Мы используем слишком много слов. Слишком много. Очень много. Чем чаще мы используем слово, тем бессмысленнее оно становится. Что означает выражение «у меня хорошие часы»? Не знаю, никто не знает. Часы они и есть часы. Часы показывают время, и это все. Если у человека есть часы, то у него просто есть часы. Часы измеряют время. Знать время очень важно.

С прилагательными еще хуже. Что означает слово «белый»? Для чего оно? Белый, белее, еще белее. Я понимаю, что это всего лишь реклама стирального порошка, но абсолютно теряюсь, когда слышу, что только сейчас и только в этом месте можно найти что-то белое. Можно пойти в магазин, купить тот же самый порошок, что и двадцать лет назад, и быть абсолютно точно уверенным, что на этот раз простыни станут белее, чем вчера. Получается, что год назад белые рубашки не были такими белыми, цвета радуги сливались в белый цвет, не настолько белый, как миллионы лет назад. Мы привыкли. Нас слишком долго убеждали, и мы сломались, поддались и соглашаемся с тем, что нам говорят. Белый цвет в этом году стал еще белее. Деревянная мебель стала более деревянной, а в моей металлической кастрюле стало больше металла.

Слов много, слишком много. Мне не нужно так много слов. Не нужен хаос бессмысленных слов и выражений. Белый значит белый, деревянный значит деревянный, а «я» значит «я». Я хочу, очень хочу, разобраться в подлинном смысле простых слов.

Что означает слово «хороший»? Точного определения не даст никто. Точное определение не нужно этому простому слову. Хороший значит хороший. Разумеется, для каждого человека понятия «хороший снег», «хорошие часы» или «хорошая кастрюлька» будут своими. И это хорошо.

Маленький солдатик с автоматом в руке, в одежде, предписанной ему уставом. Вокруг солдата пустыня, от дома его отделяют бесчисленные мили. Солдат просто стоит маленькой точкой в хаосе бесконечного, холодного мира. В этом холодном и жестоком мире люди убивают друг друга, не отвлекаясь на бессмысленный философский спор. Военная пропаганда не утруждает себя выбором эпитетов. Просто убивают, и все. Белое белье на войне совсем не белое – зачем притворяться?

Убийством пропитано безоблачное небо. Холодным расчетливым убийством дышит раскаленная пустыня. Автомат, созданный умными людьми для быстрого, эффективного уничтожения бесценного и безграничного дара: человеческой жизни. Эта картинка уже больше десяти лет стоит фоном на экранах моих компьютеров. Компьютеры ломались, компьютерные программы давали сбой, но картинка останется у меня надолго, пока я живой. Я собираюсь жить долго и буду жить долго. Во всяком случае, израильский врач обещал мне долгую счастливую жизнь.

Она нашла меня во всемирной паутине. Она не знала, как жить дальше. Всего лишь солдатик, маленький солдатик, снова и снова идущий в бой, неспособный выжить в суровом потоке мирной гражданской жизни. В армии ее научили всему, чему обычно обучают солдат, идущих на смерть. Ее научили всему, что надо для смерти.

После того, как мы поженились, Рине пришлось учиться жить, а не выживать. Она прекрасно знала, что нужно для того, чтобы достойно лечь в деревянную коробку, покрытую звездно-полосатым флагом самой лучшей, самой передовой страны на планете. Ее учили убивать и умирать. Гражданская жизнь была холодной и далекой неизвестностью. Учили каждый день идти на смерть. Каждый день искать простой эффективный способ самоубийства.

Я не хотел вступать в брак. На тот момент я пережил два развода. Я наелся семейной жизнью по горло и понимал, что моя инвалидность несет лишь боль и страдания окружающим меня людям. Я не мог жениться, я не хотел больше приносить горе.

Мы часто и подолгу разговаривали по телефону. Слова ничего не значили, слова не имели смысла. «Хорошо, – сказал я, – а если у нас ничего не получится, что ты будешь делать, когда поймешь, что я – не то, что тебе нужно?» – «Подожди, Рубен, – сказала Рина, – мне надо посмотреть в календарь». Рина нашла календарь, в календаре были отмечены даты добровольного набора в горячие точки. «В Афганистан, – сказала Рина. – Если у нас ничего не получится, я поеду в Афганистан». Эта фраза не была ни патетической, ни кокетливой. В Афганистан так в Афганистан. В Афганистане могут убить, и нет ничего на свете лучше смерти за Родину.

Рина мечтала о флаге, о салютующих в воздух бывших коллегах, она мечтала о красивой церемонии похорон. Она мечтала, а я знал, что есть вещи страшнее смерти. В конце концов, мы все смертны, но не всем выпадает горькое несчастье серьезного ранения, случайного осколка или неслучайной пули. Потерять ноги не беда, без ног можно жить. Но бывают ранения и похуже.

Мечтать о смерти нормально. Многие солдаты мечтают о смерти. Храбрые солдаты каждую секунду жизни готовы отдать своей профессии. Солдаты могут говорить о чем угодно, но никто не хочет вернуться домой, например, полностью парализованным или слепым.

О ветеранах и инвалидах в Америке пишут книги, снимают кино, но во всех этих книгах и в каждом фильме воспевается победа и храбрость, готовность к смерти и верность присяге. Но даже инвалидам в голливудских фильмах оставляют способность шевелить руками. Или хотя бы одной рукой.

Мы вместе. Мы неплохо живем. У меня есть жена. У меня хорошая жена.

* * *

Когда приходишь к Рине в гости в первый раз, она обязательно покажет свой дембельский альбом и каску, сопроводив все размеренным, но не лишенным юмора, рассказом о курсе молодого бойца, об особенностях американской армии, о подробностях иракской кампании и – скромно – о себе. Рина не знает, что она очень скромная и что ее скромность – ее настоящее очарование.

Не та скромность, которую она критикует на страницах соцсетей, а истинная, врожденная, не вмененная никем и абсолютно органичная.

Рина будет рассказывать детально. Она уверена, что детали и факты интересны. Я тоже.

Я более чем уверена, ведь человек – это не только тот собеседник, которого ты видишь в данный момент времени, но и вся череда событий из его жизни, предшествующая вашей встрече.

Мой папа тоже был таким гостем у Рины. Они веселились, примеряли американскую форму, смотрели фотографии. Папа с интересом задавал вопросы, а Рина живо и интересно отвечала.

«Солдат – он и в Африке солдат», – задумчиво сказал папа, выпуская клубы дыма.

Значит, нет и не было никакой войны между ними. Ни холодной, ни горячей. И я совсем не хочу сказать, что они были просто пешками идеологических войн на карте мира, нет.

Да, каждый из них в прошлом – солдат, присягнувший защищать свою страну и выполняющий приказ, но этот солдат был и есть личность в первую очередь. Личность со своим добрым взглядом на мир, который не вышибла кирзой ни война, ни политинформация.

И сейчас они смотрят фотографии и пьют чай. А те, «кто все так придумал» в прошлом, могут теперь с недоумением смотреть на них с неба. Или не смотреть. Это как раз неважно.

Важно то, что они были вместе каждую секунду: на построении, на КМБ, в брезентовой палатке, – и плевать, что это было в разных странах, на разных континентах и в разное время.

И сейчас они смеются вместе, а мы смотрим на них и радуемся. Логический круг побеждающей все что угодно человечности замкнулся, а точка отсчета продолжила свой бег по нему.