«Ты себе представить не можешь, — писал композитор Б. своему другу-музыканту, — как расстроила меня судьба книги о Клюзнере. Написана она была прекрасно, Ф. давал мне рукопись почитать; надо мне было, конечно же, не спросясь, ее отдать машинистке, скопировать, а потом хоть под чужим именем издать, — но уже в другом городе, здешний Музгиз был в курсе авторства, темы и т. д. Но я ничего не знал о том, что Ф. собирается уехать, эмигрировать за границу. А когда узнал, стал я его уговаривать отложить отъезд, дождаться выхода книги, ведь она была уже на выходе. Я не знаком близко с эмиграционной абракадаброй, но, возможно, отмалчиваясь, не объясняя, Ф. знал, что ничего уже ни отложить, ни отменить, ни изменить не властен, всё катилось число в число. И он уехал, а поскольку все уезжающие за рубеж считаются вроде как изменниками родины, законопослушное, полное патриотизма издательство тотчас приняло меры по спасению собственного реноме: набор был рассыпан, договор аннулирован, рукопись канула в Лету, испарилась. Я еще надеялся быстро найти кого-нибудь, кто напишет о Клюзнере свою книжку (а вдруг, думал я, мне представится и возможность связать их с Ф., тот кое-какие материалы согласится выслать, и так далее) — но не тут-то было; по разным причинам отказались все, к кому я обращался. И теперь к неисполняемым произведениям, отмененным концертам, сорванным афишам добавилась рассыпанная книга.

Что лишний раз показало мне: все наши намерения, какими благими они бы ни были, все наши усилия — ничто перед силой судьбы».