Военная биография Алексея Григорьевича Федорова сложилась счастливо — пробыв на фронте почти всю войну, успешно выполнив десятки боевых вылетов, он ни разу не был сбит. Но судьба эта сложилась и очень разнообразно. Последнее обстоятельство, наверное небезразличное для любого человека, будущему историку (Федоров — кандидат исторических наук) и мемуаристу оказалось особенно полезным.

Он командовал авиационными полками, группами специального назначения (порой весьма нестандартного), был заместителем командира, а затем — командиром дивизии. Ему приходилось выполнять не только обычную для пикировщика работу — бомбить и вести разведку, но и лидировать группы перегоняемых на фронт самолетов, действовать на бомбардировщике в роли истребителя (бывало в начале войны, по бедности, и такое!), выступать против вражеских бомбардировщиков в качестве «летающего прожектора», управлять со своего самолета по радио «летающей торпедой» — начиненным взрывчаткой тяжелым бомбардировщиком ТБ-3... Словом, всего не перечтешь.

Рассказ о такой разнообразной боевой деятельности всегда интересен. Но Федоров не просто рассказывает подряд — что вспомнилось.

Он очень точно выбирает из числа запомнившихся ему эпизодов только такие, которые наводят читателя на раздумья — потому что отражают все многообразие и всю сложность работы человека на войне. В этом отношении он так же строг при отборе, как Н. Кравцова и В. Емельяненко, о произведениях которых уже шла речь в этой книжке, как А. Покрышкин, И. Кожедуб, Е. Савицкий, С. Красовский, А. Ворожейкин, В. Тимофеев, Д. Зюзин, М. Чечнева, А. Кожевников — словом, как почти все боевые летчики и командиры, воспоминания которых мы читали в послевоенные годы. Наверное, в этом одна из причин того, что все, рассказанное А. Федоровым, хорошо запоминается.

Вот, например, он говорит о налете ведомого им 39-го бомбардировочного авиаполка на станцию Чинушино. На этой станции выгружались эшелоны с боевой техникой и живой силой противника, спешно подброшенные вражеским командованием для удара по нашей, оказавшейся в окружении, танковой группе. Единственная возможность спасти танкистов — это немедленно, не теряя ни часа, «на корню» разгромить резервы врага, пока они находятся на станции выгрузки. Завтра они рассредоточатся и станут практически неуязвимыми.

Полет большой группы — двадцати семи самолетов — на предельную дальность, почти до полного израсходования горючего, глубоко в тыл противника — дело само по себе не простое. А тут оно еще многократно осложнялось тем, что по всем штурманским расчетам для выполнения этого задания, как ни крути, явно «не хватало света» — запаса времени, остававшегося до захода солнца.

И все же полк получает приказ: «Любой ценой...» В обыденной речи мы часто бросаемся этим выражением, не особенно задумываясь над его содержанием. Но здесь «любая цена» в переводе на общепонятный язык означала: нанесите удар, разгромите станцию Чинушино, а там хватит ли у вас горючего, чтобы добраться до дому, сумеете ли вы без специальной тренировки приземлиться в темноте, это уж — как получится...

Перед самым стартом, уже сидя в кабине флагманского самолета, автор записок ловит себя на том, что подсознательно ждет появления из землянки дежурного, который, показав руками «крест», дал бы знать об отмене вылета.

Эта деталь очень точна психологически. Эмоции командира полка в случае, о котором идет речь, нетрудно понять. Он испытывал такую сильную тревогу не за себя, или, во всяком случае, прежде всего не за себя. Кадровый военный, умом он понимал: бывают на войне положения, когда ее прожорливую глотку надо заткнуть, поставив на карту жизни многих людей и даже существование целых частей. Но одно дело каких-то там частей вообще, и совсем другое — своего, родного, с таким трудом и ценой такой крови выведенного из отстающих в лучшие полка...

И вылет состоялся!

39-й полк в плотном строю прошел бреющим — у самой земли — полетом над ровной, заснеженной, безориентирной степью далеко за линию фронта. Прорвавшись сквозь зенитный огонь к станции Чинушино, разгромил эшелоны врага — и этим спас наших танкистов. Отбился от атак истребителей противника. А затем дотянул, буквально на последних каплях горючего, до своей территории и благополучно приземлился темной ночью на крохотном, совершенно не приспособленном для посадки самолетов такого типа, передовом истребительном аэродроме. Недаром в авиации говорят, что когда очень нужно — хороший летчик и на пятачок сядет. Оказалось, весь 39-й полк целиком состоит из хороших летчиков.

А их командир, так точно и умно проведший группу через все нагромождение трудностей этого исключительного вылета, вылез после посадки из машины, сел на снег и долго сидел неподвижно — его силы были исчерпаны до конца. И эта прямо рассказанная подробность говорит больше любых пространных описаний того, какой ценой дался полет его участникам...

* * *

Умный человек, выступая с литературным произведением, всегда предполагает, что и читатель его умен. Такой подход никогда еще не подводил ни одного автора, не подводит он и А. Федорова. Его наблюдения порождены событиями войны, но вызванные ими авторские — а значит, и читательские — раздумья выходят далеко за рамки одной лишь военной тематики. Вот Федоров обращается к общеизвестному факту — большинство военных летчиков на вопрос о том, что страшнее всего на войне, отвечают: «Оказаться под бомбежкой или штурмовкой на земле!» Хотя, казалось бы, риск при этом меньше, чем в воздушном бою или при пробивании зенитного огня.

Федоров дает психологически очень убедительное объяснение столь единодушному, хотя и плохо подкрепленному статистикой, мнению летчиков. Все дело, говорит он, «в отчаянном сознании невооруженности», «в личной беспомощности», которая хуже самой лютой опасности, активно встреченной в воздухе, с штурвалом в руках.

Люди на войне — как настойчиво показывает автор — много и глубоко думают. Думают, потому что иначе просто невозможно. Думают о тактических приемах боевой работы и об освоении новой техники, о воспитании подчиненных и о неясных до поры до времени планах начальства, о жизни оставленных в тылу родных и о текущих подробностях собственного, по-военному не устроенного быта. Думают даже о многом, казалось бы, уж совсем никакого отношения к войне не имеющем: так автор записок как-то застал прославленного истребителя дважды Героя Советского Союза В. А. Зайцева размышляющим о такой сугубо «штатской» категории, как... превратности судьбы.

Люди — не роботы. И те, кто воевал и командовал особенно успешно, добивались этого не одним «напором» (хотя, конечно, без него в бою обойтись тоже невозможно), но прежде всего силой своего живого творческого интеллекта.

Автор пишет о виденном и пережитом на войне, нигде не корректируя истину. Он прекрасно понимает, что правда — даже горькая — во всех отношениях (в том числе и как средство воспитательное) сильнее «нас возвышающего обмана». И, как всегда в жизни, правда эта слагается из переплетения многих далеко не одноцветных обстоятельств.

Вот перед нами заслуженный боевой пилот, неплохо проявивший себя в небе Испании. Федоров приезжает, чтобы сменить его на посту командира полка, и... застает морально сломленного, опустившегося, спившегося человека, полностью потерявшего свой командирский авторитет и все нити управления доверенной ему частью. Кто виноват в этом? Сам ли он? Или командование, чересчур поздно усвоившее, что «хороший драчун — это еще не боец и уж, понятное дело, совсем не командир»?

Кстати, эта проблема — о месте командира в бою — не раз всплывает в записках А. Г. Федорова. Видно, она не выходила у него из головы в течение всей войны. Каким должен быть командир эскадрильи, полка, дивизии?

Конечно, хороший боец — это еще не командир.

Но и командир, если он не боец, — не командир. Особенно в авиации. Прямо, «в лоб» Федоров эта положение нигде не формулирует, но показывает (и доказывает) его на примерах таких людей, как И. С. Полбин, Ю. Н. Горбко, И. М. Бецис, А. И. Соколов, П. И. Алимов, М. М. Воронков, как, наконец, сам автор записок — боевой летчик и умный, решительный, грамотный командир.

С нескрываемой печалью — как и Емельяненко, и Кравцова — говорит Федоров о потерях — неизбежных в боях и в то же время каждый раз по-новому тяжких. «Счастье на войне, — пишет он, — ходит в обнимку с горечью и печалью». В каждом погибшем он видит не только вырванного из строя бойца, но прежде всего ушедшего из жизни человека. Когда погибает талантливый юноша Г. Хуторов (тот самый Хуторов, который так точно сказал, что «шаблон плох везде, но в полете — опасен смертельно»), Федоров с грустью замечает: «Теперь уж никогда не услышим мы ни его мудрых советов, ни его новых стихов!» Стихи и боевые советы автор книги с глубокой человечностью ставит рядом. В другом месте Федоров характеризует отличного боевого летчика П. Дерюжкина прежде всего как лиричного, скромного и ироничного человека. Именно эти свойства он, оказывается, считает «ведущими» — всюду, в том числе и на войне.

Но совсем иначе, отнюдь не с эпической грустью, а с гневом, возмущением, злостью говорится в книге о потерях, вызванных не жестокими законами войны, а неспособностью или нежеланием людей, коим сие по штату положено, крепко подумать прежде, чем отдавать боевой приказ.

Так рассказывает автор записок о разгроме дивизии самолетов ТБ-3, легкомысленно и без всякой к тому необходимости перебазированной на полевые прифронтовые площадки, где их и прикрыть-то с воздуха оказалось невозможно. «Это был печальный итог просчета, допущенного командованием», — прямо говорит Федоров.

К той же категории просчетов командования относит автор книги и свой собственный вылет — в самом начале войны — по специальному заданию: произвести аэрофотосъемку промышленных и военных объектов Москвы, чтобы оценить надежность их маскировки.

— Зенитки и истребители получат оповещение, — заверили летчика перед вылетом. — Полет будет безопасным.

Увы, в действительности все произошло иначе. Полет над Москвой оказался более опасным, чем иной рейд по глубоким тылам противника. Федорова едва не сбили. Почти три десятка опасных пробоин — итог этого, чудом не закончившегося трагически полета. Оказалось, что предупреждение «не дошло».

В связи с этим вспоминается, как Главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов в своих записках «На службе военной» тоже рассказывает: вся зенитная артиллерия ПВО Москвы однажды открыла огонь по двум своим, отправленным в столицу без должного предупреждения самолетам.

Два сходных случая, описанные, так сказать, с различных точек зрения: из кабины самолета и из кабинета начальника ПВО страны. Впрочем, есть все основания полагать, что независимо от «точки зрения» обоим рассказчикам эти случаи особого удовольствия не доставили...

Что делать! Умение воевать приобретается только в бою. Из книжек его не почерпнешь. Каждого может постигнуть неудача. Все дело только в том, что одни — опускают от неудач руки, а другие — учатся на них. Федоров приводит блестящий тому пример: знаменитая полбинская «вертушка», ставшая основным приемом боевого применения нашей пикирующей бомбардировочной авиации, родилась из... неудачи. Соединение, которым командовал Полбин, третьи сутки безрезультатно бомбило важную цель — железнодорожный мост в тылу противника. А мост стоял, себе как ни в чем не бывало! Боевое задание оставалось невыполненным. И только разобравшись в причинах неудачи (вот она — работа мысли на войне!), удалось найти способ, гарантирующий успех. И способ этот оказался настолько эффективным, что получил повсеместное распространение.

Приведенный пример интересен, мне кажется, прежде всего тем, что в нем, как в капле воды, отразился общий процесс, происходивший в нашей армии по мере того, как она от тяжких неудач начала войны шла к победе: учился воевать каждый воин, училась и вся армия.

Интересен он и своей конкретностью, своей очевидной направленностью против еще встречающихся в книгах на авиационную тему привычных, от неоднократного повторения довольно прочно утвердившихся, но, увы, никак не совпадающих с действительностью штампов. Посильную борьбу с подобными авиалегендами ведут многие взявшиеся за перо авиаторы. И здесь хочется снова помянуть добрым словом книги А. Ворожейкина — вот уж кто действительно не упускает случая разбить эффектную выдумку, кочующую из одного сочинения в другое.

Сколько раз читатели авиационной литературы встречались в описаниях лобовых (на встречных курсах) воздушных атак с драматическим утверждением, будто в них «кто первый отвернет — подставит брюхо своего самолета противнику, — тот и будет сбит». Ворожейкин это правило начисто отрицает. И действительно, если подсчитать время, которое может пройти от момента начала отворота одного из противников, скажем, на расстоянии нескольких сот метров друг от друга, до момента достижения нулевой дистанции, станет ясно, что вокруг собственной оси отворачивающий самолет в это время повернется не более, чем на несколько градусов. Так что о том, чтобы «подставить брюхо», речи тут быть не может. Не говоря уже о том, что для того, чтобы попасть в это брюхо, второй самолет должен... отвернуть еще ранее — иначе невозможно открыть огонь с нужным упреждением.

Весьма едко говорит А. Ворожейкин и о другом не раз красочно описанном в нашей печати якобы чрезвычайно эффективном «боевом приеме» — заходе атакующего истребителя внутрь круга вражеских самолетов. «Как-то я читал, — пишет он, — что один летчик, забравшись в середину такого круга, был неуязвим: по нему враг не стрелял, боясь поразить своих. Трудно было поверить в этот прием. Скорее всего, это была выдумка автора статьи. Но эта выдумка выдавалась за опыт... Раз как-то я забрался в такой круг «Юнкерсов» — и, точно из циркулярного душа, хлестнул на меня огонь... Вражескому самолету, чтобы не поразить своего с противоположной стороны круга, ничего не стоит чуть подняться вверх или опуститься...»

Проверки лакмусовой бумажкой здравого смысла, подлинных фактов и живого опыта легенды, как правило, не выдерживают. В том числе — и легенды авиационные...

* * *

Федоров искренне любит и уважает своих товарищей по оружию всех специальностей и рангов. Он находит теплые и, что особенно важно, очень конкретные, хорошо аргументированные слова восхищения блестящей боевой работой каждого из них. И читатель, будто собственными глазами, видит, как восемнадцать наших истребителей во главе с В. А. Зайцевым выиграли бой с шестьюдесятью пятью самолетами врага, как лихо и в то же время глубоко продуманно провели трудную разведку пикировщики А. Парфенов и Ф. Клюев, как сбил двух бомбардировщиков противника рядовой пулеметчик аэродромной охраны С. Лидерман, как блестяще летал и бомбил на требующем очень точного пилотирования пикировщике Пе-2 лишившийся ноги летчик Илья Маликов — достойный собрат ставших народными героями Алексея Маресьева и Захара Сорокина.

Доброе отношение автора записок к боевым товарищам хорошо выразилось и в, казалось бы, мелком, но, по-моему, показательном эпизоде: он так характеризовал свою дивизию приехавшему старшему начальнику, что тому не оставалось ничего другого, как переспросить: «Три полка, и каждый из них — лучший?..»

Впрочем, здесь автор этих строк должен сознаться в некоторой собственной необъективности: лично ему из всей славной 241-й дивизии сердечно ближе всех 128-й авиаполк, в котором он служил зимой сорок первого — сорок второго года. Благодаря этому он имеет возможность сравнить людей, лично хорошо ему известных, с тем, как они показаны в книге А. Федорова. Эти люди — Герои Советского Союза Я. Андрюшин, М. Мизинов, Н. Мусинский, Ф. Паршин, И. Пивнюк, А. Свиридов — в ту суровую первую военную зиму только начинали накапливать боевой опыт, для которого (как, впрочем, для любого опыта), как известно, заменителей не существует. Опыт этот доставался нелегко: господство в воздухе было еще не на нашей стороне, самолетов не хватало, не раз после очередных потерь в полку оставалось всего по четыре-пять боеспособных машин... И все-таки полк воевал, выполнял боевые задания, формировал и выращивал кадры — тех людей, которых мы видим на страницах «Платы за счастье» такими же смелыми, ищущими, инициативными, как в начале войны, но теперь, два года спустя, несравненно более опытными, грамотными, умелыми. Здесь снова в частном отражается общее.

«Плата за счастье» написана хорошим, ясным языком, чему, впрочем, удивляться не приходится: А. Г. Федоров далеко не впервые берется за перо. Старожилы нашей авиации помнят его первое выступление — правда, в несколько ином жанре — большую статью, плод личного боевого опыта и долгих размышлений о практике боевого применения пикирующего бомбардировщика «Петляков-2», появившуюся в центральной газете Военно-Воздушных Сил в разгар боев горячего 1942 года. И статья эта не прошла незамеченной — ее читали фронтовые летчики, о ней спорили, ее выводы и рекомендации тут же проверяли в бою...

Так же не осталась незамеченной и книга «Плата за счастье». Ее с интересом и удовлетворением читали очень разные читатели: молодые и умудренные годами, военные и гражданские, авиационные и вполне «земные»... В таких книгах каждый находит свое.