46

Россенброк дочитал очередной дворцовый указ, отложил пергамент в сторону и придавил сверху тяжелым пресс-папье в виде головы мантикоры. В кабинет осторожно вошел Ландо, прижимая к груди ворох свитков. Россенброк поднял глаза на слугу и пробормотал:

— Великий Иллар, это никогда не кончится. Ну что там еще, Ландо?

Старый слуга разложил свитки на столе в определенном порядке и пробурчал себе под нос:

— Господин канцлер приказал собрать материалы на Сорлеев. Докладывать?

Канцлер улыбнулся в ответ.

— Конечно, мой старый друг, конечно. Я-то думал, это очередная порция земельных исков, столь любезно поставляемая нашим хорошим другом Им-Доллоном. Начни пожалуй, с Могильщика. Его имя долго наводило ужас на всю Тайную канцелярию.

Ландо вытащил верхний свиток, прокашлялся и начал:

— Дата рождения Ардо Сорлея, по прозвищу «Могильщик» точно не известна, предположительно это девятьсот восемнадцатый год Новой Империи. Место рождения — предположительно графство Эркулан, хотя сам по себе Ардо, как и его брат Степ выглядели типичными армельтинцами. Первые сведения об Ардо Сорлее мы имеем в связи делом купца Кусинха, из Забринии. За купцом следила Тайная Канцелярия, в связи с подозрением в контрабанде оружия из Бироля. Когда офицеры Тайной канцелярии попытались задержать купца на границе Архиепископства Новерганского, то столкнулись с яростным сопротивлением. Ни один из них, кстати, не выжил. Охранял купца Кусинха господин Ардо Сорлей.

— Помню, помню… Я сам тогда отдал приказ об открытии охоты на Сорлея. Ни к чему это не привело.

— Заметьте, господин канцлер, после того, как Ардо посетил с караванами купца Кусинха Штикларн, произошло известное вам Штикларнское Побоище, когда чернь буквально разорвала на куски семью герцога. Вот вам второй эпизод. Ардо Сорлей сопровождает торговый караван из Норка в Верхний Бриуль. Через несколько дней разгорается очередная война, между Верхним и Нижним Бриулем. Во время этой Войны пропал безвести князь Симеон Четырнадцатый. И по прежнему, Ардо не уловим. Все попытки захватить его, или убить кончались ничем. Во время восстания Пяти Мятежных Генералов, Ардо Сорлей по непроверенным слухам командовал одним из отрядов, захвативших Диаллир. Но после того, как в город вошли рифдольцы, след его опять затерялся. Доходили сведения о том, что его видели в каньонах Предела Холода, и на северном побережье Бреммагны, и в Аведжии, и даже среди немых пастухов Форелна. Чаще всего Ардо видели в Норке, либо вместе с братом и сыном, либо в Падруке, где существует биржа, для охотников за головами. Прозвище «Могильщик» Ардо получил за то, что беззастенчиво грабил древние могилы. Самый известный эпизод — крипта Святого Юриха.

— Как же, помню. Могильщика пытались проследить офицеры Тайной Канцелярии. Там еще вышел какой-то конфликт с долгорскими монахами. Гм… Но ведь Ардо грабил могилы не для наживы, Ландо. Все найденное им он где-то искусно прятал.

— Да, господин канцлер. Как погиб Ардо Сорлей — ничего не известно. Его тело было обнаружено в одном из оврагов Норка, в сильной стадии разложения. Жандармский коронер установил, что его буквально иссекли мечами. Тело было сожжено, прах развеян по улицам Норка.

— Н-да… — Канцлер задумчиво смотрел в окно. — Давай дальше…

— Старший брат Ардо, Степ Сорлей, по прозвищу «Кузнец», личность более известная. Знаменитый в прошлом кузнечных дел мастер, Степ быстро разбогател, бросил ремесло и скупил весь кузнечный промысел графства на корню. Помимо этого он приобретал замки, дома и фермы, постоянно увеличивая свой и без того немалый капитал. Вошел на равных паях в Торговый Совет Норка, числился советником в Объединенных Мануфактурах Могемии и Боравии. Степ выбирал из своих служащих наиболее одаренных и отправлял учиться за свои деньги в Маэнну. Создал лаборатории для ученых, и из-за этого конфликтовал с церковью. Ходили слухи, что это именно он добился изгнания инквизиции с земель графства. Опубликовал несколько книг еретического содержания, за что Архиепископом Дрирским был предан анафеме. Также Степу Сорлею приписывают создание некоего Круга, организации для посвященных. Этой легендой одно время занималась Тайная Канцелярия, однако ничего особого обнаружить так и не удалось. Какие-то слухи, сплетни…

— Как же, помню, помню… Союз колдунов и банкиров. Что не померещится церковникам, после обильных возлияний во имя Иллара. Продолжай!

— Вскоре после смерти брата Ардо, Степ неожиданно исчез. Одни говорили, что он умер от странной болезни. Другие утверждали, что его убила одна из многочисленных любовниц. Не смотря на то, что тела так и не нашли, в Норке был объявлен всеобщий траур. Явных наследников Степ не оставил, его племянник Аттон, в силу каких-то причин от наследства отказался, поэтому все имущество Степа отошло Торговому совету Норка, исключая нескольких владений, подаренных им при жизни графине Асконе.

— Исчез, говоришь… Занимательная семейка. Что там сын и племянник?

— Аттон Сорлей, сын Ардо. Рожден предположительно в девятьсот шестьдесят третьем году. С его матерью темная история. Ардо был не слишком охоч до противоположного пола, большинство времени проводя в скитаниях по Лаоре. Матерью Аттона могла быть Верна, одна из служанок Степа Сорлея, умершая во время родов, но была ли она матерью Аттона точно не известно. Еще одна подходящая кандидатура — госпожа Бри, владелица одного из норкских трактиров, большая подруга и поклонница Ардо. Госпожа Бри погибла при трагических обстоятельствах во время пожара. Маленький Аттон рос в доме своего дяди. Отца видел не часто, но если Ардо появлялся в Норке, то большую часть времени проводил с сыном. Рос маленький Ардо сильным, но малообщительным ребенком, из всех людей признавал только отца и дядю. Ходят странные слухи, о некотором происшествии, случившимся, когда Аттону исполнилось девять лет. Одна из богатых семей, живущих по соседству, обвинила его в смерти своего сына. Якобы Аттон напал на играющего ребенка, изрубил его кинжалом, а тело зарыл. Никаких подтверждений тому не было, со Степом шутки были плохи, дело быстро замяли. Но в жандармерии Падрука сохранился соответствующий документ.

— Да, уж что-что, а в делопроизводстве норкским властям нет равных до сих пор. Продолжай!

— Вскоре, мальчик пошел в семинарию. Учился очень прилежно, готовился к поступить в Академию Маэнны. Но тут приключилась смерть близких родственников. И Аттон исчез с поля зрения довольно надолго. Объявился он уже довольно известным охотником за головами по прозвищу «Птица-Лезвие»…

— Кстати, Ландо, откуда у него такое прозвище?

— Птицей-лезвием северные охотники называют особый метательный нож, плоское обоюдоострое лезвие шириной в ладонь, со слегка загнутыми краями. Овладеть мастерством обращения с птицей-лезвием крайне тяжело, на это нужны годы. Известно, что Ардо подобным оружием не пользовался, где и когда Аттон научился в совершенствии владеть им, мы не знаем, можем лишь догадываться. Воочию использование птиц-лезвий офицеры Тайной Канцелярии наблюдали, когда Аттон в одиночку уничтожил банду Душегуба Крэя. Впрочем, свидетелей тому были сотни. После этого Аттон стал широко известен, и не только в пределах Империи. Доходили слухи, что после этого случая сам герцог Данлонский сделал через подставных лиц Аттону очень выгодное предложение. Но младший Сорлей отказался. Чаще всего его нанимали Торговые круги Норка. Есть обрывочные сведения о том, что Аттон Сорлей начал свою карьеру в банде старого Рамиса, по прозвищу «Три денежки». Но вскоре вышел на охоту самостоятельно, и быстро превзошел в искусстве всех ветеранов, включая и самого Рамиса, и знаменитого Бобу «Конгера» Дэя, и армельтинца Ягра. Например, на его счету смерть детоубийцы «Павиана» Ди Младшего, а также Любимчика Бойла, банду которого он вырезал на пару с некоей Ирэн, лучницей из Маэнны. Он выкрал и сдал винтирским властям маркиза Дона «Дракона» Им-Моула, главу кровавой секты эркуланских пожирателей. Можно привести еще несколько эпизодов, с преступниками рангом пониже. Но лет пять назад Аттон снова исчез из поля зрения Тайной Канцелярии. На бирже в Падруке он почти не появлялся. Заказов не брал. Его видели то в Норке, то в Маэнне, последнее время чаще в разных концах Лаоры с торговыми караванами различных государств, но с тех пор дорогу Тайной Канцелярии он ни разу не переходил. — Ландо закончил, свернул пергамент и посмотрел на канцлера. Россенброк задумчиво крутил в пальцах золотое стило.

— Н-да. Очень интересно, есть из чего сделать определенные выводы. Отдай-ка все это Джемиусу. Он у нас большой любитель копаться в прошлом. Пусть проанализирует каждую мелочь. Через два дня жду от него доклад

47

Чувство того, что за ними следят, появилось у Аттона внезапно. Ветер все так же кружил вокруг них пламенный хоровод, и завывал в лесу, как одинокий гурпан. В стенаниях ветра тонули все остальные звуки, но когда караван поднялся чуть выше, из колышущегося желтого океана появились невысокие черные скалы, покрытые ржавыми пятнами лишайника. Ветер налетал на скалы и разбивался, внезапно замолкая, и тогда Аттон уловил где-то недалеко дробный перестук копыт. После этого, он несколько раз замирал, прикладывая ухо к земле, и дважды слышал отзвук, проносящихся где-то всадников. Тогда, он углубился в лес, и прошел немного вперед, вдоль тракта. И сразу же наткнулся на след. След был от бесшумного неподкованного сапога из мягкой кожи. Такие сапоги носили разведчики и контрабандисты. Аттон немедленно вернулся к каравану, и некоторое время молча шел рядом с Мерризом. Мерриз легко шагал, что-то тихо напевая себе под нос, и улыбался уголками губ, всякий раз, когда ветер швырял ему в лицо пригоршни огненных листьев. Он смотрел прямо перед собой, в далекую сизую дымку, подсвеченную снизу, полыхающим всеми красками осени, лесом. Аттон вытащил свой лук и натянул тетиву.

— За нами следят…

— Я знаю… Три всадника там… — он указал рукой на восток, потом махнул на север. — Там идут люди, много, все вооружены…

— И давно? — Аттон, почему-то не удивился, а испытал раздражение.

— Со вчерашнего вечера. — Мерриз смотрел прямо перед собой, голос его был совершенно равнодушным.

— Почему ты молчал?

— У человека много дорог. И он волен идти по любой из них. Но путь его один — от рождения к смерти, по вечной спирали Бытия…

Аттон укрепил за спиной колчан, и, проходя мимо Мерриза, бросил через плечо:

— Подгони волов, умник… Надо сократить расстояние между возами…

Он догнал Файю и поделился своими подозрениями. Краб, выслушав его, немедленно расчехлил свою знаменитую секиру, и приказал охране вооружиться. Недовольные охранники напяливали на себя кольчуги и заряжали арбалеты. Файя, страшно ругаясь, и раздавая направо и налево пинки и зуботычины, обошел всех и вернулся к Аттону злой, как раненный дракон.

— Караван растянулся на полторы стрелы… Места здесь довольно глухие, рыцари ландграфа заезжают сюда редко. Но и разбойничков-то лихих здесь особо не сыщешь. Да и кому нужен воск и бронза? Вот ежели бы серебро или кость, какая бы слоновая… — он подергал бороду и с сомнением посмотрел но сторонам. — Тридцать лет вожу караваны через Прассию. Сам водил, с братами вот водил. С батяней, покойником, водил. Совсем мальцом еще. Пару раз, холопские морды какие из кустов вылезут, посмотрят, рылами свиными поводят, да и обратно в кусты… Сильно доверяю тебе, Птица-Лезвие. Иначе начхал бы просто…

— Давно в этих краях не был, Старый?

— Да уж с год, наверное… Все севером, через Данлон ходил. Как государь наш, Фердинанд, поднял пошлины, так на юге, делать стало нечего. На рыбе да на пеньке денег не заработаешь. А весь товар, что черномазые делают, стоить стал ого-го! Раньше бывало, возьмет купец перца обоз и на Рифлер… А обратно хрусталь чистый, одной телегой всего… Вот тут караванщику работы! На перец, да на хрусталь желающих пруд пруди… И все разбойнички! Да какие! Не жалко и секиру замарать… А воск и бронза… Разве, что мушье какое слетится… Пчела на дерьмо не сядет…

На привале Аттон подошел к Файе, подхватил на кончик ножа кусок мяса из казана, и сел рядом. Краб отхлебывал из огромной кружки, и подозрительно щурился, глядя на лес. На коленях его покоилась двухлезвийная секира, черного металла, с острым коническим навершием.

— Ты чуешь их, Птица-Лезвие?

— Теперь да…

Они смотрели к сторону леса и молчали.

— Послушай, Краб… А может это за мной?

Файя нежно, словно женщину, погладил лезвие секиры. Черные глазки его хитро заблестели.

— За тобой? Да нет, не должны… Тебя ведь повесили.

— Как? — Аттон от удивления открыл рот.

— Как, как. За это… За шею, конечно… Ну, в общем, пытался ограбить славного купца Виктора Файю, ну и это… Схватили тебя на месте, и тут же подвесили. Прям на рынке. Папаша Воула подсобил.

Аттон рассмеялся:

— Правду говорят, что хитрее аведжийца только его жена…

— Во-во… Покрутились люди Щуколова у виселицы, туда сунулись, сюда… Да и пошли себе с миром. Для нас ведь, что армельтинец, что могемец, что эркуланец какой — все на одно лицо. Я ничего про тебя не знаю, окромя того, что спас меня однажды, да брата моего. И знать не хочу… Убивать кого идешь, или герцога самого воевать — мне все равно. — Файя махом опорожнил кружку, и растер пену по бороде.

— А он? — Аттон указал на сидящего в одиночестве Мерриза. Лицо караванщика, вдруг стало серьезным, и даже немного торжественным.

— А вот это, парень, уже не нашего с тобой скудною ума дело…

— Он убил твоих людей…

— И хрен с ними… Я и сам бы их, по приезду, порешил…

— Он монах…

Краб со злостью дернул себя за бороду, и посмотрев Аттону в глаза, тихо заговорил:

— Он караванщик. Рифлерец. Сын моего покойного друга. А монаха… Монаха забили досмерти пьяные перегонщики скота, в таверне «Гиблое место». Запомни это…

Аттон поразмыслил и согласно кивнул.

— Смеркается… Что дальше по дороге?

— Еще с десять стрел будет один лес. Потом низина, там озера и сплошной камыш. Дальше, с полперехода, пойдут поля да деревни. Там можно ничего не бояться. Там замки, рыцари, ополчение, прочая хрень…

— Угу. Камыш, говоришь? Ты людей на ночь не выставляй, пусть выспятся. Я, пожалуй, сам ночь скоротаю… Не впервой…

48

Лес закончился. Впереди, до самого горизонта, простиралась плоская, как стол, равнина, покрытая колышущемся морем тростника, с редкими, свинцовыми пятнами воды. Аттон остановился и долго рассматривал бесконечную серо-коричневую волнующуюся даль. На горизонте, низкие тучи сливались с камышом, в одну сплошную темную полосу, разрезаемую порой, ветвистой белой молнией. Далекий гром подымал из камышей полчища птиц, и тогда небо покрывалось тысячами черных точек.

— Здесь и арион целый провести незамеченным, раз плюнуть…

— К вечеру выберемся… — Файя, как обычно, держал в одной руке секиру, а в другой — свою бездонную кружку. — Возвращайся назад. Дорога петляет среди камыша, как бантуйский черный змей. Гони волов так, что бы дышали друг другу в задницы…

К Крабу подошел охранник аведжиец, посланный в разведку.

— Там следы, свежие… Много. Несколько всадников на лошадях, и солдаты, человек тридцать… Стояли в засаде, может день-два, может меньше… Потом из леса прискакал еще один, и они ушли.

Файя задумчиво потеребил бороду.

— Что-то на разбойничков не очень похоже… Может ждут чего?

— Подкрепления?

— Ага… — Файя допил свое пиво, и ухмыльнулся, глядя на разведчика, — Гляди, как увидали твою харю страшную, так и испужались. Не то, здесь что-то… Не то…

К полудню караван добрался до огромной черной проплешины, выжженной в камыше случайной молнией. Небо, над головой стремительно темнело, ветер, словно сорвавшись с цепи, взвыл и понесся, срывая мохнатые шапки тростника. Пошел дождь, и земля вокруг, немедленно превратилась в непроходимую бурую топь. Волы с трудом переставляли ноги, повозки жалобно скрипели, увязая по оси в грязи. Когда Аттон отыскал Краба, тот вместе с помощниками пытался развести сцепившиеся колесами телеги. Он страшно ругался, и размахивая огромными, клешнеподобными ручищами, лупцевал волов многохвостым бичом. Волы стояли, опустив тяжелые рогатые головы, и жалобно мычали.

— Это не волы, а джайлларские боровы! Лломми! — Файя, покрытый с ног до бороды жидкой грязью, швырнул бич седому данлонцу. — Тащи этих тварей, или мы отсюда не выберемся… Тяжело дыша, он облокотился на телегу и попытался стереть рукавом плаща влагу с лица, но лишь размазал грязь. — Слушай, Птица-Лезвие… Обойди остальных, скажи, чтобы собирали весь караван здесь. Похоже, будет буря…

— Если поднимется вода, то нас просто смоет… — Аттон равнодушно смотрел, как жидкая грязь, хлюпая, затекает за отвороты сапог.

— Ну, тогда поплывем, сто тысяч проклятий… Эй! Что вы столпились, как беременные овцы! Джайллар вас забери! Собирайте повозки вкруг и… — Мощный раскат грома заглушил его последние слова. Волы, словно отвечая грому, все как один, подняли головы к небу и заревели. Аттон, пригибаясь под хлесткими ударами ветра, побрел к своим телегам. Каждый шаг давался ему с трудом. Ветер вырывал целые снопы тростника, и вместе с грязной водой и комьями глины, швырял их лицо. Молнии, разрывая черное небо, одна за одной, срывались к земле, воздух, наполненный мусором, стал вязким и склизким, словно протухший студень. Аттон остановился, с трудом удерживая равновесие, у первой же телеги, но представив себе, как щуплый Мерриз пытается, в одиночку, справиться с тяжелыми возами, двинулся вперед. И сразу же упал, сбитый порывом ветра. С трудом вырвавшись из цепких объятий грязи, он приподнялся, и отплевываясь попытался встать, но ветер, могучим ударом под дых, опять опрокинул его. Где-то, совсем рядом, заглушая бурю, орал Краб:

— Под телеги, прячьтесь, мать вашу! Под телеги…

Аттон встал на четвереньки и, стиснув зубы так, что рот сразу же наполнился теплой кровью, двинулся туда, где, как ему казалось, остался Мерриз. Руки погружались в грязь по локоть, и Аттон уже не чувствовал своих пальцев, но продолжал упрямо ползти, пока не уперся лбом во что-то твердое. Это было колесо телеги. Перебирая руками по толстым спицам, он попытался подняться, но ветер, тут же подхватил его, и приподняв над землей, с размаху швырнул в грязь. От удара, Аттон потерял сознание, а когда пришел в себя, вокруг была лишь липкая жижа. Она набивалась в рот и в нос, лезла за пазуху, наполняя кожаную одежду, неподъемным грузом. Своих рук Аттон не чувствовал, а грудь горела от недостатка воздуха. Он попытался перевернуться, но лишь беспомощно забарахтался, как муха, попавшая в мед. Сознание медленно угасало, перед глазами поплыли радужные точки.

Когда что-то, сильно и больно рвануло его голову вверх, Аттон лишь шевельнул разбитыми губами, под слоем грязи. Кто-то провел влажным по его лицу. Аттона вырвало. Плотный воздух, толчками пошел внутрь, резанув легкие немыслимой болью., С трудом разлепив веки, он поднял вверх слезящиеся глаза и, жалобно, совсем по-детски, всхлипнул от страха.

Над ним, держа его за волосы корявой черной лапой, стоял демон, с горящими зелеными глазами, и развевающимися вокруг головы клубками змей. А выше, сумасшедшее небо, свивалось в грязно-желтую спираль, на конце которой, зиял черный провал сосущего рта. Аттон вытаращенными от ужаса глазами, смотрел, как за спиной у демона, небесная спираль превращается в воронку, и в отблесках молний тянется к земле, словно хобот неведомого чудовища…

49

Аттон, совершенно голый, сидел на берегу озера и внимательно разглядывал свои колени, сплошь покрытые бордовыми синяками. Рядом, у костра, где сушились его веши, сидели остальные караванщики, голые и злые. Краб, весь покрытый черной кучерявой шерстью, как заморский зверь Чух, лежал на медвежьей шкуре, положив под голову секиру, и горестно вздыхал. Ураган стоил им четырех повозок, и двух, захлебнувшихся в грязи, охранников. Всю ночь, караван, с трудом продираясь через наносы глины, вперемешку с вывороченным тростником, выбирался к каменистому берегу озера ХемЛаор. Озеро, окруженное черными стволами сгнивших деревьев, находилось на границе тростниковой равнины. За ним поднимались пологие холмы, покрытые густым кустарником.

Краб, предварительно хорошенько дернув себя за бороду, сел и обратился к одному из караванщиков.

— Эй, Карл! Достань-ка тот самый бочонок, что ты так ловко прятал от меня всю дорогу…

Карл, высокий черноволосый парень, с вечно недовольным лицом, криво усмехнулся и пожал плечами:

— Какой бочонок, Старый?

— Э-э-э, ты это брось… Я видел, как во время бури ты вцепился в него, словно бантуйский матрос в шлюху… Доставай, я сказал…

Карл, нехотя поднялся, и побрел к телеге, опустив голову. Краб, поковырявшись в своем дорожном мешке, достал резные бирольской работы счетные кости, и теребя бороду, углубился в подсчет убытков.

Мерриз сидел на берегу, рядом с Аттоном, и, тихонько напевая, штопал свой зеленый плащ. Буря, словно, обошла его стороной — на нем не было ни единой царапины. Распущенные волосы цвета платины скрывали от Аттона лицо его спасителя. Он подсел поближе.

— Ты спас меня…

Мерриз откинул волосы и утвердительно кивнул.

— Я вытащил пятерых… В том числе, и тебя…

Аттон задумчиво почесал нос. Ему хотелось сказать что-либо, в благодарность этому странному человеку, но ничего подходящего в голову не приходило.

— Ты не спрятался за волов, не побежал от смерча…

— Ты тоже… — Мерриз подшил последний лоскут, и улыбнувшись, извлек откуда-то грязный комочек спутанных кожаных шнурков и кинул Аттону.

— Возьми, ты обронил это.

Аттон подхватил послание Торка и подозрительно уставился на Мерриза. Тот загадочно улыбнулся.

— Не бойся. Я не читал. Доверься слову моему, как доверился рукам моим, ибо слова и жесты мои суть едины…

Аттон сжал комочек в кулаке, и тихо, так, чтобы не услышали у костра, произнес:

— Ты монах… Из далекой обители Долгор…

Мерриз улыбнулся в ответ.

— Ты обвиняешь меня в святости?

— Ты за мной через пустоши…

— Угу… А до этого, шел за тобой до Тарра. Я думаю, что нам обоим есть что скрывать…

Аттон обернулся и посмотрел на Файю.

— Он знает, что ты монах. Но знает ли он, откуда ты?

— Для того, чтобы верить, знание не обязательно, порою, даже вредно… Файя платит долги. Мне. Тебе… Скажи, Птица-Лезвие, а огры, они какие?

Аттон потемневшим взглядом уставился на Мерриза, но тот смотрел на него чистыми мальчишескими глазами, так, как сам Аттон смотрел когда-то на своего отца, вернувшегося из очередного путешествия. Он задумался.

— Они… Они сильные, честные, глубокие… Не такие, как мы… В них нет коварства, озлобленности. Они другие…

Мерриз, совсем как мальчишка, смотрел на него широко раскрытыми зелеными глазами.

— А других нелюдей ты видел?

Аттон кивнул:

— Видел… Эльфов. Гремлинов. Тварей Холода… Неужели, ты, странствую по Лаоре, не встречал никого?

Мерриз помрачнел.

— Да нет. Как-то не довелось. Людей вот повидал всяких, и таких, что покажутся страшнее любого огра.

— И такое бывает… — Аттон встал, прошел к костру, и натянул на себя сырые штаны и рубаху. Потом вернулся к Мерризу.

— Ну ладно, монах… Ты спас мне жизнь. Если позволят духи Иллара, я верну тебе долг… Но теперь скажи мне, не моей ли дорогой ты идешь?

Мерриз встал, поправил висящие по бокам мечи в ножнах из черного дерева, накинул плащ и расправил плечи. Перед Аттоном стоял суровый и жестокий монах из далекой загадочной обители.

— Наши дороги пересекались, Птица-Лезвие… Дороги людей пересекаются не по их воле, а по воле Всевышнего. Ибо только ему ведомо, куда вьётся спираль Бытия. Я подставил тебе плечо помощи. Может, в какой-то точке пересечения, ты выдернешь мою голову из грязи…

— Ты святой… Я знаю, монахов Долгора выпускают в мир только, после того как они свершат подвиг во имя Иллара, и обретут святость… Если ты скрываешься, значит тому есть повод. Но я не хотел бы, чтобы ты становился у меня на дороге…

Мерриз промолчал. Он вытащил серебряную цепь и заплел волосы в толстую косу. Потом достал из своего мешка моток суровой нитки и огромный ржавый крючок.

— Хочешь рыбки? Здесь должна быть замечательная рыбалка!

Аттон улыбнулся и покачал головой. Суровый монах исчез. Перед ним стоял азартный мальчишка, с горящими от возбуждения глазами.

— Лови. Надоела солонина, подавись ею джайлларские свиньи… — он заметил, приближающегося к ним по берегу озера человека, и, махнув рукой Файе, пошел на встречу.

Рыбак стоял перед голым Крабом, и сокрушенно качая головой, не отводил взгляда от черного лезвия секиры. Файя неистовствовал:

— Что ты несешь, Джайллар тебя забери! Какие, к свиньям, Ваши Превосходительства? Я подданный Великого Герцога Аведжийского Фердинанда, и срать хотел на всех ландграфов с маркизами, вместе взятых… Я Арукан Бодиус Виктор Анжелика Файя! Я все ихние регалии у себя в нужнике вешал! К моему батюшке сам банкир Сигизмунд Монтесса, со своим братом Соломоном захаживали, пропустить стаканчик. Да я…

— Подожди, Старый. — Аттон прервал поток ругательств и обратился к старику. — Повтори еще раз, почтенный, что велел тебе передать тот самый, на коне?

Рыбак потупился, морщинистое лицо его подергивалось от страха.

— Господин велел передать господам купцам, что бы они оставили свой товар и… — Он взглянул на побелевшие пальцы Краба, сжимающие секиру, и замолчал.

— Продолжай, почтенный, не бойся. — Аттон ободряюще похлопал его по плечу.

— Чтобы господа купцы, значить, бросили свой товар и катились в свою Аведжию, пока целы. — Старик выпалил все одним духом и вжал голову в плечи, словно, ожидая неминуемой страшной смерти. Аттон спокойно посмотрел на взбешенного Краба.

— И что же, господа эти — разбойники?

Старик, осознавший, что убивать его сейчас не собираются, бодро замахал головой.

— Нет, что вы, господин купец… Я же говорю. Войско это, ландграфа нашего… Все в форме, с гербами, и рыцарь, тот что передать велел, на коне, важный такой… В латах… Маркиз, говорит.

— А что, старик. Может война, какая началась? Мы долго в пути уже…

— Нет, господин купец… Не было войны. Вот змей вчерась прошел, небесный. Рыбы из озер вымыло, страсть как много. А про войну не слыхали ничего…

Аттон посмотрел на Файю.

— Нет разбойников, нет войны… Обнаглел, видать, молодой ландграф, если такое себе позволяет. Может, в Зиффе арионы стали Имперские, как думаешь, Краб?

Файя уже взял себя в руки, и косясь злым глазом на рыбака, напяливал штаны.

— Не знаю, Птица-Лезвие, не знаю… Кто там, Император ли, ландграф… Пусть хоть сам архиепископ сунется. Не было такого, что бы Старый Краб Файя товар свой добровольно отдал. И не будет! — Застряв в штанине, он запрыгал на одной ноге, — что встали, остолопы! К обороне готовьтесь!

Молодой аведжиец, почесав грязную шевелюру, проворчал:

— Слышь, это… Краб… Там солдаты, рыцари, мать их. Слышал, что старый пердун говорил. Десятка три…

Файя подскакал к нему на одной ноге и с размаху залепил в ухо.

— Я свои караваны из Штикларна выводил! Из Забринии! Из Бриуля! А здесь… На пороге дома! Да пусть хоть три сотни рыцарей!

Аттон сунул рыбаку медный карат.

— Иди, почтенный! Да не к солдатам иди, а домой… Где ты говоришь, они стоят?

— В три стрелы на восток, у развилки, господин купец.

— Никак не обойти… Хорошо, почтенный, теперь иди.

Аттон подошел к Мерризу, когда тот выуживал крупного окуня. Оглянувшись, через плечо, монах поинтересовался:

— Что, плохи дела?

Окунь сделал свечу и натянул нитку так, что она зазвенела.

— Красавец! — Аттон причмокнул, представив себе, как такая рыба будет выглядеть на сковороде. — Да, солдаты ландграфа изымают имущество аведжийских купцов.

— Что-то здесь не то… — Мерриз подтянул рыбу ближе и оглушил палкой. — У нас сегодня будет воистину прекрасный обед. У тех, конечно, кто доживет… — Он подмигнул Аттону, и выбросил рыбу на берег.

51

У всадника было темное лицо аведжийца и мятые доспехи с грубо намалеванной на груди трехцветной белкой, гербом Прассии. Вокруг него стояла толпа вооруженных чем попало солдат. На солдатах были белые накидки с тем же корявым изображением белки. Всадник поднял руку, приказывая остановится. Караванщики, с угрюмыми лицами, выстроились за спиной Файи, сжимая оружие. Никого из них не прельщала возможность сразиться с солдатами ландграфа. Одно дело разбойники, другое дело, когда на хвост тебе сядет регулярная армия. Аттон с Мерризом подошли поближе. Аттон внимательно всматривался в солдат противника. Мерриз, с необычайной ловкостью крутил в пальцах земляной орех, и что-то, едва слышно, напевал.

— Я маркиз Им-Декр! — начал всадник глухим, пропитым голосом — Волею правители своего, ландграфа Прассии Отто Четвертого, приказываю вам, оставить имущество и убираться. Имущество купцов аведжийских изымается в пользу казны… В случае, оказания сопротивления, велено всех вас перебить. — Закончил он одним духом и махнул рукой. Солдаты подняли копья и арбалеты.

Пожилой данлонец, стоявший впереди Аттона, прошипел:

— Слушай, Старый… Маркиза Им-Декра утопили в выгребной яме холопы, два года назад. Точно знаю. Да и не похожи оборванцы эти на ландграфовых солдат…

Аттон зажал пальцами стрелу и приподнял ук. Файя сделал шаг вперед и махнул секирой.

— Что-то несет от тебя, братец маркиз. И чего, спрашивается, не сиделось в выгребной яме?

Тренькнули арбалеты. Краб нырнул в сторону, и издав боевой клич бросился вперед. Аттон, продырявив ближайшего арбалетчика, бросил лук, и выхватив меч, отбил стрелу перед самым носом у седого данлонца. Караванщики бросились в бой. Аттон, сходу рассек горло здоровенному латнику, и отбивая посыпавшиеся со всех сторон удары, двинулся туда, где ревел, словно вол, Файя. Рядом с ним рухнул, с разрубленной головой, молодой аведжиец, один из помощников Краба. Аттон зарубил еще троих, и бросился на вооруженных топорами бритоголовых молодцов, у ног которых уже истекали кровью два изувеченных караванщика. Поднырнув под выпад, он резанул ближнего в пах, и перехватив руку с топором, рванул меч вверх, и тут же, развернувшись, с хрустом вогнал захваченный топор в грудь стоявшего сзади солдата. Перед ним, темноволосый Карл, хозяин заветной бочки с данлонским, проткнул мечом латника, и сам упал, дико завывая, с перерубленными ногами. Аттон выхватил нож и завертелся, как юла, отражая атаки сразу с четырех сторон. Где-то рядом бился Мерриз, оттуда летели, словно со скотобойни, вырванные куски мяса. Аттон пнул ногой щит ближайшего солдата, и крутанув мечом, отрубил руку, сжимающую топор. Развернувшись, отвел ножом направленное ему в грудь острие копья, и скользнув клинком по древку, ударил копейщика лбом в лицо. Тут же, отбивая атаку меча слева, вогнал, падающему солдату, нож под кадык. Заржала лошадь. Аттон повернулся и увидел, как седой данлонец, срубив топором латника, с ходу подхватил копье и метнул его в наездника, но попал коню в шею. Животное завалилось набок, погребя под собою рыцаря.

Аттон вытер с лица кровь и осмотрелся. Бой закончился. Рядом стоял Мерриз, зеленый плащ его стал бурым от крови. Он смотрел на лежащие вокруг тела, и печально улыбался. Файя, что-то неразборчиво хрипя, подошел к рыцарю, придавленному трупом лошади. Рыцарь шевелил руками, словно раздавленное насекомое, и жалобно мычал. Постояв немного, словно в раздумьях, Файя плюнул, и обрушил черное лезвие на закрытое забралом лицо.

— Двенадцать человек! Сто тысяч проклятых джайлларских свиней! Двенадцать человек! — Краб подходил к каждому мертвому караванщику, и, опустившись на колени, касался лбом холодных лиц. Обойдя всех, он посмотрел на семерых оставшихся.

— Иди сюда, Птица-Лезвие… — когда Аттон подошел. Файя указал, на убитых им бритоголовых солдат.

— Ты знаешь кто это?

Аттон пожал плечами.

— Я знаю… — Лицо аведжийца перекосило от гнева. — Это Регата Янг и Должник Мосс… Корсары из Урта…

— А там, — к ним подошел, приволакивая раненую ногу, седой данлонец. — Там лежит Скороход Валенга. Он промышлял раньше на дорогах из Данлона в Маэнну. Я его хорошо знал.

— Проклятье! Зачем обычным грабителям этот маскарад? Из-за воска?

— Кому-то понадобилось стравить аведжийских купцов с властями Прассии. Очень сомневаюсь, что ландграф станет нанимать работников с большой дороги, для того, что бы ограбить караван с воском. Далеко отсюда до Зиффа, Старый?

Файя посмотрел на Аттона и дернул бороду.

— До Зиффа четыре конных перехода. С ранеными тащится неделю. Но мы не пойдем на Зифф. Нам нужно к переправе. Там, — он указал на север, — есть городок и замок барона. Сходи туда, Птица-Лезвие. Приведи людей барона и судью, если он там есть… Кто-то должен за это ответить…

Спустя четыре дня, направляясь к переправе, они встретили аведжийскую конную сотню, и узнали, что войска Великою Герцога напали на Прассию.

51

— Ваше Величество! Я думаю, что оккупация Прассии — это ответ Фердинанда на союз Империи и Латеррата. Раннее, Великий Герцог Латерратский, равно как и правители Аведжии никогда не признавали князей Атегатта своими сюзеренами. Мы знаем, что Нестс и Пинта проигнорировали все усилия Фердинанда, направленные на то, что бы втянуть варваров в войну, а Латеррат оказался вне досягаемости. Поскольку, надежды на объединение западных сил против Империи рухнули, Великий Герцог Аведжийский попытается силой пробиться к границам Атегатта и королевства… Так как вдоль границ Марцина имеются мощные укрепления, а обходные пути ведут в топи и непроходимые горы Хонзарра, где абсолютно бесполезна конница, остается Прассия, и за ней Данлон и Бадболь. — Россенброк прохаживался перед сидящим на троне Императором, излагая суть последних событий. Конрад, казался больным. Его лицо, и без того бледное, стало почти прозрачным, под глазами темнели круги. После известий о захвате Прассии, молодой Император три ночи не спал. Вместе с Корроном и арион-маршалами он провел эти ночи в казармах гвардии, ожидая вестей с юга. Лишь, узнав от курьера, что Фердинанд остановил армию на границах Данлона и Бадболя, он вернулся в замок, и потребовал от канцлера отчета. Россенброк сам провел все это время в мучительном напряжении. Каждый час он посвятил общению с послами государств и советниками Тайной канцелярии. Посол Аведжии Долла сообщил официальную версию оккупации — солдаты ландграфа совершили нападение на караваны аведжийских купцов, с целью захвата имущества. Поскольку каждый подданный Великого Герцога нуждается в высочайшей защите, солдаты Фердинанда взяли под охрану дороги, ведущие в Аведжию, но встретили сопротивление со стороны войск ландграфа и, поэтому, перешли в наступление и захватили Зифф. Сам ландграф, вместе со своей семьей, задержан, препровожден в Пут-Лишанцу, и до суда, заточен в башню. Если суд Великого Герцога признает ландграфа виновным, то его казнят, а титул правителя Прассии, по праву захвата, перейдет к Великому Герцогу Аведжийскому. Все это, посол Долла высказал с высоко поднятой головой, глядя Россенброку в глаза. Доллу, при дворе, называли королем повешенных, намекая на то, что после правления Джастина Второго Армельтинца, князья Атегатта, во время конфликтов с Аведжией, послов врага не высылали, а просто вешали на стенах замка. Эту традицию прервал лишь дед Конрада Четвертого, Конрад Третий. Во время вторжения аведжийских войск в Марцин, он выслал посла Великого Герцога Адальберта Седьмого, в расчете на взаимность. Но его ожидания не оправдались. После поражения в битве при Валли, Адальберт казнил атегаттского посла маркиза Им-Пельта. Но, Конрад Третий, демонстрируя чудеса ведения внешней политики, заключил перемирие, весьма для Аведжии невыгодное, и отправил в Циче нового посла, при этом миролюбиво принимая в Вивлене посла аведжийского. Нынешний посол Атегатта, маркиз Им-Чарон, получил распоряжение от Россенброка, оставаться в Циче вплоть до официального требования покинуть столицу Аведжии, либо до казни. Долла прекрасно это знал, но не мог предполагать, как развернуться события его собственной жизни, и поэтому, будучи воином и человеком, по природе, бесстрашным, держал себя вызывающе. Канцлер его понимал, и пообещал ему просить у Императора, помилования, в случае, если маркиза Им-Чарона не выпустят из Циче.

— Нападение на аведжийские караваны — всего лишь провокация. — Глядя на осунувшегося Императора продолжил Россенброк. — Офицеры Тайной канцелярии сообщают о том, что на купцов нападали переодетые разбойники. Это значит, что акция эта была спланирована заранее, скорее всего, сразу, после признания Латерратом власти Императора. Но, принять официальный протест правителей Прассии Империя не может. Нападения осуществлены, и были то разбойники или солдаты ландграфа, в общем, сейчас все равно. Ваше Величество, вы можете только принять к рассмотрению, данный случай проявления аведжийского коварства, и будущем, быть более осмотрительным.

— Что предпринимает король, граф? — Конрад устало посмотрел на канцлера.

— Огры уходят в Верейю. Прайды так и не дали королевским войскам решительного сражения, Ваше Величество. Я отследил продвижение нелюдей по территории королевства, и могу сказать, что в действиях прайдов угадывается какой-то смутный смысл, словно, они специально водили армию Венцеля за нос, и какой-то решающий момент, просто ушли в недосягаемые леса. Переговоры короля с Рифдолом не увенчались успехом, и это понятно — всем известно, что рифдольцы не воюют с нелюдями, в силу каких-то собственных соображений. А других войск, способных преследовать прайды в лесах Аллафф, у короля просто нет. Я склонен думать, что нападение огров на королевство также было спровоцировано…

— Вы допускаете, граф, что Фердинанд вел переговоры с нелюдями?

— Вряд ли, Ваше Величество… Огры — это не гномы, или эльфы… Они не станут заключать союз с людьми, но подтолкнуть их к нападению, вполне кому-то по силам. Но это не Великий Герцог. Я в этом уверен. Фердинанд стравливал короля с промышленника Бадболя, добиваясь ослабления провинции Хоронг, на данный момент основного поставщика железа и меди в Империю. Король, сам того не зная, шел у аведжийцев на поводу, направляя наемников в Бадболь. И лишь вторжение прайдов удержало его от захвата Хоронга. В промышленность Бадболя вложены огромные деньги разных торговых кланов от Норка и Бироля, до Бантуи… Но вот по силам ли им организовать нападение нелюдей… Скорее всего, они просто переплатили бы рифдольцам. Я думаю, Ваше Величество, что тот, кто организовал вторжение прайдов, делал расчет, на то, что Империя нападет на королевство, в то время, пока войска Венцеля гоняются по лесам за ограми и отбиваются от мятежников в Барге.

— Кому это нужно, граф? Кому? Кто еще, кроме Фердинанда, играет в эту игру?

— Не знаю, Ваше Величество. — Россенброк опустил голову. — У меня есть лишь только предположение о том, что на территории Лаоры существует некая организация, добивающаяся свержения законной власти. У меня есть сведения о том, что именно эти люди организовали Рифлерский Мятеж, вторую и третью Бриульскую Войну, несколько крупных и мелких крестьянских восстаний, в том числе восстание Сеппуги Кривого и Штикларнское Побоище. А так же покушения на правителей Бреммагны, Форелна, Забринии. Два неудавшихся покушения на Великого Герцога Рифлерского, три — на ландграфа Армельтии, четыре — на старого правители Латеррата. Недавнее покушение на короля Венцеля…

— Вы перечислили очень много всего, граф… И, что, нет никаких следов, точных сведений?

Россенброк помолчал, собираясь с мыслями. Он перечислил далеко не все, из того, что знал. После разговора с Пауком Гиром, он внезапно осознал масштабы действия неизвестной организации. И испугался. Многие фрагменты мозаики, длительное время находившиеся где-то на краю его сознания, сложились вдруг в картину, страшную по своей сложности и сути. Кто-то безнаказанно вторгался в святую святых, и вершил, по-своему, судьбу мира. И Россенброку стало страшно, при мысли о том, что и он занимает свою должность, лишь по тому, что это кому-то выгодно. Что он, Великий Канцлер, всего лишь марионетка, в чьих-то умелых руках. Но, поразмыслив, он решил, что впадать в панику на старость лет уже поздно, и проанализировав все имеющиеся сведения понял, что делать дальше. А дальше, необходимо было бороться. Изо всех сил… Всеми средствами…

— Прошу понять меня, Ваше Величество… Все то время, что я служу князьям Атегаттским, мимо меня проходило множество слухов, порой, сознательно ложных сведений. Все мои силы занимала борьба с врагами явными и, только сейчас, я собрал достаточно сведений, подтверждающих наличие еще одной силы. Враг этот умен и коварен. Свой хвост, попавший в западню, он беспощадно обрывает, спасая голову, как ящерица. Ногу, застрявшую в капкане, отгрызает, как волк. Но он не дух, и не всесилен. Он совершает ошибки. Иначе… — Россенброк развел руками.

— Послушайте, граф. Я допускаю, что мой отец… — Конрад, на мгновенье, замешкался, — мой отец мог смотреть на это сквозь пальцы… Но мой дед?

— Видите ли, Ваше Величество… По имеющимся у меня сведениям, я могу судить, что активная деятельность этих сил пришлась именно на правление вашего отца… — Россенброк запнулся и невидящими глазами посмотрел на Императора.

Он вспомнил. Стефан Серый. Сожженный лекарь. Айве Горру. Лекарь из далекого Эркулана. Звон оружия и гарь от пожарищ. Он, Марк Россенброк, сын наемника и базарной шлюхи. Он лежал, уткнувшись лицом в горячие внутренности, а над ним стоял на коленях Айве, и из его горла, пробитого арбалетным болтом, хлестала кровь. Сзади, звучал голос. Молодой. Властный.

— Мы не смогли спасти его… Бедный Айве… Я многим ему обязан… Пойдемте, братья. Похоже, мы здесь закончили.

«Мы здесь закончили…» — повторил про себя Россенброк. Закончили. Мятеж в Джассе. Убийство семьи барона Джупры. Колодец. Потом казни, пытки, беженцы и долгорские монахи.

Конрад, буквально, слетел с трона и подхватил падающего канцлера.

— Сердце, Ваше Величество…

Долгорские монахи. Они знают… Они всегда идут по следу, и никогда не отступают, пока не извлекут истину. Их бог — правда…

— Лекаря! Канцлеру плохо!

Россенброк задыхался.

Долгорские монахи. Миром правят чудовища. Они знают. Торк. Страшное проклятие. Мы здесь уже закончили. Разрытый колодец. Россенброк открыл глаза:

— Великий Иллар! Что происходит с миром… — и потерял сознание.

52

Как и рассчитывал Аттон, им не удалось к ночи дойти до Бетаптица. Караван остановился на ночлег возле маленькой таверны, не дойдя до города каких-то десяти стрел. Краб, вторую неделю, заливал горе вином, проклиная богов, демонов и всех встречных. Мерриз всю дорогу через аведжийские земли молчал, пристально вглядываясь в каждого, проходящего мимо, путника. Остальные караванщики были подавлены, словно постарели за это время вдвое. Пожилой данлонец, по имени Лломми, узнав о захвате Прассии, покинул их, сославшись на то, что Великий Герцог может повести армию на Данлон. Он уговаривал Аттона идти и ним, к границе, обещал устроить капралом в армию Данлона, по Аттон молча, не отвечая на уговоры, проводил его, отдав напоследок пару кинжалов, подобранных на Пустошах.

Аведжийская осень радовала мягкими, теплыми днями, и они шли, молча, среди вечнозеленых лесов Вей-Кронга, думая каждый о своем. Аттон размышлял, о том, что нападение на их караван было подстроено специально, для того, что бы потом обвинить власти Прассии, и дать повод для начала войны. За ними шли от самой границы, ожидая, пока где-то аведжийская конница подготовиться к переправе, пока заблокируют дороги и форпосты. А потом напали, и не дожидаясь результата, растрезвонили окрест, что солдаты ландграфа беззастенчиво грабят аведжийских купцов. Аттон вспомнил злое лицо кавалерийского полковника, которому Краб, запинаясь и путаясь в словах, попытался объяснить произошедшее. Ответ был прост и понятен, и Аттону стоило большого труда удержать Файю, от попыток броситься с секирой на всю конную сотню.

О чем думал Мерриз, сказать было сложно, но едва они пересекли аведжийскую границу, он подошел к Аттону, и показал небольшую склянку, с иссиня-черным содержимым.

— Не смотря, на то, что солдаты пока не обращают на тебя внимание, настоятельно рекомендую тебе, друг мой, окрасить кожу и волосы…

Аттон улыбнулся.

— Ты хороший советчик, монах… Спасибо, но у меня есть подобное средство.

В эту же ночь, Аттон покрасил волосы и втер в кожу состав, которым его снабдили в Норке. Этим составом, в свое время пользовался и отец Аттона. Утром, Мерриз, черноволосый и смуглокожий критически посмотрел на грязно-каштановые волосы Аттона и безразлично отвернулся. Файя, в свою очередь, переводя взгляд со своей кружки на Аттона, пробормотал с испугом:

— Сто тысяч Джайлларских свиней! Я допился… — потом, задумчиво глядя на пустой бочонок, добавил, — знаешь, Птица-Лезвие… В своих людях я уверен, они не побегут доносить на тебя, но в городе, будь осторожней.

— Спасибо за совет, Старый. — Аттон произнес эти слова на ахедтжи, старом языке Вей-Кронга. Краб удивленно приподнял брови.

Мимо них, с грохотом и лязгом, пронеслась на восток очередная конная сотня.

После полуночи, дождавшись когда зайдет Вторая Луна, Аттон осторожно переоделся на ощупь, в полной темноте. Скинув, свой видавший виды, походный костюм, он натянул плотное шерстяное белье и черный, цвета ночи, кожаный комбинезон, принадлежавший, когда-то его отцу. Он оставил свои избитые, толстой кожи сапоги, так хорошо послужившие ему на большаках, и надел легкие, бесшумные, сделанные из перепонок мантикоры, сапожки, на тонкой прочной подошве. Потом извлек из своего дорожного мешка водонепроницаемый ранец, и сложил туда, все самое необходимое, и закрепив меч, ножи и метательные лезвия, подхватил лук, вышел в полутемный зал постоялого двора. Постояв немного над храпящим, как стадо форелнских туров, Крабом, он положил у его ног свой дорогой, красного дерева лук, и тихо, словно тень, вышел в ночь. Но, не пройдя и ста шагов, почувствовал, что за ним кто-то идет. Обернувшись, он увидел два горящих, ярко-зеленых глаза.

— Только не говори, монах, что нам с тобой по пути…

— Может да, Птица-Лезвие, может нет… Путь человека есть сон. Он так же сложен ночью, как и прост днем. И также мимолетен, как видение… Ты проходишь днем мимо реки, не оборачиваясь, по ночью… Ночью ты будешь судорожно искать брода, и бояться сделать лишнее движение… Ты узнаешь меня в ночи, Птица-Лезвие?

— Узнаю, если ты человек… Если ты не изменишься…

— Почему я должен измениться?

— Все меняется, монах… Посмотри, это написано в твоих книгах. Прощай… — Аттон, не оборачиваясь, зашагал к реке.

— Прощай, воин…

Утром Аттон, втиснувшись между двумя ящиками, плыл в темном чреве галеры на юг.

53

— Послушай, Ландо, что пишет Теобальд Расс об оборотнях… — Россенброк, сидел на низкой тахте и близоруко щурился в огромный фолиант, который держал на коленях:

«В далекой Борхее, где люди живут среди чудовищ всяческих, бытует обычай странный: рожениц, чей срок приходится на ночи проклятых, кои с полнолуния до новолуния длятся, режут прилюдно ножами острыми, ибо считают, что ребенок, родившийся в дни эти, есть оборотень проклятый. Обычай подобный существует и в Анбире, и других землях на севере…» Оборотни… Люди, превращающиеся в зверей… Древние кости… В этом что-то есть. Ландо… Эх, не верю я в колдовство! Кто же тогда этот Торк? Один из крупных мошенников, засевших в Норке? Из тех, о ком мы нечего не знаем? Не зря, не зря в этом замешаны монахи…

— Позволю напомнить господину канцлеру, что до вторжения в Прассию, долгорские монахи были замечены на границах Бадболя. Их проследили почти до самого Виеста. В тоже время, в Виесте видели небезызвестного Аттона Сорлея. Птицу-Лезвие. Но, там путь славного головореза оборвался. По сообщениям, его повесили аведжийские купцы на базарной площади Виеста…

— Кого, Птицу-Лезвие повесили купцы? — Россенброк поднял глаза на Ландо. — Судя по тому, что мы о нем знаем, для того, чтобы его повесить понадобился бы целый арион купцов…

— Да, господин канцлер, подобная мысль также пришла в голову нашему человеку в Виесте. Он проследил все выходящие в сторону Прассии караваны, и в охране одного из, них обнаружил очень похожего человека.

— Они заметают следы, Ландо. Птица-Лезвие, также, как его отец когда-то, работает на кого-то из Норка… Может, на того, кого мы ищем?

— Вполне возможно, господин канцлер! Вы помните, что в свое время Птица-Лезвие оказал Империи неоценимую услугу, уничтожив банду Душегуба Крэя, предотвратив тем самым, возможный конфликт с Данлоном и Биролем.

— Душегуб мешал многим, не только Империи… Ты знаешь. Ландо, о том, что Крэй выдавал себя за внебрачного сына короля Венцеля?

— Да, господин канцлер. Такой слух имел место…

— А, что, если это правда? Можно ли допустить мысль о том, что Душегуб Крэй действительно был сыном короля Венцеля? Тогда, убийство его, имеющего кровь венценосной особы, вполне укладывается в схему уничтожения правящих родов… Но, это, пожалуй, слишком сложное предположение. Проще допустить, что Птицу-Лезвие нанял кто-то из торговых кругов Норка, которым Душегуб тоже изрядно мешал.

— Также, наш человек в Виесте, сообщил, что мечником из Норка, очень интересовался Гайсер, по прозвищу Щуколов, правая рука господина Дибо… Однако, люди Щуколова, встретили неожиданное сопротивление со стороны аведжийской диаспоры…

— Ничего странного… Сами аведжийцы, из тех, кто имел с ним дело, не очень чтят господина Дибо…

— Так, при странных обстоятельствах сгорел в своем доме, некий Каммиус Кирр. Кирр был двойным, если не тройным агентом. Он работал на нас, достаточно продуктивно, так как, в основном имел дело с контрабандистами, и как выяснилось, позже, он работал и на Дибо, и возможно еще на кого-то…

— Почему сразу не придавили гадину?

— Господин канцлер, Джемиус посчитал, что проследив за Кирром, мы сможем кое-что выяснить…

— Ну что, выяснили? — Россенброк отложил книгу и принялся пыхтя и отдуваясь, напяливать мягкие валенки.

— В общем… Господин канцлер, след привел опять-таки в Норк…

— Гм. Сначала Тарр, потом Виест… — Россенброк встал и с помощью Ландо, принялся натягивать черный, шитый золотом, камзол. — Потом, Прассия… Прямо, не человек какой-то, этот Птица-Лезвие, а стихийное бедствие… Впрочем… — Россенброк замер. Ландо обеспокоено посмотрел ему в лицо. — Ардо Могильщик, отец Аттона… Ардо идет в Бриуль — вот тебе очередная Бриульская война… Идет в Штикларн — вот тебе Побоище… И везде, где он проходит, также замечают долгорских монахов. Ландо, спустись к Джемиусу. Пусть сопоставит все, что известно Тайной Канцелярии о перемещениях Ардо, с событиями, произошедшими в это время. Его брат, Степ, все время не покидал Норк. Поднимите тот доклад, о семействе Сорлеев, и еще раз тщательно перепроверьте все перемещения Аттона. Постой-ка, ведь Степ… Степ никогда не покидал Норк, и однажды таинственно исчез… — Россенброк посмотрел на замершего Ландо… — Это он, Ландо… Это он.

Россенброк накинул шерстяной плащ.

— Вот, Ландо… Теперь они взялись за Великого Герцога… Непонятно зачем, пока, но я ему уже сочувствую. Иди, пригласи ко мне Коррона и Патео… Спираль Бытия сжимается вокруг наших слабых шей, я скоро, все вокруг завертится так быстро, что, вряд ли мы сможем за всем уследить… Нам пора на покой Ландо… Пора на покой…

54

Дибо сидел, сцепив на животе пальцы рук в своей крошечной скудно обставленной комнатушке под дворцовой лестницей, и зло смотрел, на стоявших перед ним людей.

— Он ушел от вас, Гайсер! И ты тысячу раз можешь рассказать мне о том, как монаха забили камнями, я все равно знаю, что он вас перехитрил и ушел.

Щуколов, склонив голову, смотрел из-под бровей на Дибо злыми желтыми глазами. Рядом с ним, чуть не упираясь головой в потолок, стоял беловолосый великан, со смуглым, неприятным лицом и тупым взглядом красноватых глазок. Это был Ульер, потомок разорившегося рыцарского рода, хладнокровный убийца, причудливая смесь кровей нестских варваров и высшей аведжийской аристократии. Ульер посмотрел на Гайсера сверху вниз, и прогудел, как в бочку:

— Надо было меня послать, святой отец…

Дибо косо посмотрел на великана, и скривился:

— Тебя? С твоей рожей? То-то бы хохотал Россенброк, когда бы ему донесли, что по Хоронгу шатается знаменитый Ульер-засранец… — видя, что лицо рыцаря приобретает зверское выражение, Дибо махнул рукой. — Ты нужен здесь, Ульер. Нужен герцогу. А ты… Ты подвел меня, Щуколов. За те деньги, что я плачу тебе, ты доложен был вытрясти монаха из самой Обители… Где он сейчас? Где? Только не говори мне опять, что его забили до смерти пьяные холопы.

— Его ищут, святой отец. Везде…

— Где второй, тот о котором говорил предатель… Его тоже убили?

— Повесили…

— Ты идиот, Щуколов! Повесили наемника, винтирца, проигравшегося в кости, в пух и прах! Поволокли пьяного, как скотину, и быстро вздернули. Так и тебя, я чувствую, скоро поволокут… Его Высочество, Великий Герцог Фердинанд, не любит неожиданностей, кроме тех, которые спланировал сам… Великий Герцог ненавидит долгорских монахов… Ищите. Ищите и найдите мне их, обоих… Они здесь, в Аведжии… Может быть, уже в Циче… — Ульер!

— Я слушаю вас, святой отец…

— Возьми своих головорезов, и прочешите весь город! Каждый дом, каждую нору. Трусите воров, моряков, контрабандистов, караванщиков, всех…

55

Аттон лежал на полу на сырых ветхих досках, в верхней комнате маленькой таверны, на краю города, и разглядывал в небольшое мутное окно возвышающийся над городом огромный замок Циче. Неприступные, чудовищной высоты стены его, были выложены из целых глыб гладкого и твердого гранита, темно-серого цвета. За стенами упираясь в низкое серое небо, громоздились одна над другой высокие башни, из того же камня, а под ними, блестели, крытые золотом и серебром, купола дворца.

Замок Циче был больше Вивлена, больше Барги. Этот замок был огромен. Быть может, лишь Монолит Проклятых, на краю света, мог сравниться с ним громоздким величием и неприступностью. Но Монолит был прекрасен, а замок Циче подавлял своей серой тяжестью и нечеловеческой, режущей глаза, архитектурой.

Аттон пристально вглядывался в сплетения лестниц и пандусов, разглядывал бойницы и окна, намечая путь для вторжения. Огромные замковые ворота казались неприступными, широкий мост через пропасть охранялся многочисленным отрядом гвардии. Аттон проследил, как меняется караул на стенах замка.

Разглядывая неприступные стены, Аттон вспоминал рассказы отца. Ардо дважды побывал внутри замка, и оба раза выбирался спустя недели, едва живой. Он поведал сыну, о том, что нет ничего страшнее на землях Лаоры, чем бесконечные, уходящие в неизвестность коридоры Циче. Замок построили в незапамятные времена гномы, для своих королей. Та крошечная часть замка, которую и поныне занимает двор Правителя Аведжии, пристроили гораздо позже. Весь остальной замок — загадка. Отец Аттона рассказывал об хитроумных ловушках и потайных дверях, о тоннелях, из стен которых торчат живые руки, норовящие ухватить тебя, о страшных звуках, раздающихся в кромешной тьме, и о факелах, которые горят столетиями. О скульптурах, от вида которых человек может сойти с ума. О гобеленах, с которых, с укором смотрят, словно живые, древние правители гномов.

Аттон помнил наизусть, весь план той части Циче, в которой жили люди. Но эта часть замка была лишь небольшим уголком, все остальные проходы и тоннели были перекрыты. Знал кое-что Аттон и об этом, но помня рассказы отца, опасался, спустя столько времени, рассчитывать на эти знания. А эти означало одно. Что идти ему придется в неизвестность. Если верить Торку, его отец так и не добился успеха. Теперь его очередь.

Аттон почувствовал легкую дрожь в теле. Превзойти отца. Сделать то, что не смог сделать он. Торк знал, кого посылает, знал и мог бы не приказывать. Мог бы только намекнуть, и Аттон пошел бы. Пошел через лес Аллафф, через пустоши и ураганы… Не для того, что бы исполнить, то, чего он не понимает.

А для того, что бы сделать то, чего не смог сделать его отец. Аттон, лежа на грязном полу, там, где возможно много лет назад, лежал и его отец, прикусил до крови губу, и сжав кулаки, прошептал:

«Я дойду. Я обязательно дойду»

56

Долгор. Фердинанд, сжав ладонями виски, склонился над пыльным фолиантом, в глубине своей библиотеки. Эта книга была единственной, принесенной им в Циче, из замка Барагма. «История Старой Империи».

Всё ложь… От первого, до последнего слова…

Фердинанд смотрел на корявые, словно танцующие, буковки древней аведжийской письменности. Он знал правду. Более, чем кто-то другой, во всей Лаоре, он знал правду о Старой Империи.

Проклятая Обитель… Фердинанд, с невольным восхищением, с затаенной завистью, вспоминал опаловые стены, изукрашенные мозаикой из янтаря и агата, легкую, сказочную дымку над вечнозелеными садами среди белых снегов, башни, из прозрачного хризолита и воздушно-легкие, ажурные беседки, среди неподвижных озер. Сон…

Он провел год, как во сне, в благоухающей тишине, нарушаемой порой, лить монотонным голосом настоятеля, да жужжанием пчел.

Он хотел многого, всего и сразу, в чудовищном самомнении своем, полагая, что, как сын Великого Герцога, достоин большего, нежели ковыряться в грядках и слушать длинные проповеди. И однажды проснулся… Когда не увидел своих вещей в келье, и лишь после долгих поисков, обнаружил их валяющимися в пыли, на дороге за воротами Обители. Он, сын Великого Герцога, будущий архиепископ, ушел пешком, как бродяга, по грязной дороге, глотая почему-то, горькие слезы.

По его лицу скатилась капля, и упала на тонкий пергамент. Фердинанд отпрянул. Долгорские монахи создали свою, ложную картину мира. Об этом, не знает даже архиепископ. Только он, Великий Герцог Аведжийский, достойный наследник Древних Правителей, только он знает истинную правду. Легенды, мифы, религии, официальная история, все это создавалось в недрах Обители, для того, что бы люди забыли, кто на самом на самом деле должен править Миром. Фердинанд знал, что монахи, за давностью лет, и сами потеряли путеводную нить. И во многом, благодаря стараниям предков Фердинанда. И сейчас, Обитель, запутавшаяся в собственной лжи, судорожно хватается за каждую возможность укрепиться в этом мире, который с каждым днем все больше и больше напоминает Старую Добрую Империю. То славное время, когда не было политиков и банков, когда чернь была чернью, а рыцари — рыцарями. Когда миром правил меч, а не презренный желтый металл. Когда люди боялись драконов, а не Истребителей Зла и Тайную Канцелярию. Мир, которым должен править он, Фердинанд, истинное воплощение древних вождей.

57

Аттон висел, улепившись за длинный узкий карниз, и терпеливо ждал, когда разойдутся стражники. Гвардейцы же, видимо, перебрав за обедом кислого вина, с удовольствием демонстрировали друг другу мастерство пьяной отрыжки. Аттон мог спокойно спуститься и порубить их как капусту, но рядом не было ни одного открытого помещения, где можно было бы спрятать трупы. Поэтому он продолжал спокойно висеть у них над головами и ждать. Когда прозвучал удар дворцового колокола стражники, пьяно пошатываясь, разбрелись по коридорам, и Аттон, бесшумно спустившись, осмотрелся по сторонам.

Он находился в самом дальнем крыле жилого уровня, здесь располагались складские помещения, кухни, жили повара и прислуга. Охранники, патрулировавшие эти коридоры, могли позволить себе выпить, так как сюда вряд ли спускался кто-нибудь старше помощника дворцового курьера. Аттон прошел чуть вперед и заглянул в комнату, где потный стражник, весело похрюкивая, возился с дородной служанкой. Дальше, за двумя лестницами, ведущими в угольные подвалы, начинался невысокий подъем, заканчивающийся пандусом, сплошь забитым мешками с капустой и свеклой. Аттон, спрятавшись за мешками, понаблюдал ссору между двумя поварами, и воспользовавшись, особо громким всплеском эмоций, проник на кухню, и за спиною у незадачливых поваров пробрался к потайному ходу, на который в свое время, случайно наткнулся его отец. Ход вел в спальню одной из фрейлин двора, и Аттону пришлось, чутко вслушиваясь в каждый звук, ползти по-пластунски добрых две стрелы. За это время, он поднялся на три этажа, миновав при этом, как минимум десяток сторожевых постов. Ход закончился сплошной чугунной перегородкой. Аттон приложил ухо к холодному металлу, и услышав визгливые женские голоса, улыбнулся.

За стенами замка спустилась теплая звездная ночь. Аттон проснулся в полной темноте секретного хода и прислушался. За перегородкой раздавались, едва слышные, вздохи и стоны. Наконец, в комнате успокоились, и Аттон, напряженно вслушиваясь в тишину, потянул на себя, предварительно смазанные маслом, задвижки. Где-то раздался едва слышный щелчок, и перегородка подалась вперед. Аттон, извиваясь, как червь, выполз в удушливый полумрак небольшой комнаты. От нахлынувшей смеси запахов у него закружилась голова. Вонь тлеющего жира, смешалась с запахом женского пота, запахом похоти и тяжелым ароматом духов. У Аттона запершило в горле, защипало в носу и появилось непреодолимое желание чихнуть. Полежав мгновенье, он пришел в себя, и обогнув ползком огромное, во всю комнату, ложе, приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

Преодолев крадучись несколько лестниц, он выбрался к широкой анфиладе, ведущей в покои высшей знати. У небольшого фонтана с прозрачной водой стоял навытяжку гвардеец, вооруженный щитом и топором. Аттон, сориентировавшись, понял, что обходного пути здесь нет, вытащил нож и открыл первую попавшуюся дверь.

Перед ним, на роскошной, покрытой алым бархатом софе, сидели лицом друг к другу обворожительной красоты юная девушка и темноволосый юноша, со смуглым заносчивым лицом. Они смотрели друг на друга, соприкоснувшись пальцами рук, словно не в силах отвести глаза. Аттон, на мгновенье замер, с поднятым для броска лезвием, но заметив, что влюбленные не обращают на него никакого внимания, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. И сразу же, ворвавшись в соседние покои, с быстротой молнии убил седовласого вельможу, в ночном колпаке. Потом, прокравшись к фонтану, одним движением свернул шею охраннику, и подхватив труп, оттащил его в покои к мертвому старику. Пробежав, словно, тень вдоль анфилады, Аттон попал в галерею, опоясывающую кольцом подножие башни. В конце галереи находились казармы гвардии, за ними — цейхгауз, дальше шли приемные залы и библиотеки, за ними находились покои самого Великого Герцога, и членов его семьи. Нужный Аттону туннель начинался сразу за казармами, но попасть в него можно было и из покоев герцога. Аттон прикинул свое нынешнее местоположение, и вытащил меч.

58

Дибо, спросонья хватая воздух открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба, смотрел на Гайсера вытаращенными глазами.

— Святой отец, мы нашли его! Он переночевал в таверне «Сладкий сон» и утром ушел в направлении замка. Говночист из нижней прислуги клянется, что видел, как какой-то человек карабкался по отвесной стене у подножия Новой Башни. Он в замке…

Гайсер ошарашено вращал желтыми глазами и вытирал со лба холодный пот.

— В замке, мать вашу… В замке… — Дибо напялил свой бесформенный клетчатый балахон и вытащил из под койки длинный рифдольский меч. Гайсер с ужасом уставился на оружие наемников. Всей Лаоре было известно, что рифдольские мечи не продавались, они передавались из поколения в поколение, и ложились в могилу вместе с последним из рода. Посторонний, прикоснувшийся к мечу наемника заслуживал немедленной смерти.

— Чего вытаращился, идиот! — Дибо пихнул Гайсера эфесом в зубы, — Где Ульер?

— Ульер у покоев Великого Герцога, святой отец.

— Всю гвардию… По всему замку… Обшарить каждую щель, заглянуть за каждую паутину…

— Господин! Коридоры, ведущие к покоям знати, запираются…

— Ломать! Вышибать двери своими тупыми головами!

В дверь постучали, и в проеме появилась голова гвардейца:

— Святой отец, полковник гвардии Роут просит вас немедленно подняться к покоям министра Двора…

Дибо с ненавистью посмотрел на гвардейца.

— Что там, во имя Иллара, с этим геморроидальным старцем?

— Он мертв. Святой отец… Как и гвардеец, охранявший покои…

— Я надеюсь, полковнику хватило ума перекрыть выходы?

— Полковник велел дожидаться вас, святой отец!

— Возвращайтесь назад, капрал. Передайте полковнику, пусть поднимает гвардию по тревоге. Проверить все покои и ни одну живую душу в коридоры не выпускать. Не хватало еще путающихся под ногами господ. Я сам доложу герцогу о случившемся…

Дибо, оттолкнув Гайсера, выбежал на лестницу, и с необычной, для такого грузного человека скоростью, побежал наверх.

59

Аттон добежал до конца коридора. Из скрытой ниши ему навстречу выскочил гвардеец с обнаженным клинком. Аттон, не целясь, метнул нож и отрешенно уставился на огромные замки, запирающие вход в тоннель. Сзади, со стороны казарм нарастал шум погони. Аттон знал, что ни одна, из имеющихся в его арсенале отмычек, к этим замкам не подойдет. Он глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание, и прислушался к шуму погони. Потом вытащил из трупа свой нож и на всякий случай обшарил карманы убитого гвардейца. Ключей не было…

Аттон на мгновенье замер, оценивая свои шансы. Погоня приближалась. Он заглянул в нишу, где прятался стражник и обнаружил узкий проход, ведущий куда-то вверх. Проход заканчивался тупиком. Это была угловая комната в третьем ярусе восточной башни. Аттон с ходу, убирая оружие, запрыгнул на стену и, нащупывая пальцами крошечные выступы, стал карабкаться вверх, туда, где через высокие овальные окна на него смотрели бесстрастные звезды. Повиснув на одной руке, он вытащил нож, и ударил рукоятью в стекло. Раздался мелодичный звон. Аттон, подтянулся, но увидел лишь паутинку трещин. Изогнувшись змеей, он с ожесточением принялся колотить в упрямое стекло, пока не почувствовал, что рукоять ножа провалилась в пустоту. Разрезая пальцы, он вырвал кусок стекла, затем подтянулся, перевалился через край, и скользя по собственной крови, съехал на животе вниз.

Уцепившись за неровный камень, он повис над пропастью. Где-то далеко внизу шумела огибающая замок река. Стиснув зубы от боли он осторожно подтянулся, и посмотрел вверх. Над ним возвышалась черная громада башни. Справа, вдоль серого купола, тянулся узкий в ладонь карниз. Слева, мутно отсвечивала в свете звезд наклонная плоскость Восточного крыла. Аттон, обдирая кровоточащие ладони, выбрался на карниз и замер. Из разбитого окна над головой доносились выкрики и звон оружия. Он с трудом извлек из ранца на спине склянку, и поморщившись, вылил содержимое на ладони, останавливая кровь. Потом, осторожно перебирая руками, двинулся в сторону восточного крыла замка.

— Он был здесь!

Гвардейцы, задрав головы, смотрели на окно, расположенное на высоте трех человеческих ростов. Гайсер, держа под мышкой арбалет, в недоумении ковырял пальцем стену.

— Не взлетел же он к окну… — Гайсер взглянул на стоявшего рядом гвардейца. — Эй, капрал ты смог бы взобраться туда?

Гвардеец посмотрел на него как на прокаженного.

— Вот и я думаю… — Гайсер почесал голову. — Несите крючья и веревки. Надо залезть наверх, и посмотреть, куда он делся, мать его…

— Там стена, и обрыв к реке. Никуда не выберешься…

— Выберешься, выберешься… Вон он как прыгает…

Гайсер внимательно осмотрел стену и, подхватив арбалет, и побежал к входу в восточное крыло.

Дибо, держась рукой за сердце, пустыми глазами смотрел на безупречно застеленную огромную постель Великого Герцога. На атласном покрывале — переливающимся всеми оттенками золотого, не было ни одной морщинки. Дибо повернулся к Ульеру и прошипел:

— Где герцог? Где герцог, тупая скотина?

Ульер растеряно озирался, словно, Правитель Аведжии мог спрягаться за комод.

— Не знаю, святой отец, не знаю… Я проводил его в покои, после встречи с министрами… И клянусь честью рыцаря, он не выходил…

Дибо опустился прямо на пол и подпер щеку эфесом меча.

60

Аттон бежал по бесконечному коридору, вслушиваясь в удары сердца. Он миновал огромный фонтан с высеченными на стенах барельефами, изображающими неведомых чудовищ, на дне фонтана лежали человеческие черепа. Аттон миновал зал, в центре которого стояли огромные стеклянные колбы, наполненные зеленой жидкостью. Из каждой колбы вслед ему смотрели мертвые глаза жутких созданий. Аттон не глядя пробежал через зал черных зеркал, каждое из которых отражало удивительные картины неизвестных миров. Он пробегал мимо огромных постаментов, и сверху на него пялились незрячими глазами статуи ужасных существ, а из-под ног разбегались во все стороны волосатые белые пауки. Он уже миновал уровень, с которого начинался нужный ему туннель, и бежал по коридорам запретного замка, в надежде наткнуться на что-либо, способное вывести его к потерянному проходу. Миновав беспорядочное нагромождение лестниц, ведущих в никуда, он выбежал на террасу, вдоль которой шел ряд треугольных окон. В надежде сориентироваться Аттон заглянул в каждое из них. Но за окнами, лишь бесстрастно сверкали холодные звезды.

Наконец, он остановился в конце террасы, где проход разветвлялся на три туннеля, и постарался вспомнить всю предыдущую дорогу. Немного подумав, он выбрал средний туннель, и побежал. Пробежав с четыре стрелы, он понял, что не ошибся в выборе. Прямо посреди зала, со светящимися стенами и сферическим потолком, топтались в нерешительности четверо гвардейцев.

— Ненавижу эти проклятые коридоры. Того и гляди, вылезет из стены какой нелюдь, да вцепится в глотку… — Смуглолицый гвардеец, совсем еще мальчишка, подавлено озирался.

— Это правда, у меня у самого мурашки по шкуре… — пожилой капрал, опираясь на короткую алебарду смотрел в потолок. — Где искать-то теперь этого…

Аттон бросился в атаку.

Срубив ближнего солдата, он подсек стоявшего рядом, и ударил пожилого капрала кулаком в лицо. Крутанувшись на месте, он занес меч над головой мальчишки. Тот стоял перед ним, опустив голову. У его ног, в стремительно растекающейся желтой луже, лежали щит и топор. Аттон наотмашь хлестанул его ладонью по лицу.

— Иди домой, к маме…

Солдатик, повизгивая от ужаса умчался вниз по тоннелю.

Далеко впереди маячил голубой свет. Аттон рванулся туда, но из темноты ему навстречу вышел человек. Аттон поднял меч. И опустил. В грудь ему упиралась стрела заряженного арбалета.

— Ты проиграл, Птица-Лезвие! — Гайсер протянул руку за мечом. Аттон, слегка улыбнувшись, бросил меч на пол чуть подался назад. За спиной Щуколова вспыхнули в темноте два ярко-зеленых глаза.

— Ты ловок, Птица-Лезвие, очень ловок… Но вряд ли ты сможешь отбить эту стрелу. Я вспомнил тебя, — Щуколов тонко захихикал. — Вспомнил… Я был в банде Крэя, и помню как ты управляешься с мечом. — Держа одной рукой арбалет, он рванул другой рубаху на плече, обнажая страшный, идущий наискось шрам. — Помнишь? Это твой…

Аттон брезгливо поморщился. Щуколов закинув голову истерично засмеялся и рухнул к его ногам. Смеющаяся голова, сверкая желтыми глазами, покатилась вниз.

— Я узнал тебя, монах… Ты не успел измениться, за столь короткое время. — Аттон присел и поднял свой меч.

— У меня еще все впереди, воин. Наши пути пересеклись…

— Не скажу, что сильно этому рад, монах. — Аттон перешагнул через обезглавленное тело. Мерриз, в темном муаровом плаще, отстранился к стене.

— Ты обманул меня, монах… Ты прочитал послание…

— Нет. Я не знаю этот вид письменности. Допусти, друг мой, что я оказался в Циче по своим делам, и встреча наша лишь еще один виток бесконечной спирали…

— Ты не убедил меня монах… — Аттон исподлобья смотрел на Мерриза. — В любом случае, мне пора…

— Отсюда есть две дороги. Если не считать той, по которой пришел ты… Одна ведет в глубь замка, другая — вверх. Там, сейчас, собирается немаленькое войско. Куда пойдешь ты?

— Я пойду своей дорогой, монах. А ты, ради Иллара, иди своей…

— Хорошо, воин… Но какую-то часть пути нам придется пройти вместе.

Аттон пожал плечами и побежал по туннелю вперед. Сзади, едва слышно шурша плащом, бежал Мерриз.