— Интересное дело, — сказал Клюзнер, улыбаясь и передавая Бихтеру тоненькую цветную книжку, — сперва подарили, потом отобрали…

— Когда мой сын Саша был маленький, — сказал Бихтер, — я учил его по этой книге французскому. Потом он немножко научился, пошли другие книги. А эту, поскольку в ней есть ноты, мы решили подарить тебе. Теперь он подрос, стал ходить в кружок рисования Левина (что во Дворце пионеров, всему городу известный кружок, замечательный), вспомнил рисунки из этой книжки известного парижского художника конца XIX века де Монтвеля, начал рыться в библиотеке, не нашел, да вспомнили мы, что тебе ее подарили.

— По счастью, я-то сразу ее нашел. Хорошо помню, как матушка, желая и меня обучить французскому, мне эти песенки пела. Но я был отчасти необучаем, увы.

— У этой книги своя история, связанная с блокадой, — сказал Бихтер, бережно укладывая тоненькую книжечку в свой бесформенный редакторский портфель.

— Ты не рассказывал.

— Отец мой, Михаил Алексеевич Бихтер, дирижер, хормейстер, капельмейстер, дружил с замечательным человеком Степаном Степановичем Митусовым. Степан Степанович, кузен жены Николая Рериха (оба из известного рода Голенищевых-Кутузовых) женат был на Екатерине Филипповне Потоцкой. Перед войной все три их дочери, Таня, Людмила (в семье звали ее Зюма) и Злата вышли замуж, у Златы родилась девочка Наташенька. В августе сорок первого погиб на фронте муж Златы, в январе сорок второго — муж Людмилы. В блокаду от голода и холода умирают Степан Степанович и Екатерина Филипповна, потом Злата, потом ее маленькая дочурка, и две сестры остаются в квартире на Моисеенко, где недавно жила большая дружная семья, а ныне в одной из заледеневших комнат лежат тела родителей, сестры, малышки племянницы. Не один день пребывают вместе живые и мертвые, сестры больны, обессилены горем, дистрофией, блокадным житием, им родных не похоронить. Наконец одна из сестер останавливает едущую мимо дома труповозку, тела увозят на Большеохтинское кладбище в одну из братских могил. И начинает понемногу уходить, таять Людмила. В этот момент попадает им на глаза объявление об ожидающемся в Филармонии концерте, где дирижировать будет Михаил Бихтер. И они решают пойти, хотя сил нет, надеть нечего, они отправляются, обмотанные старыми платками, старыми кофтами; в Филармонии в перерыве между отделениями они сталкиваются с отцом, который узнает дочерей Степана Митусова (кстати, получившего музыкальное образование в кругу Римского-Корсакова, написавшего некогда либретто оперы Игоря Стравинского «Соловей»). Узнав их, он приглашает их за кулисы, поит чаем с сахаром. И вот после его чая, после разговора с ним, после концерта Людмила оживает, поправляется, сестры начинают ходить к отцу в гости и в благодарность Людмила дарит спасителю своему эту книжку.

«Вот как, — думал Клюзнер, возвращаясь домой, глядя на четыре башенки Чернышова моста, за которыми в отдалении маячил расчетверенный конюший Аничкова моста, укрощающий дикого коня (так, идя от Аничкова, разглядывал он привычно башенки Чернышова и четыре заводские трубы за домами на его стороне Фонтанки, которые пишущее этюды племя младое, незнакомое назовет «слона закопали»), — вот как, их отвозили и на Большеохтинское…» Он решил в ближайшие дни съездить туда. Еще подумал он — а не лежала ли в квартире с умирающей матушкой мертвая бабушка, как в семье Митусовых?

Пройдут годы, в XXI веке художник Александр Бихтер соскучится по книжке своего детства еще раз, переиздаст ее в «Детгизе»; в конце книги опишет он историю «песенок» своего детства, а переводчик Михаил Яснов — историю художника де Монтвеля, и в статье Александра Алексеевича увидит читатель несколько фотографий: молодой Людмилы Митусовой (хранительницы рериховского наследия, — но на фото она еще Зюма…), старого дирижера Михаила Алексеевича Бихтера, его сына Алексея с другом юности Клюзнером, братом Всеволодом (погибшим в блокаду) и молоденькой его женою.

На обложке маршируют нарисованные Монтвелем дети с шариками, барабанами, флажками, шествует в будущее веселый мир кануна Первой мировой войны.