Кроватная фабрика переживала период взлета, карьерного роста. На входе ее появилась новенькая табличка «Завод металлоизделий». Заметим в скобках: взлет продлился три десятилетия, далее последовал очередной спад, возвращение к кроватным мудреным сеткам больнично-тюремного образца.
Но в момент, о котором идет речь, подросшая девочка с куклой, дочь клюзнеровских друзей, идя в школу, регулярно застревала возле окна фабрики, ее завораживала огромная страшная печь, печь открывали, из чрева печного выкатывали раскаленные кастрюли, остывавшие помалу на глазах, вместо одинаково алых оказывавшиеся не просто разноцветными, но и с разными рисунками на боках. Девочка, примерная и исполнительная ученица, один раз даже в школу опоздала, наблюдая кастрюльную метаморфозу.
Толик и Малютка толкали перед собою коронную свою тележку, развинчивающуюся на ходу, полный дребезг, колеса вразлет; карлик с Абгаркою поддерживали с двух сторон мечтающие нарушить равновесие колоннады разноцветных кастрюль.
— Ассортимент расширяем, — пояснил с гордостью карлик, обращаясь к очереди, — опытные образцы на комиссию велено доставить.
Тут вцепившиеся в тележку Толик с Малюткою поддали скорости. Внезапно прямо перед тележкою отлетела в сторону крышка люка, из люка, подтянувшись на руках, выскочил человек и сел на мостовую, опустив ноги в люк, видимо, чтобы передохнуть. Разлетевшиеся было Толик с Малюткою развернули тележку перед самым люком, потеряли равновесие, тележка накренилась, Толик упал, Мотыль пытался остановить кастрюли, но их колонны уже развалились, раскатились со звоном и грохотом, колеса крышек катились, некоторые останавливались, шлепнувшись в лужу, иные достигали подозрительного ручейка из подворотни, откуда высовывавшаяся из эркера девочкина тетушка (равно как из парадной своей) не единожды воплями гоняла перепившихся пивных ларечных людей.
— Опытные образцы! — кричал карлик, схватившись за голову. — Комиссия! Приемка! Передовые технологии! Ужас! Ужас!
Очередь смеялась, однако помощники кастрюли подбирать всё же отыскались.
— Кто ж так возит? — спросил сурово один из помощников. — Особенно опытные образцы. Тара-то где? Упаковки-то йок.
— Кто деньги на упаковку давал? — спросил безутешный карлик. — Вот примут образцы, акт составят, тогда и на тару дадут.
— Ничего, — сказал второй помощник, неся три заляпанных дальних крышки, — образцы отмоете, а своей телегой могли специалисту по кабелям башку снести, вон он как выскочил, резвунчик.
— По кобеля м? — спросил филолог филолога.
— По кáбелям, — отвечал тот, — как в анекдоте, как определить интеллигента. Интеллигентный человек отличает Гоголя от Гегеля, Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля, Бабеля от кабеля, кабеля от кобеля и кобеля от сучки; неинтеллигентный отличает только последнее.
— Что ж ты возле люка знак восклицательный заградительный не выставил? — спросил Толик. — Права не имеешь. Не положено. Ты начинающий, что ли? Куда твое начальство смотрит?
— Я продолжающий, — отвечал некто из люка, ставя на место люковую крышку и кладя на тележку эмалированную кастрюльную, отвертевшуюся наподобие волчка. — И я не по кабелям специалист, а по световым дворам, их я инспектор. Извините, мужики, в моем люке ремонтные работы ведутся, пришлось выйти через этот, неувязка.
— Ладно, — сказал Толик, ухмыляясь, — какая теперь комиссия, пойдем пиво пить.
Проходивший мимо Клюзнер спросил с интересом:
— Да неужто в городе есть инспекторы по световым дворам? Это где ж такая должность таится? В ЖАКТе или в Охране памятников?
— Я единственный, — отвечал некто из люка. — А вы знаете, что это за дворы?
— Хотел быть архитектором, — отвечал Клюзнер, — потому и знаю. Но мне известны только дворики-колодцы Академии художеств, их четыре, да дворик в институте Штиглица на Соляном.
— Световые дворы, — сказал человек из люка, забыв про пиво свое, — создававшиеся для освещения кухонь, ванн, служебных помещений, особенно любили эти чудесные колодцы архитекторы модерна, рассыпаны по всему городу: Дом книги, Кронверкский проспект, Михайловский замок, Николаевский дворец подле канала Грибоедова, целая компания на брегах Фонтанки, на Васильевском. Какая там должность. Я любитель. Но в некотором роде я их хозяин и распорядитель. У меня есть ключи от наглухо закрытых парадных, ведущих в мои световые дворики-колодцы; в иные я попадаю через люки. Долгие годы они были забыты вовсе, ключи утеряны, жителям было не до дворов и не до света, некогда в окно кухонное пялиться, надо выживать. Я открыл их заново. У меня и карта их есть. И я еще нахожу новые. Привел в порядок те, что были замусорены, в окна несознательные граждане из новых безумных горожан мусор кидали.
— Позвольте, — сказал Клюзнер, — кто же вам ключи от дверей выдал и позволил в люки залезать? Система люков — почти государственная тайна. Партизан вы, что ли? Подпольщик?
— У меня, — полушепотом сказал световой инспектор, — другая основная работа есть. Покровители высокие. Полулегальный я. Вот вы по специальности — кто?
— Композитор.
— Первый раз вижу въяве композитора. Настоящий?
— Настоящее многих.
— А я, видите ли, биограф-легендарь. Я составляю новые биографии тем, кому это нужно.
Они уже отошли от очереди и дошли до Трамвайного моста.
— Как — биографии?
— Ну, в подробностях, полная легенда, родители, место рождения, школа, институт, работа, если человек перемещался, всё о городах и селах, где жил, ну и так далее. Люди за мной известные. Политики, например. И человек я, если можно так выразиться, секретный, засекреченный, как разведчик.
— Должно быть, кроме политиков жулики имеются среди клиентов…
— Да, не скрою, блатари, не мелкая рыбешка, акулы-с.
— Покажите мне свои световые дворы!
— Если вы мне свою музыку покажете. Я вам телефон напишу, фамилия моя вам ни к чему. Звоните, договоримся. Меня зовут Пётр. А вы кто?
— Я Клюзнер.
— Мне кажется, у моей сестры открытка довоенная с вашим фото была. Только вы там на себя не похожи. Сестра балерин и актеров собирала. А музыка? Вы ведь мне сыграете? Вы где живете?
— Недалеко. В дворницкой возле дома Толстого, вход с набережной.
«Надо же, — думал Клюзнер, идя по Фонтанке, руки в карманы. — Пётр. Ключи от светового рая. Легендарь. Что за город».