Когда кукольник просыпался презлющий и без завтрака запирался в каморке, служившей ему мастерскою, жена его знала: он придумал новую куклу, дал ей имя, вырезает ее из дерева или из древоподобного пенопласта, одевает в придуманное специально для нее одеяние, спешит, не знает, выйдет ли кукла, озабочен незавершенным творением своим.

В молодости был он художником-живописцем, потом стал оформлять витрины, в какой-то момент в витринах появились презанятные фигурки, то был его личный почерк, визитная карточка, его постоянно стали приглашать магазины, театры и гостиницы.

Но с недавних пор оставил он все заказы, задумал сотворить шопку, театрик к Рождеству, небольшой вертеп, не просто с рождественским сюжетом, а со своей авторской пьесою. Куклы приходили ему на ум одна за другой, он исполнял своих маленьких персонажей с блеском, а вот пиеса на ум не шла, он себе даже представить не мог, что может объединять такую странную разношерстную кукольную компанию. Это его раздражало изрядно, он срывал свое дурное настроение на любимой и любящей жене, привыкшей в итоге к его приступам и срывам, хотя жизни они не украшали, оставалось только терпеть, ждать спектакля, то есть, Рождества, приближавшегося с каждым днем.

Список уже готовых, сидящих на полках, кукол висел на двери каморки. Идеально четким почерком художника кукольник написал на осьмушке ватмановского листа (именуемого на компьютерно-копировальном жаргоне А4):

Циперус и Папирус, братья-близнецы

Зеравшан, восточный принц

Дон Полкан и Дон Барбос, женихи

Злодей

Либерман, сапожник

Лизочек, царевна

Выйдя, наконец, в превеселом расположении духа на кухню, служившую супругам столовою, кукольник принялся за салат, яичницу и сок из сельдерея, предварительно приписав новое действующее лицо в конце списка. Пока он завтракал, жена, полюбопытствовав, прочитала:

Мышь Мышильда Крысинская, няня царевны

— Сколько всего будет персонажей? — спросила она.

— Не знаю точно, то ли двенадцать, то ли четырнадцать.

— Слишком много действующих лиц.

— Дело в том, что они не действующие.

— А Злодей — один из главных?

— Нет, он входит в самом конце пьесы и тут же выходит. Но если честно, пьесы всё еще нет. Куклы возникают спонтанно друг за другом, и я не знаю, какую-такую свою линию они гнут. Они морочат мне голову.

— А Дон Полкан и Дон Барбос — собаки?

— Ты разве их не видела? Пойди посмотри. Выглядят как три тенора, но на самом деле они два баритона.

— Я их видела, но не знала, что их так звать.

— Не пора ли тебе в магазин?

— У меня всё есть для обеда и ужина.

— Купи деревянную дощечку, нитки, веревку натуральную и детский набор для игры в столяра.

— Это для будущей куклы?

— Нет, для мыши, ей нужна прялка, веретено, пряжа и коловорот.

— А зачем коловорот?

— Что ты всё меня допрашиваешь? Какая ты любопытная. Всюду нос суешь. Мышь будет сверлить дырочки в сыре.

— Для чего?

— Для красоты. Иди уже.

Несколько дней был он занят изготовлением прялки, которая вышла пресимпатичная, с веретенца до скамеечки. Да и пряжа хоть куда, хотя за нитками и красками то для шерсти, то для льна, то для синтетики сгонял кукольник жену не единожды, ругался, что цвета не те, как это так, ты ведь тот же художественный институт закончила, что и я, не страдаешь же ты дальтонизмом.

— Я с другого факультета, — отвечала она, сдерживая слезы и удаляясь на кухню, — к тому же женщины дальтонизмом не страдают.

— Они страдают идиотизмом и дурацкой манерой огрызаться.

На этом грохнул он дверью каморки, но вскоре вышел в комнату, оделся и убыл погулять.

Несколько дней он не работал, какая-то остановка случилась у него в возникновении следующего персонажа пока не имевшей сюжета будущей пьесы. Всё ему не нравилось, всё было не мило, жена готовила какую-то гадость, погода стояла отвратительная, жизнь не удалась. Ночами не мог он уснуть, жена переехала спать на кухонный диван, он гонял ее в библиотеку за книгами, зачем-то понадобившимися, но и книги она приносила не те, и она слышала, как он швырял их с кровати в угол комнаты.

Наконец, в благословенный четверг заперся он в каморке, вышел через три часа с полуулыбкою и послал ее в три универмага: в Гостиный двор, в Детский мир на Московском проспекте и к Нарвским воротам.

— Мне нужна шарманка.

— Какая шарманка?

— Детская, само собой.

— А если их нет в продаже?

— Езжай на блошиный толчок в Удельную.

Две принесенных ею шарманки он забраковал, третью купила она у торговавшей всякой ахинеей у Кузнечного рынка старушки.

— Послушай, — сказала она, — давай пойдем в музей музыкальных инструментов. Еще я слышала, что на Петроградской старый клоун держит частный музей граммофонов, кажется, там и шарманки есть.

Он повеселел.

— Вот если захочешь, мозгами шевельнешь, другой раз что дельное предложишь.

— А кто будет с шарманкой?

— Конечно, Шарманщик.

— С сурком?

Она знала его любимую картину Ватто.

— Пока без сурка.

Через три дня к списку действующих лиц добавил кукольник Шарманщика.

На излете осени за Шарманщиком возник сперва в воображении кукольника, а потом, материализовавшись, на полке в каморке предпоследний, как позже выяснилось, в списке на двери китайский мудрец Чан Су Ши. Он очень понравился жене мастера (она иногда так его называла, но не в точности как в знаменитом романе, а на свой лад: «маэстро», говорила она). Китайский мудрец наряжен был то ли в хламиду, то ли в халат, в одеяние, короче говоря, из мешковины. На голове его красовалась суконная шапка, напоминающая треух, а в руке мудрец держал посох, на верху коего сверкала рождественская Вифлеемская шестиконечная звезда, усыпанная приклееными стразами из дешевых украшений, разноцветными стеклышками из рассыпанного калейдоскопа и стеклярусом со стразом Сваровски в центре, из-за чего мудрец напоминал волхва, то ли заплутавшего, то ли зашедшего по пути в Вифлеем отдохнуть в полудворец-полухижину царевны Лизочка.

Кукольник долго изводил жену библиотечными поисками одежд древних китайцев, всё не годилось, сплошная Япония Хокусаи и Хиросигэ или произведения Ци Бай Ши, где только реки, скалы, деревья, птицы, — безлюдье. Наконец, потеряв последние силы и всякое терпение, принесла она несколько иллюстрированных детективов о судье Ди, и это оказалось, эврика, то, что нужно.

Последний персонаж, вышедший из рук кукольника, означен был в конце списка действующих (или всё же не действующих?) лиц как Птичка Гоголь, маленький Янус, одно личико птички с большим клювом, другое — бородатого мужичка средних лет. Жена от восторга даже руками всплеснула самым театральным образом.

А пьеса всё еще не была ни придумана, ни написана.

— Не понимаю, как эту команду объединить в единое целое. Скоро зима, Рождество не за горами. Не знаю, что и делать. Такая неудача.

— Ты ведь не драматург, — сказала, желая его утешить, жена, — да и не писатель.

Он разгневался.

— Черт побери! Никогда никакой поддержки от баб не жди!

И, хлопнув дверью, ушел гулять по Невскому, это в такой-то день ненастный.

«Вот и дочь такова, — думал он, упорно гуляя, хотя оделся слишком легко и успел замерзнуть как собака, — вся в маменьку, лишний раз позвонить лень, писем не пишет вообще, у нас, видите ли, компьютера нет».

Их дочь, вышедшая замуж за иностранца, давно жила за границею, звонила редко, приезжала на три дня раз в семь лет. Характером она была вот как раз в отца, и он дивился, что кроткий иностранец терпит безропотно ее фокусы, перепады настроений и острый язычок.

Жена, пока он гулял, успела всплакнуть, сходить в магазин, сготовить обед и помыть пол.

Персонажи безмолвно пребывали на полках, делать было нечего, и он принялся за вертеп, сам театрик с декорацией, очень этим увлекся, даже пребывал в радости и прекрасном настроении, как всегда, когда была работа и всё получалось.

Долго выбирал он, из чего сделать вертеп: из дощечек, но они придали бы лишнюю тяжесть, из тонкой фанеры, из толстого картона, может, даже из целиковой картонной коробки, присмотренной им в одном из магазинов на Сенной, или из листового пенопласта. Справившись с этим — а вертепу традиционно предстояло стать переносным, хотя из-за толпы кукол был он не так уж и мал, — стал он подыскивать, из чего бы вырезать центральный предмет единственной на весь спектакль декорации, колыбель царевны Лизочек, подвешенную по центру к потолку. Встретив случайно в лавочке ротанговой мебели зашедшего туда, так же, как кукольник, полюбопытствовать, прибалтийского мебельщика-одиночку, изготовлявшего уникальные изделия свои из капа, сперва пригласил он заезжего человека в гости, показал ему работы свои, а потом получил от него в подарок кусок капа для колыбельки и адрес каповщика, по которому пообещал выслать ему несколько эскизов декора табуреток, кресел да садовых стульев, что и исполнил не без удовольствия до первого снега.

К третьему снегу вертеп был готов совершенно, колыбелька царевны походила и на раковину, и на скорлупку большого волшебного ореха Кракатука, кое-где была позолочена полиамидным игрушечным золотом, занавес сшит из старого плюшевого жениного пиджачка, вместо софит приспособлены три фонарика.

Подобрали старинную музыку для видавшего виды устаревшего кассетника. Однако, текст упорно не возникал, а Рождество приближалось всё быстрее, отрывной календарь опадал неумолимо.

Кукольник перестал тихо притворять двери, шарахал ими всякий раз всердцах, аж посуда на кухне звенела, к жене придирался ежедневно, та устала вконец от бессонницы, сожалений о собственной странной жизни, воспоминаний о тех годах, когда кукольник был просто художником и выпивал перманентно, а также от зачастившихся ночных кошмаров, в которых садилась она в вечерний неостановимый автобус, увозивший ее мимо дома на страшные окраины, дом не находился, приходилось плутать то по Новгороду Великому, то по Москве, в парадных лишенные дверей лифты застревали между этажами, в квартиру вламывались воры и прочие разбойники и т. д., и т. п., не зря она постоянно читала детективы всех стран и народов, теперь решившие лишить ее тихих сновидений.

В ночь перед Рождеством она внезапно уснула рано на своем кухонном диване подле стоявшего в углу на низком древнем буфете вертепа.

Ее разбудила тихая музыка, взявшаяся неизвестно откуда, и маленькие незнакомые голоса.

— Если он не может написать пьесу, мы ее разыграем сами, не будь я Мышильда Крысинская.

Она села на диване, плюшевый занавес вертепа отворил волшебное невеликое пространство, куклы были на сцене.

Все заняты своим делом. Мышь за прялкой, временами перестает крутить веретено, сверлит дырочки в сыре, ей помогает Птичка Гоголь. Либерман тачает башмак. Циперус и Папирус просматривают свитки. Входит Шарманщик.

Мышь. Ты кто?

Шарманщик. Я Шарманщик.

Мышь. А где твоя шарманка?

На этой реплике, не замеченный женою, в бесшумных тапках своих вошел на кухню кукольник и, огорошенный, сел на табуретку.

Шарманщик. Ой, я ее забыл! Пойду принесу. (Уходит.)

Циперус и Папирус (дуэтом). Я хочу жениться на царевне Лизочек.

Мышь. Но вас двое.

Циперус и Папирус (дуэтом). Зато мы почти одинаковые. Кого выберет, за того и замуж пойдет.

В колыбельке распахивается окошечко и тут же захлопывается.

Мышь. Сами видите, она вам отказала.

Циперус и Папирус (дуэтом). Вот, пролетели, как фанера над Парижем. (Уходят.)

Либерман(выходя на авансцену). Я, свободный человек, холодный сапожник Либерман, хочу предложить руку и сердце царевне Лизочек, каждый день тачать ей новые сапожки, босоножки, туфельки, балетки, сандалетки, лабутены, башмачки и тапочки.

Мышь. Она ведь не сороконожка.

Либерман. Девушки любят разнообразие и новую обувь. А люди вечно стаптывают старую, но не желают ходить босиком. Поэтому у меня всегда есть работа. Мне с моей женою не грозит нищета.

Мышь. Она царевна, наследница страны и казны.

Либерман. Любой дурак знает, что казна пуста, а в стране осень.

В колыбельке распахивается окошечко и тут же захлопывается.

Мышь. Царевна Лизочек за вас замуж не пойдет.

Либерман. Горе мне, горе! (Уходит.)

Входят Дон Полкан и Дон Барбос.

Дон Полкан. Я первый баритон мира.

Дон Барбос. Я первый баритон мира.

Мышь. Должно быть, кто-то из вас второй?

Дон Полкан. Мы оба первые.

Мышь. И вы хотите нам спеть?

Дон Барбос. Я хочу жениться на царевне Лизочек.

Дон Полкан. Я тоже.

Мышь. Вы думаете, она выберет одного из вас?

Дон Полкан(поет).

Дон Барбос(поет).

Дон Полкан. Я могу на ней жениться, потом развестись, и на ней женится он.

Дон Барбос. Я согласен.

Мышь. Зато она не согласна. Жениться надо раз и навсегда. Идите и пойте в другом месте.

Дон Барбос(поет).

Дон Полкан(поет).

Уходят.

Входит Зеравшан.

Зеравшан. Я пришел с дарами. Вот хроноскоп с НЛО из Минусинска, вот фисташковое ожерелье из Самарканда, а вот лал из Альгамбры. Хочу жениться, прошу руки принцессы Лизочек.

Из-под земли появляется китайский мудрец Чан Су Ши.

Чан Су Ши. А как же подвиги? Ты забыл, что тебе пора в родные горы к родным подвигам? Ты опаздываешь.

Зеравшан. Чуть не опоздал! Пора, пора! Дары примите, женитьба откладывается. Где мой ковер-самолет?

Чан Су Ши. Возьми мой запасной половичок.

Улетают.

Входит Злодей. Он великолепен. Он показывает сначала левую ногу, на ней кроссовка с золотыми крылышками, потом правую, на ней альпийский ботинок.

Злодей. Май бест лег. То есть фиг. То есть фут. Это английская поговорка. Я великолепен. Все отвалите. Я хочу жениться на царевне Лизочек!

Гром и молния.

Появляются все персонажи.

Все(хором). Да пропади ты!

Мышь. Провались!

Злодей проваливается.

Стук в дверь.

Мышь. Кто-то хочет войти.

Из колыбельки появляется царевна Лизочек. Она прекрасна как все царевны и принцессы мира, как Пирлипат и Турандот.

Входит царевич Тимофей и женится на царевне.

Все хором поют гамму.

Все. До, ре, ми, фа, соль, ля, си! Bis, bis.

Птичка Гоголь. До!

Входит шарманщик с шарманкой.

Шарманщик. А вот и я!

Он крутит ручку шарманки и поет:

Все танцуют и подпевают.

Занавес падает.

— Теперь их на сцене тринадцать, — говорит кукольник. — Так не должно быть.

— Ты не прочитал, что приписано на листке на двери твоей каморки.

Он читает ремарку, которую написала она карандашом, робко, в конце листка:

«Чтобы в пьесе было двенадцать кукол, а не тринадцать, считать Циперуса и Папируса одним персонажем, они говорят вдвоем одно и то же, к тому же они близнецы».

В списке женихов тем же карандашом добавлено:

Царевич Тимофей

— И откуда взялся царевич Тимофей, скажи на милость? Да еще лоскутный и тряпочный.

— Я его сшила вчера после полуночи, — тихо отвечала жена кукольника, — чтобы в ночь перед Рождеством мне не снились дурные сны.