Ты мне все-таки снишься в предзимнюю ночь над Невою и Невкой в час, когда покрываются площади почв суррогатным снежком-однодневкой, из забвенного прошлого смотришь мне вслед в обаянье старенья, упакован в туман, старомодно одет, что уж за сновиденье, в облаченье действительных жестов и слов, в обрамленье проспекта, в атмосферном театре небесных слоев: милый некогда некто.

Дождь последнюю первую каплю испустил — и полил на извод. Ни зонта, ни плаща, как две цапли в окоеме забытых болот. Посмотри: погибают пылинки в каждой луже, под каждым ручьем. Ни зонта, ни плаща, две былинки в серокаменном граде моем. Бессловесные плещутся оды, а сонеты уснули, увы. Без плаща под кромешные воды, без зонта, не покрыв головы.

Незваны, непрошены, снегом очерчены, в туманы отброшены, повиты каштанами, дождем огорошены, отгорожены сентябрьскими клёнами, спутники июля любимые, не любовники — влюбленные неуловимые.

Ты мне все-таки снишься, когда подступает февраль, приодетый в скитальческий плащ полевого бурана, где стирает метель горизонт, а ствола вертикаль — только веха из марева, черная метка романа. Ты мне все-таки снишься, снотворческой далью идешь, я вприглядку в тебя влюблена, мир ресницы и взгляда. Бессюжетные сны с порошком осиянных порош, обаяние счастья — ему и событий не надо.

В пьесах странных, где жизнь излагается вкратце (и не знает никто языка перевода), где потерянный ключ отменяет и шифры, и коды, ты мне все-таки снишься, как мертвые снятся к перемене погоды.