в которой рассказывается об отплытии каравелл с острова Санта-Мария, о событиях, произошедших во время плавания, и о новой встрече Антонио де Киньонеса с Тристаном

Каравеллы Кортеса оправились в Испанию, как только наконец прибыли два военных корабля, отряженные Торговой палатой для сопровождения ценного груза. Пополнив запасы провианта и воды, четыре судна взяли курс на Испанию. Все были исполнены уверенности, что теперь, под охраной пушек, сил у них достаточно, чтобы справиться с любыми пиратами: ведь разбойники, подобно волкам, нападают только в том случае, когда заведомо уверены в легкой победе и рассчитывают, что пожива достанется им без лишнего риска. Впрочем, иногда в расчете на богатую добычу они выказывают решимость и даже отвагу, граничащую с безрассудством.

Буквально тут же показались паруса двух кораблей-преследователей, которые, однако, держались на отдалении, не решаясь приближаться к эскадре. Так прошло несколько дней, пока не налетел страшный шторм, нарушивший спокойное плавание небольшой флотилии. Казалось, корабли вот-вот пойдут ко дну, так что мореплаватели уже готовились проститься с жизнью. Три дня длилась страшная буря: свирепый ветер рвал паруса, ломал мачты и оснастку и в конце концов расшвырял корабли по морю, словно щепки, так что они потеряли друг друга из виду.

Когда непогода стихла, никто не знал, что случилось с их товарищами.

В течение двух дней потрепанное жестоким штормом судно Киньонеса в одиночестве бороздило морскую гладь. Моряки с грустью думали о том, что остальные три корабля наверняка уже покоятся на дне моря. Но наутро раздался громкий возглас впередсмотрящего: он увидел, что к ним приближается «Нуэстра Сеньора де ла Рабида», изрядно пострадавшая от бури и подававшая сигналы бедствия: корпус ее был поврежден, паруса изорваны. Трудно описать радость, охватившую команду: пусть не всей флотилии было суждено спастись, но хотя бы корабль Авилы остался цел. Моряки взяли курс на «Нуэстру Сеньору», надеясь оказать ей помощь.

Однако вскоре стало ясно, что кораблем маэстре Хуана Баптисты управлял вовсе не он, а те самые пираты, которые всю дорогу так терпеливо преследовали их, а пробоины, заметные издалека, нанес вовсе не шторм: то были следы пушечных ядер. Видимо, пиратам пришлось долго обстреливать корабль, прежде чем они смогли захватить его: Авила был храбрецом и решил дать бой корсарам, несмотря на явное преимущество неприятеля, ведь испанское судно не было вооружено пушками, поскольку Кортес так нагрузил его золотом, что места для пороха и зарядов уже не оставалось.

Бежать было поздно — пираты пошли на абордаж и, быстро сломив сопротивление команды, овладели кораблем Киньонеса. Они обыскали все судно и с восторгом обнаружили, что трюмы до отказа набиты золотом, как и на «Нуэстре Сеньоре». Когда все моряки были схвачены, на корабле появился атаман флибустьеров Жан Флорен, француз и верноподданный короля Франциска. Он, впрочем, предпочитал обходиться без французского флага, чтобы развязать себе руки и свободно предаваться разбою и грабежу в обход законов чести, которые настоящий кабальеро блюдет даже на войне и с которыми никак не согласуется столь гнусное занятие, как пиратство.

Сюда же привели маэстре Хуана Баптисту и Алонсо де Авилу, которые, к счастью, совершенно не пострадали во время схватки с грабителями. Флорен намеревался доставить всех пленников во Францию и получить за них изрядный выкуп: он полагал, что люди, которым Кортес доверил столь важное поручение, непременно должны происходить из богатых и знатных семей и что их родственники не поскупятся, чтобы освободить их из плена.

— Зря ты рассчитываешь поживиться, взяв нас в плен, — угрюмо бросил Киньонес, обращаясь к корсару. — Никаких богатств у нас нет. Золото, которое вы захватили как самые презренные воришки, принадлежит королю Испании, а мы всего лишь солдаты, получившие приказ доставить его по назначению.

Атаман прекрасно понимал по-испански, и это заявление Киньонеса ему весьма не понравилось, но, тем не менее, он не причинил своему дерзкому пленнику никакого вреда, быть может, потому, что еще сохранил остатки благородного воспитания, полученного в детстве. Флорен происходил из хорошего рода, но превратности военного времени вынудили его стать корсаром. Он ответствовал Киньонесу словами, из коих явствовало, сколь сильна зависть, которую французы питают к мощи и богатству Испании — владычице Индий, разумно и милостиво повелевающей своими заокеанскими владениями.

— По какому праву испанцы и португальцы поделили между собой земли и богатства Индий? — произнес Флорен. — Разве другие народы не имеют на них никакого права? Или вы просто-напросто решили отнять у нас нашу долю? Если так, то мы силой возьмем у вас то, что должно по праву принадлежать нам.

Этими речами француз безуспешно пытался оправдать морской разбой и представить его как дело богоугодное, служащее восстановлению справедливости.

Пока корсар вел спор с Киньонесом, к кораблю причалила шлюпка, спущенная с одного из пиратских кораблей, подошедших вскоре после захвата второго испанского судна. В шлюпке прибыл Тристан, который не замедлил подняться на борт и чрезвычайно обрадовался, вновь оказавшись лицом к лицу с Киньонесом, чего никак нельзя было сказать о капитане, пребывавшем в самом мрачном расположении духа. Тристан вмешался в беседу Киньонеса с Флореном и поздравил испанца с тем, что ему удалось задержаться на этом свете, несмотря на мастерский удар кинжалом в таверне.

Киньонес отвечал ему со своей обычной сдержанностью:

— Было бы несправедливостью, если бы благородный человек погиб из-за предательского удара, нанесенного ему негодяем без чести и совести, который к тому же оказался французским пиратом.

— Храбрая, но не слишком учтивая речь! Впрочем, вы напрасно стараетесь оскорбить меня: я не причинил бы вам зла во время нашей прошлой встречи, если бы вы не оказались таким бестолковым упрямцем и любителем вскрывать чужие письма.

— Эти письма, как выяснилось, были написаны предателем, — отозвался Киньонес, — и к тому же они были вручены мне лишь для того, чтобы обмануть меня. Только одного я не могу понять: как вы решились пойти на такой риск и отдать их в мои руки?

— Вы сами доверительно рассказали мне, что собираетесь в Испанию. Согласитесь, было бы подозрительно, если бы я отказался от предложенной вами помощи, так что я воспользовался случаем и написал моей возлюбленной, донье Мариане. В письме к ней был использован условный язык, который понятен только нам двоим. Я сообщил ей, что это письмо, попавшее к ней в руки, возвещает беду.

В самом деле это значило бы, что мне не удалось захватить ваши корабли по дороге в Испанию и что я, может быть, уже в тюрьме или даже убит. В этом случае, получив мое письмо, она должна была немедленно бежать во Францию, кем бы ни был прибывший к ней гонец: в любом случае он стал бы вестником беды. Но, к счастью, это письмо никогда не дойдет до своего адресата, и нам с Марианой уже не о чем беспокоиться и менять наши планы. Впрочем, о планах этих я вам рассказывать не стану — вряд ли вас сейчас заинтересуют дела любовные. Скажу лишь, что причитающаяся мне доля захваченного на этих судах богатства позволит мне и моей избраннице счастливо и безбедно провести остаток наших дней. Тристан помолчал и добавил:

— Единственное, чем я рисковал в этой затее с письмами, — это вероятность того, что я мог бы каким-то образом навлечь на себя ваши подозрения. Кстати, я до сих пор не понимаю, как вам удалось раскрыть мою игру? Ведь вам отводилась почетная роль галантного посланца, доставляющего послание донье Мариане в Толедо, не правда ли?

— Именно так, и, играя с вами в кости в Сантьяго, я еще не знал, что дон Эрнан Кортес уже заподозрил вас в измене и даже в убийстве его супруги.

— Поистине, сеньор губернатор очень догадлив, но что касается первого обвинения, тут он ошибается: я вовсе не изменник, поскольку не предавал свою родину. Ведь моя родина — вовсе не Испания, а Франция, так что я был и остаюсь верным слугой моего короля Франсиска.

— А второе обвинение?

— Тут он прав: действительно именно я убил донью Каталину, о чем до сих пор весьма сожалею. Это была дама высочайших достоинств, так что если бы не крайняя необходимость, я, конечно, не обошелся бы с ней столь невежливо. Интересно, как об этом узнал дон Эрнан?

— Он ничего не знал наверное. У него родились кое-какие подозрения после того, как он начал распутывать нити этого загадочного дела. На постели убитой был обнаружен изумруд: легко было предположить, что его потерял убийца. Вы были первым, о ком он подумал, так как знал, что вы не давали прохода донье Каталине. Дальнейшее ваше поведение лишь подтвердило его предположения, так что он отправил на Кубу Сандоваля, чтобы тот разыскал вас.

— Да-да, у меня была с ним встреча, и пренеприятная. Он прикончил моего слугу. Этого я ему никогда не забуду, — злобно пообещал Тристан.

— Мерзавец! Почему вы убили донью Каталину?

— Для человека, который находится на один шаг от смерти, вы, право же, чересчур любопытны. Но так и быть, я расскажу вам и об этом — все равно эта тайна очень скоро навсегда канет вместе с вами в морскую пучину. Мои отношения с доньей Каталиной завязались по чистой случайности. Ее брат, дон Хуан Суарес, предоставил мне такую возможность, уговорив меня поухаживать за ней и тем самым приобрести на нее некоторое влияние. Он рассчитывал, что я при помощи доньи Каталины помогу ему добыть доказательства измены Кортеса, ведь Диего Веласкес и епископ Фонсека убеждены, что Кортес — предатель и бунтовщик. Они полагают, что Кортес только и ищет случая, чтобы завладеть всеми богатствами Мексики. Не скрою, мне очень понравилось его предложение, поскольку я получал возможность сблизиться с доньей Каталиной с ведома и благословения ее брата. Впрочем, единственное, что мне было нужно, — это как можно больше разузнать об отправке в Испанию кораблей с золотом, тех самых, что сегодня попали к нам в руки.

— И для этого вы связались с изменниками-испанцами, которые доставляли вам сведения…

— Вот именно. Я не стану называть их имена, но все это весьма знатные и влиятельные люди, и притом очень падкие на золото и драгоценности — потому-то они и не погнушались помогать мне. Но, как я уже сказал, в конце концов пришлось убить донью Каталину — у меня просто не было другого выхода. На званом вечере, устроенном в честь присвоения Кортесу звания губернатора Новой Испании, у нее вышла размолвка с супругом, и она покинула зал. Я отправился за ней в ее покои. Отношения между нами были весьма запутанными — она упорно не желала наносить какое-либо бесчестье своему мужу или действовать ему во вред. Один раз мы даже поссорились из-за этого в храме после мессы. Той ночью я нашел ее в капелле; она была вся в слезах, и я, воспользовавшись случаем, попросил у нее прощения за случившуюся между нами ссору. Она рассказала мне, что смертельно обижена на своего мужа и мечтает только об одном — поскорее умереть. На это я повторил ей, что она напрасно так блюдет супружескую верность дону Эрнану, который ее недостоин. Я сказал, что если она расскажет мне все, что ей известно о кораблях с золотом, отправляющихся в Испанию, то я сумею добыть для нее богатство и сделать ее свободной от постылых семейных уз. Она сможет отправиться куда пожелает или поехать со мной во Францию. Но на все мои просьбы она упорно отвечала отказом. Нашу беседу прервал Кортес, который появился в капелле. Я едва успел укрыться за колонной. Супруги удалились в опочивальню, но вскоре Кортес вышел оттуда и отправился на встречу с Сандовалем, оставив жену в одиночестве. Я все равно не мог расслышать, о чем говорили губернатор и его капитан, так что предпочел зайти в опочивальню и снова попытался выпытать что-нибудь у доньи Каталины. От своих испанских сообщников я уже точно знал, что готовится большая отправка золота за океан. Однако дама продолжала упорствовать, и беседа наша продолжалась в резком тоне. Наконец она подняла крик, и это не оставило мне выбора — пришлось ее задушить. Кстати, я весьма сожалею о том, что при этом потерял изумительной красоты изумруд, который мне совсем недавно удалось раздобыть.

— Вам удалось раздобыть его благодаря убийству бедных безоружных индейцев, — с укоризной произнес Киньонес.

— И в этом случае, поверьте, мне не оставалось ничего другого. Этот наглый индеец подслушал мою беседу с испанскими друзьями, так что нам пришлось расправиться с ним.

— Уж конечно, вы беседовали не о чем ином, как об этой подлой измене, — вмешался Авила.

— Я уже объяснил вам, что с моей стороны здесь не было никакой измены. Я служу моему королю. Предателями и изменниками вы можете, если угодно, называть тех ваших соотечественников, которые рассказали мне о предстоящей экспедиции с золотом и драгоценностями.

— Кто же они такие? — поинтересовался Киньонес. Тристан хитро улыбнулся:

— Один из них — не кто иной, как вы сами, мой дорогой друг, ведь именно вы выболтали мне немало ценных сведений в таверне в Сантьяго. Что же касается других, то я не стану называть их имена. В противном случае мне пришлось бы потом убить всех пленников, захваченных на этих кораблях, чтобы обезопасить моих испанских друзей: я ведь по-прежнему могу рассчитывать на их помощь. Точнее говоря, Франция может рассчитывать на их помощь, поскольку я сам не собираюсь больше искать приключений. Ведь благодаря своей доле добытых сокровищ я смогу прекрасно устроиться в Париже и наслаждаться красивой жизнью высшего общества. Но на смену мне придут другие, так что не думайте, что мы ограничимся захватом этих двух кораблей. Что же касается вас, сеньоры, мы намерены освободить вас… за хороший выкуп. Это, впрочем, не относится к вам, Киньонес: не думаю, что вы стоите приличных денег, и вряд ли за вас согласятся заплатить даже ближайшие родственники. Потому-то я собираюсь отыграться на вас за смерть моего слуги, погибшего от рук Сандоваля, а также за гибель двух моих товарищей в таверне на острове Санта-Мария.

С этими словами он выхватил шпагу и нанес Киньонесу удар в грудь, от которого тот сразу упал навзничь и испустил дух, не успев даже вскрикнуть. Затем четверо пиратов, прибывших с Тристаном в шлюпке, грубо отшвырнули тело капитана к борту судна, так что даже Жан Флорен принялся упрекать Тристана за столь низкое и недостойное поведение, которое приличествовало простолюдину, а не благородному кабальеро, каковым он себя почитал. Но тот расхохотался ему в лицо и заявил, что все это он задумал еще с тех пор, когда проиграл Киньонесу кучу золота в кубинской таверне.

Так, возле берегов Испании, погиб от рук злодея капитан Антонио де Киньонес, с которым немногие могли сравниться в великодушии и отваге. Память о нем в народе жива до сих пор, ведь его находчивость и прозорливость были известны всей Новой Испании и не зря появилась на свет поговорка: «Умен, как сам Киньонес».