Не знаю, когда начал воспринимать эту реальность именно как реальность, а не как затянувшийся сон. Но если вначале мое пребывание здесь было интересным и увлекательным, то теперешняя неопределенность сильно напрягала. Действительность напоминает плохую компьютерную бродилку, главный персонаж которой идет непонятно куда и неизвестно зачем.

Понимаю, что глупо было покидать запертый в скалах райский уголок, не изучив ни реалий здешнего мира, ни даже собственных сверхъестественных способностей.

С другой стороны, об этих самых способностях я тогда и не подозревал. О том, что могу легко метать молнии, узнал только благодаря встрече с Мизгирем. Могу ли творить еще какие чудеса и как это проверить, остается загадкой.

Аналогично и с реалиями. Оставайся я на месте, так и ждал бы следующего прилета Яги, которого, судя по слухам о ее пропаже, могло и не случиться.

Да, собственно, и не собирался я отправляться в дальние странствия. Всего лишь хотел обследовать найденный подземный ход и выяснить, куда он выходит. Ну, предполагал, что экспедиция продлится пару дней, потому и собрался в дорогу более-менее серьезно.

Надеюсь, когда-нибудь выясню, что за тварь заблудила меня в десяти шагах от выхода из подземелья. Что я с ней сделаю, пока фантазировать рано, но мало ей не покажется, будь она хоть трижды первотварь.

А пока неплохо было бы определиться с целью и направлением нашего путешествия.

Какова моя наипервейшая цель?

Наверное, понять наконец, кто я, где я и почему я.

Как это понять?

Только с чьей-либо компетентной помощью. Желательно с помощью симпатичной Яги. Логично на ее поиски и отправиться. Собственно, как думает Болтомир, ее мы и ищем. Ее и Лешего. Я тоже так думал, пока не узнал, что Яга с Лешим бесследно пропали, и винят в этом местные первочеловеки и первотвари меня. Теперь у меня еще больше желания найти Ягу, чтобы доказать собственную невиновность. Но как? Как я найду ее в неизвестном мне мире, если даже перволюди не знают, куда она пропала? А я надеялся именно на их помощь.

Может, встретиться с Вием? Что я знаю об этом персонаже? Сказки моего мира описывают Вия как злобного уродливого старика, способного убивать взглядом. За такую способность судьба обидела его неподъемно тяжелыми веками, в результате чего монстру приходится всюду таскать за собой свиту нечисти, дабы при его желании взглянуть на мир те поднимали ему эти самые веки. Если сказки соответствуют реальности, то в свете моих новых познаний возникает вопрос: на фига Вию такие веки, если монстроподобный образ не что иное, как плод его собственной фантазии? Стоит ли мне встречаться с таким чудищем? А если не с ним, то с кем? Он как-никак считается моим братом. Особых братских чувств мы друг к другу, судя по всему, не испытываем. Но пообщаться-то можно. Тогда встает вопрос – где искать его?

Вспоминаю о возможности перволюдей общаться друг с другом по водяному видеофону. Сетую на себя за то, что не попытался выяснить, как это делается, у придурковатого паука. Надо непременно узнать о видеосвязи у следующего первочеловека, с которым встречусь.

Подобные мысли вяло шевелятся в моей голове на протяжении следующих двух дней бестолкового путешествия неизвестно куда.

Мы продолжаем двигаться вниз по течению реки. Снова идем пешком. Мельник выступает в роли гужевого волколака – свесив язык, тащит волокуши с нашими пожитками. Хозяйственный княжич не пожелал ничего оставлять. Забрал даже запасы овса, предназначавшегося для лошадей.

К середине второго дня до наших ушей стал доноситься непонятный гул. Поразмыслив, что бы это могло быть, распрягли оборотня и послали на разведку. Быстро вернувшись и приняв облик человека, он поведал, что версты через три река, вдоль которой мы идем, срывается с высокого обрыва и шумным водопадом падает в другую реку, столь широкую, что противоположный берег едва виден. В этих краях Ледень не бывал, но о могучей реке слышал. Называется она Ось и несет свои воды в Великое Восточное море. По этой реке купеческие ладьи ходят в южные страны за товарами.

Мои спутники приободрились, ибо, если повезет встретить купеческий караван, дальнейший путь можно продолжить с комфортом по воде. Странно, но для них будто бы не существовало вопроса, куда мы идем. Уверен, если встретится караван, двигающийся вверх по течению, они без вопросов поплывут вверх. Если караван будет двигаться по течению, так же спокойно отправятся вниз.

Вскоре мы вышли к Оси. Река действительно впечатляла размерами. Не скажи Ледень, что это именно река, я бы решил, что мы вышли к большому озеру. Вода бурлила и расходилась волнами у водопада, далее она успокаивалась и простиралась ровной, лишь слегка серебрящейся на небольшом ветерке спокойной гладью, ничем не выдающей течение.

Чтобы не слушать всю ночь шум водопада, до темноты мы прошли как можно дальше вверх по течению вдоль берега могучей реки. Только когда гул падающей воды стал еле различим и скорее действовал умиротворяюще, чем беспокоил, мы остановились на ночлег.

И вот оборотень занимается приготовлением ужина, Болтомир прикидывает, сколько ладей с полными трюмами товара можно купить за одну оболочку от кокона паука-великана, а я тупо пялюсь на воду.

– Чу, – вдруг вытягивает шею княжич, – будто плачет кто!

Прислушиваюсь. Действительно, в темноте слышится тихий женский плач.

– Небось нечисть какая путников заманивает, – высказываю предположение, в очередной раз вспомнив девичьи смешки, из-за которых я заблудился, словно последний лошара.

– А ежели правда кто в беду попал? – Прищурившись, будто силясь увидеть плакальщицу, Болтомир смотрит в темноту.

Смотрю на Леденя. Тот понимает меня без слов, со вздохом оборачивается волком и скрывается в кустах. Буквально через несколько мгновений темнота взрывается истошным визгом. С треском проламывая кусты, на поляну возвращается оборотень. Волчья морда залита кровью. Вернувшись в человеческий облик, он, подвывая, начинает прикладывать к рассеченному лбу какие-то сорванные тут же листья.

Мы с княжичем вскакиваем на ноги, хватаясь за оружие. Я, естественно, за посох, забыв о том, что могу метать молнии прямо из ладоней. Прислушиваемся. Не слышно ни визга, ни плача. Ан нет… Вот, кажется, кто-то всхлипнул. Ага, вот снова плачет женщина.

– Ну? – кивком указываю Болтомиру на пострадавшего мельника. – Я же говорил, нечисть балует.

– Баба там со сковородкой, – шипит Ледень, накладывая на рану массу из только что пережеванной травы.

– Кто? – хором удивляемся мы.

– Там какое-то селение? – спрашиваю уже я один.

– Нет тут поблизости никакого селения. Я бы почуял, – продолжает скулить оборотень. – За этими кустами голый песчаный берег. На бревне сидит баба в мокром платье и плачет. Я к ней подошел, а она хрясь меня сковородкой, прямо в глазах засверкало. Уй, больно-то как!

– Сковородку-то она где взяла? – продолжает удивляться Болтомир.

– Не ведаю. Будто бы возникла в руках из ниоткуда, – пожимает плечами мужик.

– Во! – поднимаю вверх указательный палец. – Я же говорю, нечисть. Прикинулась бабой и плачет.

– Мыслю, то может мавка быть, – высказывает предположение княжич. – Может, она совсем недавно утопла и теперь горюет о девичьей судьбинушке. А тут Ледень свою харю мохнатую сует. Она его и огрела, чтобы не мешал горевать.

– Да вроде обычная баба, – снова пожимает плечами мельник и тихо добавляет: – Теплая.

Коротко посовещавшись, решаем костер не разводить, дабы не беспокоить надумавшую всплакнуть речную жительницу, благо ночь не холодная. Перекусили всухомятку и разлеглись на травке.

– Плачет, – констатирует факт Болтомир, поворочавшись с боку на бок.

– Слышу, – отзываюсь раздраженно. Я уже начал было засыпать.

– Ледень, – не унимается княжич, – а она красивая?

– Дык я ж и не разглядел толком. Платье мокрое, волосы в тине…

– Платье? – громко удивляется Болтомир. – На ней платье?

– Да какое там платье! Дерюга крестьянская. Мешок с дырками, – пренебрежительно характеризует наряд плакальщицы мужик.

– Мыслю, не мавка это, – решительно меняет мнение княжич. – Баба обычная.

– Я и говорю, простая баба, – морщась, трогает ушибленный лоб Ледень.

– Чего вдруг? – удивляюсь такому решению.

– Где ж ты, Георг, мавку в платье видел? – поражается моей дремучести Болтомир.

– Да я и без платья их никогда не видел.

– Я тоже не видел, – смущенно признается парень. – Но известно же, что мавки бывают только голыми.

– А может, эта замерзла? Или после того, как утопла, платье не успела снять?

– Чудной ты, Георг. Мавка – это ж душа утопшей, а не тело. Где ты видел, чтобы душа одетая была? Или мерзла?

В ответ молча пожимаю плечами. Интересная логика у княжича. Одетой в платье душа быть не может, а захреначить по кумполу чугунной сковородой подвернувшегося под горячую руку оборотня, значит, может запросто… Знал бы он, что я сам, если верить некоторым, тоже являюсь всего лишь душой. И при этом не испытываю никакого дискомфорта, нося одежду.

– Короче, – поднимаюсь и беру посох, – хватит гадать. Пойдем глянем на эту мавку в платье.

Чтобы заранее не насторожить плачущее существо, обходим кусты стороною и попадаем на большой песчаный пляж. У кромки воды на обломке трухлявого ствола сидит сгорбившаяся фигура в длинном сером платье и тихо плачет, уткнувшись лицом в ладони.

Стараясь ступать бесшумно, подходим ближе и останавливаемся шагов за десять. На всякий случай концентрирую в ладони заряд, обдумывая, как бы повежливее обратиться. Однако Болтомир опережает. Гордо задрав подбородок, картинно отставив ногу и положив руку на рукоять меча, он зычным голосом, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, вопрошает:

– Кто ты, дева, и о чем печалишься? О чем слезы горькие льешь? Аль обидел кто?

Деву подбрасывает словно пружиной. Споткнувшись, она падает в воду, подняв тучу брызг. Отфыркиваясь, всхлипывая и подвывая, выползает из воды на четвереньках, хватает с песка какой-то предмет и поднимается, держа его перед собой, словно защищаясь от нас. Удивительно, но у нее в руках действительно большая сковорода.

Перевожу взгляд со сковороды на ее обладательницу. Да это же совсем молоденькая девушка! Довольно милое личико, большие испуганные глаза, курносый носик, пухлые губки. Длинные темные волосы свисают мокрыми прядями. Мокрое платье не скрывает стройную фигурку.

Лихорадочно соображаю, что можно сказать напуганной девушке, чтобы она перестала бояться двух бандитского вида мужиков, встреченных ночью в дремучем лесу. Вариантов никаких.

– Чьих будешь? – все так же зычно прерывает затянувшуюся паузу княжич.

Девушка начинает подвывать еще громче. Дрожа всем телом, она пятится от нас в воду. Снова оступается и, взмахнув сковородой, словно теннисной ракеткой, падает навзничь.

Воспользовавшись моментом, бросаюсь вперед. Как только она поднимается, обхватываю сзади за талию так, чтобы ее руки оказались прижаты к бокам и, морщась от пронзительного визга, выношу на сушу. Наверное, целую минуту стою, держа ее на весу и ожидая, когда в девичьих легких кончится воздух и ужасный визг прекратится. Когда это наконец случается, по ушам буквально бьет неожиданная, не менее оглушительная, чем недавний визг, тишина. Испуганно затих даже ветерок, до того нежно шелестящий листвой прибрежных ив.

Оглушенный, продолжаю сжимать девичье тело. Напротив стоит Болтомир, судя по выпученным глазам, офигевший не менее, чем я.

– Чьих будешь? – механически повторяет он давешнюю фразу.

– Дя-аденьки, – всхлипывает девушка. Я чувствую, как бессильно расслабляется ее тело, и опускаю ее на землю. – Дя-аденьки, отпустите меня-а.

– Отпустить? – Я ослабляю хватку, но продолжаю удерживать резвую пленницу, ибо она все еще сжимает в руке сковородку. А обращаться с ней, судя по голове оставшегося на поляне оборотня, девушка умеет. – А ежели отпустим, куда пойдешь?

– Не зна-а-аю!

– Чьих будешь? – долдонит заклинивший Болтомир.

– Ладно, – говорю успокаивающе, – мы тебя отпустим, если бросишь сковороду… Уй! Да не на ногу же мне! …И расскажешь, как сюда попала. Поняла?

– Взаправду отпустите? – перестала всхлипывать девушка.

– Ты чего, мне не веришь? – делано возмущаюсь и отпускаю пленницу из объятий, предусмотрительно наступив на сковородку.

– Верю, дяденька, верю, – отскакивает та в сторону и озирается в поисках путей к бегству.

– Чьих…

– Да погоди ты, дружище Болтомир, – прерываю княжича, – видишь, девушка дрожит от холода? Надо ее, как водится, обогреть и накормить, а потом уже и расспрашивать. Эй, – кричу в сторону шуршащих кустов, – Ледень, разжигай костер и сваргань чего поесть на скорую руку.

Кусты послушно зашуршали в сторону нашей поляны.

– Ну что ж, дружище Болтомир, задавай свой вопрос, – говорю через полчаса, когда закутанная в мой плащ девушка дожевала последний кусок запеченного на углях сазана.

– Какой вопрос? – непонимающе смотрит на меня парень. До сих пор он не проронил ни слова, лишь неотрывно смотрел на девушку. Ну да, в его возрасте положено влюбляться в каждую встречную милашку.

– Чьих будешь? – подсказываю ему.

– Я? – еще больше удивляется он.

– Не-э, я, – догадывается девушка. – С Беличьего яра. Любаней зовут. Разорили нашу весь тати…

Любаня закрывает лицо ладонями и снова начинает плакать. Мы с княжичем беспомощно переглядываемся. Он подсаживается к девушке и робко кладет руку ей на плечо.

– Поведай о своем горе, и мы сделаем все, что будет в наших силах, чтобы помочь тебе.

Интересно, чего это он говорит за всех? Нет, я, конечно, не против помочь бедной девушке, но все же…

Утерев кулачками слезы, Любаня начинает рассказ, как их старейшины поссорились с живущим на Лысом холме волхвом, отказавшись посылать ему еженедельную корзину со снедью. Мол, какое поколение подряд уже кормят старого пройдоху, а скотина нет-нет, да дохнет, и охота иной год не так хороша, и урожай в огороде бывает слабенький. В ответ волхв заявил, что больше не будет отводить от веси беды и невзгоды. На что старейшины только посмеялись. Оно, конечно, нетрудно для селения прокормить лишний роток, тем более что волхву много не требовалось. Но был бы толк. А то вот младшой Шишака сверзился с утеса на острые камни, так волхв глянул на мальца и только рукой махнул: мол, не жилец. Шишака к вечерней зорьке и помер. Ну и за что кормить такого волхва, который изувеченного человека исцелить не может? Вот и отказали старейшины ему в пропитании.

Уже и забыли о том волхве, благо своя знахарка имелась, ведающая, как мало-мальскую хворь травкой да заговором отвадить, ан случилась-таки напасть. Пристали к берегу две ладьи. Так-то обычное дело. Купцы завсегда у Беличьего яра останавливаются, когда харчей прикупить, а когда и ночь провести. Вот и в этот раз решили до утра задержаться. Вот только оказались эти купцы настоящими татями и ночью пленили всех жителей веси, чтобы продать в рабство в далекие урюкистанские земли. Утром разбойники погрузили пленников и все более-менее ценное на ладьи, заперли в погребе непригодных к невольничьему рынку стариков и отчалили.

Так аукнулась жителям Беличьего яра нанесенная волхву обида. А ведь до того на берегах Оси людокрады не баловали. Да и жителей редких прибрежных селений никто не обижал, ибо от них купцы получали не только провизию, но и рухлядь по дешевой цене или по выгодному обмену на привозимые с юга товары.

– Как же ты, Любаня, от татей убереглась? – вопрошает Болтомир.

– Не убереглась я, – мотает головой девушка и продолжает рассказывать, как ее, связанную, бросили на ладью и развязали лишь под вечер, когда пристали к пустынному берегу на ночевку. Здесь женщин заставили готовить ужин. Пока разводили костер, один тать, кривоногий, лысый бородач, схватил девушку за рукав и потащил к воде, где валялись грудой до крайности закопченные и засаленные котелки и сковороды.

– А я вот так-то стою, сковородку песком тру, а энтот плешивый вот так-то хвать меня за зад! – Разошедшаяся девушка нагибается, показывая, в какой позе она мыла сковородку, и хватает себя за ягодицу. – А я хрясь его по маковке сковородой! Ой, мамоньки… А он так головой в воду и упал. Лежит, даже ногой не дернет. А голова вся в воде утонула по самый пояс, и пузырики такие – буль-буль… Утоп, не иначе. Ой, мамоньки, делать-то чего? А тут дерево поваленное мимо плывет, видать, с обрыва сверзилось, рекою подмытое. Я к нему. Насилу доплыла. Сковородку-то держу, не бросаю. А ну какая рыба сом али рак-хрипун за ногу ухватит? А я без сковородки. И так с деревом плыла, плыла, аж замерзла вся. А тут чую, дно под ногами. Мелководье, значит. Ну, я от дерева отцепилась и на берег вышла. Села на топляк и плачу. Вдруг чую, ктой-то сопит, и тык меня в бок, тык… Гляжу, а энто волчище огромадный носом тычет, проверяет, значит, мягкая я али твердая. Ой, мамоньки… Хорошо, что я сковородку не бросила!

Повествование Любани прервал негодующий взрыв кашля, ойканья и стенаний мельника, державшегося за забинтованную серой тряпицей голову. Я тоже не выдерживаю и начинаю похрюкивать в кулак, пытаясь симулировать кашель.

– Комарик прямо в горло залетел, – объясняю свое поведение удивленно взирающей на нас девушке, продолжая похрюкивать и покашливать.

Болтомир заботливо бьет меня по спине, выбивая из легких весь воздух. Помогает. Я некоторое время не могу даже вдохнуть, не то чтобы смеяться или кашлять.

– Тебя стукнуть? – Княжич простирает лопатообразную ладонь над оборотнем.

– Не-э, – мычит тот и, пытаясь отпрянуть, бьется об нее головой. – Уй…

– Где-то дяденька голову зашиб? – сочувственно спрашивает Любаня, глядя, как держащийся за забинтованный лоб Ледень отползает в сторону.

С трудом сдерживаясь, чтобы снова не закашляться, говорю:

– Все, Любаня, ты можешь идти.

– Куда? – дружно вопрошают девушка и княжич.

– Куда хочешь. Я же обещал, что после того как расскажешь о своей беде, мы тебя отпустим. Обещал? Ну вот, можешь идти. А нам спать пора, а то уже рассвет скоро. Только плащ мой оставь. Твое платье уже высохло.

Девушка окидывает взглядом окружающие поляну темные заросли, и ее глаза наполняются влагой.