Князь меду не откушал, нахмурившись сидит, Не ест, не пьет, не баит, в тарелку не глядит. Все в вотчине в порядке, вздыхать-то недосуг, Да сын-чудак на грядке с утра сажает лук. Меч княжичу не нужен, лопата по руке, Свила гнездо синица в дареном шишаке. Он воин никудышный, посмешище родни, В отцовском огороде он коротает дни. «Скорее бы невесту облому подыскать, Да хоть бы внуков малых мне княжить натаскать…» Идет вдоль грядок княжич, толкует с ним Борей, Укроп шумит направо, налево — лук-порей. Задумавшись, обходит владения свои, Да под ноги попался обрывок харатьи. Читает — незнакомы, невнятны письмена, Загадочная надпись едва-едва видна. Напротив ряд капустный, а сбоку новый тын; Через плечо обрывок бросает княжий сын. Клочок земли коснулся — и вздох взметнулся ввысь: Красавица-девица откуда ни возьмись. В глазах ее лукавых себя он видит вдруг. Укроп шумит направо, налево — зелен лук. Он спрашивает: «Кто ты? Пойдешь ли за меня?» «Пойду, — смеется, — княже, не далее плетня! Я девушка простая, тебе я не жена, Порейная порода, укропная княжна. Зовут меня Лукерья и мне не пара ты, Я в волосы вплетаю крапивные цветы». И княжич отступает, торопится уйти: «Ах, луково ты горе, любовь моя, прости! Не знатного ты рода, забыть меня должна, Порейная порода, укропная княжна…» Едва моргнули глазом — у осени в плену, Промчалось лето разом, забыли, как весну. Уже играют свадьбу, невеста хоть куда, Богата, черноброва, капризна и горда. Жемчужинки сверкают, гусляр в углу поет, Доносится веселье к Лукерье в огород. Взяла она подойник, на пастбище пошла, Корову подоила, костер большой зажгла, Чан налила огромный, поставила в песок, Сняла витой укропный зеленый поясок. Князь молодой с княгиней идут невдалеке. Купается Лукерья в кипящем молоке. Глаза ее сверкают, рот дышит горячо, Бело, как цвет крапивный, молочное плечо. Купальщица чудная пьет белый пар в горсти. Как вкопанный, князь замер, не в силах отойти. Княгиня молодая, вскипев, ему пенять… Велела звать коровниц, буренок в стойла гнать. «И мне, — кричит, — купаться!» В кипящий чан вошла, И в молоке сварилась, да к ночи умерла. Бредет вдовец понуро, выходит из дверей, Шумит укроп направо, налево — лук-порей. Стоит у грядки Луша, как будто его ждет, И косу заплетает, никак не заплетет. Дрожат ее ресницы, смахнувшие слезу, Глаза ее сверкают, как солнышко в грозу. И спрашивает тихо оторопевший князь: «Откуда ты, колдунья, красавица, взялась?» И отвечает Луша: «Быть скоро декабрю, Весной ты не дослушал, я, княже, повторю. Я девушка простая, не знатью рождена, Порейная порода, укропная княжна!» Он слушает, печалясь, Лукерьины слова: «Не пара мы, не пара, конечно, ты права…» Уходит он в свой терем и грезит наяву. И падает девица в осеннюю траву. Ломает белы руки, рыдает в звездный свод, И князя молодого, влюбленная, зовет. А он ее не слышит, рассеянный герой, И на крыльцо выходит с невестою второй: Невеста молодая, еще одна жена, Знатнее не бывает, румяна и статна. Берет она колечко из рук у муженька. А Луша мимо речки идет сучить шелка. Из легких рук девицы скользит веретено По берегу крутому из толщи вод на дно, И головою в омут летит ему вослед Порейная порода, которой краше нет. Князь побледнел и ахнул, княгиня обмерла, А из воды — Лукерья, прекрасней, чем была. На шее ожерелье, кораллов ряд двойной: Должно быть, разорился, пленившись, водяной. С кудрей вода стекает, смеясь, идет она, И золотые нити текут с веретена. Князь, чудом пораженный, стоит на берегу, И говорит княгиня: «Я тоже так могу!» Князь не успел и вскрикнуть, как над второй женой Сомкнулся полог новый, прозрачный, водяной. Нейдет жена из речки ни после, ни тотчас, И на вторые сутки она не кажет глаз. Князь, сумрачнее тучи, так овдовевши вдруг, Не зажигая света, зовет двух верных слуг, И слуги, на охоте пробывши допоздна, Забитого приносят из леса кабана. Князь слушает, как слуги стенают и вопят; Он весь в крови кабаньей, весь, с головы до пят… Порейная порода без памяти бежит, У ног княжны укропной возлюбленный лежит. Над ними свод небесный созвездий золотых, Свет месяца отвесный очерчивает их. Кричит девица в небо: «Светило из светил! Прими меня обратно, как прежде отпустил! О сестры мои звезды, поля мои миры! Меня покинул милый, покинул до поры! Отец мой, месяц ясный, прости меня, прости, Верни мне образ тени и вымолви: лети…» Тут с месяца спустились, с двурогого серпа, Две нити и дощечка — небесная тропа. На серебро качелей она хотела сесть, Но князь, вскочив, воскликнул: «Останешься ты здесь! Ах, луково ты горе, любезная моя, В какие ты хотела отправиться края?..» Ее за белы руки ведет он за собой, Порейную породу, рожденную волшбой. Играют свадьбу третью, и мед, и пиво пьют, Укропную богиню за князя выдают. Смеется молодая под белою фатой, Ее в уста целуя, смеется молодой. И князь смеется старый и с гусляром поет, Знать, зелье разнотравно веселья придает!