Украина. Участок шоссе Киев – Черкассы. День.
Вынужденная остановка. Злой водитель автобуса достаёт из проколотой шины гвоздь. Гвоздь старинный. Из восемнадцатого века.
– Это же надо! И ещё такой ржавый. Лет сто ему, а то и больше! – удивляется водитель. И начинает менять колесо.
Пассажиры ожидают в тени лесопосадки. К месту вынужденной остановки приближается Исаак. Проходит мимо. Пассажиры провожают его взглядами.
Спустя некоторое время автобус, выбираясь на пригорок, снова нагоняет Исаака. Тот стоит, окружённый деревенскими собаками. Кусать его не кусают, но облаивают истошно.
Маргарита останавливает автобус. Выпрыгивает. Подбирает палку, бесстрашно разгоняет собак. Опять приглашает Исаака в автобус. Он отказывается. Девушка вручает Исааку палку и забирается в автобус.
– Ну, то чисто сумасшедший, – комментирует водитель автобуса. – Это ж ему ещё до ночи пилить.
Автобус трогается. Маргарита смотрит. Потом вдруг решительно просит остановиться. Забирает свою сумку и выходит. Показывает водителю – езжайте.
На дороге остаются фигурки Исаака и Маргариты.
Украина. Шоссе Киев – Черкассы. Придорожный ресторан. День.
Рива с дочкой Бекки за столом. Завтрак. Охраняет их «Мелкий».
– Дедушка говорил, что в Украине можно кушать молочное и рыбу, – объясняет дочке Рива. – Это почти «кошер». Так что кушай блинчики.
– А почему мы возвращаемся в Киев?
– А-а-а… – на ходу придумывает мама Рива. – Оказывается, торжественное открытие мемориала цадика переносится на завтра.
Просёлочная дорога на село Песчаное. Колодец у дороги. День.
Ведро с водой поднимается из глубины колодца. Крутит ручку Маргарита. Исаак просит уступить ему. Звеня мокрой цепью, достаёт ведро из колодца.
Из рюкзачка за спиной достаёт разовые стаканчики. Пьют воду. Маргарита предлагает бутерброд. Исаак качает головой. Она достает печенье. Исаак рассматривает пачку и с грустью возвращает. Маргарита с аппетитом жуёт, поглядывая иронично на Исаака. Тот глотает слюну, но держится. Тогда Маргарита срывает с яблони большое яблоко. Протягивает Исааку. Сидят под деревом, едят яблоки. Слышна далёкая мелодия Благодати. Маргарита исподволь смотрит на Исаака. А юноша на неё. Встречаются взглядами. Маргарита кладёт в пакет яблоки про запас и предлагает:
– А вот тут можно срезать путь.
Маргарита снимает туфли и идёт босиком. Исаак задумывается. Снимает туфли и, прислушиваясь к новому ощущению, тоже идёт босиком.
Холм в поле. День.
Исаак останавливается. С косогора открывается удивительный вид. Исаак восхищённо оглядывает всё это. Говорит благословение о красоте на иврите.
– Что? – переспрашивает Рита.
– Спасибо Всевышнему, что создал такую красоту!
– Послушай! Чего ты торопишься? Получается, что я всё время за тобой иду.
– Так принято. Я не могу идти рядом с чужой женщиной… Поэтому иду впереди. Но если ты хочешь, то иди ты впереди.
– Давай по очереди.
Теперь Маргарита впереди. Исаак волей-неволей смотрит на девушку. Солнце предательски просвечивает её платье. Исаак опускает глаза.
Потом он идёт впереди. Теперь уже Маргарита смотрит на него.
Мелодия Благодати звучит, не прекращается. Даже становится громче. Вокруг широкие украинские просторы. Летят облака. Птицы замирают в вышине и поют.
Село Песчаное. Мостик через реку. Вечер.
Исаак и Маргарита переходят мостик. Останавливаются. Исаак спрашивает:
– То есть мы пришли? Спасибо! А как мне теперь пройти к могиле Шполер Зейде?
– Я же говорю, у нас такой нет!
Исаак прислушивается к себе, поворачивается и решительно идёт по тропинке вверх, на холм. Девушка удивлённо следует за ним.
– Там у нас птицеферма. Куры. Гуси, – говорит она.
Возле Мемориала Цадика. Поздний вечер.
Исаак читает табличку на ограде. Надписи сделаны на русском, украинском, иврите и идиш. Исаак закрывает глаза. Стоит, молча, словно прислушиваясь к чему-то.
– Действительно! А ведь не было, – удивляется Рита. – Давай я отведу тебя в нашу гостиницу. А с утра начнёшь экскурсию.
– Нет. Я здесь.
– Ты что? Ночь.
– Это не то место, где мне что-то может угрожать.
Маргарита раздражённо поворачивается и уходит. Спускается по тропинке. Потом достаёт из своей сумки яблоки. Возвращается. И видит издали – у могилы в свете заката молится Исаак.
Маргарита осторожно кладёт яблоки рядом и отходит. Садится невдалеке на камень. Уйти она уже не может. Она смотрит на Исаака, на его лицо.
Через какое-то время Исаак заканчивает молитву. Поднимает глаза. Видит Маргариту. Хотя нет. Вернее будет сказать: «он её увидел»!
Идёт к девушке. Она поднимается и движется навстречу ему. Они протягивают друг другу руки.
Юноша вдруг спохватывается. Отступает.
– А я не чужая! Я твоя! – шепчет Рита.
– Удивительный день… Ты согласна быть моей женой? Маргарита кивает и тянется обнять Исаака. Он ускользает:
– После «Хупы»!. После свадьбы. Иначе я не буду я. Завтра я тебя разыщу.
Маргарита вне себя. Она пытается что-то объяснить Исааку. Злится, убегает. Спускается по тропинке. Останавливается. Снова бежит назад. Выходит на площадку у мемориала. Исаака нет. Она пугается. Бегает. Кричит:
– Исаак!
Из окошка полуразрушенного сарая выглядывает Исаак. Маргарита облегчённо вздыхает. Бросается внутрь сарая.
Сарай для хранения сена. Ночь.
Юноша постелил свой лапсердак, вместо подушки положил рюкзачок. Маргарита подбегает к нему, берёт его руки и кладёт себе на плечи. Но Исаак руки убирает. Оба говорят быстро, как в горячке:
– Завтра мы сделаем «Ворт». Помолвку. – говорит Исаак.
– Здесь должен быть еврей, и он пойдёт к твоим родителям. И будем молить Бога, чтобы они не отказали. Ты сделаешь «гиюр». Я готов ждать.
– Я не понимаю. Но будет всё, как ты хочешь. Я ведь ждала тебя целую вечность. Обними меня!
– Иди домой. Я буду ожидать здесь утреннюю молитву. – Исаак дрожит от возбуждения, но проявляет стойкость.
– Я не могу, – шепчет девушка. – Я боюсь, что ты исчезнешь. Ну, хорошо, я отойду подальше, вот… – Она устраивается за полуразрушенной стеной. Сворачивается клубком. – Только ты не молчи! Я боюсь, а вдруг мне всё это привиделось. Говори.
– Ты прекрасна, подруга моя, ты так прекрасна. – Исаак произносит на иврите стих из «Песни песней» царя Соломона. – Твои глаза голубки. Твои волосы – как стадо коз, сбегающих с горы Гелат. Твои зубы, как стадо овец по счёту восходящих из купален.
– Что это? – спрашивает Рита.
– Это поэма царя Соломона «Песнь песней». На иврите. Я не знаю хорошего перевода на английский язык.
– Не надо перевода. Продолжай!
– Но ты же ничего не понимаешь.
– Я чувствую.
Они лежат, разделённые полуразрушенной стенкой. Получается как бы рядышком. Лунный свет сквозь пролом в крыше освещает их. Исаак продолжает произносить текст поэмы:
– Положи меня печатью на сердце, печатью – на руку твою. Ибо любовь, как смерть, сильна, ревность, как ад, тяжка. Стрелы её – стрелы огненные, пламя великое.
Они смотрят в звёздное небо. И это больше чем соединение тел. На секунду он замолкает.
– Что? – спрашивает девушка.
– Я учил «Песнь песней» пять лет. Толкования мудрого Раши. Талмуд. Но только сейчас понимаю про что это…
Исаак продолжает читать. Звёзды над головой. Мелодия Благодати. Вокализ. Мужской и девичий голоса с текстом «Песнь песней» на иврите, переплетаясь с текстом на английском, украинском, русском.
Дом милиционера Нечипоренко. Раннее утро.
Милиционер оглядывает село в бинокль. Жена в пеньюаре ставит перед ним чашку кофе.
У Мемориала Цадика. Раннее утро. Эффект бинокля.
Возле могилы молятся хасиды. Накинутые на плечи «талесы» раздувает утренний ветер.
Дом милиционера. Раннее утро.
Милиционер потягивается:
– Ну, просто тебе благодать Божья. Покой и радость. Гости молятся. Мальчика ждём к десяти…
– А доня? Раечка наша? – спрашивает жена.
– Не волнуйся. Главное, конкурентов по стойке «смирно»!
– Он откладывает бинокль и целует жену в плечико, – Так. Имеем время…
У Мемориала Цадика. Раннее утро.
Из-за сарая выходит Исаак. Он присоединяется к молящимся Гороховскому и Гутману.
Маргарита и присаживается невдалеке. Сидит, смотрит и шепчет:
– Господи! Удержи моё счастье!
Гороховский краем глаза замечает рядом Исаака.
Продолжая бормотать молитву, он пытается сообразить… Вдруг до него доходит, кто это. Но молитва есть молитва.
Вот уже последние слова.
Гороховский щиплет себя, прокашливается и робко на идиш:
– Простите, вы случайно не Исаак Финкельштейн?
– Я. – отвечает на идиш Исаак.
– Кгм! В таком случае, разрешите представиться – реб Нафтале Гороховский. А это реб Гутман. – Гутману: – Бэрэлэ, это И-и-и-и… Исаак.
Исаак пожимает руку Гутману. Гороховский тоже пожимает руку, Более того, не веря своим глазам, он ощупывает Исаака:
– Мы вообще-то… – заикается он, – должны были вас послезавтра встречать…
– Так вы и есть тот самый реб Гороховский?! – спрашивает Исаак. – Дедушка говорил… Понимаете, реб Гороховский, я… Как бы вам сказать. Я хочу жениться! Я очень хочу жениться! – Гороховский кивает, как заведённый. – Вы меня слышите? Ау!
– О! Жениться… – Гороховский, наконец, приходит в себя.
– «От азой»! Ты слышишь, Бэрэлэ! Ха! Первая же молитва! Благословен Господи, творящий чудеса! Молодой человек! Уже! Я с вами, Исаак! Мы сейчас же свяжемся с вашим дедушкой. Ай да Шполяр Зейде! Ай да Гороховский!
– Он, вне себя от радости, хлопает по карманам. – Как назло, я телефон оставил в гостинице. Идемте, молодой человек. Сейчас вы сами ему скажете: «Хо-чу же-ни-ть-ся!»
– Тянет Исаака за собой. – О! Ваш дед, я уверен, давно приготовил для вас список самых прекрасных невест мира.
– Какой список?! У меня уже есть невеста!
– Есть, так есть.
– Я говорю, у меня есть невеста!
– Хорошо! Пусть будет так! – соглашается Гороховский. Он в восторге: – У вас уже есть невеста. Это же прекрасно! Не надо искать. Вы с ней давно знакомы… Реб Финкельштейн ее, конечно, знает…
– Нет! Я сам только вчера её увидел.
– Не понял!
– Вас, реб Гороховский, если хотите, я могу сейчас же познакомить. – Юноша подводит его к Маргарите и торжественно представляет её на английском языке: – Мисс Маргарита! А это представитель моего дедушки. На него возложены все полномочия.
– Маргарэт! Рита! – Девушка протягивает руку Гороховскому.
– Реб Гороховский! – приподнимая шляпу, представляется Гороховский на английском языке и, старательно сторонясь протянутой руки, произносит свою коронную фразу: – «Хасиды не своё не трогают».
Тут он замечает на плечах Исаака клочки соломы.
Переводит взгляд на Маргариту. У неё на одежде тоже солома. До него окончательно доходит ужас ситуации.
– «Вэйзмир»! – кричит Исааку на идише Гороховский. – Хасиды не своё не трогают! Нет! Где вы были ночью, Исаак?!
– Здесь в этом домике.
– С женщиной! «Вэй»! То есть вы уже…
– За кого вы меня принимаете! До Хупы! Чтобы… Я хасид!
– Что вы, что вы. Я вам верю. И вообще ничего. «Гурништ»! Никакие полномочия на меня не возложены! Во всяком случае, не все полномочия на меня… Стоп! Я, кажется, схожу с ума. Гутман, ущипни меня. Нет! Дай мне в ухо! – Гутман легонько ударяет Гороховского, – Так! Еще раз! – после второго удара он падает. Встаёт. – Так. Ещё раз. Не бей, Бэрэлэ! «Гинуг»!.. Ещё раз повторим… Вы Исаак, внук реб Финкельштейна. А… – переходит на свой ломаный русский язык. – А вы Рита. Э-э-э…
– Рита. Маргарита. Внучка деда Грицька и бабушки Параси. Панченко. Их все в селе знают, – отвечает на русском девушка.
– Рита. Маргарита. Дед Грицько! – Гороховский в ужасе переводит взгляд с Исаака на Маргариту. Те смотрят друг на друга. Они просто светятся любовью.
– Короче, – говорит Исаак на идиш: – Мы во всём полагаемся на вас, реб Гороховский. Вы свяжетесь с дедушкой. И всё скажете. А мы сейчас пойдем, поищем, где перекусить. Проголодались.
– А как же иначе! – бормочет ошалевший Гороховский. – Конечно! Свяжусь! Доложу. Ой! «Вэй»! Что я доложу?!
Улицы села. Раннее утро.
Гороховский пятится. Ощупывает себя. Потом поворачивается и быстро-быстро идёт по тропинке вниз.
Уже бежит. За ним едва поспевает Гутман.
Вдруг Гороховский резко останавливается и вопит на идиш:
– Мисс Панченко! «А зохн вэй»! «Гойка»! А-а-а!
Он хватается за сердце и падает в пыль. А вопль его несётся над селом.
Дом милиционера. Раннее утро.
Этот вопль слышит в своём доме милиционер Нечипоренко. Он хватает бинокль и видит…
Улицы села. Раннее утро. Эффект бинокля.
…как падает Гороховский. Исаака и Маргариту милиционер не замечает. А они уходят по другой тропинке.
Улицы села. Раннее утро.
Милиционер Нечипоренко, в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей, с мундиром в охапке, выскакивает к мотоциклу. Заводит. Мчится к упавшему Гороховскому.
Вместе с Гутманом он укладывает Гороховского в коляску мотоцикла. Едут к гостинице.
Площадь у сельской гостиницы. Раннее утро.
Дед Грицько подметает площадь перед гостиницей.
Подъезжает мотоцикл. Дед Грицько вместе со всеми заносит Гороховского в комнату.
Сельская гостиница. Комната. Раннее утро.
Гороховского кладут на кровать. Дают попить воды.
В комнате тесно. Стоят ящики с помидорами, огурцами, фруктами – подарки сельчан.
– Что случилось? – волнуется дед Грицько.
– Та молились они вроде, – говорит милиционер. – А потом крик. Смотрю – падает. Я сразу на мотоцикл. Ну как?
– трогает он лоб Гороховского, спрашивает – «О'кей»?
Тот открывает глаза.
Над ним милиционер Нечипоренко в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей.
– Это же мне уже снилось! – шепчет Гороховский и в ужасе закрывает глаза.
А милиционер на ходу облачается в мундир и становится всё официальнее и официальнее:
– Ну, тогда полежите, отдохните. Понятное дело! Все посдурели. Ящиками помидоры и огурцы возят. Не комната, а склад. Конечно, им чтобы продукт переработать…
Милиционер и дед Грицько выходят. Остаются почти бездыханный Гороховский и немногословный до того, но сейчас окончательно потерявший дар речи, Гутман.
У Мемориала Цадика. Раннее утро.
Охранники Ривы и Бекки Розенберг – «Большой» и «Мелкий» – выводят своих подопечных от дороги на холм к мемориалу. Усаживают их в укромном месте за сараем, где провели ночь Исаак и Маргарита, а сами короткими перебежками проводят рекогносцировку.
Вокруг пусто. Если, конечно, не считать море галдящих курей и гусей на территории птицефермы.
Мама Рива и Бекки сидят на маленькой скамье за стенкой сарая. Солнце. Утренний ветерок.
Бекки не привыкла вставать в такую рань. Оттого и раздражена:
– Мама! Вон же этот мемориал! Что они там рыскают? Почему мы сидим здесь?!
– Потому что мы ждём, когда… Приедет раввин, соберутся люди и будет торжественное открытие.
– Глупо!
– Что?
– Всё! Глупо прилетели. Какая-та глупая гостиница. Глупая еда. Глупые твои таинственные перешёптывания с этими глупыми телохранителями. Глупое ожидание. Глупый ор кур!
Бекки встает и выходит из-за сарая. Осторожно ступая, чтобы не наступить на кур, идёт к мемориалу.
– Бекки, назад! – кричит мама Рива.
– Мама, отстань!
Девушка проходит в калитку, читает надписи на ограде. Проводит рукой по тёплому шероховатому могильному камню.
Бац! Неожиданно у неё в ушах пропадает птичий гомон и возникает мелодия Благодати.
Это как солнечный удар. Бекки пошатывается, поворачивает голову… О, магия Шполер Зейде! Девушка поднимает глаза…
Вдоль ограды птицефермы движется охранник. Это «Большой». Ещё немного, и он окажется на биссектрисе взгляда славной Бекки, уже охваченной стремлением любить… Но! Под ноги ему подворачивается курица. И «Большой» задерживается на мгновение.
А тут как раз из-за сарая появляется «Мелкий». Судьба! Вернее, неисповедим выбор Господа! Бекки смотрит на «Мелкого». А он на неё. Молния любви пробивает обоих!
Сельская гостиница. Комната. Утро.
Гороховский открывает один глаз, потом второй. На веревке сохнут их носки, трусы.
Он сползает на пол, достает из-под кровати чемодан. Перерывает его. Телефона нет. Тогда он поворачивается к Гутману. Тянет дрожащие руки. Гутман достаёт свой мобильный телефон. Гороховский набирает номер и шепчет на идиш:
– Саймон, родной! Срочно! Мистера Финкельштейна. Что значит, «разговаривает с премьер-министром Франции»? Экстренно! Проблемы с внуком! С Исааком! Вопрос стоит о жизни и смерти! – и добавляет дрожащему рядом Гутману:
– Между прочим, Бэрэлэ, о нашей с тобой жизни и смерти. Но всё равно! Чего бы это мне ни стоило, я должен доложить «балабосу».
Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро.
Финкельштейн и премьер-министр Франции потягивают утренний кофе и благодушно беседуют.
Встревоженный Саймон протягивает Финкельштейну мобильный телефон.
– Простите, господин премьер-министр, – извиняется Финкельштейн, берёт трубку, отходит к большому окну, из которого открывается вид на парк Версальского дворца.
Украина. Сельская гостиница. Комната. Утро.
Гороховский начинает говорить. На идиш, конечно. Его речь заглушает какофония звуков – ревут какие-то моторы, звучит залихватская хасидская песня «Гоп, казакэс». А почему бы и нет? Ну, разве так важно, что он лепечет, если и так всё понятно.
Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро.
В окно за заикающимся Гороховским наблюдают милиционер и дед Грицько. Дед с большим трудом переваривает информацию, которую хасид на чистом «идиш» докладывает своему боссу.
Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро.
Финкельштейн орёт так, что от него шарахаются все вокруг. Официант от страха проливает кофе мимо чашечки премьер-министра.
Вопль несётся по анфиладам дворца. Затем миллиардер падает в кресло и теряет дар речи. Он тяжело дышит, словно рыба, выброшенная на берег.
Премьер – министр с сочувствием подаёт ему стакан воды.
Финкельштейн жадно пьёт. Остаток воды выливает себе на голову. Вскакивает. Бегает по залу. Кричит в телефон.
Среди всего им сказанного давайте услышим это:
– Я немедленно вылетаю! Но тебе, «шмок» и «шлимазл», я советую покончить с собой до моего приезда! Чтобы к множеству моих грехов не добавлять отрывание уже давно бесполезных частей твоего организма!
Сельская гостиница. Комната. Утро.
– Но я! Но мы! Но… Что?! Вы завтра прилетаете? Так? Самому?! И… Не ждать вас?! Но… – Гороховский отбрасывает телефон, смотрит на него, как на змею. Хватается за голову и кричит Гутману: – Почему меня не придавило могильным камнем цадика?! Ну, скажи, Бэрэлэ, мне нужно это было?! Подвести самого Финкельштейна! Мне не надо было рождаться! Я сейчас выброшусь в окно.
Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро.
– Что он орёт? Переведи! – командует милиционер деду Грицько.
– Он собирается покончить жизнь самоубийством. Выброситься в окно.
– Что тут выбрасываться. Первый этаж.
– Ну, ты, Сашко, брось! Он всерьёз.
– С ума сошёл, что ли?
– Ой, боюсь, что не один он с ума… – Дед Грицько поворачивает голову и видит то, про что только что услышал из доклада Гороховского, – по площади проходят его внучка Рита и юный хасид. Они его не замечают. Они вообще ничего не замечают. – А завтра ещё и сам миллиардер приезжает, – добавляет дед.
– Зачем? Из-за аварии? Так все живы!
Дед Грицько поворачивает голову милиционера Нечипоренко. Тот видит Исаака и Маргариту. Челюсть у него отваливается.
– Подожди! Я ж сам про аварию принимал информацию! Два бородатых иностранца. Оба в больнице. Так! Теперь у меня что-то с головой. – Тут он приходит в себя, пристально смотрит на деда Грицька. – Ну, дед! Значит, дочку мою Раю побоку, и тихо-тихо свою Марго…
– Что ты лепишь?! Я сам пять минут назад их увидел. Вот сейчас пойду, спрошу, что и как…
– Стоять! Бояться! Так! Кончаем конспирацию! Я должен доложить это всё в район!
Каким рейсом этот миллиардер летит?! Аэрофлотским или «МАУ»?
– Ну ты, племяш, совсем плохой. Какой на хер там «Аэрофлот»?! У него ж свои самолёты. И пароходов, говорят, куча. У этого моего… – Дед Грицько задумывается, смотрит вслед влюблённым. – У «свата» моего!
Село Песчаное. Автобусная остановка. Утро.
Всё село в сборе. Все принаряжены. Всех дочек, которые на выданье, выставили вперёд. Вот семейство механизатора Онищенко с транспарантами на идише и иврите. Впереди заплаканная Элеонора в платье с оборочками и в шляпке.
Сзади в толпу встречающих входят Маргарита и Исаак.
– Тётя Маруся, а что тут такое делается? – удивляется Рита. – Кого встречают?
– Да тут хлопца одного с Америки, – говорит жена механизатора Маруся. – У него дед миллиардер. Ой! – она замечает Исаака. Тычет в него пальцем. – Исаак? «Шолом Алейхем»?
– «Алейхем Шолом»! – улыбается Исаак.
– Ой, люди добрые! «Рятуйте»! – кричит жена механизатора Маруся, и все поворачиваются на крик. – Исаак! Это как же он приехал? Авария же была!
– А его «скорая помощь» потеряла, – объясняет Рита.
– А ты, значит, подобрала… Люди добрые! Стоп! А на могиле цадика он уже был?
– Всю ночь.
– И уже молился?
– Молился.
– И ты там была?
– Да.
– И ему на глаза попала?
– А что?
– А уже ничего! – Жена механизатора машинально стряхивает солому с плеч Маргариты, замечает солому на плечах Исаака. Кричит: – Бабоньки! Отбой воздушной тревоги! Шёлк, крепдешин, рюшечки, оборочки. Приехали! Всё даром! Ритка Грицькова всех обставила.
Все очень быстро всё понимают. Кроме наших влюблённых. Исаак и Рита пожимают плечами, переглядываются и уходят.
Механизатор Онищенко смотрит им вслед. Подзывает дочь свою Элеонору:
– Значит, дочка, ты говоришь, что любишь Миколу?
– Вы ж, папа, сказали «Нет!». «Шо» план…
– А, планы… На то они и планы, чтобы меняться. Давай сюда Миколу! Благословлять вас буду.
– Ой! Я ж тебе говорила! Пропал Микола! Может, он с горя… Я вчера всё село оббегала.
Подъезжает рейсовый автобус. Из него вываливаются избитые Жора и Федька. Следом выходит в порванной рубашке Микола. Элеонора бросается к нему. Целует.
– Осторожно! – Микола испуганно косится на механизатора, – Твой батя смотрит…
– Папа сказал: «Да!» – кричит Элеонора изо всех сил.
И тут же всё село окружает Миколу и Элеонору, и все приготовленные цветы вручаются им.
В это время на площадь выруливает машина «скорой помощи» из больницы города Ирпень. Из неё выходит забинтованный водитель с бородкой, вёзший вчера наших хасидов из аэропорта. Он выкатывает в инвалидном кресле рава Залцмана. У того рука в гипсе. Нога в гипсе.
Жители села разглядывают эту парочку.
Сельская гостиница. Комната. Утро.
Невменяемый Гороховский носится по комнате. Останавливается у окна. Видит…
Улица села. Утро.
…уходящих по улице Исаака и Маргариту.
Сельская гостиница. Комната. Утро.
С разрывающим душу, трагическим скрипом открывается дверь в комнату. И из темноты к Гороховскому устремляется рыдающая фигура. Это бледная, как смерть, мама Рива:
– Реб Гороховский?! Помогите. Мой свёкор говорил, что в случае чего… Вы всё понимаете! Вы всё можете! Я не переживу! Моя дочка Реббека…
В дверях возникает вся светящаяся от любви Бекки:
– Перестань, мама! Реб Гороховский, я хочу замуж! Вот за него. За Олега. За Олежку!
За её спиной возникает смущённый и весь такой тоже светящийся от переполняющих чувств один из телохранителей – Олег Тягнибок, по кличке «Мелкий».
– Вы слышите!? Нет, вы слышите?! Реб Гороховский! Вы же родной человек. Здесь среди… – причитает мама Рива. – Что вы молчите?! Мы с вами виделись часто. На свадьбах, на похоронах. Мой свёкор Соломон Розенберг…
– …Реб Розенберг? А это Реббека Розенберг? – пытается осознать Гороховский.
– Да! А я Рива. Я мама Бекки! Несчастная мама! «Вэйзмир»! Я не переживу! Вы меня, конечно, помните. На похоронах директора иешивы Рава…
Гороховский остатками разума фиксирует светящихся от любви Бекки и рослого украинского хлопца по кличке «Мелкий». А тут ещё его ударяет ключевое слово «похороны»… Он издаёт дикий вопль и, оттолкнув Гутмана, выпрыгивает в окно со словами:
– О! На похоронах! На похо…
Село Песчаное. Автобусная остановка. Утро.
Дикий крик Гороховского несётся над толпой:
– «Гэволт»!
Он бежит сквозь толпу, расталкивая всех. Натыкается на сидящего в кресле-коляске рава Залцмана.
– О! Здравствуйте, реб Гороховский! – радуется рав Залцман. – Ну что? Вы встретили Исаака как положено? Учтите, я вам доверяю. Как себе. Что это на вас лица нет?
– Ага. На мне лица нет?! – Гороховский осматривает гипс на раве Залцмане. – Я вас раскусил, рав Залцман. Вы таки, как бы, ни при чём! Гипс нацепили! – передразнивает: – Реб Гороховский, реб Гороховский… А-а-а! – Гороховский бросается вниз по улице к реке. За ним механизатор Петро Онищенко и все селяне.
Берег реки. Утро.
Гороховский выбегает на берег и с обрыва бросается в реку. За ним бросается механизатор. Хватает Гороховского. Захлёбываются оба.
Потом механизатор догадывается и встаёт на ноги. Воды, оказывается, по колено. Гороховский рыдает на плече механизатора. Тот успокаивает, вытирает ему сопли.
Киев. Служба безопасности Украины (СБУ). Кабинет генерала Косолапова. Утро.
Генерал Косолапов вслушивается в запись радиоперехвата. За его спиной полковник Голодный. Из динамиков несётся крик миллиардера Финкельштейна на идиш. Это тот самый разговор с Гороховским из кабинета премьер-министра Франции.
Рыжий молодой человек, с погонами лейтенанта старательно вслушивается в запись. Это лейтенант Плоткин. Он пытается понять произносимое Финкльштейном, но никак.
Взбешённый генерал Косолапов резко поворачивается к нему:
– Чему же тебя учили, лейтенант, бля! Перевести не можешь. Что он здесь кричит, этот…
Полковник Голодный подсовывает генералу журнал «Форбс». На обложке портрет Финкельштейна. Полковник даёт справку:
– Мистер Финкельштейн, господин генерал. Один из богатейших людей мира. Вот…
– Так… – Генерал, сощурившись, вглядывается в портрет.
– Почему я всё так поздно узнаю? Начальника отдела кадров сюда! Будем безжалостно гнать всех, кто просрал историю с миллиардером. Тебя, лейтенант, в первую очередь!
– Товарищ генерал, я отличник академии… – лепечет лейтенант. – Семь языков… А это идиш. Умирающий язык! Резкое сокращение количества носителей языка в мире.
Нам так сам профессор Шматолоха…
– Толя! Шматолоха, бля! Профессор?! – ревёт генерал. – Самогон жрать литрами он профессор! А тебя, майор Бенюк, убить мало! – набрасывается он на остолбеневшего офицера, который в аэропорту допрашивал Жору. – Получаешь информацию и сутки никакой разработки!
– Так мы же сразу… того. Но авария и оба в больнице. Так что… – заикается майор.
Киев. Улицы. День.
По городу с сиреной и мигалкой несётся машина. Она въезжает в ворота СБУ.
Киев. СБУ Украины. Коридор и кабинет генерала Косолапова. Утро.
По коридору в инвалидном кресле на колёсах катят перепуганную интеллигентную старушку. Ввозят в кабинет генерала. Полковник Голодный представляет её:
– Моргеншвицер Броня Марковна. – Успокаивает старушку. – Вы только не волнуйтесь, бабуля. Просто без вас Украина сейчас не обойдётся. Нужно перевести…
Он одевает на неё наушники. Включает магнитофон. Броня Марковна слушает. На её лице появляется выражение блаженства.
– Боже мой! Как давно я не слышала такого чудного идиша. Можно поинтересоваться, кто этот мистер Финкельштейн?
– Нельзя! – рявкает генерал.
– Ну, ты, «поц»! – говорит старушка. Генерал вздрагивает. – Это я не вам, генерал. Хотя… Это уже перевод монолога этого вашего секретного мистера Финкельштейна. «Поц» на языке идиш – мужской половой орган. Причём необрезанный. Понимаете, генерал, есть разновидности. Обрезанный – это уже «шмок». «Шо» вы все стоите?! Это же вам нужно. Так записывайте!
Броня Марковна диктует. Лейтенант Плоткин записывает.
На столе генерала звонит телефон правительственной связи. Генерал становится по стойке «смирно» и снимает трубку:
– Генерал Косолапов. Так точно, господин президент. – Генерал быстро просматривает первую страничку перевода.
– Прилетает. Цель визита – разговор с внуком. Обижаете, господин президент. Наоборот, всё на контроле. Откуда взялся внук в Украине? Вчера самолётом своего деда из Нью-Йорка. Цель визита – посещение могилы еврейского праведника по фамилии Шполер Зейде. Что? Очень просто. Переводится «Дед из Шполы». Вот вы, господин президент, из Полтавы, и ваш дед по еврейскому уже будет «Полтав Зейде». Ха-ха. Самим разбираться? Есть! – Генерал кладёт трубку, вытирает пот и говорит лейтенанту Плоткину: – Говоришь, мёртвый язык, лейтенант? Мёртвым можешь стать ты или вот Бенюк, мать его… – Он кивает на бледного майора. – А язык… Пока на нём говорятся важные вещи… Живой! Понял?! Так как вы говорите, Броня Марковна, «шмок»? Беру на вооружение. Короче.
Полковник Голодный, накрываешь ситуацию! На место событий! Бабушку Броню и лейтенанта Плоткина с собой. И запомни. Нашей стране международный скандал не нужен. Особенно сегодня! Так что гостеприимство и хлебосольство! А если этого «шмока»… Гороховского. Эти евреи захотят… – он делает жест, обозначающий «перерезание горла», – А потом, когда наш президент по просьбе одного из богатейших людей мира… Короче, концы прятать в воду придётся нам!
Киев. Офис фирмы «Промiнь» [88] (мафия). Утро.
Роскошный интерьер. Группа людей в полумраке. Среди них девушка Диана, которую мы видели в аэропорту. У магнитофона в наушниках старый еврей Рабинович записывает перевод с идиш. Передаёт листы серьёзной даме партийного вида – Юлии Свиридовне. Она читает и передаёт «Крёстному отцу».
– «Щинкер»– это вонючка, а «малхамовэс» – «ангел смерти», – уточняет Рабинович. – Да-а-а! Я бы не хотел оказаться ни на месте этого Гороховского, ни на месте этого дедушки, ну как его… Финкельштейна.
– Не загружайте память ненужными фамилиями, Рабинович, – жёстко предупреждает Юлия Свиридовна, – а то как бы вам не пожалеть, что вы оказались на своём месте.
Испуганного Рабиновича выводят.
– Да-а, – задумчиво произносит «Крёстный отец». – А что, этот еврей действительно очень большая фигура?
– Мирового масштаба, Микола Трофимович! – Юлия Свиридовна кладёт перед шефом журнал «Форбс» с портретом Финкельштейна на обложке.
– Ну, вы у нас тоже фигура не маленькая, Юлия Свиридовна. Так что вам эту «стрелку разводить», – командует «Крёстный отец». – Собирайте своих орлов и с Богом. Чую, на крючок идёт большая рыба.
Село. Дом милиционера. День.
Милиционер Нечипоренко в бинокль осматривает село. Всё вроде бы спокойно…
Окрестности села. День. Эффект бинокля.
Пасутся коровы на лугу. По берегу реки босиком бегают Маргарита и Исаак. Счастливые. Смеются. На мостике под бдительным присмотром мамы Ривы не могут насмотреться друг на друга Бекки и Олежка по кличке «Мелкий».
У могилы цадика заламывает руки в молитве Гороховский. Ему вторит Гутман.
В центре у сельсовета гудит толпа женщин.
В хате у Остапа за неосторожно задёрнутой занавеской занимаются любовью.
У себя в доме возле окна читает книгу механизатор Петро Онищенко и очень по-еврейски вздымает палец, вникая (пока что на русском языке) в понравившиеся ему изречения из Торы.
Какой-то электрик возится на столбе.
Село. Дом милиционера. День.
Милиционер ведёт биноклем панораму по селу. Застывает. Наводит резкость. Звонит телефон.
– Лейтенант Нечипоренко слушает. Так точно. Как и докладывал. А вы ж обещали подмогу. Есть! – Он внимательно смотрит снова в бинокль на…
Улицы села. День. Эффект бинокля.
…электрика, который на столбе как бы что-то чинит, но на самом деле рапортует в воротник своей рубашки.
Панорама в ту сторону, куда смотрит этот странный электрик. На пригорке стоит фургон. На нем написано «Хлеб». Жарко. Задняя дверь фургона открыта. Видно, что всё внутри фургона напичкано какой-то аппаратурой.
Ещё панорамы биноклем милиционера по селу. Несколько таких же фургонов занимают ключевые точки для наблюдения. Совсем уже близко к дому милиционера останавливается машина с надписью на боку «Пепси-кола».
На крыше одной из хат какой-то человек крепит несколько антенн и тарелку космической связи. Панорама по крышам – через улицу, на другой хате уже стоят точно такие же антенны космической связи.
Во дворе у деда Грицька баба Парася развешивает бельё.
Электрик на столбе привстаёт и машет кому-то из своих рукой.
Околица села. По дороге из районного центра движется кортеж автомобилей. Впереди идёт трёхосный лимузин, сопровождавший деда Финкельштейна в его особенно важных поездках в Арабские Эмираты и Южную Африку. По бокам два милицейских мотоцикла. За ними автобус и специальная машина для спутниковой связи.
Село. Площадь перед сельской гостиницей. День.
Кавалькада подъезжает к сельской гостинице. Гороховский и Гутман на полусогнутых ногах подходят к лимузину. Подкатывается на коляске загипсованный рав Залцман. Дверь лимузина открывается. К машине пытается прорваться мама Рива Розенберг. Её отодвигают телохранители миллиардера.
Гороховский и Гутман проскальзывают внутрь лимузина. Кавалькада следует к хате деда Грицька. Водитель автомобиля, попавшего в аварию, виновато катит следом коляску с равом Залцманом.
Возле хаты деда Грицька. День.
Машины останавливаются в переулке. Миллиардер Финкельштейн в сопровождении Гороховского, Гутмана, телохранителей входит во двор. За ним его сотрудники. В том числе Саймон Стерн и Мак О'Кинли.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.
На экранах монитора перед полковником и Плоткиным с разных точек возникают подходы ко двору деда Грицька, запруженные селянами.
Видно, как Мак О'Кинли засматривается на рыжую дочку учительницы.
Золотаренко. Да так, что спотыкается.
Видно, как лает пёс Полкан. И как гостей приглашают в хату.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.
То же на своих экранах видят Юлия Спиридоновна и Диана.
Хата деда Грицька. День.
В хате нарядно одетые дед Грицько, баба Парася, Исаак, Маргарита.
Вокруг местная власть – мэр села, милиционер Нечипоренко, заведующая птицефермой Валентина Руденко и другие, более – менее, местные официальные лица, вплоть до Марины, начальника почтового отделения.
Хлеб-соль на вышитом полотенце держит учительница Золотаренко.
– Дед! Знакомься, – представляет Исаак на идиш принимающую сторону. – Это Маргарита. А это миссис Парася и мистер Григорий. У Маргариты мама, как и у меня, погибла в авиационной катастрофе, а отец в этом… в Афганистане. Так что договариваться надо с «дедушка и бабушка». – «Дедушка и бабушка» Исаак произносит на русском языке.
Тут он натыкается на взгляд деда Финкельштейна.
– На твой вопрос, дед, цитирую Тору. «Дварим». Глава «Тецэ» XXI, 11–14 «…и увидишь женщину красивую. И возжелаешь её. И захочешь взять её себе в жены. То приведи её в дом свой, и пусть она обреет голову свою и не стрижёт ногти свои. И месяц…» – Исаак даёт сигнал Маргарите. Она снимает косынку. И оказывается – она острижена наголо. Все ахают. А Маргарита гордо смотрит по сторонам.
А Исаак продолжает: – Мы начали отсчитывать месяц, дед. Сегодня день второй. Очень надеюсь на сокращение срока с твоей стороны.
Исаак и Маргарита выходят из хаты. Стоит гробовая тишина.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.
На мониторах всё, что происходит в хате и вокруг. Камер слежения не пожалели.
Перевод речи Исаака осуществляет старушка Броня Марковна. Она в наушниках. А рядом внимательно застыли в ожидании полковник Голодный и лейтенант Плоткин.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.
У своих мониторов Юлия Спиридоновна и Диана. Им всё переводит старик Рабинович.
Хата деда Грицька. День.
Ошалевший миллиардер оглядывается. Потом смотрит на стоящих перед ним бабу и деда Панченко. Долго. Наконец Финкельштейн натужно улыбается. Дед Грицько и баба Парася улыбаются в ответ. Миллиардер отламывает кусочек хлеба, макает в соль. Жуёт.
– Ну и что ты, «шмок», мне посоветуешь делать? – говорит Финкельштейн на идише скорчившемуся за его спиной Гороховскому. При этом он добродушно продолжает улыбаться деду Грицько и бабе Парасе. – А, «шлимазл»?
Ты посмотри на них. На этих «гоев». И это мои будущие «михитуным»?! Даже в страшном сне мне такое бы не приснилось. Ты посмотри на эти «пуным». На эту рожу. «Небех»! «Д-е-д-у-л-я», – последнее слово он произносит на русском языке, как говорил Исаак. И продолжает улыбаться.
Все, кто не понимает идиш, улыбаются тоже. Они думают, что всё в порядке.
Не улыбаются Гороховский, Гутман и Саймон Стерн. И ещё перестаёт улыбаться дед Грицько. У него начинают играть желваки на скулах. Он багровеет.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.
Всё произносимое Финкельштейном переводит вслух для СБУ старушка Броня Марковна. При этом она укоризненно качает головой.
Хата деда Грицька. День.
– …И надо мне было вот так жить. Так надрываться… – продолжает Финкельштейн, – чтобы единственного внука. Своими руками… Этим малограмотным, тупым… Ничтожества! «Шлимазойлем»!
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.
Старый Рабинович, волнуясь, громко переводит продолжение речи Финкельштейна для мафии.
Хата деда Грицька. День.
Все селяне продолжают, ничего не подозревая, радушно улыбаться. Но на слове «шлимазойлем» взрывается дед Грицько. И кричит на чистом идиш:
– Ах ты, «дрек мит фефер»! Ты «швицер» и «мудила»! Ты думаешь, умнее всех. «Ди махст а лайтише пуным»!.
Улыбаешься, гнида! И думаешь, что никто тебя не понимает все твои «фойлышэ штыке».
– Оп-па! Говорит! – изумляется милиционер Нечипоренко. Переводит взгляд на ошалевшего Финкельштейна: – Понимает!
Да! Это для Финкельштейна как взрыв бомбы. Он застывает. Улыбка сползает с его лица.
А дед Грицько продолжает. Он выстреливает много слов на букву «Ш», потому что в идиш большинство ругательств как раз на эту букву начинаются.
Финкельштейн краснеет, бледнеет.
И тут кульминационный момент – дед Грицько скручивает сочную «дулю» и суёт её миллиардеру под нос. Все вокруг охают. Не понимая по содержанию, что случилось, но понимая по форме.
Вот после этой «дули» под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» начинается бесславное бегство Финкельштейна.
Двор у хаты деда Грицька. День.
Это настоящий исход. Первыми в узкие двери хаты протискиваются сопровождающие миллиардера большие телохранители. Потом он сам, втянув голову в плечи, выскакивает и бежит к лимузину. За ним сопровождающие его лица и Гороховский с Гутманом.
А дед Грицько бежит к калитке и, удерживаемый из последних сил бабкой Парасей, милиционером и мэром Борсюком, достреливает вслед ещё не сказанные слова.
Заливается пёс Полкан. Поднимают гвалт псы по соседству. Из-за всех углов, заборов этот исход наблюдают селяне.
Работают все камеры слежения. С самых разных точек. Из-под забора. С дальнего окна. С высоты птичьего полёта.
Улицы села. День.
Хлопают дверцы машин. Кавалькада трогается с места. Поспевший только уже к концу визита, водитель, толкающий коляску с загипсованным равом Залцманом, разворачивает её и начинает толкать обратно к сельской гостинице.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.
От экранов мониторов поворачиваются друг к другу полковник и лейтенант. Потом смотрят на старушку Могеншвицер. Та вне себя от возмущения:
– Была бы я помоложе и не в коляске, я бы плюнула в лицо этому зарвавшемуся Финкельштейну. Сволочь! Таки да, падлюка! А дед Грицько – герой! Его речь, мальчики, это речь настоящего мужчины!
– Текст выступления обоих докладчиков в трёх экземплярах! – командует лейтенанту полковник Голодный.
– Для генерала и президента.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.
– Вот так, Дианочка, надо со всеми мужиками! – восхищённо произносит Юлия Спиридоновна. – «Дулю»!
Улицы села. День.
Селяне обсуждают происшедшее. Успокаивают деда Грицько и бабку Парасю.
На берегу реки, размахивая руками, что-то объясняет Маргарите Исаак. Девушка плачет.
Сельская гостиница. Большая комната. День.
На железной, видавшей виды кровати – без матраца – прямо на сетке, сидит миллиардер. Он в прострации. Вокруг в скорбном сочувствии весь его штаб, в том числе и Саймон Стерн и Мак О'Кинли.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.
На мониторах картинка оцепеневшего миллиардера с разных точек со всех заблаговременно утыканных в сельской гостинице видеокамер.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.
Та же картинка на мониторах. Даже более подробно. Камер слежения ведь у мафии больше.
Двор Мотри и Остапа. Вечер.
Во дворе, который как раз выходит углом на площадь, собрались селяне. Смотрят на окна гостиницы. Волнуются. Консультируются с дряхлым дедом. А тот поднимает палец вверх и произносит:
– При Николае Втором… Нет хуже для еврея, чем если его дитё пару себе выбирает в другом народе! Вот у нас еврей был. Молочник. Тевье звали. И его дочка за украинского хлопца пошла. Так неделю плакали по ней, как по умершей. И вычеркнули из рода своего.
– Ну! – гудит народ.
– Да-а… – Мэр Борсюк поворачивается к механизатору Петру Онищенко и укоризненно ему говорит: – Это тебе, товарищ Онищенко, не… Захотел – вступил в партию… Захотел – выписался.
Сельская гостиница. День.
У двери в комнату, где в прострации отсиживается миллиардер Финкельштейн, телохранители. Расталкивая их, в комнату вбегает мама Рива Розенберг.
Она причитает на идише вперемежку с английским языком:
– Реб Бэрэлэ! Помогите. Вы всё понимаете, вы всё можете!
Я не переживу! Моя дочка! Ребекка!
В дверях возникают светящиеся от любви Бекки и её избранник Олег Тягнибок по кличке «Мелкий». Один метр девяносто сантиметров.
– Вы слышите!? Вы же родной человек. – Рива тянет к Финкельштейну свой мобильный телефон. – Здесь среди… Вот свёкор на проводе. Сам Розенберг.
Финкельштейн поднимает голову. Берёт телефон. Слушает ор своего друга. Говорит на идиш:
– Шлёма, ша! Ты попался на Шполер Зейде, как и я. А ведь не верил. Вот иди теперь к своему психиатру. Не надо истерики! У тебя в любом случае, как положено! По маме внуки будут евреи. И при таком… – он оценивает взглядом «Мелкого». – мальчике… «Бэзрат Хашем»! Это будут «айзэнэр»… Крепкие детки. Так чтобы их было много, и чтобы им всем Бог дал здоровья!
Отдаёт телефон. Телохранители выводят рыдающую маму Риву. А Финкельштейн оглядывает всех своих сотрудников и говорит на английском языке:
– Так! Эмоции в сторону. В тексте этого старика было две-три рациональных мысли. Саймон, сформулируйте!
– Первое! – по-деловому начинает Саймон Стерн. – Утверждение о происхождении миссис Параси. Девочкой она была спасена от расстрела фашистами отцом мистера Григория. Утверждение номер два о внешности мистера Финкельштейна, о его родителях, поведении и воспитании… Это мы опускаем. Утверждение три! Оппонент выразил сомнение в долгосрочности стабильных отношений между Исааком и мисс Маргаритой, мотивируя предположением, что Исаак унаследовал выше опускаемые качества своего деда. Утверждение четыре! В случае предполагаемой уже беременности мисс Маргариты семья мистера Панченко принимает на себя заботы по воспитанию ребенка. «Без ваших "занюханных" миллиардов!» Извините, босс, это согласно тексту. Результат встречи: потеря инициативы с нашей стороны. Гипотетичность возобновления контактов…
– Саймон вопросительно смотрит на босса.
– Предлагаемые действия? – спрашивает Финкельштейн.
– По первому утверждению мистера Панченко я предлагаю…
Двор сельской гостиницы. Вечер.
Закипает работа. Разворачивается система связи. Подключаются компьютеры. Склоняются над приборами походной телекоммуникационной сети сотрудники Финкельштейна. Выставляются антенны международной спутниковой связи.
Улицы села. Вечер.
В фургоне «Молоко», стоящем на взгорке, техники мафии тоже не дремлют. Перехватывается сигнал.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Вечер.
Диана в наушниках переводит для Юлии Спиридоновны результат перехвата:
– Звонок в Вашингтон. Белый дом. Мистер Финкельштейн просит перенести встречу. А это уже звонок королю Саудовской Аравии. Перенос визита. Контакт с Аргентиной. Фирма «Рубине». Отмена делового завтрака…
Улицы села. Вечер.
В фургоне «Хлеб», стоящем на другом пригорке, суетятся техники СБУ.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Вечер.
Лейтенант Плоткин смотрит на монитор компьютера. Переводит результаты радиоперехвата полковнику Голодному:
– Звонок в Израиль раввину Лау. Международный центр каббалы. Иврит. Это для нас попроще будет. Вопрос по «Галахе», – поясняет затравленному полковнику Голодному. – «Галаха» – основной закон для религиозных евреев. Теперь контакт с Бостоном. Центр имени рава Соловейчика. Чистый идиш. Запускайте свою старушку.
Из соседней комнаты ввозят на кресле бабушку Могеншвицер. Она надевает наушники и сразу начинает диктовать перевод. Полковник отходит в угол и звонит генералу. Шёпотом:
– Господин генерал. Ну, очень высокий уровень. Президенты, премьеры, шейхи, бля… Не справлюсь. Жду вашего приезда. Вы заняты?! Понимаю.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Вечер.
Диана продолжает перевод результатов перехвата:
– Через центр Симона Визенталя он запрашивает Москву. Федеральная служба безопасности. Архив. Договаривается на срочную ночную работу, в отделе комиссии по расследованию злодеяний фашистов. Ещё архив Министерства гражданской авиации. Запрашивает документы по авариям и катастрофам.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Вечер.
Лейтенант Плоткин:
– Областной архив загса. Архив роддома города Ирпень. Это где родилась девочка Рита.
– Ну, бля! – возмущается полковник Голодный. – Этот миллиардер просто как у себя дома «гуляет по буфету». И всё на мою голову…
Сельская гостиница. Большая комната. Вечер.
Освещённые окна. Носятся между приборами спутниковой связи и телефонами сотрудники миллиардера. Тот сидит. Задумчив и суров.
Окраина села. Вечер.
Опускается вертолёт. Из него выходит «Крёстный отец» в сопровождении двух телохранителей. Встречает его Юлия Свиридовна:
– Спасибо большое, Микола Трофимович. Вы же по радиоперехвату видите. Другая весовая категория. Это «гэбня» (СБУ) не понимает! Прислала сюда этого полковника. А сам генерал Косолапов отсиживается в Киеве.
– Потому и отсиживается, – улыбается «Крёстный отец», – что понимает. Толя Косолапов никогда не рискует.
Площадь перед сельской гостиницей. Вечер.
На площади дежурит милиция. Подъезжает роскошный «Мерседес». «Крёстный отец» выходит из машины, В сопровождении телохранителей и прекрасной Дианы, пересекает площадь.
Диана передаёт визитку телохранителям миллиардера:
– Мистер Денисенко просит аудиенции у мистера Финкельштейна.
Сельская гостиница. Большая комната. Вечер.
Входят «Крёстный отец» и Диана. Восемь старых железных кроватей без матрацев. На одной из них сидит Финкельштейн.
Встаёт. Здоровается с «Крёстным отцом».
– Речь идёт о возможности оказания содействия, – говорит «Крёстный отец», а Диана переводит его на английский язык. – Я имею неограниченные возможности на территории страны и в ближнем зарубежье.
– Простите, я не понял. – Финкельштейн крутит в руках визитку гостя. – Какую власть вы представляете, мистер Денисенко? Криминальную или государственную? – Диана переводит это «Крёстному отцу».
– Всю!
– Ну и чем вы мне можете помочь в моей ситуации?
– Да-а. Как-то… – Тут «Крёстный отец» задумывается. – А, действительно! Вы правы! У меня, знаете, тоже ведь с внучкой… С Иркой. Проблема! Каких женихов я ей не сватал! А она связалась с засранцем! Пустозвон!
Композитор, бля!
– И это все сложности? Вы что, не можете сделать из него звезду?
– Та-а. Хоть сейчас! – машет рукой «Крёстный отец». – Моцартом могу сделать. Дело в другом. Григорий Ау-эр-бах! Понимаете? Ну, жид он пархатый…
Диана спотыкается на переводе, делает огромные глаза и шепчет:
– Простите, Микола Трофимович, что так и переводить? Про «пархатого»?
– Ты что! Вырвалось! – спохватывается «Крёстный отец».
– Мистер Денисенко огорчён… – выходит из положения Диана, – что его внучка сменит его гордую фамилию Денисенко на фамилию Ауэрбах.
– Ничего страшного. Ауэрбах заслуженный еврейский род.
К ним подходит Саймон Стерн. Извиняется. Отводит Финкельштейна в сторону. Докладывает на идиш:
– Первое. Справка из центра рава Соловейчика.
«Правнучка деятеля любавичского крыла религиозного еврейства Украины – известного цадика Шполяр Зейде Перл Махлевич и три её малолетних дочери расстреляны фашистами в сентябре 1941 года». Второе. Справка из архива ФСБ России «Информация о том, что Парася Панченко приходится дочерью Перл Махлевич и спасена семьей Василия Панченко при расстреле евреев не подтверждается».
Доклад Стерна улавливается микрофоном, который размещён на одинокой лампочке в центре комнаты.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.
Старик Рабинович переводит его Юлии Свиридовне, а та быстро передаёт содержание в…
Сельская гостиница. Большая комната. Ночь.
…наушник за ушком Дианы. Та сообщает шепотом всё «Крёстному отцу».
Тем временем Финкельштейн возвращается к визитерам и сворачивает аудиенцию. Жмёт руку «Крёстному отцу», он вручает свою визитку:
– Спасибо за протянутую руку помощи. Не забуду. Но я привык сам решать свои проблемы. Был рад познакомиться.
Гости выходят.
Финкельштейн Саймону на идиш:
– Значит, вероятность того, что бабушка этой девочки еврейка…
– Пятьдесят на пятьдесят.
Финкельштейн молчит. Смотрит на команду своих сотрудников и радистов.
У них поздний ланч. Кушает в своём инвалидном кресле рав Залцман. Ему помогает водитель.
В самом углу примостился Гороховский. Гутман ставит перед ним тарелку. Гороховский подносит ложку ко рту и ловит на себе взгляд миллиардера. Замирает.
Финкельштейн поворачивается и выходит во двор.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Броня Марковна переводит диалог Финкельштейна и Саймона про вероятность для полковника и лейтенанта.
– Во, бля! Расист! Проценты считает! Внук, значит, ему похер?! – возмущается полковник Голодный.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Финкельштейн задумчиво ходит по двору. Резко останавливается и командует Саймону Стерну:
– Этого «швицера» Гороховского ко мне!
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник разворачивается к мониторам, на которых двор гостиницы. Говорит с тревогой:
– Всё! Это ж они сейчас своего трепача кончать будут. Я ж говорил – евреи! У них же, бля, шаг вправо, шаг влево. Не заржавеет!
– Как?! Сейчас?! Надо вмешиваться, товарищ полковник! – волнуется лейтенант.
– Стоять, лейтенант! Какая у нас задача? Собирать информацию и ждать приказа. В рапорте укажем: «Неожиданно споткнулся». Сам слышал? «Пятьдесят процентов!» Подставил он Хозяина? Подставил. «Галаха»! Как ты сказал, «основной закон для религиозных евреев». Да ещё к этому его, крутого миллиардера, дед Грицько так урыл! При людях! А он, видно, не привыкший, чтобы его «опускали». Хоть на ком-то, а отыграться этому денежному мешку надо.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Во дворе прохаживается Финкельштейн. Саймон Стерн подводит к нему упирающегося Гороховского.
Финкельштейн не оборачивается.
– Я здесь, – робко пищит Гороховский.
Пауза затягивается. Над дрожащим Гороховским угрожающе нависает телохранитель миллиардера. У калитки, поглядывая по сторонам, ещё один охранник.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.
В экран монитора слежения напряжённо вглядываются «Крёстный отец», Юлия Свиридовна, Диана и старик Рабинович. За спиной у них два «братка».
– Учись, Сеник! – шепчет первый «браток» второму.
– А чего? Ну, обычное «мочилово» будет.
– Тут важно, Сеник, не что будет, а кто будет. Выпускники Гарварда.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Длинные тени от фонаря. Глухой двор за гостиницей. Тишина.
– Послушайте, босс! – не выдерживает Саймон Стерн. – Ну, учитывая репутацию КГБ как источника информации, можно всё-таки говорить о пятидесяти пяти процентах вероятности, что бабушка Парася Панченко и соответственно её дочь, мать Маргариты, еврейки. Следовательно, Маргарита… Даже шестьдесят процентов!
Дом милиционера. Ночь.
Милиционер Нечипоренко на своём наблюдательном пункте у окна. Рядом с ним мэр Борсюк и механизатор Петро Онищенко. По очереди они смотрят в бинокль ночного видения.
– Жалко! Этот реб Гороховский мужик хороший… Был, – вздыхает механизатор Онищенко.
– Это же как всё хорошо начиналось! – волнуется мэр Борсюк. – В шляпах… Евреи… Аномалия… Ну ты ж, Сашко, милиция! Где ж порядок?!
– А всё будет в порядке, – говорит милиционер. – Сами говорите – «аномалия». Какой там радиус поражения? Двадцать километров. А я думаю, больше.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Слышен тонкий звук присутствия Благодати.
– …Шестьдесят пять процентов, шеф! Семьдесят! – выдыхает Саймон Стерн.
Финкельштейн поднимает голову. Смотрит на звёздное небо. Вздыхает:
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.
Все сгрудились у мониторов.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – шепчет перевод весь и под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» изпереживавшийся старик Рабинович.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник Голодный и лейтенант Плоткин уткнулись в мониторы.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – плачет, переводя слова, Броня Марковна.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
– Благословен ты, Господь, создающий миробытие! – произносит шёпотом Финкельштейн и решительно поворачивается к Гороховскому. – Послушайте, «швицер», у вас есть шанс. Вы идёте к этому грубияну и говорите, что так и быть. Мы будем жениться!
Дом милиционера. Ночь.
Милиционер, мэр и механизатор Петро на посту наблюдения следят, как…
Улицы села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.
…Гороховский в сопровождении Гутмана бредёт по улочкам. Кажется, что село спит. Но в своих дворах волнуются селяне. Они внимательно следят за происходящим.
Сельская гостиница. Ночь.
Саймон Стерн проходит по коридору гостиницы, останавливается возле двери комнаты, в которой мама Рива заперлась с дочкой Бекки. У двери на полу горюет «Мелкий». За дверью рыдания.
Саймон стучится. Входит. Смотрит на рыдающих маму Риву и Бекки. Улыбается:
– По указанию мистера Финкельштейна мы попутно пробили информацию по вашему… У вас удивительно лёгкий случай, миссис Розенберг. Доложите свёкру, что Олег Тягнибок по маме, бабушке с маминой стороны, и глубже в века… Кац! Так что поздравляю, миссис Розенберг! Поздравляю, Бекки! «Мазл Тов»! Надеюсь, что позовёте на свадьбу.
У двора деда Грицька. Ночь.
Вот хасиды подходят ко двору деда Грицька. У калитки на лавочке сидят наши влюблённые. Исаак и Маргарита. Они горюют.
Воспрянувший духом, гордый своей миссией Гороховский успокаивающе похлопывает Исаака по плечу – мол, всё будет в порядке.
Хасиды уверенно входят во двор, потом в хату.
И минуту спустя вылетают, сопровождаемые криком деда и лаем псов, среди которых солирует верный пёс Полкан. Как подбитые птицы, несутся хасиды в ночи прочь от хаты деда. А дед Грицько несётся за ними, тщетно удерживаемый бабой Парасей, но у калитки останавливается и докрикивает:
– Ты ж понимаешь! – он перекривляет Гороховского: – «Мистер Финкельштейн, так и быть, согласен на женитьбу». А на хер он не пройдёт, козёл старый?!
Баба Парася падает в обморок. Дед подхватывает её.
Вместе с внучкой Ритой они вносят бабку Парасю в хату. Исаак пытается войти в хату тоже. Но дед Грицько захлопывает перед ним дверь.
Сельская гостиница. Большая комната. Ночь.
Ходит из угла в угол Финкельштейн. Жмутся к стенке Гороховский и Гутман.
Встревоженные Саймон Стерн и Мак О'Кинли подходят к Финкельштейну. Саймон протягивает ему биржевую распечатку:
– Извините, мистер Финкельштейн, но дело крайне срочное. Только что получено сообщение. «Бирс» в Японии начал резко играть на понижение…
Они натыкаются на взгляд босса. Пятятся. На коляске к Финкельштейну подкатывается загипсованный рав Залцман.
– Согласно «Галахе»…
Финкельштейн что-то шепчет ему на идиш и смотрит так, что рав Залцман замолкает и откатывается.
– Ну-у… – шепчет Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Начинаю учить идиш.
Финкельштейн садится на кровать. Сидит, молчит.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник Голодный вне себя:
– Ну что ему, бля, этому деду Грицько, неймётся? Ох, чую я, доведёт он дело до международного скандала. Придётся мне заняться его политпросвещением.
У двора деда Грицька. Ночь.
Полковник Голодный с лейтенантом Плоткиным подходят к калитке. Вежливо здороваются с уныло сидящим на лавке Исааком. Входят во двор. Стучат в двери.
Входят. Через минуту они вылетают, как пробки. За ними до самой калитки бежит дед Грицько:
– И не хер мне перед носом «гэбэшной» корочкой мотать! Ну что ты можешь? Нет у вас Сибири! Её сейчас только российская «гэбня» может пользовать. А Караганду – казахская. А то что, послав на хуй этого старого мудака, я проявляю антисемитизм… Я и твою контору посылаю туда же. Для меня вообще есть только две нации – нормальные люди и падлюки!
Вслед уходящим «эсбэушникам» недоуменно смотрит Исаак. Всё затихает. И юноша засыпает на лавке.
Мимо него опять кто-то проходит, но Исаак спит.
Просыпается он только от крика деда Грицько:
– Ну и что вы можете? Ну, разнесёте хату по кирпичикам.
Ну замочите вы меня, бандюганы. И что?!
Из двора выбираются «Крёстный отец», Юлия Свиридовна и Диана с «братками» сопровождения. В дверях хаты стоит дед Грицько и докрикивает:
– Не хер пугать! Всё! Чтобы никого во дворе! Спускаю с цепи Полкана!
Неудавшиеся визитёры останавливаются возле Исаака.
– Это не понятиям, шеф! – говорит «Крёстному отцу» первый «браток». – Да дайте команду и мы его…
– И пальцем не трогать! – говорит «Крёстный отец». – Потому что уважаю! Обоих дедов! Сам такой!
Уходят.
Из-за забора во двор выглядывает милиционер. Шёпотом зовет деда Грицька.
Тот подходит. За забором группа селян. Мэр, механизатор и даже хулиганы Федька и Жора.
– Ты, дед, того… – оглядываясь, шёпотом говорит мэр Борсюк. – Мы тут это… Выражаем солидарность! Короче, всё село за тебя.
– Спасибо.
– Ты, главное, дед, должен быть уверенный в себя… – выдаёт Жора.
– А, ты, молокосос, пошёл на хер! Ещё эта сопля учить меня будет!
Дед Грицько уходит в хату, хлопает дверью.
Хата деда Грицька. Ночь.
Дед Грицько возвращается к столу. Садится.
– Грицю, а Грицю, угомонись, – причитает баба Парася. – Хлопец же хороший. Любит. И Ритка ж… И этот старичок уже согласился.
– Деда… – просит Рита.
– Нет, внучка! Вот как с самого начала поставишь, так оно и будет. Или принцесса ты наша, или…
– Так он просто дедушка Ицику. Мне же не с ним жить.
– Врёшь! Ты, Ритка, в их род идёшь.
Стук. Дед срывается к двери:
– «От бiсови дiти»! Опять лезут! – открывает дверь. Там стоит сонный Исаак. Рядом виляет хвостом пёс Полкан. – О! Ты смотри! Полкан Ицика уже за своего считает. – Переходит на идиш: – Слушай, хлопец, ты вот что. Хочешь, чтобы всё было по-хорошему? – Выносит подушку, кладет её на лавку под окном. Показывает Исааку: – Всё! Спать! Шлуфэн! – переходит на русский язык: – Полкан, охраняй! Рита! В хату! Никуда он не денется. Ещё больше любить будет.
Возвращается за стол. Молчат.
– А что, если у этого… свата гордость взыграет? – вздыхает баба Парася. – Плюнет. Увезёт внука.
– Тогда он не дед нашему Ицику, а гавно, – хмурится дед Грицько.
Молчат. Тихо. Очень тихо вокруг.
– Ой, боюсь я, Грицько. Меня всю трусит, – шепчет баба Парася.
– А я что? Железный? Меня не трусит? Ты спроси меня, Парася, родная. Звёздочка моя! Почему я всё это заварил.
– Ну?
– Сон мне был. В ночь после свадьбы. Сказано было. Не голосом, но ясно. Что вот зачали мы сейчас дочку. А от неё будет у нас внучка… И встретится её душа с другой душой.
– Ой, не пугай, деду!
– Да! И всё, что приключилось… Я это уже видел! Снилось. И этих клоунов, которых на хер сейчас посылал. Всё было. Вот до сейчас! Мы сидим в хате, а Ицик спит во дворе…
– А дальше?! – хором спрашивают баба Парася и Маргарита.
– В том-то и дело что… Ой! – Дед Грицько резко замолкает. Волнуется: —…Вот так свеча горит. Вот так ты, Парася, стоишь… Потом я голову поворачиваю. Голову…
Он хочет повернуть голову, но боится. И тут он слышит голос. И Парася с Ритой слышат голос. И это голос цадика Шполер Зейде:
– Да, поворачивай голову, Грицю! Не бойся!
Дед поворачивает голову и видит. Видят и Парася с Маргаритой.
Старик с гривой седых волос сидит за столом напротив.
– Так было? Ты тогда меня увидел и спросил… – говорит Шполер Зейде.
– Да. Я спросил: «Шо робити, дiду?».
– А я тебе что?
– А не ответил ты!
Затаив дыхание, на них – двух стариков – смотрят баба Парася и Маргарита.
– Вус махт аид? – спрашивает, улыбаясь сквозь слезы, дед Грицько.
– Дрейцех, – весело отвечает Шполяр Зейде.
– Юр?
– Шлэпцах. Всё помнишь, Грицю. Как там говорил рабби Нахман из Браслава. Виноват я, спорил с ним всё время. Донимал. Но это он хорошо сказал: «Как хорош и прекрасен этот мир, если мы не теряем в нём Души».
И тут Шполяр Зейде вздыхает и запевает. Дед Грицько улыбается и подхватывает. Это не песня со словами. Это «Нигун». Напев. И столько в нём души, покоя и сердца, что светлеют лица бабушки Параси и Маргариты. Сидят они и слушают. И хотят, чтобы это продолжалось и продолжалось.
– Может, чаю? Или горилки? – очнувшись, спрашивает баба Парася Шполяр Зейде.
– Горилку будем пить на свадьбе.
– Думаете, будет свадьба? – спрашивает Рита.
– Не думаю. Знаю! – Шполяр Зейде прислушивается. – Он уже идёт.
Улица села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.
На всех пунктах наблюдения приникли к биноклям. Селяне подглядывают в окна, из-за заборов. По улочкам, в тумане пешочком, сопровождаемый Гороховским и телохранителями, идёт старик Финкельштейн, и все камеры слежения фиксируют это.
У хаты деда Грицька. Ночь.
Финкельштейн останавливает своих телохранителей и Гороховского. Сам открывает калитку. Глухо ворчит пёс Полкан. Исаак на лавке под окном просыпается. Видит своего деда.
– «Ша»! – командует он собаке и на идиш деду: – Заходи!
Дед входит во двор. Внук и дед стоят и смотрят друг на друга.
– «Зиндале». Ты похудел…
– «Зейде»! Сделай что-нибудь, «Зейде». Я не могу без неё жить!
Финкельштейн осторожно стучит в двери хаты.
Дверь открывается. В дверях дед Грицько.
Финкельштейн смотрит на него. А он смотрит на Финкельштейна.
Финкельштейн склоняет голову перед дедом Грицько!
Продолжается напев, ведомый двумя мужскими голосами, начатый дедом Грицько и Шполяр Зейде.