Много воды утекло с тех пор, как мы с Настасьей загляделись впервые на острова архипелага Святого Петра. Уже засыпали Введенский канал, слив воедино Таврический остров с Академическим, появился Белый остров, исчез Черный, остров Вольный слился с Голодаем, то же сделали острова Жадимирского, Кошеверова и Гоноропуло и так далее и тому подобное.

Я уже был отцом неговорящей странной дочери с красивыми голубыми глазами. Я учил ее читать, считать, рисовать, не бояться темноты и перемещения в транспорте — но тщетно, она все равно боялась. Ей не было страшно только в лодке или на белом пароходике, даже шум мотора ее почему-то не волновал, как многие более тихие и менее непрерывные звуки. Она молниеносно научилась плавать и нырять, как рыбка, — собственным, никому не ведомым стилем. Она была ненастоящая немая, потому что произносила некоторые слова, например: «вода», «Полесье», «Ижора», «травушка», зато настоящая островитянка.

Уже были опубликованы мои самые известные работы «Русская революция как зеркало Льва Толстого», «Иллюзион», «Гринев».

У меня уже подрастал в Новом Свете сын, я уже успел сообщить своей американской невенчанной жене Вайолет, что никогда не разведусь с матерью Ксении, поэтому не смогу переехать к ней в Бостон, хотя всегда буду чувствовать себя... ну, и так далее; а Лена, моя жена, мать Ксении, как бы простила меня... если это можно так назвать.

Мне казалось: со мной уже произошло все, ну почти все из того, что может и должно произойти.

Я зашел к приятелю, подвизавшемуся на ниве фотографии и выбившемуся на данном поприще в довольно-таки сносное, а по сравнению с моим — богатое, полное довольства существование. И застал всю их команду, расположившуюся в арендованном ими для работы на сутки салоне пана Вацека, за попытками привести в мало-мальски сносное состояние нервного боксера с брезгливой мордою. Пес ходил по залу, шарахаясь периодически от невидимых страшилищ; его не могли заставить сесть, он мигрировал, рычал.

— Как его зовут? — спросил я.

— Жорик.

Надо же.

— Чей он?

— Хозяин вышел, чтобы песик привык к нам и адаптировался в салоне. Хозяин собирается с ним фотографироваться.

— Новый русский? — спросил я, разглядывая образцы огромных цветных фотографий в фантастических золотых рамах. Под фотографиями были указаны тарифы фоторабот, включая стоимость золотой красотищи обрамления. Цены в основном состояли из нулей. Игра в разряды, нелюбимая игра не уважавшей математику Ксении.

— Новее не бывает, — отвечал приятель.

— Мы не можем заставить собаку сесть, — пояснил один из ассистентов.

— Песик чего-то боится, — добавил другой.

— Может, хозяин держит его для имиджа, а сам колотит почем зря? — предположил я.

— Нет, он своего Жорика обожает.

— Он от него тащится, — сказал ассистент.

— Но песик нуждается в собачьем психиатре, — сказал приятель и осекся, посмотрев на меня: не приму ли я его слова за намек на Ксюшу?

Я не принял.

— Сколько ему лет?

— Да года три, — неуверенно сказал приятель. — Давай в карточке посмотрим.

В карточке значились данные хозяина, полное имя пса, напоминавшее о всех шахиншахах мира, а также их общий адрес. Новый русский со своим выкормленным искусственным кормом, играющим синтетическими косточками новым псом жили в Коломне!

Полагаю, там свито было у них гнездышко в духе Новой Коломны: в старом доме, к ужасу соседей, бойкие молодые люди снесли в купленной на темные доходы квартире все перегородки (отчего перекосились квартиры выше и ниже этажом, потолки их и стены дали трещины, полопались обои, покосились двери и т. д.); пять долгих месяцев в образовавшейся зале делали подвесной потолок, сверлили стены под панели, зудела и сотрясала воздух перфотехника, рундела хлеще отбойных молотков, пыль столбом, весь дом с головной болью, не говоря уж о душевной, вся кубатура наполнена проклятиями и матюгами и т. п. Наконец новое жилище воссияло ярко-белыми рамами на затрюханном фасаде, фосфоресцирующе светлыми, не открывающимися никогда тюлевыми занавесками, всем тем, что на новом языке новых русских называется загадочным словом «евростандарт» — понятие, малопонятное Европе и Азии в равной мере.

— Псу является призрак Коломенского кота, — заявил я безапелляционно.

Пес посмотрел на меня красными, полными слез глазами навыкате, вполне меня поняв и наклоном головы подтвердив предположение мое.

— Что?! — спросили фотографы хором.

— Он видит Кошачьего фараона, районное привидение, — пояснил я. — Сейчас мы собачку в чувство приведем. Ваш Жорик нуждается в хэндлинге.

— В чем?! — спросили фотографы.

— В хэндлинге. Это всего-навсего объятия, но достаточно крепкие и обездвиживающие. Вот такие.

И я прихватил сзади боксера Жорика и зажал его как следует. Пес в полном ужасе и недоумении пытался освободиться, но не тут-то было. У меня был опыт удерживать бьющихся в припадке ярости безумных детей: и саму Ксюшу, и ее товарищей по несчастью. Через пару минут я боксера отпустил. Фотографы отступили к стенам, думая, что песик сейчас начнет рвать меня в клочья. Жорик тут же лег, тяжело дыша, дрожа, в полной кротости.

— Сидеть!!! — заорал я на него.

Пес тихо сел, глядя на меня, но не в глаза, а куда-то в поддыхало.

— Где хозяин-то? Снимайте собачку.

— Хозяин в комнате для отдыха альбомы смотрит.

Побежали за хозяином.

— Что за альбомы? — спросил я приятеля. — Голых девок, что ли?

— Само собой. Только ты не уходи, пока мы их не сфотографируем. Ты переквалифицировался на кинолога? Поздравляю.

— Я по-прежнему искусствовед, увы, подрабатывающий переводами детективов.

— Тебе надо собак дрессировать. Призвание. Талант. Озолотишься.

Я воззрился на вошедшего при этих словах хозяина боксера, как некогда коломенские кошки на дядюшкиного кота.

Объем хозяина превосходил воображение мое. Руки его торчали по обе стороны грандиозного туловища, руки по швам из-за жира держать он бы не смог, мечта диетолога. Стриженый стесанный затылок со свиными складками был у него типовой, но вот толщина... золотые браслеты и кольца... золотая цепь на шее... туфли на каблуках... необозримого размера джинсы... Короче, то был ходячий рекорд Гиннесса.

Когда он присел на подиуме на корточки, обняв за шею сидящего рядом боксера, все ахнули тихо: ни у кого не было уверенности, что подиум не проломится, что хозяин песика потом встанет сам, все уже с болью в пояснице представили, как придется его поднимать.

— Хорошо бы, чтобы песик открыл пасть, — робко сказал ассистент, — ну, как бы улыбнулся...

Все выжидательно посмотрели на меня.

Я спросил хозяина:

— Есть ли у него какое-нибудь слово, на которое он реагирует с агрессией?

— Есть, — отвечал с готовностью хозяин, — «друзья».

— Приготовьтесь, — сказал я фотографам. А потом заорал на пса: — Жорик! Сидеть!! Друзья!

Пес было дернулся вскочить, но усидел, вспомнив мои объятия, зарычал во всю пасть, улыбаясь.

Уходя, боксер шарахнулся от возникшего в дверях видного одному ему Кошачьего фараона.

— Какой из тебя получился бы дрессировщик! — сказал приятель.

Из меня мог бы выйти в принципе кто угодно, в том мое несчастье и заключается.

— Вы очень способный, — подтвердил ассистент.

— Ну да; известная цитата: «Способный. Очень способный. Способный на все».

— Неправда, это не про тебя, — сказал мой приятель.

Конечно, не про меня.

Позже приятель рассказал мне, что хозяин боксера пришел смотреть контрольки без пса, один, выбрать ничего не смог, поэтому заказал шесть портретов и сказал, уходя:

— Они все Жорику очень понравятся!

— С нас причитается, — сказал, улыбаясь, приятель, — он выложил кругленькую сумму; давай мы с тобой поделимся.

Я отказался. Однако, придя домой, обнаружил в кармане плаща сто баксов, каковые и отдал жене, к ее большому удовольствию. На собачьи деньги мы купили Ксении новые кроссовки, куртку и желанную, но частенько недосягаемую огромадную бутылку «Миринды», которую дочь моя пылко прижала к груди, произнеся:

— Вода моя!