Весь ужас Великого краха состоит в том, что ему не найдено объяснения. У людей осталось ощущение, что резкий экономический спад может произойти в любой момент, без предупреждения, без причины.А. Рейнолдс {1153}
До сих пор у специалистов нет единого взгляда на причины Великой депрессии, они все так же, как и 80 лет назад, остаются предметом поиска и ожесточенных споров. Среди наиболее популярных версий можно выделить следующие:
ЗАГОВОР
Версий заговора было сразу несколько, но наибольшую известность получили две.
— Сторонники первой версии указывают, что за 1920–1929 гг. по одному и тому же сценарию были построены три финансовые пирамиды, в 1920–1921 гг., 1927–1929 гг. в США и 1925–1927 гг. в Германии. По мнению одного из наиболее известных американских апологетов теории заговора К. Куингли, во главе заговора стоял управляющим Федеральным резервным банком Нью-Йорка в (1914–10.1928) Б. Стронг, «как объединенный кандидат банков «Дж. П. Морган» и «Кун, Леб и Ко».
По итогам паники 1920 г. конгрессмен Линдбург в 1921 г. в книге «Экономические тиски» утверждал: «Согласно Закону о Федеральном Резерве, паники создаются на научной основе; данная паника была первой, созданной научно, она была просчитана подобно математической задаче».
История кризиса 1920–1921 г. началась с подписания Версальского договора (в июне 1919 г.). Запущенная Первой мировой необычайная кредитная инфляция, с окончанием войны, обрушилась на Соединенные Штаты, вызвав рост цен, взлет на фондовой бирже и спекуляцию недвижимостью, достигшую своего апогея в ноябре 1919 г. {1156} .О масштабах инфляции говорит размер процентов по займам до востребования, которые достигли астрономической высоты — 20% {1157} .
Б. Стронг пошел на резкое ограничение денежной массы, подняв процентную ставку до 7%. Внезапное ограничение кредита привело к весне 1921 г. к тяжелейшей депрессии в истории США, головокружительное падение цен на 44% стало самым крутым падением за всю историю страны {1158} . Паника 1920 г. разорила 5 400 банков. Национальный доход в 1921 г. снизился на 15 млрд. долл. (или почти на 20%), работу потеряли миллионы людей (уровень безработицы за год вырос более чем в два раза) {1159} . [142]
Великая депрессия привела к еще большим подозрениям, поскольку вызвала кардинальное изменение на американском банковском рынке — 16 000 банков или 52% их общего их числа, разорилось, 100 из оставшихся 14100 банков (менее 1%) стали контролировать 50% банковских активов страны. 14 крупнейших банков владели 25% депозитов. Конгрессмен МакФэдден в этой связи утверждал, что «денежные и кредитные ресурсы Соединенных Штатов отныне полностью контролировались банковским альянсом — группой First National Bank Дж.П. Моргана и National City Bank Куна-Леба». 23 мая 1933 г. МакФэдден обвинил ФРС в организации Биржевого краха «Я обвиняю их в присвоении более 80 млрд. долларов правительства Соединенных Штатов в 1928 г… Я обвиняю их… в произвольном и незаконном повышении и понижении цены на деньги… увеличении и уменьшении объема денежной массы в обращении в частных интересах… Это было тщательно подготовленное событие…».
Примечательно, что одним из очевидцев биржевого краха был У. Черчилль, которого Б. Барух привел на фондовую биржу 24 октября 1929 г. По мнению Дж. Гэлбрейта, это было сделано специально, чтобы он увидел могущество банковской системы в действии. После принятия правительством Ф. Рузвельта в 1933 г. законов по контролю в сфере финансового и фондового рынков, строительство пирамид в Америке на время прекратилось. Остальной мир оставался полем свободной охоты…
— Приверженцы второй версии заговора подозревают в организации Великой депрессии управляющего Банком Англии М. Нормана, которому они приписывают поистине демонические черты. Одним из наиболее радикальных сторонников этой версии является Г. Препарата.
Демонические черты М. Нормана, по словам Г. Препарата, выразились в его способности обаять нужных людей. Первым из них стал Б. Стронг, управляющий ФРС, причем настолько явно, что президент США Г. Гувер обвинил его в том, что последний стал «ментальным довеском» Европы и Нормана {1163} .
По мнению сторонников «заговора Нормана», снижение процентной ставки ФРС в августе 1927 г. было осуществлено под давлением Нормана, который на конференции в Лонг-Айленде в июле 1927 г., под угрозой обрушения золотого стандарта в Англии, убедил Стронга удешевить кредит. В этих целях Федеральный резерв не только понизил процентную ставку, но и в больших количествах начал скупать государственные ценные бумаги и банковские акцепты (на 445 млн. долл. за второе полугодие 1927 г.). Эти месяцы стали периодом самого масштабного увеличения банковских резервов за все 1920-е гг.
Угрозу золотому стандарту Англии, покоящемуся на кредитах Дж. П. Моргана и ФРС, представляли требования Франции, чьи кредиты Сити, благодаря высокой процентной ставке банка Англии, всего за полгода (11.1926–5.1927), выросли более чем в 30 раз {1164} . Подозревая банк Англии в спекуляциях, директор банка Франции Моро потребовал от Нормана поднять процентные ставки, в противном случае он (Моро) конвертирует французские счета в золото Английского банка.
Снижение Стронгом ставки ФРС привело к притоку капитала из США в Англию, принесшего с собой так необходимое Лондону золото. Банк Франции к середине 1929 г. также сумел конвертировать треть своих стерлинговых резервов в золото. Правда, согласно договоренности в Лонг-Айленде Банк Франции менял эти фунты не в Лондоне на золото, а в Нью-Йорке на доллары. В результате, как отмечал Ч. Харди, если в первой половине 1925 г. [Соединенные Штаты] потеряли золота на 140 млн. долларов, то за четырнадцать месяцев до мая 1928 г. потеряли золота еще на 540 млн. долларов. Первый протуберанец составил основу новой золотой валюты Германии; второй — основу золотой валюты Франции.
Однако передышка оказалась недолгой, рост фондового рынка США вызвал обратное движение капитала. В конце 1928 г. положение Британии ухудшилось; она продолжала терять золото на Уолл-стрит и во Франции. Норман писал Шахту: «Евреи продолжают день за днем отбирать наше золото».
В довершение всех бед партнер Нормана Стронг в октябре умер от туберкулеза. Он сам выбрал себе преемника, Дж. Гаррисона, также из людей Моргана. По словам Г. Препарата, Норману не потребовалось много времени, чтобы обаять своими чарами Дж. Гаррисона, преемника Стронга. Уже очень скоро заместители Гаррисона, члены совета директоров стали говорить, что их босс «живет и дышит так, как велит Норман» {1168} .
По версии Г. Препарата, Норман находил выход из тупика в схлопывании американского фондового пузыря, для чего его необходимо было проткнуть. Тогда деньги из Америки вновь бы ринулись на Туманный Альбион, и английское золото было бы спасено. По словам Препарата, в этих целях Норман сделал решительный шаг и 7 февраля 1929 г. поднял ставку банковского процента на целый пункт, доведя ее до 5,5%, ожидая немедленной реакции от Нью-Йорка. Но последний медлил. Десять раз подряд, с февраля по август 1929 г., боясь, что это неблагоприятно скажется на деловой активности, Совет ФРС отклонял предложение Нью-Йорка о повышении ставки. Наконец, 9 августа 1929 г., Совет федерального резерва установил ставку на уровне 6%.
Дождавшись зеленого света из Нью-Йорка, утверждает Препарата, 26 сентября 1929 г., через неделю после того, как цены акций достигли своего пика за всю историю, Норман поднял ставку до 6,5% и выпустил воздух из чрезмерно раздутого пузыря. По мнению современника событий и автора книги о кризисе (1931 г.) Ф. Хирста, «определенно ясно, что… повышение Лондоном банковской ставки до 6,5%… ускорило прекращение спекуляций в Соединенных Штатах… [и] и в октябре вызвало кризис и обрушение фондовой биржи».
Представители банка Англии оправдывали повышение процентной ставки кризисом, разразившимся в Германии. В результате центральные банки Франции, Голландии, Швейцарии и Бельгии ликвидировали часть своих стерлинговых счетов в Лондоне, изъяв оттуда 32 млн. золотых фунтов — то есть около 20% золотого запаса Нормана {1172} . Атак же следствием деятельности серой безликой массы спекулянтов…, которые в сентябре обобрали подвалы банка {1173} .
В том же сентябре неожиданно начались массированные продажи американских акций. «Тогда, совершенно внезапно, — писал финансовый редактор газеты «Нью-Йорк таймс» А. Нойес, — началось падение… Никто не мог объяснить нарастание числа продажных поручений, которые буквально хлынули потоком… Возможно, Лондон запустил беспорядочные международные продажи». Подозрения А. Нойеса очевидно строились не на пустом месте. Еще в марте 1929 г. Р. Леффин-гвелл из империи Моргана, узнав, что Норман стал агитировать за подогрев спекуляции на фондовом рынке, заметил, что «Монти и Бен посеяли ветер. Полагаю, что мы пожнем бурю… Мы стоим на пороге мирового кредитного кризиса».
ДЕЛОВОЙ ЦИКЛ
Среди экономистов нет разногласий в том, что такие связанные между собой проблемы, как, повторяемость экономических депрессий и острые экономические или финансовые кризисы, не могут быть успешно решены в отрыве от главной проблемы, частью которой они являются, а именно проблемы экономического или торгово-промышленного цикла…Г. Хаберлер {1176} .
Основная проблема циклического кризиса заключается… в определении его причин. Посвятивший целую книгу (1937 г.) исследованию причин циклических колебаний Г. Хаберлер, в итоге приходил к выводу: «Проблему цикла составляет не только величина колебаний, но и их специфическая природа — об этом в данный момент нельзя ничего сказать». Между тем, с того времени, как проблема цикла начал волновать экономистов, было выдвинуто немало теорий на этот счет. Одна из первых, очевидно, принадлежит английскому экономисту XIX в. У. Джевонсу, который полагал, что экономический цикл порождается, прежде всего, колебаниями в величине урожая. Впоследствии были разработаны теории инвестиционных, межотраслевых, строительных (С. Кузнеца), демографических, глобальных энергетических и прочих циклов, выделены бизнес-циклы, большие циклы Н. Кондратьева и т.п. Но в случае с Великой депрессией набольший интерес исследователей вызвали другие теории происхождения циклических кризисов:
ТЕХНОКРАТИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ
Первой в этом ряду стоит технократическая версия, которая основывает свои постулаты причин Великой депрессии на влиянии неденежных факторов: изобретений, открытий, создании новых рынков и т.д., т.е. факторов обеспечивающих благоприятные условия для новых вложений.
Конец XIX — начало XX в. в Америке как раз ознаменовались взрывом массового появления на рынке новых высокотехнологичных продуктов. В первом ряду шли электричество, автомобили, радио, телефонная связь и т.п., они тянули за собой революционное изменение всего технологического уклада экономики той эпохи. Техническая революция создала новые рынки, которые для удовлетворения возросшей потребности товарного обращения требовали создания дополнительных средств финансового покрытия (денежной массы). В этой связи запуск в 1913 г. Г. Фордом первого в истории конвейера, совпавший с созданием в том же году Федеральной Резервной Системы, кажется глубоко символичным. Одно новшество стимулировало рост другого.
После создания ФРС, пояснял его будущий глава А. Гринспен, «технически золотой стандарт сохранялся… Однако теперь помимо золота, в качестве законного средства платежа… мог служить расширяемый Федеральными резервными банками кредит («бумажные резервы»)» {1181} . Закон о Федеральном резерве открыто ставил перед ним главную задачу: «обеспечить эластичность денег».
Пример Форда в данном случае является весьма показательным. Начиная с 1909 г. менее чем за десять лет объем производства автомобилей Форд вырос почти в 100 раз, а цена упала в среднем в 2 раза. Производительность труда на его заводах, благодаря внедрению конвейера и новых технологий, выросла за этот период в 4 раза, (там, где при прежних технологиях должны были работать 200 тыс. человек, у Форда, по его словам, в начале 1920-х работало 50 тыс.). В другом виде рост производительности труда наглядно демонстрирует снижение стоимости автомобилей «Форд-Т» почти в два раза с одновременным ростом средней зарплаты по заводам Форда в 2,2 раза.
Наглядная картина, отражающая рост производительности труда: цена на автомобиль «Форд-Т» и средняя зарплата на заводах Форда, долл. {1183}
Форд был первым, но не единственным. Его опыт быстро перенимали другие автогиганты, и производство автомобилей в 1920-х гг. в Америке росло невероятными темпами. К 1929 г. один автомобиль приходился на пятерых американцев.
Количество и производство автомобилей в США, шт. {1184}
Автомобильная индустрия стала движущей силой промышленного бума 1920-х гг., в ней было занято 4 млн. человек, она потребляла 13% всей производимой в США промышленной продукции. В том числе, в середине 1920-х — 96% всей производимой в США нефти, 75% — листового стекла, 65% — кожи, 80% — резины, 20% — стали. Помимо прямого спроса автомобильная промышленность создавала массированный косвенный спрос на объекты инфраструктуры. Уже в 1921 г. был принят Федеральный Highways Act, с которого до 1929 г. в США ежегодно строилось по 10 000 миль федеральных трасс. В течение 1920-х американцы тратили ежегодно около 1 млрд. долларов на строительство и содержание хайвэев, и еще 400 млн. на городские дороги.
Автомобиль стал инструментом урбанизации и соответственно строительства домов, заводов, фабрик и магазинов. С 1919 по 1928 г. строительная промышленность выросла на 5 млрд. долл., или примерно на 5096. Не меньший если не больший вклад в промышленный бум «Ревущих Двадцатых» внесло массовое внедрение электричества. Если в 1907 г. только 8% американских домохозяев имели электричество, к 1920 г. уже — 35%, к 1929 г. — 70%. Распространение электричества привело к появлению электрических утюгов, стиральных машин, холодильников, пылесосов, радио и даже ватерклозетов. К 1929 г. 25–30% американских семей имели хотя бы один из видов бытовой электрической техники, а около 50% — радио и ватерклозеты.
Но и это было не все, появились пластики, например, Бакелит, которые применялись все шире от электровыключателей до конвейерных лет и бетономешалок. Появились и синтетические волокна типа вискозы, ставшие очень популярными. О процветании Америки свидетельствовало и массовое строительство универмагов, количество которых с 1921 по 1929 г. выросло более чем в 4 раза (с 312 до 1395). Женская одежда стала делиться по размерам и серийно производиться промышленным способом. Продажа одежды в течении 1920-х выросла на 427%.
Но этим экономический эффект внедрения новых технологий не исчерпывался, он вызвал кумулятивный рост производительности труда дальше по технологической цепочке. Наиболее показательным в данном случае является внедрение тракторов «Фордсон» в сельском хозяйстве. По расчетам Г. Форда, один час работы на пашне трактора «Фордсон» с одним трактористом был эквивалентен работе 30 лошадей с 15 пахарями. Кроме этого трактор, в отличие от сезонно использовавшихся лошадей, был загружен работой круглогодично, поскольку использовался и как бульдозер, и как привод для мельниц, молотилок, генераторов и т.п. Форд насчитывал всего около 90 способов использования своего трактора с навесным оборудованием,.
Конвейер и технические новшества быстро набирали популярность в американской промышленности, резко повысив производительность труда. Как следствие, отмечают исследователи, термин «технологическая безработица», прочно вошел в словарный запас нации — порядка 200 тыс. человек ежегодно заменялись механизированным и конвейерным трудом. Однако благодаря тому, что с 1924 по 1928 гг. Америка пережила беспрецедентный рост объемов производства, реальная безработица снижалась.
У Федерального резерва, по словам Г. Хаберлера, в то время не было особых причин для беспокойства, несмотря на кредитную эмиссию, товарные цены оставались «сказочно стабильны».
Но в 1928 г. неожиданно завершился строительный бум, а с весны 1929 г. началось снижение продаж автомобилей. Экономика США вступила в стадию рецессии в августе — за два месяца до краха биржи. За эти два месяца объемы производства упали на 20%, цены розничной торговли снизились на 7,5%, личные доходы американцев — на 5%. В октябре рухнула биржа: за месяц потери составили $16 млрд. — астрономическая сумма по тем временам. Что же произошло с процветающей американской экономикой?
Сторонники технократической версии на этот вопрос отвечают следующим образом. Рост производительности труда предполагает, что все большее количество продукции производится все меньшим количеством людей. Как следствие, если темпы экономического роста отстают от темпов роста производительности труда, то в результате увеличивается и безработица. Если при этом и население растет, то рост безработицы становится еще быстрее. Таким образом, чтобы поддерживать низкий уровень безработицы, темпы экономического роста должны быть достаточно высоки. Высокие темпы экономического роста можно получить, за счет искусственной накачки экономики кредитными ресурсами. Однако у этого метода существуют две серьезные проблемы: во-первых, вследствие роста количества и сложности финансовых операций возрастает значение финансового (фондового) сектора, который начинает вытеснять реальный сектор экономики. Во-вторых, — долг растет быстрее экономики, что рано или поздно, если не предпринимать жестких мер, должно неизбежно закончиться общим экономическим коллапсом.
Технократическую версию подтверждала динамика развития США с 1919 по 1929 г. В среднем по стране производительность труда в этот период выросла на 43%, а валовой внутренний продукт на 34% (среднегодовые темпы роста ВВП в 1920-е гг. составили около 3%). Проблема заключалась в том, что в то время, как новые отрасли промышленности интенсивно прогрессировали, традиционные — деградировали. Сельское хозяйство, энергетика и угледобыча с окончания Первой мировой пребывали в состоянии постоянной депрессии. Производство текстиля и обуви, судостроение и железнодорожные перевозки демонстрировали хронический спад.
Особенно показателен был пример американских фермерских хозяйств. Об их месте в экономике говорит хотя бы такой факт: аграрное население США в 1919 г. составляло почти 30% от численности всех североамериканцев.
В 1920-х для фермеров наступили черные времена — они массово разорялись. Количество ферм впервые в американской истории сокращалось. В 1920-х гг. 66% ферм работало в убыток. Более 3 млн. фермеров зарабатывало менее 1000 долл. в год. К 1924 г. 600 000 ферм стали банкротами, еще более 1 млн. работников ферм покинули землю. Многие из них закончили свою жизнь городскими бродягами. Что бы поправить свое финансовое положение фермеры все чаще прибегали к кредитам, с 1921 по 1929 г. фермерские займы составили около 2 млрд. долл. Но все было тщетно количество заброшенных ферм в 1929 г. достигло 435 000. Если среднегодовой доход американца в 1929 г. составлял 750 долл., то сельскохозяйственного рабочего — 273 долл.. Объем произведенной фермерской продукции сократился с 21,4 млрд. в 1919 г. до 11, 8 млрд. в 1929-м. Доля фермеров в национальном доходе — с 16 до 9%.
Основной причиной обрушения фермерского хозяйства стала массовая механизация сельхозпроизводства, что привело к стремительному росту производительности труда в крупных хозяйствах и сделало неконкурентоспособными мелкие. Последние не могли позволить себе внедрение новых высокоэффективных методов производства и в итоге разорялись. С другой стороны фермеров поджимали протекционистские таможенные тарифы, введенные американской администрацией после Первой мировой, в результате европейцам стало выгоднее покупать зерно в Аргентине и Канаде, чем в США.
Что касается новых секторов экономики, то там производители столкнулись прежде всего с проблемой недостаточного спроса. Она стала доминантной уже на следующий день после окончания мировой войной. Для того чтобы поправить положение, General Motors и Dupont в 1919 г. предложили покупать автомобили в рассрочку. Вместо банка они создали General Motors Acceptance Corporation (GMAC). За ними последовали другие производители потребительских товаров. В результате к 1929 г. более 75% всех автомобилей и почти 50% бытовой техники было продано в рассрочку. Общая сумма потребительского кредита к 1929 г. составила 7 млрд. долл. При этом количество непогашенных потребительских кредитов с 1925 по 1929 г. более чем удвоилось — с 1,38 млрд. до почти 3 млрд. долл.
Федеральный резерв, помогая промышленникам, активно накачивал экономику деньгами, расширив кредит с 45,3 млрд. долл. 1921 г. до 73 млрд. в 1929 г. Однако подлинными «счастливчиками» оказались представители не реального сектора экономики, продукция которого выросла за 1920-е гг., почти в 1,5 раза, а финансисты и фондовые спекулянты, доходы, которых за то же время выросли в 3–4 раза. Финансовый сектор экономики в полном согласии с технократической версией вытеснял реальный.
Г. Форд отмечал наступление этих изменений уже в 1922 г.: «Посредством господства над кредитом банкиры практически властвуют в обществе… могущество банков за последние 15–20 лет — и особенно со времен войны — выросло неимоверно…», при этом «банкиры мыслят исключительно категориями денег. Для них предприятие выпускает не товар, а деньги… Составить состояние при помощи финансовых махинаций намного легче, чем организацией и налаживанием эффективного производства…» {1194} . Война, продолжал Г. Форд, «продемонстрировала все дефекты, присущие нашей финансовой системе, но нагляднее всего она продемонстрировала неустойчивость бизнеса, в основе которого лежат только деньги… Существующая система придет в упадок сама собой, поскольку ей не на чем будет держаться» {1195} .
АВСТРИЙСКАЯ ШКОЛА
Одна из наиболее популярных версий причин возникновения Великой депрессии была выдвинута представителям австрийской экономической школы во главе с Л. Мизесом и его последователями Ф. Хайеком, М. Ротбартом, Роббинсоном, Репке, Ф. Махлупом, Штриглем и др. Австрийские экономисты сконцентрировали свое внимание на том, что искусственно низкие процентные ставки и кредитная экспансия поощряют развитие «опасного бума на фондовом рынке и рынке недвижимости».
Представители австрийской школы были одними из немногих, предсказавших Великую депрессию задолго до ее начала, что вызвало первый всплеск интереса к ним. Теоретические основы прогноза были изложены Мизесом в 1912 г. в книге «Теория денег и кредита». Основываясь на денежной теории К. Викселля, Мизес доказывал, что принудительное снижение процентных ставок центральными банками неизбежно создает искусственный бум, особенно в отраслях, производящих капитальные блага; и этот бум не может продолжаться долго. Более того, золотой стандарт, пусть даже ослабленный центральными банками, в конце концов заставит отдельные страны отказаться от инфляционной политики и пройти через крах. Крах неизбежен вне зависимости от того, растут цены или нет. В своем главном произведении «Человеческая деятельность» Мизес пояснял: «Крах явился необходимым следствием попыток понизить ставку процента посредством кредитной экспансии». В 1924 г. Мизес предупредил, что приближается обвал, депрессия будет всемирной, поскольку почти каждая страна имела золотой стандарт и центральный банк, проводивший инфляционную политику после великой войны.
Ученик Мизеса Ф. Хайек в качестве директора Австрийского института экономических исследований в 1929 г. утверждал, что «у Европы не будет никаких надежд на выздоровление до тех пор, пока не упадут процентные ставки, а процентные ставки не упадут, пока не обрушится американский бум, что, вероятно, произойдет в течение следующих нескольких месяцев».
В США также был обширный круг экономистов, предсказавших грядущий крах [148] . Они так же, как и представители австрийской школы, были сторонниками твердых денег. Наиболее известными из них были Б. Андерсон, главный экономист Chase Manhatten Bank, который неоднократно называл политику ФРС «неверной и опасной» {1201} , и П. Уиллис, профессор банковского дела в Колумбийском университете и редактор Journal of Commerc {1202} . Когда ФРС в августе 1927 г. снизил учетную ставку до 3,5% Б. Андерсон заявил: «мы подносим спичку к пороховой бочке» и «выпускаем на волю непредсказуемые психологические силы спекулятивной заразы» {1203} .
Е. Харвуд, сторонник «золотого стандарта», основатель независимого Американского института экономических исследований (Массачусетс) и регулярный автор для The Annalist, финансово-экономического еженедельника New York Times, с середины 1920-х неоднократно заявлял, что банки «выдали слишком много кредитов» и что кредитная экспансия ФРС скоро закончится. Вначале 1929 г. Е. Харвуд предупреждал: «… Текущая спекуляция капитальными товарами, представителями которых являются ценные бумаги, и инфляция их цен намного опаснее спекуляции потребительскими товарами» {1204} .
М. Ротбард подсчитал, что с середины 1921 г. по середину 1929 г. ФРС раздула денежное предложение более, чем на 60%. Как только рост денежной массы в США замедлится, предсказывал М. Ротбард, депрессия станет неизбежной. Так и произошло.
Какая же сила вызывает колебания денежной массы?
Мизес отвечал на этот вопрос следующим образом: Экономические циклы вызваны поведением банков. Если бы расширение банковского кредита не вело к снижению денежной ставки процента ниже естественной ставки, то равновесие не было бы нарушено. Но почему банки снова и снова совершают одну и ту же ошибку? «Ответ должен быть таков: потому что с точки зрения идеологии, господствующей в среде бизнесменов и политиков, понижение ставки процента является важной целью экономической политики и потому что инфляционное расширение кредита считается лучшим средством для достижения данной цели». «Коренная причина того явления, что один экономический цикл следует за другим, имеет, таким образом, идеологический характер» {1207} .
Темпы роста совокупной денежной массы в США {1208}
Представители австрийской школы считали кредитную политику американского правительства и ФРС главной, если не единственной причиной краха. По мнению Мизеса виной всему центральные банки, монополизировавшие денежную эмиссию. «Если бы каждый банк имел право эмиссии банкнот, которые могли бы быть обменены на золото, то чреватое опасностью расширение кредита и понижение процента стало бы невозможным». Австрийские монетаристы настаивали на сохранении золотого стандарта и бесконечной эластичности заработной платы (т.е. возможности бесконечного ее снижения), последнее, по их мнению, должно было предупредить рост безработицы. По сути, это было прямое возвращение к рикардианскому «железному» закону заработной платы: безработица в рыночной экономике невозможна, так как избыточное население вымирает.
Гимн золотому стандарту пропоет и будущий глава ФРС А. Гринспен в 1970-х гг.: «Золото и экономическая свобода неразделимы… золотой стандарт является инструментом политики невмешательства… каждое из этих понятий подразумевает другое». «Золото стоит на защите прав собственности». Однако, как ни странно, встав во главе ФРС, А. Гринспен на практике будет проводить прямо противоположную политику, все дальше и дальше уходя от призрака золотого стандарта. К концу его правления твердый вначале доллар превратиться, по словам современных экономистов, в «разбавленный кисель». Рекомендациям австрийской школы не последует практически ни одно правительство или денежная власть мира. Почему?
Очевидно потому, что еще ни одной правящей элите не надоело собственное существование. Предложение австрийских монетаристов обеспечить стабильную стоимость денег (золотого стандарта), а, следовательно, и прибылей капитала за счет бесконечного снижения заработной платы является ничем иным, как разновидностью социал-дарвинизма и ведет либо к установлению фашистской диктатуры, либо к революции.
«Урезание заработной платы, — замечал в этой связи практик реального капитализма Г. Форд, — это самый легкий и самый пошлый способ решить проблему, не говоря уже о нарушении общечеловеческих законов. В действительности это значит обвинить рабочих в собственном бессилии и некомпетентности» {1212} .
Но главное, урезание заработной платы не решает самой проблемы, поскольку ее снижение ведет к сжатию спроса, а следовательно дефляции, экономическому и политическому кризису, радикализованному огромными размерами социальной пропасти, в которую толкает общество австрийская монетарная школа.
Не случайно Г. Хаберлер отмечал, что выбор экономической стратегии в данном случае выходит далеко за рамки экономики: «Это чрезвычайно важный вопрос, — отмечал он, — имеющий большое значение для определения политического курса» {1213} .
Таким образом, из чисто экономической проблемы проблема кризиса переросла в политическую. Другими словами, поиск причин кризиса начинает диктоваться не столько стремлением к научной истине, сколько мировоззренческими интересами противоборствующих сторон. На этом поле в непримиримой борьбе сошлись две версии: либерально-монетаристская и социально-политэкономическая. «В миру» ее прозвали «войной Фридмана против Кейнса». Какие же аргументы приводила каждая из сторон?
ПОЛИТЭКОНОМИСТЫ
Крах был неминуем, потому что железные дороги рассматривались скорее как фактор на фондовой бирже, чем как способ служения.Г. Форд {1214}
Политэкономическая версия связана в первую очередь с именами К. Маркса и Д. Рикардо.
К. Маркс обосновал свою теорию в 1867 г. («Капитал«, т. 1). Согласно его версии в основе циклических кризисов лежит кризис перепроизводства, т.е. в производстве товаров в таком количестве, которое превышает платежеспособный спрос. Причина этого, по мнению К. Маркса, заключается в том, что заработная плата, представляющая собой совокупный конечный спрос, составляет лишь часть созданной «прибавочной стоимости», как следствие, спрос всегда будет меньше имеющегося предложения.
Чтобы распродать товаров на общую сумму больше, чем совокупная сумма заработной платы, владельцы капитала вынуждены реализовать товар в кредит. Общая сумма долга последовательно накапливается с каждым циклом производства. В итоге неизбежно наступает фаза, когда сумма выплат по долгу начинает превышать платежеспособные возможности населения, что приводит к резкому спаду товарного производства, массовым банкротствам и безработице.
Теория Маркса была дополнена сторонниками теории «процента». Ее приверженцы отмечают, что распределение «прибавочной стоимости» происходит не только в «сфере производства» но и в «сфере циркуляции денег», причем именно последняя запускает механизм «патологического развития экономики и денежной массы». Инструментом перераспределения «прибавочной стоимости» в «сфере циркуляции денег» являются проценты. Именно они обеспечивают перераспределение капитала причем по экспоненциальному закону. В результате все большие суммы денег концентрируются у все меньшего количества людей,.
Обратной стороной «медали» является экспоненциальное накопление все большей суммы долга у все увеличивающегося количества должников. Таким образом, разрыв между спросом и предложением нарастает в экспоненциальной прогрессии, что не может не закончиться всеобщим крахом. Американский историк экономики Дж. Кинг в этой связи назвал проценты невидимой «машиной разрушения» {1217} . В цивилизованном обществе кровожадность «процента» сдерживает прогрессивный подоходный налог и налог на наследство и т.п.
Особую популярность теория «процента» приобрела в Германии начале XX в. К ее представителям можно отнести упоминавшегося выше Г. Федера, который в 1917 г. основал «Немецкий союз для уничтожения процентного рабства» {1218} , и С. Гезеля, который опубликовал свои первые работы еще в 1904 г. {1219} Основываясь на своей теории, в 1918 г. С. Гезель предскажет неизбежность послевоенного финансового бума, который закончится таким же неизбежным финансовым крахом, который так же неизбежно приведет к новой мировой войне. Все эти события, утверждал Гезель, должны будут произойти в течении ближайших 25 лет {1220} . В Англии в 1921 г. к подобным выводам придет лауреат Нобелевской премии Ф. Содди, который докажет, что при существующем финансовом устройстве, экономика неизбежно должна время от времени «уничтожать деньги» в форме финансовых кризисов, нанося тем самым тяжелые удары по реальному хозяйству [153] .
Из теории прибавочной стоимости вытекает, что при капитализме не существует сколько-нибудь продолжительного периода равновесия между спросом и предложением. Равновесие Л. Вальраса представляет собой не более чем частный случай кратковременного баланса между ними. Вследствие этого капитализм как форма хозяйства крайне неустойчив, что неизбежно приводит его к кризису. С другой стороны, именно отсутствие равновесия является условием, определяющим динамизм капитализма, которому для сохранения равновесия необходимо постоянное расширение или создание новых рынков сбыта.
Невозможность достижения равновесия в рыночных условиях подтвердили исследования шведского экономиста К. Викселя (1926 г.). По его мнению, рыночная система не только не способна сама восстановить свое равновесие, но наоборот, со временем ее дисбалансы нарастают и ускоряются в динамике.
Развитием темы можно считать кейнсианскую теорию, появившуюся в 1933 г. в ответ на начало Великой депрессии. Ее основоположник Дж. М. Кейнс утверждал, что в условиях рыночной экономики невозможно достижение полной занятости, а следовательно невозможно и достижение продолжительного равновесия между спросом и предложением. Причина тому — возникновение так называемого парадокса бережливости, когда потребители, вследствие роста доходов, начинают предпочитать увеличению потребления сбережения, что приводит к снижению совокупного спроса и кризису перепроизводства.
Д. Рикардо в своих политэкономических воззрениях был полным антиподом К. Маркса. В отличие от Маркса, он считал главным двигателем развития накопления — главный источник богатства нации. Свой взгляд на причины экономических кризисов Рикардо изложил в «Началах политической экономии» (1817 г.). В «Началах» он сформулировал закон «убывающей отдачи капитала»: «прибыль имеет естественную тенденцию падать…». В соответствии с данным законом, последовательные вложения капитала, при прочих равных условиях, дают все меньшую норму прибыли. А «капитал, — дополнял спустя полвека Т. Даннинг, — боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты» {1222} .
На протяжении золотого века капитализма методом сохранения высокой нормы прибыли являлся технический прогресс и империализм. Однако к началу XX в. свободных внешних рынков уже не осталось. Зажатый в тисках ограниченных рынков капитализм стал поедать сам себя, что выразилось, по Марксу, в «экспроприации многих капиталистов немногими…». Концентрация и монополизации капитала стали отчетливо наблюдаться в США уже с конца XIX в. К 1929 г. всего 200 корпораций будут контролировать более половины всей американской промышленности (5% общего числа корпораций сосредоточат 49% всего капитала американских корпораций).
Г. Форд, на примере железнодорожных компаний, демонстрировал приемы, к которым прибегали монополии ради повышения нормы прибыли: железнодорожные компании, связанные картельным сговором, «как можно дольше затягивали перевозки, пуская грузы окружным путем, что бы максимально повысить цену перевозки». Но подобные меры давали только временный эффект, железнодорожные компании разорялись и спускались за долги. Процесс концентрации и монополизации также подходил к своему насыщению. Экспроприировать больше было некого и нечего.
И в конце 1920-х в США в поисках прибыли, накопившиеся за время «просперити» капиталы, не находя себе применения, обрушились на фондовый рынок, затягивая в водоворот спекуляций сбережения населения и капиталы из реального сектора экономики. И если с 1926 по 1929 г. промышленное производство в США выросло на 8,1%, товарные цены упали на 4,7%, то цены обыкновенных акций выросли на 93%. Согласно Standard Statistics Common Stock Average с 1924 по 1929 г. стоимость сильно дифференцированного портфеля американских акций более чем утроилась. Крупный капитал успел получить с фондового рынка такую норму прибыли, о которой даже и не мечтал.
Как же это ему удалось? Откуда взялись деньги? Ведь в финансовом мире действует тот же самый закон сохранения, открытый еще Ломоносовым: если где то что-то прибавилось, то где-то столько же убыло. Если спекулянты на фондовом рынке получали прибыль, не создавая новой потребительской стоимости, то что или кто являлся для них ее источником. Откуда убывало в данном случае?
По своему смысловому значению фондовый и финансовый рынки призваны выполнять роль своеобразных амортизаторов, автоматически компенсирующих колебания спроса и предложения капитала на необходимом и достаточном для реальной экономики уровне. Этот механизм работает в узких рамках, очерченных возможностью существующей финансово-экономической системы. Чрезмерные спекуляции выводят механизм из равновесия, и фондовый рынок начинает оттягивать на себя капиталы из реального сектора экономики. Таким образом, происходит своеобразная тезаврация (вывод из оборота) денег из реального сектора экономики в виртуальный. По словам Дж. М. Кейнса, в данном случае «финансовое обращение ворует деньги у промышленного обращения». В результате, несмотря на инфляционный рост на фондовом рынке, в реальном секторе экономики происходит сжатие, т.е. дефляция. Спад производства и кризис становятся неизбежным.
Каким же образом может быть нарушена нормальная работа фондового рынка? Что заставило расти стоимость акций галопирующими темпами?
Ссылки на эйфорию от технического прогресса и политику «легких денег» Федерального резерва, конечно, имеют свое место, но они не дают ответа, почему масштаб спекуляций на фондовом рынке достиг такого размаха. В 1921 г. огромное число инвесторов сочло, что 1 долл. прибыли корпорации стоит 5 долл. цены акции. Но в конце 1920-х случилось нечто такое, что изменило их взгляды. К 1929 г. инвесторы были готовы платить по 33 долл. за каждый доллар прибыли и все еще полагали, что это выгодно. В среднем прибыль превышала чистый доход на акцию (Р/Е), на максимуме стоимости рынка в 1929 г., более, чем в 15 раз.
По мнению практика рынка, короля спекулянтов Дж. Ливермора, это была чрезмерная цена. 21 октября 1929 г. он заявит: «То, что произошло… является неизбежным результатом биржевых спекуляций, сделавших цены на многие акции во много раз выше их действительной стоимости, определяющейся прибылью и чистым доходом на акцию…»А. Нойс, редактор отдела финансов New York Times, предупреждал о чрезвычайно опасном уровне спекуляций на фондовом рынке в редакционной статье еще за год до краха.
Один из ведущих банкиров Америки, основатель Федерального резерва Пол Варбург, сыгравший, по мнению Ротбарда, решающую роль в формировании Федеральным Резервом политики легкого кредита и низких процентных ставок, прозреет в марте 1929 г. и заявит, что высокие цены на акции «совершенно не связаны с соответствующим увеличением производственных мощностей, собственносmu или способности зарабатывать прибыль», если финансовый разгул не прекратится, то дело кончится «общей депрессией, которая охватит всю страну».
Почему же ни у кого из спекулянтов не сработал инстинкт самосохранения? Почему галопирующий рост стоимости акций продолжался до самого последнего дня?
Отвечая на этот вопрос после наступления краха, А. Нойс предположил, что широкая публика была захвачена врасплох, потому что в отличие от предыдущих паник в 1929 г. не было никаких предупредительных сигналов вроде банкротства крупных предприятий или банков. «Конец великой спекуляции наступил в тот момент, когда все общество, казалось, убедило себя в том, что конец никогда не наступит». Другой ответ дал Р. Мак-Элван. По его мнению, рост стоимости курса акций давал такую норму прибыли, что инвестор просто уже не мог сопротивляться, для него уже ничего не имело значения, в том числе и прибыль, которую демонстрировала компания.
Р. Мак-Элван приводил пример компании «RCA corporation» стоимость акций которой прыгнула с 85 до 420 в течение 1928 г., хотя компания не выплачивала никаких дивидендов {1233} . Но даже эти почти 400% прибыли для инвестора, использующего маржинальный рычаг, не были пределом возможного. Пример той же «RCA» демонстрировал, что инвестор мог купить 1 акцию компании за 10 своих долларов, а оставшиеся 75 долл. занять у брокера. Если он через год продавал акцию за 420 долл. то получал 3400% годовых с учетом интересов брокера. «Инвесторы сходили с ума от таких перспектив» {1234} .
Психологическими причинами объясняют иррациональный рост стоимости акций во время бума и современные исследователи У. Боннер с Э. Уиггин, утверждая, что «цена (акций) является функцией уверенности». А уверенность у обывателя обретается не посредством знаний, а под влиянием эмоций, поскольку «знание стоит сил и времени». Эмоциональное восприятие формируется под влиянием авторитетов и набирает силу, когда становится массовым. Не случайно У. Боннер и Э. Уиггин назвали период фондовой лихорадки «Эпохой толпы». Посвятив проблеме одну из глав своей книги, они утверждают: «Мы имеем дело со сказочными химерами коллективного сознания». Дж. Кейнс еще в 1933 г. придет к выводу, что рынком накануне Великой депрессии двигал в основном «чрезмерный оптимизм», присущий американцам. Глава ФРС А. Гринспен назовет соответствующую главу своей книги — «Иррациональный оптимизм», а У. Хаттон — «Иррациональная алчность».
Кто же представлял те авторитеты, которые формировали настроения фондового рынка?
Одним из них был самый известный американский экономист, представитель монетарной школы, профессор Йельского университета И. Фишер. В середине 1920-х он утверждал, что «так называемый деловой цикл» больше не имеет основы в экономической системе. Фишер считал бум на фондовом рынке отражением «новой эры» постоянного процветания Америки. В сентябре 1929 г. он отрицал какую бы то ни было «спекулятивную оргию». 15 октября, менее чем за две недели до краха, Фишер возвестит: «Я ожидаю, что через несколько недель уровень цен на бирже будет значительно выше, чем сегодня» и даже 21 октября он заявлял, что «цены на акции еще не достигли своей реальной стоимости…». «Предсказания о резком изменении курсов ценных бумаг, которое затронет общий уровень цен, не имеет под собой оснований», — утверждал Фишер буквально накануне кризиса.
Другой бесспорный, по словам М. Скоузена, авторитет в области экономического цикла: профессор Колумбийского университета и директор Национального бюро экономических исследований У. Митчел так же, как и Фишер, был сторонником наступления «новой эры». За несколько месяцев до критического поворота в докладе для Национального бюро он писал: «Ключом к пониманию экономического развития последних лет является ускорение, а не структурные изменения… Ситуация складывается благоприятно, энергия движения поразительна».
Митчела активно поддерживал профессор Гарвардского университета Э. Гэй, протагонистами «новой эры» выступало и Гарвардское экономическое общество. Профессор Принстонского университета Дж. Лоуренс летом 1929 г. провозглашал «Консенсус миллионов людей, суждения которых определяют цены на фондовом рынке, гарантируют нам, что акции не переоценены». Профессор Ч. Дайс в книге «Новые уровни фондового рынка» заявлял, что цены акций всего лишь «регистрируют происходящие потрясающие изменения».
Редактор ведущего финансового издания Wall Street Journal У. Гамильтон, сторонник теории технического анализа Ч. Доу, в октябре 1927 г. в редакционной статье заявлял: «Рынок всеми способами сигнализирует, что деловые перспективы благоприятны и, по-видимому, такое состояние дел будет продолжаться…». У. Гамильтон, как и сторонник фундаментального анализа Б. Грэм, автор библии Уолл-стрита Security Analysis, сохранял оптимизм до самого краха. Президент рейтингового агентства Moody's Investor Service и издатель Moody's Bond Ratings Дж. Муди даже в январе 1929 г. предрекал беспрепятственное движение Америки к беспрецедентному будущему: «Уроки, преподнесенные грубыми финансовыми ошибками, усвоены правительством и финансовыми кругами страны». Dun's Review & Modern Industry 5 октября 1929 г. отражал атмосферу уверенности, царившую в деловых кругах: «Не происходит ничего, что указывало бы на начало широкомасштабной рецессии».
Правящие круги США активно поддерживали царящую эйфорию. Президент Кулидж в марте 1928 г. называл американское процветание «абсолютно здоровым» и «акции дешевыми при текущих ценах». «Нью-Йорк тайме» 16 ноября 1927 г. в этой связи отмечала, что вашингтонская администрация является главным источником новостей о продолжении роста. Гувер продолжал делать широковещательные заявления о здоровье экономики. Даже на следующий день после «черного вторника», когда рынок упал на 100 пунктов, Гувер в обращении к нации заявил: «Основа деловой жизни страны… покоится на здоровом и процветающем фундаменте». И несколько месяцев спустя он продолжал утверждать: «Все указывает на то, что худшие последствия краха исчезнут в течение 60 дней».
Министр финансов при всех республиканских администрациях 1920-х гг. мультимиллионер Э. Меллон, давнишний союзник Моргана, в сентябре 1928 г. успокаивал: «Нет причин для беспокойства. Прилив процветания будет продолжаться». Бывший член правления General Motors Дж. Рэскоб, ставший председателем Демократической партии в августе 1929 г., ездил по стране и рекламировал фондовый рынок под лозунгом «Все должны быть богатыми».
Однако для простых инвесторов большим авторитетом являлись не теории экономистов или заявления членов Правительства, а личный пример воротил Уолл-стрита — капитанов американского бизнеса являвшихся крупнейшими апологетами фондового рынка и легкого кредита. Среди них был К. Дюран, президент General Motors {1259} , «J.P. Morgan», «Goldman, Sachs», «Chase» и т.д. Ч. Митчелл президент National City Bank of New York игнорировал предупреждения, специалистов даже собственного банка, которые в апрельском 1929 г. докладе предупреждали о наступлении «…чрезмерной уверенности, чрезмерной спекуляции и, в конце концов, крахе». Ч. Митчелл спустя полгода как ни в чем бывало заявлял: «В настоящее время рынки в целом находятся в здоровом состоянии». А легендарный Джон Д. Рокфеллер даже после краха утверждал: «В экономической ситуации нет ничего, что оправдывало бы разрушение ценностей, имевшее место на прошлой неделе».
Чем же руководствовалась в своих прогнозах деловая и правящая элита американской нации?
Г. Гувер в своих мемуарах оправдывался, что его ввели в заблуждение члены Федерального резерва, говорившие ему «Финансовой паники больше никогда не будет… Паника невозможна, немыслима». В. Жувенель добавлял в оправдание, что «минимальной силой предвидения обладают люди… находящиеся у власти». Г. Форд на подобные заявления заочно отвечал: «Невозможно представить, что мы обречены на голод и нищету только лишь по причине бездарного руководства, которым отличается вся наша финансовая система».
Экономисты мэйн стрима, апологеты фондового рынка, обласканные в период бума престижными кафедрами, должностями, званиями и т.п., оправдывали крах своих прогнозов непредсказуемостью рынка и несовершенством своих теорий. По мнению же У. Боннера и Э. Уиггина, причина ошибочных прогнозов крылась в изменении приоритетов экономистов новой либеральной эпохи: «Для них экономика — это гигантская машина, не имеющая ни души, ни сердца, ни права, ни справедливости. Вся штука лишь в том, чтобы найти педаль газа. За последние 200 лет профессия экономиста радикально преобразилась. Если бы Адам Смит заказывал сегодня визитку, там стояло бы не «экономист», а «моральный философ».
Но истинным протагонистом эпохи стал крупный бизнес, который руководствовался одним принципом — максимализации прибыли, и который за время просперити, благодаря господству радикального либерализма, перераспределил в свою пользу большую часть доходов и национального богатства Америки.
Во главе процесса перераспределения стоял финансовый сектор. Вслед за ним шла промышленность, где за 1923–1929 гг. производительность труда выросла на 32%, а средняя зарплата только на 8%, зато доходы корпораций выросли на 62%, а дивиденды на 65%. Не отставал и Верховный суд, вносивший свою лепту в расширении социальной пропасти. Примером может быть случай 1923 г. Adkins v. Children's Hospital, когда Верховный суд посчитал установление минимума заработной платы неконстуционным.
Вклад Федерального правительства в перераспределение капитала выражался главным образом в проведении политики дерегулирования и последовательном снижении налогообложения личных доходов. Главной движущей силой снижения налогов был министр финансов, миллионер А. Меллон. По мнению Меллона, снижение налогов должно было предотвратить уклонение от них, в результате в абсолютном значении налоговые доходы должны были вырасти. Меллон предлагал сохранить прогрессивную систему налогообложения, но при этом снизить максимальную ставку с 77 до 24%, а минимальную с 4 до 1/2%, а также снизить налог на наследство.
На основании этой идеи в 1925 г. был принят Revenue Act, который радикально снизил налоги с дохода и наследства. В результате, если в 1921 г. доходы свыше 300 000 долл. дали почти 65% всех налоговых поступлений от подоходного налога, то в 1926 — только 20%. В тот же период налоговая ноша для тех, кто зарабатывал менее 10 000 долл. снизилась со 155 млн. до 32,5 млн. Снижение налогов привело к росту социальной поляризации общества — чем ниже были налоги, тем большая доля распределяемого дохода попадала к наиболее богатым слоям общества.
Доля распределяемого дохода, приходящаяся на богатейшие 5% семей Америки {1272} , и максимальная ставка подоходного налога, %
Согласно оценке Brookings Institute, в 1929 г. верхние 0,1% американцев получали такой же доход, как нижние 42%. Те же верхние 0,1% американцев в 1929 г. контролировали 34% всех сбережений, в то время как 80% американцев не имело сбережений совсем. 1% населения владел 59% всего национального богатства и 15% национального дохода США. Средний класс составлял лишь 15–20%, а доход более половины всех американцев не достигал даже уровня прожиточного минимума. Социальную картину Америки конца 1920-х наглядно представляет распределение американских семей по их годовому доходу — 71% семей получал доход ниже черты бедности — 2500 долларов.
Доход домохозяйств США, 1929,% {1274}
В то же время миллионные состояния росли невиданными темпами. Америка стала страной миллионеров. Известный журналист Ф. Ландберг в те дни отмечал, что состояния наиболее быстро росли «при поддержке со стороны правительств Гардинга и Кулиджа (1923–1928 гг.), приведенных к власти усилиями крупного капитала, что подтверждается подписными листами взносов в фонды избирательных кампаний».
Динамика числа доходов в миллион долларов и выше {1276}
Резкий рост миллионных доходов отражал не столько соответствующий рост экономики США, сколько перераспределение доходов внутри общества в пользу высших его слоев. Перераспределение богатства вело к сжатию наиболее емких сегментов потребительского рынка — рынка сбыта среднего класса, что привело к падению его спроса и кризису перепроизводства.
Г. Форд забил тревогу уже в 1922 г. Понижение оплаты труда, утверждал живой символ американской мечты, «ведет только к падению покупательной способности и сокращению внутреннего рынка… Уровень жизни — уровень оплаты труда — определяет преуспевание страны». Именно крайняя социальная поляризация, вызвавшая падение спроса, по мнению американского экономиста Дж. Гэлбрейта, как и легендарного главы ФРС (1934–1948 гг.), в честь которого названо здание Федеральной Резервной Системы, М. Эксла, в итоге и привела Америку к Великой депрессии. Слепое следование протестантской этике, по мнению Эклса, оказало плохую услугу американцам: «Стремясь к личному спасению, мы принялись губить общественные интересы».
Обрушение фондового рынка было лишь следствием.
В своей статье «Рычаг неравенства», появившейся в конце 2010 г. на сайте Международного Валютного Фонда М. Kumhof, R. Ranciere, на основании сравнения кризисов 1929 и 2007 гг. пришли к выводу, что «когда заработок рабочих падает, они начинаю больше занимать, для того, что бы поддержать свое потребление… Долгий период неравенства в доходах подстегивает заимствование у богатых, что увеличивает риск серьезного экономического кризиса» {1280} .
Вместе с перераспределением дохода перераспределению подверглась и политическая власть, превращая слои общества в политические классы. На этот факт, на наступление Новой либеральной эпохи, задолго до Великой депрессии в 1903 г. обращал внимание президент Т. Рузвельт: «Похоронный звон по республике прозвучал, едва власть попала в руки тех, кто служил не всем гражданам, как богатым, так и бедным, а определенному классу и, защищая интересы этого класса, противопоставлял их интересам остальных».
Г. Форд в 1922 г., говоря про новый класс, отмечал: «Вся их деловая философия сводится к следующему; «Хватай, пока можешь». Это спекулянты-эксплуататоры, нарыв на теле настоящего честного бизнеса…» «Финансовая система не может быть признана правильной, если она отдает предпочтение какому-либо одному классу…». Своими «уловками современная система подчиняет целые нации и народы власти нескольких человек».
Ф. Рузвельт в 1934 г. находил причины Великой депрессии в господстве в США дикого, радикального либерализма, его результатом стал «паралич, сковавший экономику после того злосчастного десятилетия, когда люди были охвачены погоней за незаработанным богатством, а их лидеры во всех сферах деятельности не желали ничего знать, кроме собственных корыстных интересов и легкой наживы» {1285} .
По словам известного журналиста Ф. Ландберга: «Момент истины раскрыл следующее свойство американской экономики: она не может быть отдана на откуп безмерно жадным пройдохам и биржевым спекулянтам».
* * *
Какие же антикризисные или предупреждающие кризис меры предлагали сторонники политэкономической версии?
Одна из превентивных мер была предложена К. Марксом в работе «Заработная плата, цена и прибыль». В ней Маркс предлагал в рамках всей национальной экономики поднять уровень заработной платы для низших и средних слоев общества, поскольку именно они являются основными потребителями массовых товаров, и тем самым стимулировать совокупный спрос. Идеи Маркса почти дословно будет повторять глава ФРС при Ф. Рузвельте М. Эклс: «Массовое производство должно сопровождаться массовым потреблением, а массовое потребление, в свою очередь, требует распределения богатства… с тем, чтобы покупательная способность человека равнялась количеству товаров и услуг, предлагаемых средствами национальной экономики…»
Согласно рекомендаций Дж. Кейнса, необходимо было оказать влияние на психологию и «восстановить доверие» делового мира. При этом Кейнс предупреждал, что «регулирование объема текущих инвестиций оставлять в частных руках небезопасно». Кейнс считал, что необходимо начинать наступление сразу «на двух фронтах» с увеличения инвестиций и увеличения потребления, за счет наращивания государственных расходов. По идее Кейнса государственное вмешательство должно было оказать стимулирующее частный бизнес к инвестированию и тем самым вывести его из ловушки ликвидности.
По мнению Г. Форда, необходимо было срочно реформировать финансовую систему: «Если этих азартных игроков лишить звания «банкиров» и навсегда свергнуть с того пьедестала, на который воздвигло их звание, доброе имя банковского дела будет восставлено… и бремя несправедливости денежной системы и финансовых ухищрений будет снято с плеч народа». «Прежняя прогнившая система будет подвержена многочисленным преобразованиям. Банки начнут работать на общее благо… Нам доступны два пути для реформирования: один начинается снизу, другой — сверху… по первому пути пошла Россия» — предупреждал Г. Форд.
«Спекуляции и погоня за наживой — катастрофа для бизнеса, — утверждал Г. Форд. — Бизнес зажат в «финансово-юридических тисках»… «банкир или юрист на посту руководителя — настоящая катастрофа»… «этому поколению не выжить без глубокой веры, искреннего убеждения в том, что в основе производства должны лежать принципы справедливости, добродетели и гуманности» {1292} .
Все эти меры будут использованы Ф. Рузвельтом в его «Новом курсе» — в его революции сверху. Однако они не смогут вывести страну из кризиса. Это дало основание последователям монетарной теории подвергнуть политэкономистов самой уничижительной критике. Взятое для примера заявление одного из них, Л. Рида о том, что «британский экономист Джон Мейнард Кейнс был во многих отношениях не более, чем влиятельным шарлатаном», можно считать едва ли не самым невинным.
Подобные обвинения не остались без ответа со стороны приверженцев кейнсианской теории, например, одного из наиболее авторитетных из них Дж. Стиглица. «Во время Великой депрессии государственные расходы не дали ожидаемого эффекта… они не вытянули страну из Великой депрессии: Соединенные Штаты фактически не смогли выйти из Великой депрессии до Второй мировой войны, — подтверждал Дж. Стиглиц, — Но причина этого в том, что Конгресс и администрация Рузвельта действовали нерешительно. Стимулирующие меры не были тогда достаточно сильными».
На деле, проблема, очевидно глубже и заключается в том, что экономическая система, выведенная из равновесия, после снятия возмущающего усилия не возвращается в исходное состояние (равновесного спроса), а либо деградирует, либо подобно маятнику отклоняется в противоположную сторону с пропорциональной амплитудой отклонения. Как следствие, перед Рузвельтом стояла задача не столько стабилизации экономики, сколько предупреждение установления в США либерально-фашистской диктатуры либо развязывания в США новой гражданской войны.
В ПОИСКАХ ЭЛИКСИРА «ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ»
Экономисты не могли успокоиться на полумерах борьбы с кризисом, они искали методы предупреждения их как таковых. В изложении Дж. Кейнса эта мысль звучала следующим образом: «Эффективное средство борьбы с экономическими циклами нужно искать не в устранении бумов и установлении хронической полудепрессии, а в том, чтобы устранить кризисы и постоянно поддерживать состояние квазибума».
Соответственно каждая школа предлагала свои рецепты «квазивечной молодости».
Представители австрийской монетарной школы, как отмечалось выше, настаивали на том, что вся проблема кризисов исходит от государства и центральных банков. Не случайно их рецепт борьбы с циклами заключался в отказе от централизованной банковской системы и радикальном снижении роли государства. Свободный рынок, основанный на золотом стандарте, по мысли либерал-анархистов, должен был сам все расставить на свои места. Наиболее точно эту мысль передавал один из последователей австрийской школы М. Ротбард утверждавший, что государство надо вообще отменить.
Политэкономисты в лице К. Маркса и Ф. Энгельса предлагали свой рецепт. Для того чтобы избежать возникновения кризисных диспропорций между спросом и предложением они предлагали перейти от рынка к государственному централизованному, плановому управлению экономикой, от капитализма к бесклассовому обществу.
Таким образом, в качестве эликсира «квазивечной молодости» человечеству предлагался выбор между социал-дарвинизмом либералов и плановым равенством марксистов. Конечно, найдется немало сторонников правого или левого радикализма, отдающих предпочтение одной из этих схем, однако в случае, если они станут единственным эликсиром, то тогда история человечества остановится по-настоящему.
Рекомендации самого Дж. Кейнса занимали промежуточное место и сводились к усилению регулирующей роли государства в экономике, порой напоминая адаптированные к рынку постулаты марксизма. Не случайно Кейнса не раз обвиняли в пропаганде социалистических идей. Однако, по мнению Стиглица, здесь не было ни грана идеологии, просто «Кейнс пытался спасти капитализм от самого себя». Кейнсианство обещало минимизировать риск скатывания к новой депрессии.
Федеральный резерв также решил не рисковать. Причины для этого были более чем убедительные, отмечал А. Гринспен: «Депрессия 1930-х привела к развязыванию Второй мировой войны, и нас переполняла решимость не допустить подобное впредь». И действительно, после войны ФРС следовал строго в русле рузвельтовских (кейнсианских) реформ. Конечно, начиная с 1945 г. Америка пережила много циклических подъемов и спадов, но все эти спады, не считая двух, были умышленными. «Плановые рецессии» были целенаправленно организованы Федеральным резервом, чтобы охладить экономику. «Ни один из послевоенных подъемов не умер своей смертью, всех их прикончил Федеральный резерв», — замечает профессор Массачусетского технологического института Р. Добишуа. Первым исключением был спад 1973–1974 гг., когда роль ФРС сыграло нефтяное эмбарго. Вторым — спад 2001 г., когда лопнул пузырь доткомов.
Последний спад представляет для нас особый интерес, поскольку он связан с очередной попыткой найти рецепт эликсира «вечной молодости». Свой рецепт предложили американские наследники австрийской монетарной школы. Их рекомендации имеют особое значение, поскольку мы живем именно в то время, когда они определяют финансовую и экономическую политику единственной сверхдержавы мира — Соединенных Штатов Америки и от успеха или провала этих рецептов зависит судьба не только самих Штатов, но и всего остального человечества.
Начнем эту историю с конца:
Кейнс и Фридман предстали перед вратами рая. Святой Петр попросил их рассказать о земных деяниях, и Кейнс поведал, как во время Великой депрессии спас миллионы бедных от голода, а Фридман коротко ответил, что посвятил жизнь избавлению человечества от греха.
— Каким образом? — спросил Петр.
— Нарушать правила — грех, — отозвался Фридман, — вот я и пытался уничтожить правила {1298} .
НАСЛЕДНИКИ ДЖОНА ЛО
Просто печатайте деньги…М. Фридман {1299}
Основоположник неолиберальной («чикагской») экономической школы М. Фридман никак не объясняет обвал фондового рынка осенью 1929 г. По его мнению, крах и депрессия были непредсказуемы. А. Шварц только отмечает, что накануне Великой депрессии ценные бумаги в целом не были переоценены. Американские наследники австрийской школы в своем исследовании обращали внимание, прежде всего, на совпадение динамики изменения денежной массы и ВВП в межвоенный период, и ее резкое сокращение в 1929–1933 гг.
Динамика реального ВВП и денежной массы (М2) США, долл. {1303}
Исходя из этой зависимости, школа Фридмана выдвинула, в качестве причины обвала экономики США, ужесточение финансовой политики ФРС, вызвавшее резкое сжатие денежной массы. М Фридмен и А. Шварц в своем труде «Монетарная история США», указывая на этот факт, утверждали, что ФРС могла предупредить депрессию. Именно действия ФРС, заявлял М. Фридмен в своем фундаментальном труде «Капитализм и свобода», явились причиной депрессии. По этому поводу в 2002 г. член совета директоров ФРС Бен Бернанке, выступая на 90-летии М. Фридмана, сказал: «Я хотел бы сказать Милтону и Анне [Шварц]: что касается Великой депрессии — вы правы, это сделали мы. И мы очень огорчены. Но благодаря вам мы не сделаем это снова».
Общее мнение сторонников неолиберальной (монетарной) теории, пояснял П. Кругман, заключается в том, что Великая депрессия представляет собой «ничем не оправданную и вовсе не обязательную трагедию»: «Не пытайся Герберт Гувер сбалансировать бюджет перед лицом надвигающегося экономического спада, не защищай Федеральная система так рьяно золотой стандарт, и наконец, профинансируй чиновники быстро и своевременно банки… то крах фондового рынка 1929 г. привел бы лишь к заурядной рецессии, о которой все скоро бы забыли».
Основы монетарной теории были сформулированы за полвека до М. Фридмана британским экономистом Р. Хоутри, который утверждал, что в конечном итоге причиной повторения экономических кризисов является «золотой стандарт»: «Если бы не произошло ограничение кредита, то активная фаза торгово-промышленного цикла могла бы продолжаться безгранично».
По мнению сторонников монетарной школы, бурное развитие американской экономики после Первой мировой требовало соответствующего увеличения денежной массы, но привязка ее к «золотому стандарту» препятствовала этому. Возникший денежный дефицит вызвал дефицит платежеспособного спроса, что, в свою очередь, привело к дефляции (падению цен) и кризису перепроизводства.
Критики этой версии отмечают, что сама Федеральная Резервная Система была создана для эмиссии необеспеченных золотом долларов путем кредитной и дебетовой эмиссии. «Золотой стандарт» выполнялся лишь формально. К апрелю 1929 г. отношение золота к общему объему кредита в Америке упало ниже 7%, — самый низкий уровень за всю ее историю {1307} . Проблемы начались лишь тогда, когда рост производительности труда в промышленности затормозился, а количество псевдоденег (векселей, расписок и т. д.), наоборот, выросло [164] .
Свое основное внимание приверженцы монетарной версии акцентирует, не на «золотом стандарте», а на недостаточных монетарных мерах, предпринятых Федеральным резервом и Правительством в ответ на разразившийся кризис. Например, ФРС ограничилась лишь понижением ставки в феврале 1930 г. с 6 до 4%, а Правительство (в целях расширения денежного предложения) — покупкой крупных партий.бумаг казначейства. В следующие два года власти не сделают практически ничего. Тон денежной политике задавал министр финансов Э. Меллон, который считал, что необходимо дать возможность рынку самостоятельно произвести необходимые корректировки пропорций и цен.
Оппоненты монетарной теории в ответ указывают, что расширение денежной базы, как требуют того монетаристы, не могло привести к восстановлению ликвидности. В подтверждение своих слов оппоненты отмечают, что в ответ на расширение денежной базы (с 6,05 млрд. долл. в 1929 г. до 7,02 млрд. в 1933-м) денежная масса не выросла, а наоборот, резко упала — с 26,6 до 19,9 млрд. долларов. Даже в 1935 г., когда процентная ставка снизится до 0,14%, ситуация практически не изменится. Банки и население боялись финансовых операций, предпочитая хранить деньги в наиболее ликвидной форме. В результате возникла так называемая «ловушка ликвидности». С точки зрения теории Кейнса, денежные власти никак не могли исправить эту ситуацию, она корректируется лишь с помощью экспансивной налогово-бюджетной политики.
М. Фридман и А. Шварц отвергли подобные возражения. По их мнению, проблема состояла в том, что ФРС упустила время, она начала действовать слишком поздно, когда панические настроения уже охватили рынок. ФРС, утверждают М. Фридман и А. Шварц, виновата в создании «кризиса доверия», так как вовремя банкам не была оказана помощь и началась волна банкротств….
На подобные обвинения М. Эклс, глава ФРС в 1930-е, отвечал, что понижать ставки в больной стране бессмысленно. Накачивать экономику деньгами «можно в процветающей стране, где покупательная способность масс подталкивает их к усвоению более высоких жизненных стандартов и позволяет приобретать массу вещей помимо, самых необходимых. Но разве можно надеяться на технологический прорыв в Америке 1930-х, в которой у миллионов людей не хватает покупательной способности даже для того, чтобы удовлетворить самые насущные потребности».
На фундаментальном уровне расхождение между монетарной (неолиберальной) и кейнсианской школами сводятся к тому, что первая, по сути, отвергает влияние спроса на экономический рост, утверждая, что последний определяется технологическим трендом на увеличение производственных возможностей экономики, т.е. предложением (или накоплением капитала по Д. Рикардо). В подтверждение своей позиции монетаристы приводят факт постоянно повышающегося линейного тренда развития экономики США в XX веке, несмотря на встречающиеся значительные колебания его текущих значений.
Но главное, монетарная школа в отличие от кейнсианской (марксистской) фактически настаивает на равновесности рыночной системы, т.е. ее способности самостоятельно возвращаться в равновесное состояние. Монетаризм воскрешает принципы «невидимой руки рынка», которая должна сама расставить все по своим местам, обеспечить непрерывное процветание экономики и развитие свободного общества. По мнению монетаристов именно государственное вмешательство в экономику вносит диспропорции в рыночную систему, что и приводит к экономическим кризисам.
Не случайно рецепт «эликсира вечной молодости» от «чикагской школы» сводится к радикальному снижению роли государства в экономике, по сути, являясь развитием идей австрийской школы. Основные постулаты монетарной теории изложены в книге М. Фридмана «Капитализм и свобода», ставшей экономической программой неоконсерватизма. Базовая формула Фридмана включает в себя три фундаментальных положения: дерегуляция, приватизация, снижение социальных расходов.
Положения базовой формулы разъяснялись в большом количестве дополнений и уточнений, которые предписывали в частности, что налоги должны быть низкими и взиматься по единой ставке, а заработная плата должна быть абсолютно эластичной и не иметь установленного минимума [166] , что любую стоимость должен определять рынок, что приватизации подлежат не только традиционные коммерческие предприятия, но и здравоохранение, почтовая служба, образование, пенсионная система и т.п. Мировой рынок должен стать полем для свободной торговли и инвестиций, а правительства не должны вводить протекционистских мер для защиты своих производителей или собственности и т.д.
В финансовой сфере формула Фридмана в теории имела три основных дополнения: стопроцентное резервирование под активы коммерческих банков, что должно исключить банковские кризисы; расширение денежной массы с постоянным темпом на уровне около 3–4% в год (т.е. пропорционально среднегодовым темпам роста экономики в XX в.), причем точный показатель значительно менее важен, чем его постоянство (что должно предохранять от попыток стимулирования экономики со стороны государства); введение свободно плавающих гибких обменных курсов национальных валют. Применить на практике эти «финансовые дополнения» не решилось ни одно правительство в мире.
На деле формой реализации монетарной теории в финансовой сфере стала все та же денежная эмиссия, что и у кейнсианцев, отличие состояло лишь в том, что кейнсианская школа осуществляла эмиссию в основном посредством государства, а монетарная — рынка, на безинфляционной основе. Т.е. эмиссия не должна была приводить к росту текущей инфляции.
Формула М. Фридмана приобрела не просто чрезвычайную популярность, а стала практически единственной общественно-политической и экономической теорией, царящей на мировой арене с конца XX века.
А. ГРИНСПЕН
Капитализму не в чем упрекнуть себя.А. Гринспен
Либеральная (монетарная) политика будет использована главой ФРС А. Гринспеном при лечении беспрецедентного биржевого краха в октябре 1987 г. Апофеозом краха стал «черный понедельник» — 19 октября, когда произошло «крупнейшее в истории внутридневное падение, затмившее даже «черную пятницу» 1929 г., с которой началась Великая депрессия».
Кейнсианские модели спасения на этот раз оказались бессильны, утверждал Гринспен, поскольку они «не предусматривали одновременного роста безработицы и инфляции. Это явление, получило впоследствии название стагфляции».
Стагфляция почти одномоментно охватила большинство стран мира с рыночной экономикой во второй половине 1960-х гг. [167] . До конца 1970-х гг. безработица в ведущих странах выросла в среднем 3–4 раза. Инфляция за тот же период прыгнула с 1–3% до ~14% во Франции, ~24% в Англии, ~7% в Германии, ~11% в США. Все главные мировые валюты: американский доллар, английский фунт, итальянская лира… за время стагфляции обесценились в разы. Наглядный пример стагфляции дает сравнение тренда роста безработицы и индекса потребительских цен в США.
Причиной стагфляции стал начавшийся с Кеннедираунда и создания Общего рынка новый этап глобализации мировой экономики [168] . Последовавший крах Бреттон-Вудской системы [169] открыл дорогу инфляции. Снижение торговых барьеров, в условиях плавающих валютных курсов, сделало инфляцию наиболее действенным инструментом конкурентной борьбы в международной торговле [170] . С другой стороны, снижение торговых барьеров привело к масштабному вытеснению неконкурентоспособных производств и как следствие росту безработицы.
Стагфляция в США 1960–1980-е гг. {1312}
Не меньшее значение, чем стагфляция, в принятии решения о переходе к монетарной политике сыграл и тот факт, что к 1980-м годам Америка успела оправиться от шока вызванного Великой депрессией [171]Примечательно, что практически все американские авторы, исследующие данный вопрос, ссылаются только на Великую депрессию и совсем не упоминают Вторую мировую войну. Очевидно, мировая война, в отличие от европейцев, вызвала у американцев гораздо меньшее потрясение, чем депрессия.
. Уже президент «Дж. Форд начал кампанию ликвидации уродливых форм государственного регулирования. В своем выступлении в Чикаго в августе 1975 г. он пообещал предпринимателям «освободить американских бизнесменов от оков» и «отучить федеральное правительство, насколько это будет в моих силах, влезать в ваш бизнес, в вашу жизнь, ваши кошельки». Политика дерегулирования, ставшая неотъемлемой частью процесса глобализации, наберет силу в период неолиберальной контрреволюции, начавшейся с приходом в Белый дом президента Р. Рейгана в 1981 г.
Следуя монетарной теории во время краха 1987 г., ФРС срочно закачала в экономику денежные средства. Снижение процентных ставок привело к быстрому восстановлению экономики. При этом роста инфляции, которого так опасалась ФРС в конце 1920-х гг., на этот раз не было. Как вспоминал А. Гринспен «большая часть наших инициатив, призванных противостоять растущему инфляционному давлению, не требовала жестких мер. Достаточно было слегка «нажать на тормоз», чтобы долгосрочные ставки пошли на убыль… Доходность 10-летних казначейских облигаций… падала на протяжении 16 лет независимо от политики ФРС» {1315} .
Динамика процентных ставок по 30-летним Т-облигациям с 1981 по 2009 г. {1316}
Почему же не было инфляции?
«Инфляция не представляла проблемы, — отвечал А. Гринспен, — поскольку глобализация оказывала на страну дефляционное воздействие». По мнению бывшего главы ФРС, ключевую роль в этом сыграл крах Советского Союза: «экономическая значимость развала Советского Союза грандиозна…» {1318} . В результате из постсоветских и развивающихся стран «более миллиарда низкооплачиваемых, зачастую хорошо обученных работников потянулись на мировой конкурентный рынок»,. «Такая миграция рабочей силы на рынке снизила мировой уровень заработной платы, инфляцию, инфляционные ожидания и процентные ставки и тем самым способствовала экономическому росту в глобальном масштабе». Крах Советского Союза позволил США печатать доллары почти без ограничения, тем самым создав небывалый в истории финансовый рычаг [173]«Именно темпы изменений, скорость перехода от централизованного планирования к конкурентному рынку определяют степень дефляционного воздействия на заработную плату в развитых странах, а значит, и на цены… Появление ощутимого системного эффекта под влиянием вроде бы ничтожного первоначального импульса кажется таким же невероятным, как способность человека поднять тонну. Однако с помощью рычага человек делает это без труда. Траектория роста изменилась, возник новый цикл: сокращение затрат на оплату труда ведет к снижению инфляционных ожиданий, что, в свою очередь, препятствует росту заработной платы и тормозит повышение цен». (Гринспен А…, с. 366).
.
С идеологической точки зрения, поражение СССР в холодной войне создало ту самую необходимую для финансового рычага «точку опоры», которая позволила использовать всю его невероятную силу. Этой «точкой опоры» стало укрепление права собственности в постсоциалистических и развивающихся странах после краха советской идеологии. «Укрепление права собственности позволило иностранным инвесторам использовать дешевую местную рабочую силу, — отмечал А. Гринспен, — что привело к ускорению роста экспортно-ориентированных отраслей». С другой стороны, укрепление права частной собственности в мировом масштабе вызвало процесс «глобализации рынков капитала, который привел к снижению стоимости финансирования и, как следствие, к увеличению мирового объема реального капитала — ключевого фактора роста производительности» {1322} .
Движущей силой, приложенной к этому финансовому рычагу, явился спрос (в широком смысле), который финансовый рычаг усиливал многократно. Вся идея сочетания движущей силы и финансового рычага выражена в одной фразе А. Гринспена: «Нельзя мешать обществу удовлетворять текущие потребности, надев на него финансовую смирительную рубашку» {1323} . Наоборот, для роста экономики необходимо увеличивать возможности общества по удовлетворению этих потребностей, т.е. увеличивать потребление — СПРОС — движущую силу развития. И Америка стала страной потребления. В начале 2000-х гг. ее население составляло 5% населения мира, но она потребляла 25% всех ресурсов планеты. К 2002 г. американцы закупали 60% мирового экспорта. На американский импорт пришлось 60% прироста мировой торговли за предыдущие пять лет. Рост американского спроса стал одной из главных движущих сил мирового экономического развития в конце XX — начале XXI в.
Что ждало Америку и мир в противном случае? Согласно расчетам Дж. Мейкина, если бы американцы не расходовали, а сберегали лишь треть от реального уровня 1990-х, т.е. 5%, ежегодные расходы снизились бы на 350 млрд. долл. Соответственно ВВП сократился бы на 3,5%, что надежно гарантировало бы экономический спад на многие годы вперед. К подобным выводам пришел и Д. Рихебэхер; по его мнению, если восстановить сбережения на уровне лишь половины того, что было после войны, Америка получила бы самую глубокую и сильную рецессию за весь послевоенный период {1325} . В такой же рецессии оказался бы и весь мир.
Успеху монетарной политики ФРС способствовали достижения неолиберальной революции президента Р. Рейгана, получившей собственное название — «рейганомики». Свои взгляды президент Рейган выразил уже в своей первой инаугурационной речи: «Во время кризиса правительство не решение, правительство — это и есть проблема». «Рейганомика» последовательно шла к отказу от постулатов кейнсианства и рузвельтивизма, в сторону идей «чикагской школы». «Рейганомика», за счет снижения налогов, прежде всего для наиболее обеспеченных слоев общества, зарплат и социальных расходов для всех остальных, а также рекордного для мирного времени увеличения военных расходов (на 40% с 1981 по 1985 г.) и государственного долга (на 188% с 1980 по 1988 г.) стимулировала рост, как спроса, так и финансового рычага, а за счет все большего дерегулирования экономики повышала уровень конкуренции и частной инициативы. В дальнейшем эта политика будет в значительной мере углублена и расширена при президенте Дж. Буше.
Не меньший, если не больший вклад в успех монетарных реформ внесла «компьютерная революция» 1990-х гг., по масштабу и значению сопоставимая только с английской «промышленной революцией», открывшая новый виток развития человеческой цивилизации. Экономический бум способствовал «компьютерной революции», а она, в свою очередь, способствовала буму. Благодаря «компьютерной революции» федеральный бюджет США впервые за многие десятилетия стал профицитным (1998–2001 гг.). Бум технологических компаний вновь возбудил дух спекулятивной лихорадки на фондовом рынке. За время компьютерной революции число американских семей, разместивших свои сбережения в акциях, выросло с 27,8% в 1989 г. до 53,9% в 1998 г. Что почти в 10 раз больше чем накануне краха 1929 г., тогда в игре на рынке акций участвовало всего лишь около 5% американских семей.
Эпоха процветания, по мнению Р. Шиллера, автора книги «Иррациональная эйфория», произвела коренные изменения в психологии американцев: «В 1990-е г. случилось то, что люди действительно поверили в наступление новой эпохи и охотно шли на такой риск, которого никогда не допустил бы ни один разумный человек… люди не считали, что нужно делать сбережения на будущее. Они тратили все до гроша, потому, что решили, что будущее гарантировано».
Однако неожиданно будущее оказалось под угрозой: бум роста высокотехнологичных компаний, поощряемый расширением денежной базы, привел к надуванию фондового пузыря на рынке доткомов. Пузырь лопнул в начале 2000 г., с марта 2000 г. по октябрь 2002 г. стоимость акций высокотехнологичных компаний упала на 78%. Бюджет снова стал дефицитным, а Америка снова начала было погружение в депрессию.
Но внезапно в Америке начался новый бум, на этот раз на рынке недвижимости, ставший новым двигателем американского роста. Как отмечал Р. Самюэлсон в 2002 г.: «Бум на рынке жилья спас экономику… Наигравшись на рынке акций, американцы устроили оргию на рынке недвижимости. Мы поднимали цены, пускали дома под снос и подсчитывали барыши». Игра затягивала в свои сети не только простых американцев и финансовые компании, но и таких промышленных гигантов, как General Motors, 70% прибыли которой в 2004 г. дала не продажа автомобилей, а выдача ипотечных кредитов.
Для того чтобы подстраховаться от возможных финансовых рисков был использован институт деривативов — производных финансовых инструментов. А. Гринспен по поводу одного из наиболее рискованных видов деривативов — дефолтных свопов, замечал: «Рыночный инструмент, позволяющий кредиторам с высокой долей заемных средств передавать риск третьей стороне, может иметь критическое значение для экономической стабильности, особенно в глобализированной среде. Дефолтные свопы, появившиеся в ответ на такую потребность, мгновенно завоевали рынок».
Некоторое беспокойство вызывало только нарастание долговой нагрузки. Однако, полагал Гринспен, при оценке этого «фундаментального факта современной жизни», следует читывать, что «в условиях рыночной экономики повышение долгового бремени неразрывно связано с прогрессом. Долг почти всегда возрастает по отношению к доходу по мере углубления разделения труда и специализации, повышения производительности и, соответственно, роста размера активов и обязательств, выраженного в виде процента от дохода. Иными словами, сам по себе рост отношения долга домохозяйств к их доходу или совокупного нефинансового долга к ВВП не является индикатором экономических проблем».
Бескризисное процветание американской экономики продолжалось почти 15 лет, что дало повод лауреату Нобелевской премии Р. Лукасу в 2003 г. заявить: «Центральная проблема недопущения депрессии решена, если говорить о ней на практическом уровне». На следующий год будущий наследник Гринспена на посту председателя ФРС Б. Бернанке выступит с речью «Великое умиротворение», в которой будет утверждать, что современная макроэкономическая политика решила проблему делового цикла (т.е. вызванных им кризисов).
Неужели М. Фридман вместе с А. Гринспеном нашли тот самый заветный «эликсир вечной молодости»?
* * *
Почему же ни Гувер, ни Кулидж тогда не воспользовались либеральной моделью во время Великой депрессии (1929 г.) и не снизили процентные ставки, не насытили рынок деньгами? Ведь подобные идеи еще накануне кризиса высказывал президент Федерального резервного банка Нью-Йорка Дж. Гаррисон, который вслед за своим предшественником Стронгом предлагал «принять «жесткие и энергичные меры» и поднять процентные ставки так высоко, чтобы искоренить спекуляцию, а затем немедленно снизить их, чтобы избежать падения деловой активности…». Т.е. вызвать искусственный кризис, а потом сразу насытить рынок деньгами. Почему же они не сделали этого?
На этот счет П. Кругман выдвигает две версии: во-первых, что кризисное состояние кредитных рынков не позволило ФРС вести более агрессивные действия для того, чтобы переломить тенденцию; во-вторых, человечество еще не имело опыта борьбы с подобными экономическими катастрофами и руководители государства оказались не готовы к удару стихии.
Непосредственный свидетель событий Р. Хоутри был другого мнения. Он отмечал, что Федеральный Резерв был вынужден ограничивать предложение кредита из-за необходимости сохранения устойчивости валюты: «Невозможность способствовать оживлению с помощью дешевых денег… начиная с 1930 г. превратилась в бедствие для всего мира и поставила перед нами проблемы, которые угрожают разрушением строя цивилизации» [181]Вероятная вариативность событий была гораздо шире, в арсенале конкурентов было такое оружие, как девальвация, протекционистские пошлины, создание валютных блоков, массовые государственные и коммерческие дефолты и т.д. Весь этот арсенал будет полностью задействован конкурентами на протяжении 1930-х годов.
Кроме этого, даже если США имели бы возможность бесконечно наращивать денежную массу, в 1930-х годах ее просто не во что было вкладывать, прежняя модель экономики, основанная на идеях либерализма образца XIX в., достигла предела своего насыщения.
. {1335} И Хоутри был прав. К тому времени доллар еще не имел тех мировых позиций, которые он получил после Второй мировой войны. Ожесточенная конкурентная борьба с европейцами за рынки сбыта не оставляла ФРС выбора в 1929 г. Снижение ставок в США на фоне сохранения высоких ставок в Европе угрожало в любой момент развернуть денежный поток с Уолл-стрит в Старый Свет.
Подобная опасность возникла в 1927 г. В результате, для того чтобы сохранить возможность поддержания низких процентных ставок в США, Федеральный резервный банк Нью-Йорка был вынужден приступить к скупке первоклассных коммерческих векселей других стран, индоссированных их центральными банками. Таким образом, банк Нью-Йорка искусственно укреплял иностранные валюты по отношению к доллару, и, как следствие, расширял возможность европейских стран оплачивать американский экспорт .
Ведущие воротилы Уолл-стрит почувствовали приближение предела амортизации капиталов фондовой биржей и стали сбрасывать акции задолго до повышения ставок ФРС. Среди них был Б. Барух, один из богатейших людей мира: «Я начал ликвидировать свои акции и вкладывать деньги в облигации и запас наличности. Я также купил золото». От акций зимой 1928/29 г. избавился и известный биржевой спекулянт Джозеф П. Кеннеди, ставший при Ф. Рузвельте главой Федеральной комиссии по ценным бумагам.
В социальном плане применение либеральной модели лечения Великой депрессии неизбежно привело бы не только к сохранению прежних тенденций перераспределения богатства в пользу «безмерно жадных пройдох и биржевых спекулянтов», но и к катализации этого процесса. В условиях 1930-х годов стремительно растущая социальная пропасть угрожала даже оплоту либерализма — США катастрофическими социальными потрясениями. «Социальные бури в Америке будут сильнее, чем где бы то ни было, потому что здесь капитализм развился до последних пределов, финансовый капитал приобрел чрезвычайную мощь и силу, вместе с тем на другой стороне накапливается огромное недовольство широких масс, имеющих больше возможностей, чем где бы то ни было…» — предупреждал советский полпред в США А. Трояновский в 1936 г..