В Йемене
Йемен — небольшая страна, расположенная в юго-западной части Аравийского полуострова, на побережье Красного моря. Население ее — арабы (более 7 миллионов).
Йемен — сельскохозяйственная страна. Главное занятие населения — земледелие и скотоводство. Здесь выращивается лучший в мире сорт кофе — мокко, а также хлопок и виноград. В недрах скрыты полезные ископаемые.
Однако в то время развитие Йемена сковывали теократическая монархия, средневековый уклад жизни. Низкий уровень хозяйства, нищета населения, массовая безграмотность, многочисленные болезни, большая детская смертность, отсутствие национальных медицинских кадров (в стране не было ни одного высшего учебного заведения) — вот картина жизни Йемена до революции, в период моего приезда туда в сентябре 1960 года.
После образования йеменской Арабской Республики правительство приняло ряд прогрессивных законов; в числе первых — закон об улучшении медицинской помощи.
Многие годы мужественный народ Йемена вел борьбу с врагами своей родины, но были у него и друзья. Советский Союз, верный своему долгу — оказывать помощь развивающимся странам, поддерживал народ Йемена.
Эпизодическая медицинская помощь оказывалась Йемену с 1928 года, а с 1956 года там постоянно работали врачи-специалисты из Советского Союза, которые не только проводили большую профилактическую и лечебную работу, но и обучали йеменцев на курсах среднего медицинского персонала. Вместе с ними работали врачи из других социалистических государств, а также из некоторых западных стран, йеменский народ высоко оценивает деятельность советских медицинских работников, относится к ним с глубоким уважением.
Даже при современных средствах передвижения путь из Советского Союза в Йемен долог и труден: надо было перелететь два моря — Средиземное и Красное, миновать Албанию, Египет, Судан, Эфиопию.
Первая пересадка по пути из СССР в Йемен — в Каире, где мы пробыли несколько дней и познакомились с древним городом на Ниле.
Несмотря на поздний час, улицы и площади Каира были заполнены гуляющей толпой: днем слишком душно и жарко. Город, в то время с трехмиллионным населением, поражал контрастами. Подмигивающие, пляшущие световые рекламы, звуки джаза из ночного клуба и призывающий на молитву крик муэдзина.
В центре — асфальт, стекло и бетон. Современнейшее здание Хилтон-отеля, другие многоэтажные дома новейшей архитектуры создают обстановку европейской столицы. Недаром Каир называли Парижем Востока. Здесь много богатых особняков, окруженных зеленью. Можно встретить смешение самых различных архитектурных стилей современности и древности. Красивейшие здания — мечеть Мухаммеда Али, Национальный музей. Однако в Каире немало узких, грязных улочек, низких, бедных домишек, так называемых старых кварталов, где нет даже канализации.
Во времена президента Насера правительство республики осуществляло большое жилищное строительство, но быстро решить проблемы, вставшие перед страной на этапе независимого развития, было непросто.
В центре города масса автомашин, публика элегантна, но в толпе нередко встречались нищие. Среди потока автомашин часто попадались ишаки, запряженные в тележку с кладью.
Прекрасен Нил. Он закован в гранит, набережную украшают роскошные пальмы. Здесь много ресторанов, кабаре, где египетские танцовщицы исполняют так называемый танец живота Нам довелось посмотреть это оригинальное зрелище. Однако такие развлечения не по карману жителю бедных кварталов: их веселит уличный певец с бубном. Неприхотливый ужин готовят на жаровнях, обычно под открытым небом.
В Каире в то время очень часты были инфекционные болезни. Воспетый поэтами Нил — символ жизни Египта — в глазах врачей несколько терял поэтичность. Нильская вода была источником шистосоматоза, и почти каждый искупавшийся в реке подвергался опасности тяжело заболеть. Феллахи, живущие в долине Нила и употребляющие его воду без очистки, очень страдают от различных глистных заболеваний.
Правительство АРЕ много делало и для улучшения здравоохранения в стране: расширялась сеть лечебных и профилактических учреждений, готовились врачебные кадры, однако этого было мало. Частная же медицинская помощь здесь стоила дорого и была малодоступна низкооплачиваемым слоям населения. Плата за операцию аппендицита, например, приблизительно равнялась месячной зарплате инженера.
Как известно. Советский Союз оказал АРЕ большую помощь. Достаточно вспомнить строительство Асуанской плотины, где наряду с техническими специалистами трудились и советские медики, помогавшие строителям в трудных условиях жаркого климата.
Коллектив врачей, заботившихся о здоровье советских специалистов, возглавлял опытный врач-хирург Б. И. Ефимов, ныне профессор.
Осматривая Каир, посещая музеи, парки, кинотеатры, мы встречались со многими жителями этого города и отмечали доброжелательное отношение каирцев к советским людям. В их памяти еще свежи были грозные дни 1956 года, когда предупреждение Советского правительства остановило агрессию империалистических держав против Египта.
Нельзя побывать в Египте и не осмотреть пирамиды. На второй день и мы совершили это обязательное «паломничество». Из Каира к пирамидам проложена дорога. Собственно, окраины в нашем понимании здесь нет: городской массив обрывается неожиданно. Нет ни воды, ни зелени, ни домов, ни людей. Сразу начинается пустыня. Внезапный переход города к безжизненным пескам — один из своеобразных контрастов Каира.
Мы обходим пирамиды со всех сторон, касаемся руками массивных каменных глыб, из которых сложены неповторимые памятники древней архитектуры.
Недалеко от пирамид — загадочный Сфинкс. На всю жизнь останется в нашей памяти этот символ Египта, символ древней культуры и титанического труда народа.
Из Каира самолет вылетел ночью. Короткая остановка в Порт-Судане, а затем посадка на аэродроме Асмары. Это уже Эфиопия.
Мы пробыли там недолго, но все же успели ощутить приветливость и дружелюбие местных жителей. Давняя и прочная дружба связывает советский и эфиопский народы. И здесь тоже не последнюю роль сыграли русские врачи. Заслуженным почетом пользуется советский госпиталь в Аддис-Абебе. Так, еще не успев добраться до места назначения, мы узнали о доброй славе советских медиков, работающих за пределами Родины.
Выйдя из самолета на аэродроме Ходейды, по-настоящему почувствовали, что такое аравийский зной. Эту жару можно сравнить разве что с горячим, влажным «микроклиматом» парилки русской бани.
Нас встречал ответственный сотрудник миссии СССР в Йемене П. И. Кашарин. Он сообщил, что по решению йеменских властей, согласованному с миссией СССР, я направляюсь на работу в королевский госпиталь города Саны на должность заведующего отделением (для больных, страдающих внутренними и инфекционными заболеваниями), среди которых было немало аскеров. Итак, мы наконец почти на месте, хотя от Ходейды до Саны путь не близкий.
В первые минуты йеменская земля показалась не слишком привлекательной: кругом выжженная солнцем песчаная равнина, вдалеке поблескивает мелководный лиман. На аэродроме несколько каменных домов с плоскими крышами. Узкие окна закрыты ставнями. Людей мало: кроме пассажиров и немногочисленных встречавших только чиновники и вооруженная охрана.
Чиновники таможни проверяют наши документы и багаж. Досмотр проводит старик йеменец в широких белых одеждах, перепоясанных золоченым поясом, за которым торчит большой обоюдоострый кривой кинжал (джамбия) — не только оружие, но и украшение.
На дне моего чемодана — пара гантелей. Старик долго, с недоумением и даже с некоторой опаской рассматривает незнакомые предметы. Зачем русскому доктору такие странные вещи? Переводчик объясняет, что это спортивные снаряды. Для большей наглядности я беру гантели и проделываю несколько упражнений.
— Прекрасно! Замечательные вещи! — Таможенник улыбается и долго жмет мне руку.
Свидетелями этой сцены были и аскеры. Они весело смеются. Пользуясь случаем, я внимательно их разглядываю. Стройные, худощавые, смуглые, с правильными тонкими чертами лица. Одни обриты наголо, у других, наоборот, волнистые волосы до плеч. Одеты они довольно живописно. Поверх широкой, ниспадающей складками яркой одежды (то ли длинной рубахи, то ли халата) — что-то вроде женской кофты с длинными рукавами. На груди — крест-накрест пестрые ленты патронташей. За поясом, на животе, в бархатных или кожаных ножнах — джамбия, в руках — винтовка. На голове пестрая чалма. Многие аскеры босы. Только у некоторых на ногах легкие сандалии.
Поначалу трудно было отделаться от мысли, что это артисты, ждущие выхода на сцену, где разыгрывается древняя пьеса. Впечатление театральности усиливали подведенные сурьмой глаза воинов.
Потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть к местной одежде и оценить ее преимущества. Чалма родилась на Востоке отнюдь не случайно. В пустыне она прекрасно защищает голову от беспощадных прямых лучей солнца. Синяя полоса сурьмы вокруг глаз — тоже не для красоты: она предохраняет от воспаления.
Никто из приезжающих в Йемен из Советского Союза не минует Ходейду — ворота Йемена, крупный (по местным масштабам) город с тридцатитысячным населением. Значение этого экономического центра резко возросло после того, как вместо старого причала, построенного сто лет назад, с помощью советских специалистов здесь был сооружен современный морской порт.
Йемен — преимущественно горная страна. Лишь вдоль берега Красного моря тянется выжженная солнцем пустыня Тихама. Ширина пустынной полосы от берега моря до предгорий в отдельных местах достигает 100 километров. Климат здесь очень жаркий: температура доходит даже в тени до +50°. На побережье душно: испарения моря создают повышенную влажность воздуха.
Растительность скудная — кактусы и редкие пальмы. Большие трудности с водоснабжением. В Тихаме, как и в других районах, вода добывается древним способом: верблюд или ослик вращает деревянное колесо колодца, на которое наматывается веревка с кожаным ведром на конце.
Население прибрежной полосы занимается преимущественно рыболовством. Красное море богато рыбой, в том числе и хищной (акулы здесь не редкость).
На побережье расположен и город Ходейда. Дома, сложенные из обломков кораллов и оштукатуренные, сверкают под солнцем. Плоские крыши домов, узкие окна, орнамент карнизов придают городу своеобразный колорит. В ярко-синее небо нацелены башни минаретов. Живописный базар, где груды ананасов, винограда, кокосовых орехов, апельсинов и плодов манго соседствуют с лавками купцов, продающих восточные ковры и оружие, — самое оживленное место города.
Город, красивый издали, сразу тускнеет, когда входишь в лабиринты узких, пыльных улочек. Канализации нет, нечистоты стекают по желобам, выведенным по наружной стене дома прямо на улицу. С непривычки мы буквально задыхались от зловония.
Берег Красного моря тоже красив только издали, вблизи же он оказывается местом свалки. Море здесь «работает» очистителем: нечистоты, сваленные на берег за день, ночью уносят волны.
Дома губернатора, крупных чиновников контрастируют с соломенными хижинами бедноты — рыбаков, грузчиков. Одежда тоже свидетельствует о степени благосостояния йеменца: по широким белым одеждам и белой чалме можно узнать купца или чиновника, рыбаки же обходятся одной набедренной повязкой.
Недалеко от города расположен аэродром, а дальше — пустынный и чистый берег.
Здесь на отмели нередко можно встретить изумительно стройную пальму, склонившую темно-зеленые лакированные листья к морю. Вода у берега едва доходит до пояса и почти горячая: среднегодовая температура моря + 27 °C. По всему берегу разбросаны кораллы и большие перламутровые раковины, по отмели разгуливают бледно-розовые фламинго.
Однако эта красивая местность — источник многих тяжелых болезней: очень распространены тропическая малярия, амебная дизентерия и другие заболевания. Поэтому трудно пришлось советским специалистам — строителям порта, особенно в первое время, тем более что работы велись в нескольких километрах от Ходейды, на совершенно открытом, выжженном солнцем, пустынном берегу. В таких условиях неоценимой была помощь советских врачей, работавших в медицинском пункте и госпитале, размещенном в городке строителей, неподалеку от порта. Они помогли организовать водоснабжение, следили за соблюдением гигиенических правил (питанием, размещением людей), проводили широкую профилактику инфекционных заболеваний, своевременное лечение. В случае травм хирург С. Н. Игнатенко становился к операционному столу и оказывал срочную помощь.
Тяжелое патологическое расстройство, характерное для приезжающих в Ходейду, — нарушение водного обмена, описанное в литературе под названием «питьевая болезнь». Попытки утолить сильную жажду ни к чему не приводят: человек пьет до 10–12 литров жидкости, которая тут же выходит с потом. Развивается сильная слабость, вялость, работоспособность понижается.
Борьба с этим состоянием несложна. Утром, после завтрака, рекомендуется выпить два стакана чаю и стакан подсоленного томатного сока (консервированный томатный сок продается в любой лавочке) или подсоленной воды. То же самое следует проделать в полдень, после обеда, и перед сном. Такое количество жидкости (около 2 литров за сутки) позволяет выдержать питьевой режим.
Разумеется, данный рецепт питьевого режима может быть несколько изменен; например, выпитые дополнительно один-два стакана содовой воды не повредят, но в целом нужно проявлять немалую выдержку и соблюдать «лимит». При этом нужно соблюдать два правила: основной прием пищи переносить на утренние и вечерние часы, обед должен быть менее обильным; ни в коем случае не ограничивать качественный состав рациона, ибо в условиях сильной жары повышается распад белков и витаминов.
Другое специфическое для Ходейды патологическое расстройство — так называемая харара. Это очень неприятное состояние: кожа покрывается красноватой, сильно зудящей сыпью.
Постоянное потоотделение сильно затрудняет борьбу с этим расстройством. Необходимо систематически обмывать пораженные участки кожи водой с мылом, а потом сушить их тампоном марли, смоченным слабым раствором денатурата или одеколона, полезно также присыпать их порошком стрептоцида.
Весьма распространена в Ходейде тропическая лихорадка паппатачи — вирусная болезнь, против которой, к сожалению, не существует профилактических прививок.
Заболевание напоминает грипп: сильные головные боли и боли в мышцах и костях, высокая температура, озноб. Кроме повышенной температуры и тахикардии (учащенного сердцебиения), явных патологических расстройств со стороны внутренних органов при этом заболевании не отмечается. Через семь-десять дней болезнь проходит, оставляя ощущение общей слабости. Эти явления исчезают через пять-семь дней.
В период болезни следует соблюдать постельный режим, а в первую неделю после нее воздерживаться от физических нагрузок. Лихорадка паппатачи протекает обычно без осложнений.
Серия профилактических прививок, проведенных всем едущим в Йемен, предохранила наших специалистов от желтой лихорадки, тифа, холеры и других распространенных здесь инфекций.
Огромную работу по лечению местного населения и строителей порта провели советские врачи разных специальностей, работавшие в йеменском госпитале Ходейды.
Он был оборудован примерно так же, как и другие йеменские госпитали, и, подобно им, возглавлялся мудиром — чиновником, подчинявшимся министру здравоохранения.
Нели в госпиталях Таизза и Саны наряду с советскими врачами работали медики из других стран, то в Ходейде почти во всех отделениях работали только советские врачи.
Высокий авторитет завоевал советский хирург H. Н. Зопаров, работавший здесь с 1956 года. Это был первый советский врач, которого йеменцы увидели в Ходейде. Операции H. Н. Зопарова сохранили немало жизней.
Рассказывали такой случай. Принесли тяжелораненого. Внутреннее кровотечение было вызвано проникающим ножевым ранением в поясничную область. Удар нанесли джамбией. При обследовании выяснилось, что левая почка перерезана пополам. H. Н. Зопаров остановил кровотечение и удалил почку. Жизнь раненого была спасена. Начальник госпиталя демонстрировал удаленную почку всем желающим, и толпы пораженных горожан бурно выражали восторг: раньше после таких ранений не выживали.
Добрую славу советских медиков поддерживали и другие врачи, работавшие здесь позже.
Хирург Э. Ванцян провел первую в Йемене операцию резекции желудка по поводу сильного желудочного кровотечения.
Л. Цвейг и другие терапевты хорошо организовали работу по лечению не только терапевтических, но и инфекционных больных, спасли жизнь многим жителям Ходейды и окрестных населенных пунктов.
Окулист И. Батраченко, оториноларинголог Н. Демешко, стоматологи М. Ландрат и П. Черных, хирург Р. Яковлев, невропатолог М. Кокунов и другие советские врачи своевременно и квалифицированно оказывали медицинскую помощь. Большую консультативную помощь оказывал советский профессор невропатолог Е. Шмидт, ныне Герой Социалистического Труда, академик АМН.
Как и в других городах Йемена, советские врачи организовали при госпитале Ходейды курсы среднего медицинского персонала. Здесь проводились практические занятия, читались лекции.
Занятия шли «без отрыва от производства»: все учащиеся курсов работали помощниками врачей, с большим интересом и вниманием прислушивались к словам опытных наставников из Советского Союза.
В госпитале Ходейды работали и дипломированные йеменские помощники врачей (фельдшеры), учившиеся за границей. Некоторые из них трудились в госпитале, другие имели практику в небольшом населенном пункте, где жители величали их «докторами».
Существовала в Йемене и особая, своеобразная категория медицинских работников, нечто вроде медиков-купцов, совмещавших роль лекаря и аптекаря. Они получали по наследству или покупали аптеку в одном из городов. Этих бизнесменов от медицины мы встречали в Сане, Таиззе, Ходейде. Однажды мы зашли в такую аптеку. Она ничем не отличалась от лавки купца. Кроме медикаментов (в основном американских, французских, итальянских, западногерманских) здесь продавались часы, электрические фонари, посуда и прочие предметы обихода. Хозяин аптеки, улыбающийся йеменец средних лет в чалме и с кинжалом, не только торговал в аптеке с помощью мальчика-приказчика, но и занимался частной практикой в ближайших кварталах города.
Медицинский работник в йеменских госпиталях самую тяжелую работу выполняет с большой охотой: помощь больным в Йемене считается делом священным, угодным Аллаху.
Из Ходейды мы вылетели в Таизз, расположенный всего в 150 километрах. Но Ходейда лежит у самого моря, а Таизз — на высоте 1200 метров над уровнем моря, в совершенно иной климатической зоне.
Оба города соединяет шоссе. С самолета оно кажется узенькой белой лентой, извивающейся между гор. Очертания гор расплывчаты, по местным понятиям, они невысоки. Пологие склоны покрыты ровными уступами возделанной земли. С высоты они выглядят как ступени гигантской лестницы, идущей с земли к небу.
Террасные поля, которыми с давних времен славится земледельческая культура горных стран, требуют беспрестанного труда. Подчас сильные дожди или горные потоки губят посевы и смывают драгоценную землю.
Горный ландшафт красив и живописен. Его очень оживляют яркая зелень лугов, кустарников, Деревьев, коричневые пятна полей, кофейных плантаций и садов.
Таизз лежит в долине, у подножия крутой горы. Высокие минареты господствуют над множеством плоских крыш.
С 1948 года король избрал Таизз местом своей резиденции, и город фактически стал столицей страны. Дворец в Таиззе напоминает хорошо укрепленную и неприступную средневековую крепость.
В целом Таизз сохранил облик арабского города, но в нем встречаются и здания европейской архитектуры. Окруженные садами и зеленью дома наполовину скрыты от глаз.
На вершине высокой и крутой горы, у подножия которой лежит Таизз, видны каменные стены старинной цитадели. Она возвышается над городом и всей долиной. В старину от зорких глаз ее часовых не укрывалась ни одна тропинка, ни один камень вокруг. Пройти незамеченным здесь было невозможно. Но и позднее крепость не совсем утратила значение. Здесь стали держать заложников. За крепкими степами под охраной жили сыновья шейхов, предводителей племен. Сыновья — живой залог их покорности. «Институт заложников» существовал вплоть до революции 1962 года. По приказу короля детей шейхов, вышедших из повиновения, нередко казнили.
Детей привозили сюда совсем маленькими. Здесь они воспитывались и учились. Как только мальчику исполнялось шестнадцать лет, его отпускали домой, а на его место брали младшего брата. Если же у мальчика братьев не было, то он проводил здесь всю жизнь.
В Таиззе мы остановились в гостинице, красивом особняке со множеством комнат, веранд и крытой галереей. С европейской точки зрения мебель в нем почти отсутствовала, но зато было очень тихо, много воздуха, света, простора, а вокруг — зелени и цветов.
С городом нас познакомили сотрудники миссии СССР. Кстати, почти все миссии иностранных государств находятся в Таиззе.
Побывать в местном госпитале мне не удалось. В нашем распоряжении было всего два дня, и, кроме того, самолет, на котором мы собирались лететь в Сану, мог появиться в любую минуту. У него не было точного расписания, и поэтому пассажирам следовало всегда быть наготове.
Перелет из Таизза в Сану, завершивший наш путь, оказался коротким и приятным. Внизу расстилалась грандиозная панорама гор. Горы подступали друг к другу так тесно, что даже с самолета трудно было заметить долины.
Сана расположена на высоте 2500 метров, но с воздуха кажется, что город лежит в низине, а горы начинаются только где-то далеко на горизонте.
Море плоских крыш и стремящиеся в небо башни бесчисленных минаретов, оазисы садов и желтые прогалины площадей — такой мы увидели Сану в те несколько минут, пока самолет приближался к аэропорту. С воздуха Сана казалась искусно сделанным макетом фантастического восточного города. Это впечатление усиливали непривычная компактность города и узкая лента окружавшей его стены. Великолепный, красочный макет, умело подсвеченный солнцем и поставленный для пущего эффекта на серую равнину, окруженную лиловатыми горами.
По дороге с аэродрома мы обогнули почти весь город. Крепостная стена из камня и необожженной глины тянется вокруг города. Много сторожевых башен. На улицах вооруженные солдаты. С наступлением темноты все ворота закрывают. Ни люди, ни караваны не могут войти в Сану и, если ночь застанет их за стеной, ночуют тут же, у ворот. Открывают ворота только с рассветом.
Позже я понял, что означает выражение «жить как за каменной стеной». Здесь эти слова сохраняют прямой смысл. Враждебные племена нередко нападали на город. По рассказам местных жителей, иногда провоцировали такие нападения англичане.
Сана — один из древнейших городов мира. Никто не может сказать точно, каким был его первоначальный облик. Но уже две тысячи лет назад римские историки упоминали о «Сане многобашенной» и писали о ней как о самом большом и богатом городе Аравии.
Впрочем, и сегодняшняя Сана сохранила черты глубокой древности в удивительной чистоте и неприкосновенности. Сана — своеобразный музей арабского зодчества. Вы не найдете ни одного здания, нарушающего общий стиль, ни единой современной европейской постройки. Все дома сложены из светлого или коричневого камня. Двух-, трех- или даже шестиэтажные, они отличаются друг от друга только высотой и размером, но все построены по единому плану, обусловленному климатическими особенностями страны. Глухие, лишенные окон первые этажи, открытые, плоские, с высоким парапетом крыши, которые служат балконами, гостиными, спальнями, прогулочными террасами — всем сразу. Здесь можно укрыться от зноя, пыли и чужих глаз.
Несмотря на архитектурное однообразие, дома довольно нарядны. Этому во многом способствуют большие окна верхних этажей, обведенные белыми полосками с орнаментом. Такие же полосы, широкие внизу и сужающиеся в верхней части, тянутся по фасаду, проводя условную границу между этажами. Они также украшены орнаментом.
Орнамент — основной элемент восточной декоративности — поражает разнообразием и сложностью. А ведь создают его простые мастера. Тонкий и легкий узор заполняет всю полосу, вьется, сплетается, образуя причудливый рисунок. И хотя орнамент на полосах выполнен из обыкновенного гипса и покрашен известью, на темном фоне здания они выглядят драгоценным украшением.
Арабское искусство не знает скульптуры и изображения живых существ. Это запрещено Кораном. С самого своего зарождения ислам вел ожесточенную борьбу с языческим поклонением идолам. Поэтому в арабской архитектуре применяется в основном геометрический или растительный орнамент.
В Каире и Сане я видел мечети и дворцы, внешние и внутренние стены которых были целиком покрыты узором — настоящим каменным кружевом.
Есть здесь и другие дома — низкие, бесформенные, сложенные из глыб серого камня. Это жилища бедняков. Многие дома обращены на улицу не фасадами, а глухими задними стенами без окон. Вид такой улицы непривычен для европейца. Но когда видишь идущий по ней караван верблюдов и облака пыли, поднимающиеся к небу, начинаешь понимать, почему дома «отвернулись» и спрятались за высокими стенами. А караваны шли и идут по этим каменным коридорам не одно столетие. В Йемене нет железных дорог и почти нет автомобилей, поэтому верблюды и мулы — основной вид транспорта. На лошадь араб никогда не нагрузит тяжелые тюки.
Многие улицы и площади центральных кварталов скрываются в густой тени пальм и фруктовых деревьев. Кактусовые заросли можно встретить где угодно. Их яркая, сочная зелень очень приятно оттеняется светлым фоном домов.
На улицах и площадях всегда многолюдно. По пятницам у мусульман день отдыха, и тогда кажется, что жители покинули дома и переселились на улицу. У городских ворот — скопище пеших и конных. Они словно чего-то ждут. В невысоком проеме ворот показывается первый верблюд каравана и сидящий на нем погонщик.
К полудню улицы Саны пустеют. Наступает время нестерпимой жары. С 12 до 3–4 часов дня никто не работает. Люди укрываются в спасительном полумраке и прохладе домов. Город погружается в сон. Даже кошки и собаки ложатся спать прямо посреди улицы, в мягкой пыли.
Над Саной нависают жара и тишина. Душно… К 16 часам город вновь оживает. Снова по улицам проплывают женщины в широкой пестрой одежде и ярких платках. Женщин из знатных семейств можно узнать по тяжелым бархатным платьям черного цвета и полупрозрачной вуали, закрывающей лицо. Ногти на руках и ногах у большинства йеменских женщин — знатных и простых, богатых и бедных — покрашены черной краской. Бороды мужчин красно-рыжие от хны.
В высокогорной Сане очень резки колебания температуры. Утром и днем жарко. Ночью холодно. В зимние месяцы ночыо, а иногда и по утрам на улицах лежит иней. Летом же — сильная жара. В холодное время на смену легким одеждам приходят теплые кафтаны.
Многие элементы европейского костюма — пиджаки, жилеты, носки, обувь — прочно вошли в обиход местных жителей.
Национальная же одежда йеменца — джильбаб — длинная рубаха из полотна. На голове носят куфью — маленькую шапочку, похожую на тюбетейку.
Богатые йеменцы ходят в такой же одежде, но только рубаха у них более широкая, да и сшита из дорогого белого шелка или нейлона, а расшитый золотом и серебром пояс стоит целое состояние, джамбия — в драгоценных ножнах, поверх затканной золотом куфьи — шелковая белая чалма. Такой головной убор называется «имамия».
Тонкая белая шерстяная шаль с каймой, перекинутая через плечо, — отличительный признак знатного йеменца. Носят они ее удивительно легко и непринужденно.
Так же, как взрослые, одеты и ребятишки. Восьми-девятилетние девочки из знатных семей — в длинных бархатных или шелковых платьях, закутаны в большие платки.
Дом, в котором мы поселились, назвали «домом врачей». Многие здания в городе имеют названия, заменяющие номер.
Наши комнаты на втором этаже были большими, светлыми, с глубокими нишами, широкой стеклянной дверью и лестницей, по которой мы поднимались на плоскую крышу. Оттуда открывается чудесный вид на город, далекие горы, вершину Джебель-Нукум и старинную крепость, притаившуюся у ее подножия. Крыша «дома врачей» стала своеобразным клубом: здесь мы собирались в редкие свободные от работы вечера. Отсюда же я любил наблюдать город перед наступлением ночи и на рассвете.
Закат в Сане — зрелище неповторимой красоты. Небо постепенно утрачивает синеву, бледнеет, растворяется. Воздух розовеет, и над белым городом разливается яркий и нежный «тот вечерний несказанный свет», который никакими словами не опишешь.
Темнеет горизонт. Совсем черными становятся дальние горы. С них и наползают сумерки. Розовые отблески еще лежат на стенах домов, но небо уже сине-черное, и лишь кое-где сквозь облака просвечивают яркие закатные полосы. Наконец исчезают и эти последние краски.
На миг делается совершенно темно. Потом восходит луна, и вот уже город залит ее светом. Тишина. А утром яркие лучи солнца всему возвращают украденные ночью краски: небу — синеву, горам — лиловатую дымку, верхушкам мечетей — золотое сверкание, а домам — почти осязаемую, живую белизну.
Безводье — страшный бич Саны. В городе и поблизости от него нет ни рек, ни озер. Водоносные слои залегают на тридцатиметровой глубине, и до воды можно добраться, только вырыв глубокий колодец. Но колодцев мало, и они наполняются гораздо медленнее, чем вычерпываются. Скрип колодезного колеса, пронзительный и ритмичный, не умолкает с раннего утра до позднего вечера. Эти звуки неотделимы от города.
Водопровода в нашем доме нет. Воду — несколько ведер — нам ежедневно покупают на базаре. Мы ее фильтруем и кипятим. Пищу готовим на примусах.
В Сане, как и в Ходейде, нет канализации. Выгребные ямы расположены прямо под домами. Горячее солнце быстро высушивает и в какой-то мере дезинфицирует отбросы, но удушливый запах держится стойко, особенно в узких улочках.
Как уже говорилось, улицы и площади города всегда оживленны и шумны. Особенно многолюдны базары. Здесь средоточие деловой, торговой и общественной жизни.
Базар (по-арабски «сук») находится на широкой площади, вокруг которой множество больших и маленьких лавок образуют сложный лабиринт улочек и закоулков. В дни больших праздников или ярмарок базар выплескивает товары за этот кордон на прилегающие улицы и площади. Купцы зазывают покупателей. Мелкие торговцы громко расхваливают товар, переругиваются друг с другом. Кричат продавцы, кричат покупатели, звенит медная посуда, звенят бубенцы и колокольчики под шеями ослов и верблюдов, снуют и кричат мальчишки — продавцы воды. Стучат молотки жестянщиков, кузнецов, медников.
Шум, стук, звон, грохот — все сливается в один общий, слышимый издалека гул. Рядами тянутся набитые всевозможным товаром лавки богатых купцов. Что пи лавка — то универсальный магазин. Владельцу не надо зазывать к себе покупателя: тот придет сам, привлеченный добротностью и большим выбором товаров.
В такой лавке можно купить швейцарские часы, английскую шерсть, французскую обувь и парфюмерию, кашмирские шали, персидские ковры — все что угодно. Правда, бедноте эти товары не по карману, но местная знать и иностранцы покупают помногу.
В маленьких лавчонках продают алюминиевую посуду (на вес), примусы, дешевую обувь, бакалейные товары — словом, то, что нужно в хозяйстве простого йеменца. Продают и холодное и огнестрельное оружие.
Здесь же расположены мастерские ремесленников: жестянщиков, сапожников, портных, столяров, ювелиров, кузнецов, оружейников, медников… Двери открыты настежь, и мастера работают тут же, у вас на глазах, как работали бесчисленные поколения их предков, чьи искусные руки, вкус, умение, трудолюбие создали городу славу. Ремесленник и по сей день одна из значительных фигур в городе, все — от кинжала до дома — делается его руками.
Нередко в небольшой мастерской ремесленника можно увидеть настоящее произведение искусства.
Бот серебряных дел мастер трудится над цепочкой. Он берет серебряную монету, расплющивает ее сильным ударом молотка на маленькой наковальне. Зубилом высекает из блестящего «блина» узкие полоски, скручивает их в жгутики и из них сгибает звено за звеном. Все это делается так быстро и ловко, что глаз еле успевает следить за движениями.
Еще быстрее работают портные: рубашку, брюки они сошьют всего за несколько часов.
Б кузницах обычно работают хозяин и двое подмастерьев: один мехами из бараньей шкуры раздувает в горне огонь, другой, чаще всего сам хозяин, длинными щипцами держит кусок раскаленного железа, третий ударами молота выковывает лемех плуга, копье или наконечник мотыги.
Столяры распиливают бревна на доски и тут же сбивают из них оконные рамы, двери. Это место базара — своеобразный «завод стандартных деталей» жилых домов. Немного поодаль — ювелирные лавки. В них продают драгоценности и оружие.
Самое живописное место базара — овощные и фруктовые ряды. Здесь разложено, развешано, навалено грудами все, чем богата йеменская земля: полуметровые огурцы, огромные помидоры, виноград, горы белого крупного картофеля, корзины со сладкими и кислыми лимонами, пучками бананов, в высоких узких корзинках — миндаль, финики, изюм, фисташки… В широких и низких плетенках — абрикосы, персики, яблоки, гранаты. Горки лука, чеснока и перца, пучки душистых трав… Удивительно яркое, красочное зрелище!
На плодородной земле, под благодатным солнцем крестьяне могут снимать при хорошем поливе по два-три урожая в год: овощи и фрукты стоят сравнительно дешево. Однако покупателей меньше, чем продавцов. Народ очень беден.
В мясном ряду торговцы сидят прямо на тушах, а лучшие куски спрятаны у них за пазухой. Так они спасают товар от орд голодных, тощих собак, рыскающих меж рядов. Десятки кошек прыгают но прилавкам. Привлеченные запахом мяса, низко летают стаи ястребов и коршунов. Прямо около мясных туш на маленьких жаровнях готовят вкусный кебаб. Аромат Лимонов смешивается с резким запахом жареного мяса, лука, чеснока. Толпа, переливаясь пестрыми красками одежд, колышется в беспрестанном движении. Вдруг на базаре появляется слепой с мальчиком-поводырем. Слепой бьет в бубен, который иногда заменяет жестяной бак из-под керосина, мальчик танцует под этот аккомпанемент. Вокруг собираются зрители. Несколько мелких монет — и артисты идут дальше.
Солнце палит немилосердно. В раскаленном воздухе висит звон от ударов молота по железу. Гул толпы не смолкает ни на мгновение, как шум морского прибоя. Вой и лай собак, клекот коршунов, рев верблюдов, ржание лошадей, гортанные крики продавцов.
В 12 часов наступает час молитвы. Об этом возвещают крик муэдзина с минарета и появление полицейского патруля. Все стихает. Власти строго следят за выполнением религиозных обрядов.
Много своеобразного в Йемене, даже денежные знаки. Основная денежная единица — серебряный талер австрийской эрцгерцогини Марии Терезии. Никто не мог мне толком объяснить, каким образом этот талер попал в Йемен и стал денежной единицей государства. На этот счет существует много версий. Вот одна из них. Во времена Османской империи турки завезли в Йемен форму для отливки серебряных талеров, захваченную у австрийцев (возможно, она была у них не единственной). С тех пор талер «прижился» в стране.
Для многих неграмотных жителей Йемена эта массивная монета из чистого серебра — весьма убедительная ценность; по-видимому, здесь главная причина того, что старинная монета укрепилась так далеко от Австрии.
Монета весит 30 граммов. На одной ее стороне отчеканен профиль Марии Терезии. Надписи сделаны на немецком языке, но это никого не смущает. Здесь монету называют риалом.
Я видел риалы, распиленные пополам и на четыре части: таким образом в Йемене часто разменивали основную денежную единицу.
Риал состоит из 40 букшей. Букш — мелкая разменная монета из меди или алюминия. Монеты чеканят достоинством в четверть, половину, один, два, три, четыре пять, десять и двадцать букшей.
Бумажных денег в Йемене в то время не было, их ввели после 1962 года, иностранная валюта обменивалась в многочисленных лавках менял. В стране тогда существовал один-единственный банк — отделение Саудовского коммерческого банка.
Большое неудобство риалов — их тяжесть. Наши кошельки или даже сумки — неподходящие вместилища для йеменских денег, и для сколько-нибудь крупной суммы нужен кожаный мешок. Впрочем, в больших лавках вы можете расплатиться не только местной монетой. Купцы прекрасно осведомлены о курсе любой иностранной валюты.
Сана — официальная столица и самый большой по количеству жителей город Йемена. Здесь находились почти все министерства страны, постоянная резиденция наследного принца Мухаммеда эль-Бадра. Йемен был тогда теократической монархией. Законодательная и исполнительная власть принадлежала королю, и без него не решался ни один вопрос в стране. Король был волен казнить или миловать преступника, мог отобрать у подданного собственность, решал вопросы о въезде в страну или выезде из нее иностранцев. В Йемене не было ни конституции, ни парламента, ни законов, ограничивавших монархию.
Королевскую власть усиливало и то, что король Йемена по законам религиозной секты зейдитов, к которой принадлежали и он сам, и большинство населения, был одновременно и высшим духовным лицом страны — имамом.
Характерными были и внешние признаки абсолютной власти монарха: на его приемах можно было видеть посетителей, стоявших на коленях у трона или целовавших руку главы государства…
В Сане находилось учебное заведение, где готовились кадры чиновников, судей и прочих государственных служащих.
Была и библиотека. Ее фонд составляли книги преимущественно духовного содержания, а также собрания редчайших арабских рукописей. В городе существовало несколько начальных школ. В них наряду с Кораном изучали географию, историю, английский язык, литера туру, физику, химию и биологию. Учились там в основном дети зажиточных йеменцев. Беднякам даже начальные школы оставались недоступными. Около 95 процентов населения составляли неграмотные.
В Сане были также технологическое училище и сельскохозяйственная школа — единственные в стране профессиональные учебные заведения.
Гостиница в Сане — это большой дом, где селили иностранцев. Но в Йемен приезжало сравнительно мало людей, поэтому такие порядки были не слишком разорительными. До самой революции Йемен оставался «закрытой» страной, искусственно огражденной от внешнего мира.
За несколько лет до нашего приезда в городе построили небольшую электростанцию на жидком топливе. Электростанция работала лишь несколько часов в сутки, главным образом для освещения немногих электрифицированных домов.
С внешним миром Сану связывал телеграф, с другими городами страны — несколько горных дорог для ка раванов и автомашин.
В те годы в Йемене вы не нашли бы ни кинотеатров ни театров. Кофейня на главной площади города была самым популярным местом встреч. Здесь после работы йеменцы и приезжие сидели за чашкой черного кофе или бутылкой лимонада (спиртные напитки запрещены Кораном), слушали радио, читали газету или играли в кости. Кофейня всегда полным-полна.
И все же ростки нового пробивались в стране подчас в самой неожиданной форме. Репродуктор на башне древней стены, мотоцикл принца, обогоняющий караван верблюдов, европейская обувь, бак из-под бензина с яркой наклейкой американской нефтяной компании на плече женщины в чадре, швейцарские часы на руке погонщика верблюдов, иностранные журналы на столиках старой кофейни…
Но самое главное — это тяга к знаниям у молодежи. С живым интересом молодые йеменцы слушали радио, буквально затаив дыхание внимали рассказам о других странах, другой жизни. В школах учились с энтузиазмом. Обучая йеменцев на курсах среднего медицинского персонала при госпитале, мы убедились в их чрезвычайном трудолюбии и больших способностях. Они готовы были заниматься круглые сутки.
Госпиталь находился примерно в 2 километрах от дома. Рабочий день начинался рано, сильной жары еще не было, и поэтому прогулка по городу доставляла большое удовольствие. Дорога пролегала через многие улицы. Проходя по ним, я знакомился с городом, с людьми, которые впоследствии стали моими друзьями.
Путь к госпиталю проходил мимо строящегося дома. Его возводила артель каменщиков. Иногда, если была свободная минута, я останавливался и наблюдал за их работой.
Каменщики вручную отесывают глыбы гранита, придавая им кубическую форму. Затем укладывают их в ряд, обмазывают глиной и кладут новый ряд. Цемента здесь не знают. Увесистые глыбы прочно склеиваются вязкой глиной. Работа тяжелая и трудоемкая, как правило, начинается в 6–7 часов утра и заканчивается ночью, при свете луны. Дом растет медленно. Иногда двухэтажное здание артель строит целый год.
В те дни я знал всего несколько арабских слов: здравствуй, до свидания, спасибо (салям алейкум, маа-с-саляма, шукран).
Всякий раз, когда я проходил мимо стройки, каменщики приветливо здоровались со мной. Они уже знали, что я новый русский доктор: в Сане не так уж много европейцев, а врачей — тем более.
Среди каменщиков особенно выделялся высокий, худощавый человек лет тридцати. Его лицо с тонким профилем и светлой матовой кожей украшала маленькая черная бородка. Именно такими я всегда представлял себе арабов.
Мы с Хамудом — так звали каменщика — быстро познакомились. Я узнал, что он потомственный каменщик: его отец и дед занимались тем же ремеслом. Хамуд мог не только прикинуть на глазок, но и вычертить план любой постройки. Он всегда одевался в серую холщовую рубаху, перепоясанную широким платком. За поясом — неизменная джамбия. На ногах — деревянные сандалии, на голове — коническая без полей соломенная шляпа, а поверх нее — чалма — хорошая защита от палящего солнца.
Хамуд жил в маленьком домике всего из одной комнатушки. Просторные дома он строил для других. Здесь же вместе с ним ютилась семья: мать, жена, трое ребятишек (шестеро детей Хамуда умерло). Йеменцы, как правило, многодетны. Если бы не большая детская смертность, семьи с 12–14 детьми были бы у них не редкими.
Я и сейчас помню комнату Хамуда. Керосиновая лампа тускло освещает несколько подушек, брошенных на простые циновки. Никакой мебели, а теснота такая, что с трудом удается разместиться всем. Но как бы ни был беден его дом, каменщик привязан к нему и своей семье всем сердцем…
Рабочий день каменщика начинается с зарей. Омовение, молитва, завтрак — лепешка из дурры, ячменя или пшеницы и чашка напитка из шелухи кофейных зерен, называемого здесь кишр. В 12 часов молитва и обед. Обед состоит из хельбы — традиционного блюд из мелко нарезанных ароматных трав, муки, яиц и пряностей. После обеда он спит, а по праздникам жует кат. Кат дорог, и покупать его каждый день ему не по карману.
С 3 часов дня и до позднего вечера Хамуд снова на стройке: воюет с крепким камнем. Затем вечерняя молитва и скромный ужин (лепешка, чашка кишра).
Так же, как Хамуд, жили его товарищи и бо́льшая часть трудящегося люда Саны.
В годы нашей работы в Йемене система здравоохранения в стране была примитивной. Во главе министерства здравоохранения (или министерства здоровья) стоял знатный йеменец, не имевший отношения к медицине. Министерству подчинялись три госпиталя в городах Сана, Ходейда и Таизз. Поскольку фармацевтическая промышленность в Йемене отсутствовала, министерство здравоохранения закупало медикаменты за границей. Лечебные учреждения укомплектовывались иностранцами, ибо своих врачей в Йемене не было. Министерство вело «страницу здоровья» в газете «Наср» («Победа»). Эта газета издавалась раз в две недели.
Как уже говорилось, в городах проживала меньшая часть населения страны, поэтому лечебной помощью в стационарах, к сожалению, могли пользоваться очень немногие.
Жители Тихамы, гор и предгорий вынуждены были обращаться к знахарям. Помимо так называемых «истинных знахарей», которые прибегают к заклинаниям ритуальным обрядам, существует и другая категория врачевателей — «народные йеменские лекари», имеющие некоторые представления о лечебных свойствах многих растений. Применяя, например, при малярии настой коры хинного дерева, прикладывая к гнойной ране плесень или ткань, пропитанную соком чеснока, «народный лекарь», даже не зная ничего о действиях хины и существовании пенициллина, фактически помогает больному.
Весьма распространенный лечебный прием «народных лекарей» — прижигание. При заболеваниях ряда внутренних органов, например при почечных камнях, воспалениях желчного пузыря, катарах желудка, а также при радикулитах и невритах, особенно часто встречающихся в горной части страны, кожу прижигают раскаленным прутом.
Подобная «отвлекающая терапия», чрезвычайно напоминающая прижигания из арсенала китайской медицины, получила в Йемене широкое признание. Часто можно встретить йеменца, на коже которого видны старые рубцы или свежие следы недавно проведенного прижигания.
Аптекари — наиболее многочисленная категория работников здравоохранения в Йемене; многие из них имеют определенную медицинскую подготовку (окончили средние медицинские учебные заведения за границей или курсы среднего медицинского персонала при госпиталях) и выполняют к тому же обязанности фельдшера, оказывая населению посильную медицинскую помощь. Аптекари владеют некоторыми врачебными приемами, умеют ставить банки, делать подкожные инъекции. Владеющие английским языком следят за проспектами фирм, выпускающих медикаменты, которые они закупают для своей аптеки частным образом за границей.
Помощники врача, медбратья, или «сахы», существенно помогали нам в работе. Добросовестное отношение к порученному делу, любовь к медицине делали их незаменимыми и в часы амбулаторных приемов, и при обходах, и во время ночных вызовов.
Госпитали королевства, расположенные в крупных городах, были по структуре однотипны и отличались друг от друга только количеством коек. Королевский госпиталь в Сане — самое большое лечебное учреждение в стране. Это целый больничный городок. Перед госпитальными воротами, на площади, всегда толпы людей. Шум и толчея, словно на базаре.
Больных доставляют сюда отовсюду. Их привозят на лошадях, ишаках, верблюдах, редко — на машине. Иногда родственники и друзья больного несут его на носилках десятки километров из какого-нибудь дальнего селения.
Кофейня на площади перед госпиталем всегда переполнена: больные и посетители дожидаются очереди на прием, а чашечка ароматного кофе бодрит и сокращает время ожидания.
На циновках или бараньих шкурах у входа в госпиталь полулежат часовые. Они следят за всеми, кто входит на его территорию. В непогоду и ночью охранники забираются в каменную будку, стоящую тут же, у самых ворот.
Каждое утро старший аскер (Хамуд Бехри, загорелый солдат со старой винтовкой в руках), улыбаясь, приветствует нас, отдает честь, поднося ладонь к чалме.
— Салям алейкум, доктор! — кричит он и подает табель, в котором надо расписываться ежедневно.
Госпиталь назывался королевским. Начальнику госпиталя Мухаммеду Зуфри было всего 35 лет. Мудир Зуфри призводил впечатление очень энергичного и умелого администратора. Он окончил фармацевтический институт в Италии, знал итальянский язык, носил европейскую одежду.
Я познакомился с Мухаммедом Зуфри в первый же день по приезде в Сану. Меня провели к нему в кабинет. В большой комнате толпился народ: очереди на прием к начальнику не бывало, посетители проходили, к нему беспрепятственно. В комнате стояли письменный стол и стулья. На столе, на подставке, красовался маленький национальный флаг.
Мудир сидел за столом. Он был страшно разгневан. Перед ним на коленях стоял йеменец, по-видимому один из подчиненных, которого начальник за что-то грозно распекал. Как потом выяснилось, провинившийся (санитар) просил у начальника прощения за какой-то проступок. Как только он ушел, мудир успокоился и встретил меня очень приветливо. Через переводчика мы договорились о том, что завтра же я приступлю к работе. Мудир при мне подписал приказ, и на этом все формальности были закончены.
Простившись с начальником, я вышел во двор. По двору медленно шел санитар, тот самый, которого я только что видел в кабинете мудира… закованный в кандалы. К моему удивлению, он не производил впечатления человека, убитого горем. Я так бы ничего не понял, если бы переводчик не объяснил мне, что кандалы были самой обычной мерой наказания в монархическом Йемене. «Кандальником» можно было стать за самые различные провинности, в данном случае я столкнулся с административным взысканием, чем-то вроде нашего «поставить на вид». Однако эта средневековая мера наказания могла стать длительной, а иногда и пожизненной.
Так я впервые познакомился с йеменским обычаем наказания нерадивых служащих. Позже и в домах и на улицах я видел людей, закованных в кандалы. Нередко под кандалами у них была стерта кожа, и незаживающие язвы гноились. На ночь кандалы снимали, чтобы они не мешали несчастному «преступнику» спать.
Право такого же наказания начальник госпиталя предоставил и нам, врачам, но, как читатель может легко догадаться, нам и в голову не могло прийти им пользоваться.
Управленческий аппарат госпиталя составляли начальник, секретарь и два чиновника — заместителя начальника. Четыре человека администрации на госпиталь в 450 коек — немного. Но мудир и его помощники действовали оперативно и обладали недюжинными организаторскими способностями.
Секретарь и правая рука мудира — девятнадцатилетний Абдулла, славный и на редкость энергичный парень, окончивший духовную школу. Круг его обязанностей не имел предела: он писал приказы, в его ведении находилась печать, он принимал прошения о приеме, через него шли все заявки на медикаменты и продовольствие. То и дело Абдулла вскакивал на велосипед и мчался по приказу начальника в различные учреждения и даже к министру. Абдулла всегда был ровен, приветлив и готов помочь любому из нас в хозяйственных вопросах, возникавших в отделении.
Приемом больных ведали мудир и Абдулла. Абдулла собирал и передавал прошения мудиру, который тут же писал резолюцию, принимавшую форму приказа.
Бедняков и аскеров в госпитале лечили бесплатно. Степень бедности устанавливалась так: больной, прибывший издалека, вместе с прошением подавал начальнику записку от амеля или кали (сельского старшины), если жил в деревне, или от губернатора, если в городе. В записке указывалось, что данный больной — бедняк. Однако получить подобную бумажку у королевских чиновников было нелегко.
Королевский госпиталь занимает большую площадь — целый квартал. В нем девять отделений: два терапевтических (военное и гражданское), хирургическое, туберкулезное, глазных болезней, отоларингологическое, кожно-венерологическое, гинекологическое и специальное для королевской семьи.
Кроме лечебных отделений здесь размещаются все подсобные помещения большого госпитального хозяйства: административный корпус, аптека, рентгеновский кабинет, лаборатория, медицинские и вещевые склады, кухня, казарма для солдат, охраняющих госпиталь, и поликлиника, в которой мы вели амбулаторный прием.
Отделения, как и все остальные госпитальные постройки, — одноэтажные каменные здания с большими окнами. Стены небольших палат и широких коридоров чисто выбелены, помещения залиты светом. Каждая палата рассчитана на 50 человек, но наплыв больных так велик, что приходилось постоянно ставить дополнительные койки, загружать коридоры. Больные лежали на железных кроватях, застланных ветхим, но чистым бельем. Всем больным выдавался комплект одежды — длинная белая рубаха из грубого полотна и белый колпак.
Возле каждой кровати стоял маленький столик для еды и лекарств. На спинке кровати — железный ящичек в котором хранится история болезни.
История болезни — двойной лист бумаги обычного формата. На лицевой стороне имя, возраст, род занятий, местожительство записывались по-арабски: на оборотной — диагноз по-латыни. Лекарства выдавались больным на руки сразу на два-три дня. Нередко они прятали таблетки и хрупкие ампулы под подушку или завязывали в узелок простыни.
Здесь не было наших строгих больничных порядков, и больные могли уходить в город навестить семью или купить продукты. Часы свиданий не ограничивались, местом для них обычно служил просторный двор госпиталя, а то и кофейня на площади.
Но все-таки в какой-то мере определенный режим соблюдался. Утром — неизменная молитва, потом завтрак, обход врача. После обхода больные гуляют или просто лежат в тени. В полдень — обед, мертвый час, затем процедуры, ужин и сон. Госпитальный день начинался в 7 часов утра и кончался в 9–10 часов вечера.
Весь коллектив врачей — иностранцы. Нас было десять человек из разных стран: акушер-гинеколог Е. Осипова, венеролог К. Суворова, терапевт А. Миронычев и я — из Советского Союза; хирург С. Трабель, окулист Я Кашпарек, отоларинголог Я. Вольф и фтизиатр Ф. Кречи — из Чехословакии, педиатр Л. Джемаль — из АРЕ, хирург Н. Серфедей — из Италии.
Маленький интернациональный коллектив работал дружно. Мы проводили совместные консилиумы и консультации. И что наиболее ценно — всегда находили время друг для друга, несмотря на то что каждому в своем отделении приходилось работать по меньшей мере за десятерых. В отношениях между собой, как и в работе, мы руководствовались одним желанием — оказать помощь как можно большему количеству людей. В госпитале помимо нас работала группа йеменских «народных лекарей».
Я заведовал терапевтическим отделением Часть отделения занимали инфекционные больные. В моем отделении числилось 50 коек, в действительности же больных было гораздо больше (временами до ста).
На однообразие болезней жаловаться не приходилось: воспаление легких, заболевания печени, инфекционные болезни, в том числе амебная дизентерия, тропическая малярия, разные формы тифа.
Возраст больных — от 15 до 75 лет. Моими пациентами были не только солдаты и офицеры йеменской армии, но также крестьяне, ремесленники, купцы, чиновники и даже знать.
Рабочий день начинался в восемь утра с обхода отделения. Осмотр иногда продолжался несколько часов: много больных — и старых и новых. Каждого надо было осмотреть, расспросить, записать данные в историю болезни — сведения за день и назначения. Иногда требовалась срочная помощь.
В первые дни работы нам страшно мешало незнание языка. Врачу трудно разговаривать с больным через переводчика, даже самого опытного. Сначала в вопросах помогала латынь, которую кое-как понимали Фельдшеры-йеменцы. Но я сразу стал учить арабский. При постоянной практике, когда все кругом говорят на этом языке, разговорная речь усваивается сравнительно быстро. Моими учителями были и сами больные. К концу года я уже немного говорил по-арабски, а главное — понимал своих пациентов. Нам приходилось самым подробным образом разъяснять больным назначение лекарств, а то и показывать, как их нужно принимать. Бывали случаи, правда редкие, когда, получив на руки коробку с таблетками, больной старался проглотить их все сразу или же пытался привязать к тому месту, где ощущалась боль. Однажды молодой горец чуть не выпил пузырек белладонны.
После обхода отделения я еще раз напоминал фельдшерам об особо тяжелых больных. В повседневной работе всегда старался внушить своим помощникам мысль, что лечение больных — наше общее дело. И они отлично это понимали и прекрасно работали.
Иногда, если этого требовало состояние больных, я заходил в отделение и по вечерам, после амбулаторного приема или после лекций, которые читались раз в неделю на курсах подготовки фельдшеров. Вечерние обходы делал раз в два-три дня, чаще не удавалось. Но к тяжелобольному зайдешь два и три раза в сутки, а то и просидишь около него всю ночь.
В отделении кроме меня работали три фельдшера, четверо слуг и три аскера. Аскеры, добродушные йеменцы средних лет, дежурили поочередно. Присутствие их объясялось тем, что время было военное, а отделение считалось армейским.
Работник госпиталя, называемый слугой, по существу, санитар. Он моет больных, кормит тяжелых пациентов, помогает им перестилать постели, а также вместе с медбратом-фельдшером раздает лекарства. Санитар всегда сопровождает врача при обходе. Вначале я думал, что только любопытство заставляет этих людей, и без того перегруженных работой, следовать за мной и фельдшерами от кровати к кровати и внимательно ко всему прислушиваться и приглядываться. Но вскоре убедился, что санитары иногда знают больных не хуже фельдшеров. Находясь все время в палате, они подмечали то, на что ни я, ни фельдшер пе успели обратить внимание. Эти «разнорабочие медицины» иной раз оказывали нам незаменимую помощь. Я не говорю уже о том, что в их руках находилось, по существу, все хозяйство отделения.
Особенно трогательно заботился о больных шестидесятилетний Махмуд. Этот санитар был настоящей нянькой: успокаивал во время сильной боли, развлекал выздоравливающих, баловал чем и как только мог.
Санитары жили здесь же, при отделении, получали бесплатное питание и мизерную заработную плату. Для старого Махмуда отделение было домом, а больные — семьей, которой он отдавал шее свои силы. И как же они его любили!
В отличие от санитаров аскеры не утомляли себя чрезмерной работой. Один из них, лежа на циновке у входа в отделение, символизировал охрану, второй таким же образом охранял амбулаторию, вернее, кабинет, в котором я вел прием, а третий сопровождал меня и фельдшера за город днем и ночью по срочному вызову. Это были довольно симпатичные люди. Перед обедом они подходили ко мне и докладывали, что все в порядке, а затем отбывали получать дневной паек — четыре небольшие лепешки.
Каждый день в госпиталь привозили новых больных, йеменцы относятся к медицине с величайшим уважением. В самом глухом селении, затерянном где-нибудь среди гор, знают, что такое врач, и повезут, а если надо, то и понесут к нему больного на руках. С каким доверием относились к нам больные, как трогательно верили во всемогущество медицины. И как тяжело и горько порой было сознавать наше бессилие, невозможность спасти человеческую жизнь, особенно если в других условиях это было бы вполне осуществимо.
Никогда не забуду один случай. Из далекого селения доставили ребенка, мальчика лет десяти, очень бледного, с синими губами, умирающего. У него был врожденный, притом декомпенсированный, порок сердца. В местных условиях положение совершенно безнадежное. Все, чем мы могли помочь мальчугану, — это поддержать еле теплившуюся жизнь и продлить ее еще на неделю, еще на месяц.
Мальчика принес отец, немолодой, замкнутый и суровый йеменский воин, весь увешанный оружием. Он нес мальчика на руках из селения, находившегося километров за сорок от города.
Не знаю, как он шел, где отдыхал по дороге и отдыхал ли вообще. Сам он ничего не рассказывал, а мы не задавали лишних вопросов. Отец понимал, что сын умирает, но, видимо, в глубине души надеялся на чудо и верил, что мальчик будет жить.
Два долгих месяца боролись мы за жизнь ребенка. Два месяца отец не отходил от его постели, спал около него на полу, кормил с ложечки, часами носил на руках по саду.
Когда мальчику становилось лучше, этот сдержанный, молчаливый человек убегал в сад, садился на корточки у стены и, подняв лицо к небу, громко пел от радости. В такие минуты мне было особенно тяжело на него глядеть. Я знал, что дни мальчика сочтены. Еще день, самое большое — два. Его сердце отказывалось работать, все наши возбуждающие и поддерживающие средства почти уже не оказывали на него действия.
Я с тревогой думал о том, что будет с отцом. С санитаром Махмудом мы подолгу просиживали около мальчика. Но неизбежный конец наступил. Ребенок умер на рассвете, во сне, как это часто бывает с тяжелыми сердечниками. На его лице застыло удивленное выражение. Отец и Махмуд стояли рядом. Никто из нас не решался заговорить. Наконец отец дотронулся до моего плеча. Он постарел у нас на глазах за эту ночь, но держался спокойно и твердо.
— Спасибо, доктор. Я видел, как ты хотел помочь моему сыну, но Аллах решил по-другому! А теперь я хочу еще немного поговорить с сыном.
Потом умершего завернули в плотную ткань. Не слишком длинный и не слишком тяжелый сверток для сильных рук воина. Он взял его и медленно пошел к выходу.
Из отделения я шел в поликлинику на амбулаторный прием больных. У дверей кабинета почти всегда было много народу. Иногда на прием приходило 30–40 человек. Йеменцы не знают, что такое очередь, и, если бы не аскер, дежуривший у входа, все толпой ворвались бы в кабинет. Больные редко отправлялись в госпиталь одни. Обычно их сопровождала чуть ли не вся семья, и о болезни рассказывали все разом, перебивая друг друга. К больному в семье относились очень заботливо и внимательно.
В Сане, как, впрочем, и во всем Йемене, много больных. Самое обидное то, что большинства болезней могло и не быть, если бы соблюдались элементарные правила санитарии, наладилось водоснабжение.
Резкие температурные колебания предрасполагают к простудным заболеваниям, катарам верхних дыхательных путей, бронхитам, пневмонии, радикулитам, миозитам. Общий низкий санитарный уровень в городе способствовал развитию инфекционных болезней. Много было больных туберкулезом и малярией.
Вредным фактором в Сане служит большая разреженность воздуха: плато, на котором стоит город, находится на значительной высоте. Высотная болезнь особенно часто поражает приезжих. Заболевший ею временами испытывает неприятные ощущения в области сердца: замирание, перебои, ноющие боли. Артериальное давление понижается, пульс становится менее полным и менее напряженным.
Для того чтобы избежать этих патологических явлений по прибытии в горную часть страны, первое время надо как можно меньше ходить и лишь постепенно увеличивать объем движений. Оказавшись в горной местности, мы именно так и поступали. При резко выраженных явлениях высотной болезни рекомендуется лежать, принимать кордиамин, пить крепкий кофе или чай. При правильной профилактике и необходимом лечении все неприятные ощущения быстро проходят.
Низкая санитарная культура пациентов весьма осложняла амбулаторный прием. Многие из них даже с помощью родных не могли вспомнить, как и когда началось заболевание, рассказать, что и где болит. Бесполезно было спрашивать о температуре, так как ее никто не измерял. Бывали случаи, когда больной не знал даже своего возраста.
Например, спрашиваю больного:
— Сколько вам лет?
Отвечает:
— Не знаю, может, тридцать, а может, пятьдесят.
Вследствие климатических факторов и биологических особенностей созревание здесь наступает раньше, чем, скажем, в европейских странах. Но в то же время суровые природные условия и тяжелый быт довольно рано изнашивают организм. Особенно сильно это сказывается на женщинах: браки в двенадцать, четырнадцать, а то и в восемь лет, тяжелая домашняя работа, частые роды приводят к тому, что женщина в 35 лет выглядит уже старухой.
Однако нужно отметить, что пожилые йеменцы чрезвычайно выносливы, сильны и, если не погибают от инфекционных заболеваний или травм, долговечны. Неподалеку от госпиталя жил стодвадцатилетний старик. Считается, что йеменец способен носить оружие с 15 до 70 лет.
Передо мной — шестидесятилетний мужчина. Выглядит он пожилым, морщинистым, словно высохшим от солнца и ветра. Но как быстро он ходит, бегает, как легко носит тяжелые мешки и ворочает камни, как весело и звонко смеется!
Можно предположить, что в Йемене гипертоническая болезнь и атеросклероз встречаются редко. За год работы мы наблюдали только одного старика с кровоизлиянием в мозг. Я говорю о предположении, так как мы располагали весьма ограниченными возможностями для обследования больных в этом направлении. В нашем распоряжении были лишь данные, полученные при внешнем осмотре, выслушивании, измерении артериального давления, результаты рентгеновского исследования. Вот и все. Не было даже электрокардиографа.
Подавляющее большинство пациентов не жаловалось ни на сжимающие боли в области сердца, ни на одышку или удушье, ни на головокружение или головные боли. С ранних лет все вели трудовую жизнь. Если речь шла о представителях знати, то они начиная с подросткового возраста много внимания уделяли физическим упражнениям: верховой езде, охоте, участвовали в трудных походах. Пищевой режим, как уже говорилось, в основном состоял из овощей, фруктов, лепешек и сравнительно небольшого количества мяса. Часто употребляется в пищу кислое молоко, жиры и яйца — умеренно.
Образ жизни всех обследуемых был относительно размеренным, несмотря на бурные события, происходившие в стране, а также стихийные бедствия. Нам рассказывали, что в районе боевых действии во время молитвы и омовения, а также ночью огонь прекращается. «Ночью надо спать», — говорят солдаты. Едят йеменцы в одно и то же время, после еды всегда отдыхают. Такой порядок сохраняется и в трудных походах.
Только один пациент (кстати сказать, единственный гипертоник, которого нам удалось выявить) отмечал, что его служба требует крайнего напряжения, ни днем ни ночью он не знает покоя. Это был начальник королевской тайной полиции.
Трудно делать обобщающие выводы, но, безусловно, подвижный образ жизни, питание и довольно четкий ритм жизни находятся в данном случае в прямой связи с отсутствием у йеменцев атеросклероза и гипертонической болезни. К этому нужно добавить, что они много часов проводят вне дома и дышат чудесным горным воздухом.
После амбулаторного приема, нередко затягивавшегося допоздна, я отправлялся домой. На улицах безлюдно и тихо. В окнах домов мерцает слабый свет свечей или керосиновых ламп. Воздух насыщен аппетитными и острыми запахами пряностей, которыми сдобрен даже самый бедный ужин. В эти часы все собираются дома и наслаждаются отдыхом в кругу семьи. Йеменцы — заботливые мужья и любящие отцы.
Однако у нас, врачей, ритм жизни часто нарушался. Иногда приходилось буквально на ходу доедать обед и мчаться в город по срочному вызову…
Как-то на рассвете раздался сильный стук в дверь: приехавший йеменец очень просил немедленно посмотреть его брата. Я быстро собрался и сел в джип, который доставил нас к больному. Охрана и слуги в тревоге столпились во дворе. Выяснилось, что хозяин дома приехал вчера вечером из другого города и слег: появился кашель, поднялась температура, болела голова. К утру состояние больного резко ухудшилось.
Поставить диагноз было нетрудно. Картина совершенно ясная — двустороннее воспаление легких с явлениями сердечно-сосудистой недостаточности. Однако дело осложнялось тем, что больной полгода назад перенес воспаление печени, и, хотя клинических проявлений этого заболевания я не обнаружил, пришлось очень тщательно подбирать лекарства.
Сделав все необходимое, оставил фельдшера дежурить возле больного и отправился в госпиталь. Вечером, после работы, вернулся. Состояние больного было тяжелым.
Особенность йеменских домов — наглухо закрытые окна. Мне пришлось выдержать «бой» со всеми домочадцами: я потребовал полной перестановки мебели в комнате для большего притока воздуха, развесить по комнате мокрые простыни, чтобы увлажнить его, уложил больного поудобнее и провел около него почти всю ночь, время от времени давая ему необходимые лекарства. Под утро больной уснул. Артериальное давление почти доходило до нормы, пульс стал достаточно полным и ритмичным. Еще несколько дней пациент находился в тяжелом состоянии. Но вот наступило долгожданное улучшение. Осложнений не было. Больной начал выздоравливать.
Среди моих пациентов были знатные йеменцы и бедняки.
Бедный ремесленник страдал тяжелым туберкулезом легких, но лечь в больницу не мог, потому что не мог оставить мастерскую. Два-три часа в день через силу он вынужден был работать, чтобы прокормить себя и семью. Я лечил его дома. Больной не мог купить себе лекарства, и мы выдали ему их бесплатно из запасного фонда. Больной был растроган до слез и говорил, что «русских врачей послал сам Аллах».
Среднего медицинского персонала не хватало. В связи с острым дефицитом медицинских работников потребовалось организовать специальные курсы при госпитале по подготовке фельдшеров. Большинство учеников этих курсов окончили среднюю духовную школу, но некоторые из-за тяжелых материальных условий в семье смогли получить лишь начальное образование.
Если считать небольшую (на 15 человек) акушерскую школу, открытую в Сане совсем недавно Всемирной организацией здравоохранения, и курсы при госпитале в Ходейде, то в то время в Йемене было всего три учебных заведения (типа курсов медсестер).
На курсах при госпиталях преподавали врачи, в том числе и советские. Каждый из нас раз в неделю читал лекции по своей специальности. Я знакомил учеников с основами физиологии, терапии, учил их приемам неотложной помощи при острых заболеваниях внутренних органов, уходу за больными, основам диететики и т. д. Специального помещения курсы не имели: занимались в палатах или в кабинетах врачей.
Учащиеся проявляли к медицине огромный интерес. Я не встречал более внимательных и любознательных слушателей. После каждой лекции они меня буквально забрасывали вопросами. Иногда эти вопросы были неожиданными и наивными.
Какой микроб вызывает диабет? Зачем кипятить шприц? У человека такой маленький живот, как же там помещается все, о чем ты говорил?..
Однако уже после первых лекций слушатели начинали понимать, какая разница между инфекционными болезнями и болезнями обмена веществ, и узнавали о многом другом.
Учеба шла параллельно с практическими занятиями. На этих занятиях мы учили их технике медицинских манипуляций и основным методам обследования больных. Такое сочетание учебы и работы помогало быстрому включению учащегося в практическую деятельность, но накладывало большую ответственность на преподавателей.
Один из моих фельдшеров, четырнадцатилетний Абдурахман, был самым старательным учеником. Он окончил неполную среднюю школу и уже целый год работал в госпитале. Абдурахман — потомственный медик: его отец — тоже фельдшер. Другой фельдшер из моего отделения. Мухаммед, пришел в госпиталь два года назад. Это был сын бедного крестьянина. Вначале работал санитаром в отделении. Мухаммед страстно интересовался медициной. С раннего утра и до позднего вечера он находился в отделении. С огромным интересом слушал лекции, расспрашивал обо всем во время обходов и, что называется, глаз не спускал при всех сложных вливаниях или пункциях, которые нам приходилось делать. Способный парнишка настолько быстро и хорошо все усваивал, что очень скоро я смог доверять ему не только подкожные инъекции, но и внутривенные вливания. И у него ни разу не было случая осложнений Это был прирожденный медик.
Медицина привлекает многих юношей-йеменцев. Моим младшим товарищем и помощником был Хашим. Выходец из богатой, влиятельной семьи, он после окончания школы поступил в техническое училище. По окончании его Хашим сразу же получил высокооплачиваемую работу на радиостанции. Однако юноша решил стать медиком и, несмотря на все протесты семьи, бросил работу и пришел в госпиталь. Здесь ему пришлось начать все заново, зарабатывать гроши, исполняя неквалифицированную работу. Но трудности не испугали его и не остановили. Он упорно работал, слушал лекции и иногда неделями ни днем, ни ночью не выходил из отделения.
Целеустремленность и трудолюбие вскоре принесли плоды. Уже через полтора гола Хашим стал старшим фельдшером отделения и вместе со мной выезжал по ответственным заданиям министерства здравоохранения.
Телефонов здесь нет. Нередко в глухую полночь раздавался стук в дверь: это Хашим приходил за мной, звал к больному, если меры, которые он принимал, были недостаточны и состояние больного ухудшалось. Но я всегда был спокоен за больного, которого наблюдал Хашим.
Наряду с преподаванием на курсах при госпитале нам приходилось иногда писать популярные статьи для йеменского радио и печати. Мы старались излагать материал в самой доходчивой форме. Что такое сыпной тиф? Что такое малярия, амебная дизентерия? Это была своего рода санитарно-профилактическая работа среди населения.
Вместе с моим коллегой А. В. Миронычевым мы провели некоторые наблюдения над действием наркотического растения кат на организм человека, а потом, уже в Москве, я продолжил исследования.
В начале жевания ката появляются неприятные ощущения: головокружение, учащенное сердцебиение, слабость, иногда — боли в подложечной области. Постепенно эти неприятные ощущения сменяются, как говорят йеменцы, «чувством блаженства», «ясностью мышления». Ощущается прилив бодрости, энергии, улучшается настроение. В более редких случаях (в зависимости от сорта ката) возникает психическое возбуждение с выраженной агрессивностью. Иногда после приема ката наблюдается угнетение психики, сонливость, переходящая в глубокий сон.
Однако необходимо отметить, что у лиц, долгие годы употреблявших кат, наблюдается ухудшение памяти и работоспособности. Полученные данные говорят и о том, что у большинства исследуемых кат вызывает повышение артериального давления.
Нас интересовало, что же вызывает наркотическое действие при жевании листьев ката, какое вещество содержится в нем. Из весьма немногочисленной литературы удалось выяснить, что в кате есть вещество, подобное кокаину. Но эти сведения нуждались в проверке. Нам удалось привезти в Москву некоторое количество листьев и провести эксперимент. Гипотеза подтвердилась. Родственное кокаину вещество было действительно обнаружено.
Отдых у нас был нечастым. Мы работали, даже когдая вся страна отдыхала. Йеменские праздники в основном религиозные. Самый большой из них — «ид аль-фитр», наступающий после священного месяца рамадан, когда мусульмане соблюдают пост.
В праздники город наводнен толпами гуляющих в пестрых одеждах. Повсюду слышится ружейная стрельба. Вечерами на плоских крышах, на каменных заборах, просто на улицах и площадях яркая иллюминация из смоляных факелов.
Мы присутствовали на торжественном параде войск, устроенном после рамадана.
Йеменские солдаты, одетые в живописные национальные костюмы, и всадники на верблюдах выглядели весьма экзотично. После них по центральной площади города прошли танки. Парад принимал наследный принц эль-Бадр. Принц был высок ростом, несколько грузноват для своих лет. Эль-Бадра окружали плотным кольцом воины личной охраны, одетые в голубые одежды.
После парада был прием, на который пригласили советских врачей. Низкие столы образовывали длинный ряд. На серебряных блюдах лежали целиком зажаренные барашки, горы фруктов и восточных сластей, и половину которых я не смог бы назвать. Аромат тропических фруктов смешался с запахом чудесного аравийского кофе, приготовленного с пряностями.
На приеме читалось много молитв. Перед гостями с длинными и цветистыми речами выступали не только государственные деятели, но даже дети вельмож. Эти дети с кинжалами и в чалмах, одетые так же роскошно, как и взрослые, закончив речь, преисполненные достоинства, направлялись к своим почетным местам, небрежным кивком отвечая на низкие поклоны свиты.
После приема принц эль-Бадр уехал в сопровождении бронетранспортеров. Впереди на верблюдах — трубачи. Их трубы издавали протяжный звук, чем-то напоминавший крик петуха. Позади — два или три джипа, до отказа набитые солдатами личной охраны с карабинами. Они образовывали нестройную пирамиду, ощетинившуюся ружьями.
По окончании рамадана один из фельдшеров, Абдул Керим, пригласил нас к себе на свадьбу. Абдул Кериму было 22 года, его невесте — 16 лет. Свадьба в Йемене состоит из нескольких церемоний. Сначала все направляются в мечеть. Затем все собираются в доме жениха. В большой комнате, на мужской половине, на коврах вдоль стен, располагаются родственники и друзья. Женщины собираются на своей половине. На почетном месте восседает в парадной белоснежной чалме жених. На поясе у него висит кинжал в серебряных ножнах. Он молчит. Гости тоже не очень-то отличаются разговорчивостью. Они жуют кат, курят кальян или танцуют под аккомпанемент бубна на маленьком свободном кусочке пола. Два комических актера, вроде наших скоморохов, время от времени разыгрывают смешные сценки.
Так продолжалось около двух часов. Затем все вышли на темную улицу, и под громкие звуки бубна и дудок друзья и родственники снова ввели жениха в дом его отца, теперь уже женатым человеком. При этом пели довольно мелодичные и торжественные песни. Дворик перед домом освещали бенгальские огни и лунный свет. Когда мы вернулись с улицы, слуги стали обносить гостей кофе и сластями.
Невесту мы не видели. По йеменским обычаям, ни один мужчина не должен лицезреть ее перед свадьбой, даже сам жених. Невеста находилась на женской половине, на которой происходило почти то же самое, что и на мужской.
Во время праздников в Йемене обычно раздавались подарки и вручались правительственные награды. У йеменцев не было орденов и медалей. Высшей наградой служил королевский подарок — золотые часы с портретом короля, драгоценный кинжал или породистый конь. Например, советский хирург Э. Ванцян получил за работу в Йемене прекрасного коня. Затем по значимости идут золотая монета, большая или малая, мешочек с риалами или мешок кофе…
Говоря о наградах, нельзя умолчать и о наказаниях, которые были в этой стране весьма своеобразны. Я уже упоминал, как просто и часто за самые пустяковые проступки человека заковывали в кандалы на разные сроки. Если за это время закованный провинялся еще раз, то ему надевали вторые кандалы. За более серьезные проступки, например мелкое воровство, преступника били палками на площади, а то привязывали к хвосту осла и проводили по всем улицам города на позор и осмеяние. Но и в этом случае он не избегал битья — если не палками, то камнями. Крупным ворам отрубали кисти рук.
Были в Йемене и тюрьмы, куда сажали преступников. Некоторые из них находились в безводной пустыне, вдали от населенных пунктов. Убийц, разбойников, государственных преступников при королевском режиме подвергали публичной казни: сначала отрубали кисти рук, затем — стопы ног, а уже потом — голову. Тела казненных долго валялись на площади для назидания и устрашения.
Наша врачебная деятельность протекала не только в трудных климатических условиях, но и в сложной политической обстановке. В 1960–1961 годах положение в стране было непростым. Военные провокации на южных границах вызывали тревогу и напряженность во всей стране. Распространялись различные слухи, будто порт, построенный русскими, скоро взорвут. Над Ходейдой летали американские самолеты, на рейде появился американский крейсер. Английские колониальные войска дислоцировались в Адене, бывшем в то время протекторатом Великобритании. Их самолеты по нескольку раз в день бомбили и обстреливали населенные пункты южных районов.
Летом и осенью 1960 года боевые действия развернулись всего в нескольких десятках километров от столицы, у селения Хаулян. За крепостной стеной слышалась перестрелка. Йеменские войска разбили отряды нападающих. О масштабе боевых действий можно судить хотя бы по тому, что в боях принимали участие бронетранспортеры и артиллерия. В эти тревожные дни нам не раз приходилось ездить на срочные вызовы с вооруженной охраной.
Йемен издавна привлекал внимание англичан. Выгодное географическое и стратегическое положение горной страны, нефть, сера, золото, железо, колчедан, скрытые в ее недрах, лучший в мире кофе, фрукты и пряности. Еще в 1839 году британские колонизаторы захватили Аден — южную оконечность страны, а также острова Камаран у побережья королевства на Красном море и Перим вблизи Баб-эль-Мандебского пролива. А в 1863 и 1882 годах колонизаторы расширили свое влияние на юге Аравии за счет установления протектората над рядом других йеменских земель. Они не прекращали агрессивных действий против Йемена и позже. Долгое время йеменский народ продолжал бороться с ними.
Великая Октябрьская социалистическая революция вдохновила йеменцев, как и другие угнетенные пароды, на борьбу с империализмом, за национальную независимость. Однако нападения на страну не прекратились. На стороне агрессора была вся современная военная техника, но Горный Йемен — это твердыня, укрепленная неприступными скалами, глубокими ущельями и пропастями, а главное — мужеством и волей народа, отстаивающего свою независимость. «Дома и стены помогают», а йеменцы находились дома, они знали каждую тропинку в горах, каждый камень служил им защитой, каждая скала или выступ — прикрытием.
Год — срок небольшой, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что мы, советские врачи, с открытым сердцем помогавшие йеменцам, поняли душу этого гордого и храброго народа. Свободолюбивые йеменцы никогда не потерпят иноземных захватчиков на своей родной земле!
В один из февральских дней меня неожиданно вызвали к начальнику госпиталя.
— Скорее, доктор! Скорее, — торопил встревоженный Мухаммед. — Сейчас к начальнику двое пришли с гор, издалека. Говорят, почти вся деревня вымерла, болезнь напала, какая — не знают. За тобой пришли!
В кабинете стояли горцы с усталыми, осунувшимися лицами. Волнуясь и перебивая друг друга, рассказали, что за короткий срок почти все их селение вымерло от какой-то странной болезни: человек заболевает и через два дня погибает.
Неужели чума?!
Неграмотные, напуганные бедой посланцы с гор ничего больше нам рассказать не смогли. Чуть позже начальник госпиталя сообщил мне, что по решению правительства Йемена и представительства Всемирной организации здравоохранения мне предлагается немедленно выехать в очаг эпидемии.
В который раз я подивился поразительной оперативности йеменцев. Через час уже серая машина с гербом ООН и ВОЗ на дверце увезла из города меня, фельдшера, переводчика, дезинфектора, лаборанта, солдат, необходимую аппаратуру и запас лекарств.
Селение Амид, куда мы направлялись, находилось в горах, в 50 километрах от Саны. По дороге я обдумывал те немногие сведения, которые сообщили нам горцы, сопоставляя их с полученной раньше информацией о неожиданных вспышках тяжелых инфекций в этих краях. В последние годы это были чума и тиф. И то и другое, по-видимому, заносили паломники. На всякий случай еще по дороге я предупредил всех о том, что нас может ожидать, и распорядился, чтобы все надели марлевые маски, шапочки, резиновые перчатки и плотно запахнули халаты.
Мы решили остановиться, не доезжая деревни, и подробно расспросить первого же встреченного крестьянина. Но дорога неожиданно кончилась. Не дожидаясь встречных, мы пошли к деревне.
Несмотря на тревогу и озабоченность, невозможно было не заметить удивительной живописности и своеобразия горного селения. Дома лепились на невероятных кручах, словно орлиные гнезда. Селение окружали небольшие возделанные поля. Кроме них, ни дерева, ни куста, ни травинки.
Около самой деревни мы встретили двух горцев. Из их рассказа явствовало, что умерло 25 человек, а отнюдь не все жители селения. Самые точные сведения мы получили у шейха. В селении жило 200 человек. Пятьдесят из них заболели, пятнадцать больны и сейчас, десять уже выздоровели, а двадцать пять умерли. На чуму это не было похоже. Я попросил шейха вызвать ко мне выздоровевших.
— Как начиналась болезнь?
— Сильно болела голова, хотелось спать, было жарко… Многие теряли сознание, бредили…
Постепенно вырисовывалась вся картина. После наступления холодов в селении вдруг появилось много вшей.
— А раньше они были?
— Почти нет.
— Откуда же они взялись?
В сопровождении шейха мы отправились осмотреть больных. Уже совсем стемнело. На фоне чистого звездного неба отчетливо вырисовывались черные громады скал. Прямоугольные глинобитные дома с узкими щелями вместо окон совершенно сливались со скалами. Улиц нет. Впереди, освещая дорогу фонарем, шел шейх, и за ним карабкались по тропинке мы все, кроме аскеров, оставшихся у машин. За нами толпой следовали жители, сухощавые, загорелые, с черными бородами, длинными, до плеч, вьющимися волосами, в наброшенных на плечи накидках, из невыделанных бараньих шкур. В черных чалмах и вооруженные кинжалами, они выглядели довольно грозно ночью на горной тропинке, но смотрели на нас с суеверным страхом. Их пугали маски и перчатки. Когда мы заходили ib дом, они ждали нас на улице, затем шли за нами дальше.
Осмотр первых больных подтвердил мои предположения, что в деревне сыпной тиф. Мы вернулись в дом шейха и обсудили план операции. Прежде всего решили изолировать больных, потом сделать дезинфекцию в домах, которые они посещали, раздать лекарства, а главное — рассказать жителям, что такое сыпной тиф, откуда и как он к ним пришел и что нужно сделать, чтобы как можно скорее ликвидировать его. А болезнь уже глубоко вцепилась в беззащитное селение: 25 смертей на 200 жителей.
Горцы с большим вниманием относились к нам и к нашей работе. У нас было сколько угодно помощников, на редкость толковых и исполнительных. Всех больных мы изолировали и обеспечили необходимым лекарством. Сделали дезинфекцию и провели другие мероприятия. Вскоре эпидемию удалось приостановить и затем погасить. Уезжая, мы были уверены, что сыпной тиф больше здесь не пропустят, а главное — не испугаются. Страх — хороший помощник эпидемии!
Нас провожали все жители селения. Горцы выражали благодарность улыбками, жестами. Но удивительнее всего ее выразил шейх. Покидали деревушку ночью. Поскольку дорога была нам незнакома, ехали медленно. Уже порядком удалившись от селения, мы увидели на дороге шейха, бежавшего впереди машины с фонарем в руках. Он освещал нам дорогу. Несмотря на все протесты, шейх бежал так километра четыре, а затем неожиданно исчез, словно растворился в темноте гор. Все облегченно вздохнули. Проехав еще километров пять, мы заметили, что заблудились… Кругом тишина, темные массивы гор, пустынное, каменистое плато. Вдруг из темноты появились неясные очертания человека с фонарем в руках. Он быстро приближался к машине. Аскер щелкнул затвором винтовки, но человек не остановился. Мы с удивлением узнали шейха. Он улыбался. Оказалось, чтобы не смущать нас, этот славный человек сделал вид, что вернулся назад, а сам продолжал бежать за машиной, скрываясь за холмами и следя за тем, чтобы мы не заблудились. Это его долг хозяина, объяснил нам шейх. Мы упросили его сесть в машину. Горец проехал с нами еще несколько километров, показывая дорогу. Когда он убедился, что мы на верном пути и уже не собьемся, вышел из машины, улыбнулся всем еще раз на прощание и мгновенно исчез среди каменистых холмов.
Как сейчас, помню его умные глаза и добрую улыбку на смуглом лице. Не только долг гостеприимства, но и благодарность за помощь односельчанам заставила его провожать нас. Но пробежать ночью по каменистой тропе столько километров! Да не просто бежать, а нести фонарь, не отставая от машины. Какой стайер мог бы состязаться с ним в беге?
Я уже знал, что йеменцы — очень выносливые люди, но это превосходило все виденное до сих пор. В машине я пощупал пульс шейха и не почувствовал значительного учащения. Поразительно!
Я представил министру здравоохранения Йемена краткий официальный отчет о работе в Амиде. В нем была обрисована обстановка в селении и даны рекомендации по устранению эпидемии. Помимо уже принятых мер (изоляция больных и установление карантина) указывалось на необходимость госпитализации больных в изолированное отделение больницы Саны, проведения дезинфекции помещений и одежды, оборудования жаровой камеры, установления карантина в близлежащих селениях. Если госпитализация в Сане невозможна, требовалось проводить лечение на месте, направив в очаг эпидемии медицинских работников и запас лекарств. Для проведения профилактики рекомендовалось выделить ряд медикаментов, в том числе противотифозную вакцину. Указывалось в отчете и на необходимость проведения санпросветработы с использованием периодической печати и радио.
Похожая ситуация привела меня в небольшой город Баджиль. Если Ходейда лежит с одной стороны Тихамы у моря, то Баджиль расположился там, где песчаная полоса заканчивается и приближаются горные цепи. Городок был невелик: на его сравнительно небольшой территории разместилось несколько десятков каменных домов, соломенные хижины, мечеть, дом начальника города, школа, небольшой базар с традиционной кофейней, где продают воду с различными фруктовыми сиропами, кишр, иногда кофе. Достопримечательности города — старая турецкая крепость и новая, но бездействующая текстильная фабрика. И то и другое — очень характерные для Йемена символы.
Старая турецкая крепость на горе над городом рассказывает о том времени, когда Османская империя формально включила Йемен в свой состав, но фактически вольнолюбивый народ покорен не был: только крепостные орудия, направленные на город, создавали видимость его покорности.
Текстильная фабрика, выстроенная одной из иностранных компаний, так и не была пущена;в ход. Король Йемена не разрешил! Дело в том, что этот монарх больше всего боялся прогресса.
Медицинское обеспечение населения города проводил фельдшер-йеменец, серьезный и толковый юноша лет двадцати четырех, окончивший фельдшерскую школу в Ливане. По возвращении в Йемен он купил в Баджиле аптеку и начал практиковать. Фельдшер рассказал нам, что Баджиль — один из самых «зараженных» городов. Здесь почти все население болеет амебной дизентерией, бильгарциозом (мочеполовой формой шистозоматоза), много больных тропической малярией и другими болезнями.
Однажды фельдшера разбудили ночью. «Старая Фатьма внезапно умерла! — кричал мальчик. — Вчера она была здорова и только жаловалась на боль в животе». На следующий день умерло еще двое молодых людей, которые перед этим несколько дней жаловались на боли в животе, но за помощью не обращались.
Фельдшер знал, что амебная дизентерия очень редко заканчивается смертью, поэтому заподозрил более тяжелую инфекцию и обратился к амелю города за советом. Амель пригласил врача из госпиталя в Таиззе, приехавшего из какой-то западной страны. Болезнь продолжала развиваться, количество смертных случаев увеличивалось.
Через неделю после смерти первых больных мы приехали в Баджиль для выяснения эпидемиологической обстановки, так как группа йеменских специалистов, находившаяся под нашим наблюдением, должна была разместиться в том районе. Мы прежде поговорили с фельдшером, потом отправились по домам, чтобы выяснить все на месте.
Фельдшер был взволнован и раздражен. Оказалось, что врач из Таизза даже не захотел зайти в дома местных жителей и объявил, что волноваться нечего: это амебная дизентерия. После этого он сел в машину и уехал, пробыв в городе не больше часа.
Нам пришлось опираться на довольно малочисленные факты, чтобы ответить на вопрос, какая же болезнь в Бад, жиле. Надо было срочно провести клиническое исследование больных, а стационар в городе отсутствовал. Не было в то время в Йемене и ни одного специалиста-инфекциониста. Терапевтам же решать подобные вопросы затруднительно, однако этого требовала ситуация.
В первую очередь обратились к изучению контактов жителей Баджиля с другими населенными пунктами, выяснилось, что возле Баджиля протекает ручей, берущий начало в предгорьях. Такие ручьи в жаркие месяцы пересыхают, зато в период дождей превращаются в бурные потоки. В описываемое время в горах шли дожди и ручей использовался как источник водоснабжения. Выше по течению, в селении Обаль, около месяца назад наблюдались смертные случаи, причины которых так и не установили: в селении не было медицинских работников и лечением занимались знахари. Жители Обаля тоже брали из ручья воду и купались в нем.
Опрос больных и их родственников показал, что все они пили из ручья воду, не кипятив ее, что заболевание развивалось довольно быстро, начавшись с болей в животе.
При осмотре мы констатировали наличие тифозного состояния: сильно гиперемированное лицо, затемненное сознание, понижение артериального давления, слабый пульс. Определялись сыпь на коже, увеличение селезенки, боли в животе и урчание в области слепой кишки.
Известно, что амебная дизентерия иногда протекает очень тяжело, но, наблюдая в Йемене сотни больных амебной дизентерией, мы не встречали ни одного смертного случая, не было и таких осложнений после нее, как абсцесс печени. Таким образом, амебная дизентерия исключалась. Течение болезни не напоминало и холеру, случаи которой бывали в тех краях год-два назад.
Мы устроили консилиум: советские врачи (участвовали и наши коллеги из Ходейды), врачи, обслуживавшие иностранных специалистов — строителей дороги, и местный фельдшер, который очень гордился тем, что как равный принимает участие в совещании, и, кстати, высказал несколько дельных соображений. Он рассказал, что в Баджилс и во многих других местах подобные вспышки заболевании часто бывали раньше, но им не придавали значения.
Совместно поставили диагноз: брюшной тиф. Наметили и осуществили необходимые мероприятия. Прежде всего изолировали больных, провели дезинфекцию и начали лечение. Сделали профилактические прививки, в том числе в Ходейде.
Миссия СССР помогла быстро достать прививочный материал. Так прошла еще одна из противоэпидемических кампаний в Йемене. Возможно, с позиций современного инфекциониста что-либо было сделано не совсем «по науке», но ситуация была крайне сложной.
Вскоре в не менее трудной обстановке мне пришлось увидеть, сколь выносливы йеменцы.
Прошло несколько дней после возвращения в Сану, и мудир сообщил мне, что по приказу министра здравоохранения я должен сопровождать большую группу аскеров, направлявшихся к нам из Ходейды. Этот поход начинался в Ходейде, мы проезжали пески пустыни Тихама, после преодоления головокружительных горных перевалов, прибывали в Сану…
В Ходейду мы с переводчиком прилетели на самолете. Я успел погулять по городу, рассмотреть улицы, дома, площади и мечети. Многое здесь было теперь привычным: и пестрота и яркость одежд, и ослики с бурдюками, и караваны верблюдов, бредущих по узким, пыльным улицам.
Город подходит к самому морю, но ни днем, ни ночью оно не дает прохлады. Здесь одно из самых жарких мест на земном шаре — климатический экватор. Новый порт избавил йеменское правительство от необходимости пользоваться портом Адена, который в то время все еще оставался колонией Англии.
Для того чтобы пройти к новому порту, не надо ни у кого спрашивать дорогу. Ажурные башни портовых кранов видны издалека. Отделочные работы еще продолжаются, но пароходы уже подходят к новым причалам — сложным железобетонным сооружениям.
Наши советские коллеги рекомендовали непременно осмотреть порт Ходейды. И вот, миновав охрану, мы оказались на его территории. Перед оградой, у въездных ворот, стоят грузовые автомашины, доверху набитые мешками замечательного йеменского кофе, шерстью, кожами, плетеными корзинами с фруктами (апельсинами, лимонами, бананами, финиками) и пряностями. Вереница полуголых грузчиков перетаскивает все это на территорию порта и в ожидании погрузки на пароходы складывает на землю под открытым небом. Мешки, корзины, тюки образуют горы, между которыми едва удается пробраться к причалу. Жаркое солнце палит вовсю. В порту очень оживленно: шум, гам, гортанные крики, гудки пароходов. В нос бьет крепкий аромат нагретых на солнце пряностей и фруктов, смешанный с запахом морской воды и водорослей. У причалов рядом с океанскими грузовыми лайнерами — легкие парусные суда йеменских рыбаков.
Грузчики выполняют тяжелую работу под палящими лучами солнца. До сооружения порта они переносили многопудовые мешки на спинах. Сейчас погрузке помогают механизмы.
Мы посетили советский грузовой пароход, с радостью пообщались с соотечественниками. С постройкой порта значительно расширились морские торговые связи нашей страны с Йеменом, кроме того, избавление от посредничества иностранных фирм в перевозке грузов экономит Йемену немало средств.
Осмотрев порт, решили искупаться здесь же, неподалеку. Желание неудивительное при жаре 40–45° в тени и почти абсолютной влажности воздуха. Однако в волнах Красного моря, особенно у берега, чувствуешь себя как в теплой ванне, а заплывать далеко не рекомендуется: могут напасть акулы.
В кофейне у рынка более или менее свежо: мальчик-слуга раскачивает большое опахало. Здесь можно выпить чашечку кофе мокко, освежиться стаканом фруктового сока или пепси-колы со льдом, лимонадом или томатным соком. Тут впервые я попробовал изысканнейший плод манго, напоминающий по вкусу ананас, клубнику и сливочный крем одновременно. К сожалению, этот скоропортящийся плод плохо поддается транспортировке.
В тот же день мы побывали в хирургическом отделении, возглавлявшемся Э. Н. Ванцяном, и в кабинете окулиста И. Батраченко. С энтузиазмом работают здесь эти славные люди.
Наша механизированная колонна вышла из Ходейды на рассвете, когда не так жарко. Предстоял долгий путь. И аскеры и офицеры были оживлены, возбуждены предстоящим переходом. В местах, по которым мы должны были проезжать, не раз вспыхивали тяжелые инфекционные эпидемии, и следовало подготовиться к любым неожиданностям. Предварительно мы вместе с фельдшерами и переводчиками провели с йеменскими воинами своеобразный профилактический инструктаж.
Машины шли к северо-востоку через пустыню по древним караванным тропам. Песок, песок, песок… Море песка. Изредка бугры из плотно слежавшегося песка с чахлыми колючими кустами без листьев. Температура в тени превышала +50 °C. Среди полного безветрия временами внезапно налетала песчаная буря. Песок засыпал глаза, лез в уши, скрипел на зубах.
Машины двигались медленно, увязая в песке. От раскаленного металла шел жар. Но йеменские водители не унывали. Они часто и с удовольствием повторяли поговорку, очень популярную среди воинов: «Борцы терпят».
К вечеру мы добрались до небольшого городка. Здесь кончается знойная Тнхама и начинаются горы. Пас разместили в большой соломенной хижине. Ночью разразилась сильная песчаная буря. (Песчаные бури чаще всего бывают к концу дня.) Песок стучал в тонкие стены. Казалось, хижина вот-вот развалится, но к утру буря стихла, не причинив нам вреда.
Местные жители (их не более 2 тысяч) живут главным образом в глинобитных и соломенных хижинах, разбросанных как попало. Основное их занятие — земледелие. Сеют просо, пшеницу — все только для собственных нужд. Хозяйство самое примитивное, потребности очень ограниченны, но чтобы и их удовлетворить, приходится работать от зари до зари. Пресной воды очень мало. Жара, безводье, амебная дизентерия, тропическая лихорадка, малярия.
Вскоре тронулись дальше. Городов больше не встречалось. Изредка попадались небольшие селения, где даже домов в настоящем смысле этого слова не было. Основное жилье — соломенные или каменные хижины.
Невысокие хижины круглой или конической формы очень искусно сплетают из соломы. В их прочности я имел случай убедиться во время упомянутой песчаной бури. Заборы, окружающие хижины, также плетут из соломы или хвороста. Окоп в хижинах нет, и свет проникает в них через дверь, обычно завешанную циновкой. Здесь не нужно, чтобы в доме был свет. Его и так слишком много снаружи, от него, так же как от зноя и песчаных бурь, прячутся и спасаются в темной хижине.
Б знойном климате Тихамы само жилище во многом утрачивает свое значение. Вся жизнь протекает в маленьком дворике перед домом. Внешне тихамцы не похожи на жителей горных районов страны. Близость Африканского материка, тысячелетние связи, существовавшие между Юго-Западной Аравией и Восточной Африкой, не могли не сказаться на внешнем облике населения. У обитателей приморской полосы довольно темный цвет кожи, густые курчавые волосы.
Их одежду составляют кусок ткани, обмотанный вокруг бедер, и соломенная шляпа конической формы. Женщины ходят в длинных, до пят, темных рубахах. Очень часто их лица не закрыты. Ребятишки бегают голышом, не испытывая при этом, видимо, никаких неприятностей ни от солнца, ни от колючего песка.
Мы расстались с Тихамой. Начались предгорья, и йеменская земля приобрела другой облик. Однообразие песков сменилось живописным пейзажем.
Дорога, проложенная еще турками, вьется по красивым долинам, разукрашенным зеленью трав, желто-коричневыми пятнами обработанных полей и кофейных плантаций. Древние римляне, хорошо знавшие Йемен, относили эту часть страны к тому району, который называли Счастливой Аравией. Здесь нет ни удушающей жары Тихамы, ни сурового климата высокогорья. Днем в меру жарко, а к вечеру с гор дует освежающий ветерок. Встречаются родники. Все это создает условия для бурного роста тропической флоры. В этом районе раскинулись настоящие йеменские джунгли — пальмы, не выжженные солнцем, как в Тихаме, а сочные, роскошные, с пучками бананов, переплетенные лианами.
Тут и там мелькают какие-то кусты с ярко-красными или оранжевыми цветами, издающими пряный аромат, в воздухе порхают птицы с синим или зеленым оперением. В зарослях водятся гепарды, ядовитые змеи. То и дело встречаются стада обезьян. Они с удивлением — это было ясно видно по их мордам — взирали на машины и стремительно удирали, прижимая к груди детенышей. Обезьян здесь очень много. Эти животные — бич земледельца. Они мгновенно пожирают плоды многодневного тяжелого труда. Крестьяне нещадно бьют их камнями и палками, караулят сады и посевы. Но обезьяны хитры, увертливы, упрямы. Сражаться с таким врагом утомительно.
Кроме того, приходится постоянно воевать с хищниками, ведь гепарды — настоящее бедствие для скотоводов.
В районе много виноградников, кофейных плантаций, апельсиновых садов.
Чем дальше в горы, тем тяжелее приходится крестьянину. Почва становится каменистой. Нужно устраивать специальные террасы, ограждать их камнями, носить туда землю в корзинах, а воду — в кожаных мешках.
Невероятно тяжел труд йеменского крестьянина. Орудия труда — древняя деревянная соха или заступ, тягловая сила — ослик, корова зебу или буйвол. Иногда члены семьи сами впрягаются в соху.
Лучший в мире кофе, превосходный виноград (крупный, сладкий, без косточек), апельсины величиной с небольшую дыню и дыни величиной с мельничный жернов — все отдавалось помещикам-феодалам, крупнейшим из которых был король.
Йеменский крестьянин не пьет чудесного кофе, который выращивает. Он довольствуется дешевым напитком кишр из кофейной шелухи.
Мы все выше и выше поднимались в горы. Пейзаж снова постепенно менялся, и перед глазами возникал другой Йемен. Зелень исчезла, уступив место каменным осыпям. Солнце не пекло так немилосердно, как внизу. Яркие краски сменились блеклыми, серовато-зеленоватыми тонами. Старая турецкая дорога, местами полуразрушенная, уходила все выше в горы, то узким карнизом нависая над пропастью, то становясь чрезвычайно крутой и извилистой. Проезжая по этой дороге, мы не раз обнаруживали следы катастроф: разбитые повозки, иногда обломки автомашин. Обвалы здесь — далеко не редкость.
В этом районе мы встречали племена, предки которых жили здесь еще чуть ли не в каменном веке. Домом им служили пещеры, носили они одежды из грубых тканей и козьего меха, добывали огонь, высекая искру из кремня, а дурру (вид проса) размалывали в каменной ступе. Из камня же обычно делались наконечники для стрел и копий.
Казалось, мы каким-то чудом перенеслись на тысячи лет назад. Но кое-что развеивало иллюзию. Например, у обитателей пещер можно было увидеть радиоприемники.
Жители селения сажали дурру, разводили коз. Вокруг — хорошие пастбища. Увидев нас, почти все спрятались в пещеры. Но один горец все-таки подошел. Он о чем-то заговорил с аскерами. Они его плохо понимали, он их, видимо, тоже. Затем все вместе подошли ко мне.
— Этот человек говорит, что болен, у него в груди поселился шайтан.
Я осмотрел и выслушал горца. В его груди действительно сидел «шайтан» — острый бронхит.
Во время осмотра больной стоял спокойно, покорно поворачивался, дышал, как я просил. На вид ему было лет тридцать. Худощавый, среднего роста, смуглый от загара. Спина, грудь, живот почти без волосяного покрова. Сильные, мускулистые ноги. На голове — заросли длинных, спутанных волос. Видно, их никогда не касалась расческа. Безрукавка из невыделанной бараньей шкуры надета прямо на голое тело, полоса ткани обмотана вокруг бедер, кусок такой же ткани обернут в виде чалмы на голове. За поясом вместо кинжала торчит железный наконечник. Горец сказал, что его зовут Ахмедом. Возраста своего не знает. Где живет? Неопределенный жест в сторону гор. Я дал ему несколько таблеток кодеина и сульфатиозола. Ахмед хотел немедленно проглотить их все сразу, и нам с фельдшером пришлось объяснять, как их надо принимать. Он выслушал, но ничего не ответил, продолжая с большим любопытством рассматривать машины.
Из пещеры, скрытой редкими зарослями, за нами внимательно и настороженно следили десятки глаз. Успокоенные тем, что мы не причинили никакого вреда Ахмеду, некоторые жители осмелели и вышли из укрытия. Первым подошел и приветливо улыбнулся старик. За ним — молодая женщина с ребенком на руках. Из-за кустов высыпали ребятишки.
Мне очень хотелось увидеть пещерное жилище, но никто не пригласил меня в «дом», а войти незваным я не решился.
Однако возможность посетить «первобытное» жилье все же представилась: Ахмед и, очевидно, близкие его посовещались и, улыбаясь и жестикулируя, пригласили войти в пещеру, куда я поднялся по двум большим камням, лежавшим друг на друге. В пещере, сухой и чистой, тлели угли очага, пол был застлан шкурами, а у стен стояли мотыги и что-то вроде бороны с наконечниками из камня. У очага стояла каменная ступа с пестиком: в этой ступе размололи зерна какого-то злака, замесили тесто, сделали лепешку, испекли на раскаленном плоском камне и угостили нас. Лепешка была приятной на вкус, но пресновата. Затем зажарили кур и сварили гишр. Хозяева радостно переглядывались, удовлетворенные, что мы с аппетитом закусываем и одобряем предложенные «яства»… Но пора в путь. Тепло распрощались мы с представителями этого племени…
Передние машины уже тронулись в путь. Я сел в последнюю и еще долго оглядывался на деревню. Мой пациент стоял на дороге и дружелюбно махал рукой. Дорога круто свернула в горы, селение скрылось из глаз. Уже в ста шагах от него нельзя было догадаться, что здесь живут люди.
Медина по-арабски означает «город». Тем не менее Тель-Абиб не город, а обычная деревушка из маленьких, одноэтажных каменных домиков с плоскими крышами, прилепившихся друг к другу и образовавших как бы единый многокомнатный дом, в котором живет 500 человек.
В Медине в отличие от многих других селений мусульманского Йемена нет мечети, и для молитвы жители собираются на ровной каменистой площадке. На заре, с первыми лучами солнца, в полдень, перед закатом, и в полночь, при свете луны, сюда приходят и становятся на колени мужчины. Перед ними, воздев руки, имам читает Коран.
Обязанности имама выполняет начальник города — амель. Во всяком случае, нам его так отрекомендовали, но вполне возможно, что это был староста (кади). Король в миниатюре, он обладает здесь всей полнотой светской и духовной власти. На улице он появлялся не иначе как в сопровождении четырех вооруженных до зубов аскеров. Один из них трубил в трубу, оповещая жителей о том, что идет амель. Другой держал огромный черный зонт, защищая верховную власть от солнца. Мединский амель был чистокровным йеменцем, высокого роста, стройный, худощавый, со светлым лицом и орлиным профилем. Он приветствовал нас и пригласил зайти в гости и отдохнуть. Но, к сожалению, на это у нас не было времени.
Колонна продолжала подниматься в горы. Дорога становилась все более узкой и трудной. Она вилась змеей, бесчисленными кольцами обнимая горы. И с каждым поворотом — новый вид, новая панорама, одна великолепнее другой. Однообразие гор, как и пустыни, кажущееся. В действительности они тысячелики. В прозрачном разреженном воздухе хорошо видно далеко вокруг. Цепи гор, возвышающиеся одна над другой, беспрерывной чередой уходят вверх. Их очертания тают в воздушной дымке. Почти отвесные скалы обступают тропу. Громады скал так высоки, что не видно ничего, кроме их подножия. Эти подножия похожи на лапы фантастических чудовищ, цепко держащих друг друга.
Закат солнца придает всему ландшафту суровый вид, окрашивая все в багрово-желтые тона, особенно зловещие на фоне далеких горных массивов. Иногда рядом с дорогой громоздятся сложенные самой природой гигантские ступени. Порой между двух высоченных скал видна узкая трещина. Через нее легко перепрыгнуть, но еще легче не заметить опасности и соскользнуть в темную щель, настолько узкую, что можно, не долетев до конца, застрять между двумя отвесными стенами и провисеть до тех пор, пока орлы или коршуны не вытащат вас оттуда по кускам.
Днем солнце печет неистово, но ночью воздух свеж и прохладен. Двигались мы почти без остановок. Иногда ночь заставала нас в пути, вдали от селений, и мы ночевали прямо у дороги.
Как только затихал гул машин, воцарялась глубокая тишина. После целого дня беспрерывного шума моторов эта тишина ощущалась особенно сильно и приносила отдых. Мы почти не говорили друг с другом, боясь нарушить короткие часы безмолвия. Аскеры разжигали огонь и готовили ужин. Дрожащие блики костров плясали на отвесных скалах. После ужина мы забирались на ночлег в машины.
Над головой — темный полог неба с крупными блестящими звездами. Вокруг — горы. В темноте кажется, что они подступают к самой машине. Ночную тишину на мгновение нарушают грохот скатившегося камня или шаги постовых. Я лежу, вглядываясь в чужое небо. Но дневная усталость так сковывает тело, что я засыпаю крепким сном, так и не отгадав ни одного созвездия. Утром просыпались от холода. Солнце еще скрывали горы, оно светило, но не давало тепла. Короткий завтрак — и снова в путь.
Селение Хаммам-Али знаменито целебными сероводородными источниками. Воды их напоминают мацестинские. С древнейших времен они славились по всей Аравии. Когда-то турки построили здесь нечто вроде закрытых купален, облицевали источники камнем и заключили их в низкие каменные сараи. Многие йеменцы приезжают сюда лечиться. Мне очень хотелось ознакомиться с йеменской «Мацестой», но не было времени.
От Хаммам-Али начались самые трудные перевалы. Дорога, достигнув вершины, неожиданно спускалась, затем снова поднималась на головокружительную высоту. Очень часто она проходила по узким карнизам, нависшим над пропастями, такими глубокими, что не было видно дна. Подчас машина буквально повисала над пропастью. А каково было водителям, когда начался тропический ливень и с гор обрушились лавины камней.
Мы приближались к самой высокой точке йеменского плато, поднятого на 3600 метров над уровнем моря. Высота давала о себе знать. В сильно разреженном воздухе трудно было дышать и людям и моторам. Холодно! Ветер пронизывал до костей. Крестьяне из здешних селений одеты в длинные меховые кафтаны и закутаны в башлыки. В селениях нас угощали крепким горячим кишром.
Каменные дома построены так же, как и все жилища йеменских горцев, — в виде двухэтажной высокой башни, сужающейся кверху, с плоской крышей, обведенной зубчатым барьером. По обе стороны от башни — каменный забор, огораживающий внутренний дворик. В большой полутемной комнате нижнего этажа — огромный очаг, в котором почти круглые сутки горят хворост и кизяк. Душно, дымно, но тепло.
Я осматривал больных, если случалось, расспрашивал о наиболее распространенных болезнях. Но здесь, в горах, почти никто ни на что не жаловался. Чистый холодный разреженный воздух высокогорья практически свободен от микробов. Вода горных источников, отфильтрованная толщей пород, обычно не содержит никаких возбудителей инфекций, она прозрачна, чиста и на редкость вкусна. Таким образом, и в санитарном отношении образ жизни горцев обладает многими преимуществами.
Пожилые люди здесь не помнят, когда родились, и, не думают о смерти. Они бодры и работают наравне с молодыми. Им неизвестно большинство старческих недомоганий. И старики и молодежь охотно позволяли себя осматривать, выслушивать, выстукивать, измерять давление. Это их, видимо, забавляло. В случае болезни они лечились у местных знахарей. Успех лечения, как правило, зависел от врожденного здоровья и крепости организма, а не от знахарского искусства. Ну а на худой конец у знахаря всегда есть оправдательная формула, убедительная для каждого мусульманина: «Иншалла» («Как пожелает Аллах»).
Чем выше поднимается дорога, тем холоднее. Самый высокий перевал — на высоте Юнгфрау, снежной вершины Швейцарских Альп. В Йемене на высоте 3600 метров над уровнем моря тоже нежарко. Чувствуется недостаток кислорода.
В районе города Маобада по ночам иногда выпадает иней. Если население Ходейды ограничивается набедренными повязками или белыми широкими рубахами, то жители высокогорного плато подчас надевают меховые жилеты из шкуры козла, а по ночам — длинные тулупы. Они ведут суровый образ жизни, нередко селятся в пещерах. В ночные часы костер, разложенный у входа в такое жилище, освещает неровным красноватым светом бородатых, длинноволосых людей, одетых в меховые безрукавки. На костре жарится мясо горной козы, на раскаленных камнях — лепешки из муки дурры (зерна дурры растираются каменным пестиком в каменной ступке). Люди здесь стали жить в пещерах не случайно. Горные потоки в период дождей, сильный ветер, обвалы могут разрушить любой дом, построенный человеком.
Как правило, жители высокогорных районов — представители одного племени, основное их занятие — охота и сельское хозяйство.
Маобад по йеменским масштабам довольно велик. Это место пашей последней перед Саной ночевки.
Мы расположились на втором этаже местной гостиницы. Нам отвели лучшую комнату. Обычное йеменское убранство: никакой мебели, вдоль стен — тюфяки, покрытые коврами, подушки. Ужин принесли на большом медном подносе, который поставили прямо на пол (средняя его часть, не покрытая коврами, служит столом во всех йеменских домах).
Йеменские офицеры и солдаты оживленно обсуждали предстоящее прибытие в многобашенную столицу. Стемнело. Приветливый хозяин внес в комнату петромакс — светильник и, очевидно желая произвести на нас впечатление, небольшой транзисторный радиоприемник. Такие приемники сравнительно старых моделей купцы завозят в Йемен из ФРГ, Японии и других стран и продают по довольно высоким ценам. Приемник поставили у стены, и вскоре джазовая музыка нарушила ночную тишину. В комнате стало шумно. Несмотря на это, каждый занимался своим делом: один офицер начал танцевать на маленьком участке пола, другой молился, третий развернул газету, четвертый погрузился в чтение карманного Корана. Я вышел на улицу. Было прохладно. Луна заливала светом плато, пепельные горы вдали, нагромождение кубических зданий города.
У машин, завернувшись в овчины, сидели часовые.
— Добрая ночь, доктор, — сказал один из них.
— Хорошая ночь, Ахмед. Как самочувствие, как дела?
— Хорошо, доктор, спасибо. — ответит Ахмед, мой старый пациент, страдающий тропической малярией.
— Вот приедем в Сану, положу тебя в госпиталь, нужно лечиться.
— Большое спасибо, доктор.
Через несколько минут я вернулся в дом. На темную лестницу бесшумно вышел хозяин.
— Хорошая ночь, доктор, — сказал он, улыбаясь.
В арабском языке много изящных оборотов, поэтических образов. Однако учить его трудно. По-моему, очень удачно сказал об этом писатель В. А. Каверин, занимавшийся одно время арабистикой: «Арабы относятся к своему языку как к искусству. Беспрестанно украшая его, они сделали почти немыслимым его изучение… Трудно оценить пренебрежение к гласным — гласные не писались. Я рвал горло на гортанных звуках, похожих на крики ночных птиц. Глагольных форм было вдвое больше, чем нужно обыкновенному человеку… Я возился с арабской скорописью, у которой были свои законы: быстро пишущий араб отличался от медленного пишущего, как простой паломник от паломника, совершающего путешествие в Мекку…».
Из узкого окошка-бойницы под потолком в комнату проникал луч света. Пожелав хозяину доброй ночи, я вскоре заснул. С рассветом возле нашей колонны собрался народ. То и дело раздавались голоса: «Доктор, доктор!» Жители города приносили ко мне детей с гноящимися от трахомы глазами, пришел прокаженный старик, привели даже меджнуна — умалишенного…
Разумеется, за короткое время ни о каком квалифицированном обследовании и лечении не могло быть и речи. Однако, устроившись вместе с фельдшером-йеменцем во дворе дома, мы сделали несколько перевязок, промываний, инъекций, больным малярией раздали хинин, многим дали направление в госпиталь. Прощание с жителями Маобада было теплым. Толпа горожан провожала пашу колонну до городской заставы.
Позже, разговаривая с начальником госпиталя и ответственными работниками министерства здравоохранения Йемена, я слышал очень лестные слова о многих своих товарищах. С благодарностью они говорили о том, что русские врачи всегда оказывали йеменцам помощь не только в госпитале, но и во время всех тяжелых и опасных командировок. Они не гнушались зайти в темную хижину бедного горца; не считаясь с трудностями, по кручам добирались до горных селений, расположенных на высоте орлиных гнезд, если только узнавали, что там требуется медицинская помощь. И все это они делали бесплатно, йеменцы всей душой благодарны народу Советского Союза за помощь. Они называют работу советских врачей в Йемене священной миссией…
Я был горд получить йеменские награды — грамоты от министра здравоохранения Мухаммеда Али Османа и военного губернатора.
Я расценил их как благодарность не только мне, но и всем нашим врачам, советской системе здравоохранения.
Последний переход. До Саны уже было недалеко. Впереди — снова горы. Оглянешься назад — нескончаемая череда горных вершин, подпирающих небо. По утрам на самых высоких из них поблескивали белые шапки, но не снега, а инея.
Наконец за очередным перевалом на горизонте показался лес минаретов. Это уже была Сана. Переход закончился.
Мне пришлось пройти по этой дороге неоднократно, и каждый раз я открывал для себя новую красоту горных панорам, необычайное разнообразие красок. На километры тянутся скалы, то ярко-зеленые от медного купороса, выступающего на поверхности, то буро-красные от железного колчедана, то ярко-желтые от серы…
Поход не был увлекательной туристской прогулкой. И не только из-за трудностей. Мы отвечали за жизнь и здоровье большой группы людей. Эти походы, так же как и вся работа в Йемене, стали для нас великолепной школой — закалили физически, приучили работать в любой климатической зоне, независимо от обстоятельств, обходясь самыми минимальными средствами. Главным было сознание, что нам удалось оказать йеменцам столь необходимую им медицинскую помощь. Мы везли в Йемен знания, желание трудиться и самое искреннее уважение к народу, к его обычаям и нравам. Для нас, советских врачей, понятие «искреннее уважение» не было простой формулой вежливости.
Примером того может служить деятельность А. Киселевой, организовавшей в госпитале Саны акушерско-гинекологическое отделение. А. Киселева работала здесь в 1958–1959 годах.
«Лучше умереть, чем рожать в больнице!» — кричала на весь дом женщина-йеменка, которой А. Киселева предложила госпитализацию. А через год можно было наблюдать, как шли показаться первому русскому доктору «для женщин» к «отделению младенцев» (так йеменцы называют акушерское отделение) женщины, закутанные в шали, в сопровождении мужей.
Нелегко завоевывался большой авторитет А. Киселевой. В начале работы случались курьезы. Однажды на прием пришел старик крестьянин и принес в мешке козу. «Доктор, — обратился он к А. Киселевой, — помоги моей козе, она никак не может разродиться, она так мучается».
Были и трагические случаи от невежества: некоторые йеменки, самостоятельно перерезая пуповину, погибали от сепсиса. Вместе с переводчицей А. Киселева ходила по ломам и убеждала женщин, что рожать нужно в больнице. Были организованы своеобразиям школа молодых матерей, выступления по радио. Киселева оставила по себе добрую память. После возвращения А. Киселевой на родину на ее место прибыла опытный акушер-гинеколог Е. Осипова. За год (1960–1961) Е. Осипова приняла около 100 родов, оказала гинекологическую помощь многим йеменкам, сделала более 50 операций.
Однажды Е. Осипова пригласила меня на консультацию. Привезенная мужем женщина лет тридцати пяти находилась в тяжелом состоянии. «Такой огромный живот вырос у моей жены за два года», — сказал муж. Больше ни он, ни она ничего не добавили. Тяжелое состояние женщины могло быть обусловлено только одним — огромной опухолью в брюшной полости, сдавливающей внутренние органы. Е. Осипова приняла решение оперировать. И вот при свете керосиновой лампы (электростанция в ту ночь не работала) с помощью медицинского брата, обладавшего только элементарными знаниями, она произвела сложную операцию. Больная выздоровела и горячо благодарила хакиму — русского доктора.
Дерматовенеролог К. Суворова заведовала отделением, при котором был и лепрозорий. В Йемене прокаженные почти лишены врачебного наблюдения, одни (с начальными проявлениями болезни) не знают о своем тяжелом и заразном заболевании, другие не могут быть госпитализированы из-за того, что коечная сеть крайне ограниченна. К. Суворова провела в дерматовенерологическом отделении и лепрозории большую работу.
Немало полезного сделали для йеменцев и советские терапевты-инфекционисты С. Салихов и В. Аршава, дерматолог Г. Вайчешвили, терапевт А. Миронычев.
Достопримечательностью госпиталя в Сане было дерево дружбы. Это дерево, посаженное йеменскими медиками и советскими врачами, символизировало дух интернационализма, царивший в госпитале. Дружно работали мы с коллегами из Чехословакии — хирургом С. Трабелем и фтизиатром Ф. Кречи. В хирургическом отделении, лаборатории, рентгеновском кабинете работали в разное время также врачи из Югославии, Египта, Италии.
Хороший контакт был у нас с йеменскими медиками — нашими помощниками. Мы чрезвычайно высоко ценили работу фельдшеров и санитаров по уходу за больными и выполнение каждого назначения врача. Мы постоянно объясняли и пациентам, и йеменским фельдшерам, что помогают не только «уколы» (среди местного населения бытует мнение, что таблетки — «слабое» лекарство, а инъекции — «сильное»), но что больному прежде всего нужно обеспечить постельный режим, покой, правильное питание, хороший уход и регулярный прием лекарств. Всегда вместе с назначением лечебных препаратов рекомендовали ряд гигиенических мероприятий. Чувствуя, что советские врачи доверяют им, и фельдшеры и санитары отдавали все силы, чтобы работа шла хорошо.
Лорд Гораций Китченер, известный как один из руководителей колониальной политики и военный министр Великобритании, говорил, что, когда пересекаешь зону Суэцкого канала, все десять заповедей теряют значение. Может быть, с позиций колонизатора это и так. Доброжелательно же настроенный человек, внимательно приглядевшись к йеменцам, этим суровым на вид, бородатым воинам, увешанным оружием, обнаружит в них такие черты, как гостеприимство, отзывчивость, умение быть благодарными, большая любовь к детям, почитание родителей, живой ум. Немало народной мудрости заключено в йеменских поговорках: «Если хочешь узнать человека, сделай его начальником»; «Что толку мне в мирском просторе, если туфли мои жмут»; «Собака лает, а караван идет своей дорогой»… Мудрость древней страны. А страна действительно древняя. Согласно легенде, город Сана был основан около шести тысяч лет назад одним из сыновей библейского Ноя — Симом. Однако существуют и более убедительные основания верить в солидный возраст Йемена. Так, в районе Магриба обнаружены остатки древней культуры — полуразрушенные ирригационные сооружения, возраст которых определяется в несколько тысячелетий.
Быстро пролетел год работы в далекой стране. Известно высказывание Ф. Нансена о том, что есть такая богиня — романтика, которая вдохновляет людей к познанию, ведет их вперед. Романтика рождает в людях дух отваги и извечное стремление преодолевать трудности на непроторенных путях исканий. Романтика придает человеку силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая на великие свершения.
Нас, советских врачей, в Йемен, как, впрочем, и в другие страны, привела, конечно, не только романтика. Главным было желание оказать йеменскому народу медицинскую помощь, в которой он так остро нуждался.
Самым сильным чувством, оставшимся от поездки, самой большой наградой было огромное моральное удовлетворение от той трудной работы, которую провел в далеком Йемене наш врачебный коллектив.
