Озвучен воздуха зурной с шоссе без привидений веек, смурной колониальный зной томит Карельский перешеек. Цветет замызганный залив, лишенный призраков купален, скучает воровской калиф в пещерности опочивален. Горят остатки тихих дач дней допотопного модерна, надрывен комариный плач, но глух москит и нем, наверно. Ждет электричку гюль-мулла в мечтах о поприще пустыни, о караване из села в одну из притч о блудном сыне. Щебечут зяблики в райке, пока в партере вянут розы; ты погадай мне по руке и нагадай дожди и грозы. На Щучье едет мэм-сахиб в авто оттенка белой ночи, ее бой-френд почти погиб, «конкретно... — лепеча, — короче... Помоечные джунгли сплошь в гламурных банках и обертках, а водомерок не вернешь, поговорим об уховертках, о непроросших семенах, о тине, топи блат и иле, о рыжей поросли сумах и об артезианских снах на новодельном суахили. Дев здешних не загнать в сераль они в купальниках из смеха иссушенную дразнят даль парами экстази и эха, и прячет даль сарай один, таящий сено и полову, где чистит нищий Аладдин ночную ржавчину былого.