7 июня, в конце двенадцатого столетия, на девятом году правления Конрада Справедливого, императора Священной Римской империи, спустя семь-восемь лет после Третьего крестового похода, на исходе двух десятилетий эры куртуазной любви, предполагающей, что у женщин ценится не только то, что ниже талии.

Женщины завершали свое перевоплощение в прекрасных дам. Это происходило в самом большом шатре на территории недостроенного высокогорного дворца. Мужчины в это время завтракали снаружи.

— И кого ты изображаешь на этот раз? — спросила одна из девушек другую.

— Хозяйку Бернского замка, — ответила темноволосая.

— По чьей просьбе? — уточнила блондинка.

— Герцога Баварии.

Остальные что-то завистливо пробормотали.

Под надзором Маркуса двадцать четыре пары рук рылись в груде элегантных платьев и туник. Все женщины, даже те немногие, которые присутствовали здесь исключительно ради денег, а не удовольствия, улыбались при виде этих восхитительных нарядов из парчи, шелка и прочих экзотических тканей, отделанных изысканным золотым шитьем рукавов, роскошных кожаных поясов — словом, всего того, что так любят воспевать трубадуры. Просторный шатер был ярко освещен; его соорудили с таким расчетом, чтобы при необходимости снимать полотняную крышу, позволяя утреннему солнцу пробиваться внутрь сквозь вершины лиственниц и берез.

Дворец еще строился. Окружающие внутренний двор стены были пока не закончены (хотя уже украшены с необыкновенной пышностью), зато на кухне имелось все необходимое.

Для работников, доставленных сюда всего на две недели, на скорую руку сколотили грубые постройки. На том конце двора, где стоял женский шатер, стена вообще отсутствовала. Рядом с шатром уходил в небо крутой склон, похожий на лесистый утес. Его величеству нравилась подобная эстетика: природа, робко вторгающаяся в то, что совсем скоро превратится в великолепный рукотворный мир, блистательный как благодаря обстановке, так и обитателям. Тем временем необходимость использовать шатры и палатки создавала иллюзию пасторали, а иллюзии — вещь полезная для любого монарха.

— А я буду пастушкой, — сообщила самая пышногрудая среди присутствующих и добавила, подмигнув: — Для епископа Фридберга.

Все, за исключением Маркуса, засмеялись, а красотка повернулась к высокой девушке с лицом в форме сердечка.

— А ты, Жанетта? Кем будешь ты?

— Обнаженной сестрой графа Савойи, — ответила Жанетта с напускной серьезностью.

— По чьей просьбе? — спросил кто-то.

— Графа Савойи, — с усмешкой ответила Жанетта, вызвав очередной взрыв смеха.

— Удивительно, что его сестра не явилась сюда сама — судя по тому, что я о ней слышала, — пробормотала одна из женщин, и все снова расхохотались.

В женском шатре всегда много смеялись, каждый год, где бы его ни устанавливали. Прелаты, рыцари и придворные снаружи слышали этот смех, но воспринимали его как веселое щебетание, не догадываясь о цинизме, на котором он был замешан. Женщины знали, что это тоже является частью плана. Кроме императорского сенешаля Маркуса, только Конрад — их монарх и хозяин — имел представление о том, чем на самом деле вызвано такое веселье.

У Маркуса были темные волосы и узкое лицо с резкими чертами. Каждый год женщины поддразнивали его, говоря, что просто жаждут подарить такому привлекательному мужчине свою добродетель — у кого еще оставалось что дарить. Обычно их внимание доставляло ему удовольствие, а им нравилась его нетребовательность. Однако в этом году он выглядел взволнованным и рассеянным.

Там, где Маркус брал интересной внешностью, Конрад — король Германии, Сицилии, Бургундии и император Священной Римской империи — подкупал обаянием. Это был высокий, крепко сложенный мужчина с прекрасными зубами, светло-голубыми глазами, светло-рыжими волосами и такой же бородой. Пальцы его рук были унизаны кольцами с разными драгоценными камнями.

Сейчас его ало-золотой силуэт неясно вырисовывался в проеме входа, излучая энергию и уверенность созидателя империи. Умело сочетая кровопускание и дипломатию, он заслужил право на мир и процветание и на этот необычный (а для женщин еще и чрезвычайно выгодный) летний ритуал — прекраснейший в империи, иллюзорный двухнедельный рай. В этом году праздник проходил в лесистых холмах ниже Шварцвальда — в месте, куда не могли добраться ни неугомонные итальянцы с юга, ни беспокойные бургундцы с запада.

Проститутки, в обычное время обслуживающие мужчин, имеющих отношение к королевскому двору, сражались за то, чтобы получить приглашение на торжество, где всего было в изобилии. Девушки две недели наряжались в платья прекраснее любых, какие они когда-либо имели, ели сласти и другие деликатесы, чего никогда не могли позволить себе дома, вдобавок с ними обращались вежливо, как со знатными дамами, на которых они должны были походить; и в конце, прежде чем уйти, красавицы из рук самого императора получали щедрое материальное вознаграждение. Их главная обязанность — кроме обычных, профессиональных услуг — состояла в том, чтобы развязать языки легко возбудимым молодым баронам, чьи отцы, дяди, старшие братья и советники были не всегда благосклонно настроены по отношению к императору. Только менестрель Жуглет осуществлял для Конрада лучшую разведывательную работу, чем эти женщины в своей игривой маскарадной манере.

— Ваше величество! — почти одновременно воскликнули прелестницы, поняв, кто только что вошел в шатер в сопровождении телохранителей.

Они сделали реверанс, позабыв о том, что на них всего лишь жалкие сорочки.

— Приветствую вас, сударыни, на моем последнем холостяцком летнем празднике. Хватит расхаживать в этих тряпках. Мы доставили сюда лучшее нижнее белье, оно все ваше, — усмехнулся Конрад. — Прикажи своему человеку немедленно принести его сюда, — добавил он, обращаясь к молча стоящему у него за спиной Маркусу, и снова повернулся к девушкам. — На обед у нас нежнейшая оленина, мои красавицы, и гусь в кислом соусе. Нет ли у вас каких-нибудь жалоб, прежде чем мы начнем?

— Моя единственная жалоба заключается в том, что сенешаль Маркус не попросил закрепить за ним время в моем напряженном расписании, — сказала пышногрудая пастушка, вызвав взрыв смеха.

Маркус, что было для него нехарактерно, залился румянцем.

— Слишком занят в этом году, — отведя взгляд, пробормотал он.

Поддразнивая его, женщины разразились возгласами разочарования, а Конрад, как бы разделяя их огорчение, покачал головой.

— Знаю, мои милочки, знаю, он нарушает все правила. И не объясняет мне почему. По-моему, его что-то сильно отвлекает… на стороне, — и добавил еле слышно, предостерегающим тоном: — И я намерен выяснить, кто она такая.

Маркус непроизвольно вздрогнул, а Конрад рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Ну что ж, увидимся позже.

Жестом показав Маркусу, чтобы тот придержал клапан шатра, император вышел в ясное, прохладное утро.

Этим летом менестрель Жуглет отсутствовал, к великому неудовольствию Конрада. На протяжении нескольких лет молодой менестрель отказывался от любых приключений, чтобы появиться здесь со своим инструментом и открыть пиршество. Конрад не мог придумать, какое дело могло настолько увлечь его любимого придворного музыканта, чтобы тот пропустил летний праздник. Тем не менее это произошло. Что было особенно досадно именно нынешним летом, когда требовалось постоянно приглушать какофонию слухов о предстоящей женитьбе монарха.

Вопиющие земельные притязания французского короля ясно давали понять императору, что необходимо усилить свое влияние на западе. И поскольку ему уже давно пора было жениться, он решил подыскать себе жену на западном фланге империи. Точнее говоря, он подыскивал невесту из пограничного графства Бургундия, имевшего дурную репутацию «самостоятельного» и теснее связанного с независимым герцогством Бургундия по ту сторону Соны, нежели с самой империей.

В графстве Бургундия правил дядя Конрада со стороны отца, Альфонс, которого Конрад терпеть не мог. Альфонс, как и все графы Бургундские до него, не упускал ни малейшей возможности бросить вызов власти императора; Конрад, как и все императоры до него, соответственно использовал любой повод как можно теснее связать Бургундию со своим двором. Дочь Альфонса Имоджин была единственной наследницей Бургундии, и ее брак с Конрадом казался наиболее простым и разумным разрешением конфликта.

Однако Рим запрещал браки между двоюродными братьями и сестрами, и поэтому Имоджин была обручена с Маркусом, а для его императорского величества по всей Бургундии разыскивали других невест. К несчастью, император и Ассамблея обладали взаимным правом вето. Пока это приводило к тому, что все предложения отвергались, поскольку Конрада устраивал союз, который усилил бы его власть, а Ассамблею, напротив, исключительно такой, который мог эту власть ослабить. В результате Конраду постоянно докладывали о бургундских аристократках брачного возраста, и он жаждал, чтобы Жуглет находился рядом, деликатно подсказывая, как лучше отклонять нежелательные кандидатуры.

Когда превращение в благородных дам завершилось, Маркус дал знак музыкантам. Небольшая, но впечатляющая группа куртизанок выплыла вслед за ним из шатра, мгновенно вызвав восторженную реакцию собравшихся мужчин. Позже в тот день Конрад имел намерение провести время с одной из женщин, наряженной австрийской герцогиней, но утро отвел на то, чтобы с отеческим видом расхаживать по влажному от росы двору, удостоверяясь, насколько деятельно все предаются плотским утехам и благодарны ли своему повелителю за дарованную возможность делать это. Оба телохранителя следовали за ним на достаточном расстоянии, чтобы монарх мог притворяться, будто их вовсе нет.

Поскольку обеспечить всех личными покоями в недостроенном горном дворце не представлялось осуществимым, любовники устраивались кто как мог. Только у Конрада и Маркуса имелись собственные палатки. Как и шатер, их украшали изображения черного императорского орла и семейного герба Конрада — стоящего на задних лапах черного льва. Все утро король уголком глаза поглядывал в сторону палатки своего сенешаля. Но никто не входил внутрь и не выходил оттуда, а когда в конце концов в палатку удалился сам Маркус, с ним никого не было. Дав знак телохранителям оставаться снаружи, император проскользнул вслед за сенешалем, самодовольно ухмыляясь в предвкушении.

Даже в уединении собственного убежища Маркус не забывал об осторожности, целиком накрыв простыней себя и свою партнершу, на которую он, судя по очертаниям тел, уже взобрался. Оба старались вести себя очень тихо. Конрад на мгновение остановился, проверяя, не заметили ли они его, — он привык, что на него мгновенно обращали внимание всегда и везде, в особенности собственный сенешаль. Однако парочка была слишком увлечена друг другом. Тогда он протянул руку, внезапным резким движением сорвал простыню и спрятал ее за спину, чтобы любовники не смогли дотянуться.

Точно испуганные кролики, Маркус и его подруга отпрянули друг от друга. Женщина уткнулась лицом в подушку, но Конрад выхватил ее и швырнул на землю. Несчастная съежилась под взглядом императора, пытаясь скрыть свою наготу и не дать ему возможность узнать себя.

Однако все ее усилия пропали даром.

Конрад редко терял дар речи, но в данный момент он смог лишь удивленно раскрыть рот. Маркус замер в ужасе, пытаясь угадать, что означает выражение лица его господина, понимая, что его придворная жизнь висит на волоске.

Внезапно король разразился громким смехом.

— Ну и наглец же будущий муж моей маленькой кузины Имоджин! — взревел он, отсмеявшись. — Что, до свадьбы не мог потерпеть?

И тут, с удивлением заметив кое-что совсем несообразное во внешнем виде потрясенного сенешаля, обвиняюще продолжил:

— Ты не снял панталоны.

Смуглый от природы Маркус стал цвета редиски.

— Я никогда не позволил бы себе такой вольности с моей прекрасной дамой, — запинаясь, пробормотал он, что заставило императора опять расхохотаться.

— Маркус, ради всего святого, ты в постели с ней, в совершенно недвусмысленной позе, и она обнажена, как Ева до грехопадения!

Девушка, темноволосая, что красиво оттеняло бледную кожу, и гораздо моложе обоих мужчин, нащупала шелковую ночную рубашку Маркуса и накинула себе на плечи. Ее лицо выражало тревогу, как и лицо Маркуса. Она съежилась позади него, а сенешаль подвинулся, прикрывая ее.

— Сир, кузен, умоляю вас, пожалуйста, не рассказывайте ничего отцу, — прошептала она подавленно, опустив взгляд.

— Может быть… если кто-нибудь из вас потрудится объяснить мне, почему на Маркусе панталоны, — ответил Конрад и присел на покрытую шелковыми простынями походную кровать. — Опытнейший соблазнитель лежит в постели со своей собственной невестой, не снимая штанов и, очевидно, не имея ее, — это просто не укладывается в голове.

Уголки губ Маркуса дрогнули, когда он попытался изобразить улыбку. Состроив в итоге гримасу, он сказал доверительно:

— Сир, это звучит глупо, но мы и вправду любим друг друга…

— Тогда почему ты все-таки в штанах? — продолжал допытываться Конрад.

— Я…

От волнения Маркус растерял все слова, и тогда с мрачной решимостью заговорила Имоджин.

— Ваш преданный слуга слишком благороден, чтобы предъявлять на меня претензии до свадьбы. Он защищает мою добродетель на тот случай, если в конечном счете мне придется выйти замуж за другого. Оба мы понимаем, что помолвка заключена в интересах политики и ваше величество в любой момент может разорвать ее по своему усмотрению.

Все это она произнесла из-за спины Маркуса, нервно вцепившись ему в плечо.

Выражение веселости на лице Конрада угасло.

— Да, — согласился он.

Ситуация была неприятной сама по себе, но еще больше раздражала необходимость думать об этой ситуации, да к тому же во время законного отдыха. Влюбленные вздрогнули в ожидании того, что сейчас на них обрушится знаменитый королевский гнев.

— Фактически… Господи, это так глупо с твоей стороны, Маркус.

— Знаю, сир, — пробормотал сенешаль пристыженно. Рука Имоджин, как бы защищая, скользнула ему на грудь, и он снова покраснел.

— Если ее отец узнает, то потребует содрать с тебя шкуру. И главное, в каком положении окажусь я? Ты же знаешь, Маркус, он ненавидит моих верных слуг и, конечно, воспользуется таким отличным поводом, чтобы унизить всех вас! Черт побери, как ты можешь быть таким эгоистом?

Маркус, с пылающими щеками, не решался поднять взгляд.

— Простите меня, сир, — прошептал он.

— Это так непохоже на тебя! Ты всегда избегал малейшего риска! Христос, так ведут себя только эти идиоты рыцари, о которых поет Жуглет.

— Я никогда не относил себя к романтическим героям, сир.

Конрад вытаращил глаза.

— Что ты сказал? «Романтические герои»? Ты в своем уме? Мой друг Маркус в жизни не употребляет таких слов.

Ничего не говоря в свою защиту, Маркус выпрямил спину, по-прежнему глядя в пол. Конрад презрительно фыркнул и резко продолжил:

— Я позабочусь, чтобы сюда никто не заглядывал. Но она не покинет эту палатку, даже изменив облик, это тебе понятно? Если хоть кто-нибудь узнает, что моя кузина была здесь, да еще в столь откровенном виде, доказать ее невинность будет невозможно. Это плохо отразится на нас обоих и сделает ее бесполезной, коль скоро мне потребуется выдать ее замуж за кого-то другого.

— Ее не застанут здесь, — пообещал Маркус.

— И ты никогда больше не поставишь меня в такое двусмысленное положение. Или в следующий раз это будет хлыст.

С этими словами Конрад с силой ударил Маркуса по щеке.

Имоджин прикусила губу; Маркус даже не вздрогнул.

Разрядив таким образом свою злость, Конрад сделал глубокий вдох и спросил:

— Ты продумал способ тайно вывезти ее отсюда?

— Да, сир…

— Если Жуглет участвовал во всем этом, а, по моему мнению, так оно и есть, он заплатит за это. Где он, кстати?

— Жуглет? — Маркус нервно затряс головой. — Господи боже, сир, он же ужасный сплетник! Ему ничего не известно. Я сам все устроил. Но обещаю вам, Имоджин не будет скомпрометирована.

— Хорошо, — все так же резко продолжил Конрад. — Потому что мне ни к чему проблемы с ее отцом. Он и без того досаждает мне. А ты, прекраснодушный влюбленный, играешь ему на руку. — Он застонал. — А что из этого может сделать кардинал Павел!

— Ее отец думает, что она отправилась в женский монастырь, — торопливо пробормотал Маркус.

Конрад встал.

— Учти, Маркус, если ему станет известно об этом, я не в курсе. Меня до глубины души потрясет эта история, я буду в ярости и покараю тебя очень сурово и публично. Ты знаешь, что именно так я и сделаю.

— Только пощадите ее, Конрад.

В личной беседе Маркус позволял себе фамильярность такого рода, апеллируя к десятилетиям близких отношений с королем.

— Я накажу того, на кого укажет оскорбленный отец, — хмуро ответил Конрад. — Меньше всего мне нужны проблемы с Бургундией сейчас, когда я пытаюсь найти себе невесту среди его вассалов. Славен Христос на небесах, — уже у самого выхода из палатки бросил он. — Не снимай панталон, Маркус.

Оставшись наедине, влюбленные посмотрели друг на друга с облегчением и болью.