Капель протечек, дорожный глетчер — всего-навсего шлейфа свей, когда к вам является в дом под вечер одна из знакомых фей. Проснется душа, припомнив крестины, настроясь на светлый лад; три мышки, три книжки, всплеск ультрамарина, утешительный шоколад. Пройдя под арку, судьбы подарки с трофеями вне перемен: Фея Сирени, Фея Дарений и эта по имени N.

Вот наконец приходит нежданный гость, плащ с клетчатой подстежкой, ротанговая трость, а с ним вместо собачки его любимый кот, немыслимый пятнистый ловец-экзот, подвалов откровенье и чердаков исход. Париж вполне недостижим, а Ява далеко, я подаю им кофий и молоко, сухарики кошачьи, тост со сковороды, тут главное — общенье, не до еды. Нет в доме совиньона, клико, перно, и гость глядит в окошко, а кот — в окно, чуть теплится батарея, свет с печки бряк, безумный телевизор заглох, пошляк. Вот царствие земное, его углы, влекущие верблюда в ушко иглы, простор ночной ведуты вбирает зрак да тополиный птичий ареопаг. Мой книжный виноградник, таящий гроздь, с улыбкою обходит незваный гость, не вест и ост над крышей, а весть и ость; а для кота весь город — сплошной сераль, не зря преодолел он такую даль.

А когда метель закрутит белую юлу на льду, стану гостьей запоздалой, на Галерную пойду. Засыпает снег порталы, охмуряет на ходу. То-то кружатся у Пряжки карнавальные дворы, там скульптура обезьянки, тут крысенок из норы; Снежевинка со Снегуркой притаились до поры. Свет фонарный виден еле в вечер икс в квартале зет. Что со мною в самом деле столько зим и столько лет, что ж я шляюсь по метели, мне другого места нет. Карту городскую кроет весь аркан всея аркад, вьюга брезжит, ветер воет, ахает чердачный скат. Но хозяева откроют, если в этот час не спят.