Современная экономика с ее верой в свободный рынок и глобализацию обещала процветание для всех… Однако Великая рецессия… разбила эти иллюзии.Дж. Стиглиц {1338}
В конце XX — начале XXI в. ситуация кардинально изменилась. Теперь Америка могла наращивать свой финансовый рычаг, т.е. «печатать» деньги свободно и не бояться дефицита текущего баланса. Как отмечал летом 2007 г. бывший глава ФРС А. Гринспен: «Статус доллара как основной мировой резервной валюты до сих пор позволял финансировать наш внешний дефицит» {1339} . Только одна страна в мире могла позволить себе подобное. Не случайно Стиглиц назвал Соединенные Штаты страной с «дефицитом последней инстанции».
Денег было не просто много, а очень много. Это было денежное цунами, в результате которого, по словам автора «Покера лжецов» М. Льюиса, уже с середины 1980-х годов «американский народ лишился финансового рассудка». К середине 2000-х гг. денег было так много, что инвесторы уже не знали, куда их вкладывать, и были готовы бросаться на пустой крючок, чтобы лишь только подержаться за него. Наблюдая, как инвесторы жадно заглатывали низкокачественные ипотечные облигации, герой Льюиса, реальный участник событий, замечал: «Было совершенно очевидно, что у инвесторов сорвало крышу». Стиглиц пишет о почти шизофреническом поведении на финансовых рынках.
Однако, по мнению А. Гринспена, такое поведение инвесторов не представляло серьезной проблемы: «Разумеется, любой бум порождает мыльные пузыри… Готовы ли мы к обвалу рынка недвижимости?… Мы имеем дело не с пузырями, а с пеной — локальными скоплениями пузырьков, которые не могут нанести ущерб экономике в целом». Президент Буш неизменно демонстрировал оптимизм, заявляя в ноябре 2007 г.: «Фундамент нашей экономики является очень прочным, а сама экономика — устойчивой», в феврале 2008 г.: «Я не думаю, что мы идем к рецессии», мы всего лишь построили чуть больше, чем надо, домов,
Тем не менее, относительно будущего у Гринспена все же возникало некоторое беспокойство: «Рост отношения долга к доходу у домохозяйств или совокупного нефинансового долга к ВВП сам по себе не является индикатором стресса… Как активы, так и долг нефинансового сектора растут быстрее дохода на протяжении последних 50 лет. При этом рост долга опережает рост активов, иными словами, возрастает финансовый рычаг… Очень трудно судить о том, насколько опасен долгосрочный рост финансового рычага… Очевидно, что выход доли долгового финансирования за пределы уровня, допускаемого новыми технологиями, ведет к кризисам. Не могу с уверенностью сказать, где находится критическая точка» {1346} .
Для того чтобы несколько охладить рынок, Федеральный резерв с июня 2004-го по июнь 2006 г. поднимал процентные ставки 17 раз, каждый раз на 25 базисных пунктов, в результате чего за этот период процентная ставка по федеральным фондам выросла с 1,25 до 5,25%. Однако повышение ставки не произвело на рынок существенного влияния. Так, ставка по 10-летним казначейским облигациям США снизилась с 4,7% в июне 2004 г., до 3,9% в июне 2005 г. и чуть подросла до 5,1% к июню 2006 г. {1347}
Падение цен на недвижимость начнется в октябре 2006 г., а паника на Уолл-стрит — 25 июня 2007 г., когда лопнет «Пузырь недвижимости»*. Самый известный биржевой спекулянт Дж. Сорос прокомментирует это событие следующим образом: «Этот суперпузырь, накачанный все возраставшими кредитами и долгами, а также убежденность в том, что рынки исправляют себя сами, рос в течение 25 лет. А теперь он лопнул». Последовавший «кризис, охвативший Уолл-стрит, — по мнению богатейшего человека мира У. Баффета, — приведет, возможно, к самым драматическим в ее истории изменениям ландшафта, организации и механизмов действия». Фаррелл предупреждал о возможных последствиях накануне краха в 2007 г.: «С учетом мирового ВВП, составляющего $48 трлн., деривативы, представляют собой… финансовое «оружие массового разрушения экономики» [184]Объем деривативов, зарегистрированных на межбанковском рынке, составлял накануне кризиса 2008 г. почти 500 трлн. долл. Кроме этого, номинальная стоимость деривативов ОТС (сделки, заключаемые вне официальных рынков и не учитываемые в официальных балансах банков и других финансовых институтов), по оценкам Банка международных расчетов, достигала 600 трлн. долл. Всего в 2007 г. DTCC зарегистрировала трансакций с деривативами на 1,09 квадриллиона долл., что примерно в 25 раз больше объема всего мирового ВВП.
.
В результате схлопывания «Пузыря недвижимости», цены на жилье упали в среднем на 30% по сравнению с пиковыми, а во многих регионах страны — на 50% и более {1349} . Падение цен привело к массовым дефолтам по ипотечным кредитам. В результате за 2007–2009 гг. дома потеряли более 5 млн. человек. И это еще не конец, поскольку примерно для трети всего заложенного по ипотечным кредитам жилья, т.е. 15 млн. домов, стоимость кредита превышает стоимость жилья {1350} .
Одновременно в США произошел производственный коллапс. В число банкротов попали даже такие гиганты мирового автомобильного бизнеса, как «Дженерал моторе» и «Крайслер». Число действительно безработных достигло уровня, невиданного со времен Великой депрессии. При этом, считает Дж. Стиглиц, официальный размер безработицы в октябре 2009 г. скрывал истинное положение дел на рынке труда… Более широкий индекс безработицы включающий «добровольно-принудительно» согласившихся на неполный рабочий день и тех, кто отчаялся найти работу, составил 17,5%, что является для данного показателя историческим максимумом. К середине 2009 г. на каждое вакантное место приходилось шесть безработных — рекордное значение… Рабочая неделя сократилась — до 32 часов — самая короткая продолжительность с начала наблюдений (с 1964 г.).
Наглядную картину изменения настроения американцев в результате схлопывания технологического и ипотечного пузырей дают результаты опроса общественного мнения, проводимые CNN, об удовлетворенности американцев текущей экономической ситуацией в стране:
Степень удовлетворенности американцев текущим экономическим состоянием страны, в %, по данным CNN {1353} .
Как видно из графика, начиная с пика в конце 1990-х годов, количество американцев, позитивно оценивающих текущую экономическую ситуацию в стране, сократилось к 2009 г. почти в 5 раз. При этом количество респондентов CNN, оценивающих ее как «очень хорошую», сократилось более чем в 40 раз, с 42% в марте 2000 г. до 1% с начала 2009 г., и с тех пор не менялось.
Кризис 2008 г. потряс всю мировую экономику, однако краха, подобного 1929 г., не произошло. Почему? В полном соответствии с теорией Фридмана кризис был залит очередной масштабной долларовой эмиссией, поскольку главные кредиторы Америки соглашались покупать ее казначейские облигации. Гринспен понимал, что это не может продолжаться бесконечно, однако, считал он «более важным… представляется вопрос, примет ли неизбежная внешняя корректировка мягкую форму или, как опасаются многие, приведет к краху доллара и международному финансовому кризису… я склоняюсь к более мягкому варианту».
Однако действовавшая модель американской финансовой системы, в которой экономический рост обеспечивался за счет опережающего увеличения совокупного долга, не свидетельствовала в пользу оптимизма бывшего главы ФРС. Возможности долгового роста оказались исчерпаны к 2010 г. — эффективность долга стала отрицательной. Т.е. каждый доллар прироста долга приводил уже не к росту, а к снижению ВВП. Экономика США оказалась распятой на классическом кресте построенной ею же самой финансовой пирамиды, что наглядно демонстрирует диаграмма финансовой модели экономики США.
Финансовая модель экономики США {1356}
Ставки ФРС в 2010 г. упали до нуля. Но уже закачавшаяся американская долговая пирамида не рухнула, как, например, рухнула пирамида ГКО в России в 1998 г. Проблема была решена очередной масштабной порцией долларовой эмиссии. Правда, для этого пришлось искать новые механизмы, поскольку прежние оказались исчерпаны. Новая политика денежной накачки экономики получила название «количественного смягчения» (quantitative easing; QE).
Федеральный резерв начал использовать политику «количественного смягчения» с 2007 г., за ним последовали, со своими особенностями, Центробанки Великобритании и Еврозоны. Однако и этот механизм видится не вечным. По мнению Стиглица, «мы (лишь) купили себе немного времени до наступления очередного кризиса».
Результаты политики количественного смягчения наглядно демонстрирует динамика денежной базы США, которая за 25 лет (1984–2008 гг.) увеличившись почти в 5 раз, всего за 2,5 года с 09.2008 по 05.2011 г. прыгнула в 2,8 раза.
Денежная база США 01.1959–05.2011, млн. долл. {1359}
Переход к политике количественного смягчения, по сути, означал переход к прямому инфляционному финансированию экономики. Последовавший рост цен на основные биржевые товары говорит о том, что отсроченная инфляция, которую представляет собой не кто иной, как накопленный совокупный американский долг, начала свое превращение в текущую инфляцию.
С точки зрения теории отсроченной инфляции, ФРС удавалось на протяжении четверти века проводить безинфляционную монетарную политику только за счет того, что текущая инфляция заменялась постоянным накоплением отсроченной инфляции в виде совокупного американского долга. Т.е. монетарная политика безинфляционного финансирования экономики фактически осуществлялась за счет «будущих поколений». Дж. Стиглиц отмечая этот факт, приходил к пессимистическим выводам: «Мы живем не по средствам», «то, что происходило до сих пор, не предвещает нам хорошего будущего» {1360} .
Если объемы отсроченной инфляции достигнут критического значения, то ее превращение в текущую может носить взрывной характер. Так было в Германии накануне Второй мировой. Тогда вырвавшееся на свободу цунами инфляции, воспоминал Ш. фон Крозиг, министр финансов Германии тех лет, привело к лету 1939 г. к полному разрушению всех основ существовавшей системы финансирования… [189]
Правда, пока в 2007 г. большее беспокойство Гринспена вызывала не инфляция, а пример Японии, где политика «количественного смягчения» не смогла остановить скатывания страны в дефляционную спираль. «Не могу даже вообразить дефляцию в условиях использования необеспеченных бумажных денег, — отмечал бывший глава ФРС. — Я всегда полагал, что при угрозе дефляции можно запустить станок и печатать столько долларов, сколько нужно для остановки дефляционной спирали. Теперь я начал сомневаться в этом. Япония, образно говоря, перестала сдерживать выпуск бумажных денег, снизила ставки до нуля и сделала бюджет дефицитным, но уровень цен в стране продолжал снижаться».
Кейнс назвал ситуацию, когда денежная эмиссия сопровождается падением цен (дефляцией), ловушкой ликвидности. Она случается тогда, когда домохозяйства направляют получаемые деньги не на рынок, а откладывают их у себя. США попали (в очередную после 1929 г.) «ловушку ликвидности» в 2009 г., когда деньги, предоставленные банкам в рамках программы спасения (bailout), последние оставили у себя.
«Ловушка ликвидности» финансовой системы США
(М2/Монетарная база) {1362}
Однако в дальнейшем именно инфляция, по мнению Гринспена, должна будет стать главной проблемой для США. Рост инфляции связан с исчерпанием мирового источника глобального дефляционного эффекта — дешевой рабочей силы посткоммунистических стран, «что повлечет за собой усиление инфляционного давления». «Бремя управления этой динамикой ляжет на плечи ФРС. Ключевым рычагом регулирования инфляции является денежно-кредитная политика» {1363} . Т.е. повышение процентных ставок.
Пример, эффекта, вызываемого повышением процентных ставок, может дать данная мера примененная главой ФРС П. Волкнером в начале 1980 г., когда он был вынужден пойти на ограничение денежной массы. Это событие вошло в историю под названием «шока Волкнера». Основные процентные ставки тогда перевалили за 20%. В результате «автомобили перестали продаваться, дома оставались недостроенными, миллионы людей потеряли работу…» {1364} .
На этот раз повышение ставок может вызвать гораздо более драматичные последствия, чем три десятилетия назад, поскольку приведет к схлопыванию искусственно раздутого (за счет набранных кредитов и отказа от сбережений) совокупного американского спроса — главной движущей силы экономического развития не только Америки, но и всего мира в последние 25 лет.
Полвека назад любимый Гринспеном Дж. Шумпетер предупреждал о последствиях подобных синтетических бумов: бум «полезен, если только он происходит сам собой. А при любом восстановлении, являющемся всего лишь результатом искусственных стимулов, остается часть работы, которую депрессия не выполнила, что добавляет к прежним неудачам адаптации свои собственные, которые также должны быть ликвидированы, в это угрожает бизнесу в будущем еще более тяжелым кризисом».
БОЛЬШОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ПО-АМЕРИКАНСКИ
{1366}
Что бы ты ни думал о безнравственности этой сферы, в реальности дело обстоит гораздо хуже.М. Льюис {1367}
Оборотной стороной «экономического бума, — отмечал А. Гринспен, — явилось стяжательство и должностные преступления…» {1368} . В качестве примера глава ФРС приводит банкротства, к которым привели финансовые махинации компании Enron (в 2001 г.) и одной из крупнейших телекоммуникационных компаний США — WorldCom (в 2002 г.), активы которой составляли 107 млрд. долл. Это было крупнейшее банкротство в истории корпоративной Америки. Одна из немецких газет писала в 2002 г.: «Список предприятий, которые в последнее время заподозрены или уже изобличены в фальсификации балансов, огромен… Не проходит и недели, чтобы не выплыло какое-нибудь новое дело». Среди них такие монстры, как: Taico, Enron, Mart, WorldCom, Global Crossing, Xerox. Всего по данным ФБР, с 2000 по 2005 г. число случаев мошенничества выросло в пять раз.
Но это была лишь надводная часть айсберга. «Сегодняшние махинации с недвижимостью, — замечал по этому поводу М. Льюис, — характеризуются тем, что они стали неотъемлемым элементом национальных институтов». Для того чтобы описать все схемы, которые использовали финансовые институты для «хищнического кредитования», здесь просто не хватит места. Наиболее популярными были несколько: «шаровые платежи», требовавшие рефинансирования каждые 5–10 лет; схемы с отрицательной амортизацией, когда недоплаченные проценты плюсуются к основной сумме долга; мошенничество кредитных брокеров; завышение стоимости жилья; и.п. Но это был только начальный этап, дальше в дело вступали асы финансовых инноваций:
ТЕХНОЛОГИЯ ГРАБЕЖА
Кредиторы привлекали людей уверениями: «Заложив дом, вы сможете погасить другие кредиты — долги по кредитным картам, автомобильный кредит. И обратите внимание на низкую ставку!» Но эта ставка лишь приманка. На деле позже она окажется совсем другой… [193] Кредиторов абсолютно не интересовала платежеспособность клиентов, они выдавали кредиты всем и даже тем, кто никогда не имел возможности рассчитаться по ним. Эти кредиты получили статус низкокачественных с рейтингом «три В» [194] .
Но кредиторы ничего не теряли, поскольку под ипотечные кредиты инвестиционными банками выпускались облигации, упакованные в пакеты, которые страховались в страховой компании с рейтингом «три А» (например, в American International Group Financial Products (AIG FP) созданной в 1987 г.) к этой компании предъявлялись два требования: во-первых, она не должна была относиться к банковским организациям, на которое распространялось банковское регулирование и требования к резервному капиталу, а во-вторых, она должна была иметь возможность скрывать в своем балансе нетипичные риски {1374} . После этого кредитные облигации продавались конечным покупателям.
Главной проблемой в этой схеме было получение самого высокого кредитного рейтинга «три А» для самых низкосортных облигаций «три В». Эту часть работы выполняли рейтинговые агентства. «Вся отрасль держалась на спинах рейтинговых агентств» {1375} . Или, по словам одного из инвестиционных банкиров, на «идиотизме и продажности» двух крупнейших рейтинговых агентств Standard & Poor's и Moody's [195] . {1376} Впрочем, если одно из агентств проявляло твердость и не шло на компромисс, инвестиционный банк мог обратиться к его конкуренту и там за хорошие деньги получить желаемый рейтинг для своих низкосортных облигаций.
«На помощь» рейтинговым агентствам пришли инвестиционные банки со своими инновационными финансовыми инструментами, основанными главным образом на дефолтных свопах. На их основе Goldman Sachs изобрел настолько сложную и маловразумительную ценную бумагу, что в ней не могли разобраться ни инвесторы, ни рейтинговые агентства: синтетические CDO (облигации обеспеченные долговыми обязательствами) [196] . На деле за синтетическими CDO не было ничего кроме дефолтных свопов [197] . Рынок «синтетических» бумаг снял все ограничения на размер риска, связанного с выдачей низкокачественных ипотечных кредитов {1377} . «Мы искали рычаг…, — писал один из инвесторов, — и тут появилось CDO» {1378} .
Необходимость рычага была вызвана тем, что «число неплатежеспособных американцев, берущих кредиты, уже не удовлетворяло спрос инвесторов на конечный продукт». Рычаг заключался в синтезировании новых бумаг. В результате инвестиционным банкирам уже «было мало дела до реальных заемщиков, покупающих в кредит дома, которые они не могли себе позволить. Уолл-стрит создавала их из воздуха. Множила и множила! Вот почему реальные убытки финансовой системы оказались во много раз больше объема низкокачественных кредитов… Я все удивлялся: разве это законно?» — восклицал один из героев книги М. Льюиса {1379} .
Где же были регулирующие органы? Почему они не вмешались и не предупредили столь масштабное злодеяние? На этот факт обращал внимание и Дик Парсон, председатель Citigroup, приводя доводы в оправдание своих действий: «Помимо действий банков следует отметить снижение регулятивного надзора, поощрение выдачи кредитов ненадлежащим заемщикам и тот факт, что люди брали ипотечные кредиты или кредиты под залог жилой недвижимости, которые не могли себе позволить».
В данном случае американское Правительство, Конгресс и Федеральный резерв действовали в полном соответствии со своими идеями рыночного фундаментализма, последовательно проводя политику дерегулирования, т.е. «отмены правил». Они неуклонно блокировали и отменяли регулирующие нормы, одновременно снижая стандарты бухгалтерского учета.
Например, когда в 1990-е годы глава Комиссии по торговле и товарным фьючерсам Б. Борн высказывалась в пользу введения регулирования, министр финансов Р. Рубин, его заместитель Л. Саммерс и А. Гринспен блокировали введение регулирующих норм. А чтобы отделаться от внимания регулирующих органов раз и навсегда, представители финансовых рынков активно и успешно пролоббировали принятие закона, гарантирующего, что рынок деривативов по-прежнему будет нерегулируемым (закон о модернизации товарных фьючерсов). Позже Глава ФРС А. Гринспен сам фактически заблокировал предложение по усилению контроля за деятельностью кредиторов, выдававшие субстандартные кредиты.
Сильным ходом политики дерегулирования стало принятие (в 1999 г.) закона Грэмма-Линча-Блайли, которым был отменен закон Гласса-Стиголла (1933 г.) разделявший коммерческие и инвестиционные банки. По мнению А. Гринспена новый закон «восстановивший гибкость финансовой индустрии, (был) построен на правильных предпосылках». В результате доминирующее место в этом симбиозе двух типов банков заняла культура, свойственная инвестиционному бизнесу. Еще одним следствием отмены регулятивного закона стало снижение конкуренции и усиление концентрации банковской системы: за десять лет рыночная доля пяти крупнейших банков увеличилась с 8% до 30% (в 2009 г.).
Снижение стандартов банковского учета началось еще при Р. Рейгане и продолжилось в дальнейшем. Оправдывая снижение стандартов, А. Гринспен ссылался на работу экономиста Б. Эйхенгрина и политолога Д. Леблана, опубликованную в конце 2006 г., в которой авторы отмечали, что «демократия… ведет к ослаблению контроля над капиталом» {1385} . Такая «демократия» была очень выгодна банкам. Банкам не нравится прозрачность. Полностью прозрачный рынок был бы очень конкурентным, а при жесткой конкуренции получаемые банком прибыли и платежи неизбежно сократились бы.
Снижение прозрачности привело и к еще одному эффекту, на который указывает Стиглиц: американские банки стали активно вводить всех нас в заблуждение: они выводили рискованные активы с балансовых счетов, и поэтому никто не мог их надлежащим образом оценить. Достигнутые ими масштабы жульничества являются ошеломляющими: Lehman Brother's мог, к примеру, незадолго до прекращения своей деятельности сообщить, что чистая стоимость их банка составляет около 26 млрд. долл., и при этом имел дыру в балансовом отчете, по размерам приближающуюся к 200 млрд. долл.
Но, американское правительство, Конгресс и Федеральный резерв закрывали на это глаза, главным было достижение максимально высоких темпов экономического роста любой ценой, т.е. требовалось выжать из экономики максимум возможного в кратчайшие сроки. В соответствии с этой целью изменились и задачи, поставленные перед ФРС. И если после Второй мировой войны ФРС решала проблему «обеспечения предельно высокого экономического роста и уровня занятости в долгосрочной перспективе», то с середины 1990-х главным стал вопрос: «Существует ли предельный темп роста, который можно поддерживать, не вызывая инфляции?»
Двигателем экономического роста является спрос, т.е. его необходимо было стимулировать; основным двигателем инфляции является повышение зарплат, значит, их было необходимо снизить. Однако снижение зарплат приведет к сокращению спроса. Получается замкнутый круг. Как его разорвать, как увеличить спрос? — Предоставить людям кредиты. А для того чтобы люди почувствовали себя богатыми (т.е. создать для них иллюзию богатства), эти кредиты должны быть дешевыми. Как раз эту стратегию и реализовывала политика «дерегулирования» Рейгана-Буша-Гринспена. Как следствие, поставленная перед инвестиционными банками с Уолл-стрит главная задача сводилась к непрерывному «расширению кредитования за счет использования финансовых инструментов».
Для того чтобы наглядно представить, о чем идет речь можно привести результаты расчетов S. Pomboy, согласно которым за последние 30 лет заработная плата в США снизилась с 78 до 62% от подушевого дохода, в то же самое время потребительские расходы наоборот выросли со 120 до 160% от зарплаты. Как такое может быть? Расходы растут при снижении зарплаты? Ларчик открывается просто, рост потребления был получен за счет увеличения заимствований. Так, за 2002–2005 гг. рост потребительских расходов американцев был покрыт за счет займов на 675 млрд. долл. (не считая ипотечных кредитов), и только на 530 млрд. за счет зарплаты {1391} .
Реализовать данную стратегию в существующих рыночных условиях можно только за счет построения финансовых пирамид и надувания рыночных пузырей, способных дать максимальный эффект в кратчайшие сроки. Пирамиды и пузыри обеспечивали возможность увеличения кредитования при сохранении низкого уровня инфляции. Не случайно именно финансовая пирамида, основанная на опережающем росте совокупного долга, стала главной движущей силой американской экономки в последнюю четверть века. Тактика построения пузырей сначала была использована в период технологического бума, а затем при надувании пузыря на рынке недвижимости.
Надувательством пузырей был охвачен весь финансовый рынок, а не только сегмент ипотечного кредитования. Например, «еще более отвратительными, — полагает Стиглиц, — были приемы мошенничества операций с кредитными картами, применение которых после 1980 года быстро приняло огромный масштаб» {1392} . Но все же «вопиющая алчность финансового сектора Америки, — по мнению Стиглица, — возможно нигде не проявила себя более наглядно, чем в политическом давлении, которое его представители оказали в ходе поддержки программы предоставления кредита студентам {1393} . «Современная Америка отбросила в сторону уроки об опасности ростовщичества… » {1394} .
Реализация подобной стратегии была бы невозможна, без плотного сотрудничества между государством и крупным финансовым бизнесом. И это сотрудничество действительно было, правда, по словам Стиглица, оно носило неявный характер: Федеральный резерв и Минфин фактически поощряли банки действовать все более безрассудно и поэтому эти финансовые институты знали, что если у них возникнет проблема, то, скорее всего они будут спасены. (Финансовые рынки назвали такую политику «путом Гринспена-Бернанке»). Правительство фактически стало неявным страховщиком огромных убытков. И финансовые компании пускались во все более рискованные авантюры. О величине риска достаточно наглядно говорит соотношение величины заемных и собственных средств в крупнейших инвестиционных компаниях Уолл-стрит, которое к 2007 г. выросло до 30:1 и даже 40:1. Для банкротства любой из этих компаний требовалось лишь небольшое снижение стоимости их активов.
Впрочем, правительство и не собиралось в одиночку отдуваться за результаты своей деятельности, часть ноши оно заранее перенесло на конечных потребителей своей политики т.е. получателей кредитов. По отношению к последним правительство придерживалось прямо противоположной политики, чем к банкам: в то время как требования к финансовым институтам все более снижались, требования к заемщикам наоборот постоянно ужесточались.
Примером может служить принятый в апреле 2005 г. «Закон о предотвращении злоупотреблений банкротством и о защите прав потребителей». Новый закон поощрял кредиторов выдавать кредиты на все более плохих условиях и одновременно позволял налагать арест на четверть заработной платы заемщика, просрочившим погашение кредита (до этого закон о банкротстве не имел права регресса, т.е. гарантировался только недвижимостью, под которую брался кредит). Администрация Обамы хотела отменить этот закон в 2005 г. но банки выступили против и добились успеха.
Конечным получателем всех выгод от политики дерегулирования и либерализации финансовых рынков оказался финансовый сектор, на который в 2007 г. пришелся 41% прибыли всего корпоративного сектора.
Динамика (тренды) корпоративной прибыли в финансовом и промышленном секторах экономики США,% от совокупной корпоративной прибыли {1400}
Сверхвысокая прибыль, получаемая в финансовом секторе, достигалась за счет принесения в жертву процветания и эффективности остальной экономики. Например, в 2007 г. Американское общество инженеров-строителей заявило, что США настолько мало заботятся об общественной инфраструктуре — дорогах, мостах, школах, дамбах, — что потребуется потратить более полутора триллионов долларов в течение пяти лет, чтобы вернуть все это в нормальное состояние. Однако расходы подобного рода продолжали сокращать. Стиглица же в этой связи особенно беспокоило то, что «деятельность финансового сектора привела к растрате самого редкого нашего ресурса — человеческих талантов. Я видел, что слишком много наших лучших студентов после получения диплома шли в финансовую отрасль. Они не могли сопротивляться притяжению предлагавшегося там огромного вознаграждения».
ЭРЗАЦ-КАПИТАЛИЗМ
…приватизация доходов и социализация убытков.Дж. Стиглщ {1403}
Когда «пузырь недвижимости» лопнул, крупнейшие американские инвестиционные и финансовые институты Fannie Мае и Freddie Mac, Bear Stearns, AIG, Morgan Stanley, Citigroup, Goldman Sachs, Solomon Brothers и т.п. оказались на грани банкротства. По словам одного из героев М. Льюиса, «инвестиционные банки оказались не просто в дерьме — они вымерли как мамонты». Воротилы финансового бизнеса бросились за спасением к тому, от вмешательства кого они раньше всячески открещивались, — к государству.
По словам успешного инвестиционного брокера непосредственного участника событий, героя книги М. Льюиса, «фирмы с Уолл-стрит презрительно отмахивавшиеся от правительственного регулирования в хорошие времена, стали умолять правительство о помощи, как только атмосфера накалилась. Успех — это личное достижение; провал — социальная проблема» {1405} . Дж. Гутфройнд генеральный директор Solomon Brothers, по этому поводу замечал: «Принцип невмешательства государства в экономику действует лишь до тех пор, пока ты по уши не увязнешь в дерьме» {1406} .
Следует лишь уточнить, что банки с Уолл-стрит не просили, а требовали от государства денег с наглостью профессионального грабителя. По словам Стиглица, «банки, образно говоря, приставили пистолет к виску американского народа: «Если вы не дадите нам больше денег, то сами от этого больше пострадаете». И банки Уолл-стрита имели на это все основания, поскольку благодаря отмене закона Гласса-Стиголла они стали «слишком большими для банкротства».
Впрочем, требования были излишни, государство само с готовностью бросилось спасать банки, представлявшие основу финансовой системы США. При этом, осуществляя акцию спасения, правительство действовало строго в рамках идей рыночного фундаментализма. Например, администрация решила не осуществлять никакого контроля над получателями выделяемого, в рамках акции спасения, огромного количества средств налогоплательщиков, поскольку такой контроль, по ее мнению, стал бы вмешательством в работу свободной рыночной экономики, как будто, замечал в ответ Стиглиц, выделение триллионов долларов на спасение банков не является таким вмешательством.
Общая стоимость государственных гарантий и спасательных операций приблизилась к 80% ВВП США или примерно 12 трлн. долл. Но еще неизвестные сотни миллиардов долларов были выделены неизвестно кому, в обход демократических процедур (в обход Конгресса), через ФРС и Федеральную корпорацию по страхованию вкладов, без всякого контроля. В защиту этой практики ФРС утверждала, что закон о свободе информации на нее не распространяется {1410} .
Особенностью акции спасения Буша-Гринспена стал и отказ от ужесточения регулирования финансовых рынков. По словам Стиглица, «министерство финансов США и Федеральная резервная система не только не предлагают ввести правила регулирования, но и используют силовое давление, иногда почти в грубой форме, чтобы оказать сопротивление любым инициативам это сделать».
Мало того, в условиях кризиса администрация продолжила процесс либерализации и дерегулирования финансовой системы. Одним из шагов на этом пути стало принятие серии антикризисных актов 2008–2009 гг. по снижению стандартов бухгалтерского учета, сделавших финансовую систему совсем непрозрачной. Представители администрации и раньше оказывали политическое давление на Совет по стандартам финансового учета (FASB), отмечает Стиглиц, но то, что произошло в ходе нынешнего кризиса, является еще более ужасным: члены Конгресса угрожали отменить положения FASB, если они противоречат требованиям банков — снизить стандарты банковского учета {1413} . Не случайно, согласно индексу банковской скрытности Tax Justice Network (за 2009 г.) Соединенные Штаты, Великобритания и Сингапур стали одними из худших в этой области.
Все эти меры могли бы быть оправданы достижением конечной цели — восстановлением кредитования экономики. Однако этого не произошло. Деньги, предоставленные правительством для рекапитализации банков, в экономику не пошли. Куда же они делись?
Полученные, в рамках акции спасения от государства средства многие руководители финансовых компаний использовали для выплаты себе рекордных бонусов — за рекордные убытки. Девять организаций кредиторов, которые в совокупности понесли убытки в 100 млрд. долл., и получившие по программе спасения TARP 175 млрд. долл., направили 33 млрд. из них на выплату бонусов… Остальные деньги были использованы для выплаты дивидендов для акционеров. Частным примером может являться X. Харблер управляющий CDO Morgan Stanley, который был уволен еще в 2007 г. с несколькими десятками миллионами долларов в кармане, нанеся банку убыток в $9 млрд. — самый крупный операционный убыток в истории Уолл-стрит.
И даже после удовлетворения своих аппетитов банки не возобновили кредитование экономики, оставшиеся средства они продолжали держать у себя. В результате кредит даже на жестких условиях оказался почти недоступным. «Для крупных банков такое положение дел является золотым дном. А вот для остальной части страны просто кошмар. Другими словами, — отмечает Стиглиц, — огромные субсидии финансовому сектору предоставляются за счет других секторов экономики».
Роль кредитора первой инстанции была вынуждена взять на себя ФРС… Когда рынок перестал покупать коммерческие бумаги, это стал делать Федеральный резерв. ФРС сделала подарок и банкам, начав выплачивать им проценты по банковским резервам, в результате банки стали резервировать деньги вместо того, что бы выдавать кредиты.
Власти США выполняли буквально все требования и запросы финансового сектора, которые выходили уже не только за рамки либеральной доктрины, но и просто здравого смысла. Чем же руководствовались в своих действиях представители финансовой и политической элиты США? В поисках ответа на этот вопрос Стиглиц приходил к выводу, что «министерство финансов находилось в кармане у финансового сектора» {1419} .
«Финансовый сектор, — поясняет Стиглиц, — использовал свои сверхвысокие прибыли для покупки политического влияния, благодаря чему он сначала освободился от регулирования, а затем получил триллионы долларов субсидий…» На эти деньги покупалось не только политическое влияние, но и общественное мнение. Захватив (явный или неявный) контроль над средствами массовой информации, образования, культуры, мошенники разрушали моральные основы общества и навязывали ему ложные ориентиры, превращая общество в послушное орудие для достижения своих интересов.
Надежды на то, что новый президент Б. Обама сможет переломить ситуацию, не оправдались. Об этом говорит хотя бы подписанный новым президентом в июле 2010 г. закон Додда-Франка о реформе в области регулирования и защите прав потребителей, который включал такое большое количество исключений, что, по словам Стиглица, был похож на швейцарский сыр: казалось бы, головка крупная, но в ней имеются большие отверстия. В конечном итоге, по мнению Стиглица, «администрация Обамы встала на сторону банков», она «предложила предоставить Федеральному резерву еще больше полномочий, чем те, которые имел последний, приведя страну к кризису».
Этот вывод подтверждают и данные Федерального резервного банка Нью-Йорка, согласно которым в 2010 г. 18 американских банков, среди которых были Morgan Stanley, Citigroup, JP Morgan, Bank of America, Goldman Sachs, Lehman Brothers, пользуясь несовершенством законодательства и лазейками в системе бухгалтерского учета, систематически маскировали реальные объемы своего долга. В среднем банки занижали показатели своей долговой нагрузки на 42%. Только один Lehman Brothers «спрятал» около 50 млрд. долл. собственных долгов.
Победа банкиров над Америкой была полной, считает Стиглиц. У них был даже аргумент, оправдывающий такой подход: дерегулирование позволило им заработать больше денег, а деньги являются символом успеха. Тем не менее «в конце концов, систему удалось спасти, но за это, отмечает Стиглиц, пришлось заплатить цену, в которую до сих пор трудно поверить». Но главное, считает нобелевский лауреат, «тревогу вызывают политические последствия, связанные с реакцией финансового рынка» {1427} .
ОЛИГАРХИЯ
Преимущества роста… в последние два десятилетия в США, распределялись неравномерно: неравенство и в богатстве и в доходах возросло до уровня, невиданного во времена Великого Гэтсби [201] .П. Кругман {1428}
Рост неравенства, по словам Гринспена, начался с середины 1980 г.: «И хотя другие страны также сталкиваются с растущей концентрацией доходов {1429} , на сегодняшний день ее последствия куда менее значительны, чем в Соединенных Штатах. США явно выделяются среди мировых торговых партнеров» {1430} . «Американцы уже видели подобное, — продолжал Гринспен, — В последний раз доходы концентрировались в руках столь же узкого круга людей на короткий период в конце 1920-х годов и на более длительное время — непосредственно перед Первой мировой войной». «Двухуровневая экономика — обычное дело для развивающихся стран, однако американцы не сталкивались с таким различием в доходах с 1920-х годов».
На факт роста неравенства указывают представители всех политических сил, но между ними существует принципиальное различие в оценке самой проблемы концентрации доходов. А. Гринспен воспринимает ее лишь как досадную помеху угрожающую «обычаям и стабильности демократических обществ. Боюсь, что неравенство может спровоцировать политически выгодный, но экономически разрушительный поворот». Либеральная идеология отрицает сам моральный аспект проблемы. В лице Ф. Хайека она утверждает, что выражение «социальная справедливость» «лишено смысла» и «неприменимо к цивилизованному типу общества». Нижние классы общества к людям вообще не относятся, «пролетариат — это дополнительная популяция…».
Диаметрально противоположных взглядов придерживается один из реальных и вполне успешных героев книги М. Льюиса: «Будучи консервативным республиканцем, ты не задумываешься о том, что одни зарабатывают, грабя других… Я пришел к выводу, что вся сфера потребительских кредитов существует для того, чтобы снимать с людей последнюю рубаху». «Высшие слои общества изнасиловали свою страну. Вы обманули ее жителей. Вы создали машину, обдирающую людей» {1436} . «На сегодняшний день на финансовых рынках почти каждый участник заявляет о своей невиновности. Все они утверждают, что всего лишь выполняли свою работу. Так оно и было, отмечает Стиглиц. Но их работа часто предусматривала эксплуатацию других или благоденствие за счет результатов такой эксплуатации». На деле, полагает Стиглиц, «идеология свободного рынка оказалась лишь предлогом для применения новых форм эксплуатации» {1438} .
Не меньше различий и в определении источников роста неравенства. По мнению Гринспена, он стал следствием глобализации и технологического бума. Что объективно имело свое место. Глобализация и технологический бум повышают эффективность и соответственно доходы тех, кто в наибольшей мере связан с этими процессами, и наоборот. Противники этой версии утверждают, что рост неравенства обеспечил не столько рост экономики, сколько перераспределение уже существовавшего богатства внутри общества: после того, как «финансовые институты обнаружили, что в нижней части общественной пирамиды имеются деньги», они,.считает Стиглиц, «сделали все возможное… чтобы переместить эти деньги ближе к вершине пирамиды».
Деньги внизу общественной пирамиды копились еще с окончания Второй мировой, почему же тогда финансовые институты начали их безудержное перераспределение только с начала 1990-х? По мнению канадской исследовательницы Н. Кляйн, причина этого крылась в том, что социальные «страны Запада возникли в результате компромисса между коммунизмом и капитализмом. Теперь нужда в компромиссах отпала…», «когда Ельцин распустил Советский Союз… капитализм внезапно получил свободу обрести самую дикую свою форму, и не только в России, но и по всему миру…».
Процесс перераспределения демонстрирует снижение за 1979–2009 гг. реальной средней (median) зарплаты в США на 28%, на фоне роста реального валового внутреннего продукта на душу населения за тот же период почти на 60%. Куда же девался доход, если зарплата упала? Весь доход концентрировался на верхних этажах социальной лестницы. И если 30 лет назад оплата руководителя высшего звена превышала оплату труда работника средней квалификации приблизительно в 40 раз, то сейчас это соотношение составляет сотни и тысячи раз.
Наглядную картину перераспределения дает график роста совокупных доходов по группам домохозяйств за последние десятилетия. Как правило, в США доходы рассчитываются по квинтилям — 5 групп от беднейшей 1/5 до богатейшей 5/5. Самая богатая группа делится по процентам от 10 до 0,01%. Последняя представляет примерно 14 000 богатейших семей США.
Рост доходов социальных групп в США за 1979–2004 гг., в % {1444}
Приведенный график подтверждает расчеты профессора университета Беркли Е. Сайза, согласно которым 2/3 национального дохода за последние годы пришлись всего на 1% богатейших домохозяйств. Доход этого 1% рос в 10 раз быстрее, чем остальных 90% домохозяйств. По мнению Сайза, к настоящему времени США достигли самого высокого уровня концентрации доходов с 1928 г.
Оценивая результаты неолиберальных реформ, Дж. Стиглиц приходит в итоге к радикальным выводам: то, что происходило в США на протяжении более четверти века, было «созданием государства корпоративного благосостояния» {1446} . Да, речь идет о том самом корпоративном государстве, в котором на смену родовой аристократии к власти должна была прийти финансовая аристократия («привилегированная каста» {1447} ) неофеодального стиля. Том самом корпоративном государстве, о котором мечтали в начале 1930-х канцлер Германии Ф. Папен и стальной магнат Ф. Тиссен, «нанявшие» Гитлера для защиты своих привилегий, когда они оказались под угрозой. Превращение Соединенных Штатов Америки в Корпоративные Штаты наглядно демонстрирует сравнение показателей социального неравенства и наследственной преемственности богатства европейских стран и США.
Корпоративные Штаты Америки [202] , {1448} , [203]
Процесс превращение Соединенных Штатов в Корпоративные отмечают множество исследователей этого вопроса. Так, американский социолог Р. Лахманн, приводя факты небывалой концентрации богатства в руках немногих, приходит к выводу, что в последние три десятилетия правительство США и крупнейшие американские корпорации оказались под контролем олигархии. Д. Харви, в свою очередь, полагает, что именно передача власти олигархии и являлась истинной целью неолиберальной политики Запада.
«Новый курс» Буша носил исключительно корпоративный характер, считает и Н. Кляйн. «Вся 30-летняя история чикагского эксперимента — это история масштабной коррупции и корпоративистского сговора между государством и крупными корпорациями…», «роль правительства в корпоративистском государстве — работать конвейерной лентой для передачи общественных денег в частные руки.
На «повсеместную практику защиты правительством интересов крупных американских компаний», указывает и Р. Райх. Он же отмечает, что «лоббистская деятельность становится все более прибыльной. В 1970-х вашингтонскими лоббистами становились примерно 3% бывших членов конгресса, в 2009 г. эта цифра достигла уже 30%». Повышение эффективности лоббизма является отражением соответствующего роста коррупции в высших эшелонах американского истеблишмента.
Коррупция становится неизбежным следствием роста неравенства . Требуя привилегий для себя «привилегированный класс» вынужден делиться с теми, кто эти привилегии создает для тех, кто участвует в процессе создания или обслуживания интересов «привилегированного класса вымогательство, за исключением случаев чистого криминала, подсознательно становится средством восстановления экономической и социальной «справедливости» в отношении лично себя, пускай и за счет других. Но такие правила игры установлены самим «привилегированным классом», не желающие принимать в ней участие превращаются в париев и опускаются на «дно».
Чувство справедливости также присуще человеку, как и чувство эгоизма. Это чувство справедливости базируется не на зависти к богатым, а на чувстве собственного достоинства. В классовом обществе, разделенном на расу господ и расу рабов, борьба за справедливость становится борьбой за право называться человеком. Это чувство свойственно как русским крестьянам, восставшим в 1917 г. «за право считаться людьми», так и современным американским профессорам, в лице, например, Р. Райха, по мнению которого «ни один американец не сможет жить спокойно и счастливо в стране, где малая доля получает все более крупную часть национального дохода, а то, что остается большинству, постоянно уменьшается» {1455} . «Когда мы поймем, что экономическая игра ведется нечестно, — предупреждает Р. Райх, — положение может стать взрывоопасным» {1456} .
Наиболее популярными методами перераспределения капитала, за исключением чисто финансовых (ипотечных, кредитных и т.п.) махинаций, в США стали:
Государственные контракты : «Сотни миллиардов долларов ежегодно из общественных средств переходили в руки частных компаний. Это происходило на основе контрактов, многие из которых заключаются в тайне, без конкуренции», — отмечает Н. Кляйн. Как писала в феврале 2007 г. газета New York Times, в США, «без каких-либо публичных обсуждений или формальных процедур подрядчики фактически заняли положение четвертой ветви власти».
Приватизация общественных секторов экономики, таких, как пенсионное и медицинское обеспечение, национальная оборона и т.д.
Соединенные Штаты переняли чилийский (времен правительства Пиночета) опыт приватизации пенсионной системы и создания частных пенсионных фондов. В частных фондах доминирует накопительная пенсионная система с фиксированными взносами, которые инвестируются в ценные бумаги. Безусловно, частный бизнес дает несравнимо более высокое качество услуг, чем государственно-бюрократический, беда лишь в том, что это «счастье» не для всех, а только для тех, кто может за него заплатить. В отношении пенсий, таких в США нашлось около половины работающих, но и из них сделать достаточные пенсионные накопления смогли весьма немногие. Но не это самое главное, а то, что большая часть средств частных пенсионных фондов пошла на строительство той самой финансовой пирамиды, о которой говорилось выше. Рухнет она, рухнут и пенсии. Показательным примером в этом отношении стал кризис 2008 г., когда частные пенсионные фонды США показали отрицательную доходность на уровне 26%. Некоторые корпоративные фонды оказались еще в более худшей ситуации. Например, обязательства одной из крупнейших корпораций мира «Дженерал моторс» (GM) перед пенсионерами в 2008 г. более чем в два раза превысили рыночную стоимость самой компании. Если бы не десятки миллиардов долларов государственной помощи, более полумиллиона пенсионеров, имевших корпоративную страховку GM, могли потерять ее полностью.
Приватизация здравоохранения привела к тому, что в США самые высокие в мире расходы на здравоохранение на душу населения, и эти расходы растут опережая инфляцию. При этом в США самый высокий среди всех индустриально развитых стран уровень детской смертности, а предполагаемая продолжительность жизни ниже, чем в 40 других странах включая Иорданию и Каймановы острова. США единственная богатая страна, которая не обеспечивает медицинское страхование всем своим гражданам; на 2010 г. медицинской страховки не имели почти 45 млн. человек.
«Приватизация» системы национальной безопасности США осуществляется в соответствии с доктриной «нового курса» Буша, где все вспомогательные функции по обеспечению национальной безопасности должны быть возложены на частные фирмы. Последние становятся ежегодными получателями десятков миллиардов бюджетных долларов от министерства обороны, ЦРУ и других силовых ведомств. Эта реформа породила «целую армию фирм-лоббистов, предлагающих связать новые компании с нужными людьми на Капитолийском холме. В 2001 г. в сфере безопасности было всего две такие фирмы, а к середине 2006 г. их насчитывалось 543.
Снижение верхней ставки подоходного налога — является одним из наиболее эффективных механизмов концентрации доходов. Об этом наглядно говорит, например, график сравнения ставки налогов и доходов 0,5% богатейших налогоплательщиков США. На самом деле из-за большого количества исключений «эффективная (реальная) налоговая ставка» снизилась еще ниже номинальной, как по размеру, так и по степени прогрессии.
Изменение верхней ставки подоходного налога в США и доли 0,5% богатейшей части населения, в общих доходах американцев, за 1917–2008 гг., в % {1464}
По мнению богатейшего человека мира У. Баффета, в последние 20 лет налоги в США были слишком выгодными для состоятельных людей, что позволяло «супербогатым» становиться еще богаче: «Изменения налогового законодательства очень благоприятствовали этой группе, в которую вхожу и я. В течение этого времени среднестатистический американец в экономическом плане никуда не двигался. Он шел на месте по беговой дорожке, в то время как супербогатые были на космическом корабле».
Впрочем, дальнейшее снижение ставки налога уже не играло принципиальной роли, поскольку после накопления капитала в дело вступают проценты, которые перераспределяют собственность еще эффективнее, чем снижение налогов.
Причем проценты в США, как это ни странно, облагаются по в два раза меньшей ставке налога (15%), чем доход, полученный от реальной деятельности (35%). В результате четыреста наиболее высокооплачиваемых налогоплательщиков 2007 г., получающих средний доход более чем в 300 млн. долл. каждый, заплатили налоговой службе всего 17% своего общего годового дохода, поскольку преобладающую часть доходов проводили по графе «доход от вложенного капитала» {1466} .
Превращению американского капитализма в неофеодальное корпоративное государство способствовало и «эффективное» снижение максимальной ставки налога на наследство более чем в два раза, с 45 до почти 20%. Правда республиканцы считают, что и этого недостаточно, и требуют полной отмены налога на наследство. Тем временем доля собственности 1% богатейших американцев, в общем богатстве страны, выросла за последние 30 лет почти в 1,8 раза с 20% в 1979 г., до 35% в 2007 г..
Рост неравенства Соединенных Штатов, все в большей мере приобретает корпоративистские черты и в бытовой сфере, все ярче подчеркивая разделение американцев на две социальные расы. Британское правительство для описания данного явления ввело даже специальное понятие «социальное отчуждение», которое значительно шире и глубже, чем обычное понятие неравенства {1469} .
Признаки «социального отчуждения» проявляются, например, в том, что «по всей стране наиболее состоятельные американцы отделяются от прочих и образуют собственные сообщества, налоговые базы которых могут обеспечить обслуживание на гораздо более высоком уровне. Этот класс обитает в бизнес-парках и поселках за шлагбаумами, вместо обычной полиции окружает себя охранниками…» {1470} . По мнению Н. Кляйн, в США уже возникло «вполне сформировавшееся (корпоративное) государство в государстве, которое обладает силой и имеет огромные возможности, тогда как настоящее государство стало хрупким и немощным» {1471} . Корпоративное государство за счет общественного обзаводится даже собственными корпоративными армиями. Примером может являться фирма Blackwater, создавшая на базе госконтрактов собственную частную армию из 20 тысяч наемных солдат {1472} . Правый американский журнал назвал Blackwater «Аль-Каидой» для хороших парней» {1473} .
Несмотря на то что видимое богатство растет и за пределами «зеленых островов» корпоративного государства (площадь типичного американского дома в 1977 г. составляла 550 кв.м., в 2007 г. — 700, типичная свадьба в 1980 г. обходилась в 11 тыс. долл., в 2007–28 тыс., с учетом инфляции) {1474} , картина там диаметрально противоположная.
Там за поддержание своего социального статуса на фоне снижения почасовых ставок борются более 90% американцев. Двухнедельный отпуск является для них нормой, у европейцев для сравнения — 5 недель. По данным ОЭСР, среднегодовой фонд рабочего времени американца с 1970 по 2006 г. сократился с 1900 до 1800 часов, немца — с I960 до 1440, француза — с 1940 до 1680; англичанина и итальянца — с 1870 до 1590 {1475} . По данным же американских исследователей, количество часов, отработанных за год средним американцем, не сократилось, а наоборот, выросло за счет сверхурочных работ и совместительства до 2200 {1476} . Фонд рабочего времени американской семьи вырос еще больше — на 26%, за счет увеличения количества работающих женщин, имеющих детей за 1966–2000 г. с 20 до 60% {1477} .
А работать необходимо еще больше, поскольку нужно оплачивать долги, которые с 1970-х по 2007 гг. выросли с 55% (долг средней американской семьи (включая долги по ипотеке)) до 138%. По данным исследователей, для того, чтобы уделять больше времени работе американцы по ночам стали спать на один-два часа меньше, чем в 1960-х г. (Подобное ограничение породило абсолютно новую отрасль. В 2007 г. американцы потратили громадную сумму в 23,9 млрд. долларов на товары и услуги, связанные со сном). А каждый десятый американец принимает годичный курс антидепрессантов, вследствие чего антидепрессанты стали наиболее часто прописываемым лекарством в стране и даже в истории.
Между тем, несмотря на кажущуюся осознанную последовательность действий по концентрации богатства, рост неравенства является не столько целью, сколько сущностью неолиберальной доктрины, настаивающей на абсолютной эластичности заработной платы, что на другом конце социальной лестницы подразумевает такую же абсолютную эластичность доходов. Т.е. бесконечное снижение заработной платы на одном конце подразумевает такое же бесконечное увеличение доходов на другом.
Попытки критики существующей системы, по словам Стиглица, привели к тому, что представители администрации (Клинтона) «обвинили нас в том, что мы способствуем разжиганию классовой борьбы. Если уж наши спокойные попытки обуздать то, что с высоты сегодняшнего дня (времен президента Буша) кажется небольшими эксцессами, воспринимались так резко и получали столь решительный отпор, какой реакции можно ожидать при прямой атаке на беспрецедентную перекачку денег финансовому сектору Америки». «Эта раздача денег на самом деле оказалась одним из самых крупных в истории перераспределений богатства за столь короткий промежуток времени. (Почти наверняка еще более крупной можно признать (только) проведенную в России приватизацию государственного имущества)», — отмечает Дж. Стиглиц.
Концентрация богатства в руках немногих сама по себе разделяет общество на классы, порождает напряжение между ними и в конечном итоге приводит к классовой борьбе. Классовая борьба никогда не возникает сама по себе, а только как ответная реакция на социальный расизм верхов, выражающийся, в экономических отношениях, главным образом в чрезмерном росте неравенства.
Каких бы идеологических установок ни придерживались стороны, все они признают необходимость срочного решения проблемы. По мнению А. Гринспена: «Если мы не займемся этой проблемой и не обуздаем рост неравенства доходов, наблюдающийся в последние 25 лет, то культурные связи, которые скрепляют наше общество, могут нарушиться. Вероятные последствия — рост недовольства, разложение власти и даже серьезные проявления насилия — создают угрозу основам цивилизованности, от которой зависит развитие экономики» {1483} . Однако Гринспен не дает решения этой проблемы, и не способен дать, поскольку либеральная идеология, ставящая во главу угла «личность, стремящуюся к своей выгоде», не имеет собственных позитивных идей на этот счет.
Решение пока предлагается только из-за другой стороны баррикад. В устах Дж. Стиглица оно звучит следующим образом: «Кому-то придется заплатить по счетам. Даже если эти счета будут распределены между всеми гражданами страны пропорционально, для большинства американцев последствия этого станут катастрофическими… у нас нет выбора, если мы хотим хотя бы в какой то мере чувства справедливости, вся тяжесть корректировки должна лечь на тех представителей верхушки общественной пирамиды, которые за последние три десятилетия очень много выиграли благодаря созданному положению дел, и на финансовый сектор, действия которого так дорого обошлись остальной части общества».
Помимо восстановления справедливости решение проблемы неравенства, по мнению Стиглица, должно помочь решить и экономическую проблему: «Чтобы восстановить общий объем американского потребления, следует осуществить масштабное перераспределение доходов… Более прогрессивное налогообложение… не только позволит добиться желаемого результата, но и поможет стабилизировать экономику».
Однако подобные предложения остались без ответа. «Финансовый сектор не желает расплачиваться за совершенные им промахи… они усердно пытаются переложить свою вину на других, включая и тех, кто пострадал от их действий», — констатировал Стиглиц год спустя. В частности, под давлением республиканцев (имеющих большинство в Сенате), Обама был вынужден продлить налоговые льготы для наиболее состоятельных американцев. Сравнивая политику демократа Обамы и республиканца Буша, Стиглиц пришел к выводу, что при смене власти практически не произошло никаких изменений. Это привело к «распространению мнения о том, что нынешняя администрация (Обамы) оказалась в руках тех же сил, которые породили этот кризис».
Б. Обама оказался заложником тех самых сил, о которых писал еще Д. Харви: «Союз сил, которые нам удалось консолидировать, и большинство, которое нам удалось возглавить, оказались настолько сильны, что последующие поколения политиков не смогут игнорировать это наследство. Возможно, самое большое проявление их успеха состоит в том, что как Клинтон, так и Блэр находились в ситуации, в которой оставленное им пространство для маневра оказалось так мало, что они не слишком много могли сделать и, вопреки собственному верному инстинкту, обязаны были поддерживать процесс восстановления правящего класса».
Следующий акт драмы начнется в первые месяцы 2011 г. По всей стране власти штатов, столкнувшись с дефицитом бюджета, начали законодательную атаку против работников государственных и муниципальных коммунальных служб, стремясь урезать или полностью отменить права на коллективные сделки, ревизии подверглись также госрасходы на образование и здравоохранение. В ответ почти половину штатов: от огромной Калифорнии до крохотного Массачусетса — охватили массовые акции протеста. В апреле 2011 г. был задержан даже мэр Вашингтона В. Грей, который вместе со своими сторонниками перекрыл улицу у здания сената и скандировал лозунги протеста против сокращения социальных расходов.
ПОТЕРЯ ДОВЕРИЯ
Законы регулируют лишь малую толику повседневной рыночной деятельности. Потеря доверия ощутимо подрывает способность нации к ведению бизнеса… Государственное регулирование не может заменить честность.А. Гринспен {1490}
Одним из «условий нормального функционирования рыночного капитализма, которое не часто увидишь в перечнях факторов экономического роста и повышения уровня жизни, является доверие к слову, данному другими, — отмечает А. Гринспен, — В условиях верховенства закона у каждого есть право на судебное исполнение договоренностей, однако, если судебного решения потребует значительная часть заключенных договоров, судебная система захлебнется, а общество не сможет следовать принципу верховенства закона».
Без доверия, утверждал бывший глава ФРС, «разделение труда, принципиально необходимое для поддержания нашего уровня жизни, было бы невозможным…». «Даже в условиях рыночной экономики доверие является той смазкой благодаря которой общество выполняет свои функции», — подтверждает Стиглиц.
Однако, отмечает нобелевский лауреат, господствовавший последнюю четверть века в США «жесткий индивидуализм в сочетании с явно доминирующим материализмом привел к подрыву доверия», а последовавший кризис окончательно «обнажил не только недостатки основной экономической модели, но и недостатки нашего общества. Слишком многие получали в нем преимущества за счет других. Чувство доверия было утрачено» {1494} .
По мнению А. Гринспена, основной причиной утраты доверия были участившиеся случаи мошенничества: «Мошенничество разрушает сам рыночный процесс, поскольку он невозможен без доверия участников рынка друг другу».
При этом Гринспен заявлял, что «никакой необходимости в законе о борьбе с мошенничеством не было…». Рынок должен все отрегулировать сам, считал А. Гринспен. Как последовательный либертарианец он основывал свое мнение не на моральных, а на чисто практических соображениях — доверие определяется лишь заинтересованностью контрагента в сделке и его репутацией. Мошенники являются исключением из правил, и своими действиями они подрывают свою репутацию, полагал Гринспен, и, следовательно, рано или поздно с ними просто перестанут иметь дело.
В отличие от бывшего главы ФРС, Дж. Стиглиц находил причины роста мошенничества и утраты доверия именно в моральной деградации финансовой и политической элиты американского общества. В качестве примера Стиглиц приводит заявление главы Goldman Sachs Л. Бланкфейна, который «утверждал, что он всего лишь делал «работу Бога» и при этом он и другие ему подобные отрицали, что в их действиях было предосудительное, возникало ощущение, — замечал в этой связи Стиглиц, — что банкиры живут на другой планете. По крайней мере, они пользуются явно другими моральными ориентирами» {1498} .
Одну из главных причин моральной деградации американской элиты Стиглиц находил в крахе ее морального оппонента — Советского Союза:
«Основные экономические и политические права перечислены во Всеобщей декларации прав человека. В ходе этих дебатов Соединенные Штаты желали говорить только о политических правах, а Советский Союз только об экономических… После краха Советского Союза права корпораций стали приоритетными по сравнению с базовыми экономическими правами граждан…». «За период американского триумфа после падения Берлинской стены… Экономическая политика США в меньшей степени основывалась на принципах, а в большей на своих корыстных интересах или точнее, на симпатиях и антипатиях групп с особыми интересами, которые играли и будут играть столь важную роль в формировании экономической политики».
Моральная деградация элит ведет к социальному разрушению общества (потере доверия), люди перестают воспринимать других людей, как равных, а лишь как инструмент для достижения собственных эгоистических целей. Люди все меньше становятся людьми и все больше «волками Гобса». Тот же самый процесс происходил накануне обеих мировых войн, люди постепенно теряли человеческое. И нужен был лишь небольшой толчок, чтобы все утончающаяся ткань, отделявшая человека от зверя, была прорвана.
Чрезмерное неравенство ведет к исчерпанию накопленного социального капитала и в итоге приводит к разрушению социальной ткани общества. Неравенство, становясь чрезмерным, из двигателя общественного развития превращается в его убийцу. Не случайно тема «социального единства» (Social cohesion) становится все более популярной в последнее время.
Не случайным стало и нарастание ощущения понижения безопасности в американском обществе, что связано с усилением тревожности. «Очень небедные американские корпорации, — отмечает Стиглиц, — также говорят об обеспечении мер безопасности. Они подчеркивают необходимость обеспечения прав собственности… в то же время многие представители органов власти утверждают, что сеть безопасности для частных лиц должна быть ослаблена, что нужно сократить выплаты по системе социального обеспечения и ослабить меры, направленные на сохранение рабочих мест для рядовых граждан… налицо любопытное противоречие, которое приобретает особое значение в свете… дискуссий о правах человека», как и дискуссий о демократии.
«Мы либо имели дело с абсолютно грязной игрой, либо рехнулись, — восклицали герои книги М. Льюиса, непосредственные участники событий, — Мошенничество было настолько очевидным, что мы испугались, не подорвет ли оно нашу демократию» {1504} , «Грядет кончина демократического капитализма» {1505} .
«Еще одной жертвой произошедшего стала вера в демократию, — подтверждал Стиглиц, — В развивающемся мире люди смотрят на Вашингтон и видят систему управления, позволяющую Уолл-стрит диктовать правила, которые работают на обеспечение корыстных интересов и ставят при этом под угрозу всю мировую экономику… Уолл-стрит получила деньги в таких количествах, о которых даже самые коррумпированные руководители в развивающихся странах никогда и не думали в самых светлых своих мечтах».
Демократия противоречит самому либеральному пониманию свободы. Друг Фридмана экономист А. Мельцер, сторонник неолиберализма, так описывает эту головоломку «Голоса распределяются равномернее, чем доходы…». Демократия не может существовать при наличии огромной разницы в доходах, при разрушении социальной ткани общества. Видимость демократии в данном случае сохраняется лишь за счет того, что власть «покупает избирателей», например, за счет предоставления дешевых кредитов или обещаний каких-либо недостижимых социальных гарантий… Однако это лишь временная мера, действующая до тех пор, пока у правящей элиты хватает ресурсов на «подкуп». Как только ресурсы заканчиваются, заканчивается и видимость демократии…
Пример невыполнимых социальных обещаний дают гарантии социальной системы США: перед Соединенными Штатами, как и большинством других развитых стран мира, стоит проблема пирамиды социального страхования, которая в США получила даже собственное название — «пенсионного цунами» {1508} . Doomsday, по мнению исследователей, должен наступить с достижением пенсионного пика поколением бэби-бумеров [213] . С 2011 г. они начинают достигать пенсионного возраста и получают право на выплаты по социальному страхованию и Медикэр {1509} , [214] . Однако уже в 2011 г. Р. Нови-Марке из Чикагского университета и Д. Раух из северо-западной Школы управления Келлогга, подсчитав общую пенсионную задолженность для всех 50 штатов, пришли к выводу, что большинство из них окончательно сломлены и находятся на грани банкротства {1510} .
Существование этой пирамиды не было секретом: «Как нация мы возможно уже пообещали будущим поколениям пенсионеров то, что мы не в состоянии будем выполнить», — отмечал А. Гринспен на слушаниях в бюджетном комитете еще в 2004 г. {1511} . «Поколение бэбибумеров и Great Generation поставляет экономическую катастрофу своим детям», — утверждал в те же годы Л. Котликофф, экономист Бостонского университета и соавтор книги «The Coming Generation Storm…» {1512} . «Я отчаянно пытался объяснить людям значение этого, для нашей страны, наших детей и наших внуков», — говорил Генеральный контролер (главный бухгалтер) американского правительства Д. Уокер {1513} . А П. Петерсон, комерцеекретарь в правительстве Р. Никсона, даже написал книгу «Как Демократическая и Республиканская партии банкротят наше будущее».
Тревога сквозила и в словах бывшего главы Федерального резерва. Ее источником, по словам А. Гринспена, стало нарастание партийного радикализма между республиканцами и демократами: «Голоса при обсуждении законопроектов распределяются теперь не в соотношении 60% к 40%, как раньше, а в пропорции 95% к 5%. В итоге принимаемые законы стали сильно партийными». Эксперт в области выборов Н. Орнстейн отмечает, что раньше «член другой партии воспринимался как личный друг, с которым г есть определенные разногласия… А сегодня (2008 г.) представителей иной партии воспринимают не как соперников, а как врагов. Очевидно, что врага следует уничтожить. Это создает совершенно иную динамику отношений». Непримиримое столкновение между демократами и республиканцами по вопросу повышения потолка государственного долга в июле 2011 г., грозящее, по словам президента Обамы, армагеддоном мировой экономике, наглядно демонстрировало уровень радикализации политической ситуации в США.
Ключевым вопросом стал вопрос власти. Об этом после поражения на ноябрьских 2006 г. выборах заявил бывший лидер республиканского большинства в палате представителей Дик Арми: его партия пришла к власти в 1994 г. с идеями «как преобразовать правительство и вернуть американскому народу деньги и власть. Однако со временем инновационная политика и «дух 1994 года» были вытеснены узкими взглядами недальновидных бюрократов. Их волновал другой вопрос, как удержать политическую власть» {1515} . Ситуацию отягощает тот факт, считает Гринспен, что «власть стала пугающе несостоятельной». В этих условиях вопрос, кому принадлежит власть, приобретает особую остроту. «Возможно, этот вопрос стоял бы не так остро в условиях мира на Земле… (но) ситуация, — отмечает Гринспен, — изменилась. Теперь чрезвычайно важно, кто держит бразды правления» {1516} . В наше кризисное время, как и в начале 1930-х гг., действительно становится принципиально, «чрезвычайно важно», какую из альтернатив развития выберет Америка в XXI в. и куда она поведет за собой остальной мир…
МИРОВОЙ ЛИДЕР
Только Америка имеет моральное право, а также материальную основу, позволяющие занимать место мирового лидера. Судьба Америки неразрывно связана с основанием ценностей свободы в глобальном масштабе.М. Тэтчер {1517}
«Нравится вам это или нет, — заявляла бывший премьер-министр Великобритании, — но в «холодной войне» победу одержал Запад. И все же главным победителем являются Соединенные Штаты… На сегодня Америка — единственная сверхдержава. Ни одна из сверхдержав прошлого… не обладала таким превосходством в ресурсах и размахе над своим ближайшим соперником, как современная Америка».
Цели единственной сверхдержавы торжественно провозгласил в своей избирательной компании Дж. Буш: «Америка по осознанному выбору и волей судьбы будет поддерживать распространение политической свободы — и считать наивысшей для себя наградой расширение демократии». «Мы получили уникальный шанс, — комментировала М. Тэтчер, — распространить свободу и господство закона на те страны, которые никогда их не знали…» «Чтобы добиться прогресса, — конкретизировала «железная леди», — все атрибуты социализма — структуры, институты и отношения — должны быть уничтожены…» {1521} .
Останки Берлинской стены еще не успели остыть, как Ф. Фукуяма, провозгласил ставший уже нарицательным «конец истории»: «Либеральная демократия может представлять собой «конечный пункт идеологической эволюции человечества» и «окончательную форму правления в человеческом обществе»«. Практические меры по достижению «конечного пункта эволюции», в том же 1989 г. сформулировал британский экономист Д. Уильямсон в документе, получившем название «Вашингтонский консенсус». Его положения покоились на неолиберальной концепции М. Фридмана: приватизация, дерегулирование, сокращение социальных расходов и свободной торговле: все «барьеры, препятствующие проникновению иностранных фирм, следует устранить». Принципы «Вашингтонского консенсуса» легли в основу мирового «крестового похода» «чикагской школы» под руководством Международного валютного фонда и Всемирного банка.
Неолиберальный «крестовый поход» начался, впрочем, несколькими десятилетиями раньше с военных переворотов Сухарто в Индонезии и Пиночета в 1973 г. в Чили. А затем, в 80-е годы, продолжился в странах Латинской Америки и Африки. Именно в те годы была отработана методика проведения неолиберальной контрреволюции, основанная на «Доктрине шока». Тем не менее, отмечает Н. Кляйн, «оглядываясь на прошлое, можно определенно сказать, что именно с России началась новая глава в истории крестового похода чикагской школы, в 1970–1980-х годах проводившей эксперименты с шоковой терапией».
Отличие нового этапа состояло, прежде всего, в масштабах: по словам Т. Кэротерса, возглавлявшего в правительстве США систему поддержки демократии, «в первой половине 1990-х количество «стран в ситуации перехода» резко увеличилось: их стало около сотни (примерно 20 — в Латинской Америке, 25 — в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе, 30 — в южной части Африки, 10 — в Азии и 5 — на Ближнем Востоке), и в них совершался резкий переход от одной модели к другой». А во-вторых, в мирном характере этого перехода.
Практически во всех вновь обращенных странах в той или иной мере, при помощи «шоковой терапии» воспроизводился экспортный вариант неолиберальной модели мирового лидера, расчищавший путь для международного капитала и транснациональных корпораций. Вместе с тем результаты неолиберальных реформ для стран-реципиентов носили зачастую неоднозначный и прямо противоположный характер. Крайними примерами в данном случае могут служить впечатляющий рост Китая и не менее потрясающая деградация России.
Пример России в данном случае весьма примечателен. «Россия стала новым Клондайком для международных финансовых спекулянтов», — гласил один заголовок в русской газете 1997 года, а журнал Forbes называет Россию и Центральную Европу «новым фронтиром» [216] . {1528} . Язык колониальной эпохи тут весьма кстати, — замечает Н. Кляйн {1529} . Но главное, по мнению Н. Кляйн, заключается в том, что «Россия в большей мере, нежели Чили, была практическим осуществлением этой идеологии, предвестником ситуации: «стань богатым или умри»…» {1530} .
Н. Кляйн говорит об идее, лежащей в основе протестантской этики, обеспечившей невероятный прогресс человечества на протяжении последних веков. Проблема заключается в том, что в последние десятилетия она стала приобретать все более радикальные черты, мало того, началось ее вырождение, в результате которого она все чаще сводится к формуле: «урви или умри».
Справедливость слов Кляйн подтверждает, с одной стороны, доля состояний миллиардеров Forbes (02.2011 г.) в национальном богатстве их стран, где Чили опережает все страны мира в разы, уступая первое место только России {1531} , (т.е. по уровню неравенства в накопленном богатстве Россия является безусловным мировым лидером, опережая всех, даже ближайших, «конкурентов» в разы.) А с другой стороны, заявление не кого иного, как М. Тэтчер в 2003 г.: «Россия больна и в настоящее время, без преувеличения, умирает». Как заметил один эксперт: «Ни одна промышленно развитая страна еще не переживала столь сильного и длительного ухудшения состояния [здравоохранения] [217] в мирное время» {1532} . Непримиримый проповедник неолиберального фундаментализма, «железная леди» на этот раз, в качестве рецепта по исправлению ситуации, приводит мнение своих российских друзей, которые «говорят о необходимости «национализировать» Кремль еще раз после того, канон в течение долгого времени оставался «приватизированным» различными влиятельными силами» {1533} .
В любом случае достигнутые результаты тут же закреплялись законодательными и экономическими мерами таким образом, что отменить или изменить проведенные преобразования становилось почти невозможно. Отработка этих мер началась еще в Чили, когда встал вопрос передачи власти от Пиночета избранному правительству. «Чикагские мальчики» заблаговременно подготовили страну к тому, что реформы Пиночета оказались необратимыми {1534} .
Среди развитых стран в авангарде неолиберальных реформ шли Англия и Австралия. Подчеркивая свою роль в установлении «нового мирового» порядка, М. Тэтчер заявляла: «Без твердой поддержки Великобритании администрации Рейгана вряд ли удалось бы удержать своих союзников на правильном пути. Я глубоко уверена, что именно то, что мы с Рональдом Рейганом разговаривали на одном языке (во всех отношениях), убеждало и друзей, и врагов в серьезности наших намерений». И прежде всего, конечно в своих собственных странах.
Эти же страны одними из первых почувствовали на себе приближение реального «конца истории», когда неолиберализм завел их в тупик развития [218]Очевидно, из развитых стран первой, под напором экспортируемых либеральных, идей рухнула Япония. «В 1980-е годах успехи Японии вызывали у нас некоторые сомнения. Была ли наша система действительно лучше, чем у «корпорации» Japan, Inc., — в итоге, отмечает Стиглиц в 1985 г., — мы фактически потребовали от Японии принять наш стиль капитализма». (Стиглиц Дж…, с. 21). Отход японцев от своей традиционной экономической модели стал одной из причин глубокого кризиса начавшегося в Японии в 1990 г. По мнению П. Кругмана, «рассказ о японских событиях звучит так, будто это моралите, поставлено специально нам в поучение и назидание». (См. подробнее: Боннер У., Уиггин Э…, с. 112–144).
. Уже в 2009 г. австралийский экономист С. Киин в результате моделирования «успехов» либерально-монетарной теории в своей стране, пришел к выводу, что «благодаря порокам монетарной теории Фридмана однажды Гринспен-Бернанковский Федеральный Резерв может быть заслуженно обвинен в гораздо более масштабном кризисе, чем кризис 1929 г.».
В Англии процесс либерализации достигнет пика к началу мирового кризиса Например, в 1997 г. функции Банка Англии по надзору за рынком финансовых услуг страны были переданы негосударственному органу. Отрезвление придет в 2008 г. с банкротством банка Northern Rock и фактической национализацией (65% акций) Lloyds Banking Group и (70%) Royal Bank of Scotland, что спасет их от банкротства, а также с масштабными финансовыми антикризисными мерами. Но это будет только началом — в 2011 г. в столице Англии пройдут массовые митинги протестов «против сокращений», а бывший премьер-министр Великобритании признает дерегулирование своей ошибкой. «Мы не понимали, насколько все вещи оказались взаимосвязаны». В свое оправдание Г. Браун заявит: «И я, и вся Британия находилась под постоянным давлением Сити, который обвинял нас в чрезмерном регулировании». Весной 2011 г. правительственная комиссия по реформированию финансового сектора Великобритании потребует жесткого разграничения инвестиционных и коммерческих подразделений банков.
К этому времени — лету 2011 г. Великобритания станет лидером по уровню социального неравенства среди стран Евросоюза. В августе 2011 г. в бедных районах Лондона начнутся уличные беспорядки, в которых примут участие тысячи человек, громящих магазины, бензозаправки и т.п. Беспорядки перекинутся на другие города, и британской полиции впервые будет разрешено применять пластиковые пули против погромщиков. Премьер-министр Д. Камерон предупредил, что для охраны порядка может быть использована армия. Будет задержано более 1600 человек. Причины беспорядков, по мнению Камерона, крылись отнюдь не в накопившихся социальных проблемах: «речь идет не о бедности, а о культуре…, которая прославляет насилие и неуважение к власти, говорит о правах, но не об обязанностях».
Континентальная Европа и прежде всего Германия, как двигатель европейской экономики, получила от неолиберальной революции свою долю дивидендов в виде Восточной Европы с ее дешевой и образованной рабочей силой и девственными рынками сбыта. «Восточная Европа была неприкосновенной для западного капитализма, — отмечает по этому поводу Н. Кляйн, — там еще просто не существовало потребительского рынка, достойного внимания. Практически все богатства страны находились в руках государства — главного кандидата на приватизацию. Потенциальные возможности быстрого получения прибыли для тех, кто придет первым, были просто невероятными».
Вместе с тем на Континенте неолиберальная революция неожиданно натолкнулась на жесткое сопротивление. «И французы, и немцы…, — отмечала М. Тэтчер, — сходятся в том, что экономическая политика, проводимая Америкой и, в значительной мере, Великобританией после 1979 года, является для них неприемлемой». «Европейская» модель хоть и имеет различные формы.., тем не менее, заметно отличается от американской модели, а точнее, резко с ней расходится, — продолжала бывший премьер министр Англии, — Чтобы охарактеризовать философию, стоящую за ней, и не отождествлять ее со старомодным социализмом, вполне можно воспользоваться высказыванием Э. Балладура, который был в свое время премьер-министром Франции: «Что такое рынок? Это закон джунглей, закон природы. А что такое цивилизация? Это борьба против природы».
Тэтчер подвергла абстрагизм европейцев сокрушительной критике. Ее наибольшее недовольств вызвала Всеобщая декларация прав человека (1948 г.), которая, по мнению «железной леди», не соответствует неолиберальным принципам «свободы» и особенно те ее статьи, которые посвящены «социальной защищенности»: «право на работу… и защиту от безработицы», «право на отдых и свободное время», право на «образование», «право на социальный и международный порядок, обеспечивающий всеобъемлющую реализацию прав и свобод, предусмотренных в настоящей Декларации». Европейская модель, отмечает М. Тэтчер, является прямо-таки воплощением этой картины: она ставит (социальную) защищенность превыше всего и в своем стремлении уменьшить риск неизбежно подавляет предприимчивость. М. Тэтчер назвала европейских последователей Декларации прав человека бригадой Новых Левых и призвала бороться с ними с той же энергией, с которой мы прежде боролись со Старыми Левыми.
Эта борьба шла не без успеха, и неолиберальные идеи активно завоевывали все более прочные позиции в Европе. Тем не менее европейцы все же пытались ограничить экспорт заокеанского рыночного фундаментализма, однако здесь они неизбежно наталкивались на жесткое давление Вашингтона. Например, министерство финансов США выступило резко против попыток Европы упорядочить деятельность американских хедж-фондов…. А администрация Обамы, по словам Стиглица, казалось, хотела всеми способами помешать попыткам Европы бороться с практикой выплаты необоснованных бонусов, а после финансового нападения на Грецию еще и за сокращение масштабов спекулятивной деятельности.
Попытка создать альтернативу Соединенным Штатам в виде Единой Европы оказалась слишком поверхностной и малоэффективной. Кризис 2008 г. потряс экономику Европы до основания, и она так и не смогла оправиться от него. Преддефолтные долги Греции, Испании, Португалии и возникшие в последнее время долговые проблемы в Италии, грозят похоронить не только евро и Евросоюз, но и саму европейскую цивилизацию.
Кризис 2008 г. обнажил корни проблемы неолиберального фундаментализма — показал тупик развития, в который он завел человечество. Не случайно, по мнению Дж. Стиглица «15 сентября 2008 г. когда рухнул Lehman Brothers, может стать таким же символом краха рыночного фундаментализма, каким для краха коммунизма является падение Берлинской стены» {1547} . «Вашингтонский консенсус», определявший мировое развитие на протяжении почти 20 лет зашел в «Вашингтонский тупик». «Наша страна потеряла право оставаться моральным и интеллектуальным мировым лидером…», — констатировал Стиглиц в 2009 г..
А между тем «кризис не закончился, — предупреждал Стиглиц, — До этого еще далеко. То, что происходит сейчас, похоже на замедленное крушение поезда… По обе стороны Атлантики оптимизм, царивший в начале этого десятилетия, к его концу вновь сменился мрачными ожиданиями…» {1549} . Ресурсы развития, двигавшие развитием человечества последние 30 лет, благодаря Соединенным Штатам Америки подошли к концу, а проблемы, накопившиеся за этот период, наоборот, обострились до предела.
Одной из основных проблем, которая может служить в качестве своеобразного индикатора, стал рост неравенства. Согласно данным международных организаций, таких, как МОТ (2008 г.) и ОЭСР (2011 г.) с 1990 по 2005 гг. примерно две трети стран столкнулись с ростом неравенства доходов, кризис 2008 г. в еще большей мере усугубил эту проблему. По мнению авторов доклада МОТ, «чрезмерный рост неравенства доходов представляет опасность для общества и эффективной экономики».
Весной 2011г. не выдержал даже глава самого МВФ Д. Стросс-Кан, который выступая в Вашингтоне на открытии очередной сессии МВФ и Всемирного банка, фактически взвалил на «консенсус» вину за мировой экономический кризис, заявив при этом: «Вашингтонский консенсус» с его упрощенными экономическими представлениями и рецептами рухнул во время кризиса мировой экономики и остался позади». «При определении макроэкономических рамок нового мира маятник качнется от рынка к государству». При этом на первый план выходит социальная справедливость — ведь финансовая глобализация усилила неравенство, и это стало одной из тайных пружин кризиса. «Поэтому в более долгосрочной перспективе устойчивый рост ассоциируется с более справедливым распределением доходов, — объявил глава МВФ. — Нам нужна глобализация нового рода, более справедливая глобализация, глобализация с человеческим лицом. Блага от экономического роста должны широко распределяться, а не просто присваиваться горсткой привилегированных людей».
Правда, далеко не все были настроены так пессимистично, как Д. Стросс-Кан. Спустя две недели после выступления последнего, в апреле 2011 г. Л. Бланкфейн, гендиректор Goldman Sachs, заявит: «Глядя в будущее, мы продолжаем видеть вселяющие оптимизм индикаторы экономической активности по всему миру».
Пройдет всего менее трех месяцев, и в начале августа, после одобрения Конгрессом нового потолка суверенного госдолга, рейтинговое агентство Standard & Poor's впервые в истории понизит кредитный рейтинг США… Спустя полмесяца Р. Зеллик, президент Всемирного банка, заявит: «За последние две недели мир перешел в новую и еще более опасную фазу. Мы на пороге нового и совершенно иного шторма, чем финансовый кризис 2008 г…»
Уйдя в начало XXI в., мы слишком отвлеклись от темы книги, что в данном случае было оправдано, поскольку это отступление позволяет лучше понять прошлое, а также задуматься над будущим… Однако мы действительно ушли слишком далеко, и нам пора вернуться в первый послевоенный мир:
* * *
Задолго до Великой депрессии в 1918 г., в письме к издателю берлинской газеты «Цайтунг ам миттаг» С. Гезель писал: «Несмотря на то, что народы дают священную клятву заклеймить войну на все времена, несмотря на призыв миллионов: «Нет войне!», вопреки всем надеждам на лучшее будущее я должен сказать: если нынешняя денежная система сохранит процентное хозяйство, то я решусь утверждать, что не пройдет и 25 лет, и мы будем стоять перед лицом новой, еще более разрушительной войны. Я очень отчетливо вижу развитие событий. Сегодняшний уровень техники позволит экономике быстро достигнуть наивысшей производительности. Несмотря на значительные потери в войне, будет происходить быстрое образование капиталов, которые вследствие избыточности предложения снизят проценты. Тогда деньги будут изъяты из обращения. Это приведет к сокращению промышленного производства, на улицу будут выброшены армии безработных… В недовольных массах пробудятся дикие революционные настроения, снова пробьются ядовитые ростки сверхнационализма. Ни одна страна не сможет больше понять другую, и финалом может стать только война» {1554} .
Г. Форд в 1921 г.: «Мы катимся к глубокой пропасти…» {1555} . «Когда сами деньги становятся предметом торговли, который можно покупать и продавать, прежде чем будут проданы или обменены настоящие товары, спекулянты и ростовщики получают право взимать налоги с производства… Подобное положение неизбежно приводит к парадоксу — мир, полный богатства, терпит нужду. Эти факты нельзя просто перевести в цифры и забыть о них. Ведь речь идет о судьбе человечества…» {1556} .
В. Ленин в том же 1921 г. приходил к выводу о неизбежности новой мировой войны: «Вопрос об империалистических войнах, — это вопрос о той главенствующей ныне во всем мире международной политике финансового капитала, которая неизбежно порождает новые империалистические войны… Это вопрос жизни и смерти десятков миллионов людей. Это вопрос о том, будет ли в следующей, на наших глазах подготовляемой буржуазиею, на наших глазах вырастающей из капитализма, империалистической войне перебито 20 миллионов человек… » {1557} .
Правда, внешне еще вроде бы ничто не предвещало войны. Приход Гитлера к власти, казалось, пока принес только возрождение германской нации. Версаль и Великая депрессия вспахали и засеяли поле Европы семенами ненависти и насилия, но они могли и не взойти? Что же ввергло мир в самую кровавую из всех войн человечества? Почему Гитлер во вроде бы процветающей Германии вдруг перепрофилировал автомобильные заводы на выпуск танков? Почему же Гитлер начал войну? Ради своих идей о расовом превосходстве и жизненном пространстве поставил на карту само существование Германии?
Поиску ответов на эти вопросы посвящена следующая книге автора «Америка против…».