Мокрый шифер и туман — только это осталось в памяти Джима после первой недели пребывания в городке, где ему предстояло провести всю зиму. Дом, в котором он жил, был расположен в миле от города, на крутом обрыве у моря. Стоя у эркера в большой гостиной, Джим мог одним взглядом охватить всю набережную. На берегу был довольно большой пляж, в дальнем его конце виднелся металлический пирс. По нему стало опасно ходить, и его закрыли десять лет назад. Еще дальше был мыс, а за ним — весь остальной мир, по которому Джим так соскучился.

На следующий же день он зашел в банк и уладил свои дела с помощью педантичной блондинки. У нее на груди была табличка с надписью «Мисс К. Приор». Весь день потом он размышлял, как можно расшифровать это «К.», и закупал банки и пакеты с едой, чтобы начать обживать кухню. Вечером, когда наступили неуютные сумерки, но окончательно еще не стемнело, он опять спустился в город. Где бы он ни слонялся в тот вечер, он все время возвращался к железным воротам у входа на пирс.

Правда, в других частях города не было ничего особенно привлекательного. Большие отели времен короля Эдуарда, выходившие на набережную, были закрыты по случаю мертвого сезона, и жизнь в городке почти замерла. Многие магазины были заперты на засов, пассаж на набережной забит фанерой. На часах летнего театра не было стрелок, а касса в несколько слоев была оклеена прошлогодними афишами.

Казалось, все улицы — серые, крутые и пустынные — вели к пирсу.

Он не мог понять, почему так получалось, и задумался, облокотившись о парапет, отделявший набережную от пляжа. Металлическая конструкция пирса, нависшая над песком в ожидании, когда прилив вернет ей утраченные пропорции, казалась выброшенной на берег. Сильнее всего внимание Джима привлекала облупившаяся деревянная башня-фантазия в дальнем конце пирса, над морем. Часть ее когда-то обгорела. Поврежденный участок был обнесен лесами, но никаких следов ремонтных работ не было. Ворота, ведущие на пирс, сверху обмотаны проволокой и заперты висячим замком.

«Да, Джим, — подумал он, — это тебе не Гштаад».

Он получил пару коротких писем от австралийца. В последнем тот писал, что собирается возвращаться домой через остров Бали. Еще Джим узнал, что Рашель Жено, о которой говорилось не иначе как о «недоступной и обожаемой», теперь была в Париже и получала свою порцию тяжкой реальности, смиренно отбывая срок обучения в каком-то доме мод. О своем путешествии австралиец писал, что в нем «много мучений и мало экстаза», и заканчивал пожеланием скорейшего выздоровления. Он тщательно избегал упоминать о каких бы то ни было обстоятельствах той роковой для Джима ночи.

Сам Джим мало что помнил. У него в голове был полный туман, перемежавшийся обрывками кошмаров. Ему здорово повезло, что они осмотрели комнату и спустили наркотики в унитаз, не то из больницы он мог попасть прямо в тюрьму. Но Джим не знал, как наркотики оказались в его комнате, не помнил, что случилось с ним и даже что он делал в предшествующие этому две недели.

Поправлялся он медленно. Вначале его преследовали кошмары, настолько яркие и подробные, что в это трудно было поверить. Потом они прошли, как прошел и частичный паралич, только левая рука потеряла чувствительность и Джим утратил периферийное зрение тоже с левой стороны. Но он этого даже не замечал, просто приспособился поворачивать голову влево немного больше обычного.

А теперь он сторож в доме, куда даже любителей занять чужое жилище не заманишь калачом, спит на раскладушке в кухне этой ледяной коробки на скалах, продуваемой всеми ветрами. У него нет никакой специальности, и для другой работы он не годится, по крайней мере, в данный момент.

У Джима появилась своя теория относительно того, почему Макэндрю хочет отремонтировать этот дом и поселиться здесь. Эта теория возникла, когда Джим любовался панорамой, стоя в эркере большой гостиной. Наверное, Макэндрю хочет смотреть на всех сверху вниз и быть на один шаг ближе к небесам, чем тот город, где он потерпел поражение. Когда Джим смотрел, как прилив бесшумно приближается, чтобы поглотить отшлифованную водой отмель, его внимание все чаще приковывала к себе полуразрушенная китайская башня над ревущим серым морем.

Может быть, он опишет ее в своем дневнике, начатом по совету доктора Фрэнкса. Последнее время он им здорово пренебрегал.

Может быть. Когда-нибудь потом.

Его пожитки были на редкость скудными — только одежда, несколько книг, плакат «Дарк Найт» и старенький приемник, обмотанный изоляцией. Еще предстоял шестимесячный курс лечения, но он старался отвыкать от таблеток, ничего не говоря об этом доктору Фрэнксу. У Джима уже скопился порядочный запас в пластиковом пакете, и ему еще предстояло пожинать горькие плоды своего поведения.

Впереди была долгая зима. Эта перспектива начинала его слегка пугать.

Все время, пока он путешествовал из одного госпиталя в другой сначала в Швейцарии, потом в Англии, он был одержим идеей поскорее вырваться на волю и начать новую жизнь. Но теперь, столкнувшись с реальностью окружающего мира, он стал задумываться, куда это он попал. Хорошо было Линн Макэндрю призывать его к общительности. В морге и то проще: там есть люди, которым можно что-то сказать, даже если они не отвечают.

Если это новая жизнь, о которой он мечтал, то он здорово ошибался.

Все изменилось в тот день, когда Джим нашел бумажник.