Жанен л’Авеню, Я тебя в баню гоню Пойди-ка, милок, Пади на полок, Жанен л’Авеню, Намыль свое ню. Жанен л’Авеню, Я тебя в баню гоню

От жажды гибну я у родника, Дрожа в ознобе, на костре сгораю; Мне, как чужбина, родина горька, Я обретаю все, я все теряю; Всем верю, никому не доверяю; Я, червь нагой, корону надеваю, Я всемогущ, ничем мне не помочь, Смеюсь сквозь слезы, в старых снах плутаю. Все принимают, каждый гонит прочь. Нет в мире постоянней перемены, Меня неясность истиной влечет, Я сомневаюсь в том, что несомненно, В расчете точном вижу я просчет; Ничто ни с чем сочту наперечет; В отчаянье опору обретаю, А утром говорю: «Настала ночь!» Все помню, ничего не понимаю. Все принимают, каждый гонит прочь. Я беззаботен, все меня тревожит. Люблю владеть, но не люблю хранить, Лишь похвала число обид умножит, И невиновных легче обвинить; Лишь тот мне друг, кто станет говорить, Что белый лебедь — это ворон черный, Похожа правда на вранье точь-в-точь; Не предавать, а помогать зазорно, Все принимают, каждый гонит прочь. О принц, я сообщаю вам с поклоном: Живу я только по своим законам, Но получить награду я не прочь. Я слеп и глух. Так будьте благосклонны! Все принимают, каждый гонит прочь.

Потомки, на земле сменяющие нас, Смягчитесь, не судите строго, братья, Нас, бедных, пожалеете хоть раз — Бог сжалится и примет вас в объятья. Висим — на шестерых из тлена платье, Мы слишком тело тешили свое, Теперь собою тешим воронье, А кости прахом станут понемногу. Увидев наше жалкое шкурье, Об отпущении грехов молите Бога! Кто избежит сумы или тюрьмы? Извилисты пути судьбы и Рока. Из воздуха, из тьмы взываем мы. Заблудшие игралища порока. Молитесь, братья, не судя жестоко, Нас на земле уж осудили раз, Пусть отведет Заступница от нас Геенну, хоть туда нам и дорога. Мы немы и мертвы, души огонь погас, Об отпущении грехов молите Бога! Дождь смыл с нас плоть, навел на кости лак, И солнце иссушило нам десницы, Вороны и сороки каждый зрак Опустошили, вырвали ресницы, Как решето, нас исклевали птицы. Нам ни присесть, ни лечь в такой гробнице, Туда-сюда, как ветер разрешит, Что, нас качая, медлит и спешит… Не преступайте этого порога, Об отпущении грехов молите Бога! Иисусе Боже, слезы нам утри, Чтоб ад не взял нас, Ты уж присмотри, Мы неплательщики в его краю убогом! Вас, люди, я прошу: с зари и до зари Об отпущении грехов молите Бога!

Когда подымет свора из берлоги, Протри шнифты, как будто и не спал, И когти рви, салага, делай ноги, Казенный светит дом, момент настал, А то ведь заметут — и ты пропал. Давить клопа тюремного не ново, По нас тюряги плачут, будто вдовы, Ни лежбище не вечно, ни нора, На воле бдят и схавать всех готовы Начальнички, сексоты, мусора. Отдельные старатели и шайки, Бродяги, гопники и шулера, Мошенники, ханыги, попрошайки, Любители потырить на ура, Заныкайте хоть капельку добра. По фене ботайте, в законе воры, Карманники, жульманы, сутенеры, Пока угомониться не пора, Пока не затравили до упора Начальнички, сексоты, мусора. Забудется, как сладко вы звонили, Хор глотников из глоток и из глосс, Вас выследили в след и подловили, Ослышки и прослушки подновили, И все ваши вопросы не вопрос. А город, что сулил златые горы, На ваш атас наслал свои дозоры, Налетчики, ни пуха ни пера, Наденут вам браслеты, взявши в шоры, Начальнички, сексоты, мусора. Принц, есть и киллеры, и кокийяры, Громилы, щипачи и санитары, Фальшивых шуршиков большие мастера, На каждого ужо найдутся нары, Начальнички, сексоты, мусора.

Нет радости милее той, что Рок придет отнять, Когда настанет час уму и чувствам отпылать; Зачахнут розы нежных щек и сердца первоцвет, И увяданье нас уймет почти во цвете лет.

А те, кто схоронил в волнах обломки светлых дней, Плывут на отмели греха и в океан страстей, Им тщетно компаса игла указывает путь К фата-моргане берегов, которых не вернуть.

Когда кладбищенский покой нам душу омертвит И станет глух к чужим скорбям, кто по своим скорбит, Когда ручьи живые слез прихватят холода, В сухих глазах блеснут лучи нетающего льда.

Еще живут в устах слова, надежды ток — в груди, Но прежних безмятежных снов ты заполночь не жди. Обвил руины буйный плющ, все утопил в листах, Снаружи трепет, зелень, жизнь, внутри развал и прах.

Где чувства, равные былым, тот, кем я был тогда, Где слезы прежние мои, летучих дней чреда? Когда б вернулась, как весна, вся прелесть бытия, В пустыне нынешней моей, оттаяв, плакал я.

В декабрьский мрак полночный                                  деревьям снег, что свет, в их памяти непрочной                                  зеленых листьев нет. Не вечно зимним узам гнуть ветви снежным грузом. Нет веснам, словно музам,                                  в урочный час преград. В декабрьский мрак полночный                                  мчит, лепеча, ручей, в забвенья беспорочном                                  без солнечных лучей. Во льдах холодных этих он словно и не в нетях, готов и сам согреть их.                                  Да он и стуже рад. Вот так и вы живите,                                  как зимний сад живет! Печалью не гневите                                  туманный небосвод. Но где найдутся силы найти любви мерило вне хлада и вне пыла, —                                  стихи не говорят.

Все жаждут: голуби степные, скот подъяремный, мотылек, поденки, твари водяные, затравленный ночной зверек. Растаять в облачном фаворе. — О свежесть! — кануть, как роса, в фиалках влажных — ими зори изволят заряжать леса.

Старый Томаж вышел на лов вечером в море. Скрылись из глаз берег и кров, гавань предгорий. Солнце садится, тьмы пелена не за горами. Бросил старик сеть из челна, встав над волнами. Знатный улов радует глаз. Снасти на месте. То-то рыбак рыбы продаст завтра в Триесте! Прячет улыбку старый в усы, сеть бросив снова. Вот так удача!.. Мчатся часы лова ночного. «К дому, старик, лодку направь! Буре быть, грому! — слышит он зов. — Ловлю оставь К берегу, к дому!» «Кто там зовет? Чьи голоса в темном просторе?..» Глянул окрест — лишь небеса, воздух и море… «К дому спеши, к дому спеши!» — оклик чудесный. «Боже, кто там?..» — и ни души, мрак бестелесный. В руки рыбак весла берет с третьего зова и до седьмого пота гребет с чудного лова. Лодка летит, парус трещит в вихре зловещем… Вот и грозы голос звучит, молния блещет! В сполохах туч мчится рыбак, в окриках грома… Вот и видна гавань сквозь мрак, вот он и дома. Горе тому, кто встретил шквал в грозной стихии! Кто его звал? Кто окликал? Духи морские?

Снег, белый снег струится, ниспадая… В окне чуть свет соседка молодая. Бледна, нежна соседка в раме сонной, поглощена стремниной заоконной. Снег, белый снег меж нами, как преграда… И я на дне девического взгляда!

Ни в отца, ни в мать я уродилась, Я не плоть от плоти, кровь от крови, — Ворожбой наволховал меня Гвайдон, Чародей у бриттов найпервейший. Девять разнопородных бутонов Чародей смешал воедино, Чтоб явилась я на свет Божий. Белоснежный первоцвет нагорный, Луговой прострел, боярышник белый, Дивная болотная дрема, Рать прозрачная душистого горошка, Зацветающая кипень крапивы, Дуба, терния, каштана соцветья, — Моему рожденью причина: Сочетались — и стали мною. Девять тайных сил во мне сокрыты, Девять разных свойств, девять жизней. Пальцы мои легкие белы, Точно иена девятого вала.

Луной глядишь в мои леса, В леса тревог и бед, И слез вечерняя роса Твой оттеняет свет. Нарушив мой покой и сон, «Жестокий… — шепчешь, — лжец…» Из можжевельника сплетен Колючий твой венец. Лжец? Но ведь я тебе не лгал, И не был я жесток. Стволы черны, снег белый пал, И звезды пали в срок. В твоем луче двоится тьма, Грех жизни нашей всей И полустертый след клейма На совести моей.

Окаменевший твой сон — Сонмы памятников и колонн. Тяжко ступая вдаль издалека, Сгустками дней стали века. Выстоять трудно и трудно шагать. О, мудрая мать, многострадальная мать, Помоги — вековую тяжесть снести, Поддержи — дитя твое устало идти!

Молниеносный блеск рыб в море ночном молниеносный взлет птиц в чаще ночной Во мраке плоти людской мерцанье костей Весь мир кромешная тьма а жизнь лишь сполох в ночи

Безымянные дети рассвета ищут названий На стволах полусонных луч играет Скачут гор ночные кони у кромки прибоя Шпор не сняв в морскую воду входит солнце Нарушая прозрачность утра валуны наливаются плотью Но упрямится море к ногам горизонта отпрянув Затуманенная земля становится твердью Мир спросонок встает с головой непокрытой Глыба камня ждет что проступят на ней гимны Заря распахнула веер имен и наречий Это начало песни растет как древо Это утренний ветер Слов семена несущий

Снежно, снежно, белей белья. В мире мятежном выживу ль я? Белоснежна пена Венерина сна, нежно жено, верна жена. Беловика белее, равнин в глуши, белого каленья славянской души. Опаль шквала в сто лепестков, гул обвала ста белых куполов. Толпа, толпега, мириады снега. Метель — бледна, метель — пьяна, метель — тысяча одна. Метель — печаль, метель-бег-вдаль, кобыла блед, монголка вскачь, лопаты взмах, игра в белый мяч. Метель, юдоль, снег: пыль, быль: боль, белое пламя тысячи воль.