Танцплощадка у клуба. Вечер.
«Бумбокс», из которого неслась попса, как бы поперхнулся. Смолк. Все расходятся.
Грустный Микола провожает Элеонору. Уныло плетётся сзади. И вдруг она оглядывается. И смотрит на него… Так, как будто впервые видит его.
Дом милиционера. Вечер.
Милиционер Нечипоренко ошалело оглядывается на жену. Встаёт. Откладывает бинокль. Вглядывается в жену. Как в первый раз увидел. Снимает портупею. Да и жена его вдруг затрепетала. Не спуская глаз с мужа, становится на колени и стягивает с него сапоги. Вот и свет гаснет в доме милиционера.
Двор у хаты Остапа. Вечер.
На огороде Мотря опускает грабли и смотрит на своего мужа Остапа. Тот встаёт от грядки и идёт к ней, как во сне. Обнимает её.
Берег реки. Вечер.
Луна. Звёздное небо. На лавочке Элеонора взахлёб целуется с Миколой.
Двор механизатора Онищенко. Вечер.
Во дворе за столом под деревом ужинают механизатор и его жена Маруся.
Оба вдруг поднимают друг на друга глаза. Смотрят, не отрываясь, как будто видят впервые.
Хата комбайнера. Вечер.
Полуголый Серёга идёт к дверям. Попутно он укрывает спящих своих детишек. Распахивает дверь во двор.
Звёздное небо Он стоит на пороге. Сзади подходит разомлевшая от ласк жена. Обнимает. Они смотрят в небо.
Хата деда Грицька. Вечер.
Деду что-то снится. Он крутится. Пытается что-то произнести. Перепуганная баба Парася будит его. Дед приходит в себя. Встаёт. Набирает кружкой воду из ведра. Пьёт. Выходит во двор. Садится на лавку у двери. Светят звёзды. Баба Парася садится рядом:
– Что снилось, дед? Вроде ты кому-то хотел что-то сказать?
– Нет! Услышать! – Он гладит Парасю по голове. Она склоняет голову ему на плечо. Сидят, обнявшись.
Улицы села. Ночь.
Продолжает звучать скрипка. По проулку, проводив Элеонору домой, идёт и танцует от переполняющей его радости Микола.
В каждой хате любовь. Удивление и нежность.
И только девушки села стоят, как сиротки. Одиночество. Невесты на выданье без женихов. Каждая возле своего двора. Томление душ и тел.
Сельская гостиница. Комната. Ночь. Видение!
Красивая, дородная украинская женщина, заманчиво улыбаясь, подходит и что-то говорит ласково-ласково…
Сельская гостиница. Комната. Ночь
Гороховский, лёжа на жёсткой железной кровати, раскрывает ей объятия. Но сваливается на пол. Гутман будит его. Гороховский просыпается. Соображает, что это был сон. Гутман спрашивает:
– Вус?
Гороховский оглядывает интерьер, прислушивается к удивительной тишине в селе и произносит, сладко вздыхая и потягиваясь:
– А! Какой сон! Какая женщина! «А махае»!
С удовольствием уходит снова в сон.
Птицеферма. Утро.
«Гвалт»! Бегают, суетятся птичницы с корзинками собранных яиц. По коридору, расталкивая всех, в сопровождении мэра Борсюка и милиционера несётся заведующая птицефермой Валентина Руденко.
Кстати, это та самая женщина из сна Гороховского.
Она распахивает дверь в подсобное помещение. Повсюду на соломе яйца. Открывается дверь в следующую секцию. Та же картина – везде разложены только что снесённые курами яйца.
– А может, ты, Руденко, просто забыла тару выписать, – кричит мэр Борсюк. – И поэтому…
– Только не надо, Альберт Григорьевич! Тара тарой, а это?
– Она распахивает двери в загон для молодняка, там копошатся желтенькие цыплята. – Между прочим эти цыплята должны были по графику вылупиться только через шесть дней.
Милиционер берет в руки цыплёнка. Тот пищит и клюёт его в палец.
Склад птицефермы. Утро.
Жора складывает в штабель ящики с упакованными яйцами. По проходу торопливо двигаются заведующая птицефермой, мэр и милиционер.
– Ты, Валя, не горячись! – успокаивает милиционер заведующую птицефермой. – Давай факты! Значит, сегодня яиц снесено в семь раз больше, чем по норме? Так?! А по качеству?
– Что?
– Желток, белок и этот… холестерин?
– Лабораторные анализы – норма! – кричит заведующая фермой Руденко.
– Вот только что яишенку сбацал, – подтверждает Жора. – Очень вкусно.
В суматохе вбегают птичницы еще с одной партией свежих яиц. Кричат:
– Куда класть?
– А-а-а… Раскладывай на чердаке! – командует заведующая.
Победное «Кукареку!» несётся со двора. Заведующая, мэр и милиционер выглядывают в окно.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Великолепный петух – альфа-самец – среди белоснежного моря кур победно оглядывается и бросается на очередной подвиг. Неподалёку впился шпорами в млеющую курицу другой яркий петух.
Склад птицефермы.
Вбегают переполошенные птичницы с ещё одной партией свежеснесённых яиц. Тот же вопрос:
– Куда?
– Давай на пол в углу! – Заведующая птицефермой обращается к спутникам: – Вот! А вы говорите – тару забыла выписать. Это какая-то… Аномалия!
– Да! Несутся, как бешеные! – подтверждает птичница. – А петухи. Падают, а всё хотят… Всех!
Стук в двери. В помещение склада вежливо входят хасиды. Гороховский и Гутман.
– Добрый день! – на своём ломаном русском языке говорит Гороховский мэру Борсюку. – Нам в мэрии сказали, что вы здесь. Поздравьте нас. Мы нашли! Вернее, вчера днём ваш менеджер гостиницы дед Грицько показал нам это место. И в связи с этим…
– Конечно! Мы это… Того… Поздравляем! Но, извините, у нас тут… Производственное совещание. – Мэр выхватывает мобильный телефон. – Мирон? Это Борсюк! Такое дело…
– А мы подождем. Посидим! – говорит Гороховский. – Это же удовольствие! Возле могилы Цадика… Мы здесь. Буквально за стеной.
Они выходят.
– …Тут у нас Руденко забыла тару вовремя выписать, – кричит в трубку мэр Борсюк. – Так вы по-соседски. Одолжите. Да, ящиков сорок. Нет! Шестьдесят! Да просто так… Про запас. – Подзывает Жору: – Смотаешься в Васильковку. И ящиков под яйца наберёшь. Чтоб полную машину привёз.
Жора убегает, хлопнув дверью. Оп! Стук двери… Той самой, в которую только что вышли хасиды. Заведующая птицефермой, мэр с милиционером переглядываются. Потом смотрят в окно.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Там красавец петух издаёт боевой клич и из последних сил, шатаясь, идёт к очередной курице.
И осторожно среди птиц пробираются к раскопу хасиды.
Склад птицефермы.
– Аномалия… – шепчет милиционер. И вместе с мэром и заведующая птицефермой, выбегает во двор птицефермы.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Втроём, сквозь полчища галдящих курей и гусей, они пробираются к хасидам, сидящим возле могильного камня. Останавливаются. Тяжело дышат.
А сияющий Гороховский поднимает на них голову:
– Простите. Я же и говорю… Мы от радости не вытерпели. Нарушили вашу «проперти»… И ночью немножко начали уже расчищать. Надгробие ведь должно стоять, а не лежать!
Действительно, могильная плита на могиле цадика очищена и пусть криво, но уже не лежит, а стоит.
Самой сообразительной оказывается заведующая птицефермой Валентина Руденко. Она первая соотносит необычную репродуктивную активность вверенных ей кур и гусей с ночными раскопками хасидов. Вскрикивает. И быстро-быстро крестится.
А Гороховский с Гутманом, не замечая происходящего с их собеседниками, вытирают носовыми платками пыль в углублениях надписи на плите:
– Вы же видите, – продолжает Гороховский, – нужно укрепить… Фундамент усилить. Разрешите нам работать днём?
– Это… – заикается милиционер Нечипоренко. – Надо подумать.
– Конечно! – вежливо поддакивает Гороховский, – Но инструмент у нас есть.
Нам менеджер гостиницы одолжил. – Он показывает на лежащие рядом с раскопом лопату и лом.
– Опять же санитария, гигиена… – мнётся мэр.
Все три местных начальника пытаются осознать происходящее. То есть причинно-следственную связь они уже уловили. Но ошеломлены чрезвычайно.
С ними происходит то же, что с дедом Грицько – они вдруг видят ореолы вокруг фигур хасидов, гулкий звук их голосов. И всё как-то замедленно и многозначительно… Вот, например, к хасидам подходит одна из птичниц. Это Элеонора, дочка механизатора. И всё как-то по киношному: рапидно, пофазово…
Девушка ставит возле них графин с водой… Хасиды, улыбаясь ей, берут графин с земли… Достают из карманов свои стаканчики, наливают воду в них… Произносят благословение и пьют… Улыбается девушка…. Гутман мочит водой платок и протирает надпись на камне, и пролившиеся мимо капли воды падают на землю…
Ну, просто мистика и всё та же многозначительность в рамках нашего представления о квантах, биополях и временно – пространственных аберрациях.
Тут из ворот птицефермы выезжает грузовик. Это Жора Кнут едет в соседнее село за дополнительной тарой для яиц. Неожиданно мэр срывается и бежит наперехват машины.
– Стой! Стой! – переводит дыхание. – Георгий, по-человечески прошу. Там! – Он показывает в сторону соседнего села. – Про то, что тут… Ни слова! Понял?
Жорик, я тебе премию выпишу за квартал. Только молчи!
Жора удивлённо кивает. Машина уезжает.
А тут ещё до Гороховского доходит, что перед ним та самая женщина из его сна. Это как раз вот эта заведующая птицефермой Валентина Руденко! Важно ещё и то, что она смущается, потому что видит его. Того странного человека из своего сна!
– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая.
– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая птицефермой. – Сейчас халаты выдам, шапочки, перчаточки. Чтобы санитария…
Она уводит хасидов в здание птицефермы.
Милиционер пользуется моментом, бежит к своему мотоциклу. Достаёт стеклянные банки. Одну отдаёт птичнице. С двумя банками возвращается к раскопу.
Черпает немного рыхлой земли возле надгробия. Второй банкой водит в воздухе, а потом быстро её закрывает. Мэр с недоумением наблюдает за его действиями.
– Всё как положено! Сбор вещественных доказательств, – объясняет он мэру Борсюку. – Пробы грунта и воздуха. Сейчас ещё пяток сегодняшних яиц принесут. К рапорту приложу. И в район. Бо такое ночью было! С женой… Улёт полный.
– Постой! И у тебя?! – удивляется мэр Босюк. – Ой, Сашко, всю ночь нас крутило! Как в молодости!
– Лучше, чем в молодости! Подождите, так у вас тоже? Это…? Ну, Альберт Григорьевич!?
Из двери птицефермы выходят хасиды в белых халатах и белых шапочках. Проходят к могиле. Начинают работу. Мэр и милиционер смотрят с горки вниз на улицы села.
Улицы села. День.
Селяне все одеты празднично! В яркой современной одежде. Даже те, кто на работу. А женщины – в ярких платьях, косыночках – группками оживлённо обсуждают тему «Жених – внук миллиардера». И никакого крика в селе, никаких ссор и разборок.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Из дверей выбегает заведующая птицефермой Валентина Руденко:
– Альберт Григорьевич! Звонили из коровников! Срочно! Бидонов для молока не хватает! И быка удержать не могут. Отвязался на хер!
– Ага! – кричит милиционер.
Он быстро, но аккуратно ставит в коляску мотоцикла рядом банки с пробами воздуха и земли и третью – с яйцами, трогается в сторону коровников. Мэр садится в свой потрепанный «газик».
Окраина села. День.
По дороге пылят машина мэра и мотоцикл шерифа. Въезжают в ворота молочного комплекса.
Молочный комплекс. День.
В сопровождении начальника молочного комплекса – толстого дядьки с пышными казацкими усами – мэр и милиционер торопливо проходят сквозь коровники. В загородке четверо мужиков не могут удержать рвущегося к коровам племенного быка – осеменителя. Не удерживают!
Вот все сгрудились на складе готовой продукции. Там тоже суматоха. Две цистерны с молоком, а вокруг ещё много бидонов. Ошалевший начальник комплекса трясёт за плечи мэра.
Тот звонит по телефону. Пылят к коровникам ещё пара пустых цистерн с надписью «Молоко». Потом на грузовике привозят ещё десятка три бидонов.
А шериф наполняет ещё одну банку вещественным доказательством. Свежим молоком.
Окраина села. День.
По дороге назад в село пылят машина и мотоцикл. Это мэр и милиционер. Останавливаются. Справа яблочный сад. Слева кукурузное поле. Мэр вступает на поле. Отламывает початок, очищает от листьев. Кукуруза уже спелая! За его спиной возникает милиционер. Они переглядываются. Милиционер забирает початок и вкладывает в пакет.
Оба переходят дорогу и входят в сад. В саду яблони гнутся от плодов. Мэр срывает яблоко, с некоторым страхом откусывает. Ест. Милиционер срывает пару яблок и кладёт в пакет.
Мэр замечает ручей. Бежит вдоль него. Шериф черпает ладонью воду. Пробует.
– Откуда вода? Не было же!
Голос дряхлого деда:
– Была.
Мэр и шериф поворачивают головы. На пригорке у родника сидит дряхлый дед. Тот самый, с кем хасиды искали кладбище. Он пьет из бутылочки родниковую воду. Рядом несколько банок с водой.
– Родничок-то бить перестал лет семьдесят назад. А сегодня, чую, ожил. Вот я утречком и приковылял, – говорит дряхлый дед. – Угощайтесь.
Мэр и милиционер присаживаются рядом с дряхлым дедом. Пьют.
– Ты извини, дед, я одну баночку у тебя конфискую, – говорит милиционер. Берёт банку с водой. Рассматривает.
Потом смотрит в бинокль на хасидов в белых халатах, работающих на горке возле птицефермы.
Мэр берёт из его рук бинокль и тоже смотрит. Чешет в затылке.
Опять переглядываются. Журчит рядом родник.
Отделение милиции в селе. Интерьер. Вечер.
Старый железный сейф. Занавешенная для секретности карта района. Кривой стол и старенькая пишущая машинка. Милиционер двумя пальцами достукивает по клавишам рапорт в район.
Стук в двери. Входит мэр. Присаживается. Молчат. Смотрят друг на друга.
– Значит, «Рапорт»?
– Ага! – Милиционер Нечипоренко старательно выводит подпись. – Иностранцы в селе. Раз! Евреи! Два! В-третьих, народ наш как-то странно себя ведёт. Миролюбиво. А птицеферма? А коровы? А бык! А вода! – отпивает глоток из банки с родниковой водой. – Так ещё на нашу голову ожидается внук миллиардера.
Милиционер вкладывает листки в большой конверт. А в большой картонный ящик укладывает стеклянные банки и пакеты с кукурузой и яблоками – вещественные доказательства. Пауза. Смотрят друг на друга.
– Ты знаешь, Сашко… – негромко говорит мэр Борсюк. – Вот это, что утром. Ну, яйца… Евреи у камушка… Во! Снилось!
– Да бросьте, вы, Альберт Григорьевич! Это нормально. Когда снится и случается, ты понимаешь – всё идёт по плану. А вот когда несколько раз снится, а не случается… Вот тут надо волноваться. Кстати, вот это всё уже было.
Снилось. Банки. И вы при галстуке… – он пугается от сказанного сам. Раздвигает шторки, обводит пальцем на карте маленький кружочек вокруг села. – Понимаете, маленькое мы село. Маленькое! А наваливается много!
– О! Это ты, Сашко, точно! Маленькое! А ведь эта… Аномалия! Она не безразмерная тоже. Я же объехал. Радиус поражения двадцать километров. Дальше ни тебе яблок, ни тебе кукурузы… Ни баб весёлых, ни мужиков. И быки… И петухи… Другое дело, на сколько по времени эта аномалия рассчитана. Давай подождём. Пока… Я за неделю план сделаю по мясу, молоку, яйцам…
– То есть вы, Альберт Григорьевич, административное лицо… Да ещё и в интересах своего бизнеса… Предлагаете мне невыполнение служебных обязанностей?!
– Значит, это я всё для себя стараюсь?! – вспыхивает мэр Борсюк. – А так чтобы догнать своими мозгами… «Этот «хлопец» жениться не хочет. Но… подходит к могиле ихнего «садика», и глаза у него открываются. И ему на эти глаза попадает…» Сколько в нашем… – Мэр Борсюк тоже обводит пальцем на карте района кружочек вокруг села, – …маленьком селе девок на выданье? Одиннадцать! Между прочим, с твоей дочкой Райкой. А женихов… Потом опять же, Сашко, внуки миллиардеров нечасто попадаются. А ты?! На весь район! Нате, мол, пользуйтесь! А если ещё из области набегут! А ещё из Киева!
– И вы верите в эту чепуху с внуком миллиардера?
– А ты?
– Да я и сейчас… До сегодняшней ночи. Вот держу в руках эти яйца. А не верю! И потом, я ж вас, Альберт Григорьевич, знаю. Опять всех обдурите! И этому внуку пристроите свою младшую дочку. Так что не надо!
Милиционер Нечипоренко решительно задвигает шторки на карте. Просит мэра Борсюка на выход. Решительно надевает форменную милицейскую фуражку.
– Дурак ты, Шурик! И фуражка у тебя дурацкая! Пока что у дочки твоей Райки шанс есть. Один к одиннадцати. Но шанс! – говорит мэр Борсюк и выходит.
Площадь возле отделения милиции. Вечер.
Дед Грицько подметает на крыльце сельской гостиницы, Остановился. Смотрит, как непреклонный милиционер Нечипоренко вешает на дверь отделения милиции висячий замок, ставит в коляску мотоцикла ящик с вещественными доказательствами. Туда же он грузит всё найденное во время поездки с древним дедом, – пулемет, винтовки, церковную утварь и сундучок со старыми ассигнациями.
Потом садится, заводит мотор. Демонстративно отдаёт честь мэру и деду Грицько. Решительно трогается с места. Те смотрят ему вслед.
Улицы села. Вечер.
Милиционер Нечипоренко едет по улочкам.
Во дворах необычное оживление. Накрыты столы. На столах борщ. А ещё вареники и мясо с картошкой. Удивлённо потеют выставленные женами бутылки с водкой. Торчат повсюду букеты цветов, принесенные мужьями. И у всех женщин загадочно блестят глаза. А мужики нервически оглядываются по сторонам и сами себе удивляются, что вот такие они. Много сохнущих белых простыней на ветру!
Веселье и радость в селе.
Мост за селом. Вечер.
Заглядевшись на радостные застолья во дворах, милиционер чуть не налетает на перегородивший весь мост комбайн. Из его нутра, пугая его, неожиданно высовывается перемазанный механизатор Петро Онищенко. А рядом его помощник Микола.
– Да тут клапан полетел, – объясняет он милиционеру. – Деталь маленькая, а важная…
– Ага! Маленькая… – повторяет милиционер и спотыкается на слове «маленькая». – Как же я проеду? Мне в район надо.
– А через кладку! – показывает дорогу механизатор Пётр Онищенко.
Милиционер разворачивается и уезжает. Механизатор и Микола смотрят ему вслед. Довольные улыбаются. Обманули.
Улицы села возле плотины. Вечер.
Милиционер Нечипоренко пылит по проулку. Впереди небольшой деревянный мостик через дамбу. Но мостик почему-то разобран. А доски лежат на противоположной стороне кладки.
Он вздыхает, смотрит на часы. Разворачивает мотоцикл.
Река. Мелководье. Вечер.
Милиционер въезжает в реку – берёт препятствие вброд. Едет на мотоцикле по воде. Бурун. Радуга.
Лес за селом. Вечер.
Милиционер на мотоцикле въезжает в лес. Темнеет. Он включает фару мотоцикла.
Неожиданно прямо перед ним падает дерево. Милиционер зажигает фонарик. Озадаченный, он проходит вдоль ствола дерева. Как опытный сыщик, отмечает, что дерево подпилено.
И тут кто-то набрасывает на его голову мешок. Он пытается сопротивляться. Но его скручивают. Несут, укладывают в коляску мотоцикла и увозят.
Улица у дома милиционера. Ночь.
Милиционера Нечипоренко ставят на ноги. Развязывают. Снимают с головы мешок. Он оглядывается. Оказывается, он стоит возле собственного дома. Рядом мотоцикл. По бокам похитители. Это Жора Кнут и Федька. А вокруг стоят односельчане и смотрят укоризненно. Впереди мэр.
– На представителя власти! При исполнении обязанностей! – кричит милиционер Нечипоренко.
– Ты чего?! – говорит ему механизатор Петро Онищенко. – Тебе что – взятку предлагают или в глаз дать собираются? Вот ещё позавчера с тобой бы, действительно, так долго не разговаривали. И на сознательность твою, Сашко, не упирали. Вломили бы по рогам. А сейчас мы все добрые.
– За всё ответил бы! – напирает Жора.
– Вы-то чего в партизаны играете? – удивляется Жоре и Федьке милиционер. – Что, хулиганьё, у вас тоже дочери на выданье?!
– А нам за общество обидно! – отвечает Федька.
Селяне стоят спокойно и весомо. Дочки их – десять блондинок, брюнеток и даже одна рыжая (дочка учительницы Золотаренко) – смотрят на милиционера. Тот смотрит на них. Потом через головы сельчан смотрит во двор. В дверях его дома стоит его жена Галя и обнимает за плечи одиннадцатую соискательницу счастья. Их родную дочку Раю.
– Ладно! – говорит милиционер Нечипоренко и рвёт конверт с рапортом. – Только никаких закулисных игр. Здоровая конкуренция. Потому что каждый за счастье своей дочки… И опять же, граждане односельчане, если «ша», то уже полное «ша»! Никакой утечки информации. Контакты с гостями ограничиваются! Уполномочиваются только я и дед Грицько.
– И я! – добавляет мэр.
– По селу объявляется чрезвычайное положение! – продолжает милиционер Нечипоренко. – А ну-ка все свои телефончики…
Он забирает у всех мобильные телефоны. Жора Кнут пытается увильнуть. Но вынужден отдать.
– А ты, – говорит милиционер начальнице почты, – отвечаешь за все исходящие звонки и телеграммы. Вводится особое положение…
Односельчане встречают поступок милиционера одобрительными возгласами.
– Тихо, товарищи! – гасит шум мэр Борсюк. – А то наши евреи проснутся. А очень важно, чтобы они не всполошились.
Сельская гостиница. Комната. Ночь.
За окном тихо. Хасиды крепко спят. Гороховскому опять снится жаркая украинская женщина – заведующая птицефермой Валентина. Он счастливо улыбается во сне.
Просыпается, говорит Гутману:
– Бэрэлэ, ты же помнишь, что в «Галахе» многоженство… Нет, не отменяли! Сколько можешь, столько… Три-четыре. Ладно, хотя бы две. Ва-лен-ти-на Пет-ров-на… Правда, она «гойка»… Бэрэлэ, ты спишь? Ну, спи.
Он бормочет благословение на сон, сладко засыпает.
Нью-Йорк. Штаб квартира корпорации Финкельштейна. Зал заседаний. День.
Во главе стола сидит миллиардер Финкельштейн. Вокруг члены правления компании. Рядом с Финкельштейном внук Исаак. Среди участников совещания Саймон Стерн и Мак О'Кинли.
– Ну что же, мозговой штурм был результативен, – улыбается Фикельштейн. – Если нам удастся реализовать задуманное хоть на двадцать процентов… За работу.
Участники совещания, переговариваясь, покидают зал.
– Мне нравится ваша хватка, мистер О'Кинли, – хвалит Финкельштейн Мака.
– А мне ваш внук, – улыбается Мак. – Разрешите пожать вам руку, Исаак. Такое чёткое систематизирование я встречал только в Периодической системе Менделеева. Увлекаетесь теорией профессора Эхарда?
– Это кто? – спрашивает Исаак.
– Ну, как?! Весь мир преклоняется. Ведь ваше предложение удивительно точная реализация его тезиса о диффузии рынка.
Дед Финкельштейн ласково обнимает внука:
– О! Имею такого умного внука. Вы слышали про… Изя, как ты там обзываешься в своих интернетовских «цацках»?
Все весело смеются.
– «А девять», дед. Всё, я отбываю. – Исаак целует деда, машет всем рукой. Выходит.
– Ну, какой парень! – говорит, глядя вслед, Финкельштейн. – Если бы не этот его бзик с нежеланием жениться.
– Я понимаю почему, – говорит Мак О'Кинли.
– Почему?
– Прекрасный аналитический мозг с опциями долгосрочного прогнозирования. А женитьба – это ведь нерациональный проект. Глупость!
– Это счастье для вас, мистер Мак, что вы не ляпнули это при внуке, – как бы шутливо, но поджав губы, говорит Финкельштейн. – При всей вашей ценности для компании мы бы распрощались моментально.
Звонит телефон на столе у Финкельштейна. Тот начинает разговор.
– Послушай! Неужели! – тихо говорит Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Вот этот мальчик в чёрной шляпе и при этих…
– … «цицес».
– Ага, так, значит, называются эти свисающие верёвочки… Вот он – это тот самый «А девять»?! Компания, которая уже второй год не даёт спать «Гуглу».
– Представь себе! – качает головой Саймон. – Двадцать пять мальчику! Конечно, пока он не стоит мощно… Но уже вышел на биржу и акции раскупаются, как пирожки. Он лишил деда важного рычага давления. Раньше тот мог топнуть ногой. Мол, женись, а то лишу карманных денег.
– А что за бзик?! Почему так болезненно стоит у босса тема женитьбы внука?!
– Единственный внук. К сожалению… Вообще один родной человек на свете. И потом… Правоверный хасид должен старательно соблюдать шестьсот тридцать одну заповедь. И главная из них гласит: «Плодитесь и размножайтесь».
– Ой-ой, ладно тебе! Просто-таки первая статья конституции. Где это написано?
– Тут! – Саймон подводит приятеля к книжным шкафам зала заседаний. Там в кожаных переплётах с золотым тиснением стоят тома Талмуда.
– В каком из этих «кирпичей»?
– Во всех!
Площадка выгула птиц возле птицефабрики. Утро.
Суббота. Пусто, никаких кур. Вокруг могильного камня цадика наблюдаются некоторые изменения. Но всё выглядит ещё крайне хлипко.
Хасиды заканчивают утреннюю субботнюю молитву. Расставляют посуду для «Кидуша».
Гороховский оглядывается, радуясь тишине и покою, солнышку и открывающемуся с холма простору:
– Как-то, даже непривычно без кур. Может, у них тоже «Шабес»? Ха-ха. Ну, ничего… Имеем перерыв. Завтра окончательно всё поправим. И «Здравствуй, Исаак. Здравствуй, мальчик!».
Он наливает вино в серебряный стаканчик. Готовится произнести благословение. Вдруг раздается рёв машин и шум людей.
Из-за здания птицефермы выезжает бульдозер, подъёмный кран, грузовик. Подходят десятка два селян с лопатами, ломами. Впереди мэр Борсюк:
– Простите, что тревожим. Принято решение о восстановлении памятника истории. То есть народ берёт в свои руки…
– Извините! Не понял, – спрашивает Гороховский на своём ломаном русском языке. – Что берёт народ в руки?
– Я о могиле нашего цадика.
– Нашего?! Боже мой! Я про это слышал. Когда народ берёт… «А зохн вэй»! То есть мы не сможем молиться здесь? – на идиш к Гутману: – Я же тебе говорил, Бэрэлэ, надо торопиться. С этими «гоями»…
– Чего пугаться? Мы же помочь! – успокаивает мэр. – Вот видите, сегодня, например, птицу гулять не выпустили.
– Большое вам спасибо. А можно, чтобы эта ваша помощь и в другой день?
– Почему?
– Понимаете, в субботу Бог не разрешает евреям работать.
– Ты смотри! – восклицает механизатор Петро Онищенко.
– Это ж как я чуял, что сегодня не надо… То есть что нельзя.
– Так ты у нас, Петро, просто еврей! – подкалывает его мэр Борсюк.
– А вы, Альберт Григорьевич, не надо! Я понимаю, что младшенькая дочка ваша на выданье… – тихо, на ухо мэру Борсюку говорит механизатор Онищенко. – Так моя Элеонора тоже имеет право на хорошее еврейское счастье.
– Он выступает вперёд, жмёт руки растерянным хасидам и представляется: – Петро Онищенко. С дедом моим, помните, ездил. Помогал искать. Там, в вашей комнате, увидите два ящика… Помидоры, огурцы. Так, то я привёз. Запомнили? Онищенко! Чтобы вы питались нормально. Этот ваш «кошер»… Правильно говорю? «К-о-ш-е-р».
– Будем оградку ставить. Да! По моей инициативе, – переключает внимание на себя мэр Борсюк. – Чтоб куры не мешали отправлять вам ваши естественные надобности. Давай ребята, сгружай! А ты, Петро, вперед! Заводи!
Крановщик забирается в кабину крана. Механизатор Онищенко заводит бульдозер.
– «Гэвалт»! – орут хасиды и бросаются к мэру, к людям.
– Послушайте! В «Шаббат»! В субботу! Евреи…
– Так мы же не евреи, – шутит крановщик.
– Но это же вы собираетесь делать для еврея! Цадика! Это место потеряет свою святость!
Увы! Никто этих важных слов не слышит. Мотор ревёт. Механизатор Петро отпускает рычаги, и бульдозер бодро начинает движение. И тогда хасиды становятся перед бульдозером.
Лязг тормозов. Механизатор Онищенко глушит мотор, вытягивает перемазанных хасидов буквально из-под ножа бульдозера.
– Для «Цадика»! Это место потеряет свою святость! – кричит перепуганный своим подвигом Гороховский.
Тут все, наконец, слышат. Осознают.
– О! Значит, так! – говорит механизатор Онищенко. – Тогда, хлопцы, шабаш! То есть «Шаббат». Всё на завтра переносится. В девять часов все как штык.
– Так завтра же воскресенье. Я на рыбалку, – заявляет первый селянин.
– А мне огород копать, – говорит Остап.
– Да бросьте! Воскресник всегда хуже, чем субботник. Явка меньше. И почему это мы… – не понимает мэр Борсюк.
– Потому! – рявкает механизатор Онищенко. – То есть вы, Альберт Григорьевич не услышали. Повторяю по буквам. М-е-с-т-о… П-о-т-е-р-я-е-т с-в-я-т-о-с-т-ь. Вы ж видали, как они под бульдозер за ихний «Шаббат» легли. – Петро поворачивается к Гороховскому, оглядывает их приготовления к «Кидушу». – Я вижу, вы это… Отмечаете. Можно мы присоседимся? У нас всё всегда с собой. Мы ж к субботнику готовились.
Механизатор Петро достаёт свой узелок. Там бутылка водки, бутерброд. Все стоят в недоумении, а потом достают свои свёртки. Присаживаются. Реб Гороховский произносит положенные благословения. Все выпивают и закусывают.
– Большое вам спасибо от всех евреев! – говорит Гороховский механизатору Онищенко. – Мы это никогда не забудем!
– Это уж, пожалуйста! Не забудьте – Пётр! Онищенко! За здоровье! – чокаются, выпивают. – Вы, простите, «реб»… Правильно произношу? «Реб»! Так вот, реб Гороховский и реб… Гутман. А я, значит, реб Петро Онищенко. Закусите моим, – протягивает бутерброд. – У меня такое сало! Всё село знает, что у Онищенко… – пальцем себе в грудь, – Пётр Онищенко – лучшее сало! Бо кабанчика треба резать…
Гороховский шарахается от бутерброда, как от змеи.
– Понял! – быстро соображает механизатор Онищенко, демонстративно отдаёт сало мэру. – Угощайтесь, реб Альберт. А вам, реб Гороховский, вот огурчик. Ещё по одной! За встречу! Вы, товарищ реб, лучше скажите, – он понижает голос и оглядывается, – А вот если еврей влюбляется в… не еврейку. И конечно, хочет жениться.
– Ой! Не дай бог никому такое горе!
– Ну а если?
– Нет! Такого не может быть!
– А я слышал, что может, – настаивает механизатор Онищенко. – Вот если девушка поступает в еврейки? Так сказать, заявление пишет. Так, мол, и так…
– «Гиюр»?
– Как? Так называется? Хорошо! Ги-ю-р так гиюр! И кто этим командует?
– Раввин.
– А вы это… Раввин?
– К сожалению, нет. Недоучился.
Механизатор Онищенко показывает на реб Гутмана:
– А?
– Реб Гутман? Тем более нет.
– М-да. Ладно. Будем искать раввина. Как там у вас «За здоровье»?
– «Лехаим»!
– Ну, вот и «Лехаим»!
Все поднимают свои стаканы с водкой. Вдруг раздаются выстрелы. Это на взгорок вылетает на мотоцикле милиционер. Он стреляет в воздух и кричит:
– Прекратить безобразие!
Из коляски мотоцикла выбирается дед Грицько. Оба бегут к перепуганным селянам. Мэр очухивается первым:
– Ты чего, Сашко? Люди отдыхают, закусывают.
Милиционер оглядывает всех, засовывает пистолет в кобуру, переводит дыхание:
– А это… Дед Грицько панику поднял. Беги! Нарушат, говорит, наши козлы субботу!
– А то тут дурные?! – улыбается механизатор Онищенко. – «Шаббат», реб Сашко, он завсегда «Шаббат»! Правильно, реб Гороховский? «Лехаим»!
Живописная картинка – субботняя трапеза на холме, чудная компания хасидов и селян. А вокруг, куда ни глянь, простирается Украина. Голубое небо. Живописные просторы. Реки, сады, поля.
Площадка выгула птиц возле птицефабрики. Мемориал Цадика. Утро.
Понедельник. В центре площадки для выгула кур, вокруг отреставрированного могильного камня уже стоит тонкая ажурная высокая ограда. Такая же ограда обеспечивает проход к могиле с дороги, и даже скамеечка в оградке уже поставлена. Ажурная калитка. На ней табличка на нескольких языках «Мемориал цадика Шполер Зейде».
Гороховский и Гутман в восторге. Они обнимают деда Грицька.
Гороховский торжественно достаёт из кармана мобильный телефон. Победоносно набирает номер.
Окно дома милиционера. Утро.
Милиционер Нечипоренко в свой мощный бинокль наблюдает за хасидами на холме.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Мемориал Цадика. Утро.
Гороховский важно говорит на идише:
– Саймон? Реб Нафтале Гороховский. Прямо с могилы цадика Шполяр Зейде! Докладываю. Этнографическая экспедиция предварительные работы завершила. Ждём Исаака!
Дед Грицько незаметно для хасидов снимает кепку.
Дом милиционера. Утро.
Милиционер принимает сигнал деда Грицька и дает отмашку своей дочке Рае, сидящей на крыше дома. Та поднимает над крышей оранжевый флаг.
Улицы села. Утро.
Селяне смотрят на укреплённый флаг.
Жена механизатора Петра Онищенко достаёт швейную машинку.
Жена милиционера разворачивает ткань. Собирается кроить.
Несколько молодых претенденток в невесты для внука миллиардера склонились над журналом мод.
Учительница Золотаренко уже примеряет модную мини-юбку на дочке Вике.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Мемориал Цадика. Утро.
Гороховский опускает телефонную трубку. Взмывает в небо музыка Благодати.
Сверху кажется, что могила Цадика стоит на белом поле. И пусть это не совсем так, пусть это куры на птичнике вокруг мемориала. Но всё белым-бело.
Офис фирмы Исаака Финкельштейна в Силиконовой долине. Утро.
Сеанс связи по Skype. На экране монитора рав Залцман, директор иешивы, в которой учился Исаак. Рядом с ним светящийся от удовольствия дедушка Исаака, миллиардер Финкельштейн.
– …И вот благодаря твоему деду! – с пафосом излагает рав Залцман. – Ещё одно святое место возвращено миру! И кому, как не тебе, должно быть предоставлено право вознести молитву на этом месте! Подумать только! Выпускник иешивы Shaar Hashamayim, настоящий «талмид – хахам» на могиле цадика Шполер Зейде! С тобой поедет мой заместитель…
– Завтра же! Я даю самолёт, – говорит Финкельштейн.
– Дед! Рав Залцман! – пытается увильнуть Исаак. – А нельзя, чтобы кто-то другой удостоился? У меня проект горит. И подряд три встречи с…
– Исаак! – вскрикивает укоризненно рав Залцман. – Что я слышу!
– Да! – возмущается Финкельштейн. – Ведь всего на сутки. Туда и обратно.
– Ой! Я был не прав! – спохватывается Исаак. – Всё! Только не утром. У меня очень-очень важный митинг. Вечером! Лечу! Но мне надо сразу же назад! А пока извини, дед.
Нью-Йорк. Штаб квартира Финкельштейна. Зал заседаний. День.
Сеанс связи закончен. Гаснет экран монитора. Дед Финкельштейн доволен. Потирает руки:
– Ну, весь в меня! Так! «Бикицер!» – даёт команду Саймону: – Самолёт. Обеспечить в Украине прилёт, машину. Предупредите этого «швицера» Гороховского. Пусть встретит в аэропорту. – Раву Залцману: – Вам понадобится охрана?
– Мне?! Но я же должен быть в середине недели на конгрессе в Лондоне!
– Успеете. «Талмид-хахам» должен ехать в сопровождении десяти мудрецов. Вы один стоите десятка. Тем более что раввин Украины – ваш друг. Только без помпы. Тихо, скромно. Туда – назад. И смотрите, никаких «майе» про специфику чудес Шполяра Зейде. Иначе мы мальчика туда и пушкой не загоним. Я бы полетел с вами, но в понедельник у меня встреча с премьер-министром Франции. – Он вручает Залцману большой жёлтый пакет. – В этом пакете фотографии десяти самых лучших невест мира. А мэйдалах! В нужный момент покажете. И в первую очередь вот… Это внучка моего друга. Самого Соломона Розенберга.
– Саймону Стерну: – А ну-ка соедини с Розенбергом.
На экране монитора возникает в своём роскошном кабинете мистер Розенберг.
– Ну? – говорит Финкельштейн.
– Ну? – отвечает Розенберг.
– Шлёма, я тебе обещал сказать… Послезавтра с утра мой Ицик в Украине. Таки нашли!
– Ну так пусть они уже с моей Бэкки полетят вместе.
– Ага. Вместе… «Шмок»! И ещё рассказать про цель полёта…
– Понял. Извини. Не подумал. Когда Исаак будет там?
– Послезавтра утром.
– Хорошо. Бекки полетит моим самолётом. И неожиданно появится. Сразу, как он закончит утреннюю молитву… Как там в этой твоей «майсе»: «Он молится… У него открываются глаза. Он хочет любви…».
– Пошёл на хер, Шлема!
– На хер так на хер, но моя Бекки окажется у него перед глазами сразу же, как только…
Экран монитора гаснет.
– Телефон Гороховского на Украине не отвечает, – встревожено докладывает Финкельштейну Саймон Стерн.
– Ну а что можно ожидать от этого «швицера». Дайте телеграмму прямо в это село, – командует Финкельштейн.
– В конце концов, рав Залцман, вы сами доберётесь.