Они поворачивали с Сосновой на Лесную. Гор сказал:

— Сейчас пишу я одну фантастическую повесть под названием «Скиталец Ларвеф».

— Февраль? — спросил Клюзнер.

— Никто не понимал, что это за имя, вы первый догадались.

— Музыка связана с математикой, комбинаторика, гамма от до до до и обратно, — отвечал Клюзнер, следя за прыжками гоняющихся друг за другом по соснам и елям рыжих бельчат.

— Но, — продолжал он, посмеиваясь, — я бы на вашем месте назвал повесть «Ларвеф-Скиталец», как произведение, которым еще Евгений Онегин зачитывался, «Мельмот-Скиталец».

Иногда прогуливались они молча. Темы разговоров их менялись (словно само время прогулки было дискретным) нелинейно, нелогично, без перехода вдруг начинали говорить о другом.

— Знаете ли вы, — произнес Гор, удивленным взглядом своим (очки с мощными цилиндрами делали его серо-голубой взор инопланетным, насекомым) провожая огромную шумную стрекозу, — что Даниил Хармс очень любил музыку Баха? Однажды он пять дней добывал деньги, чтобы пойти с любимой девушкой в Филармонию на баховские «Страсти по Матфею». В углу, в одном из купе его странной комнаты с множеством освещенных разными светильниками уголков, стояла фисгармония, он играл на ней Баха, Генделя, Моцарта, Пахельбеля. А в дождливые дни певал Хармс друзьям «Лакримозу». Нравятся ли вам обэриуты?

— Больше всех Заболоцкий. У меня есть в одной из симфоний часть на его слова «Где-то в поле, возле Магадана».

— Что вы говорите! Это ваше любимое стихотворение Заболоцкого?

— Нет, любимое «Иволга».

Придя домой, Гор стоял и глядел в особенное окно. Оптика его маловидящих глаз, цилиндров в очках, двух стекол оконных существовала на особицу. То было окно-чинарь, игравшее со смыслами изображений, в нем он видел не то, что пребывало неизменным в заоконном пространстве: колодец становился макетом башни Татлина, сосна — кедром сибирским, забор — частоколом, пробегавшая собака — северным оленем. Гор не знал, что в комнате Хармса, стоя возле такого же окна, написал поэт название отрывка, совпадающее с названием опуса Баха: «Пассакалия № 1». Но и он, постояв возле волшебного стенного проема написал на оказавшейся под рукой газете, на узких полях, название «Деревянная квитанция».

За полночь где-то в стене звучал древоточец по фамилии Дзеревяго, скреблась мышь Мышильда Крысинская, ударялось о стекло веретено ночной бабочки, исполненное крыльев. Во сне за окном выросла чинара в облике гранатового дерева, к утру чинара превратилась в девушку и ушла.

Засыпая, Гор успел подумать: «Должно быть, Хармс выбирал возлюбленных по необычным именам: Эстер Русакова, Алиса Порет, Марина Малич. Потом мелькнуло: «обэриутская сторона медали…» — и настало снотворчество.