В сон провалилась — vivo, presto, — глаза бы не глядели, в такое людное плохое место, откуда поезд ходит раз в неделю в день неназначенный, в час неурочный, с платформы то ли первой, то ли пятой, где мусор носит ветер беспорочный по станции, на закутки разъятой, и все бежит от рынка до барака бродячая собака.

Жизнь, едва смежу ресницы, снова настает. А тебе пускай приснится говорящий кот, Мелюзины с Берилюной фаворит, и лун баловень, ночной и юный маленький баюн. Он на полустанке энском станции под стать на каком-нибудь офенском станет лепетать. Позабыв первоисточник, он поведать рад с мурманчанского подстрочник на удмурртский лад. Отдавая дань фовизму, в контрах с новизной, кот намыл свою харизму лапкой со слюной. Консерватор от охоты, он консервы чтит. То поет, не глядя в ноты, то чудьмя чудит. Он вчера у старшей парки, то ли сербки, то ль мадьярки, немки или нестинарки закатил клубок; в рощицах кустов и кресел он ни весел, ни невесел, точно полубог. В подтвержденье — роли? речи? — в важной простоте он исправно носит свечи в полночь на хвосте. Шерсть волшебная искрится, катится пелот, и тебе недаром снится этот полиглот.

Дай мне снотворного, тубиб, мне снятся войны, тот, кто кричать «ура!» охрип, тот, кто запытан и погиб, то ядерного взрыва гриб, то затяжного плена ад, то наводящий автомат ночной конвойный; мне снятся улицы в дыму все ночи кряду. Дай провалиться мне во тьму без киноряда.

Есть в сновидческих странах оазисы рая, гиперболы мира, метафоры мая, символы духа, не тронуто тленьем, дышит творенье, серебряны, ввергнуты органы слуха в поле зрения.

Замок на меже между двух миров, я еще вернусь на твой звездный мост.