Однажды мы поссорились и не виделись два дня.

На третий день Настасья прислала мне с нарочным на работу записку.

«Мне надоело, — писала Настасья, — смотреть отвратительные наркотические цветные сны про повешенных крепостных и кривляющихся обезьян. Приходи, пожалуйста, не будем тратить на ссоры драгоценные часы нашей жизни».

То был вечер лунного затмения.

Мы взяли на лодочной станции лодку и поплыли на один из крошечных безымянных невских островов, тихий клочок земли с сухой травою, не превращенный, по относительной недосягаемости, в помойку, молчаливый, отчужденный, ничей.

— Скажи, что любишь меня.

— Нет, не скажу.

— Почему?

— Ты моя жизнь. Нельзя любить свою жизнь.

— Почему нельзя? Очень даже можно.

— Нет. Можно только жить. Своей жизни в любви не признаются.

— Когда-нибудь разлюби меня и скажи.

— Когда-нибудь никогда где-нибудь нигде я не скажу тебе снова и снова.

— Но почему? — упорствовал я.

Она молчала.

Луна падала в сухую острую траву, но никак не могла упасть. Алая, полная, затмившаяся, она напоминала ржавую каску, зачем-то светившуюся в небе. Мириады невидимых мертвых осенних листьев ниспадали, неслышно шурша, в лучах ее на наш затерянный в мире островок.

— А я вот хоть сто раз тебе скажу, — сказал я. — В любую эпоху. Место и время не влияют.

— Хочешь отговориться? Отбояриться? Отмотаться? Откупиться? В слова перевести? Лю? Блю?

— Ты противная мадам Люлю Блюблю-Тюлюлю, Объелась Киселю. Ничего я не хочу отбояриться. Я просто на рот твой хочу посмотреть, когда ты будешь мне говорить, в глаза твои, на личико твое.

— Перебьешься, — сказала она.

С годами я перестал понимать — чего это люди всё пристают: скажи, мол, да скажи. Скажи, что любишь меня. Ну, сказал. Чего не сболтнешь. Теперь напиши. Чтобы не забыть, что ли? Ну, написал. Бумага все терпит.

«В дельте Невы около десяти безымянных островов. Они покрыты травой, некоторые — низким кустарником, обречены на исчезновение, когда у губернатора архипелага, поглощенного насущными бытовыми проблемами, дойдут до них руки. Кто угодно может назвать их как хочет. Любой имеющий лодку или плот мальчишка может присвоить их себе. Прежде мог всякий пловец, но вода холодна здесь издревле, а последние полсотни лет и грязна смертельно.

Ночами на безымянных островах можно жечь костры. На них тоже есть призраки и свои невеликие божества. На одном из безымянных островов, самом аномальном, секунды превращаются в стрекоз. В зависимости от значимости секунд, стрекозы разновелики. От маленьких разноцветных (изумруд-золото-медь-бирюза) стрелок до гигантских тропических, все секундные стрекозы неслышными роями струятся с острова, стремятся никуда, тают в воздухе подобно мыльным пузырям».