Я — заговор, как этот Летний сад. Безмолвный круг дерев непостижим, кусты неведомые невербальны, и ты не знаешь, — что там за молчаньем, что снег таит, бесследный снег равнин. Какие семена, ростки и корни припрятаны под общей белизной? Захочет ли взойти весной трава? Как в будущем году или как в прошлом? Не станет ли озорничать природа, чтоб в зарослях пырея с ежевикой вчерашний сад оборотился лесом? Я — заговор, как этот зимний мир. Не знаешь ты, что за моим молчаньем, когда гляжу в сплетения ветвей.

Настали дни воспоминаний, ассоциаций, мелочей. Валдай и детство вспоминая, с цветами я накоротке, я их зову по именам и глажу их по головам. Прострел с подснежником поспели, весна — тюльпанная страна. Рассаду, — кажется, табак, — высаживают на газоны, а мне всего пятнадцать лет, я в цветнике и огороде, поди, укропная княжна или нарциссова принцесса, уже вприглядку влюблена и с недомолвками знакома, а он у озера живет и видит монастырь из дома.

Да разразится гроза надо мною! Громоотводом под ветром стою. Громоотводы похожи на струны, но неизвестны им ноты и песни, знают они одно имя: Электра, бури шумят для них греческим хором, молний и ждут, чтоб их сшило с простором нитью судьбы приближенье грозы.

Слушаются рассудка ошалевшие за лето страсти. Отговорил свое языческий шум листвы. Странствия листьев без точек опоры по ветру, пространства дождей, замолкающие голоса. Здравствуй, осень, здравствуй, помилуй меня, отрезви меня громом последним! Но так чиста и ясна тишина, прозрачна основа, и остовы видно, как скрытый, жестокий и голый смысл. Как непривычно увидеть себя и свой мир без прикрас. Как печально видеть насквозь кисею своих ветхих чувств. Мы видим рощи насквозь, парки, леса, на ветер брошенные словеса. Царствуй, осень, царствуй.