Ты не позвал бы — прошла, Спряталась, скрылась. Словно во сне я жила — И пробудилась. Стебель из многих, ничей В лунном сиянье... Только окликнув, Орфей Дал мне названье. Руки тяну в этот мир, Под изголовье, Словно сгустился эфир Плотью и кровью. Лишь облака, точно свей В небе вчерашнем... Нет, мне не страшно, Орфей, Нет, мне не страшно! Жертву приносят, кричат В храме за рощей, Носит волчица волчат, Листья полощут, Плещут ручьи, за холмом — Пенье и клики. Спи. Мы отныне вдвоем, Нет Эвридики. Имя мое — твоему Отклик и отзвук. Спи, я тебя обниму, Холоден воздух. Хищники в чащах лесов Давятся стоном, Отблески дальних костров Пали на склоны. Кости хрустят, добела Выцвели звезды... Смертный, бессмертьем тепла Ты меня создал! Ты ли не чудо, мой свет, Спящий под боком, В мире огромных планет, В мире жестоком! Быть в этом мире отцом, Мужем, а вкратце — Быть в этом мире творцом — И не бояться! Жертв, и убийц, и смертей Вечная брашна... Нет, мне не страшно, Орфей, Нет, мне не страшно! Пусть голосят и поют Песни агоний, В мире кромешном уют — Пара ладоней. Счастье — рожденных судьбой Ведать веками И просыпаться с тобой Под облаками.

Я облако вижу, застывшее где-то В зените, что брызнуло влагой по листьям... И тенью одета, и светом одета Ты шла моим лугом, ты шла моей жизнью. Я вижу под ветром летящие прядки Сияющей сетью — на лоб, на глаза... О воздуха струи! Ты вся в беспорядке, И ноги босые омыла роса. Закрученный локон ударил о локон, Задел колокольчик спешащий подол, Тебя каждый куст, не сдержавшись, под локоть Подхватывал, трогал, и гладил, и вел. Вполголоса пел я, вполнеба я жил, Полчашки, не полную чашу держал я, До, после полуночи в ночь не сложил, И тут ты пришла — и земля стала шаром! И мне оставалось ей крикнуть: лети, Качай в колыбели под полной луною Прошедшую в травах цветных полпути, Что канула в травы ночные со мною. Тогда закипала ночная роса У хищников черных в глазах раскаленных, И я им шепнул: «Убирайтесь в леса!» — И только шаги зашуршали по склонам! И с этого часа я проклял копье, И стрелы, и камни, покрытые кровью, — Во имя рожденных, во имя твое, Во имя всего, что дается любовью. Мне падал в ладони нелепый птенец, Касался виска он крылом, улетая, И я обручен был одним из колец Волос твоих теплых, моя золотая... Полна до краев была чаша сия! Единый глоток — мне, а времени — реки... Шагнула ты в ночь, Эвридика моя, А я, полумертвый, прикрыл тебе веки. Как было не рваться мне в царство смертей! Я жизнь свою звал, я кричал ей: «Воскресни!» Я выпил всю горечь в час смерти твоей, И мне оставались лишь светлые песни. Ты с каждою песней вставала к плечу, Я вел тебя в жизнь из подземного зала, Почувствую: ты! Задохнусь, замолчу, — И песня кончалась, и ты исчезала!.. И песни начала ты снова ждала, И прядь золотая под солнцем струилась, Ты рядом молчала, дышала, была, И только что плотью ты не становилась! А мир бушевал, Эвридика моя, Охваченный пением пчел по бутонам, Летали стрекозы, вползала змея И пальцы сплетали живые со стоном. И что было гибелью? Гибель нести! Рвать мясо когтями в пещерах и в храмах. А жизни — сквозными цветами цвести Сквозь слезы, сквозь корни, сквозь почву! Упрямо! Меня еще, милая, будут казнить За песни, что смерть обесславить посмели, И крови протянется красная нить Сквозь нежные, те, сквозь твои асфодели... На землю и в воду паду, за предел, Тобой перейденный, шагну без возврата. И на полдороге признаюсь, что пел Лишь светлое лето, в котором была ты.

До Евы, до! Со мной ты не был грешен, Твое ребро осталось при тебе. Мы шли в траву под мокрый стук орешин, И лист брусники высох на губе. До Евы — я! Для золотой иконы Ее кудрей крутые парики. Я над тобой, насмешливым и сонным, Сдувала темный локон со щеки. До Евы! Вспомни — я входила в воду Мальчишкой смуглым — брат или сестра? И я была, и дьявол был не лодырь, Но яблоки мы отрясли с утра. Мы ели их, огрызки плыли скоро, Ты посадил кузнечика в ладонь, И он звенел, и звери влезли в норы. Не двое было нас — один огонь! И вот тогда, испуганный, без гнева, Бог прибежал, примяв в лесу хвою, Испепелил меня и создал Еву — Смиренницу и спутницу твою. И памяти лишил тебя — чтоб дале Вписать в свою историю для всех: — Вы, согрешив, народы нарожали. ...До Евы — я! После меня был — грех.

Мне были сны — и, кажется, такие: Босые ноги ночью у костра... Мне больно бок — замерз ли у реки я? Откуда ты? И кто ты мне — сестра? Мне были очи — нет, я видел выси. Ты золота, как древняя трава. Я был один, за мной ходили рыси, Я трогал листья, говорил слова. И солнце мне позолотило пальцы, Как будто я в руках его носил... Не плохо мне, не хмурься, не печалься, Я просто горький стебель надкусил. Я покажу тебе гнездо синицы Там, за кустами, влево от пруда. Что ты смеешься? Подыми ресницы. Меня зовут Адам. Поди сюда. Ты босиком, ты не ходи в осоку, Порежешься, расплачешься навзрыд. Ты слышишь, Ева, грохот гор высоких, Обвалов стон? Ты видишь — лес горит? Смотри — из-за ствола смеется старый. Он бог, его не бойся, он чудак. Нас, человеков, двое. Птицы в пары Построились — наверно, нужно так.

Какой ты странный. Я не знаю — кто я, Откуда и зачем — не поняла. Я сяду рядом. Я устала стоя. Меня сейчас ужалила пчела. Твои глаза, как этот шмель, мохнаты Ресницами и желто-кари в мед, В зелено-черных точках. Я не злато, А просто цвет волос не твой, не тот. Осоку обойти, не полениться — Так просто! Очень хочется к реке. Тебе не жарко? Ты успел умыться! Еще остались капли на щеке. Вон тот, с хвостом, красивый, важный, чинный, Он подмигнул мне. Говори еще. Ты очень странный. Не пойму причины. Мне бабочка садится на плечо. Как хорошо! Вот камешек трехгранный. Лес догорел, и дым растает сам. Я бога не боюсь. Ты очень странный, Но ты со мной, — и мне легко, Адам.

Сегодня пыль летела ночью в горы, Светлее пепла, голубая пыль. Я вышел. Звери убежали в норы. На сотни верст — темно, ветра, ковыль. Летали атомы, мешали птицам, Комета разбивалась о Луну. Те спали рядом. Страшно было влиться В мой мир кромешный их смешному сну. Но спали — словно тут я не работал, Не сталкивал небесные тела! Его губа была влажна от пота, Зубов полоска мокрая бела. Над грудями ее листва качалась, Был черно-ал от ягод детский рот, Как будто бы со мною поквиталась Природа — и пошла наоборот! Я разделял — они согласны были, Взрывал, ломал — и слило их в одно! Над головой моей взметнулось пыли — Космической, пустой — веретено. Единственный — мне чуждо это слово, — Увенчан им один я на земле! Да будет смерть ей, и да будет снова Единственная — я решил во мгле. Я так решил. Я должен был поправить Дела природы гнусные. Ковыль Качался тихо. Падала, как замять, Светлее пепла, голубая пыль.

Какая ночь! И нашими руками Наведены те Млечные мосты. Здесь все мое — метеоритный камень И дьявольски невинные цветы. Прекрасны звери, что едят друг друга. Прекрасны тайны выцветших морей, Прекрасен труд до пашни и до плуга И дикий облик всей земли моей! А человек — ошибочным набором Молекул, клеток, нервов и плоти, — Лежит в траве таким прекрасным сором, Что трудно мимо, не взглянув, пройти. И что ему мой гениальный, грубый, Волшебный труд? Ведь мозг его так мал! Два лепестка во лбу, подруги губы, И вот — уже уснул, уже устал. Единственная?! Мириады, сонмы! Такого слова в этом мире нет! Одну с другой ты перепутал, сонный, Бессмысленный, мной созданный, скелет! Единство — с этой пылью, с этим прахом? Сто сорок раз сменяется трава, Погибнет птаха — и родится птаха, Росток взойдет — и канет в грязь листва... Все заменимо в этой вечной смене, Все допустимо в сказочной игре, В космической пыли и в моря пене Ты жалок, смертный, как зверек в норе! В тебя вонзится ночь, вольется вечер, Влетит комета и вобьется град, И я в последний раз сегодня встречу В тени деревьев твой бесстрашный взгляд! И я в последний раз пойду послушать Твой беспечальный, твой беспечный смех... Мой труд, мой мир я вам не дам нарушить И вас, двоих, я распылю во — всех!