию в банкрота.

У. Додд уже в 1934 г. не сомневался в факте последнего. Так, в ответ на тревогу А. Берара, личного секретаря французского посла, что: «В Париже все очень обеспокоены угрозой войны… — американский посол заявлял: «По-моему, Германия сейчас, после такого банкротства, не в состоянии развязать войну». Вскоре правительство Германии действительно объявило, что если ситуация не изменится, то оно с 1 июля отказывается от уплаты всех долгов. Госсекретарь Хэлл протестовал однако при этом заявлял, «что в течение еще некоторого времени никакие торговые переговоры не могут быть начаты». Германии ничего не оставалось, как реализовать свою угрозу.

Хэлл снова протестовал против введенного Германией моратория и несоблюдения ею договоров. При этом, по словам У. Додда, «Хэлл дал мне понять, что он сознает сложность положения и, видимо, признает ошибки, совершенные Соединенными Штатами в прошлом, — теперь немцы позаимствовали у нас тарифные барьеры и мнимую изоляцию. Поэтому он не заявляет официального протеста». Комментируя слова госсекретаря, У. Додд писал: «Что нового могу я сказать, кроме того, что уже повторял десятки раз? Германия находится в ужасном положении, и, признавая порой, что война — негодное средство, немцы тем не менее все время говорят о ней…».

«Общая коммерческая дилемма не вызвала у нас разногласий (с немцами), — записывал У. Додд в своем дневнике, — Нельзя возводить высокие, непроницаемые барьеры и после этого ожидать уплаты международных долгов». В США отлично понимали положение Германии, но при этом продолжали вести переговоры с позиции силы. Так, когда Я. Шахт потребовал «большей свободы международной торговли, — тогда германские долги будут погашены», американский посол, сочувственно отнесясь к этим словам, заявил, что нападки Я. Шахта «на Англию и Америку показались… (ему) далеко не разумными, если учесть беспомощность Германии по сравнению с этими странами» {1010} .

В июле 1934 г. Хэлл снова неоднократно требовал от Додда «заявить протест германскому правительству в связи с тем, что Германия производит платежи английским кредиторам… и в то же время объявила, что не намерена платить американским». Додд отвечал: «Я уже трижды заявлял протест против такой дискриминации и всякий раз безрезультатно, ибо германский экспорт в Соединенные Штаты составляет лишь одну четверть американского экспорта в Германию. Долги не погашены и проценты по ним причитаются, но баланс Германии совершенно несоразмерен платежам по облигациям». Нейрат, по словам Додда, «прекрасно понимает, что Германия поступила несправедливо, обещав англичанам произвести платежи и отказываясь платить американцам; оба мы понимали, что Германия не сможет погасить даже английский долг… Нейрат попросил меня передать в Вашингтон извинения и обязательство уплатить Соединенным Штатам, если найдется хоть малейшая возможность, что, однако, мало вероятно. Положение Рейхсбанка с каждой неделей становится все более тяжелым».

Додд в своем дневнике в ответ, на требования американского правительства снова и снова повторял: «Я отлично знаю, что, пока положение не изменится, Германия не сможет никому уплатить по своим обязательствам…» {1012} , «уплата процентов американским кредиторам целиком зависит от возрождения германо-американской торговли, к чему оба народа еще не подготовлены». Германии находящейся в экономической блокаде и прессом долгов становилось все тяжелее. Американский атташе по сельскому хозяйству, «изучающий продовольственное положение в Германии» сообщал своему послу: «Я не удивлюсь, если в ближайшие дни германское правительство насильно захватит принадлежащие Свифту запасы свиного сала, которые хранятся в Гамбурге и его окрестностях. В Германии нет жиров и получить их неоткуда. Компания Свифта отказалась принять марки в уплату за сало». В итоге в октябре 1934 г. У. Додд констатировал «в германском государстве царит хаос» {1015} .

В те дни Я. Шахт восклицал: «Весь мир просто обезумел. Система глухих торговых барьеров — это же настоящее самоубийство; нас, немцев, ждет катастрофа, и уровень жизни повсюду неизбежно должен упасть. Все сошли с ума, и я сам в том числе. Лет пять назад я ни за что бы не поверил, что способен дойти до такого состояния. Но я ничего не могу поделать. Мы постоянно ограничиваем ввоз сырья, и через некоторое время произойдет крах, если мы не сможем экспортировать товары, а экспорт неуклонно сокращается. У нас нет денег, чтобы уплатить свои долги, и скоро мы повсюду лишимся кредита. Англии и Франции все время предлагают сократить экспорт в нашу страну. Швейцария, Голландия и Швеция следуют их примеру, а Соединенные Штаты настолько враждебны по отношению к нам, что мы никогда не сможем заключить с ними нужное нам торговое соглашение… Фрау Шахт… была настроена так же безнадежно… (она) говорила о нехватке продуктов и о принудительных обложениях, которые невозможно долго выдержать…».

Что могла Германия противопоставить экономической агрессии самой мощной страны мира. Германия использовала все способы Так, Я. Шахт надеялся уплатой процентов задобрить американцев и улучшить условия торгового договора с США, «но улучшение не наступило». Тогда Германия предложила установить мораторий на выплату долга. Сам У. Додд в то время, после очередного требования Хэлла надавить на немцев, признавал: «Не вижу иного выхода, кроме честного, открытого моратория». Однако против моратория выступили Англия и Франция. Тогда Германия стала добиваться взаимного снижения таможенных тарифов, тем более что сам госсекретарь Хэлл называл протекционизм проклятьем своей страны. Но на этот раз протестовали США под предлогами: преследования в Германии евреев и католиков; субсидирования Германией экспорта; нелюбовью к двусторонним соглашениям; требованием всеобщего мирового снижения таможенных барьеров и т.п.. И лишь однажды Додд проговорился и назвал истинную причину: «Мы не можем сразу отказаться от прежней политики, когда стольким тысячам (американских) рабочих наверняка грозит безработица…» {1022} . Бремя американской безработицы в данном случае перекладывали на Германию и на весь остальной мир. Последнему не оставалось ничего иного, как возводить встречные еще более высокие таможенные барьеры, и создавать систему, которую, по словам У. Додда, «нельзя будет изменить иначе, как ценой еще более серьезных жертв и осложнений».

У. Додд подспудно искал ответ на то, кто виноват в сложившейся ситуации и находил ответ в том, «что американские банкиры вынудили сотни тысяч своих вкладчиков приобрести на два миллиарда германских облигаций и предоставили Германии такие огромные краткосрочные ссуды в период с 1924 по 1930 год…» рискнув «сбережениями своих сограждан ради собственных прибылей». Но это было только началом поиска У. Доддом истинных причин кризисного состояния Германии. Свое мнение о причинах радикализации обстановки в Европе и мире, американский посол передал в записи своего разговора с «У. Хэссеном, представителем нефтяной компании Синклера… Хэссен продает нефтяные продукты во все страны Европы; на мой взгляд, это очень ловкий и умный делец.

Он сказал: — Я убежденный республиканец. Национализм, как таковой чужд нашему народу. Но мы должны стать националистами. Нужно запретить всякий импорт, кроме резины, кофе и еще одного или двух необходимых товаров, и продавать все, что только можно, за границу, а своих людей вооружать и обучать военному делу. Я заметил на это: — Значит, по-вашему, выходит, что весь мир должен вооружиться до зубов, а потом либо уничтожить все оружие, потому что оно устарело, либо начать кровавую войну, чтобы как-то использовать это оружие? Он помолчал немного, но потом снова заговорил: Да, это борьба за существование, в которой выживают наиболее приспособленные. Нет, — возразил я. — Это уничтожение цивилизованных народов, в процессе которого выживают наименее приспособленные… он остался при своем мнении, доказывал, что Соединенные Штаты должны вооружить всю Европу, и резко протестовал против снижения таможенных тарифов. Я знаю, что подобной точки зрения придерживаются многие видные промышленники во всех странах: Дюпоны — в Соединенных Штатах, Круппы и Тиссены — в Германии, члены концерна «Армстронг-Виккерс» — в Англии и фирма «Шнейдер-Крезо» — во Франции. Так говорит и Муссолини, которого Хэссен считает великим государственным деятелем».

То, что это было не единичное мнение частного лица У. Додда убедила его поездка в США в июле 1936 г.: «Редакторы газет — крупные предприниматели, считающие высокие тарифы благодатью, по-прежнему придерживаются мнения, что на внешних рынках они могут продавать много, а покупать мало, каждая мало-мальски крупная газета откровенно враждебна Рузвельту и не позволит говорить о нем что-либо хорошее… всего несколько (газет) во всей стране, опубликовали мои предостережения о грозящей опасности». Мало того госсекретарь Хэлл заявил, что даже президент не может открыто высказать то, «что мы с вами считаем правдой о нелепостях тарифной политики. Народ настроен теперь протекционистски».

В ноябре того же года У. Додд приводил слова богатого американского немца: «Я потерял свой внешний рынок, но я очень занят поставками для немецкой армии. Когда вооружение будет завершено, мне придется закрыть завод и уволить рабочих. Я заметил: — Это должно быть очень неприятно. — Да, — ответил он, — но наша система не дает иных возможностей. Он не стал продолжать разговора на эту тему, но я убежден, что в действительности он не осуждает экономический национализм, целью которого является война» {1028} .

Германия тем временем с все нарастающей скоростью катилась в пропасть. В феврале 1935 г. Нейрат «откровенно говорил о тяжелом экономическом и политическом положении Германии, заметив, что страна долго не выдержит, если не оживится международная торговля» {1029} . Спустя месяц У. Додд сообщал госсекретарю «факты, свидетельствующие об угрозе войны; нацистское правительство ведет себя агрессивно. Ответственное или, вернее, безответственное трио в составе Гитлера, Геринга и Геббельса… способно на любое безрассудство… Стоящая перед ними экономическая дилемма может ускорить войну как возможный выход из трудного положения» {1030} .

Осенью 1934 г. Я. Шахт еще надеялся на благоприятный исход: «Мы вынуждены вооружаться… партия Гитлера полна решимости начать войну, народ тоже готов к войне и хочет ее… Но мы намерены выждать лет десять. А тогда, быть может, нам удастся и совсем избежать войны». Однако к весне 1935 г. Германия уже перешла предел упругого сопротивления. Единственный возможный пример «выхода из трудного положения» давала Италия. В мае 1935 г., накануне агрессии Муссолини в Эфиопию, Нейрат отмечал: Италия «находится в очень опасном положении, она вооружена до зубов, по уши в долгах и не имеет рынков — положение совершенно аналогичное тому, в котором Германия сама окажется к 1937 году… Муссолини не может распустить свой миллион солдат, не вызвав в стране чудовищной безработицы; он не может продолжать вооружаться, не придя к банкротству… Он так все это обрисовал, что я не могу отделаться от мысли, что и Германия даже сейчас находится в подобном же положении, хотя долги ее не так угрожающи, как у Италии, а непосредственной угрозы войны пока нет» {1032} .

Финансово-экономическое положение Италии в то время описывал Э. Генри: «Итальянский капитализм просто-напросто в финансовом отношении не может дольше выдержать недостаток основного сырья и необходимость покупать его за границей: это грозит ему несостоятельностью. Еще в 1921 г. Италия ввозила в два раза больше, чем она вывозила: на 17 млрд. лир импорта приходилось 8,3 млрд. лир экспорта… За последние 15 лет (с 1920 по 1934 г.) Италия уплатила за свой импорт на 86 миллиардов лир больше, чем выручила за экспорт. Это катастрофическая цифра для страны с 42-миллионным населением, страны, все еще остающейся в значительной степени аграрной…» {1033} .

«На помощь банкам со своими бесчисленными миллиардами приходит государство. Задолженность Италии вырастает с 88 млрд. лир в 1930 г. до 104 млрд. лир в 1934 г., одна сумма процентов достигает 5 млрд. лир, в то время как бюджетный дефицит составляет 3–4 млрд. лир; золотой запас падает с 11 млрд. лир в 1928 г. до 6 млрд. в 1934 г., покрытие банкнот снижается до 46%, и итальянская валюта подвергается постоянной опасности. Все эти цифры отражают положение до абиссинской кампании (потребовавшей около 200 млн. фунтов стерлингов добавочных военных расходов 1935–1936 гг.). За пять лет — с 1929 по 1933 г. — в Италии произошло 100 тыс. банкротств. Фашизм отчаянно пытается переложить это бремя, насколько это возможно, на плечи трудящихся; налоги достигают «крайних пределов» (заявление самого Муссолини), государство и корпорации систематически уменьшают заработную плату (на 45–50% с 1927 г.), мелкие крестьяне и фермеры-арендаторы обречены на разорение» {1034} .

Спустя месяц после разговора с Нейратом, в июне 1935 г. У. Додд докладывал в Вашингтон: «Население Германии проходит усиленную военную подготовку, государственный долг страны непрерывно растет, как и государственный долг Италии; Польский коридор и Австрия в любое время могут подвергнуться агрессии» {1035} . В те же дни американский посол записывал: «В Германии, да и, пожалуй, во всей Европе вряд ли найдется такой умный человек, как этот «экономический диктатор» [Шахт)… Его жена говорит, что их положение напоминает положение пассажиров поезда, который «мчится на полной скорости к тупику»» {1036} . Геринг уже требовал «сократить потребление масла и мяса, чтобы увеличить производство пушек», «немцы должны затянуть пояса, чтобы сэкономить средства на вооружение…».

В октябре 1936 г. Додд приходил к выводу, что «результатом безудержной гонки вооружений в условиях громадной задолженности и значительной безработицы в течение года или двух может быть только война» {1038} . За несколько дней до этого У. Додд отмечал: «Распутаться с государственными долгами Германии не под силу даже такому ловкому финансисту, каким является Шахт. Официально государственный долг составляет 18 миллиардов марок, но существует еще и тайный долг, равный 25 миллиардам марок». В те дни Додд был поражен изменившимся настроением Я. Шахта, «который до сего времени всегда был крайне любезен и искренен. Я никогда не слышал из его уст такой неистовой критики в адрес Соединенных Штатов». Изменение отношения Я. Шахта настолько потрясло У. Додда, что спустя несколько фраз, он снова повторил: «высказывания Шахта были проникнуты враждебностью, чего раньше он никогда не проявлял».

Реакция Я. Шахта очевидно была связана с провалом его попыток договориться с кредиторами. Его влияние на принятие ключевых решений в Третьем Рейхе стремительно падало. Так, когда в феврале 1937 г., когда он заявил, что долг в 11 млрд. марок должен быть уплачен, «его слова были исключены из текста для печати». Когда же в мае У. Додд осведомился у Я. Шахта имеются ли у нового посла полномочия вести переговоры по заключению торгового договора с США, главный германский банкир не смог ничего сказать в ответ. Шахт еще пытался сопротивляться и на всемирной экономической выставке в Париже в 1937 г. призвал «к созданию схемы международной экономической безопасности, как лучшей основы для обеспечения всеобщего мира», но зов остался без ответа. У. Додд в те дни отмечал: «Бедняга Шахт — самый способный финансист в Европе, но он выглядит таким беспомощным…».

В апреле 1937 г. в ответ на обострение ситуации в Европе Ф. Рузвельт выступил с мирными инициативами предложив заключить пакт о ненападении между всеми странами, однако в реальных условиях всеобщей торговой войны, слова президента в очередной раз звучали не более чем благими пожеланиями… Эту данность констатировал и У. Додд: «Пока между великими мировыми державами не будут заключены экономические соглашения, ни о какой конференции (пакте) не может быть и речи» {1046} .

К этому времени долг Германии достиг почти 50 млрд. марок, включая «3 миллиарда марок американским банкам и держателям облигаций. Шахт сказал также, что с 1933 г. количество денежных знаков в обращении увеличилось на 50%». В июне 1937 г. У. Додд приходил к выводу, что Гитлер хотел бы захватить Австрию, «немецкие диктаторы мечтают совершить аннексию без войны, поскольку они банкроты и испытывают большую нехватку продовольствия. В связи с засухой, длящейся уже три недели, урожай хлеба на половине территории Германии сократится, очевидно, процентов на тридцать» {1048} .

В октябре 1937 г. Гитлер заявлял: «Для решения германского вопроса (для Германии побудительным фактором будет являться экономическая нужда) может быть только один путь — путь насилия» {1049} . Решение о начале войны было принято 5 ноября 1937 г. на встрече Гитлера с начальниками родов войск. В декабре того же года Нейрат заявил, что «Германия не изменит своей политики», которая сводится к установлению исключительно высоких импортных пошлин.

По мнению У. Ширера «4 февраля 1938 г. является поворотным пунктом в истории третьего рейха, заметной вехой на пути к войне…». К этому времени в отставку уже подали министр экономики Я. Шахт, министр иностранных дел Нейрат. Уволен военный министр и главнокомандующий вооруженными силами фельдмаршал Бломберг, покончил собой главнокомандующий сухопутными войсками генерал Фрич. Позже подал в отставку начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Л. Бек, сбежал за границу Ф. Тиссен, удалился послом в Турцию вице-канцлер Ф. Папен и т.д. — они своими «благими пожеланиями» сделали свое дело и на данном этапе стали уже помехой на пути к войне.

На самом деле от Гитлера уже ничего не зависело. Абсолютно не имело значения, хотел Гитлер войны или нет, она была неизбежна. К этому времени Германия, по словам У. Ширера, стала банкротом. Гитлер не мог остановить производство вооружений или сократить армию, поскольку этот шаг немедленно выбросил бы на улицы миллионы безработных, что грозило уже не социальными волнениями, а кровавым хаосом. С другой стороны, у Гитлера уже не оставалось возможностей для финансирования военной промышленности и содержания армии. Я. Шахт выжал все ресурсы экономики и финансов Германии до конца. (По словам Ф. Тиссена, Шахт отобрал «у немецкого народа последние сбережения»). 13 декабря 1938 г. Й. Геббельс записывал в дневник: «финансовое положение рейха… катастрофическое. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет…». В апреле 1939 г. Рузвельт заявит, что «для немцев отсрочка большой войны немыслима экономически» {1056} .

У Германии не оставалось других путей за исключением того, по которому двумя годами ранее шла Италия. У Гитлера не было альтернатив либо война, либо революция, неизбежная интервенция Англии, Франции и Польши, и в итоге возвращение Германии к добисмарковской истории. Гитлер повторял путь, по которому четверть века назад шел и Вильгельм II, заявлявший в марте 1913 г.: «Я защищаю купца. Его враг — мой враг». Веком раньше, по словам английского историка Дж. Сили, по тому же пути шла Англия: «закон который управлял историей Англии семнадцатого и восемнадцатого столетия, — закон тесной взаимосвязи между войной и торговлей. Ибо в продолжении этого периода торговля естественно ведет к войне, и война покровительствует торговле» {1058} . Эта мысль перекликалась с выводами Адама Смита: «Торговля, которая должна бы естественно служить связью дружбы и союза… сделалась самым обильным источником раздора и вражды» {1059} .

Блокирование международной торговли непроходимыми таможенными барьерами в совокупности с ростовщическими разоряющими страну долгами было ни чем иным, как тотальной экономической агрессией на полное уничтожение, делавшей Вторую мировую войну объективной и неизбежной. Не случайно в своей речи в годовщину «взятия власти» 30 января 1939 г. Гитлер настойчиво подчеркивал фразу «Экспорт или смерть» {1060} .

 

Принцип борьбы

Герберт Спенсер, последователь Чарльза Дарвина, ввел в обиход выражение «выживание наиболее приспособленных», отражавшее философию конкуренции, которая стала преобладающей установкой американцев того времени…

А. Гринспен, глава ФРС США {1061}

Ни один шельмец никогда не одерживал победу в войне, умирая за свое отечество. Он одерживал победу, заставляя другого беднягу умереть за свое отечество.

Дж. Паттон, американский генерал {1062}

В своей знаменитой речи б марта 1946 г. в Фултоне У. Черчилль заявит: «Никогда еще в истории не было войны, которую было бы легче предотвратить своевременными действиями, чем та, которая только что разорила огромные области земного шара. Ее, я убежден можно было предотвратить без единого выстрела…». Почему же тогда эта война не была предотвращена?

Для европейцев очередная мировая война представляла смертельную угрозу. Она, как и 20 лет назад бросала их в бездну горя и страданий, причем реальной выгоды без риска быть уничтоженным не было видно ни для кого из них. В Советской России полным ходом шла индустриализация, война грозила не только похоронить все ее достижения, но и обернуться полным разорением и окончательным уничтожением страны. Большевики, может быть, и были мечтателями о светлом будущем, но не сумасшедшими. Несмотря на всю браваду Гитлера, мировая война и для него была скорее жестом отчаяния, чем до конца осознанным планом.

Единственной страной, для которой война в Европе была относительно безопасным делом, являлись Соединенные Штаты. Мало того новая война сулила Америке невиданные выгоды, многократно превосходившие все то, что она получила от Первой мировой. На этот раз война хоронила европейские колониальные империи, открывая неограниченные пути для торгово-экономической экспансии; война подрывала планы создания могущественного конкурента — Пан-Европы; война делала доллар единственной мировой валютой; война обрушивала золотой дождь на американский берег в один момент решая вопросы безработицы, экономический кризис мгновенно превращался в бурный экономический рост; и наконец, идеологические враги — большевики исчезали со сцены мировой истории. Вторая мировая война обещала принести Соединенным Штатам, почти даром, такие невероятные и баснословные дивиденды, которых невозможно было получить никаким другим путем. Могли ли в таком случае Соединенные Штаты безучастно наблюдать за событиями, происходившими по другую сторону океана?

Подобные попытки связать причины возникновения Второй мировой войны с деятельностью будущих победителей встречают вполне закономерное яростное сопротивление. Начиная, например, с заявления Ф. Папена, что за Вторую мировую войну: «вне всякого сомнения, ответственен (только) Гитлер», или Ф. Тиссена: «Ответственность за развязывание войны несут нацистские лидеры… и только они», или главного обвинителя от Великобритании X. Шоукросса на Нюрнбергском трибунале: «Доверчивые люди введенные в заблуждение фанатичными и бесчестными пропагандистами, приходят к убеждению, что это не они, а как раз их противники виноваты в действиях, которые они сами бы осудили». И, кончая таким авторитетом, как И. Фест: «Ответ на вопрос, кто несет ответственность за развязывание Второй мировой войны, совершенно очевиден. Тем не менее, порой предпринимаются попытки при помощи надуманных схем представить его, как дискуссионную проблему. В этих случаях объективность суждений историка приносится в жертву апологетике или же склонности испытать остроту ума в обосновании невозможного».

Что касается Соединенных Штатов, действительно, в широком доступе нет сколько-нибудь существенных фактов свидетельствующих о том, что их правящие круги открыто или целенаправленно способствовали бы развязыванию Второй мировой войны. Причина этого может быть кроется и в том, что «американские архивы закрыты, причем, закрыты, несмотря на то, что с начала войны прошло полвека».

Однако дело в данном случае не в конкретных фактах, на которых базируется «объективное суждение историка», видимые факты часто противоречат истине. Так, инквизиторы, утверждая божественную сущность мироздания, веками твердили, что солнце вращается вокруг земли, сжигая несогласных на кострах «между тем истина, добытая пытливым умом человека, противоречит этой правде». Истина опасна и далеко не всегда соответствует интересам тех, кто судит или «пишет» историю и тогда что бы ее скрыть прибегают к помощи инквизиторов — «бесчестных пропагандистов».

Истина истории скрывается в естественных законах развития общества, а не в суждениях историков. Нас, в данном случае, интересует тот из них, который сформулировал один из героев О. Генри: «Спрос создать нельзя, можно создать лишь условия для спроса». Америка не создавала спроса на войну в Европе, она создала условия для его возникновения: хищнические условия Версальского мира, разжигание европейского национализма и звериного антисоветизма, обескровливание Европы долгами, обрушение мировой экономики в Великую депрессию, развязывание Мировой Торговой войны, вооружение и финансирование гитлеровской Германии… «самоопределение наций», «Холодная война», «долги», «финансовые пузыри», «Великая депрессия», «протекционизм»… — все это шаги по созданию условий для возникновения спроса на войну.

Здесь вряд ли стоит искать злой умысел в целенаправленной подготовке новой войны. Страны и народы шли к войне неосознанно, подчиняясь действию свободных от каких либо ограничений, естественных рыночных сил двигавших развитием общества. Они в равной мере двигали как Соединенными Штатами, так и старыми европейскими империями. Созданные их совместными усилиями «условия» обрушили на Европу такой обвальный «спрос», что под его давлением «предложение» войны просто не могло не возникнуть. Соединенные Штаты стояли во главе этого процесса, поскольку Америка уже превратилась в абсолютного мирового финансового и экономического лидера, оказывающего самое прямое и непосредственное влияние на экономическое и политическое состояние всех стран мира. И элита Соединенных Штатов вполне осознавала свою новую роль. Это понимание звучит уже в словах, сказанных во время Версальской конференции президентом В. Вильсоном: «Нам предстоит серьезно финансировать мир, а дающий деньги должен понимать мир и руководить им».

Но это только часть истины, вторая — субъективная лежит в ответственности Великих Держав за мир. Их твердая и согласованная позиция практически не оставляла шансов для возникновения новой мировой войны. Уже в первые месяцы прихода Гитлера к власти Ф. Рузвельт, обращаясь к М. Калинину, указывал на эту данность: «Здравый смысл указывает: если какая-либо сильная держава откажется искренне участвовать в… совместных усилиях установить политический и экономический мир… то успех может быть затруднен и в конечном счете сорван. В этом случае цивилизованное человечество… будет знать, где искать ответственного за провал» {1071} . Главный обвинитель от США на Нюрнбергском трибунале Р. Джексон в сослагательном наклонении выносил в этой связи юридический вердикт: «Своим молчанием другие нации стали бы невольными соучастниками этих преступлений» {1072} .

Пример «молчания» приводил в конце 1936 г. У. Черчилль: «…Великобритания плывет своим бессмысленным курсом, подчиняясь любому ветру, который подует со стороны. Болтовня о поддержке Лиги Наций и защите прав Абиссинии, болтовня о пакте Хора — Лаваля, болтовня о его аннулировании, аплодисменты мистеру Идену и политике более энергичных санкций, одобрение и болтовня по поводу полного отказа от них, болтовня о реформировании Лиги Наций при отсутствии решения о том, следует ли ее укрепить или ослабить, болтовня о новом Локарно на Западе… Но к чему волноваться? У министров замечательные каникулы. За исключением заброшенных территорий, страна тучна, довольна и процветает…» {1073} .

Подобное «молчание» слышалось и с другой стороны океана. Именно на него обращал внимание М. Литвинов в своем сообщении: «Рузвельт и Хэлл продолжают дарить мир своими проповедями, но в то же время палец о палец не ударяют в пользу мира». У. Буллит по этому поводу замечал, что Рузвельт «скорее склонен «выбрасывать идеи», чтобы их подхватывали другие государства и сделали из них надлежащее употребление». На практике США вместе с Англией и Францией являлись последовательными приверженцами политики «умиротворения», другими словами, «молчаливого согласия» на милитаризацию Германии, аннексию Австрии, захват Чехословакии…

Тем не менее политика США все же отличалась от европейских партнеров — крупнейшая страна мира категорически отказывалась принимать участие в любых «совместных усилиях»: США отказались действовать совместно для достижения экономического мира фактически сорвав Лондонскую экономическую конференцию 1933 г.; призывая, накануне Мюнхенского сговора 26 сентября 1938 г., Гитлера сохранить мир и немедленно созвать конференцию всех заинтересованных сторон, американский президент одновременно заявил, что Америка не примет участия в войне и не примет на себя никаких обязательств «в ходе ведущихся переговоров»; через два дня после нападения на Польшу 3 сентября 1939 г. в своем выступлении по радио Ф. Рузвельт снова заявит: «Пусть никто небрежно или лживо не говорит, о том, что Америка когда-нибудь пошлет свои армии в Европу… Наша страна останется нейтральной… Я надеюсь, что США будут в стороне от войны. Я уверен, что так и будет. И я вас заверяю, что все усилия нашего правительства будут направлены к этому» {1076} .

Официальная позиция Ф. Рузвельта полностью отвечала чаяниям подавляющего большинства американцев. А «преобладающим настроением, — среди них, отмечают американские историки, — было решительное противодействие не только любому вмешательству в конфликты за рубежом, но и участию в любых коллективных действиях для предотвращения или урегулирования таких конфликтов. За высокой стеной нейтралитета американский народ считал разумным спокойно работать для собственного блага, невзирая на все бури, которые могли разразиться в других местах» {1077} .

Данные выводы подтверждали и результаты опроса службы Гэллапа 1937 г., которые показали, что 94% американцев выступали против вмешательства Америки в европейские дела. Рузвельт был категорически против подобного «нейтралитета», однако для того, чтобы сохранить поддержку избирателей, особенно во время предвыборной кампании, он снова и снова заявлял, даже в течение 1940 г., что он не будет посылать американцев воевать в чужих войнах {1078} .

Американцы могли с еще большим основанием, чем У. Черчилль, заявить накануне Второй мировой, что их «внешняя политика должна быть основана на моральном фундаменте. Народ нашей страны, после всех пройденных им испытаний, не намерен дать вовлечь себя в еще одну страшную войну во имя союзов или дипломатических комбинаций старого мира». Кроме этого, зачем американцам защищать интересы и продлевать существование старых европейских империй и новых тоталитарных режимов? Американцы имели все основания сохранять свой нейтралитет.

Но, с другой стороны, этот «изоляционизм» крупнейшей страны мира де факто становился предательством дела мира, прямо провоцируя развязывание новой мировой войны. Один из лидеров изоляционистов А. Ванденберг отмечал в этой связи: «Я считаю, что, когда Гитлер планировал Вторую мировую войну, он никогда бы ее не начал ее, если бы имел сколько-нибудь серьезные основания полагать, что в ней столкнется с Соединенными Штатами. Я думаю, что его уверенность в том, что это не произойдет, основывалось на существовании нашего тогдашнего законодательства о нейтралитете».

Аналогичное мнение выскажет впоследствии и зам. госсекретаря в те годы С. Уэллес: «Только одно обстоятельство могло удержать Гитлера от его устремлений: твердая уверенность в том, что мощь Соединенных Штатов может быть направлена против него». Мнение бывшего зам. госсекретаря, накануне вторжения немцев в Данию и Норвегию, (в марте 1940 г.) посетившего Европу с миссией мира, имеет особую ценность. Миссия провалилась. Уэллес обвинил в этом европейцев не желающих идти на компромиссы. Но была и другая правда, отражавшая всю сущность американской политики, она звучала в официальном сообщении о целях поездки зам. госсекретаря: «Господин Уэллес не получил полномочий делать предложения или принимать обязательства от имени правительства США…». И миссия Уэллеса имела успех лишь в том, что продемонстрировав отсутствие у США намерений вмешиваться в войну в Европе, тем самым провоцируя Гитлера на начало новой агрессии, на этот раз против Западной Европы.

Ситуацию, очевидно, могла бы изменить элита американского общества, которая заняв твердую позицию, была способна повести его за собой. По мнению американских историков Б. Лангера и С. Глисона: «Едва ли какое-либо правительство в новейшее время имело больше разведывательной информации о положении дел за рубежом, чем американское правительство в этот критический период. Рузвельт и Хэлл (госсекретарь) своевременно и полно информировались. Едва ли будет преувеличение считать, что они находились в лучшем положении по сравнению с деятелями других стран, зная все аспекты обстановки, и, если бы они сочли необходимым, они могли оказывать громадное влияние».

Для этого было необходимо, чтобы американская политическая и бизнес-элита поддержала Рузвельта. Однако этого не произошло. Последнее дало повод дружному хору американских историков, таких, например, как Ч. Тэнзил утверждать, что правящие круги США совершенно сознательно готовили Вторую мировую войну, или констатировать, как А. Шлезингер: «Стремление к завоеванию мировых рынков, согласно тезису «открытых дверей», объясняет все в американской внешней политике»; или таких, как Г. Препарата, заявлять, что приход Гитлера и Вторая мировая война «все это — начиная 1919-го и заканчивая 1945 годом — было хладнокровным и хорошо рассчитанным заговором» элитных англо-американских клубов. К сторонникам теории заговора возникновения Второй мировой войны можно отнести и Р. Эпперсона, К. Куигли Дж. Стейнберга, и многих других.

К сторонникам теории заговора можно отнести и Генри Форда, который, по итогам Первой мировой войны, писал: «Нам не следует забывать, что хотя мы и выиграли военные сражения, нам пока не удалось одержать победу над теми, кто их развязывает [113] . Мы должны помнить, что войны — это искусственно смоделированное зло и ведутся они по четкой схеме. Военная кампания ведется по тем же правилам, что и любая иная. Сначала обрабатываются люди. Умными байками раздувается людское подозрение по отношению к нации, против которой задумывается война. Затем точно так же обрабатывается другая. Для этого нужны лишь сообразительные посредники без стыда и совести да пресса, интересы которой переплетены с интересами тех, кому война принесет желанную прибыль. Повод же найти не трудно, он отыщется сам собой, если только разжечь обоюдную ненависть наций достаточно сильно… Никто не станет отрицать, что война — весьма доходный бизнес… Война — это денежная оргия…» {1086} .

К началу Второй мировой ситуация нисколько не изменилась, по сравнению с теми временами, о которых писал Г. Форд. По свидетельству заместителя госсекретаря США С. Уэллеса, «в те довоенные годы представители крупных финансовых и торговых кругов в западных демократических странах, включая США, были твердо уверены, что война между Советским Союзом и гитлеровской Германией будет только благоприятна для их собственных интересов». Итог деятельности американской элиты подводил посол США в СССР Штейнгардт в беседе с Молотовым летом 1939 г.: американский конгресс, газеты и изоляционисты «препятствуют работе Рузвельта по поддержанию мира» {1088} .

Соединенные Штаты Америки внешне оставались борцами за дело мира, однако их ведущая деятельность в «создании условий для спроса на войну», их «изоляционизм» и «интересы элиты» самым прямым и непосредственным образом неотвратимо толкали человечество в ад новой мировой войны. Возможно, что определенные круги американской элиты делали это вполне осознанно, хотя здесь можно говорить не столько о заговоре, сколько об общности целей объединявшей разрозненные усилия. Но в любом случае заговор, если он и был, являлся лишь следствием, а не причиной событий. Истинным двигателем истории являются не «заговоры», а объективные естественные силы и законы развития, которые почти не оставляют места для выбора.

Соединенные Штаты являлись самым последовательным проводником и одновременно заложником этих самых естественных и свободных сил. Именно о них говорил Гитлер в беседе с Галифаксом в 1937 г.: «Каковы вообще возможности оформления отношений между народами?… Первая — извечная игра свободных сил с неизбежными потрясениями той культуры, которую мы создали в Европе трудом столетий. Вторая, новая — подчинение господству разума. В последние годы я часто задавал себе вопрос: достаточно ли разумно современное человечество, чтобы заменить игру свободных сил методом высшего разума? В Версале мир упустил шанс применить новый метод и предпочел метод безрассудства. Тем самым Германию толкнули на путь игры свободных сил. И будущее зависит от того, какой из двух методов будет избран далее… — Метод разума тоже требует жертв… Но надо отдавать себе отчет в том, каковы будут жертвы игры свободных сил. И тогда станет ясно, что второй путь дешевле первого…».

Именно игру свободных сил, наглядно проявившуюся во время Версаля, имел в виду Геббельс, заявляя в 1924 г.: «Разве природа не чудовищно жестока? Разве борьба за существование — между человеком и человеком, государствами, расами, частями света — не самый жестокий в мире процесс? Право сильного — мы должны вновь явно увидеть этот закон природы, и тогда разлетятся все фантазии о пацифизме и вечном мире… Нынешний мир заключен за счет Германии. Рассуждайте о мире, когда 60 миллионов живет в рабстве. Неужто 60 миллионов не сломают ваше ярмо, как только почувствуют в себе силы? Что вы болтаете о пацифизме? Проповедуйте пацифизм перед тиграми и львами!… Что ж ты хочешь от меня, если я сильнее? Жалуйся своему богу… Надо заново найти для всего простые слова, иначе мысли сбиваются… Вечных истин нет, есть вечные законы. Законы природы». «Природа никаких политических границ не знает… Все могущество человечества создано только в непрестанной борьбе, прекращение которой привело бы его к гибели…» — подводил черту А. Гитлер.

Игра свободных сил превращает человека в зверя. Метод разума относителен и конечен, поскольку абсолютного знания в науках об экономике и обществе не существует. Человечество может обеспечить свое развитие и выживание, только постоянно балансируя на «лезвии бритвы» между двумя этими крайностями. Победа одной из них неизбежно бросает человечество в пропасть самоуничтожения.

В 1930-е годы в мире доминировал культ свободных сил, приобретая в Германии свои радикализованные черты.

Борьбу воспевали как единственную силу, способную обеспечить развитие общества. Примером может являться рассуждения Р. Раупаха тех лет: «За две с половиной тысячи лет до Гексли и Дарвина один из величайших философов античного мира Эфесский аристократ Гераклит Темный впервые открыл закон, положенный в основание всего мироздания, — это закон борьбы. На знаменитейшем из сохранившихся его фрагментов начертано: «Борьба есть правда мира, отец и царь всех вещей. Должно знать, что война есть общий закон, что справедливость есть раздор и что все возникает и уничтожается в силу раздора». Миролюбие Гомера, призывавшего богов и людей к прекращению раздоров, представляется Гераклиту величайшей опасностью, угрожающей разрушением и гибелью всему мирозданию, сотканному из борьбы различий. «Миром правит Зевс-Птолемос, бог борьбы, и его железный закон — всеобщей розни. Ценность бытия в вечной смене и беспрерывном потоке явлений»».

«Если бы книга Ремарка не была сожжена не только на костре, в сердцах немецкого народа, он рано или поздно (все равно) оказался бы стертым с жизненной арены, ибо чувство воинственности должно быть присуще народу в такой же степени, как чувство жажды или голода». «Среди всего движущегося, — утверждал Шпенглер, — благородным является только хищник. Только он обладает тонким слухом, острым глазом, сообразительностью и мужеством. Все травоядное способно только к позорному бегству».

Подобные настроения царили не только в континентальных, но в еще большей мере, по мнению Дж. Говарда, в англосаксонских странах: «В английском обществе позднего викторианского периода и особенно в Америке стала общепринятой особенно зверская форма оправдания социал-дарвинизма, под лозунгом Г. Спенсера «выживание наиболее способных». Закон эволюции был интерпретирован в том смысле, что победа более сильного является необходимым условием прогресса».

Что касается методов борьбы в виде тотальной войны на уничтожение, то поведение немцев в Первой мировой войне хоть и отличалось крайней жестокостью, но не свидетельствовало о их склонности к массовым и тотальным убийствам. Людендорф утверждал, что немцы переняли ее позже у своих противников: «Ввиду участия Англии в войне надо было ожидать, что борьба, по историческим английским традициям, будет вестись против всего населения центральных государств, не считаясь с существующими нормами международного права и требованиями гуманности».

Подобное мнение выказывал и полный антипод генерала пацифист В. Шубарт: «О том, какие ужасные глубины кроются в английской душе, говорит история британских королей, более жестокая и полная убийств, чем многие другие. Наполеон, знавший своих противников, называл англичан совершенно дикой расой. Без той сдерживающей узды, которую накладывает на него дворянский образ мыслей, англичанин был бы невыносим. Стереть это с него — и пред нами предстанет чистый американец. Ярко выраженный американизм — это англосакство без джентльменского идеала, форма вырождения английской сущности, прометеевский мир, не смягченный готическими ценностями».

Наглядный пример ведения войны «по-американски», давал в одном из своих рассказов Марк Твен: «Мы заключили военный союз с доверчивыми филиппинцами… Мы всячески их подбадривали, снабжали их в долг оружием и боеприпасами, совещались с ними, обменивались любезностями… хвалили филиппинцев за отвагу и мужество, превозносили их милосердие и прекрасное, благородное поведение; мы воспользовались их окопами, заняли укрепленные позиции, отвоеванные у испанцев»… филиппинцы сами «осадили Манилу с суши, благодаря чему столица, где находился испанский гарнизон… пала. Без филиппинцев мы тогда не добились бы этого… Мы ласкали их, лгали им, официально заявляли, что наша армия и флот пришли, чтобы освободить их и сбросить ненавистное испанское иго — словом, одурачивали их, воспользовались ими, когда нам было нужно, а затем посмеялись над выжатым лимоном и вышвырнули его вон. Мы закрепились на позициях, занятых обманным путем, и продвигались постепенно вперед, вступили на территорию, где расположены отряды филиппинских патриотов. Остроумно, не правда ли? …

Нашей целью было — во имя Прогресса и Цивилизации — стать хозяевами Филиппинских островов, очищенных от борющихся за свою независимость патриотов, а для этого нам была нужна война [115] . И мы воспользовались удобным случаем… Мы развязали военные действия и с тех пор охотимся за своим недавним гостем и союзником по всем лесам и болотам его страны» {1098} .

«Переход (филиппинцев) к партизанской борьбе лишь озлобил американцев, и они стали действовать более жестоко, чем раньше. Они перестали брать пленных и расстреливали филиппинских солдат, которые сдавались в плен. Еще хуже была судьба тех, кто попадал в концентрационные лагеря. Туда бросали мирных жителей, если их заподозрили в пособничестве партизанам. Тысячи гражданских лиц погибли в этих лагерях» {1099} . Зин указывал, что «это было время активного расизма в Соединенных Штатах… к обычной жестокости войны добавлялся фактор расовой ненависти»… Корреспондент филадельфийской газеты «Леджер» сообщал из Манилы в ноябре 1901 г. «Наши люди безжалостны. Они убивают, что бы истребить мужчин, женщин, детей, пленных…» Капитан из Канзаса писал: «Считалось, что в Калоокане было 17 тысяч жителей. Но вот по нему пронеслась 20-я канзасская дивизия, и теперь в Калоокане нет ни одного живого жителя» {1100} . Генерал Джекоб Смит обращаясь к своим солдатам, призывал: «Мне не нужны пленные. Я хочу, что бы вы жгли и убивали» {1101} . В ходе войны погибло более 1 млн. филиппинцев из 9 млн., которые населяли архипелаг к началу войны {1102} . В оправдание, в своем выступлении в конгрессе США, сенатор А. Беверидж 9 января 1900 г. заявлял: «Утверждают, что мы ведем войну жестоко. На самом деле все наоборот… Сенаторы должны знать, что мы ведем войну с восточными людьми» {1103} .

Немцы делали выводы и из собственного опыта, базирующегося на примере отношения к ним победителей после Первой мировой. Его демонстрирует оценка помощником американского президента Э. Хаузом Версальского мира: «Все это напоминало обычаи прежних времен, когда победитель волочил побежденного привязанным к своей колеснице». По словам Дж. М. Кейнса, это был договор «оскорбивший чувства справедливости, милосердия и разума, был выражением воли тогдашних победителей». Другой пример не менее нагляден:

Первая мировая привела к небывалому голоду в Европе. Голодало более 300 млн. человек, сотни тысяч, по словам Боркдорф-Ранцау, умерли от истощения и связанных с ним болезней. В Германии «в результате недоедания растет поколение с малокровием, недоразвитыми мышцами, суставами и мозгом» — («Нойе Фрайе Прессе» от 31.05.1919). Врачебная комиссия, составленная из представителей медицинских факультетов Голландии, Швеции и Норвегии… писала в своем докладе…: «туберкулез распространяется угрожающими темпами, особенно среди детей. Также все более распространяется и рахит… В настоящее время взрослый туберкулез практически смертелен и является причиной 90% смертей в больницах. Ничего нельзя сделать из-за нехватки продовольствия…». Корреспондент «Фоссише Цайтунг» от 5 июня 1919 г.: «Я, посетил обширные районы, где рахитом больны 90% детей, где дети в 3 года только начинают ходить… Маленькие лица, большие грустные глаза в тени огромных рахитичных лбов, маленькие руки — только кожа да кости, и нависшие над искривленными ногами со сдвинутыми суставами вспухшие от голода животы… Тем не менее, многие считают, что во имя справедливости эти люди должны платить дань до достижения ими 40 или 50 лет для облегчения жизни британских налогоплательщиков» {1106} .

В то же самое время в европейских портах стояли американские суда забитые зерном и продовольствием {1107} . Между победителями шел торг, на какой основе оказывать помощь. Европейцы требовали, что бы золотой запас Германии пошел на уплату репараций. Это приводило в ярость Хауза и Гувера, которые требовали, что бы германское золото пошло на оплату американской «продовольственной помощи» {1108} . В итоге из общих резервов Германии в золоте и серебре составлявших 125 млн. фунтов, — 50 млн. пошло в первом полугодии 1919 г. на оплату продовольствия из США {1109} . Большего без риска обрушения германской валюты изъять было невозможно.

И это при том, что Германия была в то время одной из наиболее развитых стран мира, что же говорить о более отсталых народах? Гитлер по этому поводу заявлял: «Господа британцы знают, что такое право сильного. В отношении низших рас они вообще наши учителя». Но в наибольшей мере, по словам американского биографа Гитлера Дж. Толанда, фюрер опирался на опыт американцев: «Гитлер утверждал, что свои идеи создания концентрационных лагерей и целесообразности геноцида он почерпнул из изучения истории США. Он восхищался, что… в свое время на Диком Западе были созданы лагеря для индейцев. Перед своими приближенными он часто восхвалял эффективность американской техники физического истребления — голодом и навязыванием борьбы в условиях неравенства сил». Примером, в данном случае мог являться американский генерал У.Т. Шерман, который требовал от своих солдат: «Мы должны карать сиу вплоть до истребления мужчин, женщин, детей. Ничто другое не решит сути проблемы».

Что же касается идеологических противников, то здесь Гитлер выступал прямым продолжателем дела начатого Англией, США, Францией, Польшей… в период их Интервенции в Советскую Россию 1918–1922 гг. «У союзников не было сил подавить революцию, но, — отмечает М. Карлей, — они никогда с нею не смирились, злоба и страх сохранялись и через много лет после того, как большевики победили». Вторая мировая, заботливо приготовленная на тлеющих углях холодной войны, на деле становилась не чем иным, как реваншем, вторым изданием Интервенции, превращая Вторую мировую — в мировую гражданскую войну…

Решение о нападении Германии на СССР подогревалось надеждами Гитлера на сохранение Америкой, как и прежде, своего нейтралитета. События, происходившие в США, казалось, полностью подтверждали эти расчеты: за месяц до нападения на СССР, в мае 1941 г. произошло неожиданное резкое обострение советско-американских отношений. В докладе замнаркома иностранных дел Лозовского от 13 июня, в частности, отмечалось: «Американское правительство за последнее время провело ряд враждебных мероприятий против Советского Союза. Помимо почти полного прекращения лицензий на вывоз оборудования, американское правительство запретило советским инженерам посещение заводов, провело мероприятия дискриминационного характера, ограничив свободу передвижения советских дипломатов… потребовало отъезда помощников военного атташе… организовало суд над служащими «Буккниги» для того, чтобы доказать причастность Советского Союза к пропаганде в Соединенных Штатах и т.д. Сейчас вся американская пресса ведет бешеную пропаганду против СССР…»» — сообщал советский полпред, за неделю до фашистского вторжения, из Вашингтона {1114} .

Логичным выводом из этого всплеска «холодной войны» станет статья появившаяся, спустя три дня после нападения Германии на СССР — 25 июня 1941 г., в «Уоллстрит джорнэл». В статье говорилось: «Американский народ знает, что принципиальная разница между Гитлером и Сталиным определяется только величиной их усов. Союз с любым из них будет оплачен престижем страны» {1115} . Подобные настроения, царящие по другую сторону океана, давали Гитлеру основания полагаться на свои расчеты, озвученные им еще в начале 1930-х годов: «В тот день, когда борьбу с Советским Союзом мы поставим в нашу программу, на нашей стороне будут и изоляционистские силы Америки…» {1116} .

Очередная мировая война должна была стать еще более кровавой и разрушительной, чем все войны, которые видело человечество. В 1936 г. У. Черчилль отмечал: «Повсюду полным ходом идет производство вооружения, и наука зарывается своей поруганной головой в грязь смертоносных изобретений». «Последние усилия западной культуры, — приходил к выводу В. Шубарт в 1939 г., — направлены только к одной цели… чтобы сделать грядущую мировую войну как можно более основательной и изнурительной, чтобы втянуть в нее как можно больше людей, в том числе женщин и детей, как можно больше ценностей — и предать их на погибель и разрушение…» {1118} .

* * *

Вторая мировая война ценой десятков миллионов жизней, хирургическим путем, позволила человечеству выйти из тупика развития. Человечество возродилось, и ему открылись новые пути процветания и прогресса. К чему тогда, казалось бы, ворошить прошлое и заниматься поиском истинных причин давно прошедшей войны. Однако, как писал М. Штюмер: «Можно забыть деяния Гитлера, но плата за это потеря нравственного самосознания и политического понимания мира». Можно забыть и Версаль, и Великую депрессию, можно в конечном итоге забыть и Вторую мировую войну, но платой за это будет не только «потеря нравственного самосознания и политического понимания мира», но и повторение их в будущем.

События начала XXI века в новой форме воссоздают условия, приведшие к двум мировым войнам XX в. Сегодня мир снова стоит на пороге серьезных испытаний. При этом он стал неизмеримо более могущественным, чем тот который был век назад, но одновременно и гораздо более хрупким.

Поэтому слова судьи Джексона, сказанные при открытии Нюрнбергского трибунала, приобретают сегодня много большее значение, чем в тот период, когда он произносил свою речь: «Цивилизация прекратит существование, если подобные преступления совершатся вновь», — и добавлял: «Подлинный обвинитель, обращающийся к вашему суду, — цивилизация. Это она требует от вас после разнузданных варварских действий такого приговора, который будет звучать как грозное предупреждение человечеству в тот час, когда оно вновь будет испытывать колебания и сомнения на пути к организации мира». Джексон говорил о фашистской Германии, но те же самые слова можно с не меньшей долей уверенности повторить и в отношении тех Победителей, которые сделали эту войну неизбежной.

* * * 

Сегодня мы стоим перед тем исключительно важным фактом, что для спасения цивилизации мы должны развивать науку о человеческих взаимоотношениях — развивать способность всех людей жить вместе и работать на одной и той же планете в условиях мира…

Ф. Рузвельт, завещание {1120} .

Но это еще не конец истории.

Ее продолжение в XXI веке — в следующей книге Василия Галина…