Глава 1

ИДИЛЛИЯ

Стихотворение или короткий прозаический отрывок в буколическом стиле

16 июня

Менестрель Жуглет и Линор снова флиртовали, дожидаясь Виллема на ступенях у выхода в маленький внутренний двор. Зеленая льняная туника девушки была зашнурована плотнее, чем одобрила бы мать, но молодых людей результат вполне устраивал. Линор была, возможно, самой прекрасной женщиной графства Бургундия, но, похоже, сознание собственной исключительности мало ее волновало.

— Я изумилась, когда Виллем ответил мне «да». — Юная красавица благодарно улыбнулась. — Это только ради тебя, Жуглет. Брат не позволяет мне вообще ничего.

— Он заботится о вашей безопасности, моя госпожа, — постарался сохранить беспристрастность менестрель. — Его терзает мысль обо всех этих тощих странствующих музыкантах, готовых похитить вашу честь, дай им такую возможность.

Линор беспокойно теребила свой венок из бутонов роз.

— Слишком уж сильно терзает. Я свободнее чувствовала бы себя в подвале аббатства.

— Будет вам, сударыня, — проворковал Жуглет. — Ваш брат — человек на редкость снисходительный. Моя дружба с ним — лучшее тому доказательство.

Линор закатила глаза и вздохнула.

— Для тебя все иначе, ты ведь мужчина. — Обежав взглядом его невысокое, худощавое молодое тело, она усмехнулась. — Ну… почти.

Жуглет, на вид очень юный, привык к таким уколам и тем не менее напустил на себя оскорбленный вид.

— Что госпожа имеет в виду, говоря «почти»? Мне снова необходимо доказывать свою мужественность? Умоляю вас, дайте мне задачу, которая под силу лишь великому герою, и я продемонстрирую, что заслуживаю вашего уважения.

Они улыбнулись друг другу: это была их старая игра.

— Очень хорошо, непритязательный странствующий рыцарь, — с притворным высокомерием ответила Линор и указала в сторону ворот. — Отправляйся в путешествие и через десять лет принеси мне… — Она перевела взгляд на свои белоснежные руки. — Принеси магическое кольцо, которое сделает меня королевой всего, на что упадет мой взгляд.

— Ваше счастье для меня — Святой Грааль, госпожа, — с неестественной в данной ситуации серьезностью ответил Жуглет и низко поклонился.

— Неужели? — проворчала Линор. — Я уже три года жду, и за это время ты мог бы, по крайней мере, убить для меня дракона. Но я так великодушна и нетребовательна, что готова удовольствоваться волшебным кольцом.

— Считайте, оно уже у вас. И, надеюсь, по возвращении я удостоюсь чести припасть к вашей нежной розовой груди.

— У меня грудь белая, — с притворным раздражением возразила Линор.

Жуглет ухмыльнулся.

— Она не останется такой после того, как я к ней… припаду.

Девушка захихикала. Ее мать, Мария, стоявшая в нескольких шагах от них, неодобрительно зацокала языком, но ничего не сказала. За три года, на протяжении которых Жуглет появлялся здесь время от времени, каждый раз внезапно, Мария привыкла доверять странствующему музыканту и открыла ему практически беспрепятственный доступ в свой дом. Почему-то она была уверена, что рядом с Жуглетом непорочности Линор ничто не угрожает.

Из затхлой полутьмы конюшни вышел Виллем и сощурился от яркого света. На его запястье сидел сокол с колпачком на голове. Виллем был красивый мужчина с мягкими манерами, которого не портил даже кривой нос, пострадавший в многочисленных сражениях. Увидев, что сестра и гость, как обычно, добродушно подшучивают друг над другом, он улыбнулся вопреки собственному желанию. Они вели себя скверно, но он слишком хорошо относился к обоим, чтобы сурово отчитывать их. Хотя музыкант нечасто забредал так далеко на запад, Виллем ни к одному человеку, кроме членов своей семьи, не испытывал столь теплых чувств. В мире, где горький опыт советовал никому не верить, он доверял Жуглету интуитивно и безраздельно.

Вслед за Виллемом из конюшни вышел конюх, ведя в поводу трех оседланных лошадей. Все вместе они прошли мимо деревянной кадки, в которой отмокали грецкие орехи, мимо заросшего травами, терзаемого набегами кроликов сада, мимо маленькой деревянной часовни и остановились перед ступенями.

Стоя наверху лестницы, Линор восхищенно захлопала в ладоши.

— Ох, это будет такая прогулка! И такая перемена в нашей семейной философии, — многозначительно добавила она. — Уверена, ты заметил, что Виллем предпочитает видеть меня в роли не охотника, а добычи… богатых мужчин, ищущих себе пару.

Жуглет склонился над ней и почти пропел хрипловатым тенором:

— Ты осуждаешь их? Будь я богатым мужчиной, я бы тоже остался неравнодушен к твоим прелестям.

Линор это заявление явно доставило удовольствие.

— Не забывайся, дружище, — сказал Виллем, но лишь потому, что таков был его долг.

— Конечно, тебе в жизни не выдать меня замуж, если пройдет слух, что какой-то бродячий музыкант увивался вокруг меня, — улыбнулась Линор.

Они с Жуглетом начали спускаться по ступеням, белая ручка в смуглой руке.

— Я всего лишь пытаюсь помочь, дружище, — заверил Виллема Жуглет. — Я обучался искусству обольщения при самых выдающихся дворах Европы. Как твоя сестра овладеет женскими хитростями, не имея поклонника, чтобы практиковаться в искусстве флирта?

— Вот уж чего ей можно не опасаться, так это отсутствия поклонников, — с улыбкой бесконечного терпения ответил Виллем. — Другое дело, что с некоторыми из них могут возникнуть проблемы.

— Во всяком случае, вряд ли наши беседы можно считать флиртом, пока голос у моего кавалера не начнет ломаться, — поддразнила Жуглета Линор.

Виллем помешал Жуглету запротестовать.

— Осторожнее, Линор. На прошлой неделе за шахматами я спросил его, не евнух ли он, и едва не остался с расквашенным носом.

— А ты подбил мне глаз — вон какой синяк, — с необъяснимым восхищением в голосе воскликнул Жуглет.

— А ты ударил меня коленом, и пришлось скрутить тебя.

— Ну, по крайней мере, ты-то точно не евнух.

Жуглет хлопнул Виллема по плечу.

Почувствовав близость Жуглета, сокол издал хныкающий звук. Музыкант отпрянул. Кокетливым жестом Линор взяла из рук грума украшенные кисточками поводья своего коня.

— Жуглет, ты когда-нибудь охотился прежде? Похоже, ты боишься соколов. Забавно.

— Линор, не груби, — сказал Виллем.

— Это такой изящный женский способ выказать свое расположение, поэтому ее уколы лишь доставляют мне удовольствие, — заявил Жуглет, и Линор вознаградила его улыбкой.

Грум протянул Жуглету поводья второго коня, крупного гнедого. Он взял их, бросив настороженный взгляд на пугающе большую голову животного.

— Подожди, пока мы с Линор сядем, и потом конюший поможет тебе, — добродушно предложил Виллем, стараясь, чтобы его голос не звучал снисходительно.

На лице Жуглета проступило такое облегчение, что Виллем, уже не в первый раз, спросил себя, стоило ли вообще брать друга на соколиную охоту. Сестра то и дело втягивала его в самые разные сомнительные предприятия — и постоянно оказывалась в них сама, несмотря на скромное поведение. К Жуглету, на протяжении их многолетней дружбы бывшему союзником и поклонником Линор, это тоже относилось. В итоге сейчас они отправляются на соколиную охоту, хотя не далее трех недель назад Виллем поклялся, что никаких авантюрных прогулок больше не будет.

Эта клятва была дана в тот день, когда он, вопреки своему обостренному инстинкту защитника, поддался на их уговоры и позволил обоим принять участие в чем-то вроде учебных занятий для рыцарей и оруженосцев, раскинувших лагерь близ крепости в Доле. Линор делать там было совершенно нечего, а чрезмерное буйство, порождаемое ее присутствием, в конце концов начало вызывать раздражение. Жуглет под влиянием воинственного настроения принял участие в соревнованиях на боксерском ринге и даже показал неплохой результат. Однако закончилось все плачевно — сломанными ребрами и синяками вокруг глаз. Боль была так сильна, что певцу пришлось три дня проваляться в постели.

Как только Линор и ее брат сели на коней, грум повернулся к Жуглету. В этот момент мощный гнедой забил задним копытом и вскинул голову, вслушиваясь во что-то вдалеке, за воротами, после чего огласил воздух долгим, громким ржанием. Жуглет непроизвольно отскочил. Остальные кони навострили уши, а конь Виллема, Атлант, заржал, и с холмов ему ответили тем же.

Брат с сестрой обменялись понимающими взглядами и воскликнули в один голос с веселой покорностью:

— Эрик!

Потом Линор прошептала:

— Давайте выскользнем из ворот у реки, а мама пусть скажет ему, что нас целый день не будет.

Виллем нахмурился, пересадил сокола на другую руку и расправил затекшее плечо.

— Это грубость и обман, Линор.

— Судя по тому, что мне приходилось слышать об Эрике, я ее не осуждаю, — сказал Жуглет. — Это ваш неугомонный кузен, да? Твой юный оруженосец?

Виллем удивился.

— Вы что, за все три года так ни разу и не встретились? Да, это наш имеющий дурную репутацию кузен. И мой оруженосец. — Он усмехнулся. — И вдобавок твой соперник в борьбе за руку этой дамы.

Линор с улыбкой обернулась к Жуглету и заверила его:

— Нет, это не так.

— Если он твой оруженосец, Виллем, то должен делать то, что ты скажешь. Почему бы просто не отослать его прочь? — предложил Жуглет.

Задаваясь вопросом, как объяснить близкому другу многое, не вдаваясь в подробности, Виллем просто сказал:

— Он проходил обучение как мой оруженосец, а теперь неожиданно стал моим сюзереном…

— Твоим сюзереном? — повторил Жуглет. — Твой сюзерен — Альфонс, граф Бургундский. Ты не подчиняешься никакому мелкому…

Линор поджала губы; Виллем вспыхнул и продолжал, будто не слыша слов Жуглета:

— Эрик моложе меня, даже моложе Линор, ему только-только исполнилось семнадцать. Однако он просто сверхъестественно чувствует коней и действительно превосходный оруженосец. Семья была довольна, поскольку для второго сына рыцарство — хорошее занятие…

— …но потом на протяжении недели его отца и старшего брата призвал к себе Создатель, и внезапно он стал хозяином весьма внушительного поместья, — закончила за брата Линор.

— Но он же не твой хозяин? — спросил Виллема явно сбитый с толку Жуглет. — Ты же свободный человек, разве нет? Если не считать присяги королю и графу, конечно.

Брат и сестра обменялись взглядами, смысл которых ускользнул от него. Маленький сокол, чувствуя беспокойство владельца, коротко вскрикнул. Виллем принялся успокаивать его, радуясь поводу уклониться от ответа.

Жуглет с беспомощным видом обвел рукой большую усадьбу вокруг.

— Чье это?

— Милостыня, поданная дядей Раймондом… а теперь его сыном, Эриком, — без намека на жалость к себе ответила Линор.

Стремясь возвратиться к недавнему легкомысленному тону, она негромко рассмеялась и потерла бледные ладони.

— Приманка с целью завлечь богатых мужей в дьявольскую сеть нашей бедности.

Виллем с нежностью взглянул на нее, но покачал головой с явным неодобрением.

— Все не так ужасно, Линор… — Он посмотрел на Жуглета. — Наш отец погиб за месяц до ее рождения и не успел обеспечить свою дочь, как положено.

— А мужчины хотят жениться на наследнице с приданым, — понял наконец Жуглет.

Виллем кивнул.

— Хотя мы получаем предложения и от тех, кто никогда не посмотрел бы в сторону такой бедной девушки, если бы не ее красота.

В улыбке Линор смешались робость и гордость — так могла улыбаться только одна из самых прекрасных женщин Бургундии.

— Я никогда не принимаю их во время твоих визитов, Жуглет, поскольку твое общество устраивает меня гораздо больше. Но они присылают замечательные подарки. У меня больше драгоценностей и нарядов, чем…

— Да, но большинство из них готовы взять тебя всего лишь в качестве любовницы, — перебил сестру Виллем. — И мы понятия не имеем, что делать с беднягой Эриком. Наш кузен хороший парень, в самом деле хороший, но это богатство свалилось на него совершенно неожиданно, и он еще не приноровился к своему новому положению. Иногда он ведет себя как самый настоящий фигляр, в особенности по отношению к Линор…

В этот момент ворота распахнулись, и все нехотя повернулись навстречу гостю.

Эрик состоял в достаточно близком родстве с братом и сестрой, чтобы в чем-то походить на них внешне: у него были красивые волосы, как у Линор, и сложение воина, как у Виллема. Но на этом сходство заканчивалось.

Его лицо отражало ярко выраженную юношескую неуравновешенность, во всем поведении ощущалось дерзкое безрассудство. Одет он был, как на торжество: яркая шелковая туника, на ногах высокие остроносые сапоги, — хотя сейчас был самый обычный вторник, и все они находились в обыденном, а не праздничном окружении. Позади Эрика трое усталых, спотыкающихся крепостных, обильно потея в теплом влажном воздухе, тащили снабженную колесами грязную платформу со стоящей на ней огромной запыленной бочкой.

— Добрый день! — воскликнул Эрик, направляя в их сторону своего жеребца, породистого коня, тоже весьма экстравагантно обряженного.

Произношение Эрика безошибочно выдавало в нем уроженца Бургундии. Ловким, плавным движением спрыгнув с седла, что, по его мнению, должно было произвести неизгладимое впечатление на даму, он расшаркался и склонился в поклоне перед сидящим на Атланте Виллемом.

— Мой повелитель.

Выпрямившись, он повернулся к Линор и преклонил колени на плотно утоптанную землю. По его сигналу конь сделал то же самое.

— Моя прекрасная госпожа, — произнес он, обращаясь к ней или, скорее, к ее бюсту.

Почти физически ощущая прикосновение его страстного взгляда, Линор, как бы защищаясь, прижала руки к груди.

— Пожалуйста, встань, — спокойно сказал Виллем. — Тебе не к лицу унижаться.

— Но я твой оруженосец.

Не поднимаясь с колен, Эрик извернулся, чтобы видеть Виллема.

— А теперь ты еще и мой сюзерен.

Судя по раздраженному тону Виллема, он устал повторять это так часто.

Жуглет почувствовал, что Эрику приятно слышать из уст Виллема эти слова, и решил, что молодой человек совершенно ему не нравится.

— И мы уже обсуждали, что дальше так продолжаться не может. Ты должен закончить обучение у кого-нибудь другого.

— Но послушай, кузен, — умоляюще произнес Эрик, и эффект его грандиозного появления заметно померк.

Он покорно поднялся с колен. Его конь сделал то же самое, и Эрик одобрительно похлопал его по крупу.

— Ты лучший рыцарь в графстве, и я хочу быть твоим оруженосцем. Лучше, чем ты, меня никто не обучит, а твой дом — одно из самых приятных мест, где можно проводить время.

Юноша улыбнулся, по-видимому сочтя, что проблема улажена.

— Кстати, я привез небольшой подарок для хозяйки дома. Так, пустячок.

Он махнул в сторону истекающих потом слуг, давая понять, что пора подкатить их ношу поближе.

— Ты очень добр. Уверена, хозяйка будет в восторге, — любезно ответила Линор и посмотрела в сторону дома, в дверном проеме которого по-прежнему стояла ее мать. — Посмотри, мама! Эрик в знак своего уважения привез тебе большую бочку чего-то, сильно привлекающего мух.

Эрик покачал головой.

— Я имел в виду вас, моя госпожа. Не сочтите за оскорбление, тетя! — крикнул он Марии с напускной сердечностью.

Та ничего не ответила.

— Мы благодарны тебе за подарок. Могу я поинтересоваться, что именно ты преподнес? — спросил Виллем и на всякий случай незаметно повернул Атланта таким образом, чтобы тот оказался между конем сестры и Эриком.

Эрик, однако, сделал широкий шаг в сторону, чтобы снова иметь возможность обращаться напрямую к груди Линор.

— Я доставил прекрасной даме немного меду, — объявил он в своей напыщенной манере. Размер дара у всех вызвал шок. — Чтобы она могла подсластить лишения, которые ей приходится испытывать. Однако весь мед в мире — ничто по сравнению с ее прекрасным лицом, — закончил он, уверенный, что исключительно ловко ввернул последнее замечание.

Жуглет негромко усмехнулся, и молодой человек тут же развернулся, вперив в него сердитый взгляд. Несмотря на знатное происхождение, он был не слишком высок, и, хотя отличался более плотным сложением, они с Жуглетом были примерно одного роста.

— Кто ты такой? — требовательно спросил он.

— Добрый приятель ваших родственников, — преувеличенно низко поклонившись, ответил Жуглет.

На лице Эрика появилось отвращение.

— Как может какой-то бродяга делать такие заявления относительно благородных людей? Объясни свою грубость, олух.

— Это оскорбление более эффектно прозвучало бы на немецком, знаете ли, — произнес по-немецки Жуглет. — Полагаю, господин говорит на языке императора, а эти ваши словесные ухищрения просто скверное прикрытие провинциального невежества?

Эрик нахмурился, заколебался, но потом все же перешел на предложенный язык.

— Ты знаешь, сколько стоит кадка меда такого размера? — спросил он с ужасным акцентом.

— Чертовски много для новоиспеченного сеньора, надо полагать.

— В любом случае это жест состоятельного человека. Ты что, настолько богат, что можешь предложить более щедрый подарок?

— Я сказал бы, что да, богат, но с какой стати мне состязаться с вами, если ни один из нас никогда ее не получит? — спокойно спросил Жуглет. — Вы раздуваете конфликт, для которого нет почвы, сударь.

— Тогда зачем ты стремишься унизить меня, подло высмеивая то, что я делаю?

Эрик резко провел ногтем большого пальца по зубам в сторону Жуглета.

— Эрик! — в один голос воскликнули Виллем и Линор при виде этого грубого жеста.

Жуглет с подозрительно чистосердечным видом низко поклонился.

— Сударь, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Однако почту за честь разъяснить вам одну вещь, которую вы понимаете неправильно. Это касается того, в чем я общепризнанный эксперт.

— Ты слишком молод, чтобы быть экспертом в чем бы то ни было, — презрительно, но в то же время с оттенком неловкости фыркнул Эрик.

— Я известен как вундеркинд. А еще я популярен, что, впрочем, везде по-разному и порой ошибочно, как бродячий певец, менестрель, миннезингер и трубадур. Часть своей жизни я провожу, распевая романсы о куртуазной любви. Вы ведете себя бестактно и тем самым унижаете и себя, и свою возлюбленную.

Эрик залился краской. Однако любопытство и желание опровергнуть предъявленное ему обвинение оказались сильнее.

— И что же я делаю не так?

В голосе Жуглета зазвучали странные, вкрадчивые нотки.

— Начать с того, конечно, что для вас было бы правильнее найти женщину рангом выше, а не ниже вас. И предпочтительно жениться на ней. Однако на кого бы вы ни обратили свои взоры, вы должны искать ее расположения в полнейшей тайне, с деликатностью и благоразумием, не позволяя никому даже узнать ее имя. Подкатить под нос ее брату кадку с медом таких размеров вряд ли можно счесть благоразумным поступком… — Он ненадолго смолк. — Вы должны одеваться так, чтобы радовать ее игрой своего воображения, а не тешить собственную гордость. Это, — Жуглет провел рукой по своей простой желтовато-коричневой тунике, — привлекает гораздо больше. Вы не должны ни над кем насмехаться и никого оскорблять, потому что такое поведение неприятно. Далее, должен заметить, что смысл не в том, чтобы произвести впечатление на ее опекуна, будь то муж или брат, подчеркивая свое превосходство над ним… что, несомненно, входило в ваши намерения в отношении моего великодушного хозяина и друга, Виллема Сильвана из Доля. Подобное поведение не просто неудачный способ ухаживания — это дурные манеры. Виллем, полностью согласный с каждым сказанным словом, не отрывал пылающего взгляда от гривы Атланта, благодарный, но одновременно огорченный тем, что его друг наставляет Эрика так, как он сам никогда не осмелился бы.

— Я не… — начал Эрик.

— Прошу прощения, но прерывать менестреля — тоже проявление в высшей степени дурного тона, — по-прежнему вежливо, однако с явным нажимом продолжил Жуглет. — Никогда не поступайте так в уважаемых домах. Я говорю исключительно с целью просветить вас. И наконец, суть куртуазного ухаживания не в том, чтобы навязывать возлюбленной свою страсть, а в том, чтобы обуздывать себя, возвышаясь духовно, поклоняться ей без всякого эгоизма, и не рассчитывая на физическое удовлетворение. Эта прекрасная златокудрая дева так очаровательна, а вы так очевидно находитесь в самом расцвете своей мужественности, что я не осуждаю вас за страсть к ней, но не следует пытаться купить ее расположение ценой полной кадки того, что сблевали насекомые.

Виллем с трудом сохранял серьезное выражение лица, а Линор даже не пыталась делать этого. Эрик с угрожающим видом шагнул в сторону менестреля и воскликнул:

— Не смей разговаривать со мной таким тоном!

— Простите, сударь, — извиняющимся тоном проговорил Жуглет, — за то, что я приписал вам мужественность. Без сомнения, я ошибся.

— Кто ты такой, венгр? — все в том же агрессивном тоне выкрикнул юноша.

— Я поэт и певец, — любезно ответил Жуглет. — Моя единственная цель — услаждать слух и доставлять удовольствие. Если, вопреки самым искренним намерениям, я потерпел в этом неудачу, можете ударить меня, не опасаясь никаких политических последствий.

Эрик схватил Жуглета за тунику у самого горла и вздернул его, прислонив к гнедому, которого пытался успокоить грум.

— Я не просто ударю тебя, я выбью тебе все зубы! — закричал юноша.

— Ничего такого по отношению к гостю нашего дома ты не сделаешь, — отрывисто бросил Виллем.

Молодой человек, в течение долгих лет обучения у Виллема привыкший мгновенно исполнять его приказания, отступил.

— В любом случае, Эрик, он ниже тебя. Побереги свой гнев для тех, кто хотя бы одного роста с тобой.

Жуглет коротко поклонился рыцарю.

— Чрезвычайно признателен за уничижительный отзыв о моем телосложении.

Он снова повернулся к Эрику.

— Прошу извинить меня.

Он кивнул груму, тот подвел к нему гнедого, и Жуглет грациозно вскочил в седло.

— Так мы будем сегодня охотиться или нет?

Раздраженный Эрик вырвал у грума поводья и с силой хлестнул ими коня.

— Эрик! — гневно воскликнул Виллем, но было уже поздно.

Этому трюку они научили коня вместе: гнедой фыркнул и резко встал на дыбы, на несколько футов оторвав от земли передние ноги. Чисто рефлекторное движение, совершенное практически без усилий, привело к тому, что Жуглет, не ожидая ничего подобного, свалился на землю и сильно ударился. Линор обеспокоенно вскрикнула.

— Ха!

Эрик сделал большой горделивый шаг и со злобной улыбкой навис над своей жертвой.

Менестрель, все еще распростертый на земле, медленно вытянул перед собой руки и внезапно резко схватил Эрика за ноги. Юный аристократ потерял равновесие и… Пока он падал, Жуглет вскочил и выхватил из-за его пояса нож. К тому моменту, когда Эрик рухнул на землю, менестрель стоял над ним, приставив лезвие к его горлу. Виллем не вмешивался, поскольку Эрику следовало преподать урок.

— Что госпожа хочет, чтобы я сделал с обидчиком? — спросил Жуглет у Линор.

— Нужно подумать, — с озорной улыбкой ответила она.

— Если ты причинишь мне вред, то будешь отвечать перед моим сюзереном Альфонсом, графом Бургундским, — злобно выпалил Эрик.

— Ммм… — Это заявление явно не произвело на Жуглета должного впечатления. — А если вред будет причинен мне, уж поверьте, вам придется отвечать перед кем-то гораздо более грозным. Поэтому осмелюсь сказать, что я оказал вам любезность.

Он выпустил из руки нож острием вниз, и тот воткнулся в землю на расстоянии меньше чем пяди от головы Эрика. Менестрель выпрямился и снова взял поводья гнедого.

— Жуглет выиграл этот раунд, — стремясь разрядить напряжение, игриво провозгласила Линор, сняла с головы венок из роз и протянула Жуглету.

Тот, ведя за собой гнедого, подошел поближе, чтобы взять его. Линор повернулась к своему кузену, стряхивающему с разукрашенной туники пыль.

— Спасибо, что дали ему возможность проявить свою ловкость, Эрик.

Тот вздохнул.

— Но вы принимаете мой дар, кузина? — сердито, явно не испытывая больше удовольствия от своего подарка, спросил он.

— Конечно. Сегодня же за ужином угощу Жуглета.

С этими словами она окликнула управляющего и велела ему забрать бочку с медом.

— Линор… — проворчал Виллем.

— Да, дорогой брат?

Он, привыкший выступать в роли ее отца, недовольно нахмурился.

— Чтобы выразить свое внимание, Эрик сделал тебе прекрасный подарок. Пожалуйста, прояви к нему любезность, которая — и, хотелось бы думать, не без оснований — так восхищает в тебе всех.

Линор наградила брата полным досады взглядом, но тот не уступал. Помедлив, девушка изящно соскользнула с коня и протянула поводья груму.

— Кузен, прости мне мою грубость, — покорно сказала она. — Твой чрезвычайно великодушный дар доставит удовольствие в любое время года. Пожалуйста, пойдем в дом, и мой повар предложит тебе что-нибудь освежающее. Общение с тобой гораздо приятнее, чем соколиная охота.

Ее брат еле заметно кивнул, с сожалением, но одобрительно. Линор повела Эрика вверх по ступеням и дальше, в прохладный полумрак дома. Мать, безмолвная, как всегда, последовала за ними.

Виллем и Жуглет проводили их взглядами. Виллем передал сокола груму, сам не зная, что испытывает по поводу отмены прогулки: сожаление или облегчение.

— Вот это, — он махнул в направлении удаляющегося Эрика, — и объясняет, почему меня страшит мысль отдать сестру человеку только по причине случайно свалившегося на него богатства.

— А мне кажется, тебя просто пугает перспектива лишиться ее общества, — ответил Жуглет.

— Ну, и это тоже.

Виллем пожал плечами и искоса посмотрел на друга, который крутил в руке привядший от жары венок Линор.

— Я не слепой, Жуглет. Я знаю, почему ты так долго задержался у нас на этот раз.

Жуглет одарил его странной, меланхолической улыбкой.

— Друг мой, ты не знаешь и половины.

 

Глава 2

ЭКЛОГА

[2]

Кроме обычного для эклоги содержания, здесь рассматриваются проблемы двора

19 июня

Две недели спустя в серебристом альпийском тумане, заглушающем даже пение птиц, Маркус энергично руководил сворачиванием летнего лагеря. Внезапно во влажном воздухе разнесся негромкий звук трубы и в воротах, которые, собственно, и воротами-то не были, появился всадник.

Император услышал стук копыт и голоса, с учтивой фамильярностью перекликающиеся в большом внутреннем дворе, но не обратил на них внимания. Это был его последний, свободный от ноши государственного служения час, и он не желал, чтобы ему мешали. Он продолжал сидеть в своем скрипучем кожаном походном кресле под елью в не огороженной стеной части двора и жевал весеннюю грушу. Перебирая вплетенные в бороду золотые нити, Конрад в последний раз делал вид, что не нуждается в телохранителях.

Продажные женщины снова облачились в типичные для них одеяния, скроенные таким образом, чтобы демонстрировать не столько наряды, сколько прикрываемую ими плоть. Как только иллюзия, связанная с их преображением, растаяла, все перестали обращать на них внимание. Мужчины собрались на дальнем конце двора, развлекаясь тем, чем обычно забавляют себя придворные. Одни соревновались, кто дальше плюнет, другие негромко обсуждали политику. Все, однако, выглядели заметно спокойнее, чем две недели назад. В постоянном сражении за верность вассалов между Римским Папой и императором Конрад после каждого такого летнего лагеря добивался временного преимущества.

Придворные прекратили свои занятия, чтобы обменяться приветствиями с небольшой группой мокрых от тумана, запыхавшихся всадников. Император, однако, продолжал сидеть спиной ко всем, вслушиваясь в прекрасную мелодию, долетавшую на крыльях ветра из-за пределов двора. Маркус рано утром отпустил всех музыкантов, но один, видимо, задержался, рассчитывая на дополнительное вознаграждение.

Узнав прихрамывающую походку сенешаля за спиной, его величество обернулся — и выругался себе под нос, еще больше ссутулившись в кресле. Маркус подводил к нему хорошо одетого человека, отца Имоджин, Альфонса, графа Бургундского, ростом не уступающего своему племяннику Конраду, а худощавым сложением — предполагаемому будущему зятю, Маркусу. Впечатление, правда, несколько портил объемистый живот, которому граф был обязан привычкой слишком долго засиживаться за столом. По мнению Конрада, дядя Альфонс вообще имел обыкновение сверх меры задерживаться везде, где бы ни появлялся.

Маркус прихрамывал из-за раны, полученной в последнем крестовом походе. Боль обострялась, когда он волновался или был раздражен.

Приблизившись к племяннику, граф поклонился ниже, чем требовал этикет.

— Сир… — начал он, но Конрад, обеспокоенный не меньше Маркуса, на которого старался не смотреть, тут же прервал его.

— Дядя! Прибыл, чтобы поскорее вернуть нас обратно к политике? Характерно для тебя. Как ты? Как твоя прекрасная дочь?

— С Имоджин все замечательно, ваше величество. — Альфонс еще раз поклонился и снова попытался перевести разговор в интересующее его русло. — Я здесь, сир, чтобы поговорить, но не о политике, а о матримониальных делах…

— Ты привез с собой дочь? — настойчиво спросил Конрад.

Маркус замер. Губы Альфонса непроизвольно искривились.

— Вряд ли это подходящее место для моей дочери, сир. Имоджин отправилась с визитом к настоятельнице монастыря в Мюльхаузене.

— Она и сейчас там? — спросил Конрад, и по его тону Маркус понял, что вопрос предназначен для него. — Я очень тепло отношусь к этой настоятельнице. Хотелось бы узнать, как она поживает.

— Все, кто должны были уехать отсюда, уже уехали, — тихо произнес сенешаль, и Конрад заметно расслабился. — Когда вы желаете отправиться в путь?

— Когда деревенский колокол прозвонит трижды, — ответил император и снова обратился к Альфонсу. — Прости, ты что-то говорил?

— Сир, я здесь, чтобы сообщить, что мы нашли для вас невесту.

Музыка смолкла. Конрада злило, что во время праздника этот музыкант не потрудился играть так же хорошо, но раздражение свое он излил на Альфонса.

— Мы?

У Альфонса вспыхнули уши.

— Я имею в виду, сир, тех из нас, кому поручено блюсти ваши интересы… Уверяю вас, это превосходный выбор.

Конрад некоторое время пристально разглядывал дядю.

— Что-то я не припомню, чтобы поручал тебе заниматься такими вещами. — Горестная усмешка искривила его губы. — Ах! Понятно. Мой дорогой брат прибыл из Рима, и его кардинальская тень пала на тебя, вогнав в трепет. Могу я предположить, что твой выбор одобрен церковью?

Альфонс заколебался. Для Конрада это было равнозначно утвердительному ответу.

— Ну, и кто же она? — вздохнув, спросил он.

— Мы рекомендуем вам дочь владетеля Безансона. Безансон — самый крупный город Бургундии, и…

Конрад застонал.

— О Христос милосердный! У этой девицы предрассудков больше, чем у ее отца. И страшна она, как смертный грех. К западу от Иерусалима никого нет безобразнее.

— Вы женитесь на ней не для того, чтобы вести разговоры, сир, — осторожно высказался Альфонс.

— Я вообще не женюсь на ней!

— Сир, Безансон — прекрасный выбор. Он усилит ваши позиции в приграничных областях…

Конрад саркастически расхохотался.

— Нет, он усилит позиции Рима при моем дворе. Безансон предан Папе, а не мне. Как, если я не ошибаюсь, и ты, Альфонс, хотя не могу взять в толк почему. Что этот новый молодой Папа обещал тебе? Вечную жизнь? Допуск в свое личное собрание святых сестер? Что?

Уши Альфонса снова покраснели.

— Моя преданность принадлежит империи. Естественно, мои вассалы будут испытывать удовлетворение, если ваши позиции в Бургундии усилятся.

— Мои вассалы, не твои, — заявил Конрад.

Этот спорный вопрос обсуждался уже немало лет и, по правде говоря, надоел ему. Он оглянулся в поисках чего-то, на что можно было отвлечься.

— Хотелось бы, чтобы ты предложил кого-то стоящего. И пожалуйста, попытайся запомнить, что меня с этой женщиной будут связывать интимные отношения… Почему музыкант перестал играть? Эй! — крикнул он во влажную, колышущуюся на ветру зелень. — Музыкант! Где ты? Я хочу еще послушать! И почему, черт побери, ты не играл так хорошо все эти две недели?

— Я играл, сир, но вы были слишком далеко, чтобы услышать, — произнес у него за спиной хрипловатый тенор.

Конрад изогнулся в кресле и увидел перед собой знакомое юное лицо, узкое словно морда борзой. Усыпанная веснушками кожа и карие глаза наводили на мысль о северном происхождении, но акцент Конраду никогда не удавалось связать с каким-то определенным местом.

— Вам понравилась моя музыка, сир? — очень серьезно, с официальным поклоном спросил Жуглет, держа в руке свирель из слоновой кости.

— Понравилась бы, если бы ты был здесь, — сердито ответил Конрад. — Я отпустил тебя на две недели, а не на шесть.

Менестреля трудно было смутить, но в данный момент он, робея, опустил на землю кожаный футляр, в котором носил инструмент.

— Мне послышалось, вы сказали «сорок дней». Наверно, я ошибся. Однако, поверьте, меня задержали ваши интересы, сир.

Конрад желал получить более подробное объяснение, но подозревал, что Жуглет нарочно говорит так уклончиво, поскольку они не одни.

— Твое отсутствие никогда не отвечает моим интересам. В следующий раз, когда вот так исчезнешь, можешь вообще не возвращаться. Ты меня понял?

Жуглет кивнул, по-прежнему робко, и Конрад смягчился. Мускулистой рукой он обхватил менестреля за плечи с такой силой, что тот чуть не задохнулся и попытался вывернуться из-под королевской руки.

— Сударыни! — крикнул Конрад, к которому мгновенно вернулось чувство юмора, в сторону повозки с шлюхами. — Посмотрите, кто в конце концов объявился!

Жуглет замахал рукой женщинам. В ответ послышались хриплые веселые возгласы, свист, приглашения «подойти сюда».

— Прекрасные дамы! — Менестрель отвесил им поклон. — Полагаю, уезжаете вы не налегке, как прибыли, а наполненные королевской едой и золотом? И мужчины в лагере, смею надеяться, тоже не обошли вас своим вниманием? Пожалуйста, простите, что я на этот раз не воспользовался вашим расположением.

— Простим, если ты всем расскажешь, как очарован был нами его величество! — крикнула прелестная Жанетта.

— Я-то расскажу все, что нужно, лишь вы бы делали свое дело! — весело откликнулся Жуглет и тут же, вновь обретя серьезный вид, повернулся, чтобы выразить почтение Альфонсу и Маркусу.

— Где ты был? — спросил Конрад.

— Путешествовал, как обычно, сир. — Жуглет протянул свирель одному из телохранителей Конрада. — Я как раз направлялся в прекрасный Хагенау, чтобы напомнить вам о своем присутствии. Как любезно с вашей стороны встретить меня на полпути, сир… великодушный жест, который я не скоро забуду.

— Ты не застал бы нас в прекрасном Хагенау, поскольку мы собираемся в прекрасный Кенигсбург, — сухо заметил Маркус.

Конрад состроил гримасу.

— Ах, Кенигсбург, я совсем забыл о нем.

Он переключил все внимание на Жуглета.

— Тебе будет урезано летнее жалованье. Ты пропустил весь праздник, черт побери, и музыканты в этом году оставляли желать лучшего. Согласен? — спросил он Альфонса, хотя прекрасно знал, что того здесь не было. Увидев замешательство на его лице, Конрад ухмыльнулся. — Ханжа. Ну, дядя, я благодарен тебе за новости, хоть они и не доставили мне удовольствия. Может, в августе Ассамблея предложит кандидатуру получше. На твою я наложу вето.

Альфонс не сумел скрыть своего неудовольствия.

— Мы уже тут почти все упаковали, но, Маркус, скажи повару, чтобы нашел какую-нибудь легкую закуску для графа. Мне есть о чем поболтать с моим маленьким шпионом.

Маркус уважительно поклонился будущему тестю, который в данный момент внушал ему чувство ужаса, хотя сенешаль знал, что Имоджин в безопасности и скоро прибудет домой. Ее запах все еще пропитывал его изящную бородку, и он беспокоился — нелепость, конечно, — что Альфонс может почувствовать и узнать его.

— Прошу вас, сир, следуйте за мной. У нас еще осталось немного клермонтского сыра.

Оба зашагали через двор, оставив Конрада наедине с его менестрелем и телохранителями, предусмотрительно маячившими в отдалении.

— Надеюсь, по крайней мере, что новые слухи и песни, которые ты мне принес, оправдают твое отсутствие, — сказал Конрад. — Помоги мне выкинуть из головы политику.

— Но, сир, — ответил Жуглет, присев на корточки рядом с кожаным креслом, — самые сочные сплетни касаются исключительно предстоящего брака императора. Вдоль всей Роны только об этом и говорят! Куда бы я ни пришел, везде заключают пари на то, кто окажется счастливой избранницей.

Конрад состроил гримасу.

— И ты о том же, Жуглет. Нет. Я болен от всего этого.

— Почему этот брак внезапно стал так важен? — с притворным простодушием спросил Жуглет.

— Пошевели мозгами. Герцог Бургундский присягнул на верность Франции, а точнее, Филиппу, который, как известно, лижется с Папой. И ты знаешь это — впервые эту новость я услышал из твоих уст.

— Герцог никогда не был вашим подданным, — пожал плечами Жуглет. — Он всегда был независим.

— Ну а теперь он не независим, — нетерпеливо ответил Конрад. — Теперь он тоже Франция. И если раньше его земли простирались между нами и Францией, то теперь они являются продолжением Франции. А французский правитель — амбициозный сукин сын, который с удовольствием переманит на свою сторону моих западных графов — ну, по крайней мере, некоторых, — и они, недальновидные идиоты, будут счастливы пойти ему навстречу. И в чем я ничуть не сомневаюсь, церковь тоже с удовольствием примет такое развитие событий. И тебе все это известно, Жуглет, или ты ударился в такой загул, что забыл свои собственные рассуждения? Где тебя носило, черт побери?

— Жаль, что вы так настроены против брака, сир, — уклонился от ответа Жуглет. — Ваша свадьба такой прекрасный повод для новых песен и стихов.

— Она все равно скоро состоится, никуда не денешься. Я должен укрепить свои позиции в Бургундии, чтобы обеспечить нашу безопасность. Мелкие вассалы под Альфонсом пытаются извлечь из этого все возможные преимущества и мечтают женить меня на своих юных племянницах.

— Бургундия! — воскликнул Жуглет, как будто до него только сейчас дошло, о чем, собственно, идет речь. — А я ведь только что из Бургундии!

— В таком случае для тебя же будет лучше, если ты принес мне новую песню или историю. Я отпускал тебя не просто так, шататься ради собственного удовольствия. — Конрад закрыл глаза, вытянулся в кресле и сделал глубокий вдох. — Давай, приступай. Развлеки меня. Начни с какой-нибудь загадки.

— Конечно, сир. — Пауза. Загадки никогда не были сильным местом Жуглета. — Во время своих путешествий я обнаружил самую удивительную вещь на свете. Знаете, что это такое?

Конрад не знал.

— Туника мельника, поскольку каждый день она хватает вора за шею.

Конрад поджал губы.

— Вот поэтому ты и не славишься как мастер загадывать загадки.

— Да, а еще я не блистаю в качестве акробата, фокусника и жонглера. Мои таланты, увы, весьма ограниченны.

Конрад бросил на Жуглета понимающий взгляд.

— Отнюдь нет, друг мой. Слава богу, ты показываешь фокусы и жонглируешь ловчее любого из моих врагов. Ну а теперь спой мне что-нибудь новенькое.

На лице Жуглета возникло извиняющееся выражение.

— У меня нет песни, ваше величество. Я собирался представить вашему вниманию мозаику из избранных песен провансальских трубадуров, но… ах, всегда это «но», — почти пропел менестрель и развел руками. — Всего за день до того, как отправиться сюда, я встретился с самой удивительной парой на свете. Оба мои старые друзья и стали бы блестящим дополнением к вашему двору, не будь так бедны. Они вполне заслуживают славной песни, однако я не успел ее сложить. Вас устроит описание в прозе?

Конрад кивнул, по-прежнему не открывая глаз и наслаждаясь собственной расслабленностью.

— Давай. Если только не станешь пытаться женить меня на их юной племяннице.

— У них нет племянниц никакого возраста.

— Отлично! Тогда приступай.

— Хорошо. Они из Бургундии. Он — рыцарь, прямо из романсов трубадуров или старинных преданий. Самый поразительный молодой человек, которого мне когда-либо доводилось встречать, сир… Он вырос без отца и самостоятельно, опираясь исключительно на романы о короле Артуре, выработал кодекс поведения мужчины в этом мире. Набожный христианин, которого не коснулось тлетворное влияние Рима. Человек, по природе своей не имеющий склонности к политике, он поклоняется вам издалека, хотя никогда не видел вас даже мельком. Просто потому, что вы его король и император.

Конрад, приятно удивленный, поднял взгляд на пропитанные влагой ветки деревьев на склоне холма.

— Бургундец, который любит меня? Я о нем слышал?

— Благоговеет перед вами, сир. Он известен как Виллем из Доля, хотя на самом деле он не совсем из Доля. Ну, вообще-то он оттуда, но…

Жуглет сознательно смолк, чтобы подогреть интерес Конрада.

— Вообще-то он оттуда, но что?

Король снова закрыл глаза.

Жуглет легонько откашлялся, как бы подчеркивая деликатность обсуждаемой проблемы.

— То, о чем я сейчас говорю, основано исключительно на слухах, соткано из предположений и разговоров. Даже сам Виллем не смог помочь мне до конца разобраться в этой истории, хотя он мне доверяет. Бывшие слуги и местные пьяницы перешептываются, что от своего отца Виллем с самого рождения должен был получить в ленное владение, прямо от короны, и город, и крепость Доль.

Конрад внезапно открыл глаза.

— Но Доль находится в руках Альфонса все время, пока я император.

Жуглет пожал плечами.

— Старик, который, может, знает правду, а может, просто уже выжил из ума от старости, рассказывал мне, что граф Альфонс отнял у Виллема все эти владения, когда тот даже ходить не умел.

Конрад нахмурился.

— Когда это произошло? Жуглет махнул рукой.

— Вы тогда еще не были на троне. За спиной у вашего отца происходило много скверного. Могу предположить, что вы никогда не слышали о Виллеме отчасти потому, что граф не дает ему выбиться в люди. Но это всего лишь предположение, сир; вы знаете, я никогда не объявляю фактом то, чему не могу представить доказательств. В данном случае дело обстоит именно так.

Конрад начал приподниматься, как будто собираясь немедленно потребовать у своего дяди разъяснений по этому поводу.

— Если земли были дарованы короной, то Альфонс не имел права их отбирать! Меня тошнит от этого интригана…

— Нет никаких доказательств того, о чем я вам рассказал, сир. Все это, повторяю, лишь слухи. — Жуглет дождался, пока Конрад с гримасой раздражения снова расслабился в кресле. — Как бы то ни было, дядя Виллема вмешался и оказал ему поддержку, достаточную, чтобы тот мог содержать Линор и мать. Тем не менее Виллем трагически стеснен в средствах, что достойно всяческого сожаления, поскольку он лучший воин, какого я когда-либо встречал. При его навыках он, скорее всего, мог бы победить на турнирах половину графства, но у него нет возможности сражаться так часто, как требуется. Да и людей у него совсем немного.

Этот последний пассаж, по крайней мере, относился к тому, что Жуглету было известно доподлинно.

Конрад нахмурился.

— Виллем — фламандское имя. Фландрия — союзник Франции.

— Он принадлежит к роду, который жил в Бургундии с незапамятных времен, — заверил короля Жуглет. — Его отец в молодости был известным участником турниров, и Виллем — имя одного из его ближайших сподвижников, фламандского рыцаря, соратника по турнирным сражениям.

— Мне нужен надежный человек в Бургундии, — задумчиво сказал император. — Думаю, неплохо было бы иметь там некоторое количество хорошо подготовленных солдат. Фактически я испытываю сильное искушение создать новый военный орден, состоящий из рыцарей, которые будут ответственны напрямую только передо мной, а не перед Альфонсом или его мелкими сеньорами. Что-то типа светских тамплиеров, рыцарей императора. Как по-твоему, он годится для этого?

Жуглет, приятно удивленный, широко распахнул глаза, однако тут же спохватился и убедительно изобразил сомнение.

— Не знаю, заинтересует ли его такое стремительное возвышение, сир. Граф Альфонс никогда не награждал его, как он обычно поступает с местными рыцарями, поэтому, за неимением привычки, Виллем лишен амбиций. Если не считать того, что он стремится во всем подражать сэру Галахаду. — Жуглет усмехнулся. — Теперь позвольте мне рассказать вам о Линор, о ее золотистых локонах и восхитительной груди.

Конрад улыбнулся.

— Замечательно. Расскажи мне о Линор. В образных выражениях.

— Она необыкновенно красивая дама, сир. — Обеими руками Жуглет начертал в воздухе выразительный женский силуэт. — Только представьте себе: широко расставленные изумрудные глаза с длинными темными ресницами, совершенное, безупречное лицо в форме сердечка и золотистые волосы до колен, как у дамы Агнессы, ниспадающие мягкими локонами. Волосы так приятно пахнут вплетенными в них свежими цветами, что, когда вы приближаетесь к ней, требуется все ваше рыцарское самообладание, чтобы не наброситься на нее и не попытаться испить нектар из всех укромных уголков ее роскошного тела.

Конрад одобрительно рассмеялся.

— Жуглет, ты просто неприличен.

— Поистине, сир, она восхитительна. Я и сам соблазнил бы ее, если бы не боялся, что Виллем свернет мне шею. Она чиста, как свежевыпавший снег, целомудренна и невинна…

— Не стоит портить впечатления, чересчур увлекаясь гиперболами, — прервал Жуглета Конрад. — Как замужняя женщина может быть невинной? Она что, еще ребенок? Или просто холодна, как лед… ты к этому ведешь?

Жуглет пораженно уставился на него.

— Но она не замужем, сир. — И торопливо добавил, увидев непонимающее выражение на лице Конрада: — Ох нет, простите меня. Говоря «пара», я имел в виду, что они брат и сестра. Разве я этого не пояснил? Они родственники, и ни один из них не состоит в браке.

Конрад внезапно стал весь внимание.

— Сестра в высшей степени преданного рыцаря из Бургундии, и притом девственница?

— К сожалению, да, — ответил Жуглет. — Она даже не станет разговаривать с мужчиной, если брата нет дома. Однако в компании ведет себя так умно, что все присутствующие влюбляются в нее. И не просто местные мужланы, сир… высокородные сеньоры так и вьются вокруг нее, как я слышал.

— Тогда почему она не замужем?

— У нее нет наследства, я же объяснил. Они ухаживают за ней только с целью сделать любовницей, предлагая свое сердце, но не домашний очаг.

— Ах! — понимающе воскликнул Конрад: у него самого было множество любовниц.

— И она, и ее брат не хотят такого развития событий.

Пауза. Жуглет сменил позу, усевшись со скрещенными ногами рядом с креслом, и принялся вычерчивать круги на слое перегнивших березовых листьев и еловых иголок, покрывающем эту часть недостроенного двора.

— Но как мне кажется, рано или поздно брат отдаст ее кому-нибудь. Вокруг Линор столько шума, и она провоцирует неприятности — я сам видел аристократа, так ревностно добивающегося ее благосклонности, что он подрался с соперником. Дело даже дошло до ножа!

— Неужели нищая девушка, сирота, способна вызывать такой переполох?

— Полагаю, Виллем в конце концов сдастся, — рассчитанно небрежно бросил Жуглет, продолжая рисовать круги. — Ходят слухи о каких-то церковниках высокого ранга, которые тоже заинтересовались ею, хотя им по сану это и не дозволено. Кажется, не так давно в тех краях побывал ваш брат кардинал? У него ни одна наложница долго не задерживается. Уверен, церковь будет совсем не против, если он оставит свое семя в Бургундии. Бастарды становятся превосходными пешками. По-моему, ему нравятся блондинки?

Конрад слегка напрягся.

— На нее действительно приятно смотреть? И она настолько умна, что даже тебе с ней не скучно?

Жуглет кивнул и поднял на короля взгляд, исполненный благоговения.

— Она самое совершенное создание, которое я когда-либо встречал. Я бы отдал ей предпочтение перед любой дамой вашего двора… конечно, не сочтите это за оскорбление, сир. Это такая редкость — встретить женщину одновременно столь целомудренную и столь обаятельную. Целыми днями, сир, она сидит у окна — как прекрасен ее профиль в солнечном свете! — вышивая и напевая нежнейшим сопрано. Иногда мы даже поем дуэтом для ее брата. — Менестрель приложил руку к сердцу и испустил счастливый вздох, как бы в полусне. — И как изумительно от нее пахнет, сир! А кожа у нее, точно слоновая кость, лишь с едва заметным прикосновением розового тона. Ничего общего с почти неприлично ярким румянцем северных блондинок.

Император выпрямился в кресле с некоторым оттенком самодовольства на физиономии.

— Доль, говоришь? Это даже лучше Безансона. Это столица Бургундии, что ни говори. — Он снова обмяк. — Нет, Ассамблея ни за что не согласится. — Гримаса смирения тронула его губы. — Ладно, расскажи еще что-нибудь о ней. Осмелюсь предположить, ты сам влюбился.

Жуглет залился краской.

— Увы, она гораздо выше меня и заслуживает лучшей доли, чем та, что уготована ей судьбой. Они оба заслуживают — я имею в виду Виллема, ее брата. Если бы только у него были средства, чтобы участвовать в больших турнирах вроде того, который вы устраиваете в следующем месяце…

Это было слишком прямолинейно, и Жуглет в тревоге бросил изучающий взгляд на Конрада.

Однако тот заглотил приманку.

— Если ее брат способен побеждать на турнирах, он вполне может занять более высокое положение. — Конрад задумался, рассеянно стряхивая капли воды, упавшие с дерева над их головами. — И может стать первым рыцарем императора. Если его статус станет выше, то и ее тоже. А как только она займет достаточно высокое положение, Ассамблея, возможно, и не наложит вето на мой брак с ней.

— На ваш брак с ней? — как бы изумленно спросил Жуглет. — Сир, прошу прощения, но это абсурд. Что-то типа французского романса, где поется, как барон влюбился в пастушку.

— И барон женился на пастушке, невзирая на отсутствие приданого, — провозгласил Конрад. — Потому что у нее были другие достоинства.

— Но… но… Линор в жизни не покидала Бургундии и, как мне кажется, после десяти лет даже за пределы Доля не выезжала. Вряд ли она годится для королевских апартаментов.

— Ты сказал, что она очаровала тебя, — возразил Конрад, — и что у нее быстрый ум. Выходит, это ложь?

— Нет, сир, для своего положения она получила прекрасное образование, — торопливо заверил его Жуглет. — И разум у нее живой, как огонь. Но она ничего не знает о дворе и даже о мире за пределами своего дома. Несомненно, вам нужна женщина, разбирающаяся в политике и власти…

— Не нужно мне ничего такого. У меня есть Маркус, чтобы дирижировать двором, и собственная голова на плечах, чтобы править империей. Все, что мне требуется от жены, это сыновья и завистливые взгляды мужчин, когда мы будем появляться на публике. Ассамблея твердит в один голос, чтобы я женился побыстрее на ком-то из Бургундии, но при этом они не хотят, чтобы этот брак укрепил мою власть. Ты рассказываешь мне о практически безземельной девушке благородного происхождения из Бургундии, брат которой слепо предан мне и к тому же превосходный рыцарь. — Он безмятежно улыбнулся. — Все сказанное тобой наводит на мысль, что это лучший выбор. И вдвойне лучший просто потому, что не навязан знатью.

— Но… она занимает такое скромное положение.

— Если статус ее брата стремительно повысится, то и ее тоже.

— Но как такое возможно — чтобы статус ее брата стремительно повысился? — недоверчиво спросил Жуглет, затаив дыхание из страха сглазить удачу.

После семи лет подготовки и ожидания точно выверенного момента все происходило до нелепости легко. Может, от сильного тумана у его королевского величества произошло размягчение мозгов?

— Я приглашу его ко двору. — Конрад выглядел очень довольным собой. — И если твой рыцарь произведет на меня тоже прекрасное впечатление, что и на тебя, я посодействую ему с участием в королевском турнире в следующем месяце. Когда мы увидим, что он и впрямь настолько хорош, как ты говоришь, и сможет победить — перед всеми придворными, что очень важно, — Виллем из Доля станет героем. И тогда ничто не помешает его сестре стать принцессой. Никто и слова не посмеет сказать против моего брака с ней, в особенности если ее родословная подтвердится. Но даже если вельможи все равно ополчатся на нее, я, по крайней мере, обрету превосходного рыцаря из Бургундии, преданного исключительно мне.

Жуглет зааплодировал.

— Выходит, при любом раскладе вы выигрываете. Очень умно с вашей стороны, сир.

 

Глава 3

ПОСЛАНИЕ

Сочинение в форме письма

22 июня

Стропила скромного зала Виллема сотрясались от буйных, радостных мужских криков, которые редко раздавались в этом доме. И хозяин дома, и гости щеголяли синяками, но в искусстве притворной жажды крови сегодня бесспорным чемпионом был Виллем. Безудержное ликование было вызвано сообщением о том, что он устраивает импровизированный пир для всех рыцарей, принимавших участие в сегодняшнем турнире.

Застолье, конечно, экспромтом не являлось. Повар Виллема уже много дней ожидал этого события и был готов накормить гостей студнем и другими мясными блюдами. В радиусе нескольких миль никто не сомневался, что Виллем из Доля приведет свою команду к победе и, когда это произойдет, будет, как всегда, кормить и поить их. Однако он был человек скромный, и ссылка на якобы импровизацию дополнительно поднимала настроение, царившее этим вечером.

Виллем сидел за высоким столом, одетый в фамильные цвета — голубое и красное. Открытая часть лица между шлемом и бородой уже успела загореть. Эрик, одетый сейчас более скромно, тоже в цвета Виллема, подал ему ногу молочного поросенка. Рыцарь излучал ощущение расслабленного веселья, что было редкостью для него, как, впрочем, и подобного рода собрания в этом доме. Сегодня он выиграл много золота, заполучил для своей конюшни прекрасную серую кобылу и охотничью суку; также ему должны были отслужить три дня крепостные Совена из Полиньи.

Однако позже этим же днем он лишился своего железного шлема, и рыцарь, который завладел им — Ренард из Визола, — не хотел отдавать его ни за какой выкуп.

— Этот головной убор стоит в золоте вдесятеро дороже своего веса, — смеялся Ренард, водрузив шлем на копье и размахивая им, чтобы все обратили внимание. — Я второй рыцарь в Бургундии, но без шлема ты не можешь участвовать в турнирах, значит, я становлюсь первым!

Виллем, стараясь остаться в рамках благородного поведения, тоже улыбнулся, как бы признавая собственное поражение, но тут же велел Эрику попытаться выкупить шлем. Однако, вопреки всем усилиям, Ренард отказался продать его.

Сейчас, правда, Виллем об этом не думал, позволив себе, по крайней мере, радоваться возможности устроить на заработанные деньги сегодняшний праздник. Между тем, быстро произведя подсчеты, он пришел к выводу, что на пир уйдет почти все выигранное. Ну и что? Финансовые проблемы не помешают ему получать огромное удовольствие от уважения и понимания, которое проявляют его рыцари и их люди. Жаль только, что Жуглета нет с ними: местные артисты на его фоне выглядели бледно.

В небольшом, обшитом деревом зале находилось около двух дюжин рыцарей со своими оруженосцами; по большей части они уже изрядно набрались. Служанки, нанятые в городе по случаю праздника, все сплошь были молоденькие и подозрительно хорошенькие. Поначалу это даже неприятно поразило Виллема. Однако девушки знали свое дело. Флиртовали, конечно, но были прилично одеты, прислуживали с достойным восхищения проворством, а если и подрабатывали немного на стороне, то делали это тихо, быстро и, что важно, за конюшнями. В результате в зале сохранялась атмосфера вполне благопристойного, разве что пьяного разгула.

Откинувшись в резном дубовом кресле, Виллем с улыбкой отеческого удовлетворения наблюдал за пирушкой. Общий гвалт немного стих, когда подали огромное количество нашпигованных цыплят в остром соусе, так обильно политых жиром, что они запросто проскальзывали в глотку без разжевывания.

— Прошу прощения, господин. — Рядом с Виллемом возник мальчик, приставленный к двери. — Прибыл всадник с сообщением для вас. Говорит, скакал три дня, чтобы доставить его.

Виллем не знал никого живущего на расстоянии трех дней пути, кого еще не было бы на этом празднике.

— Приведи его сюда.

Мальчик вышел. Виллем почувствовал, как кто-то прикоснулся к его плечу, оглянулся и увидел мать, почти неразличимую в полумраке в своем сером вдовьем одеянии. Она устремила на него взгляд, смысл которого ему сразу же стал ясен.

— Нет, госпожа, — с извиняющейся улыбкой негромко сказал он. — Линор знает, что ей нельзя спускаться, пока в зале столько пьяных холостых мужчин. Обещаю сразу же рассказать новости, если они окажутся интересными.

Мария кивнула и растворилась в полумраке кухни.

Виллем и все, кто слышал сообщение юного привратника, ожидали, что посланец после трех дней пути окажется запыленным, голодным и измотанным. Однако молодой человек, в лучах закатного солнца вошедший в зал, был так изящно одет, так любезен в обращении, спокоен и собран, что шум голосов мгновенно сменился тишиной. Мужчины не сводили с него восхищенных глаз, пока он пересекал комнату: лицо чистое, черные волосы и бородка аккуратно подстрижены и, что в особенности удивительно для человека, проведшего три дня в пути, на отделанной горностаем накидке ни следа пыли. Если не считать этой роскошной накидки, курьер был одет так же, как любой рыцарь в комнате, но держался с достоинством, о котором большинство из них могли лишь мечтать.

— Достойный рыцарь, — произнес он на бургундском наречии с немецким акцентом и поклонился Виллему с изяществом, свидетельствующем о большой практике. В затянутой в кожаную перчатку руке он держал свиток. — Вы Виллем из Доля, хозяин этого дома?

— Да, — настороженно ответил Виллем. — Кто вы и с какой миссией прибыли? — И потом, не сумев сдержаться, добавил: — Вы в такой прекрасной форме после трех дней пути.

— Я остановился в гостинице в Доле. Прибыл задолго до того, как колокола пробили вечерню, и, прежде чем идти к вам, помылся и сменил одежду. — Увидев непонимающие взгляды Виллема и остальных, он любезно объяснил: — Хозяин оплачивает мои дорожные расходы и очень щедр во всем, что касается моих удобств.

Это заявление еще больше поразило собравшихся в зале провинциалов — посланец, которого так балуют, находился за гранью их воображения. Молодой человек понял это, но не подал виду и снова низко поклонился Виллему.

— Я немного отвлекся, позвольте перейти к делу. Я — Николас из Швабии, принес вам приветствия от моего господина… — Грациозным движением он откинул полы накидки, и взорам собравшихся открылась желтая туника с черным орлом на ней. — Его величества короля и императора.

Эта часть работы больше всего нравилась Николасу, и Виллем в полной мере оправдал его ожидания, потрясенно разинув рот. Сидящие за столами разразились изумленными возгласами. Николас протянул Виллему свиток, запечатанный золотым листком. Виллем взял его и внимательно осмотрел печать. Действительно из золотой фольги, она с помощью воска была прикреплена к листу бумаги (между прочим, прекрасной льняной бумаги). Маленькое изображение орла на печати в точности соответствовало вышитому на груди Николаса. Виллем почти страшился сломать ее.

— Его величество приглашает вас прибыть ко двору, — пояснил Николас, заметив колебания Виллема.

Это сообщение так напугало Виллема, что он протянул свиток Эрику, который, в свою очередь, восхищенно уставился на золотую печать.

— Что? — стараясь не выглядеть совсем уж глупо, спросил Виллем. — Будьте любезны, повторите сообщение.

Николас снова поклонился.

— Его величество император призывает вас в Кенигсбург, где этим летом соберется весь его двор. Он рассчитывает, что вы прибудете как можно быстрее. — Заметив, что Виллем все еще ничего толком не понимает, он успокаивающе добавил: — Вас ни в чем не обвиняют, господин. Король слышал хорошие отзывы о вашей рыцарской доблести и намерен рассмотреть возможность включения вас в свою свиту.

В зале воцарилось молчание. Едва не задохнувшись, Виллем издал сдержанный, недоверчивый смешок.

— Я ошеломлен, хотя, конечно, остаюсь покорным слугой его величества.

Он абсолютно не имел понятия, что надо делать в таких обстоятельствах.

— Я должен отправиться в путь немедленно?

Он встал. Некоторые гости из числа тех, кто еще мог держаться на ногах, поднялись тоже и окружили его, удивленно таращась на золотую печать.

Николас с улыбкой вскинул руку.

— Его величество любит добрые пиры и, конечно, не захотел бы испортить вам радость этого праздника. Давайте начнем готовиться к отъезду утром.

— Присоединяйтесь к нам, — горячо воскликнул Виллем, смущенный тем, что не сразу сообразил проявить радушие. — Пожалуйста…

Он дал знак управляющему найти еще один стул. Обретя наконец ясность мышления, рыцарь перешел на немецкий.

— Сейчас как раз собирались подавать хлебный пудинг с корицей, которым так знаменит мой повар. И потом, конечно, останьтесь на ночь, как мой почетный гость.

— Что касается угощения, благодарю вас и принимаю предложение с удовольствием, — с улыбкой согласился Николас. — Но на ночь не останусь… меня ждет удобная комната в гостинице. — Понизив голос, он добавил: — И очень приятная компания.

— А-а… — Виллем вежливо улыбнулся. — Понимаю. Может быть, вы вернетесь к нам завтра пораньше? Мы будем рады видеть вас во время мессы. Часовня у нас скромная, но капеллан говорит хорошо.

— С удовольствием присоединюсь к вам, — ответил Николас, изящно опустившись на принесенный управляющим кожаный стул.

На следующее утро, к тому времени, когда семейный священник заканчивал мессу, немногочисленные крепостные Виллема, понимая значительность императорского посланца, старательно уничтожили последствия вчерашнего разгула и всего, что ему сопутствовало. Рыцари развлекались, как могли: пили, ели, предавались плотским утехам, и еще на рассвете зал, двор и пространство вокруг конюшни были усыпаны остатками вчерашнего пиршества. Однако к тому времени, когда колокол прозвонил к заутрене, все приобрело обычный аккуратный, почти аскетический вид.

Николас, не терявший даром времени в гостинице, но успевший после этого привести себя в порядок, явился к завтраку, состоящему из остатков вчерашнего хлеба, которые макали в подливку. Он поел вместе с хозяином, рассказывая о том, как будет протекать их путешествие и кого, с учетом всех обстоятельств, Виллем должен взять с собой. По мере того как рыцарь слушал его рассказ, глаза у него все больше округлялись. Он должен был прихватить с собой целую свиту: всех своих оруженосцев, потребное количество слуг и мальчиков-пажей. Он пробормотал нерешительно, что может взять лишь одного слугу и двух мальчиков-пажей, а оруженосец у него только один, Эрик. Ему также полагалось взять с собой доспехи и по крайней мере одно парадное одеяние (тут проблем с выбором не возникало, потому что парадное одеяние у Виллема было всего одно).

По словам Николаса, путешествие будет легким, если не случится теплового удара, или лихорадки, или нападения разбойников, а может, кабанов. Им предстоит почти все время скакать вдоль реки Дубс, без необходимости где-либо пересекать ее вброд, сначала в западном направлении с небольшим уклоном на север, а потом по самым южным предгорьям Вогез. Виллем знал эту местность благодаря своему участию в турнирах. Как и в Доле, климат там был умеренный, растительность прекрасная, хотя пышные девственные леса уже заметно пострадали от возрастающей жадности баронов. Большие лесные участки были вырублены, превратившись в виноградники и поля, где выращивали зерно и пасли домашний скот.

Дальше с севера на юг тянулась плоская болотистая долина Рейна, довольно протяженная и с востока на запад. Несколько дней, объяснил Николас, они будут скакать вдоль ее западного края, следуя старыми, но приведенными в порядок торговыми дорогами, на несколько ярдов возвышающимися над топкой равниной, — дорогами, неуклонно ведущими на север, хотя сам Рейн течет к Северному морю довольно извилистым путем. Замок Кенигсбург находится к западу от речной долины, на вершине горного утеса; у его подножья на расстоянии половины мили лежит город Селестат, уютно раскинувшийся среди холмов, соединяющих долину Рейна и Северные Вогезы. Комната в лучшей гостинице Селестата уже была заказана, хотя Виллем плохо представлял себе, кто оплатил ее.

Покончив с завтраком, Виллем распорядился, чтобы его управляющий занялся организацией путешествия. Послали за Эриком. Все немногочисленные слуги — за исключением служанки Линор — принимали участие в подготовке; пришлось привлечь даже тех, кому полагалось косить траву. Николас небрежно заметил, что много брать с собой не следует, поскольку в замке и городе при нем можно купить все, что потребуется. Виллем не видел смысла объяснять, что такого рода покупки вряд ли ему по карману.

Отдав все необходимые распоряжения, Виллем пригласил Николаса пройти через маленький, залитый солнцем двор к задней части дома.

— Позвольте представить вам единственное, что составляет сокровище этого дома, — сказал он, испытывая страстное желание доставить удовольствие слуге его величества.

В чем, в чем, а в одном он не сомневался: знакомство с сестрой принесет огромную радость любому мужчине. Постоянное кокетство Линор огорчало его, пока он не понял — на это обратил его внимание Жуглет, — что для Линор весь смысл кокетства в том, чтобы никогда не уступать никакому поклоннику.

Они поднялись по наружной деревянной лестнице над конюшней и остановились на маленькой площадке перед резной деревянной дверью. Виллем сделал шаг в сторону и придержал дверь для своего гостя, сожалея, что у него нет для таких целей мальчика-пажа.

Длинная и узкая женская комната тянулась вдоль южной стены поместья. Сквозь выходящие на юг окна вливался ослепительно яркий солнечный свет; из них открывался вид на заросшие травой поля, а с реки Дубс тянуло теплым ветром. Николас отметил про себя, что для такого скромного дома эта комната отделана просто роскошно. Сразу чувствовалось, что здесь живут женщины: цветочные узоры перетекали с оконных занавесей на гобелены и драпировки обеих кроватей, украшали резным кружевом кресло и стол. На крышках разрисованных цветами сундуков стояли симпатичные безделушки, и почти все свободные поверхности были заняты драгоценностями. Имелись тут и несколько позолоченных, но пустых клеток для птиц. На шестах для одежды висело столько нарядов, сколько сестре бедного рыцаря, казалось бы, ни к чему. У большого среднего окна, прикрытого льняной занавеской, защищающей от прямого солнца, сидели две женщины. Старшая была одета очень просто, во что-то темно-серое. Младшая же, блондинка, оказалась одной из самых прелестных женщин, каких Николасу доводилось видеть. Они вышивали, склонившись над пяльцами. Как только дверь открылась, вскинули взгляд очень похожих ярко-зеленых глаз, улыбнулись Виллему, но при виде гостя на лицах обеих возникло встревоженное, почти испуганное выражение. Женщины поспешно отложили пяльцы и встали.

— Николас, это дамы моего дома, — с оттенком гордости сказал Виллем. — Наша мать, Мария, и моя сестра и подопечная Линор. Сударыни, это Николас из Швабии, посланец великого императора.

Прежде чем лечь спать этой ночью, он послал им краткое сообщение о потрясающих новостях и золотую печать со свитка. К данному моменту Линор сумела справиться со своим волнением.

Николас поклонился сначала матери, потом дочери. Они присели в реверансе, опустив взгляд.

— Это большая честь для меня, — вкрадчиво произнес Николас, — быть приглашенным в ваши личные апартаменты.

Линор улыбнулась и заговорила на превосходном аристократическом немецком, на чем всегда настаивал Жуглет.

— Это для нас честь принимать вас. Здесь, у себя, мы редко видим гостей. Мой брат известен тем, что очень бережно охраняет нас.

— Это превосходно характеризует как его, так и вас. Тем приятнее для меня оказаться здесь.

Николас снова поклонился.

— Все, чем я владею, в распоряжении императора, — горячо откликнулся Виллем.

— Уверен, этого император от вас не потребует, — любезно ответил Николас. — Но ему было бы приятно обнаружить такую преданность, в особенности в этом уголке империи.

— Не посидите ли с нами?

Линор протянула ему изящную руку.

На ней был один из ее любимых нарядов, сшитый из ярко-зеленой ткани, изготавливаемой в Генте, — подарок какого-то фламандского рыцаря, чье имя она даже не потрудилась запомнить. Рукава расширялись к запястьям и замысловато, даже чуть нелепо ниспадали изящными складками почти до пола. Что-либо делать в таком одеянии — даже вышивать — было довольно затруднительно, но сегодня Линор это мало волновало, поскольку туника как нельзя удачно подчеркивала зеленый цвет ее глаз. Николас улыбнулся, склонил голову и поцеловал протянутую руку, не коснувшись ее ни пальцами, ни губами.

— Пожалуйста, займите мое место. — Линор указала на сиденье с лежащей на нем подушкой. — Не желаете ли освежиться? У нас превосходные вина. Лизель, — обратилась она к служанке, даже не взглянув в ее сторону, — принеси графин и кубок для нашего гостя.

Девушка без единого слова вышла.

— Как прошло ваше путешествие? — продолжала Линор, опустившись на парчовую подушку у ног Николаса, в скромной позе, которая тем не менее сознательно открывала обозрению верхнюю часть платья и то, что находилось под ним.

Николас, привыкший к подобным ухищрениям при дворе Конрада, где он сталкивался с гораздо более откровенным поведением, тем не менее был очарован ее кокетством.

— Без каких-либо происшествий, то есть очень хорошо, благодарю вас. — Он огляделся. — Ваша комната прекрасно обставлена, моя госпожа.

Линор улыбнулась.

— Спасибо. Здесь почти все — подарки от наших друзей. В клетках, конечно, поначалу были птицы, но я отпустила их на свободу. Мне больно видеть живые создания в клетках.

Она бросила на брата быстрый многозначительный взгляд и, снова обратив все внимание на Николаса, с доверительной улыбкой указала на одну из постелей.

— А это дар господина из Оксона, который ухаживал за мной, хотя и был женат. Мой брат не хотел принимать такое подношение и настаивал, чтобы тот забрал его обратно, но на следующий день его светлость был убит на турнире. Мы отдали постель нашей матери, считая, что для меня спать в ней было бы не совсем уместно.

— Очень разумно, моя госпожа, — улыбнулся Николас. Он кивнул в угол, где на эмалированном столике — почти как на алтаре — лежал старый фидель. Под струнами, между плоской подставкой и грифом, проступало уже поблекшее изображение императорского орла. — Вы музицируете?

— Я, конечно, играю на псалтерии, — небрежно обронила она, но потом заметила, куда был устремлен его взгляд, и улыбнулась. — А-а, да, этот фидель. Его оставил менестрель, который пытался научить меня играть на нем. Его патрон подарил ему другой, гораздо лучше. Но боюсь, к этому у меня нет способностей.

— Однако моя сестра прекрасно поет, — вмешался в разговор Виллем. — Линор, не доставишь ли удовольствие нашему гостю?

— Подумай, какую жизнь он ведет, Виллем. — Линор махнула рукой, как бы считая эту идею не стоящей обсуждения. — Он постоянно видит выступления артистов, развлекающих самого императора. После этого заставлять его слушать мое неумелое пение… это только поставило бы нас с тобой в неловкое положение.

Она томно улыбнулась Николасу с таким выражением, которое он объяснил для себя как: «Знаю, что мой голос очарует тебя, но прежде ты должен убедиться в моей скромности».

— Сочту за честь послушать пение прекрасной дамы, — сказал он.

Девушка просияла, явно довольная.

— Конечно, я не могу отказать посланцу императора. Тут принесли вино. Линор сама угостила Николаса, снова опустилась на свою подушку, взяла резной псалтерион и запела:

Николас слушал, получая спокойное удовольствие от сочетания поистине невинной улыбки Линор и ее откровенной физической привлекательности. Он бросил взгляд на мать, Марию, сидящую напротив него у окна. Она с удовлетворенным видом вернулась к своему вышиванию, негромко, без слов подпевая Линор.

— У вас прекрасные дети, сударыня, — наклонившись к ней, сказал Николас.

В ответ губы Марии слегка дрогнули, и она кивнула головой в знак того, что принимает похвалу.

пела Линор очень приятным, хотя и не безупречным голосом.

со сладкой, как мед, ухмылкой закончила она.

Виллем состроил гримасу и бросил на нее осуждающий взгляд, но Николас рассмеялся.

— Именно так наш менестрель Жуглет исполняет эту последнюю строфу, — лукаво заметил он, поняв наконец, чей обшарпанный фидель лежит на столе.

Лицо Линор расплылось в широкой улыбке.

— Жуглет! — восхищенно воскликнула она. Николас кивнул.

— Брат, ты слышишь? Я знала, что все это, так или иначе, дело рук Жуглета!

Виллем, без единого слова, продолжал изображать вежливый интерес. Линор перевела взгляд на Николаса.

— Жуглет написал обо мне несколько песен. Хотелось бы знать, пел ли он их когда-нибудь его величеству?

Николас широко распахнул глаза.

— Так это были вы? Жуглет известен своими романтическими песнями почти в той же мере, что и своими романтическими подвигами…

— Романтическими подвигами? Жуглет?!

Виллем, вопреки собственному желанию, рассмеялся.

Линор нахмурилась.

— О да, — со знанием дела кивнул Николас. — Хотя наш менестрель еще не достиг подлинной зрелости, в нем уже есть нечто такое, что заставляет женщин терять голову. Соперники яростно завидуют ему. Повзрослев, он наверняка будет пользоваться дурной славой. В еще большей степени, чем сей час, я имею в виду. — Заметив по выражению лица Линор, что его слова не доставляют ей удовольствия, он добавил дипломатично: — Однако есть только одна прекрасная дама, которой он посвящает свои стихи, но о чьем имени всегда умалчивает… известно лишь, что она блондинка из Бургундии. Осмелюсь предположить, что это вы и есть. Линор, по-видимому, успокоилась.

— Только одна? — спросила она с очаровательным видом оскорбленного достоинства.

— Только одна. И теперь, увидев вас, я понимаю, почему именно вам отдано его сердце.

Линор улыбнулась.

— Пока его сердце принадлежит мне, остальное меня не волнует. При дворе его величества, должно быть, много замечательных людей — судя по тем двум, которых мы теперь имеем честь знать.

Эта лесть, такая очевидная и тем не менее такая приятная, вызвала на губах Николаса улыбку. Жуглет, что вполне предсказуемо, имел прекрасный вкус — Конраду понравится эта женщина. Она может составить приятную компанию и не станет своевольничать.

Так Николас думал до тех пор, пока им с Виллемом не настало время отправляться в путь.

Мария, ее капеллан и пожилой управляющий сошлись в зале для последнего разговора с озабоченным Виллемом. Он заверил их, что Эрик выделил людей для охраны поместья. Дал указание управляющему постоянно ворошить зерно и кормить его сокола, а каждый вечер, прежде чем лечь спать, надежно запирать дом; попросил мать не забывать о том, что в сухую погоду нужно проветривать меха и белье; а капеллан каждое утро после мессы должен раздавать в деревне милостыню. Виллем напомнил каждому о необходимости делать то, что они делали с тех пор, как он появился на свет, и все с улыбкой пообещали не забывать его наставлений.

Дожидаясь момента официального прощания, Линор вышла через задние ворота на плодородную речную равнину, где трава уже была низко скошена для домашнего скота. Ей хотелось вдохнуть свежий запах полей и поиграть с собаками, бросая им палку. У Линор был редкий тип нежной, просвечивающей кожи, которая выглядела так, будто летнее солнце способно сжечь ее или, по крайней мере, усыпать веснушками. Беспокоясь за дочь, Мария подошла к задним воротам, чтобы позвать ее домой.

— Дай ей еще несколько минут, — крикнул Виллем матери с берега реки, где он со своими слугами дожидался Эрика. — Может, пройдет много времени, прежде чем она снова вырвется на свободу.

Линор замерла с палкой в руке. Щенок нетерпеливо плясал вокруг ее ног, дожидаясь, когда она бросит ему игрушку. Девушка была так ошеломлена, что просто сунула малышу палку, и тот схватил ее, явно разочарованный.

— Дорогой брат, — произнесла Линор угрожающим тоном, тем самым, за которым обычно следовали неприятности. — Твои слова почти наводят на мысль о том, что ты собираешься запереть меня в доме на все время своего отсутствия.

Без единого слова Виллем передал поводья Атланта Эрику и зашагал в сторону Линор, примирительно вскинув руки. Она попятилась с выражением ужаса на лице.

— Нет, — сказала она негромко, но яростно. — Ты не можешь так поступить, Виллем. Абсолютно немыслимо думать, что тебе удастся запереть меня в доме на несколько месяцев. Я и без того проторчала тут достаточно долго, пока ты всю весну развлекался на своих проклятых турнирах.

— Турниры — единственная возможность улучшить наше положение, сестра. — Виллем продолжал осторожно приближаться к девушке, отступавшей к воротам. — Линор, не существует другого способа обеспечить твою безопасность.

— Ты можешь доверять мне! — закричала она. — Можешь быть уверен, что я сама запрусь в доме, если придет какой-нибудь мужчина. Сколько их посещало нас, пока тебя тут не было? И какую часть своей жизни я должна провести взаперти?

— Ты говоришь так, словно это тюрьма. — Виллем остановился, опасаясь, что, пятясь, она наступит на свои нелепые рукава и упадет. Краем глаза он, к собственному огорчению, заметил, что к задним воротам приближается Николас, с любопытством наблюдая за происходящим. — В твоем распоряжении почти весь дом и весь внутренний двор.

— Весь внутренний двор! — с горечью повторила она и неожиданно метнулась в сторону, собираясь, по всей видимости, проскочить мимо Виллема. — Двор тридцати шагов в поперечнике, где все лето воняет навозом! Нет, я не согласна. Лучше отправь меня в женский монастырь на время своего отъезда, там я и то буду свободнее.

— Линор, — с огорчением сказал он, протянув руки в попытке остановить сестру, но она проскользнула мимо и бросилась бежать, вскинув руки, чтобы не наступить на рукава и одновременно придерживать венок на голове.

Она бежала так, словно надеялась обрести крылья и взмыть в небесную голубизну или — что более соответствовало реальности — броситься в темную реку.

— Кто-нибудь, остановите ее!

Услышав этот крик, Эрик с готовностью спрыгнул с коня и бросился через поле к Линор. Она попыталась увернуться от него, но он оказался проворнее и, главное, явно испытывал Удовольствие от того, что теперь у него есть повод крепко обхватить ее руками.

— Отпусти меня, — прошипела она, пытаясь вырваться из его объятий. — Твое дыхание отдает тухлой горчицей.

— Вы проявляете неуважение к моему вассалу, своему господину и брату, — ответил Эрик очень тихо, что давало ему возможность приблизить свою прыщавую физиономию к ее изящному, словно фарфоровому личику. — Не забывайте, вы ведете себя недостойно на глазах у посланца императора.

— Будь проклят император, — прошипела она, однако не так громко, чтобы Николас услышал.

— Кузина! — воскликнул Эрик.

Линор в ярости стряхнула свой венок на жнивье. Услышав за спиной шаги брата, она закричала уже в полный голос:

— Будь проклят император! И будь проклят его напыщенный маленький посланец! И больше всего, Виллем, будь проклят твой драгоценный Жуглет. Передай, что я плюну ему в лицо в следующий раз, когда увижу. Передай, что я буду держать взаперти его самого, просто потому, что мне так вздумалось…

— При чем тут Жуглет? — недоуменно спросил Эрик.

Он понимал, что теперь, когда подошел брат Линор, нужно разжать руки и отпустить ее, но не мог заставить себя сделать это: она так приятно пахла.

Виллем махнул рукой, словно все это не имело никакого значения.

— Мы не знаем, почему Конрад послал за мной. Вот Линор и решила, что за этим стоит Жуглет.

— Передай этому тупому ублюдку, что я залеплю ему все лицо грязью в следующий раз, когда увижу. Для тебя-то все оборачивается прекрасно — ты уезжаешь навстречу приключениям. Я не могу в них участвовать, что само по себе плохо, но засадить меня под замок, сделать совсем уж жалкой и несчастной — такой радости я тебе не доставлю.

С терпением, скорее уместным даже не для брата или отца, а для деда, Виллем кротко сказал:

— Линор, почему бы нам не обсудить все это наедине? Уму непостижимо, зачем тебе нужно вести себя столь невыдержанно при посланце императора.

Она состроила ужасную гримасу и тяжело вздохнула, уступая.

— Только ты и я. — Она кивнула в сторону ворот. — Вон там.

— Да.

Виллем сделал Эрику знак освободить ее, что тот и выполнил с явной неохотой.

Они сидели за столом, все еще накрытым для обеда, оба недовольные друг другом. Мать в тревоге суетилась неподалеку, не спуская с них глаз, но не вмешиваясь.

— Я давно не ребенок, — начала Линор.

— Тогда и веди себя как взрослая. А если уж на то пошло, защита требуется тебе именно потому, что ты взрослая женщина.

— Лицемер! — воскликнула она. — Вдове Сунья защита не требуется, и тебя это вполне устраивает. Разве не так?

В первый момент Виллем так растерялся, что не сразу нашел слова.

— Как раз поэтому я и знаю, что может делать женщина, если предоставить ее самой себе…

— Но я не такая, как она, я не шлюха, — с вызовом заявила Линор.

— Не смей говорить о госпоже Сунья в таких выражениях, — резко ответил брат, задаваясь вопросом, откуда ей все известно.

— Ты помогаешь охранять ее хозяйство, а она платит тебе за это, пуская к себе в постель, — нетерпеливо сказала Линор, на которую явно не произвела впечатления резкость Виллема.

Он залился краской, не из-за самого факта, а потому, что было неожиданно услышать такие слова из нежных уст младшей сестры.

— Личная жизнь госпожи Сунья не имеет отношения к нашему разговору, Линор.

Издав разочарованный смешок, она решила не углубляться в эту тему, понимая, что ничего таким образом не выиграет. И перешла к новой тактике.

— Мы оба знаем, почему ты так поступаешь, — сердито сказала она. — Ты думаешь, что, если перестанешь приглядывать за мной, я снова начну нарываться на неприятности. Но это произошло десять лет назад, Виллем. Я была ребенком.

Он состроил гримасу.

— Линор, пожалуйста, не стоит ворошить…

— Когда ты прекратишь наказывать меня за детскую ошибку? Могу я поинтересоваться, сколько времени ты будешь держать меня на коротком поводке из-за одного-единственного несчастного случая?

— Несчастного случая? — взорвался Виллем. — Нас тогда едва не убили. И, ради бога, эта бедняжка…

Он резко оборвал сам себя.

— Теперь в мои планы совсем не входит отправляться в Орикур и затевать ссору с кем бы то ни было. С какой стати? Я просто хочу иметь возможность выходить за ворота и гулять вдоль реки.

Виллем обмяк в кресле, страстно желая, чтобы он уже был в пути.

— Линор…

Он вздохнул, не зная, что и сказать.

— Как, по-твоему, отреагирует Жуглет, когда узнает, что ты запер меня здесь одну?

Виллем рассмеялся.

— Скорее всего, примчится сюда, чтобы разделить с тобой одиночество.

— Я серьезно. Если это все и впрямь его затея, а я думаю, что так оно и есть, и он признается в этом, ему будет неприятно узнать, что он стал причиной моих страданий. Не давай своему другу повода для этого. — Она улыбнулась, довольная тем, что в конце концов нашла веский аргумент. — Сделай это ради Жуглета.

Виллем, машинально постукивая ногой по полу, вздохнул так тяжко, как будто от его решения зависела судьба мира.

— Ладно, — сказал он наконец. — Только с тем условием, что тебя будут сопровождать люди Эрика, которых он прислал для охраны дома. Под твое честное слово.

Линор удовлетворенно хлопнула в ладоши, вскочила и поцеловала брата в щеку.

— Но если у меня появятся основания подозревать, что ты хоть раз нарушила нашу договоренность, — продолжал он, не сумев сдержать улыбки при виде того, как быстро ему удалось вернуть себе ее расположение, — тогда на этом все. Второго шанса я тебе не дам. Буду держать под башмаком, пока не сумею выдать замуж.

Она прижала руку к сердцу и пообещала с улыбкой:

— Я буду беречь свое целомудрие, как если бы день моей свадьбы был уже назначен.

 

Глава 4

EXEMPLUM

[5]

Глава, которая информирует

27 июня

— Шах и мат, сир, — извиняющимся тоном сказал Маркус.

Жуглет, сидевший в нише у окна прекрасной королевской гостиной в замке Кенигсбург, захихикал, правда уважительно.

Конрад, облаченный в расшитый золотом домашний халат, уставился на доску, словно в голове у него не укладывалось, что Маркусу это и в самом деле удалось.

— Как это получается, что ты единственный, кто обыгрывает меня в шахматы?

— Возможно, я недостаточно хорошо играю и не способен рассчитать проигрышную партию, ваше величество, — скромно ответил Маркус.

Конрад рассмеялся.

— Выходит, все остальные могут победить меня, но ведут игру таким образом, чтобы создать впечатление, будто проигрывают? Получается, что я хуже всех играю при дворе в шахматы, а ты второй с конца.

— Я просто констатирую тот факт, сир, что проигрываю всем остальным, а вы проигрываете мне. Альфонс из Бургундии, которому вы всегда делаете мат в пределах двадцати ходов, на самом деле один из лучших игроков, которых я знаю.

Ткнув себя пальцем в грудь, Конрад с веселым самодовольством спросил:

— Тогда как ты объяснишь, что такой скверный шахматный игрок силен в стратегии при дворе и на поле боя?

Он сделал пажу знак отрезать кусок сыра и опустил руку, чтобы погладить любимую собаку, со счастливым видом дремлющую около его кожаных тапочек.

Жуглет опустил инструмент и расслабился.

— О, это очень просто, сир. Многие великие воины не умеют мыслить отвлеченно. Им требуется реальная ситуация, чтобы сообразить, как действовать дальше. Виллем из Доля, к примеру, не может обыграть в шахматы даже собственную мать, и тем не менее он…

— Довольно странно, что ты то и дело ссылаешься на этого знаменитого Виллема, а мы почему-то никогда о нем не слышали, — перебил его Маркус.

— Ты просто завидуешь, потому что твои лучшие дни уже позади, — сказал Конрад.

— И еще он такой подозрительно щедрый, — заметил Маркус.

— Я отказываюсь рассматривать это как недостаток, — засмеялся Конрад. — По правде говоря, приятно сознавать, что, кроме самого императора, в империи есть еще хотя бы один человек, у которого щедрость вошла в привычку.

Непонятно почему, но слово «щедрость» заставило Маркуса вспомнить доверчивое выражение на лице Имоджин, когда он впервые полностью раздел ее. Тряхнув головой, он отогнал это видение.

— Сир, при всем моем уважении, любой поверит, что вы в состоянии проявить щедрость, когда будете хозяином праздника по окончании турнира, но рыцарь, который может позволить себе иметь лишь одного оруженосца…

— Ох, перестань, Маркус, — весело сказал Конрад, с удовольствием поглощая сыр. — Жуглет, Маркус стал таким раздражительным, и мы оба знаем почему. Поэтому давай-ка пойди и позови сюда моего дядю… Вина, — приказал он другому пажу.

— Направляясь сюда, я встретил графа, ваше величество. Думаю, он отправился на поиски плотских удовольствий, — ответил менестрель, не желая покидать насиженное местечко около окна.

Замок Кенигсбург имел заслуженную репутацию холодного и сырого, но в летнее время, да еще у окна, выходящего на южную сторону, находиться в нем было очень приятно. Дул теплый ветер, и сверху открывался прекрасный вид на предгорья, уходящие к долине Рейна.

— И при этом он воротит нос от моих невинных летних развлечений, как будто в них принимает участие сам дьявол, — с видом праведника заметил Конрад.

— Мне кажется, ваш дядя предпочитает удовлетворять свою похоть в более грубой форме, — сказал Жуглет и добавил с отвращением: — Он просто берет кухарок, и все дела.

— А-а… — без всякого интереса протянул Конрад. — Ну, тогда пойди поищи его на кухне.

Паж между тем нацедил мозельского из меха в толстый стеклянный кубок, протянул королю, и тот одним глотком осушил его, нетерпеливым жестом давая понять музыканту, чтобы он отправлялся, куда ему сказано. Жуглет неохотно поднялся с полосатых подушек, прошел мимо обоих мужчин и покинул комнату.

— Я всегда обыгрываю Жуглета в шахматы, — помолчав, задумчиво произнес Конрад.

— На самом деле нет, — отозвался Маркус.

Конрад с сожалением усмехнулся.

— Знаю.

Маркус вертел в руке черного шахматного слона, чья остроконечная голова ощущалась под его пальцами почти как сосок Имоджин. Увлекшись, он едва не поднес фигурку ко рту.

— Если вы вызвали Альфонса по той причине, по которой я думаю, благодарю вас, Конрад.

Король покачал головой и широко зевнул, потирая лицо.

— Пока рано благодарить. Я не собираюсь требовать, чтобы он назначил дату бракосочетания. — Заметив огорчение Маркуса, он спросил с раздражением: — Ох, ради Христа, ты же не сделал ей ребенка?

— Конечно нет, сир, — с оскорбленным видом ответил Маркус.

— Если ты водишь меня за нос, Маркус, я тебя прогоню.

— Я же говорил вам, сир, она по-прежнему невинна.

— Хорошо, потому что у меня все еще может возникнуть необходимость выдать ее за кого-нибудь другого. Моя кузина слишком важна для меня, и я накажу любого, кто запятнает ее честь до свадьбы.

— Я никогда… не навредил бы Имоджин, — еле слышно прошептал Маркус.

— Тогда что за спешка?

— Просто я хочу быть с нею, — сказал Маркус, прекрасно сознавая, что король его не поймет.

Конрад пренебрежительно махнул рукой и протянул бокал пажу, чтобы тот налил еще вина.

— Мне показалось, это что-то более серьезное. Я надеялся, что Альфонс удовлетворится этой помолвкой, — он же не может выдать свою дочь за меня, вот и дал ему подходящего человека, который очень мне по душе…

— Я польщен, сир, — пробормотал Маркус.

— Не стоит. — Конрад принял из рук пажа бокал с вином. — У дяди это на уровне подсознания — ненавидеть все твое сословие, независимо от того, какую пользу можно извлечь из тебя лично. Пока это всего лишь помолвка, а не брак, у него сохраняется возможность подобрать другого кандидата. Он выдал бы ее за Папу, если бы мог. Знаю, знаю, он поглядывает в сторону французской Бургундии, что весьма меня раздражает: меньше всего я хочу отдать свою единственную законную родственницу какому-нибудь французскому лакею.

Маркусом овладел страх.

— Если бы вы настояли на моем браке с Имоджин, эта опасность отпала бы.

Конрад выпил вино и негромко рыгнул.

— Принуждать Альфонса я не могу. Утонченный танец нашего якобы взаимного уважения друг к другу этого не выдержит. И все же есть способы подтолкнуть его к сотрудничеству. — Заметив выражение лица Маркуса, Конрад добавил неодобрительно: — Ох, ради Христа, ты и впрямь, что ли, томишься от любви? Неужели так необходимо усложнять мне жизнь?

Не дав Маркусу высказаться в свою защиту, он вскинул руку, призывая его к молчанию. Все двери были открыты, чтобы летнее тепло могло беспрепятственно проникать внутрь, и шаги на лестнице с каждым мгновением становились все громче. Едва Жуглет ввел Альфонса в дальнюю комнату апартаментов, как Конрад крикнул:

— Жуглет, как по-твоему, любовь — это болезнь?

— Несомненно, — входя, ответил трубадур. — Но она может доставить много удовольствия, поэтому я рад, что мы живем в век эпидемических вспышек этого заболевания.

Альфонс из Бургундии поклонился его величеству, от чего его в целом сухопарая фигура сложилась вдвое над выступающим животом.

— Ваше величество, — торжественно заговорил он. — Я как раз шел к вам. Его преосвященство, ваш брат, смиренно умолял меня уговорить вас пересмотреть свое отношение к невесте из Безансона.

Конрад состроил гримасу.

— Его преосвященство, мой брат, вечно лезет не в свое дело. Просто не верится, Маркус, что ты отдал ему южную комнату. Ее нужно было приберечь для чего-нибудь более стоящего. К примеру, для отхожего места… Дядя, сразись со мной в шахматы. Я играю белыми.

Маркус вскочил и предложил свой стул старику. Тот уселся, с оттенком подозрительности глядя на монарха. Жуглет опустился на колени рядом с доской и быстро расставил фигуры по местам.

— Ваше величество вызвали меня, чтобы сыграть в шахматы?

— Конечно нет. Ты же скверный игрок, я всегда тебя побеждаю. Но теперь, раз ты уже здесь, можно заодно попрактиковаться. Я вызвал тебя, потому что хочу кое-что прояснить.

— Прояснить? Что ваше величество хочет, чтобы я прояснил?

— Есть одна небольшая проблема, дядя, но я пока не уточнял, кто из нас двоих будет ее прояснять. — Конрад небрежно передвинул пешку на две клетки. — Твой ход. Это правда, что мой отец отдал тебе пограничный форт рядом с Долем?

— Да, сир, я удостоился этой чести, — настороженно ответил Альфонс.

— А-а, ну, хорошо. Приятно сознавать, что имущество осталось в семье. — И потом, как будто без всякой связи с предыдущим, Конрад сказал: — До меня дошел слух, что твой сосед по ту сторону реки, новый французский лакей, ищет новую невесту для своего сына и наследника. Предыдущая только что умерла при родах, или с ней случилось что-то столь же неприличное.

Это была только что изобретенная ложь, но граф, услышав новость, загорелся так неприкрыто, что Маркус почти пожалел его.

— Я… Мне ничего неизвестно об этом, ваше величество. — Явно стремясь скрыть свою слишком большую заинтересованность, он тем не менее решился добавить: — Можно было бы предложить ему мою дочь Имоджин.

— Подумай, что получается, — с победоносным видом, который он едва потрудился замаскировать, откликнулся Конрад. — Если она унаследует все земли вправо от границы, а ее муж — все земли влево от границы, тогда граница вообще потеряет всякий смысл, что, мне кажется, отнюдь не в моих интересах. Глупо рассчитывать, что я одобрю такой брак, ты ведь это понимаешь, дядя? Разве что лишу Имоджин наследства. Я вправе это сделать. Особенно если ты выдашь ее замуж не за того, за кого следует… Твой ход.

— Понимаю, в чем проблема, ваше величество.

Граф Бургундский передвинул пешку на одну клетку. Конрад немедленно сделал то же самое, подставив свою фигурку под удар Альфонса.

Вместо того чтобы съесть пешку Конрада, Альфонс, как бы совсем уже ничего не соображая, передвинул другую свою пешку на две клетки.

Конрад улыбнулся.

— Ты упустил возможность съесть мою фигуру, дядя. Ну, теперь и я поступлю точно так же.

Вместо того чтобы съесть пешку Альфонса, он передвинул по доске коня.

— Кстати о пешках, ваше величество, — беззаботно заметил Жуглет, — как там ваша маленькая внебрачная дочь, проводящая дни в заточении?

— Прекрасно, насколько я слышал, и уже хоть сейчас готова под венец, — с преувеличенным безразличием ответил Конрад и взял протянутую пажом эбеновую зубочистку.

С внезапным взрывом безмолвной благодарности Маркус осознал, что момент вмешательства Жуглета был заранее запланирован; именно он являлся подлинной целью вызова графа.

— Надо полагать, это означает, что наследство матери переходит к ней? — послушно вел свою партию Жуглет, понятия не имея, да и не интересуясь, о каком наследстве на самом деле идет речь. — Оно ведь составляет намного больше, чем, скажем, какое-нибудь пограничное графство… ну, как Бургундия, к примеру?

— Гораздо больше, — ответил Конрад, как будто только сейчас осознал это. — И достаточно близко расположено к Риму, чтобы быть политически… интересным.

— Тогда, осмелюсь предположить, вы захотите выдать ее замуж за кого-то, кому можете доверить свою жизнь.

— Надо полагать, — сказал Конрад, ковыряя в зубах зубочисткой. — Жаль, Маркус уже помолвлен. Он лучше всех подошел бы… Твой ход, дядя.

— Ну, его помолвка, наверно, может быть расторгнута… — небрежно обронил Жуглет.

Граф тут же ощетинился.

— Никто не собирается ее расторгать, — возразил он и бросил на Маркуса обвиняющий взгляд. — Не так ли?

Невозможно передать, чего Маркусу стоило сохранить безразличное выражение лица.

— Я не собираюсь, сударь. Если, конечно, его величество не потребует, чтобы я женился на его дочери… до того, как я успею жениться на его кузине.

Альфонс обвел всех троих взглядом, отлично представляя себе их смех и грубые жесты после того, как он покинет комнату.

— Вы очень скоро женитесь на его кузине, — угрюмо заметил он и подчеркнуто отвернулся от Маркуса, как будто того здесь вовсе не было.

Перейдя на доверительный тон, голоса он, однако, не понизил.

— Тем не менее, сир, должен заметить вам еще раз, как меня огорчает, что моя единственная дочь и наследница, бывшая членом королевской семьи, переходит в разряд крепостных. Вы знаете, что это единственная причина, почему я оттягиваю свадьбу.

Маркус стиснул зубы, предоставив отвечать своему господину.

— Он не крепостной, Альфонс, — жуя зубочистку, сказал Конрад.

— Формально он крепостной, ваше величество, и, следовательно, моя дочь становится такой же.

— Он рыцарь и мой человек. Во всей империи нет чести выше.

— Должен напомнить вам, сир, что, как бургундец, превыше всего ценю свою свободу и свое происхождение…

— Да ты только потому бургундец, что твой брат-император дал тебе место тамошнего графа, — резко перебил его Конрад. — До тех пор ты всегда твердил, что, по существу, ты немец. — Он резко выпрямился в своем дубовом резном кресле. — Никогда больше не смей употреблять слово «крепостной» по отношению к Маркусу или любому другому имперскому служащему, ты меня понял? Забыл, кто я такой, Альфонс? Я дал Маркусу то самое поместье, где и Карл Великий, и я сам, и мой благословенный отец короновались как императоры.

— На самом деле, сир, то место, о котором вы говорите, принадлежит церкви, — поправил его исполненный чувства долга Маркус.

— Ну, рядом с тем местом, где мы короновались, — нетерпеливо отмахнулся от него Конрад. — Я могу дать ему еще больше, мой милый граф, и скорее всего дам, в своих собственных интересах. Плюс он занимает одну из самых престижных должностей в христианском мире. Думаешь, я готов выдать свою дочь за крепостного?

— Незаконнорожденная дочь, с которой вы никогда не встречались, сир, и которая никогда не будет вашей любимой наследницей, — негромко возразил Альфонс, отведя глаза.

— Мое семя — это мое семя, и нелюбимым оно быть не может! — взорвался Конрад. — Да, Маркус ведет свой род от крестьянина, крепостного, но он мой крепостной, и я возвысил его, как мой отец возвысил его отца. Я могу дать ему герцогство. Я могу создать герцогство, чтобы одарить его. Бог знает, он заслуживает такого возвышения больше, чем кое-кто из присутствующих, которым нечем похвастаться, кроме своего проклятого происхождения… Все еще твой ход, — закончил он, с удовлетворением отметив потрясенное выражение на лице сенешаля.

— Те же самые чувства, по-видимому, испытывал и Альфонс.

— Сир, — сказал он, изо всех сил сдерживая себя, — вы это серьезно? Вы хотите сказать, что сделаете Маркуса — Маркуса! — герцогом?

— Я не сказал, что сделаю. Я всего лишь напомнил, что это входит в мою прерогативу. — Конрад сделал вид, что поглощен игрой в шахматы. — И что он заслуживает этого.

У Маркуса отвисла челюсть.

Альфонс на несколько мгновений замер, переваривая услышанное. Потом он резко встал и поклонился.

— С вашего позволения, сир, я хотел бы продиктовать письмо дочери относительно предстоящей свадьбы. Вы меня извините?

— Конечно. Ясное дело, ты не в состоянии сосредоточиться на шахматах. Вот тебе подарок за «удачную» игру.

Не глядя, Конрад стянул с пальца одно из своих многочисленных колец и бросил его графу. Альфонс, на лице которого возникло оскорбленное выражение, тем не менее поймал кольцо. Конрад мановением руки отпустил его, и граф вышел.

Император и менестрель одновременно повернулись к Маркусу. Тот ошеломленно качал головой.

— Благодари Жуглета, это была его идея, — улыбнулся Конрад.

— На самом деле, сир, это не совсем так, поскольку я всегда искренне считал, что Маркус был бы лучшим мужем для дочери вашего величества, — заметил Жуглет. — В особенности если это могло сделать его герцогом. Герцогом, Маркус!

— Граф — курица по сравнению с петухом-герцогом! И наследство она принесла бы тебе побольше, чем Имоджин из Бургундии…

— Благодарю, Жуглет, но мне не требуется твоя помощь в управлении государством. — Конрад зевнул. — Твои разговоры так на меня подействовали, что я почти склоняюсь к тому, чтобы предложить свою дочь этому Виллему.

— Сир, — залепетал Маркус. — Я хочу… Яне… Мне просто не верится, что…

— Я намереваюсь исполнить все, о чем я говорил, — сказал Конрад. — Но больше никаких дискуссий — пока не придет время.

За окном, из которого с огромной высоты был виден единственный вход в крепость, послышался шум.

— Это, наверно, папский шпион вернулся со своей официальной прогулки по городу, — вздохнул Конрад. — Мой братец, завистливый сукин сынок, любит, когда его люди поднимают шум.

Он взглянул в сторону окна.

Жуглет внимательно посмотрел вниз и с сияющим лицом обернулся к своему господину.

— Это не кардинал, сир. Это посланец Николас вернулся из Доля.

Удостоверившись, что Виллем и его немногочисленная свита с удобством устроились в своих комнатах, Николас поскакал через город и залитые солнцем поля к замку. Дул прохладный ветер, однако коням в любую погоду было трудно подниматься по неровному и в целом довольно крутому склону. Хорошо еще, что Конрад никогда не приезжал сюда зимой.

Во внутреннем дворе грум принял у него тяжело дышавшего скакуна. Оказавшись наконец под защитой стен замка, Николас удовлетворенно вздохнул: он отправился в Доль прямо из сырого, росистого летнего лагеря и уже по крайней мере месяц не спал возле королевского камина. Приблизившись к последнему отрезку своего пути наверх — узким ступеням, грубо высеченным в красноватом песчанике, — он понял, что его кто-то преследует, шаг в шаг, дыша, можно сказать, в затылок. Он остановился и резко повернулся, автоматически вскинув для защиты руку, и увидел, как поспешно отпрыгнул менестрель, едва не сбив с ног двух прачек.

— Что тебе надо? — спросил Николас, опуская кулак. Жуглет вскинул острый подбородок в сторону лестницы, и они начали медленно подниматься. Слева вздымалась крепостная стена, справа уходила вверх огромная главная башня, и возникало ощущение, будто узкая лестница с обеих сторон огорожена.

— Что ты скажешь Конраду? — спросил по дороге Жуглет.

— Виллем прекрасный человек… обаятельный, порядочный, скромный. Уверен, дамам он понравится.

— Не только дамам, надо полагать, — криво улыбнулся Жуглет.

Николас пожал плечами.

— Кроме того, он превосходный наездник и охотник, что выяснилось на пути сюда. Он убил медведя, который чуть не задрал наемную лошадь. Немного простодушный, пожалуй, — стоило посмотреть на его реакцию, когда мы подъехали к городу и он впервые увидел замок. Чувствуется, что он… скромного происхождения. Но все равно производит глубокое впечатление.

— Несомненно. А она?

Николас еле заметно улыбнулся.

— Прекрасная девушка и очень обаятельная. Однако должен заметить, весьма и весьма своенравная…

Предвидя подобный ответ, Жуглет уже развязывал свисающий с пояса кошелек.

— Нет, она не такая.

Замедлив шаг на узком повороте, откуда открывался вид на зеленый склон, менестрель достал из кошелька серебряную монету с отпечатанным на ней довольно смутным изображением Конрада. Николас остановился и удивленно вскинул бровь.

— Это взятка? Ты хочешь, чтобы я солгал его величеству?

— Нет, просто забудь кое о чем упомянуть. У меня найдется еще, если потребуется.

Николас недоуменно уставился на Жуглета.

— Обычно ты до таких вещей не снисходишь. Я знаю, что ты интриган, Жуглет, но, как правило, ты действуешь тоньше.

Они пропустили рыцаря, который спускался из арсенала.

— Если это комплимент, Николас, я его не принимаю. И предлагаю пари. Дай мне шанс попытаться с одного раза угадать, почему она проявила, как ты выразился, своенравие. Если я окажусь прав, ты не станешь рассказывать Конраду о том, что она вела себя… не слишком сдержанно. Если же нет, доложишь все как есть.

Вопреки собственному желанию Николас не сдержал улыбки.

— Я расскажу ему обо всем, что считаю важным, но пока еще мне самому до конца неясно, что сюда входит, а что нет. Ладно, согласен. Итак, твои предположения?

— Линор не пожелала оказаться запертой в доме на все время отсутствия брата. Она терпеть этого не может. Виллем… — Жуглет задумался, подбирая нужные слова. — Виллем больше озабочен ее целомудрием, чем ее счастьем. Хотя его и огорчает необходимость поступать с ней таким образом.

— Ладно. Ты меня убедил.

— И? — Жуглет протянул ему монету.

— И я расскажу его величеству, что ее поведение выше всяких похвал, — ответил Николас, но тем не менее монету не взял.

Менестрель нахмурился.

— Мы же заключили пари, Николас.

— Конечно, — с улыбкой превосходства сказал посланец короля. — Но я не продаюсь. — Он взял у Жуглета монету и подбросил ее вверх, предоставив падать вдоль узкой лестницы. — Я держу слово чести, и взятка тут ни при чем. Все, что его величеству нужно знать, это что Линор девушка… живая.

Жуглет снова завязал кошелек четырьмя узлами, провожая взглядом летящую вниз монету.

— Это расточительство, но я благодарен тебе. Так значит, Виллем уже здесь? — спросил он более веселым тоном. — Где он остановился?

Виллем и Эрик как раз собирались выкупаться, когда во дворе внизу послышался шум.

— Доль! — пропел чей-то голос.

Гостиница сразу за торговой площадью около южных ворот была, по счастью, расположена таким образом, что сюда почти не долетал шум — одно из самых неприятных проявлений городской жизни. Позади нее находился маленький сад, а сбоку рынок, где продавали коней, перетекавший в другой, где торговали зеленью. Поскольку день уже клонился к вечеру, рынки были закрыты. Тем не менее в воздухе ощущался сильный дух здоровой конской плоти и увядающей на солнце кочанной капусты, и этот запах опровергал все слышанные обоими молодыми людьми ужасные истории о том, какие «ароматы» витают в городе.

Мужчины раздевались в своей комнате с низким потолком. Пажи, неторопливо снимая с них доспехи — кольчугу с Рыцаря, вощеную кожу с оруженосца, — одновременно остановились и посмотрели в сторону открытой двери. Виллем, все еще в кольчуге, подошел к проему и улыбнулся, снова услышав голос Жуглета:

— Виллем из Доля, рыцарь королевства, новое увлечение Конрада! Где ты?

Послышались быстро взбегающие по деревянной лестнице шаги, и перед ними возникла стройная, худощавая фигура, облаченная в изящную желтовато-коричневую тунику, с неизменным футляром для фиделя в руке.

— Смотрите-ка, кто прибыл! Человек, о котором в империи только и говорят! Сам Виллем из Доля!

Менестрель изящно, низко поклонился и положил у двери свой футляр.

Виллем просиял.

— Жуглет! Ты, шельмец, стоишь за всем этим. Линор догадалась… и мне следовало бы.

Жуглет обнял Виллема.

— Привет, привет, привет! Я рад, что ты прибыл, целый и невредимый. Какой поворот, а? Наконец ты попал в мой мир!

Виллем тоже обнял его, а потом слегка отодвинул, чтобы видеть лицо друга.

— Жуглет, у меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя…

Менестрель рассмеялся с довольным видом.

— Не важно. Главное, ты здесь. Господи боже, свершилось!

Последняя фраза была обращена не столько к рыцарю, сколько к небесам, но Виллем, снова просияв, с такой силой сжал менестреля в объятиях, что чуть не расплющил его, прижав к обтянутой кольчугой груди. На мгновение оба замерли со счастливыми улыбками.

— Ты что, катался среди розовых кустов? — с иронией спросил Жуглет. — От тебя пахнет почти так же хорошо, как от твоей сестры. О, ты привез сюда своего маленького племянника.

— Кузена, — холодно поправил его Эрик.

Жуглет отпустил Виллема и несколько мгновений разглядывал Эрика, расхаживающего в одних подштанниках, словно какой-нибудь крестьянин.

— Этот наряд подходит вам лучше, чем расшитый золотом костюм сеньора, в котором вы были, когда мы впервые встретились.

Виллем предостерегающе вскинул руку, останавливая Эрика.

— Ваша первая встреча прошла не блестяще, но, надеюсь, теперь вы оба окажетесь на высоте положения. Жуглет, кузен в качестве моего оруженосца будет со мной на протяжении всего визита. Эрик, именно Жуглет — причина того, что мы здесь. Прошу вас, помиритесь.

Жуглет тут же подошел к Эрику, низко поклонился и произнес быстро, негромко и угодливо:

— Прошу прощения за свой лукавый язык, сударь. Иногда он подводит меня, слишком сильно жаля жертву моих насмешек.

Эрик не был уверен, можно ли счесть эти слова за извинение, но ему понравился самоуничижительный тон, которым они были произнесены.

— Ты прощен, — заявил он с видом вынужденного великодушия и тоже слегка поклонился.

Виллем, которого позабавила эта сцена, предпочел не объяснять Эрику, что на самом деле это его только что простили, и продолжил раздеваться. Подложив под спину подушку, Жуглет уселся на сундук около окна.

— Очарованный тобой заочно, монарх послал меня сюда, чтобы пригласить отужинать вас вместе с его величеством и тем сбродом, из которого состоит его двор.

Виллем и Эрик обменялись восторженными взглядами.

— Правда? — воскликнул оруженосец и сбросил панталоны на пол, оставшись полностью обнаженным.

Жуглет с трудом поборол искушение обвинить его в том, что он гордится своей наготой.

— Правда. Так что давайте купайтесь, если хотите, но поторопитесь. Не стоит заставлять его величество ждать. Сегодня вечером он устраивает праздничный ужин специально в честь вашего прибытия.

И снова кузены обменялись удивленными, восхищенными взглядами.

— Мы быстро, — сказал Виллем, уже освободившись от кольчуги и с помощью слуги снимая тунику. — Каким образом ты сумел заставить правителя Священной Римской империи желать общества обедневшего рыцаря из нелояльного к нему уголка королевства?

Жуглет пожал плечами.

— Я упомянул о тебе мимоходом, и сама идея твоего существования привела его в восторг. Я не заслуживаю благодарности. Это чистая случайность, что твое имя вообще всплыло в разговоре.

— Потрясающе! — воскликнул Эрик.

Виллем снял рубашку, отдал ее слуге и сказал:

— Эрик, он лжет.

— А-а… — протянул тот, мгновенно растеряв свой безудержный восторг.

Виллем перевел взгляд на Жуглета, ожидая более правдивого объяснения.

— Ответ скрыт в самом вопросе, друг мой, — сказал тот. — Именно потому, что Бургундия нелояльна и правит в ней болван, не заслуживающий доверия, Конраду при его дворе требуются преданные бургундцы, хорошо владеющие оружием. В особенности обедневшие, чье положение он может заметно улучшить. К счастью для него, ты такой и есть.

Виллем благодарно улыбнулся.

— Звезды выстроились наилучшим образом, когда три года назад ты вошел в мои ворота. С того дня, как мы встретились, ты для меня больше чем брат.

— При здешнем дворе это немногого стоит, — засмеялся Жуглет.

Эрик, снова воодушевившись, воскликнул:

— Приближаясь к городу, мы видели замок на горе… и императорский флаг над ним!

— Замок изумительный, — просветлев лицом, сказал Виллем.

— Холодный и сырой, — фыркнул Жуглет. — Виллем, это ты изумительный!

Виллем глянул вниз на свое мускулистое, хорошо сложенное тело и безразлично пожал плечами. Развязал панталоны и позволил им упасть на пол. Обнаженный, он, в отличие от Эрика, почему-то не выглядел так, словно кичится своей наготой.

— У меня еще не сошли синяки после последнего турнира. И я лишился шлема, — почти извиняющимся тоном сказал он.

— У хозяина гостиницы хорошенькая дочка. Может, стоит позвать ее сюда? Пусть поможет тебе исцелить раны, — игриво промурлыкал Жуглет и засмеялся, когда Виллем покраснел. — Ради бога, друг мой, как может мужчина спокойно воспринимать свои синяки и так стесняться при упоминании о женщине?

— Мой кузен несведущ в том, что касается женщин, — поддразнил Виллема Эрик.

— Вовсе нет, — неубедительно возразил Виллем, глядя в окно.

— Ну, если не считать вдовы Сунья, — безмятежно добавил оруженосец.

Виллем резко обернулся и уставился на него.

— Откуда тебе об этом известно?

— Всему графству об этом известно.

Жуглет, явно удивленный, но одновременно и восхищенный, хлопнул в ладоши и рассмеялся.

— Замечательная основа для новой песни, мне кажется. Должен признаться, я с облегчением услышал, что наш друг способен испытывать плотское влечение. До сих пор он вел себя прямо как святой. По крайней мере, при мне.

— Эрик, расскажи, откуда ты узнал об этом, — продолжал настаивать Виллем.

Прыщавое лицо Эрика исказила плутовская усмешка.

— Знаешь, кузен, ты не единственный, к кому вдова проявляет благосклонность, — ответил он.

Насупившись, Виллем недоуменно смотрел на него.

— Правда, она понимает, что тебе претит мысль просто использовать благородную даму, вот и изобретает для тебя всякие пустячные задачи, чтобы ты чувствовал, что заслужил ее расположение. Хотя должен сказать, она испытала облегчение, сумев отговорить тебя от попытки добиваться ее расположения по правилам куртуазной любви. Помнишь стихи, которые ты так рвался декламировать? Она предпочла бы, чтобы ты не утруждал себя ими. Зачем впустую тратить время на что-то, кроме блуда, когда на самом деле только он тебя и интересовал, выше ее понимания. Она просила меня намекнуть тебе об этом.

Виллем смотрел на него с таким видом, словно тот внезапно заговорил на неизвестном наречии, что еще больше развеселило обоих его собеседников.

— Я должен это запомнить! — громко прошептал менестрель Эрику. — Отличная получится баллада. Она за неделю принесет мне годовой доход, — и потом, обращаясь к онемевшему от удивления рыцарю: — Ох, в самом деле, Виллем, нельзя же быть таким наивным. Ты хотел помыться? Ну так мой свое великолепное тело, а потом надень самую роскошную одежду, какая у тебя есть. Сегодня вечером ты начинаешь новую жизнь. Нечего стоять столбом только потому, что какая-то старая дама достаточно добра, чтобы потакать твоей рыцарской манере ухаживания.

— Она… не старая дама, — смущенно пробормотал Виллем.

— Она богата? Почему ты на ней не женился?

Виллем энергично покачал головой, снова густо покраснев.

— Я этого недостоин.

Жуглет некоторое время рассматривал его, а потом с усмешкой сказал Эрику:

— Мне казалось, только у женщин развивается нежная привязанность к первому партнеру.

Эрик ухмыльнулся в ответ.

— Мой кузен редкостно благороден почти во всех отношениях.

— Где же купание? — воскликнул Виллем.

По-прежнему пунцовый, он завернулся в льняную ткань и вышел на балкон.

— На самом деле он не очень-то и привязан к ней, — негромко, заговорщицким тоном объяснил Эрик Жуглету. — Просто ему кажется, что так должно быть, что так правильно. Ее все это ужасно забавляет, хотя она превосходно обошлась бы без всяких серенад.

— Наш дорогой Виллем, — проникновенно сказал Жуглет, глядя, как тот спускается по лестнице. — Он будет в шоке от двора.

— Вдова, понимая, насколько он беден, старается не принимать у него мелких пустячков, которые он пытается ей дарить, — с явным удовлетворением продолжал Эрик. — Это кажется ему унизительным, и какое-то время он держится от нее подальше, но потом его снова разбирает, и в конце концов под каким-нибудь жалким предлогом он опять оказывается у ее ворот.

— И она впускает его, — закончил Жуглет, сделав непристойный жест.

— Всегда. У его сестры есть хорошенькая служанка, которая гораздо лучше сгодилась бы для удовлетворения его нужд, но она строит из себя ханжу, а он убежден, что кодекс рыцарства должен распространяться и на крестьянских женщин.

— Ну, это, в общем-то, верно, — заметил Жуглет и напустил на себя беззаботный вид, увидев, что Виллем возвращается.

— Да, теоретически, — ответил Эрик.

— Можно купаться, во дворе, — объявил Виллем.

Оба, полностью обнаженные, вышли. Жуглет последовал за ними.

Рядом с лестницей стояли две лохани, куда Эрик с Виллемом и уселись. Мальчики-пажи терли им спины, а дочь хозяина гостиницы с другого конца двора строила глазки, помогая матери выбивать из одежды моль. Жуглет угнездился на краю лохани Виллема и принялся натаскивать его, готовя к сегодняшнему вечеру.

— Даже не заикайся о своем происхождении, а если тебе зададут прямой вопрос, говори как можно меньше. Не упоминай Линор, а если тебя спросят о ней, постарайся обойтись двумя-тремя словами. У этих людей мозги так устроены, что они могут расценить твою привязанность к сестре как кровосмешение. — На лице Виллема возникла гримаса отвращения, и Жуглет засмеялся. — Ни намека на то, что ты небогат. Напротив, делай пожертвования, раздавай подарки. В общем, с видом небрежного великодушия опустошай свой кошелек…

— Жуглет! — явно испытывая неловкость, запротестовал Виллем.

— Доверься мне, это пойдет тебе на пользу. Если тебе так легче, рассматривай это как свой христианский долг. А заодно все поймут, что ты человек не жадный. Как может быть скрягой тот, кто с улыбкой раздает все, что имеет?

Жуглет подмигнул Виллему.

И бедный рыцарь благодарно улыбнулся, глядя в знакомые карие глаза, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает его.

Жуглет с усмешкой окликнул дочку хозяина гостиницы:

— Мюзетта, радость моя!

— Есть ли кто-то, кого ты не знаешь? — спросил Виллем. Мюзетта между тем уже шагала к ним через двор.

— Привет, Жуглет.

Девушка подарила ему восхищенную улыбку.

— Привет, моя красавица. Вот этот рыцарь Виллем хочет сделать тебе маленький подарок. Поднимись по лестнице в его комнату и там, рядом с кольчугой, увидишь шпильку с перьями точно в тон твоим глазам. Он собирался прихватить ее сюда, но все это волнение… Ты слышала, что сегодня вечером он ужинает в замке?

— Слышала!

Мюзетта улыбнулась Виллему почти с тем же выражением, что и менестрелю. Виллем с Эриком в унисон окинули ее одобрительным взглядом, не оставив без внимания приятные для глаза округлости. Девушка подмигнула Жуглету, после чего поблагодарила Виллема за подарок и, как козочка, поскакала за ним вверх по лестнице.

— Но, Жуглет, у меня нет никакой шпильки…

— Есть. И много чего еще. Я об этом позаботился.

Последовала пауза, во время которой они пристально смотрели друг другу в глаза.

— Ты все тщательно продумал, преследуя какие-то свои интересы, — заметил Виллем, сам не понимая, забавляет его это или настораживает. — А теперь бросаешь меня с лодки в глубокую воду.

— Только таким способом и можно научиться плавать.

Жуглет добродушно усмехнулся и вдруг с силой хлопнул по поверхности воды, обрызгав Виллему лицо. Виллем схватил его за руку и чуть не втянул к себе в лохань.

— Вы все развлекаетесь и развлекаетесь, — лениво заметил Эрик, с удовольствием подставляя голову пажу, который массировал ее. — Не пора ли вернуться к делу? Что еще ему следует знать? Ты же понимаешь, насколько он невежествен. Так просвети его.

Жуглет уселся на кучу влажной соломы между лоханями.

— Не он один новичок при дворе, сударь. У вас, например, очень заметен провинциальный акцент, и если не уделить этому должного внимания, то вы будете выглядеть как какой-нибудь сельский олух. И не стоит скалить зубы каждый раз, когда кто-то раздражает вас: это невоспитанно.

Понимая, что заслужил этот выговор, Эрик промолчал, хотя и состроил гримасу. Смягчившись, Жуглет бросил на него более дружелюбный взгляд.

— Знаю, сердце у вас неиспорченное, сударь, и если вы прислушаетесь к моим советам, то быстро обнаружите, что мы с вами союзники. — Жуглет перевел взгляд на Виллема. — А для тебя важно запомнить, что брату короля Павлу, недавно прибывшему из Рима, здесь никто не рад.

— Почему?

Жуглет улыбнулся со знанием дела.

— Внутрисемейная зависть порой принимает чрезвычайно забавные формы. Ладно, ближе к делу… Конрад и старый Папа не слишком хорошо ладили друг с другом. Его святейшество даже публично отлучил его императорское величество от церкви, а его императорское величество открыто собирал армию, собираясь напасть на его святейшество.

— Я хотел завербоваться, но дядя мне не позволил, — сказал Виллем.

— Да, я и сам с нетерпением ожидал схватки — какая тема для песен, лучше не придумаешь. Но, увы, Конрада отговорили проливать святую кровь. В процессе урегулирования их отношений Папа потребовал, чтобы отныне и до скончания веков один из близких к нему людей постоянно присутствовал при королевском дворе. Когда меньше года назад Папой стал Иннокентий, в качестве такого соглядатая он назначил собственного брата Конрада, Павла. Вообще-то Павел надеялся сам стать Папой и, рассчитывая на это, всячески подлизывался к матери-церкви, придумывая различные коварные планы, подрывающие власть Конрада.

— Значит, мне лучше не обсуждать религию, — сделал вывод Виллем, и Жуглет кивнул. — Что же в таком случае я могу обсуждать?

Жуглет шлепнул рыцаря по мокрому плечу.

— Свою отвагу, конечно! Расскажи им, как получилось, что ты был возведен в рыцари, еще не достигнув совершеннолетия.

Эрик рассмеялся.

— Виллему посодействовал архиепископ Базеля, потому что он спас его преосвященство от разъяренных рыцарей во время турнира. Дело в том, что его преосвященство в своих проповедях выступал против турниров.

Жуглет состроил гримасу.

— Ах! Тогда, наверно, лучше эту историю не рассказывать. Просто рассуждай о турнирах вообще. Или поведай, как ты рвешься последовать за этим безумным Фульком из Нейи в его святой борьбе с неверными.

— Я думать не смею о такой чести, пока Линор не окажется заму…

— Об этом даже не заикайся! — воскликнул Жуглет. — Тебя должно заботить одно — как продемонстрировать свою мужественность. Единственные женщины, которые должны тебя волновать, это дева Мария и та прекрасная дама, которой в конце концов повезет стать твоей покровительницей. Демонстрируя заботу о сестре-сиротке, ты ничего не выиграешь. И вот еще что, Виллем. Не смотри по сторонам, вытаращив глаза. Не восхищайся замком. Серебряные ложки… не надо удивленно взвешивать их в руке. Вообще постарайся не разевать рот, что бы ты ни увидел. Не показывай, как поражен количеством блюд, или великолепным качеством гобеленов, или экстравагантным покроем одежды Конрада. И не доверяй ни единой душе. Даже Конраду. По большей части он ведет себя обезоруживающе дружелюбно, но может и наброситься — причем я выражаюсь отнюдь не фигурально, — а когда это происходит, летят головы. Не заключай никаких союзов, не наживай никаких врагов, пока не начнешь понимать, что на самом деле в твоих интересах. Вежливо улыбайся, но будь все время настороже. На тебя постоянно будут устремлены испытующие взгляды. Обдумывай каждое слово. Не говори: «Я не могу участвовать в предстоящем турнире, потому что у меня нет шлема». Вместо этого скажи: «Ах, турнир! Конечно, я в состоянии его выиграть. Не хватает только шлема!» Виллем закатил глаза, но Жуглет был совершенно серьезен.

— Повтори!

Рыцарь набрал в грудь воздуха и неуверенно произнес:

— Ах, турнир, конечно, я в состоянии его выиграть, не хватает только шлема.

— Очень убедительно, — с иронией заметил Эрик. Жуглет одобрительно хлопнул Виллема по мокрому плечу.

— Хороший мальчик. Если сомневаешься, держи рот на замке. Это всегда производит впечатление на Конрада, потому что никто из его окружения так не поступает. Он решит, что ты большой умник.

У Виллема даже голова закружилась при мысли о том, в какой степени его судьба зависит от планов менестреля. Это вызывало трепет, это ужасало… Казалось, он попал в ловушку…

— Кроме тебя там будет кто-нибудь, кого я знаю?

Жуглет задумался.

— Возможно, ты узнаешь некоторых рыцарей, с которыми сталкивался на турнирах. И еще… Отсюда и до западной границы ситуация везде непростая, особенно с учетом агрессивности, которую с недавних пор проявляет Франция. Конрад предпочитает не спускать глаз с графов и маркграфов, поэтому ты наверняка сможешь встретить при дворе дворян из вашей части империи.

Виллем прислонился к стенке деревянной лохани и испустил такой тяжкий вздох, что его можно было расслышать по всему двору.

— И среди них будет дядя его величества, старый граф Альфонс из Бургундии?

Жуглет пожал плечами.

— Скорее всего. Ну и что? Он не причинит тебе вреда.

Виллем бросил взгляд на Эрика; юноша в этот момент наблюдал за Мюзеттой, вальяжной походкой спускающейся по лестнице.

— У меня вендетта с Альфонсом, — напряженным шепотом сообщил Виллем Жуглету. — Он плохо поступил со мной и пытался прикрыть этот грех другим, еще более отвратительным. — Чисто машинально, как всегда при воспоминании об этом, Виллем перекрестился. — Он наверняка постарается испортить мою репутацию…

— Не беспокойся ни о чем, друг мой! — воскликнул Жуглет. — Я буду твоим ангелом-хранителем. Вся суть этого вечера в том, что ты встретишься с императором и, возможно, с некоторыми из своих потенциальных покровительниц, которые заранее считают тебя очень привлекательным.

На губах Виллема промелькнула несмелая улыбка облегчения.

— Это все так удивительно, Жуглет.

Чтобы обрести уверенность, он снова посмотрел в спокойные глаза менестреля.

Жуглет вернул ему улыбку и прошептал с самым искренним чувством:

— Я восхищен тем, что ты решился включиться в игру.

 

Глава 5

ПОЭМА НА СЛУЧАЙ

Стихи в честь некоего события, такого, к примеру, как пир

27 июня

Придворному сенешалю никогда не нравилось представлять неженатых мужчин отцу Имоджин: каждый раз, когда Альфонс оценивал очередного холостяка как своего потенциального зятя, у Маркуса возникало чувство, что стрелка весов смещается не в его сторону. Но по крайней мере этот мужчина, на вид сильный и энергичный, не имел ни земель, ни титулов, о которых стоило бы говорить. И туника на нем, хоть и красивого ярко-красного цвета, была совсем простая и не свидетельствовала о богатстве. Он имел вид сельского парня, впервые в жизни попавшего в замок и ослепленного блеском его убранства… вкупе с естественным для любого рыцаря чувством тревоги, возникающим, когда на входе приходится оставить оружие.

— Виллем, сын ныне покойного Генри Сильвана из Доля и один из ваших вассалов, — произнес Маркус вежливо, но, насколько возможно, небрежно. — Вы, надо полагать, узнали своего сеньора, графа Альфонса из Бургундии.

Бледные глаза графа начали расширяться в той оценивающей манере, которая была так хорошо знакома Маркусу, но потом этот процесс удивительным образом пошел дальше, и в конце концов граф буквально вытаращил глаза. Но, однако, смог улыбнуться.

Виллем, напротив, плотно сжал губы. Новое окружение, столь поразительное и непривычное, перестало для него существовать: сейчас он видел только графа. Несмотря на высокий рост, Альфонсу из Бургундии пришлось слегка вскинуть голову, чтобы взглянуть в лицо Виллему.

— Боже праведный, сынок, ты вырос и превратился в прекрасного, сильного молодого человека, — чересчур сердечно сказал он.

— Благодарю вас, сударь, — без всякого выражения ответил Виллем.

— Рад, что у тебя все хорошо. Нужно запомнить, что стоит призвать тебя служить в гарнизоне Орикура. Ты уж прости, я часто упускаю из виду мелких рыцарей с окраин графства. — Его взгляд сместился за спину Виллема, на лице возникло выражение искреннего облегчения. — Кто это там? Уж не Эрик ли из Тавокса, мой новоиспеченный вассал?

Альфонс обошел Виллема и тепло обнял Эрика. Тот, еще больше Виллема потрясенный новой обстановкой, казалось, не совсем отдавал себе отчет в том, кто заговорил с ним.

— А почему ты в костюме оруженосца? — взволнованно протараторил граф и потащил Эрика прочь.

Как только Маркус и Виллем оказались вне пределов его слышимости, возникла напряженная пауза. Маркус принялся нервно приглаживать отделку своей туники цвета черной смородины.

— Вы знакомы друг с другом, — вроде бы ни с того ни с сего сказал он.

— Вы же сами отметили, что я его вассал, — нейтральным тоном проговорил Виллем.

В его речи чувствовался еле заметный бургундский акцент, точно такой же, как у Имоджин, и Маркусу было больно слышать его из уст другого человека.

Тень проскользнула по лицу Виллема, и он спросил:

— Я знаю, что граф — дядя его величества, но означает ли это, что между ними на самом деле близкие отношения?

— Это зависит от того, кто отвечает на ваш вопрос. Он сказал бы, что да.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что, поскольку он — мой будущий тесть, я таким образом вежливо отказываюсь комментировать эту проблему.

Внезапно Маркусу стало не по себе оттого, что он так выразился в разговоре с совершенно незнакомым человеком. Интересно, известно ли Виллему о низком происхождении Маркуса и не воспримет ли он такой ответ как оскорбление?

Однако Виллем, казалось, просто обдумывал услышанное.

— Я не знаком с его дочерью, но уверен, что она — дама, обладающая достоинствами, которыми обязана… лишь себе самой, — почтительно сказал он.

— Между ними такая же разница, как между Гавриилом и Люцифером. Наверно, за счет того, что ее мать, графиня, добрейшая душа. — Маркус понизил гол ос. — Такое впечатление, будто ваши прошлые взаимоотношения с графом оставили у вас неприятный привкус?

Виллем издал пренебрежительный смешок, но потом сдержал себя. Жуглет настаивал, чтобы он ни с кем не заключал союзов слишком быстро. Он проводил взглядом графа, который уже оставил Эрика и сейчас пробирался к стоящему на помосте у камина столу.

— Это было очень давно, — сказал он, — и теперь не имеет особого значения.

Вспомнив о Жуглете, он окинул взглядом просторный зал и в первый раз заметил, как ярко тот освещен — никакого сравнения с маленьким залом у него дома. Здесь было гораздо больше окон, множество канделябров, а стены разрисованы яркими красками, преимущественно золотом. Никогда прежде он не видел столько золотой краски.

Не успел Виллем найти друга, как Маркус взял его за руку.

— А теперь, — заявил он, — пора подойти к хозяину.

По обеим сторонам зала тянулись подмостки, но убранство установленных на них столов не шло ни в какое сравнение со стоящим в центре помоста, богато украшенным резьбой креслом под золотисто-малиновым балдахином, к которому Маркус подводил Виллема.

Там за столом сидел мужчина, своим обликом смутно напоминающий изображения на монетах и восковых печатях. И тем не менее не возникало сомнений, кто он такой. Крупный человек средних лет с бледно-голубыми глазами и светлыми, слегка рыжеватыми волосами, на обернутом кожаным ремешком запястье которого примостился сокол с колпачком на голове, был одет в ярко-алый шелк и бархат — такой роскошной одежды Виллему в жизни видеть не приходилось — с золотым венцом на голове, буквально усыпанным драгоценными камнями…

— Император! — воскликнул Виллем с оттенком благоговейного ужаса.

Маркус посмотрел в его потрясенное лицо и невольно улыбнулся. Боже, этот Виллем из Доля, о котором ходило столько разговоров, оказывается, просто щенок, очаровательный в своем простодушии.

— Да, это его величество, а на запястье у него Шарите. Сидящий рядом кардинал — его брат Павел, папский нунций, недавно прибывший из Рима.

Двое только что упомянутых мужчин не разговаривали друг с другом. Конрад был поглощен беседой со своим соколом, чей колпачок переливался всеми цветами радуги почти так же ярко, как королевский венец. Павел горячо, но безуспешно пытался вовлечь в беседу немногих других людей, сидящих на помосте. Виллем невольно проникся к нему сочувствием.

— Вы только гляньте, — простодушно сказал он. — Внешне братья похожи, но у короля есть что-то, чего священнику явно недостает.

— Удачи с моментом появления на свет, — заметил Маркус.

Конрад узнал Виллема по многочисленным описаниям Жуглета: каштановые волосы, карие глаза, великолепное сложение, красивое лицо с квадратным подбородком, сломанный нос воина, лишь добавляющий представительности, и общее впечатление уверенности и скромности. Король пересадил Шарите на насест и встал, приветствуя гостя. Сила, проступающая во всем облике молодого человека, приятно удивила Конрада — наверно, он и впрямь хороший воин; по крайней мере, рабская преданность трону, так восторженно превозносимая Жуглетом, может оказаться полезной. Если ему не найдется другого применения, он может стать доверенным коннетаблем где-то у себя дома.

— А! Знаменитый Виллем из Доля! — воскликнул Конрад, заставив всех обратить взоры на молодого рыцаря.

Шум в зале немного поутих. Виллем вздрогнул, когда великий человек назвал его по имени, и низко поклонился. Император потряс его еще больше, взяв за руку так же непринужденно, как только что Маркус, и потянув к столу. Виллем не мог отвести взгляда от украшенной драгоценностями руки императора. На мизинце сверкало кольцо-печатка, внешне простое, но по размеру больше всех остальных; без сомнения, именно этим кольцом было запечатано приглашение, которое Николас привез в Доль. Виллем с трудом сдержал ребяческое желание потрогать украшение.

— Мы все тут с нетерпением ждали, когда ты появишься, — громогласно заявил Конрад.

Люди все еще негромко переговаривались между собой, но заметно менее оживленно, чем прежде. Сейчас все внимательно разглядывали новую причуду императора.

— Жуглет вот уже несколько недель возносит тебе хвалы, и Николас, вернувшись сегодня днем, подтвердил его слова.

Прежде чем молодой рыцарь сумел взять себя в руки, он оказался на помосте.

— Позволь представить тебе моего младшего брата, — продолжал Конрад оскорбительно небрежным тоном. — Это кардинал Павел, официальный папский шпион. Брат Павел, это Виллем из Доля, прославленный бургундский рыцарь, чьего появления мы давно ожидали.

Павел вскочил еще до того, как Конрад закончил говорить. Если все посматривали на вновь прибывшего настороженно, то родич императора выглядел почти испуганным.

Виллем поклонился.

— И какие великие подвиги привлекли к вам внимание со стороны моего брата? — спросил кардинал встревоженно, как будто снедаемый ревностью из-за того, что объявился человек, способный отодвинуть его.

Хотя они с королем были похожи внешне, кардинал напоминал переросшего юнца, а все, что в Конраде выглядело твердым, в нем казалось мягким. И в то время как открытое радушие Конрада свидетельствовало о его безграничной уверенности в том, что он — центр, по крайней мере, своего мира, попытки Павла скопировать его манеру держаться всего лишь напоминали, что он не занимает подобного положения и не имеет никаких оснований об этом даже помышлять.

— Придворный музыкант уверяет, что он достоин внимания, — с подозрительной небрежностью ответил Конрад.

Павел пришел в ужас.

— С таким же успехом вы можете доверять рекомендациям какой-нибудь проститутки, — громко прошептал он брату.

— А что? Это неплохая идея, — ответил Конрад. — Однако речь идет о необычном музыканте, Павел, неужели ты этого еще не разнюхал? Иди сюда, Виллем, присядь со мной… Подвинься, Альфонс, — приказал он дяде, сидящему справа от него.

Граф встал с ужасно недовольным видом, что Конрад полностью проигнорировал.

— Дядя, это рыцарь из твоего графства. Ты нарочно прятал его от меня и от всех наших дам?

Граф едва не задохнулся.

— Конечно нет, сир, но в моем подчинении тысячи рыцарей, и только очень немногие из них когда-либо оказывались в этом зале, — запинаясь, пробормотал он. — Остальные нужны мне на Соне.

Конрад, однако, уже утратил к нему интерес.

— Садись рядом, подождем ужина, — сказал он Виллему. Рыцарь и граф обменялись удивленными, смущенными взглядами.

— Сир, — Виллем наконец обрел голос и снова поклонился, — это большая честь, но мне не пристало занимать столь важное место. Я чужой здесь. Уверен, есть множество людей, гораздо более достойных…

— Они сядут рядом со мной в другой раз, — безмятежно прервал его Конрад.

Между рыцарями и придворными шло постоянное соперничество за место справа от короля, и ему хотелось посмотреть, как они отреагируют на появление неожиданного фаворита.

Однако Виллем лишил его возможности выяснить это.

— Поистине, ваше величество, я буду чувствовать себя самозванцем.

Его ужасно нервировали устремленные со всех сторон осуждающие взгляды, но он изо всех сил сдерживал себя.

— В особенности поскольку ваши почтенные брат и дядя уже расположились рядом с вами. Просто оказаться при дворе — само по себе великая честь для меня. Я приехал сюда со своим оруженосцем Эриком… пожалуйста, позвольте мне сидеть рядом с ним, пока он не овладеет немецким более уверенно.

Он быстро огляделся и в конце концов нашел Жуглета в дальнем конце зала, неподалеку от двери, рядом с Эриком и другими менее значительными придворными. Менестрель, скорее всего, не спускал с Виллема глаз с самого момента его появления.

Сохраняя безразличный вид, Жуглет коротко кивнул Виллему, одобряя его поведение.

Конрад пораженно смотрел на рыцаря. Люди пресмыкались ради того, чтобы добиться места справа от него, — унижались, лебезили, воровали, поносили и убивали друг друга. Он никогда не сталкивался с человеком, который отверг бы предложение сесть рядом с ним. Уже не в первый раз у короля возник вопрос: а каковы истинные мотивы, которыми руководствовался Жуглет, инициируя появление Виллема при дворе? Может, столь восхваляемая преданность рыцаря трону лишь фасад и это первый шаг к чему-то, чего Жуглет добивается?

Охваченный подозрениями, но одновременно заинтригованный, Конрад пригласил Виллема сесть в конце стола, за два места от него. И ясно дал понять сидящим между ними — подавленному Альфонсу и графу Луза, — что им следует отодвинуть свои скамьи назад, дабы не мешать королю беседовать с новым гостем.

Конрад позволил одной из гончих вспрыгнуть к себе на колени и удобно устроиться, после чего повернулся спиной к брату, заглядывающему ему через плечо в надежде принять участие в разговоре. Виллема опять пронзила жалость к Павлу, хотя ему не нравились взгляды, которые этот человек бросал на него.

— Ну, — начал Конрад, — я слышал, ты блестяще выступаешь на турнирах. Тебе известно, что совсем скоро у подножия этой горы состоится грандиозный турнир?

— Турнир! — тут же воскликнул Виллем. В двадцати пяти шагах от него, сидя на деревянной скамье рядом с Жуглетом, Эрик выпрямился и стал весь внимание. — Превосходно! Я готов принять в нем участие, сир, и, по счастью, прихватил с собой доспехи. Единственное, чего мне недостает, это шлема.

Волнение не помешало ему произнести все это с приличествующим энтузиазмом.

В дальнем конце зала Жуглет удовлетворенно усмехнулся и прошептал Эрику:

— Думаю, шлем ему обеспечен.

Почти одновременно с Жуглетом Конрад громогласно заявил:

— У меня есть шлем, который я сочту за честь подарить тебе. Бойдон! — окликнул он своего камергера. — Шлем Сенлиса… принеси его из моего арсенала.

Альфонс Бургундский пришел в ужас. Бойдон и Маркус через весь зал обменялись быстрыми, недоуменными взглядами.

— Да, сир, — без всякого выражения ответил Бойдон и вышел через дверь рядом с помостом.

— Теперь напомни мне, — сказал Конрад Виллему, — где точно находится твое поместье. Прямо на границе? На берегу Соны, я имею в виду?

Бросив быстрый взгляд на Жуглета и упорно не глядя на Альфонса, Виллем призвал на помощь всю свою выдержку и ответил:

— У меня маленькое поместье рядом с Долем, которое кормит нас и позволяет удовлетворять все основные нужды, сир. Оно расположено не совсем на границе… на реке Дубс. Я живу там с семьей.

— Прекрасно. А еще что?

— Это все, — ответил Виллем.

Конрад нахмурился.

— Я недостаточно хорошо знал твоего отца, но имя его мне знакомо.

Еще бы! Пока император одевался к ужину, Жуглет прожужжал ему по этому поводу все уши.

— Сильван — одна из старейших семей в Бургундии. Уверен, твои предки достаточно хорошо проявили себя, чтобы владеть крупным поместьем.

— Несомненно. Да, они владели.

Виллем почувствовал, что краснеет. Сидя между ним и королем, Альфонс пытался слиться со стеной.

— Тогда каким же образом ты потерял его? — продолжал допытываться Конрад, желая выяснить, как в такой неловкой ситуации поведет себя Виллем.

— Брат, — из-за плеча Конрада вмешался в разговор Павел, — ты не понимаешь, что такое боль утраты. Не заставляй своего гостя вспоминать об этом публично.

Он тепло, понимающе улыбнулся Виллему, и тот бросил на него благодарный взгляд.

— Неуспех причиняет боль только тому, кто одержим бесом гордыни, — с беззаботным видом отразил король нападение брата, который год назад потерпел неудачу в осуществлении своей мечты стать Папой. — Уверен, мой гость, как добрый христианин, не отягощен грехом гордыни.

Павел состроил гримасу и отпрянул, точно ребенок, которого одернули. Конрад же обратил все внимание на Виллема.

Рыцарь уставился на свои колени, опасаясь встретиться взглядом с графом. На Виллема, в ожидании его ответа, было устремлено множество глаз: что ни говори, он был тут своим человеком и независимо от того, каким окажется объяснение, слухи и сплетни ему обеспечены.

— Это сложная история, сир, вряд ли уместная за праздничным столом. Как бы то ни было, я потерял свои земли, но существуют вещи и поважнее. У меня есть репутация — и радость общения с сестрой и матерью.

На другом конце зала Жуглет приготовился вмешаться, опасаясь, что Виллем в своем благородстве зайдет слишком далеко в окружении людей, для которых такого понятия вообще не существует. Конрад же просто проигнорировал ответ Виллема, желая во что бы то ни стало пробиться сквозь его дипломатию.

— И кому земли твоих предков принадлежат теперь? — зашел он с другого конца. — Как эти люди получили их?

Виллем неловко заерзал.

— Я потерял след, — ответил он. — И, не имея законного способа выяснить это, оставил попытки.

— Дядя, — сказал Конрад, и Альфонс едва не подскочил. — Дядя, ты знаком с этим делом? Как его сюзерен ты должен был помешать совершиться подобной несправедливости.

— Мой добрый рыцарь Виллем, это что, последняя французская мода? — громко и жизнерадостно вмешался в разговор Жуглет, остановившись у основания помоста. — Шикарно выглядишь! Отсутствие всяких украшений — последнее повальное увлечение галльской аристократии. Вы слышали об этом, сир?

Конрад посмотрел вниз на музыканта — и не стал ему подыгрывать.

— Не слишком уповай на мое покровительство, — предостерегающим тоном произнес он. — Попробуй еще раз прервать меня, и я тебе горло порву.

Тут в первый раз за все время их знакомства Виллему довелось увидеть смущение на физиономии своего всегда энергичного и находчивого друга.

Однако в этот момент вернулся нагруженный ящиком Бойдон. Император решил разобраться с бургундской историей позднее и переключил внимание на своего камергера. На том все пока и кончилось. Граф и музыкант, по разным, но, безусловно, важным для обоих причинам, испытали чувство облегчения. Камергер поставил ящик на стол рядом с Конрадом. Тот сам осторожно извлек из него железный шлем.

В зале мгновенно наступила тишина. Виллему в жизни не доводилось видеть подобного головного убора. Большинство шлемов имеют остроконечный выступ, предназначенный лишь для защиты носа; этот же, словно маска, прикрывал все лицо до самого рта и имел два овальных отверстия для глаз. Украшали его золотые полосы с изображениями охотничьих сцен, и в целом он походил скорее на церемониальный головной убор, чем на вещь, которая может оказаться полезной в сражении. Однако Конрад протянул его Виллему со словами:

— Это один из самых прочных шлемов, которые когда-либо были выкованы.

— Он прекрасен, — благоговейно сказал Виллем и взял шлем осторожно, словно младенца.

Конрад жестом подбодрил рыцаря, тот поднял шлем и надел на голову. По размеру он удивительным образом пришелся впору, хотя ощущение было непривычное.

— Я чувствую себя непобедимым! — восторженно воскликнул Виллем, вызвав волну одобрительного шепота в зале.

Сняв шлем, он протянул его Бойдону, чтобы тот снова положил его в ящик.

— Благодарю вас, сир. Буду носить его с честью и обещаю вернуть в целости и сохранности.

— О нет, — с великолепной небрежностью ответил Конрад, поглаживая своего пса. — Это подарок. Шлем твой.

В разных концах зала раздались жидкие, завистливые аплодисменты. Конрад славился своей нарочитой щедростью, но обычно она распространялась на придворных. Что это за безземельный человек из приграничья, с первого взгляда удостоившийся такой чести?

А безземельный человек из приграничья, донельзя смущенный, бросил взгляд вниз и увидел, как Жуглет кивнул, коротко и твердо. Виллем перевел взгляд на Конрада и сказал растроганно:

— Господь да вознаградит вас, сир.

— Если ты и вполовину заслуживаешь той рыцарской славы, которая о тебе идет, я уже вознагражден, — ответил Конрад и добавил, явно смягчившись: — Жуглет, ты хорошо сделал, приведя его сюда.

Музыкант, стоя у подножия помоста, с огромным удовлетворением смотрел на Виллема. Теперь у его друга был шлем, а Конрад, полагая, что Виллем нуждался в том, чтобы приобрести его, считал, что у него в руках купчая.

Кардинал Павел, совсем недавно выразивший Виллему сочувствие, устремил на менестреля испепеляющий взгляд, который тот проигнорировал.

Виллем решил, что эти нюансы придворной вражды выше его понимания, так что не стоит и пытаться расшифровать их.

Маркусу просигналили с кухни, и он подал Конраду знак, что трапеза вскоре начнется. Император столкнул гончую с колен, поднялся, и вслед за ним все присутствующие потянулись в ту часть зала, где вдоль стены выстроились в ряд мальчики с тазиками, полными насыщенной ароматом роз воды. Рядом с каждым мальчиком стояла девочка с надушенным льняным полотенцем.

Больше всего Виллема поразили грандиозность и размах происходящего: мальчиков и девочек, помогавших мыть руки, было гораздо больше, чем у него вообще слуг. Размеры самого зала казались скромными по сравнению с внешними габаритами крепости, и все же он был больше, чем любой виденный Виллемом прежде. А как богато он был украшен! На сводчатом оштукатуренном потолке красовался герб империи, все четыре стены покрывали фрески. Вдоль обеих длинных сторон зала тянулись ряды окон, распахнутых, чтобы впустить больше летнего света и воздуха. Выглянув в окна с восточной стороны, можно было увидеть лишь казавшийся поразительно маленьким и замкнутым внутренний двор, огороженный стенами других крыльев замка, выстроенных, как и весь он, из красного песчаника.

Сейчас здесь находились больше ста человек, все роскошно одетые в зеленое, красное и желтое, с отделкой из меха и украшениями из драгоценных камней. И все они знали — или, по крайней мере, делали вид, — как нужно вести себя за королевским столом. Линор или Эрик в своих нарядах были бы здесь уместнее, чем скромно одетый Виллем. Некоторые из присутствующих выглядели как сановники высокого ранга, другие — как местные сеньоры, третьи — как бывалые рыцари, выполнявшие роль королевских телохранителей. Очень немногие явились сюда в сопровождении дам, сидевших в дальнем конце зала, рядом со слугами. Куртуазное ухаживание явно не входило в планы сегодняшнего вечера, что обрадовало Виллема.

Несмотря на то что сам Конрад встретил его более чем радушно, Виллема поразило, что общая атмосфера отличалась холодностью и суровостью, совершенно нехарактерной для праздничных собраний в Бургундии. Все в зале бросали на него оценивающие, завистливые, даже отчасти возмущенные взгляды. Это заставляло робеть и одновременно странным образом бодрило. Он без ложной скромности понимал, что выглядит лучше большинства и, уж по крайней мере, моложе. Однако даже самое дорогое его одеяние тускнело по сравнению с блеском и мишурой этого вечера. Завтра же нужно будет спросить Жуглета, где в городе можно приобрести в долг ткань получше.

Когда Альфонс вымыл руки и вернулся к столу на помосте, Конрад одарил его многозначительным взглядом и жестом велел занять место в конце стола, там, где прежде сидел Виллем. Граф недовольно нахмурился, но с поклоном подчинился.

Когда же к помосту вернулся Виллем, изо всех сил стараясь не разевать рот при виде прекрасных тканых скатертей и изысканных столовых приборов, как по мановению волшебной палочки возникших на столах, пока все мыли руки, оставалось лишь одно свободное место. В итоге он очутился справа от короля, что было отмечено всеми.

Сидевший в дальнем конце зала Жуглет явно пребывал в восторге. Эрик, чуть не прыская в плечо менестрелю, подмигнул Виллему, подбадривая его. Тот почувствовал легкий укол ревности при мысли о том, как быстро и легко эти двое сошлись за один только сегодняшний день. Возможно, со стороны Жуглета это был рассчитанный ход с целью завоевать расположение Эрика, что, однако, не мешало им выглядеть так, будто настроение у них, в отличие от Виллема, прекрасное.

Трубный звук возвестил о первой смене блюд. В зале притихли. Поднялся Павел и длинно, высокопарно благословил трапезу. Маркус, стоя между королем и его братом, пробовал все, что ставили перед ними. Человек, обычно не склонный к фантазиям, он воображал, будто таким образом оберегает жизнь Имоджин.

На протяжении нескольких первых смен блюд — вишни, острый сырный суп, тушеная капуста, миноги, жареная цапля в чесночном соусе — Виллем следил только за своими манерами, стараясь во всем подражать сидящему рядом графу Луза: держал бокал за ножку, чтобы не измазать жиром покрытые эмалью стенки, и после каждой смены блюд мыл руки, для чего между обедающими сновали мальчики с тазиками розовой воды. Говорил он мало, фактически лишь благодарил женщину-служанку, подливавшую ему вина. Зато внимательно слушал.

И в результате едва не лишился аппетита: все вокруг, даже Конрад, только и говорили, что о предстоящем турнире, но таким тоном, словно это петушиный бой или просто спортивное состязание. Многие заключали пари, кто кого сбросит с коня и когда именно это произойдет. Остальные в основном прохаживались на счет отсутствующих рыцарей, преимущественно фламандцев и французов. Насмешки практически не касались их искусства верховой езды или манер. Нет, это были недостойные, низкие оскорбления: форма носа того, покрытое оспинками лицо другого, заикание третьего, длинные зубы четвертого и отсутствие — или, напротив, наличие — мужественности у тех или иных рыцарей. Верхом всего оказались шокирующие замечания относительно дам высокого происхождения.

Единственным человеком, испытывающим отвращение к общей атмосфере этих разговоров, казался кардинал Павел, и по этой причине Виллем проникся к нему теплыми чувствами. Однако его энтузиазм заметно поубавился, когда стало ясно, что Павел категорически против любых турниров, где бы и кем они ни организовывались. Дома у Виллема турнирам уделялось почти столько же внимания, сколько и вопросам веры, однако там обсуждались прежде всего технические приемы и проблема дисциплины, то есть то, что способствует успеху дела. Именно во время этих разговоров Линор, в тех редких случаях, когда ей удавалось добиться разрешения присутствовать за общим столом, усвоила основные термины и получила представление о стратегии турнирных сражений.

Внезапно Виллем остро ощутил, как ему не хватает сестры. Интересно, что она делает сейчас и что сказала бы об этих разряженных, обжирающихся на дармовщину неотесанных мужланах, сотрясающих воздух пустыми, хвастливыми разглагольствованиями? Виллема охватила тоска по дому, по всему, что было хорошо знакомо, по строптивой и временами безумно раздражающей его сестре. Погрузившись в воспоминания, он сидел, слегка улыбаясь и не замечая этого.

— О чем задумался? — спросил его Конрад, когда Маркус поставил перед каждым из них жареного каплуна.

— О том, что теперь, получив от вас столь изумительный дар, я должен непременно победить на этом турнире в вашу честь, — ответил Виллем, подумав, что Жуглет, наверно, гордился бы им.

Конрад усомнился в правдивости ответа, но одобрил порыв, которым тот был продиктован. Он вытер руки о вышитую скатерть и хлопнул Виллема по плечу.

— Прежде я говорил это из вежливости, но теперь скажу от всего сердца, Виллем, — произнес он, понизив голос. — Я рад приветствовать тебя при своем дворе.

Рыцарь снова почувствовал на себе взгляды Павла и Альфонса. Неудовольствие последнего было ему понятно: наверно, не слишком приятно быть отодвинутым в сторону человеком, которого ты предал и терроризировал, когда тот был ребенком. Но Павел оставался для него загадкой.

Потом Виллем ощутил на себе взгляд Жуглета. Тот, хоть и находился на другом конце зала, заметил, что король заговорил с его другом, и кивнул, стремясь подбодрить и помочь почувствовать себя свободнее. Виллему хотелось, чтобы менестреля подозвали к столу короля и тот весь вечер находился бы рядом. Он по-прежнему так сильно нервничал, что вряд ли мог по-настоящему оценить все прелести этой самой необычной и роскошной трапезы в своей жизни. Правда, он отметил, что еда была солонее и острее той, что готовил его повар.

Спустя, наверно, семнадцать перемен блюд ужин завершился инжиром и имбирными пряниками. Подмостки очистили, готовя к вечернему представлению. В дальней части зала некоторые из приглашенных играли в нарды или кости; другие, в том числе и большинство женщин, сгрудились около камина, поближе к его величеству. Граф Бургундский и его племянник Павел, папский шпион, вместе исчезли.

— Мои родственники, — с шутливым вздохом сказал Конрад Виллему. — Флегматичные и раздражительные. На месте своего отца я имел бы единственного сына.

Жуглет, открывая представление, объявил, что исполнит переведенную на немецкий провансальскую песню. Тихо наигрывая на фиделе, он скользил взглядом карих глаз по женским лицам вокруг, говоря:

— Это любовная песня, и, как все остальные, я посвящаю ее своей тайной возлюбленной.

Женщины одна за другой вспыхивали под взглядом менестреля, в их глазах появлялось мечтательное выражение. Виллем вспомнил предположение Николаса, что эта тайная возлюбленная, скорее всего, Линор. И подумать только, он ведь никогда не воспринимал всерьез флирт Жуглета со своей сестрой.

Абсолютно все женщины в зале — жены, служанки и даже стареющие красотки — выглядели так, словно готовы броситься к ногам певца, и тот явно наслаждался их вниманием. Виллему никогда не доводилось видеть друга выступающим перед такого рода собранием. Даже исполняя свои меланхолические вирши, Жуглет делал это с харизматической дерзостью уверенного в себе молодого сердцееда. Виллем подумал, что, возможно, отчасти он является причиной этой уверенности, и почувствовал прилив гордости.

После унылой любовной песни молодой Дитмар из Айста исполнил песню в венгерском стиле о том, как символическая маленькая птичка чирикает на символической маленькой липе. Потом Жуглет уселся рядом с Виллемом и в сочных выражениях принялся описывать ему присутствующих волооких дам (чувствовалось, что те с удовольствием разглядывают Виллема и находят его интересным). Появились прелестные танцовщицы, храбро улыбающиеся, но с тоской в глазах, — славянские трофеи войны, прошептал Жуглет, результат восточной кампании Конрада. За ними выступали акробаты и жонглеры, специально ради такого случая доставленные в Кенигсбург. В конце Жуглета попросили закрыть вечер.

На этот раз менестрель предпочел привлечь внимание мужской части аудитории, исполнив переведенный на немецкий отрывок из «Песни о Роланде», однако прервал пение в самый драматический момент: сарацин, притворившись мертвым, застает умирающего графа Роланда врасплох, похищает у него меч, однако Роланд обретает второе дыхание, начинает побеждать сарацина, и тут…

Жуглет опустил фидель и с усмешкой сказал слушателям:

— Если хотите, чтобы я закончил, обратите внимание вон на то место у моих ног. Оно прекрасно подходит для маленьких твердых кругленьких штучек, которые вы носите в своих кошельках.

Это хорошо знакомое всем, одобренное императором вымогательство вызвало шквал протестов и тяжких вздохов. Тем не менее послышалось шуршание льна и шелка и скрип кожи — зрители доставали и развязывали свои кошельки. Вскоре у ног Жуглета образовалась весьма внушительная груда монет.

— Все вы прекрасно знаете, что произошло дальше, но я доведу свою божественную миссию до конца.

Потребовалось еще семь строф, прежде чем Роланд трагически, романтически, героически — в общем, красиво — скончался.

Его величество, снова с соколом на запястье, пожелал доброй ночи рыцарям и придворным, после чего отпустил их, но, к удивлению Виллема, ему велел остаться. И повел его, мальчиков-пажей, телохранителей и Жуглета к выходу, а затем вверх по каменной винтовой лестнице. Хотя в архитектурном отношении она не представляла собой ничего особенного, исполняя сугубо функциональную роль, Виллему с трудом удалось сдержать восхищение.

Они поднялись на один этаж, и все, кроме оставшихся за дверью телохранителей, вошли в личные апартаменты Конрада, состоящие из трех смежных комнат, протянувшихся вдоль южного крыла крепости: спальни, гостиной с альковом у большого окна, где так любил сидеть Жуглет, и маленькой приемной, дверь которой открывалась на внешнюю винтовую лестницу. Во всех трех комнатах, обставленных с потрясающей роскошью, имелись камины.

Когда все расположились в спальне, Виллем огляделся. Комната в целом выглядела так великолепно, что на следующее утро он оказался не в состоянии припомнить почти ни одной конкретной детали, из которых складывалась вся эта красота, — за исключением открывающегося из окна потрясающего вида тонущей в летних сумерках лесистой местности и запаха восковых свечей, расставленных по комнате в больших подсвечниках.

Император препоручил сокола мальчику, который отнес его в гостиную, где уже находились псы. По приглашению его величества Виллем устроился на бархатных подушках, а сам Конрад откинулся на постели. Здесь можно было разговаривать, не напрягая голоса, поскольку отсутствовала необходимость перекрикивать шум, издаваемый множеством людей. Жуглет убрал в кожаный футляр фидель, достал маленькую арфу и принялся еле слышно наигрывать что-то. Король и Виллем пили вино и ели вишни. В одном углу комнаты собрались вездесущие мальчики-пажи, в случае необходимости сновавшие туда и обратно, словно трудолюбивые пчелы. Складывалось впечатление, что, когда нужды в них не было, они и Конрад не обращали друг на друга никакого внимания. Сейчас все мальчики сгрудились в своем углу, играя на пенни и стеклянные шарики в домино и кости.

Беседуя с его величеством, Виллем с удовольствием отметил, что Конрад — знающий и культурный (хотя и не слишком набожный) человек, разговаривать с ним почти так же интересно, как с Жуглетом или Линор, и он, пусть не без расчета, натура широкая и благородная.

К примеру, по словам самого Конрада, безземельные граждане, живущие в развивающихся городах, этот набирающий силу слой торговцев и ремесленников, не облагались налогом в обычном смысле этого слова. Вместо этого Конрад предложил им время от времени делать добровольный взнос в королевскую казну.

— И они согласились? — удивился Виллем, пытаясь представить, как повели бы себя его крепостные, если бы он предложил им работать на полях на добровольной основе.

Конрад улыбнулся и выплюнул вишневую косточку.

— Я получаю больше, чем когда они платили налоги, как обычно, — заявил король. — Они так признательны за то, что их в принципе не облагают налогом, и так хорошо отдают себе отчет в том, что остальные города платят в соответствии со своими возможностями, что возникло нечто вроде соревнования с целью продемонстрировать, какой город более процветающий. Пополнение королевской казны превратилось почти в праздник души. Его святейшество в Риме болен от зависти.

— А что, если они хорошенько задумаются и откажутся… дарить? — спросил Виллем.

— Тогда я снова обложу их налогом, — небрежно бросил Конрад. — И так или иначе, я всегда облагаю налогом евреев. — Он улыбнулся. — Я люблю своих евреев. Без них Германия не стала бы столь могущественной. Только благодаря им наш торговый оборот неуклонно растет, за что я и предпочитаю их этим проклятым ломбардцам. И они достаточно умны, чтобы чтить вот это.

Он оттопырил правый мизинец, украшенный кольцом-печаткой.

— О да! — с мальчишеским энтузиазмом воскликнул Виллем. — Моя сестра вставила вашу печать в брошь. Можно сказать, король теперь постоянно при ней.

Конрад с усмешкой бросил Жуглету:

— Этот парень слишком хорош, чтобы существовать на самом деле.

Он снова повернулся к Виллему.

— Хочешь посмотреть?

Он вытянул руку, придвинув печатку к самому носу Виллема.

Тот автоматически наклонился к кольцу, но Конрад тут же отдернул руку.

— По понятной причине я не могу позволить тебе внимательно изучить кольцо.

— Не думаю, что он знает, в чем тут дело, — заметив смущение Виллема, сказал Жуглет.

— А-а… — Конрад снова расслабленно привалился к спинке кровати. — Конечно, ты был ребенком, когда умер мой отец. Откуда тебе помнить тот давний скандал!

Виллем прикусил нижнюю губу.

— Я помню смерть его величества, потому что он умер в замке Альфонса. На протяжении многих лет в Бургундии не случалось ничего более драматичного. Однако я не помню, чтобы ходили какие-то слухи о связанном с этим событием скандале.

— Ну, когда мой отец лежал на смертном одре, с его пальца украли кольцо-печатку. Мы с Павлом по очереди дежурили у постели и до сих пор спорим, по чьей халатности это случилось, хотя, конечно, это была его вина. Он, скорее всего, отлучился, чтобы примерить отцовскую корону. Бог знает, он достаточно часто делал это. Такая досада… на протяжении всех лет, прошедших со смерти отца, каждый мелкий документ, представленный мне за его печатью, приходится проверять на подлинность. Речь не идет о крупных делах, таких, как городские уставы или присвоение титула барона, — к этим прикладывается большая печать. Я имею в виду всякие мелочи придворного этикета: личные дары, разрешение на брак, взыскания, декларации, провозглашающие собственность на мелкие земельные владения или передачу их в другие руки, и так далее, и тому подобное. Слава Всевышнему, у меня есть Маркус, чтобы следить за всем этим. Вот почему я оберегаю свою печатку даже старательнее, чем Жуглет свой кошелек, набитый маленькими магическими игрушками.

— Какими магическими игрушками? — с невинным видом спросил Жуглет, перебирая струны арфы. — Там всего лишь жалованье, которое великодушно платит мне ваше величество.

Конрад с заговорщицким видом похлопал Виллема по плечу.

— Большинство людей думают, что травяные настои нужны ему, чтобы сохранять голос мальчишеским, а лицо свежим. — Он подмигнул. — Я же считаю, что он использует приворотные зелья.

Виллем пристально вгляделся в лицо друга. Менестрель улыбнулся, втайне забавляясь.

— Это просто заработок, уверяю вас, сир. Венера уже полностью в моей власти. Хотите послушать серенаду?

Пока Жуглет пел, они играли в шахматы. На протяжении всей партии Конрад терзал молодого рыцаря вопросами касательно его знаний в области боевой стратегии, и Виллем честно признался, что сражался только на турнирах и никогда не принимал участия в реальных боевых действиях. Он напомнил его величеству, что, по современным представлениям, стратегия для рыцаря — вещь недостойная, рассматриваемая как вид уловки. Однако какие бы сценарии Конрад ни подбрасывал Виллему, а они, как правило, базировались на опыте сражений короля с неверными или взбунтовавшимися принцами (или даже целыми восставшими итальянскими городами), рыцарь предлагал такую тактику, которая была равноценна собственной тактике Конрада или даже превосходила ее. Император был в восторге.

Однако Виллем проиграл ему партию в шахматы.

— На самом деле проиграл, — сплюнув вишневую косточку, негромко заверил Конрада Жуглет. — В отличие от меня, мой господин.

— Теперь, когда здесь нет всех этих стервятников от придворных сплетен, — сказал Конрад, — будь со мной откровенен, Виллем. Расскажи, как тебя лишили земельных владений. Я хочу исправить это.

— Ох, сир! — воскликнул Виллем и принялся теребить ладью, снова и снова проводя большим пальцем по ее основанию. — Не думаю, что это поправимо. Мы сомневаемся в справедливости того, что произошло, но формально все было сделано в рамках закона. Нужно учесть также, что, кто бы ни владел этими землями сейчас, его дети растут в полной уверенности, что унаследуют их по праву. И так оно и есть. Было бы безумием лишить их наследственного имения… это лишь подтолкнет их на путь мести.

Конрад снисходительно улыбнулся.

— Наивный подход.

— Сир, я основываюсь на опыте собственной жизни, — ответил Виллем, по-прежнему теребя в пальцах фигуру. — Мы с сестрой были младенцами, когда наши владения… перестали быть нашими. И маленькими детьми, когда осознали несправедливость…

— И ты, насколько я понимаю, не жаждешь возмездия.

— Я не… — начал Виллем, едва не отломив основание ладьи.

Больше, однако, он ничего сказать не успел. Со стороны галереи послышался стук, и дверь распахнулась. Там, в элегантной темной тунике, стоял сенешаль Маркус.

— Простите, сир, что врываюсь к вам во время отдыха, но у меня возникла проблема…

Он бросил многозначительный взгляд на Виллема, который, неправильно оценив этот взгляд, резко поставил на место ладью, точно его застали за попыткой украсть ее. И тут же сделал вид, будто все его внимание поглощено чашей с вишнями.

Маркус опустил взгляд и поклонился.

— Проблема в том, сир, что кардинал мешает мне выполнять мои обязанности.

Император вздохнул.

— Кого он желает отлучить от церкви на этот раз? — Заметив колебания Маркуса, он отрывисто бросил: — Говори все как есть, мы среди друзей.

Маркус состроил гримасу.

— Он требует выгнать значительную часть служащих замка, сир. Мы уже заменили двух мальчиков-пажей, его грума и молодую женщину, которая подавала напитки за вашим столом, а теперь…

— Почему?

На самом деле Конрад знал ответ на свой вопрос и задал его исключительно ради просвещения Виллема. Тот с любопытством поднял взгляд от чаши с вишнями.

— Он обвинил их в пагубных склонностях, сир, а женщину просто в разврате. Теперь требует убрать значительную часть мальчиков, которые прислуживают при омовении рук, и второго своего грума. Он сказал, что, если я не сделаю этого без промедления, он сообщит Папе, что вы держите при дворе гомосексуалистов и шлюх.

— А его святейшество нет? — проворчал Конрад.

— Сир… — Маркус опустил взгляд на домашние шлепанцы императора и откашлялся с видом притворного смущения. — Я не могу разогнать всех слуг только потому, что вашему брату не хватает силы воли держать руки подальше от самых привлекательных из них.

Виллем в шоке воззрился на него, но Конрад и Жуглет откинули головы и разразились громким хохотом.

— А я и не знал, что он пытается обуздывать себя, — сказал Конрад, сделав пажу знак подать еще вина. — Нелегко ему приходится.

— Это не смешно, сир. — Маркус по-прежнему не отрывал взгляда от обуви своего властелина. — Он выдвигает подобные обвинения и против некоторых придворных. Включая Жуглета.

Виллем снова удивленно вытаращился, а Конрад оборвал смех. Однако Жуглет, характерным для него жестом пожав плечами, сказал шепелявым девчачьим голоском:

— О господи, я польщен, что его преосвященство вообще заметил меня.

Конрад покачал головой.

— Маркус, ты не должен позволить ему выйти сухим из воды.

— Вряд ли я в том положении, чтобы отказать в чем бы то ни было брату императора…

— Хватит! — рявкнул Конрад. — Ты в том положении, чтобы именно это и делать… ты мой представитель, и если не в твоих силах поставить на место представителя Папы, то зачем ты вообще мне нужен? Нечего тут демонстрировать свое холопское происхождение, Маркус, доказывая тем самым правоту Альфонса относительно этого, а иначе столкнешься с очень неприятными последствиями.

Он схватил протянутый пажом бокал с вином и залпом осушил его. Чувствовалось, что он до крайности раздражен. Виллем ощутил неловкость из-за того, что стал свидетелем этой выволочки.

— Нельзя допустить, чтобы Павел хотя бы на мгновение вообразил, будто может как-то воздействовать на устройство моего двора. Верни слуг, которых он отослал, и доведи до его понимания, что не ему решать, кого удалять от двора, а кого приглашать сюда. И пришли нам еще фруктов. Виллему, кажется, эти вишни не слишком нравятся.

Маркус с угрюмым видом удалился. Немного расслабившись, Конрад переключил внимание на Жуглета.

— Николас будет ревновать. — Он криво улыбнулся. — Обычно для забав выбирают его. Он красивее тебя и лучше одевается.

— Но у него кожа не такая молочная, — почти пропел Жуглет и оттянул вверх рукав, обнажив предплечье, особенно бледное на фоне загорелой кисти. — В темноте это ценится выше.

Виллем подавленно смотрел, как его друг и монарх хохочут, словно расшалившиеся подростки.

По всему городу уже звонили к вечерне, когда Виллема отпустили с приглашением прибыть в замок к завтраку. Долгое путешествие и первый вечер при дворе вымотали его, а путь с горы до города был неблизкий. Ему хотелось одного — спать. Однако Жуглет вслед за Виллемом спустился во внутренний двор и дождался, пока тому вернут меч и коня, как будто рассчитывая на приглашение отправиться в гостиницу вместе и там продолжить кутеж.

Скорее из доброго расположения и благодарности, чем движимый подлинным энтузиазмом, Виллем пригласил друга сесть позади него на коня и таким образом добраться до гостиницы. Посланец Николас скакал на собственном жеребце, везя в деревянном ящике знаменитый шлем и показывая дорогу. Хотя она была хорошо обозначена и над городом мерцали огнями пять маленьких сторожевых башен, после наступления темноты спуск по крутому склону становился достаточно опасным.

Когда они в конце концов добрались до северных ворот города, на расстоянии примерно полумили от подножия горы, Николас протянул стражникам восковой отпечаток кольца Конрада, и их пропустили, хотя комендантский час начался уже давно. Дорога уходила во тьму, через тихий квартал ремесленников, мимо улицы Пекарей, позади церкви — самой большой, когда-либо виденной Вильямом, — мимо шатра ювелиров, через рынок, на котором днем торговали зеленью.

Из ярко освещенной гостиницы все еще доносился шум. На подходе к ней Виллем пропустил Николаса вперед, а сам остановил Атланта за воротами и какое-то время сидел, глядя в чистое ночное небо, пронизанное светом всплывающей над городскими стенами ущербной луны. Городской воздух здесь был плотнее, чем в открытом поле, однако совсем другой букет запахов немного взбодрил Виллема, и он подумал, может, не так уж и плохо, что Жуглет отправился вместе с ним.

— Жуглет, — заговорил он и сразу же почувствовал, как менестрель прижался к его спине, чтобы лучше слышать. — Без тебя мне в жизни не стать бы участником такого вечера, как сегодня. Я даже не пытаюсь делать вид, что понимаю, чем вызвано твое великодушное отношение ко мне, но, как бы то ни было, я очень, очень тебе признателен. Надеюсь, нынче вечером я тебя не разочаровал.

— Ты это серьезно? Все прошло потрясающе успешно!

Жуглет дружески потрепал его по плечу, сполз с коня и отскочил в сторону, чтобы оказаться подальше от мощного, крутого бедра животного. Внезапно у Виллема возникло странное чувство: спине, к которой только что прижимался менестрель, стало холодно и позади как бы разверзлась бескрайняя пустота.

Обычно к этому времени замок уже спал, но не сегодня, после такого затянувшегося ужина. Маркус, сидя за столом в своей приемной и слушая нудные ежедневные отчеты служащих, сквозь дверной проем заметил Альфонса Бургундского. Тот стоял на ступенях винтовой лестницы, по-видимому собираясь наверх, в свои апартаменты. В свете факела его волосы очень напоминали волосы Имоджин — такие же темные и волнистые; внезапно Маркус почти почувствовал ее локоны под своими пальцами. Он заставил себя отвести взгляд и выбросить эти мысли из головы.

Очевидно, другой причины остановиться здесь, кроме как бросить на Маркуса оценивающий взгляд, у Альфонса не было. Понимая, почему именно его рассматривают, сенешаль, обсуждая с начальником конюшни брожение конского навоза, постарался напустить на себя как можно более аристократический вид, хотя и сомневался в успехе.

С другой стороны в приемную спустился его величество в накинутом на плечи, расшитом золотом халате и в сопровождении ночного телохранителя. Протяжно зевнув, он сказал Маркусу:

— Когда закончишь здесь, я хочу получить лекарство от бессонницы. Желательно, чтобы это была блондинка. Мальчиков-пажей посылать без толку: они никогда не понимают, что мне надо.

Внезапно во внутреннем дворе внизу раздался звонкий юношеский смех, в ответ на который из кухни донеслось сердитое шиканье. Какое-то время смех метался в замкнутом пространстве двора, а потом устремился вверх по винтовой лестнице. В результате графу пришлось отскочить в сторону, чтобы избежать столкновения с источником веселья — Жуглетом и Николасом, через узкий дверной проем промчавшимися мимо Альфонса в прихожую и выглядевшими так, словно они умирают от смеха. Оба были в туниках, явно больших по размеру, чем следовало.

— Сир! — выпалил Николас, имея в виду эти самые туники. — Посмотрите, что Виллем из Доля презентовал нам!

— И нужно было видеть кольца, которыми он одаривал дам! — добавил Жуглет.

Альфонс поднялся на одну ступеньку винтовой лестницы, но потом остановился, интересуясь реакцией Конрада. Сквозь бесстрастную маску его лица проступило откровенно расчетливое выражение, и это обеспокоило Маркуса.

Конрад выглядел изумленным.

— Что за странный парень! — воскликнул он.

Николас и Жуглет подошли поближе, предлагая ему и служащим Маркуса пощупать материю, из которой сшиты туники.

— Он, похоже, собирается раздарить все, что у него есть.

— В гостинице его обожают, сир, — сказал Николас, как если бы это что-то объясняло.

— И не только из-за подарков, — добавил Жуглет. — Подарки — это всего лишь проявление великодушного, преданного сердца.

Конрад на мгновение задумался, а потом обвел взглядом комнату в поисках Бойдона.

— Бойдон, завтра же утром пошли в гостиницу Виллему сотню фунтов нашими новыми монетами.

Все удивленно раскрыли рты.

— Сир? — дрожащим голосом переспросил Маркус.

— Хочу посмотреть, как он ими распорядится, — объяснил Конрад, не сводя взгляда с Жуглета, у которого внезапно возник зуд в самом неожиданном месте, так что пришлось отвернуться и почесать его.

Маркус быстро глянул на Альфонса и тут же отвел взгляд; Альфонс быстро глянул на Маркуса и тут же отвел взгляд. Снедаемый непреодолимым чувством беспокойства, сенешаль попытался вернуться к своим занятиям. Граф, задумчиво качая головой, продолжил путь вверх по лестнице к предназначенным для него апартаментам.

Закончив свои дела, Маркус накинул отделанный соболем плащ, спустился по лестнице и окунулся в прохладный, влажный вечерний воздух внутреннего двора. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, он уселся на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей из покоев Конрада прямо во внутренний двор. Вяло улыбнулся, когда мимо в свете факелов проскользнула женская фигура, но был так расстроен и занят своими мыслями, что даже не понял, кто это, дама или служанка. Главное, не Имоджин, а значит, она не интересовала его.

Величайшая сила Маркуса как сенешаля часто переезжающего с места на место двора Конрада состояла в способности предвидеть и, следовательно, предотвращать все сколько-нибудь значительные накладки. Как любая выдающаяся способность, эта его черта одновременно с положительной имела другую сторону: он, как это принято говорить, шарахался от любой тени. Ощущение, что ситуация может обернуться бедствием, возникала у него очень быстро и легко, причем зачастую для этого не было никаких логических обоснований. Так обстояло дело и с появлением Виллема: на фоне всеобщего восхищения у Маркуса оно порождало ощущение непреодолимого, ползучего страха.

«Он же просто рыцарь, — убеждал себя Маркус. — Мелкий рыцарь из никому не ведомой глуши. На следующей неделе ни двор, ни Конрад даже не вспомнят, что он был здесь. И сам граф сказал сегодня, что свадьба совсем скоро».

У него возникло странное чувство, будто игра в шахматы, во время которой прозвучала эта фраза, происходила несколько недель назад. Маркус задумался над тем, какие цели преследует Жуглет, нахваливая и продвигая при дворе молодого бургундца.

— Маркус? — прозвучал над ним голос Конрада. Маркус поднял голову, вскочил, поклонился.

— Сир!

Махнув рукой — дескать, брось все эти церемонии! — Конрад продолжал спускаться по лестнице в сопровождении своей неизменной тени — ночного телохранителя.

— Она была очень, очень мила, эта блондинка, но не излечила меня от бессонницы.

— Прошу прощения, сир.

Конрад опустился на нижнюю ступеньку, взмахом руки велел Маркусу сделать то же самое и сказал заговорщицким тоном, очень тихо, чтобы телохранитель не расслышал:

— Интересно будет в конце концов понять, какова цель игры Жуглета.

— С рыцарем? Я как раз и сам раздумывал над этим, сир.

— Без сомнения, он действует в моих интересах — это всегда так. Тем не менее любопытно будет посмотреть, на что он посоветует Виллему истратить посланные мной деньги… Кстати о любопытстве. У меня к тебе случайно возник один вопрос.

Когда дело касалось его величества, ни о каких случайно возникших вопросах не могло быть и речи.

— Я полностью в вашем распоряжении, сир.

— Этот твой авантюрный, идиотский поступок, когда ты привел в лагерь мою маленькую кузину… Ты сказал мне правду о том, что не…

— Абсолютную правду, — вспыхнув, сказал Маркус. — Клянусь. И как ваш подданный, и как ваш старый друг.

— Значит, она по-прежнему девственница?

«О господи, — в ужасе подумал Маркус. — Это может интересовать его лишь в одном случае — если он собирается отдать ее кому-то другому».

— Я не спрашиваю, не обесчестил ли ее ты. Я уточняю, девственница ли она, — продолжал Конрад. — Насколько я помню, сохранение невинности больше волновало тебя; ей самой это было безразлично. Не доверяю женщинам, которые ведут себя таким образом. Убедись, что она девственница.

— Вы хотите забрать ее у меня? — глухо спросил Маркус. Император хмуро воззрился на него.

— Нет, — произнес он почти отеческим тоном, — но не забывай, Маркус, это политическая помолвка. То, что ты влюбился в нее, просто случайность, не имеющая никакого отношения к делу и, честно говоря, являющаяся свидетельством твоего дурного вкуса. Я закрыл глаза на то, что увидел в лагере, и это было в высшей степени неразумно с моей стороны. Я поступил тогда как твой друг. Но ты должен пообещать мне, тоже как друг, что я, как твой император, не окажусь в глупом положении из-за того, что закрыл глаза на твой проступок.

— Обещаю, — сказал Маркус. — Вам даже не нужно меня ни о чем просить. Меня и самого заботит ее честь.

— Значит, моя маленькая кузина чиста и невинна и у меня нет оснований подозревать, что дело обстоит иначе?

— Она девственница, которая обручена и питает самые глубокие, нежные чувства к…

— Ох, хватит об этом! — прервал Маркуса Конрад. — Я же не сказал, что собираюсь забирать ее у тебя.

— Нет, сир. Этого вы не говорили.

 

Глава 6

BILDUNGSROMAN

Нравоучительная история для юношества

28 июня

Поздно вечером, предварительно убедившись, что часовые трезвы или, по крайней мере, не спят, и объявив, что обстоятельства требуют его незамедлительного присутствия в Ахене, у постели больного дядюшки, Маркус отбыл — но не на север и не в Ахен, а на юг. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, он скакал во весь опор ночь напролет. Под утро, после краткого сна, он продолжил путь на юг, пока не достиг торговых путей долины Рейна. Вдоль дорог там росли деревья с пышными кронами, чья обильная тень дарила спасительную прохладу, но не защищала от полчищ злобных насекомых. Под вечер, в свете косых лучей заходящего солнца, он двинулся на запад, миновал речку и приблизился к небольшой рощице. Дубы, ивы, вязы и розовый кустарник живописно окружали развалины женского монастыря. Здесь жила женщина, собиравшая лечебные травы и ягоды. Она приходилась двоюродной бабушкой одной из служанок Имоджин.

И умела хранить тайны. За последний год они с Имоджин встречались здесь трижды — дважды, чтобы провести ночь, а один раз им удалось пробыть вместе несколько дней. Лесная жительница кормила их, стелила постель на полу старой часовни, ничего за это не просила и со спокойным безразличием принимала деньги и драгоценности, которые настойчиво совал Маркус. Ей не на что было их тратить.

Имоджин в свободно ниспадающем желтом платье выбежала ему навстречу из кустарника, радостно улыбаясь. При виде ее бледной кожи, контрастирующей с блестящими каштановыми волосами, Маркус замер от восхищения.

— Я только что приехала! — проворковала она счастливо. — Прекрасно, теперь все время наше!

С этими словами она схватила его за рукав и со смехом повлекла в старую часовню.

Там, в пронизанном солнечными лучами сумраке, в месте, когда-то бывшем местом молитвы, они принялись страстно обниматься и покрывать поцелуями лица друг друга. Совсем скоро они уже лежали, тесно прижавшись, меж мягкими, заботливо привезенными Имоджин простынями, на ложе из листьев вяза и сухой болотной травы. Снаружи сиял яркий день, но внутри было не жарко, а лишь тепло. Каменный пол словно покрывала леопардовая шкура, созданная из круглых пятнистых теней. Как всегда в подобных ситуациях, Маркус ниже пояса был одет.

— Мне так тебя не хватало, — произнес один из них, и оба немедленно забыли, кто именно это сказал.

Перекатившись на спину, она притянула его к себе, так чтобы он оказался сверху, — улыбаясь, как всегда, когда ощущала, что от близости ее тела его плоть твердеет.

— Когда же наконец это случится? — нежно промурлыкала она, но ее улыбка погасла, когда она разглядела выражение его лица. — Что с тобой, любимый?

Его взгляд встревожил ее. Он смотрел так, словно прощался навсегда и хотел запечатлеть в памяти мельчайшую черточку своей возлюбленной.

— Мы не должны… — прошептал он так тихо, словно говорил сам с собой.

— Вообще-то, — продолжила она с улыбкой, — на сегодня я запланировала кое-что совсем особенное.

Он резко сел. На его лице возникло выражение муки, почти страха.

— Мне не следовало приезжать, Имоджин, сейчас я не нахожу в себе сил…

— Вот и чудно, — прервала его она, положив руку ему на губы. От ее пальцев исходил аромат яблок. — Если я королева твоего сердца, ты должен слушаться меня. — Ее голос, одновременно робкий и вкрадчивый, бархатно-мягкий, был, без всякого сознательного намерения с ее стороны, полон соблазна. — Я желаю, чтобы ты познал меня как муж.

— Господи, — простонал он, с усилием отрываясь от нее. Она села и начала подвигаться к нему по испещренным колеблющимися тенями простыням.

Имоджин, прекрати, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— О совокуплении, — с невинным удовольствием смакуя собственную греховную осведомленность, промолвила она. — Само собой, я не знаю, о чем говорю… пока не знаю.

С каждой их встречей ему все мучительнее давалось почитание того, что казалось всего лишь досадной технической деталью. Сегодня же причин для такого почитания было одновременно и больше, и меньше.

— Имоджин, можно найти другие способы доставить друг другу удовольствие. Прошу тебя, ты должна сохранить себя для брачной ночи. — И, не в силах справиться с нахлынувшим чувством, он выпалил: — Что, если она будет не со мной?

Имоджин понимала и его чувства, и ситуацию в целом достаточно хорошо, чтобы предвидеть такое возражение.

— Это — бесценный дар, и я предпочту отдать его возлюбленному, а не чужому мужчине, который по случайному стечению обстоятельств станет моим мужем.

— Все не так просто, — покачал головой Маркус. — Первый раз бывает болезненным, дорогая, и потом все, что тебе останется, это боль из-за того, что ты связалась со мной, потому что муж вышвырнет тебя за блуд.

— Ты такой же, как мой отец! — взорвалась она. — Он меня не выпускает, а ты не впускаешь! Не обращайся со мной как с ребенком, Маркус!

Совладав с собой, она опять заговорила мягко и спокойно, и от этого он снова растаял.

— Вряд ли одной женщине на тысячу доводится испытывать чувства, какие испытываю к тебе я, а счастье взаимности выпадает на долю, наверное, одной из десяти тысяч. Это дар судьбы. И если мы не поступим с ним соответственно, это все равно что швырнуть его обратно в лицо Богу.

Маркус рассмеялся, удивленный ее рассуждениями.

— Вряд ли церковь с этим согласится.

— В Писании сказано, что нельзя возжелать лишь жены ближнего своего. Я тебе не жена ближнего. И нигде не сказано, что в брачную ночь невеста должна быть девственницей. Наш Спаситель никогда этого не утверждал. Нашему Спасителю это было все равно. Одна из тех, кто следовал за ним, была женщиной, но при этом не была ни женой, ни девственницей.

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

— Я от тебя не отстану, — предупредила она.

На протяжении вечности — или, быть может, мгновения — Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно — не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил:

— О Имоджин, ты так невыносимо прекрасна, — и поцеловал опять, на этот раз в щеку, нежно, отчаянно надеясь, что не порушил навсегда и ее и свою жизнь.

Наутро после встречи с Конрадом Виллем проснулся поздно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было сужающееся к подбородку лицо Жуглета. Тот улыбался во весь рот. По всему было видно, что он мало спал, но задиристости, однако, не утратил. В руках менестрель держал тяжелый кожаный мешок. При каждом движении в нем многообещающе побрякивало.

— С добрым утром! Завтрак ты уже проспал, но я извинился за тебя перед его величеством. Он прислал тебе вот этот подарочек.

Виллем зевнул и сел на постели. Спал он, как всегда, хорошо, но сны видел тревожные, отражавшие его беспокойство по поводу произведенного им впечатления; неожиданное появление Жуглета успокаивало и вселяло уверенность.

Слуги и пажей видно не было. Эрик, уже одетый, примостился на сундуке у большого окна: изучал немецкую грамматику. Когда его кузен сбросил на пол покрывала и, голый, потянулся за одеждой, юноша ухмыльнулся.

— Ни за что не догадаешься, что император тебе прислал, — объявил Эрик.

Жуглет опять потряс мешком.

— Деньги!

Виллем удивленно заморгал.

— Почему?

— Надо спрашивать не «почему», а «сколько», — поправил Жуглет и, положив мешок на пол, принялся развязывать стягивающие его кожаные шнурки. — Сто фунтов. С великолепным профилем нашего дражайшего императора на каждом.

На лице Виллема возникло выражение изумления, сменившееся облегчением.

— Слава богу, теперь я могу рассчитаться с кредиторами, — сказал он. — Надо заказать в Монбельяре новые копья и щиты, а я и так уже задолжал своему поставщику. В этом году урожай у нас не слишком хорош…

— Сейчас ты долги платить не будешь, — прервал его Жуглет таким тоном, словно это само собой разумелось. — Сейчас ты будешь раздавать подарки. Себе сошьешь одежду поприличней. Пошлешь богатое подношение братству святого Ипполита. Деньги должны остаться внутри городских стен, чтобы все видели, как ты их тратишь. И ни в коем случае не следует покупать по-настоящему нужные вещи.

Виллем состроил гримасу, завязывая пояс халата.

— Что за бредовый образ действий. Если так принято вести себя при этом дворе, то не уверен, что хочу иметь к нему отношение.

Менестрель присел рядом с Виллемом и улыбнулся ему почти отечески.

— Не при дворе, а в городе. Семьи здесь так разбросаны, что происхождение немного значит, и горожане по определению не владеют большими поместьями, так что богатство человека определяется по тому, сколько он тратит. Но учитывать это тебе придется только до турнира. Клянусь круглым задом твоей сестрицы.

— Которого тебе не видать, как своих углей, — жизнерадостно отметил Эрик.

Жуглет не сводил взгляда с Виллема.

— Я напишу поставщику в Монбельяр от твоего имени и уговорю его прислать тебе все, что надо, в долг.

— Если он так же доверчив, как я, то поймается на эту удочку, — нервно хохотнул Виллем.

Внезапно он почувствовал, что постоянное присутствие рядом всезнающего друга не успокаивает, а угнетает его. Следуя мгновенно вспыхнувшему желанию оказаться подальше от Жуглета, он встал и повернулся к открытой двери, где сидел в ожидании приказаний юноша-слуга.

— В гостинице есть писец? — спросил Виллем.

Юноша утвердительно кивнул.

— Приведи-ка его ко мне. Надо написать несколько писем.

— Советую поторопиться, иначе мы опоздаем к обеду, как уже опоздали к завтраку, — отозвался Жуглет.

— Мы? — несколько более резко, чем собирался, переспросил Виллем. — Тебе никто не мешает отправиться ко двору в любой момент, когда пожелаешь. Ты вовсе не обязан следовать за мной по пятам, точно собака.

Последовала короткая пауза, во время которой Виллем рылся в сундуке в поисках своей полинявшей синей дорожной туники.

— Зря ты не воспользовался предложением Конрада взять женщину, это помогло бы снять напряжение, — с мягким укором отозвался с кровати Жуглет. — Собака не я, а ты, и к тому же еще щенок, не способный показывать трюки без дрессировщика. Дрессировщика, которого не стоит кусать, иначе он бросит тебя на обочине, как шавку с дурным норовом.

— Хорошо, извини, — мрачно отозвался Виллем. Встряхнув дорожную тунику, он бросил ее на крышку сундука и скорчил гримасу.

— К обеду ведь надо прилично одеться? Удобную одежду на придворный пир не наденешь.

— Напротив, появление в дорожной одежде может произвести неплохое впечатление, — возразил Жуглет. — Вроде как истинный рыцарь думает только о подготовке к турниру, забывая обо всем остальном. Дамы обожают такие вещи. Кстати, вчера вечером тебе ни одна из них не приглянулась?

Виллем, честный до невозможности, признался, что нет.

Когда прибыл писец с кожаным, набитым пергаментными свитками мешком под мышкой, Виллем усадил его у большого окна и принялся, одеваясь, диктовать. Первое письмо предназначалось Ренарду, рыцарю, который завладел его прежним шлемом. В этом письме Виллем рассказывал о предстоящем турнире, призывал собрать бургундских рыцарей и приехать, чтобы поддержать его.

— Если соберешь достаточно, — пробормотал Эрик, — сможешь возглавить целый батальон.

— Думаю, так оно в итоге и будет, — удовлетворенно заметил Жуглет.

Он все еще сидел на кровати, выдергивая из покрывала распустившиеся нитки.

— И держу пари, все они станут людьми императора.

Виллем, зашнуровывая сапоги, фыркнул.

— Жуглет, сейчас ты попал пальцем в небо. Если Конрад поставит меня выше своей свиты, кто-нибудь из них перережет мне ночью глотку. Теперь второе письмо, — отрывисто произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к писцу.

Второе письмо предназначалось матери и сестре. В нем он рассказывал о предстоящем турнире и расписывал — слегка преувеличенно — изумительный характер императора. Далее, в заметно более скромных выражениях, повествовал о приеме, оказанном ему при дворе.

— Добавь-ка еще кое-что, — вставил, обращаясь к писцу, Жуглет. — Жуглет говорит, что Виллем недостаточно верит в свои силы, но это ведь дело обычное, верно?

— Этого не пиши, — сказал писцу Виллем.

Он сам не знал почему, но постоянные похвалы Жуглета внезапно стали невыносимо раздражать его.

— Просто подпиши: «Ваш любящий сын и брат Виллем». — Он натянул вторую перчатку. — Эрик, прикажи готовить коней.

Эрик вышел вместе с писцом, и Виллем обратился к Жуглету, небрежно развалившемуся на кровати:

— Жуглет, потребуется некоторое время, чтобы оседлать коней. Может, отправишься во дворец пешком? Зачем тебе из-за нас опаздывать? Спасибо за то, что доставил королевский подарок. — И с несвойственной ему насмешкой в голосе добавил: — Полагаю, в благодарность за это я должен что-нибудь поднести тебе?

— Нет, не должен, — холодно, с явным раздражением отпарировал Жуглет и резко выпрямился. — Лучше взгляни, дружок, на то, что я еще принес.

С этими словами Жуглет подошел к двери, вытащил из-под лежащего возле нее кожаного футляра с инструментом две прихваченные накануне туники и с силой швырнул их на сундук.

— Возвращаю их обратно. Я взял их только для того, чтобы произвести впечатление на Конрада. Мне от тебя ничего не надо, Виллем.

Виллем покраснел.

— Прости, — произнес он, избегая взгляда Жуглета. В конце концов он все-таки на него посмотрел.

— Просто я хотел бы понимать, что именно у тебя на уме. Я чувствую себя обязанным — и знаю, на то есть основания, — но мне было бы спокойнее, если бы я понимал почему.

— Обязанным? — эхом отозвался Жуглет. — Вчера ты был благодарен, а сегодня вдруг обязан? — Пристальный взгляд карих глаз Жуглета причинял Виллему боль. — Ты оскорбляешь меня, Виллем. Ты низвергаешь саму идею дружбы.

— Перестань вести себя точно женщина, — попытался защититься Виллем.

Лицо Жуглета вспыхнуло от возмущения.

— А теперь, значит, я еще и женщина? Как будто назвать меня евнухом — как ты сделал там, в Доле — было недостаточно? Что мне сделать, чтобы оправдаться в твоих глазах? Волочиться за твоей сестрой? — и, не в силах сдержать усмешку, добавил: — Я имею в виду, больше, чем я уже это делал?

Виллем выдавил раздраженный смешок.

— Хорошо, прости, что я сказал «обязан». Доволен? Я благодарен, очень благодарен. — Пауза. — И все же я предпочел бы, чтобы ты отправился в замок пешком. — Новая пауза. — Буду рад встретиться с тобой там, в обществе.

Жуглет с показным безразличием пожал плечами, взял футляр с Фиделем и покинул комнату, не поклонившись и даже не оглянувшись.

Вечером на дворцовый обед менестрель не явился.

Этот факт привел Виллема в ужас, потому что он означал, что во время обеда придется полагаться только на себя. Рыцарь с сожалением вынужден был признать, что накануне он практически во всем, что касалось поведения, рассчитывал на Жуглета. Однако кроме него, отсутствия менестреля никто не заметил: как выяснилось, молодой музыкант славился своей привычкой исчезать на несколько дней или даже недель — и появляться потом, загадочно улыбаясь и со следами неумеренного разгула на лице, но и с ценными сплетнями для Конрада.

Обед подали в большом зале, где благодаря порывам холодного ветра с гор сохранялась приятная прохлада, несмотря на свирепый дневной зной. Трапезничали основательно — гостей было меньше, чем во время пиршества накануне, и говорили тоже меньше, зато ели больше. Гвоздем программы стала лососина. Ее доставляли свежей с Северного моря в гигантских бочках с морской водой. Альфонс, граф Бургундский, отсутствовал, так же как и Маркус, и на этот раз Виллем не протестовал, что его соседом снова оказался король. Кардинал Павел, как и в прошлый раз, располагался по левую руку от Конрада и, казалось, был все так же болезненно и необъяснимо, как и накануне, зачарован присутствием Виллема. Во время этого обеда — в ходе которого Виллем, в тщетном усилии расслабиться, пил больше обычного — он и его монарх неожиданно произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Виллем выразил удивление, что у его величества, даже в молодости, никогда не было дамы сердца, которой он поклонялся бы в лучших традициях возвышенной любви, то есть целомудренно, тайно и, желательно, безнадежно. Такое чувство подталкивает мужчину к постоянному самосовершенствованию в честь дамы. Вдохновленный ею, он должен яростно сражаться и в то же время духовно расти и просветляться. Это обожание должно также подвигать его, в минуту выбора между плотскими удовольствиями и поэзией, неизменно склоняться к последней. Виллем не смог скрыть своего разочарования, когда выяснилось, что, если уж на то пошло, ни у кого при дворе такой дамы сердца нет.

— Значит, во время турниров рыцари не появляются, украшенные полученными от прекрасных дам маленькими подарками? — спросил он и сразу почувствовал себя глупо: ведь он проявляет любопытство по поводу предмета, при дворе, по-видимому, ничего не значащего.

— О, само собой — все эти платочки, шарфики, оторванные манжеты и прочий бред, — отозвался Конрад. — Обычно роль тайной возлюбленной играет какая-нибудь двоюродная бабушка рыцаря, которая вот-вот напишет завещание, или мать девушки, за приданым которой он охотится.

Виллем изменился в лице. Король подмигнул.

— Хочешь украсить копье подарком?

Виллем пожал плечами, не заметив тонкой насмешки.

— Разумеется, я мечтал бы завоевать такую честь, но… я не знаком ни с кем из здешних дам.

Это еще больше развеселило Конрада.

— Возьми любую из тех, кого бросил Жуглет. Или еще можно приказать портнихе сшить для тебя хорошенькую перчатку, а даму выдумаешь сам. Тогда не придется напрягаться и писать дурные стихи.

Виллем не знал, как скрыть свое разочарование.

— Значит, это правда, что говорят, будто в Германии рыцарство не в таком почете, как во Франции или Бургундии.

Разумеется, оно здесь ценится, — заверил его Конрад. — Любая доктрина, убеждающая вооруженных людей, что безупречная служба и преданность вышестоящему делают им честь, ценится при моем дворе.

На протяжении следующих десяти перемен блюд Виллем был избавлен — мягко избавлен, поскольку король осознал, насколько тот искренен в своей невинности, — от большей части иллюзий по поводу придворной жизни. Ему объяснили, какой белой вороной он выглядел бы, отказываясь носить оружие по воскресеньям. И насколько смешно с его стороны считать, будто рыцарский кодекс поведения применим в отношениях с крестьянскими женщинами, — разве сам Андреас Капелланус не утверждал, что их надо брать лестью и силой? Узнал, как наивны и неоправданны его опасения, будто растущая популярность денежных отношений, вытесняющих стабильную независимость феодальных поместий, подрывает такие традиционные ценности, как честь и верность. Конрад чуть не свалился со стула от хохота, когда попытался вообразить, что случится с его империей, если он хотя бы в течение одного дня попытается править так, будто верность более надежный стимул, чем жадность.

Но какими бы странными ни казались императору взгляды Виллема, в то же время рыцарь вызывал у него искреннюю симпатию. Хотя разница в возрасте между ними не составляла и двадцати лет, он испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства. Его трогала простота Виллема, и было приятно познакомиться с человеком, столь безыскусным в жизни и одновременно столь искушенным в мастерстве боя. Конрад никогда особенно высоко не ставил бургундцев («Они мастера делать красивые вещи да молиться, но за обедом с ними не о чем поговорить»), и Виллем, сам того не ведая, неожиданно поколебал это убеждение короля. Так что Конрад перевел разговор на более нейтральные темы — соколиную охоту, искусство верховой езды. Говорили и о менестреле, которого знали оба, и о том, как сверхъестественно быстро каждый из них, едва познакомившись с Жуглетом (в случае с Виллемом это произошло три года назад, в случае с Конрадом — не меньше семи), проникся ощущением, будто знает менестреля всю жизнь.

Павел, со своими неизменными попытками встрять в любой разговор, по теме которого мог сказать хоть что-нибудь, саркастически ухмыляясь, заметил, что таким сильным и отважным рыцарям, как Конрад и Виллем, стоит померяться силами — к примеру, попытавшись пробить друг другу голову. Виллем воспринял слова кардинала всерьез и стал энергично отвергать эту идею, чем раззадорил Конрада, который заявил, что они померяются мастерством владения копьями на следующий день, за городской стеной. Виллем так разволновался, что готов был опять расстаться со своим шлемом, лишь бы Жуглет оказался где-нибудь поблизости. Опасаясь противоречить сюзерену, он согласился на поединок, но сомневался, что сможет победить, и не был уверен, следует ли ему хотя бы пытаться победить.

Ближе к вечеру он забрал во внутреннем дворе Атланта, оружие и двинулся с горы вниз. Миновал холмистые виноградники, выехал за городские ворота и по узким, кривым улочкам добрался наконец до гостиницы. Отослал слугу, с облегчением рухнул на жесткую постель и испустил вздох — или, скорее, стон — физического изнеможения.

— Когда привыкнешь, станет легче, — пообещал из дальнего угла Жуглет.

Виллем подскочил, хотя в глубине души почему-то ожидал, что менестрель окажется здесь.

— Подойди сюда, — сказал он.

Жуглет так и сделал. Виллем, не отрывая головы от подушки, утомленно смотрел на друга. Два или три раза он пытался заговорить, но осекался. Наконец, вздохнув, произнес лишь:

— Очень рад тебя видеть. Поужинай со мной.

4 июля

В голубовато-сером рассветном сумраке, пронизанном янтарными солнечными пятнами, спящая Имоджин томно улыбалась. Она уютно прижималась к мускулистому, худощавому телу Маркуса, и он, в тысячный раз за эти дни, думал, что его сердце не выдержит такого счастья и разорвется. То, что эта девочка воспылала такой горячей и нежной страстью к нему, человеку, почти годящемуся ей в отцы, он воспринимал как доказательство Божьего вмешательства в дела человеческие.

Или, может, дьявольского. То, что они сделали — и продолжали делать, — было так рискованно, так безрассудно. Он не глупец, ему всегда была свойственна осторожность. По натуре Маркус относился к числу людей, предпочитающих не заигрывать с опасностью, однако сейчас обычное здравомыслие, которое подсказывало, как не навредить Имоджин и себе, было полностью утрачено.

Альфонс, граф Бургундский, не пользовался особенной популярностью при дворе. Будучи младшим сыном, сам он не имел сыновей и отчаянно надеялся увековечить свое имя, повыгоднее выдав замуж дочь. Предложить в качестве жениха Маркуса было идеей Конрада. После короля Маркус имел при дворе самую большую власть, но самостоятельной политической фигурой не являлся и происхождением похвастаться тоже не мог. Он был творением Конрада, другом его детства, выдвинувшимся в первый ряд благодаря собственным заслугам и расположению императора. Он согласился на предложенный ему брак, поскольку не имел права отказаться. Кроме того, он привык исполнять все желания Конрада. Мать Имоджин, Моника, знала Маркуса с детства и не нашла ничего предосудительного в том, чтобы во время обручения жених и невеста встретились. Более того, Моника настояла на этой встрече, желая дать дочери возможность удостовериться, что ее суженый — благородный человек.

Несколько раз он видел ее и прежде, еще ребенком, но когда в день их официального знакомства Имоджин вошла в покои Конрада, он не нашел в ней даже следа прежней девочки — так она расцвела и такой красавицей стала. В свете заходящего солнца ее лицо казалось еще прекрасней. Девушка же, едва взглянув на него, вздохнула и прижала руку к горлу.

— Это вы, — с явным облегчением негромко произнесла она. — Я не знала точно, о ком говорил отец. И так рада, что это вы.

И все, больше ничего не понадобилось. Случилось то, что в дурацких французских романсах Жуглета называется coup de foudre. Этому не было объяснения. В продолжение всего разговора они не сводили друг с друга глаз, хотя позже ни один не мог припомнить, о чем, собственно, шла речь. Ее глаза, ее голос — все это врезалось Маркусу в память мгновенно и навсегда, и без всяких на то доказательств он твердо знал, что она также постоянно думает о нем. Он предложил вести переписку, и не прошло и полугода, как они нашли способ — идея была ее — время от времени встречаться наедине.

Почему, гадал он сейчас, зачем они держали нечто столь невинное в тайне? В этой секретности было что-то очень молодое и радостное, и Маркуса, чья юность знала не много веселья, это пленяло. В первый раз, когда оба провели несколько дней в пути до заветного места свидания, он, несмотря на беспрерывную эрекцию, не прикоснулся к Имоджин и пальцем.

Они проговорили два дня, потом он поцеловал ей руку, и они разъехались в разные стороны. Едва возвратившись домой, она в письме простодушно описала ему, что испытывает в его присутствии: по многим деталям он понял, что это не что иное, как женское возбуждение. В результате начиная со второго свидания они уже не отрывали рук и губ друг от друга.

Скоро опять придется расстаться. Приближается турнир, и сенешаль понадобится Конраду. Четыре дня — целая вечность! — и теперь, когда они окончательно стали любовниками, это была вечность большего счастья, чем он мог себе вообразить. Но сегодняшний день — последний. До свадьбы. Они поженятся скоро. Жуглет и Конрад как следует обработали Альфонса, и тот заявил, что свадьба скоро.

Когда Имоджин опять зашевелилась, он, улыбаясь, погладил ее по щеке и наклонился, целуя в висок. Все еще во сне, она обхватила его за талию, стремясь теснее прижаться, ощутить тепло его тела. После трех дней полного нежности, но почти беспрерывного блуда их тела пахли мускусом; мускусом пахнуло и от простыни, когда Имоджин зашевелилась и своим движением вновь пробудила в Маркусе страсть.

Однако во сне она выглядела столь невинной и умиротворенной, что он лишь вздохнул и прижался щекой к ее растрепавшимся темным волосам.

«Наверное, многие, — думал он, — испытывают схожие чувства к своим возлюбленным, но вряд ли есть кто-то, у кого эти чувства столь же глубоки, как мои». Все еще наполовину во сне, юная красавица прильнула прохладными ягодицами к его бедрам, что вызвало почти мгновенную эрекцию. Мягким голосом она промурлыкала сквозь зевок:

— Мне нравится, когда ты берешь меня так. Когда толкаешь и изнутри, и снаружи.

Она поелозила, пристраиваясь спиной к его животу; он застонал и засмеялся.

— Я сотворил идеальную любовницу, — шутливо шепнул он ей в затылок.

— Нет, — улыбнулась Имоджин, чувствуя, как его усы щекочут ее, — бесстыдную блудницу.

Маркус мгновенно очнулся, склонился над ней, повернул ее голову к себе и посмотрел прямо в глаза.

— Ты не блудница, — произнес он очень серьезно. — Ты благородная дама. И я никогда не допущу, чтобы тебя называли иначе.

7 июля

— Нападай, нападай, — терпеливо наставлял Виллем Эрика, который отступал от противника.

Как и оруженосцы, которых он натаскивал, Виллем был раздет до пояса. Все широкое поле поместья Орсшвиллер было заполнено полуобнаженными, вспотевшими под жарким дневным солнцем юношами.

— Сходись с ним.

Жуглет, лениво развалившийся на красноватой земле у края тренировочной площадки, тут же внес свою лепту:

— Представь, что это женщина.

— Ах! — с преувеличенным пылом, как если бы теперь ему все наконец стало ясно, воскликнул мгновенно оживившийся Эрик. — Дорогая!

Театральным жестом отшвырнув меч и широко раскинув руки, он прыгнул вперед, словно готовясь заключить противника в объятия. Соперник, юноша моложе его, паж герцога Франконии, опешил, не зная, как поступить. Меч он держал острием вверх, словно намереваясь нанести удар.

— Черт побери, Эрик! — в ярости крикнул Виллем и повернулся к юноше. — Опусти меч, Георг! Он же безоружен. Никогда не нападай на невооруженного противника, даже если он того заслуживает, что в полной мере относится к этому глупцу. А ты не подзуживай его своими шуточками, Жуглет, — приказал он менестрелю, чье лицо мгновенно застыло, точно каменное.

Эрик без малейших признаков раскаяния поднял меч и пробормотал себе под нос, но так, чтобы все услышали:

— Мы занимаемся с тех пор, как колокола пробили шесть, а сейчас уже за девять. Пора бы и передохнуть, — и стер пот со лба обожженной на солнце рукой.

Виллем, шагнув к нему, повысил голос:

— В бою передышек не бывает, Эрик! И сарацины привыкли сражаться в гораздо более жарком климате, чем наш. Что ты скажешь, когда почувствуешь усталость где-нибудь в пустыне, перед вооруженным ятаганом противником? «Прошу прощения, мессир сарацин, но я утомлен. Может, сделаем перерыв и перекусим?»

Прочие оруженосцы переглянулись и нервно захихикали, довольные, что гневный сарказм направлен не на них.

— Ради всего святого, я умер бы от стыда, поведи себя кто-то из моих людей подобным образом. Неудивительно, что Линор не очень-то тебя жалует.

Эрик, красный как рак, хотел огрызнуться в ответ, но, заметив взгляд Жуглета, одумался. Принял боевую стойку и приготовился вновь схватиться с Георгом. Тот, однако, бросил взгляд через плечо Эрика в направлении склона и просиял.

— Его величество едет сюда!

Виллем оглянулся и увидел Конрада. Тот скакал по гребню холма, по широкой, с обеих сторон обрамленной виноградниками тропе. Его авангард, два верховых рыцаря в ливреях, держали высоко над головами стяг с императорским гербом. Это делалось для того, чтобы каждый сразу понял, кто именно приближается. В отдалении за королем следовали с десяток вельмож и рыцарей, также верхом, в сопровождении пеших слуг, которым, чтобы поспеть за господами, приходилось разве что не бежать. Виллем, чувствуя себя крайне неловко с Конрадом с тех пор, как неделю назад во время рыцарского поединка сшиб того с коня, тут же упал на колени и склонил голову. Жуглет и оруженосцы последовали его примеру. Конрад, остановившись на вершине холма, жестом приказал им подняться.

— Продолжайте, — крикнул он. — Мы расположимся в шатре.

Жуглет поднялся первым и сразу разглядел, кто едет справа и слева от императора.

— Семейная встреча, — громким шепотом сообщил он Виллему. — Прикажи этим хорошеньким мальчикам надеть рубахи, а иначе брат Павел велит выгнать их за разврат.

Виллем только рукой махнул.

Эрика появление короля явно чрезвычайно взволновало. Виллем жестом приказал ему приблизиться, что тот не замедлил сделать, уверенный, что ему предоставляется отличная возможность показать себя. Вместо этого Виллем рявкнул ему прямо в лицо, так что тот в ужасе отпрянул:

— Эрик!

Выкрик привлек внимание даже самых рассеянных оруженосцев.

— За то, что утратил сосредоточенность, ты наказан до конца дня. Отложи меч и отправляйся ухаживать за Атлантом. — Конь Виллема утратил аппетит с того дня, как они прибыли в город. — Изучи внимательно его навоз, не заметишь ли чего особенного. Понюхай его. Если надо, попробуй на вкус.

Прочие оруженосцы переглянулись: сцена одновременно и наводила на них страх, и смешила, так что они с трудом удерживались, чтобы не расхохотаться. Лицо Эрика налилось кровью.

— Ты не можешь приказать мне есть конское дерьмо, Виллем, я твой сюзерен.

— Ты мой оруженосец, именно поэтому ты здесь, — резко осадил его Виллем. — К тому же по твоему собственному настоянию.

Он отвернулся от Эрика, и другие юноши немедленно изобразили, что чрезвычайно заняты тренировкой. Привлекая их внимание, Виллем дважды хлопнул в ладоши, однако они слишком сосредоточенно демонстрировали ему свое усердие, а потому большинство не отреагировали на хлопки.

— Внимание! — взвизгнул, подпрыгнув, Жуглет — так пронзительно, что у присутствующих едва не полопались барабанные перепонки.

Все застыли на месте. Со страдальческим видом Жуглет подал знак мальчику-пажу Виллема принести вино. Рыцарь усмехнулся.

— Спасибо, Жуглет.

Между двумя глотками менестрель провозгласил — достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми зрителями:

— Всегда почту за честь служить великому рыцарю.

Проигнорировав это замечание, Виллем вернулся к делу.

— Итак, давайте покажем его величеству, на что вы все способны. Повторим сегодняшние упражнения — сначала медленно, а потом в более быстром темпе.

Солнце светило ему в спину, и теперь, когда император оказался прямо напротив, рыцарь чувствовал себя выставленным напоказ. Передвигаясь по краю лощины, он оказался прямо под тем местом, где расположился Конрад со своей свитой. Жуглет последовал за ним.

По жесту Конрада певец поднялся наверх, к крытому сверху и открытому по бокам шатру для зрителей, перед которым стояли, растянув знамя над головами, герольды.

— Как идет тренировка? — осведомился Конрад.

Внизу, на площадке, Виллем, щурясь от солнечного света, выкрикивал номера упражнений. Повинуясь его приказам, сражающиеся двигались почти как танцоры.

Жуглет удовлетворенно кивнул.

— Он с ними очень терпелив, но вместе с тем строг. Умеет заставить их работать и мог бы многому научить ваших рыцарей, сир.

Павел, который до этого момента сидел, всеми забытый, по правую руку от брата, пристально, прищурившись, посмотрел на Жуглета. Тот ответил ему приятной, спокойной, почти ласковой улыбкой.

— Поскольку его преосвященство, по-видимому, ставит под сомнение оправданность моего… вклада в возвышение этого рыцаря, могу я осведомиться, не внес ли его преосвященство свой собственный вклад в предотвращение этого возвышения?

Павел чуть не выпал из седла. Ноздри у него раздувались, точно у разъяренного жеребца.

— Я действительно собирался заметить, что ты тратишь уйму времени, глазея на этих полуголых юношей.

В надежде вызвать смех окружающих он попытался придать этой сентенции тон окрашенного сарказмом юмора.

— Вы правы, ваше преосвященство. Это просто-напросто зависть, — мгновенно, без тени смущения отозвался Жуглет. — Я знаю, зависть — смертный грех, и обязательно покаюсь в нем в следующий раз, когда пойду исповедоваться. — Легчайшая тень улыбки. — Правда, я уже пропустил все сроки. А может, вашему преосвященству будет угодно оказать мне честь… если он знает местечко поблизости, потемнее и поуединеннее… где мы могли бы… ой!

Последнее было реакцией на действия Конрада, который, едва сдерживая смех, сильно хлопнул менестреля по голове.

— А верхом они уже работали? — спросила, не отводя глаз от тренирующихся оруженосцев, любовница одного из рыцарей. И доверительно улыбнулась стоящему рядом Николасу. — Обожаю смотреть, как они бросают копья в кольцо.

Павел, услышав это, лишь демонстративно вздохнул с видом снисходительного раздражения, давая тем самым понять окружающим, что ничего, кроме подобных двусмысленных замечаний, при этом дворе ждать не приходится.

— Я бы не возражал, если бы Виллем бросил копье в мое кольцо, — ухмыльнулся в ответ Николас, вызвав хихиканье некоторых дам.

Конрад метнул на своего посланца сердитый, предупреждающий взгляд, отчего тот мгновенно протрезвел. Кардинал театрально закатил глаза и закусил губу.

— Семь! — выкрикнул Виллем и, заметив, что один из юношей сделал слишком глубокий выпад, громко скомандовал: — Держи равновесие!

Он расхаживал между пятью сражающимися парами. Георг, оставшийся без напарника, совершал все движения так, будто перед ним находился воображаемый партнер. По команде Виллема все одновременно завершили упражнение. Застыв на мгновение, они привели мечи в нейтральное положение — клинок удерживался на уровне талии и направлялся почти вертикально вверх, лишь с легким наклоном.

Виллем с удовлетворением кивнул и хлопнул в ладоши, после чего опять принялся выкликать номера, но на этот раз гораздо быстрее, чем раньше. Теперь все выглядело так, будто небольшая армия в убыстренном темпе исполняет боевой танец.

— Красивое зрелище, — с чувством произнес Конрад. Это была первая реплика, хотя бы относительно обращенная к Павлу. — Сильные, здоровые, умелые тела, и все они выкладываются ради меня.

— Ты переоцениваешь себя, Конрад, — скривился Павел. — Их конечная цель — крестовый поход, и там они будут выкладываться ради нашего вечного Господа, а не просто ради какого-то преходящего государственного деятеля вроде тебя.

Несколько мгновений император удивленно смотрел на Павла, а потом сверкнул белозубой улыбкой и с размаху хлопнул брата по плечу.

— Знаешь, Павел, когда ты вроде как остришь, твое общество начинает доставлять удовольствие. Сделай одолжение, остри почаще.

С этими словами он вновь переключил все внимание на поле.

— Ничего удивительного, что древние атлеты тренировались нагишом, — сладким голосом произнесла одна из дам. — Мужчина такое красивое создание.

— Было бы неплохо, если бы придворные дамы пряли и вышивали тоже нагишом, — предложил Конрад.

— Я бы предпочел, чтобы они попрыгали тут в таком виде, — внес свою лепту Жуглет, подмигивая кучке женщин таким хитроумным способом, что каждая из них сочла непосредственным адресатом этого подмигивания именно себя.

Тренировка завершилась под рукоплескание зрителей, но оруженосцы были так напуганы реакцией Виллема на утрату сосредоточенности, что никак на этот факт не отреагировали. По сигналу Виллема они выстроились в колонну лицом к нему. Тот протянул руку, паж вручил ему меч с таким же, как и у юношей, тупым лезвием, и Виллем подал знак первому оруженосцу выйти вперед. Он сделал мощный прыжок в направлении юноши, при этом мышцы на его плечах и спине эффектно обрисовались в солнечном свете, и дамы опять захихикали. Юноша ловко парировал удар, отразил еще три выпада, отсалютовал деревянным мечом и, уступая место следующему, отошел в конец колонны.

— Это один из моих! — в восторге воскликнул Конрад. — Это Томас! Я и понятия не имел, что он так умеет.

— Может, до сегодняшнего дня и не умел, — заметил Жуглет.

— Только посмотри, как этот Виллем из Доля движется, — одобрительно произнес Конрад, игнорируя очередной приступ веселья у дам. — Я выглядел так лет десять назад. Вот она, настоящая красота.

— Если вы любитель таких вещей, тогда конечно, — безмятежно ответил Жуглет. — Я же лично предпочитаю, чтобы немного подрагивало.

Очередное подмигивание в сторону придворных дам породило новую волну молниеносных, многообещающих улыбок.

— Жуглет, — произнес Конрад, неожиданно понизив голос. — Глянь-ка осторожно поверх моего плеча. Кто-нибудь из моих людей выглядит так, будто ревнует или чувствует себя отверженным?

Жуглет, сделав вид, что потягивается, медленно повернулся, как будто пытаясь поймать порыв прохладного ветра. Павел, сидящий рядом с Конрадом, глянул прямо поверх его плеча и ответил, опередив менестреля:

— Пара таких есть.

Конрад бросил на Павла взгляд, долженствующий довести до сведения брата, как некрасиво тот себя ведет, и задумчиво улыбнулся.

— Отлично, — сказал он. — Этим по окончании тренировки и займемся.

— Чем? — хором спросили Павел и Жуглет. Конрад прошептал с оттенком предвкушения:

— Посмотрим, чего на самом деле стоит твой молодой человек.

Обратно Маркус поехал не тем путем, каким прибыл на место свидания, сделав ради предосторожности изрядный крюк. Он надеялся, что это последний раз, когда ему приходится прибегать к подобным уловкам. Следующая встреча с Имоджин произойдет в церкви. Почти все время на обратном пути он смаковал сладостные воспоминания о тех ощущениях, которые испытывал во время их близости, и вдруг его едва не затошнило от страха: он подумал, что будет, если Альфонсу придет в голову отказаться от своего обещания. Мелькнула даже мысль признаться Конраду в том, что он лишил Имоджин девственности… но нет, этого делать никак нельзя, он ведь поклялся своему повелителю, что ничего подобного не произойдет. Доверие Конрада — это практически единственная его опора в жизни. Да и зря он так разволновался — беспокоиться-то не о чем. Скоро они поженятся, и тогда уже не будет важно, когда они впервые были вместе.

Поднимаясь на холм, с которого открывался вид на тренировочное поле, он увидел, что занятия только что закончились и что в числе зрителей сам император. Рихард из Майнца, один из самых выдающихся рыцарей Конрада, устало покидал поле. Маркус решил, что сегодня именно он надзирал за тренировкой оруженосцев, хотя обычно до таких вещей не снисходил. Несколько утомленных, запыленных молодых оруженосцев оттачивали свое боевое мастерство. Среди них Маркус с удивлением заметил Виллема из Доля, на голову возвышающегося над остальными. Он был одет в ничем не примечательную льняную тунику — и все равно бросалось в глаза, насколько рыцарь молод и чертовски хорош собой. Но устал он, по-видимому, больше других. Спешившись, Маркус повел свою кобылу к южному краю поля, где тренирующиеся поили лошадей, и жестом подозвал молодого прыщавого блондина — насколько он помнил, оруженосца Виллема. Юноша мыл самого крупного жеребца.

— Добрый день, парень. Можешь объяснить, почему твой господин тренируется с новичками? Мне казалось, он человек опытный.

Эрик мрачно ухмыльнулся.

— Еще какой опытный, сударь. На прошлой неделе император вызвал его на поединок, и Виллем трижды сшиб его величество с коня. Ну, его величество и попросил моего господина заниматься с королевскими оруженосцами.

— А-а, — разочарованно протянул Маркус. — Я думал, тренировку проводил Рихард.

Эрик улыбнулся во весь рот.

— Нет, сударь. Когда тренировка закончилась, его величество устроил три боя. В каждом из них Виллем сражался с одним из рыцарей его величества и обезоружил всех. Как раз только что он победил Рихарда из Майнца.

— Вот оно что… — опять протянул Маркус. Возникло странное чувство: как будто что-то размером с оливковую косточку грызет его изнутри.

— Весьма впечатляет.

— Еще бы! До сегодняшнего дня его величество никогда не наблюдал за тренировками, но, мне кажется, теперь это войдет у него в традицию. Даже дамы пришли. — Эрик широко улыбнулся. — Виллему нужна покровительница, и все до одной не против, но он, бедолага, понятия не имеет, как к ним подступиться.

Маркус, проследивший взглядом за его жестом в сторону зрительского шатра, строго одернул Эрика:

— Не подобает так говорить о своем господине. Эрик только рукой махнул.

— Он мой кузен и добрый товарищ. Его сестру и меня кормила одна кормилица.

Маркус не имел времени сообразить, почему услышанные им новости плохи, но инстинктивно почувствовал, что дело обстоит именно так.

— У него есть сестра?

Эрик присвистнул.

— Черт подери все законы, запрещающие браки между родственниками! Да, у него есть сестра. Она красивее любой дамы в этом шатре. Если хотите знать, — упиваясь возможностью поделиться секретом с единственным человеком в Кенигсбурге, который его еще не знает, Эрик понизил голос, — есть одна вещь, это было тайной, но сейчас уже можно сказать. Если Виллем хорошо выступит на турнире, Конрад примет его при дворе, а потом пошлет за Линор с целью… ну, жениться на ней.

Глаза Маркуса сверкнули, но Эрик ничего не замечал.

— Что вы на это скажете, а? Вчера еще быть никому неизвестным, прозябающим на дальней границе рыцарем — и меньше чем за месяц вознестись фактически до брата короля, ведь можно так сказать? — Будто сам не веря своим словам, Эрик покачал головой. — Я ему завидую, но более подходящего человека королю пожелать не могу. Разве что меня… Прошу прощения, господин.

С этими словами он вновь занялся Атлантом.

Охваченный ужасом, Маркус стал разглядывать людей на возвышении. Вот они ходят, о чем-то говорит. Вон Конрад, и, что гораздо хуже, вон Альфонс Бургундский. Знает ли он о готовящемся возвышении красивого молодого холостяка? Борясь с подступающей паникой, Маркус нашел грума и передал ему свою кобылу. Затем быстро, как только позволяло поврежденное колено, побежал к возвышению для зрителей.

Жара еще не спала, и солнце светило в полную силу. Виллем устал, мышцы у него ныли, лицо покраснело и воспалилось от жары и пота, но он был очень доволен тем, как прошел день. Вряд ли можно найти лучший способ отточить собственное мастерство, чем проводить ежедневные тренировки с этими юношами. Что же касается боев с тремя самыми успешными рыцарями Конрада — что ж, этого он не ожидал, а уж о том, чтобы из всех поединков выйти победителем, даже и не мечтал. Ему казалось, что при огромном королевском дворе его способности вряд ли кого-либо удивят. К счастью, он ошибался. Это оказалось чрезвычайно приятным сюрпризом. А лучше всего было вновь оказаться в собственной стихии, подальше от дворцовых интриг, подальше даже от Жуглета, чье присутствие, при всех его добрых намерениях, действовало порой угнетающе. Слушая его песни и истории, можно забыть обо всем — у Жуглета прекрасный голос, что ни говори, — но после дня, проведенного среди оруженосцев и рыцарей, Виллем чувствовал, что сделал нечто полезное, от чего есть конкретный толк. В своем деле, по крайней мере, он мастер. Рядом с Жуглетом он почти всегда ощущал какую-то зависимость, и было так хорошо насладиться собственной победой.

Поднимаясь по склону холма к помосту под шатром, чтобы поздороваться с Конрадом, он увидел бегущего навстречу менестреля. Тот встретил его восторженно.

— Отличная работа! Дружище, ты разгромил в пух и прах самого Герхарда из Меца, а ведь этот выскочка воображал, что запросто обезоружит тебя! Ты ему показал, где раки зимуют!

Делая преувеличенно неуклюжие движения, Жуглет попытался изобразить сваливший Герхарда удар.

Виллем неловко улыбнулся и похлопал Жуглета по плечу.

— Спасибо. Ты, наверно, наблюдал за поединком, забравшись на скамью, раз все смог разглядеть.

Братец Павел намекал, что я слишком старался рассмотреть все получше. К тому же я хотел быть в курсе того, что придворные говорят о тебе. — Подмигнув, Жуглет скользнул рукой по блестящему от пота плечу Виллема. — Можешь не сомневаться, они говорили то, что надо.

Настроение рыцаря слегка упало, он раздраженно отбросил руку Жуглета.

— Совсем не обязательно лезть из кожи вон, мостя мне дорогу к успеху. Кое-чего я могу добиться и самостоятельно.

К его удивлению, Жуглет не стал спорить.

— Ты совершенно прав. Я увлекся — это профессиональное. Тебе помощь не нужна. Ладно, я пошел.

Виллем бросил взгляд на платформу для зрителей, и у него чуть ноги не подкосились: он понял, что четыре или пять молодых красавиц, едва не пуская слюну, рассматривают его, дожидаясь, пока он подойдет к ним.

— Постой. — Он схватил друга за локоть. — Не уходи, прошу тебя, помоги мне поговорить с этими… людьми.

Жуглет, прищурившись, взглядом специалиста оценил ситуацию.

— Все как на подбор! Из них ты вполне можешь выбрать себе подругу по вкусу. Насколько мне известно, все они замужем. Для тебя это самое оно. Куртуазная любовь только тогда считается любовью, когда возлюбленных разделяют препятствия. — Он испустил драматический вздох. — Как, скажем, меня и твою прекрасную сестру… Ладно, пойду подготовлю почву.

С этими словами менестрель рассмеялся и устремился вверх по холму к шатру, где возобновил свой безобидный, но вместе с тем бесстыдный флирт с разодетыми в пух и прах замужними дамами.

Усталый Виллем медленно потянулся, расправляя плечи, и последовал за ним.

Не успел он подойти к шатру, как на пути у него возник граф Бургундский. Он сжал руку Виллема с таким энтузиазмом, что тот едва не вскрикнул, и рывком втащил его на платформу.

— Блестяще, мой мальчик, просто блестяще. Вся Бургундия вправе гордиться тобой, — громко воскликнул граф таким сердечным тоном, точно они давние друзья.

Уже второй день граф вел себя таким образом — с необъяснимой, настойчивой, натужной фамильярностью. Виллему это было глубоко противно. Он ничего не ответил. Граф слегка понизил голос и льстиво добавил:

— Ходят слухи, что на турнире ты возглавишь королевский отряд.

Виллему стало неловко.

— Некоторые люди его величества почтили меня предложением выступать на моей стороне, но было бы чрезмерной самоуверенностью утверждать, что я могу возглавить королевский отряд, не принадлежа к королевскому дому.

— Пока не принадлежишь, но я слышал, это вскоре может измениться… — возразил Альфонс все тем же фальшиво компанейским тоном. — Пусть даже косвенно, все равно.

Виллем опешил.

— Это не более чем слух. — Он залился краской. — Я бы никогда не поставил будущее сестры в зависимость от своих успехов в боевых искусствах. И сомневаюсь, что его величество поставит в зависимость от них будущее империи.

— Значит, слухи безосновательны? — произнес кто-то у него за спиной.

Оглянувшись, Виллем встретился взглядом с сенешалем Конрада, высоким, приятным человеком по имени Маркус, Он исчез после первого вечера Виллема во дворце. Черную тунику сенешаля покрывала пыль, волосы растрепал ветер; обожженное солнцем худощавое лицо было лишено всякого выражения.

— Имеются веские основания верить этим слухам, — встрял, не глядя на Маркуса и растянув рот в широкой улыбке, Альфонс. — Ты прекрасный боец, и я желаю тебе удачи на турнире, а также большого счастья тебе и твоей сестре.

Он подобострастно поклонился и отошел. Маркус с Виллемом проводили его изумленными взглядами.

— Я не доверяю этому человеку, — тихо признался Виллем, Маркус, совершенно подавленный, кивнул в знак согласия, а Виллем добавил:

— И не понимаю его.

Маркус не сдержал вздоха душевной боли.

— Зато я понимаю, — сказал он и зашагал прочь.

 

Глава 7

ФАБЛЬО

Комическая история в стихах с налетом вульгарности или непристойности

8,9,10 июля

Сто фунтов — подарок Конрада — были истрачены с экстравагантной широтой под неусыпным оком Жуглета. Хотя бы по несколько пенни досталось каждому цеху — и почти каждому отдельному ремесленнику в городе.

А на следующий день после возвращения Маркуса, под нежный шорох летнего дождя, когда Виллем опять уже был без гроша (зато стал обладателем множества туник, заколок, сапог, деревянных сундучков, кожаных мешочков, ложек, шляп, четок и священных реликвий, специй, астрологических карт, горшков для приготовления пищи, тканей, музыкальных инструментов, на которых он не умел играть, драгоценностей и даже нескольких листков настоящей бумаги), прибыл купец из Монбельяра с огромным грузом рыцарского снаряжения для Виллема — и все в кредит. Этот купец был его поставщиком с тех пор, как Виллема впервые опоясали мечом, и потому всегда имел запас красно-синих (цвета Виллема) вымпелов и флагов.

Привез он и копья, щиты, лошадиные попоны, туники специально для турниров.

Стоя под струями теплого дождя, Виллем старался не думать о долгах, в которые влезает, приобретая снаряжение не только для себя, но и для Эрика и двух своих мальчиков-пажей. Другие рыцари — те двадцать два, что прибыли из Бургундии, и те тридцать из людей Конрада, что вызвались сражаться на стороне Виллема, — готовы были удовлетвориться лишь вымпелами его цветов, а одеждой и всем прочим обеспечивали себя сами.

Сердечно поблагодарив купца, Виллем предложил устроить его в гостиницу, где Жуглет уже хлопотал, пытаясь сосватать за купца Мюзетту, дочь хозяина.

— Везде-то ты поспеваешь, — беспомощно рассмеялся Виллем, когда до него донесся из комнаты дальше по коридору шум взаимных поздравлений и радостных выкриков.

Из открытого окна пахнуло прохладой. Небо приобрело оттенок серого стекла.

— И всем приношу удачу, — довольно согласился Жуглет. — А ну-ка, давай надевай свою новую шерстяную тунику. Конрад снова приглашает тебя поужинать во дворце.

Купец — поставщик рыцарского снаряжения — прибыл вместе с мгновенно возникающим и так же резко заканчивающимся наплывом людей, который неизменно сопровождал крупные турниры. Невзирая на то и дело начинавший накрапывать дождь, в Селестат хлынули толпы рыцарей со своими оруженосцами и слугами. Сначала оказались забиты все гостиницы, потом все возможное съемное жилье, после чего за пределами городских стен начали возникать лагеря. Со всех сторон в город, в надежде найти временную работу, также стекались представительницы известной древнейшей профессии, и их ожидания оправдывались.

Улицы запрудили крестьяне и лоточники, на разных языках предлагая прохожим свои товары, и от первого до девятого удара колокола продавали все, что душе угодно, — от фальшивых талисманов («зуб, выбитый на турнире из челюсти противника Мишелем из Гарнса!») до поддельных чудес («святой эликсир, который Виллем из Доля выпил перед крестовым походом, чтобы сокрушить неверных!»). Конрад придумал исключительно хитрый ход: в обмен на денежное пожертвование определенного размера в любой валюте каждый гость получал значок с эмблемой империи, который потом можно было отвезти домой и показывать родным и знакомым. А прибывшим из Рима за те же деньги выдавались два значка — второй предлагалось подарить его святейшеству.

В течение двух дней перед турниром Конрад предоставил всему двору возможность окунуться в эту фантасмагорию. Виллем, возвращаясь домой с мессы в соборе Святого Фоя, заметил Жуглета в толпе рядом с лавочкой серебряных дел мастера: тот покупал что-то маленькое, роясь в подозрительной на вид переносной аптечке. Виллем собрался перейти площадь и заговорить с менестрелем, как вдруг услышал поблизости знакомый голос, произнесший с веселым удивлением:

— Так вот где он это берет!

Повернувшись, Виллем увидел королевского посланца, Николаса. Как и сам Виллем, тот, оставаясь незамеченным, следил за манипуляциями Жуглета.

— Берет что? — спросил Виллем.

Николас вздрогнул, но тут же пришел в себя и вежливо поклонился.

— Доброе утро, сударь. — Он кивнул в сторону менестреля. — Я имею в виду пузырек с настойкой, который Жуглет так ревностно охраняет.

— И что в нем? — спросил Виллем.

Если не считать поддразнивания Конрада по этому поводу, никто никогда ни о чем таком не упоминал, но Виллем сам несколько раз замечал, как бережно менестрель охраняет свисающий с пояса маленький кожаный мешочек.

— О, специальная настойка, помогающая сохранить красоту голоса, — тоном специалиста объяснил Николас. — Так, по крайней мере, говорят.

С этими словами посланец растворился в направлении улицы Пекарей. Виллем решил напрямую расспросить Жуглета, но, когда повернулся к повозке аптекаря, музыканта уже и след простыл. Почти сразу же со стороны Чугунного переулка послышался знакомый хрипловатый тенор, воспевающий достоинства Виллема из Доля. Виллем торопливо зашагал прочь, через зеленной рынок.

Кроме лоточников с их подозрительным товаром повсюду теснились музыканты, акробаты, предсказатели и жонглеры. Они буквально заполонили все улицы и переулки от ворот до ворот, в том числе и те, которые вели к замку. И разумеется, не обошлось без бродячих проповедников и клянчивших деньги безумных религиозных фанатиков. Втискиваясь в самую гущу толпы, они призывали на головы грешников небесную кару. Бани в бедных кварталах ломились от народа, сточные канавы воняли сильнее обычного. Продовольствие дорожало не по дням, а по часам даже в той гостинице, где остановился Виллем, так что он был благодарен Конраду за регулярные приглашения к королевскому столу — ради этого стоило лишний раз вскарабкаться на гору.

Жуглет воспевал имя и дела славного рыцаря из Доля — и на переполненных улицах, и в лагерях за пределами городских стен. Кроме того, он неутомимо пытался наладить личную жизнь Виллема: в домах, где собирались представители знати и рыцарства, он подстраивал ему встречи с привлекательными молодыми дамами. Не прошло, впрочем, и дня, как Виллем трижды продемонстрировал свою феноменальную неспособность флиртовать. Это, однако, ничуть не охладило пыл Жуглета в его стремлении подобрать другу кого-нибудь побогаче и посимпатичнее («Сам понимаешь, не для женитьбы, — объяснял Жуглет Виллему, — а просто для того, чтобы, когда мне и моим собратьям по ремеслу придет пора обессмертить в балладах твои деяния, можно было представить тебя блестящим кавалером»).

Кроме того, менестрель взял под свой контроль распорядок Виллема. Он настаивал на том, что в оставшиеся два подготовительных дня тот должен все время быть на виду. К этому времени, куда бы они ни шли, в разговорах то и дело упоминалось имя рыцаря из Доля, что породило шуточное разногласие между ними. С точки зрения Виллема, громкая шумиха, поднятая вокруг него Жуглетом, ни к чему хорошему привести не могла, а для Жуглета, напротив, достигнутая известность служила подтверждением того, что его усилия не пропали даром.

Утром накануне турнира, однако, возникло непредвиденное осложнение — как следствие столь безудержного прославления.

Туман и солнце без особой любви, но соединились, породив в итоге насыщенное тяжелой влагой утро. Конрад явился посмотреть, как будет протекать тренировка оруженосцев. Королевская свита к этому времени разрослась до колоссальных размеров: ее пополнили множество старых друзей Конрада, явившиеся в город специально ради турнира и расхаживающие повсюду в украшенных королевской символикой нарядах. Посланец Николас, незаметно соскользнув с заполненной народом зрительской платформы, переместился поближе к тренировочной площадке и уселся на землю рядом со своим товарищем по вечному подшучиванию над всем и вся, Жуглетом. Они шепотом обменивались неприличными остротами по поводу почти каждого юноши на поле, периодически разражаясь таким громким хохотом, что их несколько раз одергивали — сначала Виллем, а под конец и сам Конрад. После королевского выговора друзья пару минут с усмешкой смотрели друг на друга, сохраняя демонстративное молчание, а потом Жуглет вновь обратил взор на поле.

Через некоторое тщательно отмеренное время Николас притронулся к руке Жуглета тем особым легким и нежным жестом, к которому молодой красавец менестрель, к сожалению, привык. Но от Николаса это исходило впервые.

Пораженный, Жуглет сверкнул взглядом на посланца.

— Николас…

Тот убрал руку и с невинным видом положил ее на сухую красноватую землю.

— Прошу прощения, ошибся, — спокойно сказал он и тут же с головой ушел в созерцание тренировки.

Жуглет, который был слишком удивлен, чтобы просто так оставить эту тему, произнес твердо, но с легким оттенком тревоги:

— Ты же знаешь, что я не…

— Я знаю, что ты был не… — поправил его Николас. — Мне показалось, что мелодия переменилась. С недавнего времени.

Жуглет, не понимая, смотрел на него.

— Мой интерес к дамам остался неизменным.

— Возможно. Изменился лишь твой интерес к мужчинам.

— Что?! С чего ты взял?

— Может, из-за этого.

Николас кивнул в сторону разминавшегося на поле Виллема.

Тот, без рубашки, весь потный от жары, выглядел очень эффектно.

Жуглет был настолько ошарашен, что несколько мгновений сидел, молча разинув рот, а потом разгневанно выпалил:

— Что за нелепость!

Николас, по-прежнему не сводя взгляда с поля, пожал плечами.

— Как тебе угодно. Но я ни разу не видел, чтобы какое-нибудь предприятие захватывало тебя до такой степени, как это. Я подумал, что ты пал жертвой собственного энтузиазма.

Жуглет рассмеялся своим характерным смехом, откидывая назад голову и по-совиному ухая.

— Ничьей жертвой я не пал. — И потом, немного успокоившись, добавил заговорщицки: — Впрочем, признаюсь, я питаю слабость к Линор.

Николас кивнул, по-прежнему улыбаясь.

— Да, я видел твой старый фидель, когда был там. Я еще подумал, нет ли за этим истории.

— Никакой истории. Я просто имел в виду, что если иной раз я веду себя странно с ним, то лишь потому, что в этот момент он напомнил мне ее.

— Что ж, может, и так. — Николас иронически усмехнулся и, усевшись, изящным движением стряхнул пыль с пальцев. — Наверное, его загорелая мускулистая спина напоминает тебе ее загорелую мускулистую спину. Ну конечно же.

— Не будь такой сволочью, — нахмурился Жуглет. — Мир полон мужчин, которыми я открыто восхищаюсь, но с которыми поддерживаю абсолютно невинные дружеские отношения. — Пауза, почти насмешливая. — С тобой, например.

— Со мной? — Всем своим видом выражая непричастность к чему-либо вроде невинной дружбы, Николас еще раз сделал двусмысленный жест, который и стал причиной этого разговора. — Нет, Жуглет, это не про меня.

— Я говорил о своем отношении к молодым людям.

Выведенный из равновесия Жуглет ожесточенно скреб пяткой по сухой земле.

— А-а! — протянул Николас. — Но как я только что продемонстрировал, не следует сбрасывать со счетов и их отношение к тебе.

Последовал момент растерянности, после чего Жуглет неловко рассмеялся.

— Намекаешь на Виллема? Ты с ума сошел? Мы дни и ночи строим планы, как бы найти ему даму сердца.

Николас, сопровождая свои слова самодовольной, победоносной улыбкой, прошептал:

— И все же он проводит гораздо больше времени с тобой, строя эти самые планы, чем на практике завоевывая женские сердца. Если так пойдет и дальше, думаешь, этого никто не заметит?

Небрежным кивком он указал на папского нунция.

Жуглет сначала опешил, потом насторожился и негромко сказал:

— Понял. Спасибо.

В последнее время Маркус всякий раз, когда выдавалась такая возможность, посещал, сопровождая своего господина, тренировки оруженосцев. Обычно во время занятий он неотрывно следил за графом Бургундским, который, в свою очередь, не сводил взгляда с Виллема из Доля. Апофеозом этих наблюдений становились припадки ужаса: Маркусу виделась со всеми порнографическими деталями сцена брачной ночи Виллема и Имоджин, в процессе которой муж понимал, что его жена не девственница.

Однако сегодня его внимание привлек Павел: этот духовный деятель изрядно наметал глаз, высматривая, чем занимаются Жуглет и Николас, и сейчас он тоже углядел их на склоне холма, занятых оживленной беседой.

Маркус по давно усвоенной привычке посмотрел на Конрада, ища руководства к действию. Папский нунций беспрерывно выискивал трещины в нравственной броне двора. И Маркус, и Конрад знали, что позиции Николаса уязвимы; с недавних пор, после очередного строгого предупреждения, Николас стал осторожнее, но иногда — как, например, сейчас — забывался.

Конрад состроил недовольную гримасу.

— Что бы тебе хоть раз просто получить удовольствие от жизни? — не глядя на брата, буркнул он, теребя украшенной перстнями рукой бороду с золотистыми прядями.

— Я постоянно получаю удовольствие от жизни, брат, — любезно ответил Павел.

— Тогда попытайся, по крайней мере, проявить в этом деле оригинальность, — устало покачал головой Конрад. — Попробуй, к примеру, инцест, или скотоложество, или, на худой конец, магию. А то получается чересчур однообразно, ведь это тянется уже не первый год. Самое ужасное, в чем ты можешь уличить моих подданных, это греческая любовь без взаимности. Скучно, Павел.

Павел всем своим самодовольным видом продемонстрировал, что слова брата его ничуть не разубедили. Конрад бросил быстрый взгляд на Маркуса, и тот начал спускаться по склону, направляясь к Николасу с назиданиями и только что придуманным заданием, требующим незамедлительного присутствия посланца во дворце — или, по крайней мере, в любом другом месте, лишь бы подальше от смеха Жуглета и слежки Павла.

Вечером накануне турнира Эрик отправился на «Вечерние звезды», шуточный турнир для оруженосцев и молодых рыцарей, где они имели возможность испытать приобретенные навыки. Виллем, как всегда накануне турнира, собирался поститься, но, когда Конрад пригласил его на ужин, не осмелился отклонить приглашение. Он оставил коня и оружие у ворот, и его провели в королевскую гостиную. Его величество сидел в окружении своего зверинца, состоящего из охотничьего сокола и гончих. Жуглет, устроившийся, как всегда, в нише у окна, играл на фиделе. Сначала коротко поговорили о турнире, а потом Конрад наконец придал официальный статус слухам, которые Виллем в течение уже нескольких дней только и делал, что опровергал.

— Если завтра ты выступишь хорошо — а у меня есть все основания полагать, что так оно и будет, — я сделаю тебя одним из своих рыцарей, — начал император.

Виллем, явно довольный, опустил голову, точно застенчивый мальчик.

— Ваше величество оказывает мне честь, о которой я не смел и мечтать.

— Но это еще не все, — продолжал, улыбаясь, Конрад. — Я бы хотел, чтобы ты стал мне братом. Твоя замечательная сестра, о которой я немало наслышан, — для кого ты ее бережешь?

Виллем с трудом сглотнул. В целом Конрад как человек ему нравился, но при этом хотелось бы хоть раз увидеть, как его величество в разговоре с придворной дамой проявляет что-то хотя бы отдаленно напоминающее уважение.

— Для того, кто будет беречь ее, точно величайшее сокровище, как она того заслуживает, — осторожно ответил он.

Конрад усмехнулся самодовольно и не без цинизма, поглаживая по голове гончую.

— Ни разу не встречал женщину, которую стоило бы беречь, точно драгоценность, но, если твоя сестра характером похожа на тебя, я буду любить ее, насколько смогу. И постараюсь научиться беречь ее, точно драгоценность. Этого достаточно, друг мой? При условии, конечно, что Ассамблея даст свое согласие?

Рыцарь бросил взгляд на Жуглета, по-прежнему сидящего в оконной нише с Фиделем на коленях. За последние дни, когда менестрель сделал все возможное, чтобы ставший всеобщим достоянием «секрет» по поводу Линор практически перестал быть тайной, Виллем начал понимать, что именно это и было апофеозом его замысла. Жуглет хотел, чтобы Линор оказалась при королевском дворе: тогда он получит желанную возможность ухаживать за ней и, может быть, даже соблазнить. И роль Виллема во всем этом состояла лишь в том, чтобы провести Линор во дворец. Осознав это, в первый момент он разозлился, однако потом вынужден был признать, что хотя он в этой игре всего лишь пешка, но при этом пешка чрезвычайно везучая, которая сама получит огромную выгоду. И все же сейчас мысль, что на самом деле Жуглет расшибается в лепешку вовсе не для него, а ради Линор, снова вызвала мимолетную вспышку негодования.

Почти незаметно Жуглет кивнул из оконной ниши. Его лицо ничего не выражало, но глаза ярко блестели.

— Да, сир, — ответил Виллем. Его положение было не таково, чтобы отказывать императору. — Я буду польщен, горд и… — последовала долгая пауза, во время которой он подыскивал подходящее слово, — неописуемо рад отдать вам руку сестры, если вы этого пожелаете.

Судя по выражению лица Конрада, ответ его удовлетворил. Поколебавшись, Виллем добавил:

— Но вы… разве вы не рискуете, сделав такой выбор, навлечь на себя осуждение церкви? Ваш брат, кардинал, похоже, изо всех сил старается добиться союза между вами и наследницей Безансона. Так что, когда дело дойдет до папского благословения вашего брака…

— Папского благословения! Чтоб он провалился, этот проклятый Папа! — прорычал Конрад, едва не ударив гончую, которую поглаживал. — Империя священна по самой своей сути, и, значит, папское благословение будет… излишним.

Прекрасно понимая, как важен накануне боя хороший сон, Конрад в этот вечер завершил ужин раньше обычного.

За последнее время вошло в обычай, что, даже если Виллем специально не приглашает с собой менестреля, Жуглет садится позади него на Атланта и скачет в гостиницу. В этот вечер во внутреннем дворике праздновали помолвку Мюзетты с купцом из Монбельяра. Жуглет настоял, чтобы они станцевали несколько танцев вместе со всей честной компанией, и от души выдал ожидаемый от него набор не слишком оригинальных, двусмысленных острот насчет удовлетворения, которое получит Мюзетта, став женой мужчины, чьи копья выше всяких похвал. Роскошный красно-зеленый плащ, который Конрад подарил Жуглету в честь завтрашнего турнира, вызвал множество комплиментов.

Жуглет сделал широкий жест — швырнул его в толпу гостей, воскликнув:

— Не сомневаюсь, Виллем из Доля подарит мне что-нибудь еще более шикарное!

Лишь перед самыми сумерками — а летом они наступают довольно поздно — Виллему удалось укрыться в своей комнате. Неотвязное присутствие Жуглета и льстило ему, и раздражало.

— Прежде чем я потащусь обратно в гору, покажи-ка, что ты собираешься завтра надеть! — жизнерадостно произнес менестрель, возникнув на пороге. — Посмотрим, может, я уже сегодня сложу про твои завтрашние подвиги балладу, со всеми подробностями, конечно. И сразу же ее исполню, еще и заработаю что-нибудь.

— Завтра я буду в полном рыцарском облачении. — Виллем зевнул. — Я с ног валюсь от усталости. Если ты не против, я хотел бы лечь. Разве что пропустим по стаканчику? Только никаких больше песен.

— Отлично. — Жуглет пожал плечами. — Мне все равно надо поберечь голос. Завтра придется прославлять твои победы перед всеми дамами.

— Как я сумею вознаградить тебя за все, что ты для меня делаешь? — произнес Виллем, стаскивая через голову тунику.

Рубашка, зацепившись за воротник туники, снялась вместе с ней, и теперь он стоял голый по пояс, освещенный светом лампы.

— Не надо никакой благодарности, — отвечал Жуглет. — Для меня это долг друга. К тому же я и сам получаю удовольствие. И еще — говорю это со всей серьезностью, Виллем, — завтра в это же время у тебя уже будет дама сердца.

Для человека, прекрасно сознающего свои сильные стороны, Виллем обладал обезоруживающей, на диво скромной улыбкой.

— Я всего лишь безземельное ничтожество, Жуглет. Вряд ли среди того множества дам, с которыми ты меня познакомил, нашлась хотя бы одна, которой моя застенчивость показалась… ну, по крайней мере… привлекательной.

— Ах, оставь, — отмахнулся Жуглет. — Ты лучше управляешься с делами, чем со словами, а какая женщина не любит великие дела? Если понадобится сочинять стихи, я тебя подучу. Но ты будешь пользоваться большим успехом такой, как есть, уж поверь мне.

Виллем, слушая его, стоял посреди комнаты, рассеянно ища взглядом халат. Как бы в подкрепление своих слов, менестрель дружески хлопнул его по мускулистому плечу.

— В конце концов, это…

Жуглет осекся. Виллему показалось, что он видит на лице друга выражение, чем-то ему знакомое. По сути, оно несло в себе похвалу и должно было Виллему льстить, если бы не одна деталь, вызывающая едва ли не шок. На физиономии Жуглета возникла улыбка, удовлетворенная и одновременно жаждущая, — точно такая же, какую Виллем увидел в свое время на лице вдовы Сунья, когда впервые прикоснулся к ней.

Сумей Жуглет скорчить подходящую шутливую мину, все можно было бы спустить на тормозах. Но музыкант вместо этого покраснел как рак и резко, будто обжегшись, отдернул руку. Друзья обменялись нервными взглядами. Виллем сделал шаг в сторону.

— Я хотел сказать… — предпринял попытку продолжить разговор Жуглет.

Однако он говорил неуверенно и чересчур громко, да вдобавок еще грубовато, подчеркнуто мужским жестом опять потянулся к руке Виллема. Тот отстранился, от всей души желая, чтобы Жуглет как-нибудь ловко посмеялся над происходящим.

Но Жуглет не сумел обратить все в шутку. Более того, он — по-прежнему с пылающими щеками — имел столь же ошарашенный вид, что и Виллем, и таращился на бугрящуюся мускулами руку Виллема, как на какого-нибудь диковинного зверя.

— По-моему, тебе пора, — произнес Виллем. — Уже поздно. Увидимся завтра утром.

Вытащив рубаху из туники, он натянул ее и принялся с преувеличенно деловитым видом расхаживать по комнате в поисках халата. Открыл сундук, порылся в нем.

Жуглет неловко кашлянул.

— За что ты выгоняешь меня?

Виллем, не отвечая, продолжал рыться в сундуке. Через некоторое время раздраженно хлопнул крышкой.

— Он здесь, на кровати, — подсказал Жуглет и потянулся за халатом.

— Не подходи к моей постели, — предостерегающе процедил Виллем.

— Это просто нелепо! — воскликнул Жуглет. Никогда еще он так не нервничал. — Я не уйду, пока ты не успокоишься.

Виллем отвернулся, пытаясь скрыть неловкость.

— В таком случае успокой меня, — и, едва не заскрипев зубами, добавил: — Что, по-твоему, сказал бы брат Павел, окажись он свидетелем этой сцены?

И опять ему страстно захотелось, чтобы Жуглет обратил все в шутку. Однако Жуглет был явно не в себе.

В этот момент — словно само небо заботилось о сохранении их дружбы — снаружи послышался громкий шум. В дверь ворвался Эрик с лицом, красным от вина и тренировочных сражений.

Он радостно воскликнул:

— Я только что узнал, где можно найти проституток! Вы со мной?

— Да! — ответили оба очень быстро и чересчур громко.

До западных ворот было четверть мили. Путь пролегал по узким, заваленным навозом улочкам. К невыносимой вони сточных канав, переполненных мусором и гниющими потрохами, примешивался жуткий «аромат» дубильных чанов. Еще не совсем стемнело, но Виллем нес зажженный фонарь, чтобы занять руки. Он молчал, слушая болтовню подвыпившего Эрика и редкие замечания Жуглета. Когда они миновали несколько улиц, гнилостный запах дубильных чанов наконец сменился маслянистым запахом дубленой кожи: они достигли квартала кожевенников.

Эрик поведал им подробную историю своего опыта со шлюхами, но признался, что в настоящее логово греха идет в первый раз: до сих пор он имел дело лишь с отдельными странствующими представительницами древнейшей профессии. Жуглет заверил его, что в этом он ничем не отличается от других и что им повезло оказаться в Селестате, где к этой проблеме относятся прогрессивно и создают сравнительно комфортные условия, в особенности сейчас, в преддверии турнира.

Они вступили в западную часть города, где движение было не особенно оживленным, поскольку главный торговый путь, в долину Рейна и из нее, пролегал не через западные ворота. По этой причине здесь, среди садиков, мусорных куч и обиталищ прокаженных, теснились те, без кого доброе христианское общество не могло обойтись, но кого признавать не желало: евреи, акушерки, торговцы лечебными травами и, разумеется, проститутки. Для уже довольно позднего времени здесь царило странное оживление: люди самых разных национальностей и возраста сидели на корточках у открытых дверей, болтали о завтрашнем турнире и слушали вечернюю колыбельную, сотканную из воркования голубей, переклички кукушек и постепенно затихающего городского шума. Все без исключения — и прохожие, и люди у порогов — приветствовали Жуглета сердечно, как старого знакомого.

— Ты правда, что ли, ходишь к проституткам? — осведомился Эрик с легким оттенком недоверия.

— Почему бы и нет? — как бы против воли защищаясь, ответил Жуглет, споткнувшись о наполненную ржавой водой выбоину. — Я молод, у меня потребности здорового человека, а с придворными дамами ничего стоящего не получишь. — И добавил хвастливо: — У меня здесь уже сложилась своя репутация.

Эрик игриво захихикал.

— В самом деле? Надеюсь, я не узурпирую твой трон.

— Это будет нелегко, — самодовольно напыжился Жуглет.

Наконец они добрались до цели своего путешествия. Это оказалось низкое деревянное здание непосредственно у западных ворот. Как и многие постройки здесь, этот дом узкой своей частью открывался на улицу. Смотрелся он такой же развалюхой, как и все прочие в этом районе. Единственным его украшением был ярко-алый кусок войлока на двери.

— Хорошая краска, — со знанием дела оценил Эрик. — Наверное, у них бывают клиенты из Фландрии.

Виллем отворил дверь, и все трое вошли.

Они оказались в тесной комнатенке. От старой жаровни посередине поднимался дым. От этого и от запаха множества немытых мужских тел было не продохнуть. Больше всего тут было молодых, но присутствовали и мужчины постарше, и даже парочка священников. По помещению расхаживали несколько женщин разного возраста, одетые разве что не в лохмотья, каждая с алой повязкой на руке. Заправляла всем седовласая дама: она сновала взад-вперед с очень деловым видом и продавала дожидающимся своей очереди мужчинам хлеб и пиво по немыслимым ценам. Чувствовалось, что заведение не приспособлено принимать такое количество клиентов; наплыв случился благодаря турниру.

— Нам нужны женщины, — развязно заявил Эрик.

Старуха пронеслась мимо с подносом, не удостоив вошедших взглядом, лишь бросив:

— Что ж, придется подождать…

Но тут она заметила Жуглета, остановилась и расплылась в улыбке.

— Да это же менестрель его величества!

Ее голос зазвучал тепло и дружелюбно.

Она перевела взгляд на Эрика и потом — с явно большей заинтересованностью — на Виллема: тот был одним из самых крупных, но одновременно и самых растерянных мужчин в помещении.

— Мы обслужим вас немедленно, монсеньоры.

Жуглет, чувствуя, как удивлен Эрик, довольно ухмыльнулся.

Их повели между столов. Сидящие за ними посетители выражали недовольство тем, что кого-то обслуживают без очереди. Вновь прибывшие пересекли комнату и вышли в узкий дворик, ограниченный с одной стороны соседским сараем, с другой — городской стеной, а с третьей — чем-то вроде плетня, за которым, судя по звукам, обитали свиньи и прочая живность. По всему двору в два ряда тянулись самодельные брезентовые палатки, похожие на солдатские. Все палатки были заняты, но то, что там происходило, никак нельзя было назвать ночным отдыхом. В конце двора, у плетня, стояла односкатная пристройка с дырой в крыше, лениво выплевывающей в вечерний воздух дым.

Друзья еще не совсем привыкли к почти полному отсутствию света, и Эрик с трудом сдерживал хихиканье — такими звуковыми эффектами сопровождалось происходящее в палатках, — когда три голоса жизнерадостно воскликнули из темноты:

— Жуглет! Привет, голубчик! Жуглет, сюда!

В ответ на изумленное выражение лица Эрика менестрель преувеличенно скромно развел руками и повел своих спутников туда, откуда доносились голоса. Три утомленные женщины с распущенными волосами, в свободных линялых туниках, босоногие, с красными повязками на рукавах, до этого момента сидевшие у порога одной из палаток где-то в середине правого ряда, встали и приветственно замахали руками.

— Мои дорогие распутницы! — радостно воскликнул менестрель. — Сударыни, будьте милы с моими друзьями. Это Эрик, он юн и свеж, и на него, вероятно, придется потратить немало сил. А это Виллем, он такой прекрасный человек, что я просто теряюсь и не знаю, что о нем сказать, разве что одной левой его не возьмешь. Понадобится и правая, и вся, можно сказать, пятерня! Вообще-то он собирался поститься и молиться по случаю завтрашнего турнира, но так уж получилось, что его совсем распирает. — Драматическая пауза. — Ну и, наконец, мои голубушки, я.

— Я с тобой, Жуглет, — тут же выскочила, расталкивая товарок, самая высокая из трех.

Она говорила с легким французским акцентом. Туника у нее была вся в дырах, хорошенькому, в форме сердечка, личику не повредило бы умывание, но, несмотря на заметную усталость, она улыбнулась кузенам такой очаровательной улыбкой, что оба в ответ всем своим видом выразили одобрение и согласие. Она ринулась мимо них к Жуглету и шутливо заключила его в объятия.

— Сейчас моя очередь занимать хижину, — тихо произнесла она. — Пошли, мой скакунок, — добавила она уже громко.

— Прекрасная Жанетта! Марта и Констанс тоже очень милы, — заверил Жуглет Эрика лишь с легким оттенком удовольствия по поводу своей маленькой победы. — Эти трое — единственные постоянные проститутки Селестата. Все остальные из других краев, они здесь только на время турнира. Так что нам достались местные мастерицы своего дела.

С этими словами, под руку с Жанеттой, Жуглет обошел второй ряд палаток и зашагал к односкатной пристройке. По дороге он не отрывал взгляда от спутницы, то ласковыми движениями приглаживая ее всклокоченные волосы, то, словно ненароком, целуя в шею. В ответ она довольно и словно бы сонно мурлыкала.

— Скажи, голубушка, — донеслось до кузенов, — чем ты занималась со времени летнего отдыха его величества?

Эрик и Виллем ошарашенно переглянулись.

— Только не рассказывай Линор, — пробормотал Виллем.

— Самые лучшие подарки спрятаны в маленьких свертках, — со знанием дела заявила темноволосая Марта. — Впрочем, — подмигнув Виллему, поспешно добавила она, — на мой вкус, большие свертки даже лучше.

Она провела пальцем по его сломанному носу, отчего вдоль спины у молодого человека прокатилась волна дрожи, и потянула Виллема в сторону крошечной палатки, рядом с которой они стояли.

— Заходи.

Когда Жуглет с Жанеттой оказались внутри и задернули полог, Жанетта, дружески чмокнув менестреля в щеку, устало опустилась на твердую тростниковую циновку.

— Слава богу, ты здесь, — сказала она. — Неделька выдалась та еще, и все из-за турнира. Эти гости, они просто словно с цепи сорвались. Мой цветок уже совсем общипали.

Жуглет, сидя на корточках возле небольшой жаровни, грел руки над огнем.

— Пахнет свежей древесиной, — заметил он.

Жанетта кивнула и, зевая, показала на стену.

— А она и есть новая. Кардинал устроил облаву, как раз сейчас, когда у нас от гостей нет отбоя, и все тут порушил. Видел палатки во дворе? Их можно сложить в одно мгновение. Ловко придумано, правда?

— Я скажу Конраду, чтобы остриг Павлу коготки. Так что, наше время до рассвета?

— Вся ночь! — Лицо Жанетты просияло. — Ты можешь себе это позволить, радость моя?

В руке Жуглета, словно по волшебству, возник украшенный драгоценными камнями браслет. В одно мгновение браслет перелетел через жаровню и приземлился в ладонь Жанетты.

— Вся ночь, до самого утра, — словно о каком-то немыслимом счастье, сказала Жанетта. — Наконец-то я высплюсь! Ты меня будешь грубо насиловать или станем нежничать?

— Сегодня, пожалуй, подойдет насилие, — отвечал Жуглет, палочкой вороша дымящиеся угли. — Я на этом прямо-таки настаиваю.

Жанетта, распростершись на циновке, спросила уже совсем сонно, с наслаждением потягиваясь:

— Что случилось?

Последовала долгая пауза.

— Жуглет, скажи правду, или я не смогу уснуть.

— Тот, высокий… из двоих, что пришли со мной, — по-прежнему не отрывая взгляда от огня, с огорчением заговорил наконец Жуглет.

— О, он красавчик! — Жанетта улыбнулась. — И к тому же по виду настоящий рыцарь. Надеюсь, когда он придет в следующий раз, я буду не такая усталая.

— Думаю, он не из тех, кто часто утешается с помощью шлюх.

— Жаль. Так что насчет него?

Еще одна пауза.

— Между нами возникло недоразумение, которое заставило его… насторожиться, — ответил наконец Жуглет таким тоном, словно вот-вот расплачется.

Жанетта расхохоталась.

— Ах недоразумение! Кто бы мог подумать! И как тебе удалось выкрутиться? — И, разом посерьезнев, сочувственно добавила: — Жуглет, это просто идиотизм. Так как тебе удалось выкрутиться?

— Пришлось вести его сюда! — Жуглет показал в сторону выхода из хижины.

— А, понятно! Но ведь это не решает проблему. Это всего лишь ненадолго усыпит его бдительность…

— Да знаю я! — отрезал Жуглет, хмуро разглядывая дымящиеся угли.

— И еще этот ваш Павел. Он ждет не дождется, как бы тебя подсидеть. — Судя по тону Жанетты, она не столько сочувствовала Жуглету, сколько получала извращенное удовольствие, наблюдая за его муками. — И что ты собираешься делать?

Раздраженный вздох.

— Понятия не имею.

— Что ж, когда будешь знать, расскажешь, — ответила Жанетта. — Я не могу позволить себе потерять любимого клиента из-за каких-то там… порочных склонностей.

— Лучше вздремни. Оставь меня в покое, — сварливо проворчал Жуглет.

— С удовольствием. Приятно понасильничать! — Жанетта улыбнулась. — Если бы я знала, что ты придешь, я привела бы кого-нибудь, кто больше в твоем вкусе.

Жуглет сердито посмотрел на нее.

— От твоих дурацких шуток, женщина, никакого толку. Подо мной тонкий лед, который вот-вот треснет… Николас уже подъезжал ко мне…

— Николас милашка! — хихикнула Жанетта, уже плохо соображая от усталости. — Я это от тебя же и слышала.

— Да не в том дело, милашка он или нет! Павел и Конрад видели нас… это совсем не забавно, Жанетта, и нечего смеяться! Ты что, не знаешь, что Николас уже начал появляться при дворе, но потом своим поведением вынудил Конрада назначить его посланцем, просто чтобы держать подальше? Если Конрад мог так поступить с сыном принца, что, по-твоему, он способен сделать с бродячим менестрелем?

— Да, жизнь у тебя тяжелее, чем у какого-нибудь монаха. Жанетта засмеялась — не без сочувствия — и погрузилась в сон.

 

Глава 8

ПАНЕГИРИК

Поэма, в которой восхваляются великие дела

11 июля

На следующее утро Виллем и Эрик, встав до рассвета, отправились к мессе. Горело множество свечей, освещая лица собравшихся рыцарей и оруженосцев. Недавно построенная церковь имела две большие башни и высокий сводчатый потолок. Внутри ощущался успокаивающий, типично религиозный дух — даже всепроникающий запах рыбного рынка, который четырежды в неделю раскидывался непосредственно за высокими двустворчатыми дверями церкви, не мог пробиться сквозь густой аромат ладана.

К удивлению Виллема, богослужение совершал сам Павел. Он прочел проповедь, в которой яростно клеймил турнир и грозил всем участникам, вплоть до оруженосцев и герольдов, отлучением от церкви и даже кое-чем похуже. Виллем от всего этого совсем приуныл, но Эрик, посплетничав с другими оруженосцами, вернулся с хорошей новостью: оказывается, Павел так грозится всякий раз, как оказывается в радиусе двадцати миль от любого турнира. На практике до сих пор ни один рыцарь не был наказан за участие в соревновании.

— Одна из самых приятных сторон турнира та, что можно провести целый день, ни разу не увидев кардинала. Все так считают, — заключил Эрик.

Последние слова ему пришлось почти прокричать в ухо кузена, так мощно звучала, отдаваясь эхом в сводах, органная музыка.

После службы Виллем посвятил некоторое время уединенным размышлениям и молитве. Он просил благословения у любимой четверки военных святых, которые, как он считал, ему помогают: Георгия, Теодора, Меркурия и Мартина.

Позже, на выстланном соломой заднем дворе гостиницы, Эрик и пажи благоговейно облачили Виллема в боевые одежды и кольчугу. Когда он наконец в полном рыцарском облачении сел на коня, вся компания проследовала за ворота — впереди Виллем верхом, пешие оруженосцы по обеим сторонам Атланта. Эрику выпала честь нести копье и щит Виллема.

Улицы к этому часу были уже до такой степени запружены народом, что стража Конрада из замка спустилась в город и — к большому недовольству его обитателей — закрыла ворота, не пропуская никого, кроме участников турнира и их сопровождающих. Чтобы не лишать людей удовольствия посмотреть парад, все купцы и мастеровые, у кого дома выходили на широкие улицы и рыночные площади, распахнули свои двери для всех желающих. В результате окна и крыши были до отказа забиты восторженной публикой. Люди бросали рыцарям цветы и связанные вместе пестрые ленты, а с помощью самодельных ударных инструментов извлекали такие оглушительные звуки, что менее закаленные кони давно уже сбросили бы своих всадников и понесли.

Но хотя на улицах остались лишь рыцари и их сопровождение, заторы возникали то и дело. Виллем и Эрик медленно продвигались в северном направлении, к овощному рынку, откуда беспрерывно доносились призывные звуки труб и барабанов. Добравшись до площади, они, к своему удивлению, обнаружили там императора и его многочисленную свиту. Со стороны Конрада это было исключительно проявлением доброй воли, поскольку он мог легко и более безопасно добраться до турнирного поля, вообще не проходя через город. Его окружали бдительные телохранители: они сверлили взглядами восторженных зевак, как будто в каждом видели потенциального мятежника. Королевские герольды держали над головами только вымпелы с изображением семейного герба, черного льва на задних лапах на золотом фоне. Виллем недоумевал, куда же подевался императорский вымпел.

Конрад встретил появление Виллема громким приветствием. Удивленный таким приемом, Виллем вскинул руку, чтобы ответить на расстоянии, но Конрад покачал головой и жестами велел приблизиться. С окружающих крыш донеслось протяжное «У-у-у-у…» заинтересованности и уважения. Виллем никогда не чувствовал себя столь явно выставленным на всеобщее обозрение.

— Подъезжай ко мне.

Конрад поманил его рукой, затянутой в алый бархат и золото.

Прочие всадники и их пешие слуги потеснились, освобождая проход, по которому Конрад и Виллем двинулись навстречу друг другу. Они встретились у колодца в центре площади, облепленного падкими до зрелищ гостями из деревни. Виллем, склонив голову, направил Атланта так, чтобы тот встал точно параллельно коню Конрада, головой к хвосту; Конрад бросил поводья и заключил рыцаря в объятия. Многие кони на площади, реагируя на завистливую напряженность своих всадников, забеспокоились, нервно заржали и даже принялись покусывать друг друга. Однако на простых людей этот жест произвел хорошее впечатление, и они, предвкушая, как Рыцаря вознесут еще выше, захлопали. Виллем покраснел.

— Вот что ты сегодня возьмешь с собой, — произнес Конрад и сделал жест Бойдону.

Бойдон передал Конраду кусок плотной ткани. Тот развернул ее и, чтобы всем было видно, поднял высоко в воздух.

Это был золотистый стяг с черным геральдическим орлом на нем.

У Виллема от изумления перехватило дух. Он знал, что на глазах у такого множества подданных его величества отклонить почетное предложение нести императорский штандарт невозможно.

— Сир, — хрипло произнес он, принимая его, — я постараюсь быть достойным этого знамени.

Конрад развернул коня, и все двинулись к северным воротам. Небольшой отряд Виллема поглотила гигантская королевская свита. Жуглет в новом экстравагантном, переливающемся всеми цветами радуги плаще — очередном подарке Конрада — скакал непосредственно за Маркусом и ловко уходил от прямой встречи с Виллемом. Когда друзья этой ночью вернулись из дома свиданий, Виллем не сказал никому из своих спутников ни слова и не пригласил Жуглета в гостиницу. Сейчас менестрель держался от них на почтительном расстоянии, хотя утром сердечно поприветствовал Эрика. В основном Жуглет болтал с Николасом и был, по-видимому, вполне этим доволен.

Маркус старался не выдать, какой ужас вызывает у него поведение Альфонса: граф ни на мгновение не сводил взгляда с Виллема. Буквально пожирая молодого рыцаря глазами, он даже чуть не напоролся на сук липы, когда они оказались за пределами городских стен и поскакали по обсаженной деревьями дороге.

На прошлой неделе Виллем детально обследовал поле будущего турнира. Впрочем, слово «поле» лишь с натяжкой подходило для этого пространного участка земли, обрамленного городской стеной, подножием горы, на которой возвышался замок, и поместьем Оршвиллер. Большая часть его представляла собой просто открытый участок земли; кое-где, особенно на склоне, попадались купы деревьев. В центре возвели специальный помост, на котором стоял открытый с боков королевский шатер, где могли разместиться несколько десятков зрителей. Вокруг собственно поля сражения, ограничивая его, были установлены три-четыре другие платформы, а самая удаленная от центра граница представляла собой городскую стену. И на ней, и под ней теснились зрители.

День выдался хмурый и холодный. Из-за жары рыцарские сражения редко проводились летом, но Конрад за счет казны непременно устраивал в это время года турнир. Ему доставляло удовольствие все, что грозило поколебать положение высокопоставленных вельмож и способствовало продвижению низшей аристократии — рыцарей. И он, к вящему восторгу толпы, умел делать это красиво.

Большинство рыцарей Конрада выступали под началом Виллема. Глава команды должен уметь не только сражаться один на один, но и планировать атаки, в которых задействовано множество всадников, искусно используя любую возможность победить противника. На кону стоял большой куш, и, несмотря на свойственный Виллему общий идеализм по поводу рыцарства, в этой сфере он придерживался той точки зрения, что цель сражения — получить как можно больше денег или их эквивалента.

Турнир предстоял масштабный — по примерным оценкам Маркуса, здесь собралось не меньше пятисот рыцарей. Лишь к полудню все они поприветствовали друг друга, продемонстрировав зрителям новые копья, щиты и боевые шрамы, а также платочки возлюбленных и выразив радостное удивление по поводу того, как выросли и возмужали оруженосцы Друзей. Те, кто еще не успел облачиться в доспехи, завершали последние приготовления. Местность напоминала военный лагерь, если не считать нехарактерной для настоящего военного лагеря радостно-возбужденной атмосферы. Дул свежий прохладный ветерок, солнце спряталось за облачной дымкой.

Сенешаль, как представитель Конрада, разбивал рыцарей на отряды, руководствуясь традицией и стараясь уважать уже установившиеся связи. Отряд Виллема, куда вошли рыцари из его графства и придворные Конрада, состоял из пятидесяти всадников. На его стороне также выступали рыцари из Швабии, Эйнау и Лотарингии. Всего в турнире принимали участие три отряда, сформированные по географическому признаку и соответственно названные: имперский (именно этот отряд возглавил Виллем), фландрский (по названию местности к северо-западу от империи) и французский.

Маркус развел отряды на места расположения по периметру поля. Последовал долгий период утряски, на протяжении которого оруженосцев и слуг размещали на соответствующих для каждого отряда огражденных местах. Тем временем вновь открыли городские ворота, и представители всех сословий, от крепостных до богатых бюргеров, хлынули наружу, залезая на деревья и крыши домов — одним словом, выискивая любое местечко, еще не занятое придворными. Вокруг шатра Конрада яблоку негде было упасть: многие справедливо рассудили, что все наиболее интересное будет происходить на самом выгодном расстоянии от этого места — не слишком далеко и не слишком близко.

По взмаху руки Конрада главный герольд протрубил в трубу, другой вскинул флаг. Мгновение ничего не происходило, потом три отряда, с грохотом взрывая землю копытами, проскакали к центру широкой зеленой поляны и замедлили ход. Лорд Молеон вызвал на поединок Рихарда из Майнца; два испытанных бойца, поощряемые кровожадными выкриками пятисот глоток, поскакали друг на друга с ясеневыми копьями наперевес. Турнир начался.

Виллема и его соратников вызвали на бой рыцари из Артуа и Валекурта, и Виллем повел свой отряд по зеленой траве.

Их предводителя Виллем не узнал, видел только, что это крупный человек в зловещем красно-черном плаще. Правой рукой крепко сжимая копье, левой он направлял коня к облаченному в кольчугу незнакомцу. Атлант, словно предчувствуя схватку, поскакал быстрее.

— Взгляните на Виллема, сир! — воскликнул, обращаясь к императору, Жуглет. — Он одерживает свою первую сегодняшнюю победу!

— Если быть точным, он сражается со своим первым сегодняшним противником, — поправил стоящий с другой стороны трона Маркус.

Пауза. Лицо Маркуса исказила гримаса боли, которой он попытался придать вид улыбки.

— Ах! Теперь он и в самом деле одержал свою первую сегодняшнюю победу.

«Все ясно, — думал он. — Это начало конца».

Выбить противника из седла не составило труда, самому слезть с лошади было гораздо сложнее, но Виллем, считая, что поверженный противник — его добыча, дал знак своим товарищам не приближаться и не помогать. Кругом не на шутку разгоралось сражение. Виллем тяжело (шестьдесят фунтов кольчуги) спрыгнул с коня, с рычанием выхватил из ножен меч и сжал его обеими руками. Противник беспомощно дергался на земле, точно перевернутое на спину насекомое, тщетно пытаясь подняться на ноги. В мгновение ока Виллем навис над ним и уставил острие меча в единственное не защищенное кольчугой место — пах.

Жуглет наблюдал, как Виллем помогает несчастному встать на ноги, а потом жестом приказывает Эрику вместе с одним из пажей выйти на поле. Эрик взял под арест рыцаря, юноша занялся конем — прекрасным кастильским скакуном — и, ведя его в поводу, двинулся вслед за оруженосцем. Жуглет тихонько соскользнул с возвышения и, петляя между сражающимися, подбежал к Эрику.

— И как вы намерены поступить с добычей? — спросил менестрель.

Эрик указал на хромающего, покрытого синяками пленника.

— Виллем желает, чтобы он заплатил выкуп непосредственно хозяину гостиницы. Мы ведь живем там в долг.

Жуглет одобрительно усмехнулся.

— А лошадь, надо полагать, пойдет поставщику из Монбельяра?

Эрик с улыбкой кивнул и продолжил путь к краю поля.

Чувствуя себя беспомощным, неспособным изменить грядущее, Маркус страстно желал, чтобы время застыло, замерло. Между шестью и девятью ударами колокола Виллем участвовал в восьми схватках и вышел победителем в семи из них («По победе на каждый из семи смертных грехов», — с горечью подумал Маркус); восьмая закончилась ничьей. Он взял в плен соперников из Перше, Шампани, Амьена, Блуа и Пуатье. Маркус понял стратегию Виллема: тот бросал или принимал вызов только тогда, когда находился неподалеку от королевского шатра и слегка на отшибе от общей схватки — так Конраду было его лучше видно. Можно не сомневаться, что подучил его Жуглет, с еще большей горечью отметил про себя Маркус. Виллем был весь в синяках и кровоподтеках, едва не падал с седла от усталости, а его щит грозил в любой момент развалиться на куски, но он отправил в гостиничную конюшню семь скакунов: точеную арабскую кобылку, четырех датских скакунов, венгерского коня и кастильского жеребца. Одного коня он даже отослал в качестве свадебного подарка торговцу рыцарским снаряжением — Жуглет не преминул позаботиться, чтобы эта новость достигла ушей каждого на расстоянии полулиги от королевского шатра.

Эпизод, который стал поворотным моментом в судьбе Маркуса — как он позже со скорбной ясностью понял, — начался с того, что Эрик выбежал на поле с новым ясеневым копьем и щитом для Виллема, в замену старого снаряжения. На этот раз Виллему бросил вызов Мишель из Гарнса, глава французского отряда и, вероятно, величайший — после стареющего Уильяма Маршалла из Англии — рыцарь, прославившийся во многих турнирах. Виллем узнал цвета противника: в первые годы своего участия в турнирах он несколько раз терпел поражение от этого рыцаря. Впервые за весь долгий день Виллем серьезно усомнился в своих силах. Сам он был измучен предыдущими сражениями, противник же, Виллем это знал, до сих пор не особенно утруждался: на его щите было лишь несколько царапин. Такова была — и это знали все — стратегия Мишеля из Гарнса: выжидать почти до конца турнира, а потом побеждать изможденного героя дня. Во всех тех случаях, когда Мишель до сих пор брал верх над Виллемом, он действовал именно таким образом.

Выхватив из рук Эрика новые щит и копье, Виллем пришпорил Атланта. Он держал щит прямо перед собой, готовясь нанести удар копьем. Копье Мишеля было немного длиннее, чем у Виллема, и ударилось о щит последнего на мгновение раньше, чем он предполагал. Удар приняла верхняя часть щита, с такой силой отклонившись назад, что шлем Виллема едва не раздавило. Однако удар оказался слишком силен и для копья Мишеля, которое разломилось надвое как раз в тот момент, когда копье Виллема ударилось о его щит. Удар был такой силы, что знаменитого рыцаря под изумленные вопли зрителей прямо с седлом сбросило через круп коня на землю. Это выглядело так, словно его рывком дернули сзади. Сотни рук возбужденно тыкали пальцами: удар был такой силы, что лопнули подпруги. Прославленный рыцарь рухнул позади своего коня с зажатым между коленей седлом и лежал ничком, лицом в землю, настолько оглушенный, что был не в состоянии что-либо предпринять. Виллем, чье тело действовало быстрее, чем он успевал отдать себе в этом отчет, кружил на Атланте вокруг коня противника, пытаясь схватить его за поводья. Не желая покидать своего поверженного хозяина, конь топтался на месте.

Со стороны шатра послышались восторженные, почти истерические выкрики. Уже много лет Мишеля из Гарнса никто не мог победить. Атака Виллема оказалась великолепной, а то, что он практически сразу поймал коня, стало столь блестящим завершением победы, что даже Жуглет не смел о таком мечтать. Торжествуя, менестрель метался между зрителями и в деталях рассказывал всем и каждому, как именно все произошло. Само солнце, позже говорил он, выглянуло из-за облачного полога, чтобы полюбоваться на победу. Никогда еще менестрель не выглядел таким счастливым и довольным.

Виллем, все еще верхом, повел рыцаря из французской команды с поля боля. Мишель шел тяжелой походкой, задыхаясь под грузом доспехов и не снимая шлема: потерпев поражение, он не хотел, чтобы люди видели его лицо. По другую сторону от Виллема шел конь Мишеля, великолепный венгерский боевой скакун по имени Вейрон. Во многих посвященных Мишелю из Гарнса балладах были куплеты и о Вейроне, так что конь стал почти такой же знаменитостью, как и его всадник. Вейрон устал меньше Атланта, и тысячи зрителей решили, что Виллем сейчас отведет свой трофей в огороженное место на краю поля и поменяет коня.

Однако Эрик внезапно понял, что его кузен направляется совсем в другую сторону — к королевскому шатру. Оруженосец бросился следом. Ухватившись за луку седла, он подтянулся, вскочил на круп Атланта и отстегнул шлем Сенлиса от металлической шапочки Виллема, чтобы тот мог говорить с императором напрямую. Несмотря на прохладу, металлическая шапочка на ощупь едва не обжигала.

На Виллема было страшно смотреть: его лицо, несмотря на защиту забрала, покрывали синяки и ссадины. Под кожаной и металлической шапочками он истекал потом, и теперь волосы облепляли ему лоб и лицо. Дамы нервно зашептались, одновременно и восторгаясь, и испытывая легкое отвращение. Виллем не обращал на них никакого внимания.

— Сир, — хриплым от изнеможения голосом, все еще задыхаясь, начал он и поклонился.

Пот заливал глаза, пришлось несколько раз сморгнуть. Конрад кивнул, показывая, что внимательно слушает, и в то же время гадая, в какую игру его втягивают.

— Сир, я почту за честь, если вы примете этого великолепного скакуна в дар от меня.

Шатер взорвался аплодисментами. Конрад, откинувшись на спинку трона, улыбнулся. Маркус, заметив на лице графа Бургундского одобрительное выражение (такого рода расчетливая щедрость была тому по нутру), испытал острое желание кого-нибудь ударить или что-нибудь разбить.

Когда восторженные вопли утихли, император объявил:

— Принимаю твой дар.

Вопли возобновились с новой силой, а один из королевских стражей сошел с платформы и взял Вейрона под уздцы. Конрад поднял руку, требуя тишины.

— Но как ты поступишь с самим рыцарем? Я хочу знать, какой выкуп ты потребуешь с этого самого важного своего пленника.

— Что ж, сир, — торжественно ответил Виллем, — я не знаю, в какую сумму можно оценить столь прославленного рыцаря, поэтому, мне кажется, лучше всего просто отпустить его без всякого выкупа.

У Жуглета от гордости чуть не помутилось в голове. Конрад — как и пленник, все еще не снявший шлема, — не сразу понял смысл сказанного. Когда же до Конрада дошло, он первым начал аплодировать, а все вельможи на платформе последовали его примеру. Особенно старался Альфонс — и Маркус. Ох как нелегко это ему давалось!

Отпустив Мишеля из Гарнса на все четыре стороны, Виллем решил передохнуть на огороженном участке. Конрад тем временем подозвал Маркуса и приказал ему вызвать писца с пергаментом и чернилами.

«Ты собираешься подписать мой смертный приговор», — подумал Маркус, но поклонился и отослал мальчика в город.

— Могу я спросить ваше величество, что вам понадобилось писать сейчас, в самый разгар турнира? — осведомился он, надеясь, что ошибается в своих предположениях.

— День еще далеко не закончился, а Виллем из Доля уже очевидный победитель, — удовлетворенным тоном ответил Конрад. По-видимому, он считал, что этот ответ все объясняет, но все же добавил не без лукавства: — Полагаю, его сестру следует поставить в известность о подвигах брата и о том, как эти обстоятельства изменят ее жизнь.

Последовала пауза, после которой у Маркуса вырвалось:

— Ваше величество, если она станет императрицей, то Альфонс…

Конрад раздраженно махнул рукой:

— Маркус, у нас турнир. Избавь меня на один день от политики, ради Христа. Ты лучше других должен знать, как сильно я в этом нуждаюсь.

— Сир, прошу вас, окажите мне благодеяние…

Конрад, не веря своим ушам, сверкнул на него взглядом.

— Маркус, — подчеркнуто четко произнес он. — Приведи писца. Если ты не желаешь повиноваться этому как приказу, то сделай мне одолжение, и только после этого, но никак не до, я подумаю, стоит ли отплатить тебе тем же.

Он выжидательно посмотрел на Маркуса.

Тот, не в силах выговорить ни слова, замер на месте.

— Маркус! — резко повторил император. — Ты мешаешь мне насладиться выпавшими впервые за много месяцев мгновениями чистой радости.

— Сир, прошу вас, это слишком важно…

— Важнее, чем выбор невесты для твоего императора? — В голосе Конрада зазвучали металлические нотки, и все же он говорил скорее растерянно, чем гневно. — Ты мне дерзишь? Вот, значит, какой монетой ты платишь мне за доверие? В подражание моему дяде и Павлу? Я просил вызвать писца. Приведи писца. Тебе следовало бы радоваться вместе со мной, Маркус, а не отравлять мне удовольствие.

Писец явился. Маркус с неподвижным лицом смотрел, как Конрад — рассеянно, поскольку все еще следил за ходом турнира, — диктует хоть и тяжеловесное по стилю, но сердечное по сути послание сестре Виллема Линор. В письме Конрад ставил девушку в известность, что женится на ней, как только получит одобрение Ассамблеи.

Однако гораздо хуже было то, что Альфонс во время написания этого письма жестами дал понять писцу, что ему тоже потребуются его услуги. Маркус прекрасно понял зачем.

Николас, в благодарность Виллему за его гостеприимство в Доле, принес на огороженную площадку вино, закуску и теперь кормил усталого рыцаря. Кормил в буквальном смысле этого слова, поскольку тот был так изнурен, что не смог есть сам. Но тут Николаса подозвал к себе Конрад, и молодой человек уступил место Эрику. Конрад отдал посланцу свиток, который надлежало вручить Линор из Доля в графстве Бургундия. Король и молодой человек обменялись улыбками — Николас легко догадался о содержании письма, которое ему предстоит доставить.

Граф Бургундский, по-видимому, тоже понял это. Маркус, находясь на противоположном от графа конце платформы, стал отчаянно работать локтями, пробиваясь к нему. Граф, стараясь не привлекать к себе внимания, нашептывал что-то на ухо писцу, толстому подслеповатому старику. Когда Маркус добрался до графа, тот как раз перстнем запечатывал документ. Еще десять шагов и…

— Маркус, дружище! — выскочил откуда ни возьмись Жуглет. — Прошу, окажи мне честь, стань первым слушателем баллады, которую я только что сочинил в честь благородного Виллема из Доля! Отойдем в сторонку.

Схватив Маркуса за локоть, менестрель потащил его налево, в сравнительно тихий уголок поля, где было мало сражающихся и, соответственно, немного зрителей.

— Это будет не хуже северных саг, помяни мое слово. Знаешь, я не склонен задаваться по поводу своих произведений, но тут на меня прямо снизошло вдохновение, и, я уверен, получилось прекрасно. Ты видел, как все было? Разве не великолепно?

— Не сейчас, Жуглет, — сухо прервал его восторги Маркус. — Я спешу по делу.

— Какое дело в день турнира может быть важнее, чем прославлять героя этого турнира? — не отставал музыкант.

— Жуглет!

Скрипнув зубами, Маркус просто отодвинул менестреля в сторону.

Молодой человек, ничуть не смутившись, понимая, что дело сделано и Маркус не успеет вмешаться, тут же переключился на пожилого герцога. На этот раз его предложение послушать балладу было принято.

Жуглет подвернулся так не вовремя, что Маркусу показалось, будто сами небеса смеются над ним. Когда он наконец добрался до Альфонса, писец уже уходил с пергаментом в сумке. В этом письме, как Маркусу было совершенно ясно, Альфонс сообщал своей дочери Имоджин, что брак отменяется, потому что ее бывший жених никто, просто сенешаль императора, ведущий свое происхождение из семьи, три поколения которой были крепостными, и даже теперь полностью — и финансово, и по положению — зависит от его величества. Стоит ли связывать жизнь с таким человеком, когда на горизонте появился гораздо более выгодный кандидат — без одного дня шурин короля, да еще и прославленный герой?

Надо последовать за писцом и подстеречь его до того, как тот успеет отправить письмо, решил Маркус. Потом он на крыльях ветра полетит в замок Орикур и безотлагательно женится на Имоджин, еще до того, как станет известно, что их брак отменен. Он будет спать с ней и любить так страстно, что она забеременеет прежде, чем ее отец успеет потребовать расторжения брака.

Ужасно, что приходится прибегать к таким мерам, но все остальные, куда ни кинь, еще хуже.

Толстый писец удалился как раз в том направлении, куда сейчас ринулась толпа, чтобы не пропустить схватку Виллема с еще одним знаменитым рыцарем, Одо из Ронкероля. Они сошлись на некрутом склоне, изрытом и истоптанном за день тысячами копыт. Яростно бросившись в атаку, рыцари вышибли друг друга из седел. Поднявшись на дрожащих ногах, они выхватили из ножен мечи и кинулись друг на друга. Поскольку ситуация, когда дерутся на мечах, была довольно Редкой, толпа так бесновалась, что не представлялось возможным не только пробиться сквозь нее, но даже обойти кругом.

К тому моменту, когда Маркус наконец нагнал писца — на краю поля, за изгородью, — старик уже передал послание курьеру.

— Куда отсылается это письмо? — спросил Маркус, моля всех святых подарить ему надежду.

Старик пожал плечами.

— В Орикур, в бургундское поместье графа, господин. Письмо предназначено его дочери Имоджин.

— Проклятье! — вырвалось у Маркуса.

— Нехорошо ругаться, господин, — заметил богобоязненный старик.

— Вся моя жизнь идет насмарку!

Сердито махнув рукой, Маркус ушел подальше от всеобщего возбуждения, в ту часть поля, на которую никто не смотрел.

Это еще не конец. Рано сдаваться. Надо просто перехватить письмо. Если быстро найти лошадь — а по полю бродит множество скакунов, потерявших своих всадников, — то можно успеть догнать курьера и дальше действовать по составленному плану. Точно. Так он и поступит. Вон два коня как раз бродят неподалеку, грызут удила, и седла на месте. Маркус двинулся к коню, который приглянулся ему больше других, но тут заметил, как Конрад из шатра машет ему рукой, подзывая к себе. Он остановился и застонал. А потом пошел к императору, поскольку не мог поступить иначе.

Конрад звал Маркуса, потому что хотел, чтобы тот распорядился насчет закуски. Король не переставал удивляться, как Виллем и другие рыцари в состоянии продолжать сражаться, не делая перерывов, даже чтобы облегчиться.

— Помнишь времена, Маркус, когда и мы с тобой могли так же? — протянул он ностальгически, словно говоря о давным-давно канувших в прошлое годах. На самом деле с тех пор прошло всего несколько лет. — Только посмотри, Виллем и Одо все еще дерутся. Лучше бы объявили ничью и перешли к следующим противникам.

Маркус посмотрел на поле: красно-синий плащ Виллема изодран вдрызг; забрало сломано в нескольких местах; от последнего щита остался обломок, да он им и не пользуется… и все вокруг в восторге. Как этот застенчивый деревенский простофиля всего за несколько недель превратился в героя? И почему он, Маркус, это допустил?

— Сир, я прикажу доставить вам обед из запасов Оршвиллера. Позволено ли мне будет после этого отправиться в замок?

— А разве ты не хочешь досмотреть турнир?

Маркус заколебался — никогда прежде ему не приходилось лгать Конраду.

— Хотел бы, но я уже видел, на что способен Виллем, а мне нужно кое-что сделать по хозяйству.

Еще можно успеть — если сразу после разговора с Конрадом схватить первую попавшуюся бесхозную лошадь.

Конрад пожал плечами.

— Как угодно. В таком случае увидимся вечером. А впрочем, постой, Маркус!

Он подал знак хорошенькой темноволосой женщине: судя по изысканной одежде, она была хоть и не высшего сословия, но пользовалась благосклонностью короля.

— Раз ты все равно во дворец, проводи заодно Сесилию.

Новая задержка! Побег приходилось отложить до тех пор, как он окажется во дворце.

Но и оказавшись наконец во дворце, Маркус не смог скрыться. Не успел он спешиться, как на него обрушились тысячи проблем: казалось, против него плетет заговор какой-то жестокий рок. Брат Павел, на грани бешенства из-за самого факта турнира, разослал по всему городу стражей с целью переловить слуг однополой любви, и Маркус должен был выступать в качестве представителя законной власти во время судебного разбирательства над ними.

Чиновники со всей империи прибыли сюда, движимые единственно лишь желанием посмотреть турнир. Но, естественно, у каждого из них якобы имелись дела к императору. Теперь же они, сполна насладившись зрелищем, вскарабкались по крутому склону в замок и осаждали Маркуса проблемами, с которыми вполне могли справиться сенешали или смотрители тех земель, откуда они явились. К примеру, распорядитель баварских владений Конрада сетовал на слишком обильный урожай и нехватку рук для его уборки, даже при том, что весь день работают и постоянные, и временные жнецы. Остается лишь увеличить продолжительность рабочего дня крепостных, на что он и явился просить разрешения. Управляющий же хозяйственными работами, пользуясь случаем насолить распорядителю, жаждал, чтобы Маркус просмотрел конторские книги за год: тогда он убедится, что крепостные и так перерабатывают и что если увеличить их рабочий день хотя бы на час, то они просто перемрут. «И что тогда прикажете делать с урожаем?» — вопрошал управляющий.

Распорядитель Хагенау явился с докладом об острой нехватке древесины и хотел получить совет, как решить эту проблему.

Главный поставщик королевских конюшен в Саксонии жаловался, что ему неправильно составляют заявку на неделю и что он не в состоянии прислать столько кормов, сколько от него требуют. Он, как и остальные обращающиеся к Маркусу с жалобами или просьбами, пытался облегчить ему процесс принятия решения, застенчиво подсовывая завернутую в носовой платок серебряную марку.

Рассерженный и усталый, Маркус отверг это подношение. В какой-то момент, когда в дверном проеме замаячило новое лицо, он поймал себя на мысли, что мечтает, чтобы это оказался вестник с печальной новостью о судьбе курьера графа Бургундского: мол, беднягу нашли мертвым на дороге. Увы, это оказался всего лишь очередной проситель. Маркусу захотелось закричать, что его кабинет не проходной двор. Он просто не мог припомнить дня, когда к нему являлось бы столько посетителей, и все с проблемами, его, по сути, не касающимися. Солнце, должно быть, уже заходит, мелькнуло у него. С каждой секундой заветный шанс на спасение ускользает. С мучительной нежностью он спрашивал себя: чем сейчас занята Имоджин? И сколько еще дней и часов осталось до того, как ее мир рухнет?

Тем временем Жуглет прямо на поле сражения сочинил полную восхищения, но совершенно правдивую по части упомянутых в ней фактов балладу в честь доблести Виллема. И теперь, аккомпанируя себе на фиделе, распевал ее во весь голос, чтобы всякий, кто не был свидетелем поражения Мишеля из Гарнса, узнал об этом событии из песни. Виллем повел себя настолько необычно, что слух об этом распространился чрезвычайно быстро, и теперь не нашлось бы рыцаря, оруженосца, вельможи, слуги, а также городского или деревенского жителя, не наслышанного о подвигах молодого рыцаря. Виллем, ничего не замечая, все сражался. Несмотря на возраставшую с течением дня усталость и то печальное обстоятельство, что его отряд в целом оказался слабее французского, трофеи рыцаря продолжали пополняться: еще шесть лошадей и четверо пленных рыцарей дожидались в гостинице, пока их выкупят.

Когда последний побежденный им противник — рыцарь из Гента, которого Виллем никогда прежде не видел, — заявил, волнуясь, что почтет за честь стать пленником великого Виллема из Доля, Виллем в конце концов вспомнил о Жуглете. Со смесью благодарности и негодования он осознал, что менестрель, наверное, не меньше его (хоть и по-своему) потрудился ради этой мгновенно вспыхнувшей популярности.

Он тепло поблагодарил рыцаря, хотя месяц назад, вероятно, стал бы твердить, что не заслуживает его уважения. Теперь же принял выказанное поклонение даже не без удовольствия. И это тоже, осознал он, результат влияния Жуглета.

До заката было еще далеко, но тени уже начали удлиняться. В воздухе повеяло прохладой; приближался золотой летний вечер. Погода на этот раз выдалась идеальная для сражений. Трубы возвестили конец турнира. Виллема и других рыцарей, продемонстрировавших выдающуюся отвагу, наградили серебряными кубками. Победители повели своих пленников домой — по гостиницам и походным лагерям, а в некоторых случаях в замок. Конрад подозвал Виллема к шатру и пригласил вечером в Кенигсбург, на праздничный ужин в его честь — после того, как он приведет себя в порядок и отдохнет.

На мгновение среди взволнованных зрителей мелькнул Жуглет, сияющий, со странным сочетанием гордости и благоговения на лице.

Виллем понимал, что ему следовало проявить больше внимания к своему другу. С серебряным кубком в руке он тронул Атланта за поводья, направляя его к дальней стороне поля.

Когда колокола прозвонили к вечерней службе, в воротах гостиницы возник крупный, донельзя усталый человек, пеший, с одним только грязным королевским знаменем в руках. Его дожидались пятеро пленников; остальные уже заплатили выкуп и были отпущены.

Едва не падая от усталости, с трудом держа глаза открытыми, Виллем, уступив настойчивым расспросам хозяина гостиницы и его семейства, купца из Монбельяра, Эрика, пленников и слуг, объяснил, что роздал все свои доспехи — кроме шлема — герольдам: они всегда подвергаются опасности на поле битвы и никогда ничего за это не получают. Серебряный кубок тоже достался одному из них.

— А где Атлант? — спросил Эрик, встревоженный столь бурным проявлением филантропии.

— Я подарил его Жуглету, — отводя глаза, устало ответил Виллем.

— Что? — едва не взвизгнул Эрик. — Это же подарок моего отца! Я помогал тебе его тренировать! Я научил его брать препятствия! Как ты мог?!

— Жуглет наверняка вернет Атланта, но мне показалось правильным сделать такой жест, — объяснил Виллем, рухнув прямо на ступеньки лестницы.

От изнеможения вид у него был, точно у пьяного.

— И он так трогательно радовался подарку! Иногда он ведет себя ну прямо как дитя. — Виллем вздохнул. — Давай-ка лучше подсчитаем трофеи. И надо привести себя в порядок, Конрад пригласил нас на ужин. — Он застонал. — На мне живого места нет.

— Маркус, куда это ты собрался? — спросил Конрад, стоя посреди узкого каменного дворика.

Его застигнутому врасплох слуге, который, натягивая шерстяной дорожный плащ, стремительно слетал вниз по крутой винтовой лестнице, император показался, на фоне тесного пространства, огромным и грозным.

Маркус, едва не застонав, замер на месте. Ему почти удалось ускользнуть. Мелькнула мысль: а что будет, если он сейчас молча повернется и побежит?

— Но у него не хватило духа.

— Я… если позволите, сир, мне пришло письмо из Ахена, мой дядя тяжело болен и…

— Опять? — В тоне Конрада зазвучало нескрываемое недовольство и нетерпение. — Я-то думал, бедняга уже скончался. Что ж, придется тебе отложить путешествие до завтрашнего утра. Сегодня вечером ты мне нужен. Я велел выдать Бойдону деньги из казны — проследи, чтобы их распределили по лагерям для уплаты выкупов.

— Прошу прощения, сир? — непонимающе спросил Маркус.

— Я хочу заплатить выкуп за всех бедных рыцарей, которым трудно собрать нужную сумму.

— Сир? — Маркус не верил своим ушам.

Конрад рассмеялся.

— Пример Виллема вдохновил меня. Вообще-то я и сам собирался это сделать — помнишь, во время прошлого турнира, под Марбургом, когда в конце все никак не могли разобраться с выкупами? Тогда рыцари победнее разослали своих оруженосцев, и те принялись грабить местных купцов и ювелиров. Это был настоящий кошмар, а платить все равно пришлось мне. Так уж лучше сразу взять дело в свои руки. И пускай французы отправляются домой, к своему проклятому Филиппу, и поют мне дифирамбы. Ха! Заплати и за всех пленников Виллема, даже за тех, кто могут заплатить сами. А то ведь сам-то он с них, скорей всего, не возьмет ни гроша. Успеешь управиться до ужина?

— Н-нет, если вы хотите, чтобы я и ужином занялся. — С трудом сумев скрыть горечь, Маркус сорвал с себя дорожный плащ. — Я не могу разорваться.

Конрад нахмурился.

— Это что, дерзость? Или ты вообразил, что твой вечно больной дядюшка заслуживает хотя бы сотой доли того внимания, которое ты обязан оказывать мне?

— Нет, сир, — поспешил ответить Маркус.

— А по твоему тону я подумал, что ты именно так и считаешь, — резко продолжал Конрад. — И за последние недели это уже не первый подобный эпизод. Если все дело в Имоджин, то имей в виду: я скорее отменю этот брак, чем соглашусь терпеть с твоей стороны такое поведение.

— Имоджин тут ни при чем, — произнес Маркус.

Что-то внутри его тихо упрекнуло: «Второй раз за сегодняшний день ты солгал ему».

— Вот и отлично. — Предостерегающие нотки не исчезли из голоса Конрада, но все же было заметно, что ответ Маркуса его успокоил. — Что-то я устал, пойду вздремну немного перед ужином.

То, что с утра выглядело и пахло как свежая зеленая трава, теперь превратилось в грязь и пыль. Во второй половине дня, незадолго до наступления сумерек, Жуглет расхаживал с Атлантом по периметру турнирного поля. Он хотел довести до сведения всех, что коня подарил ему Виллем.

— Эй! Жуглет! — послышался задорный женский голос откуда-то сбоку. — Говорят, ты песню сочинил! Мы хотим послушать! — раздался звонкий хохот двух женщин.

Оглянувшись на зов, менестрель немедленно заулыбался. Жанетта и Марта, с неизменными алыми повязками на рукавах, спешили к нему.

— Голубушки мои! А у меня для вас подарочек!

С этими словами Жуглет быстро и ловко развязал завязки Уродливого пестрого плаща, подарка Конрада.

— В честь благородства и щедрости нашего победителя. Кто хочет?

Плащ приняла Марта, но лишь из деликатности, после того как Жанетта скорчила брезгливую мину.

— Он был великолепен, правда? — начала Жанетта таким тоном, что становилось ясно: она хочет помучить Жуглета. Женщина отбросила с лица длинную прядь волос. — Что за мускулатура! А эти мощные бедра, эти ноги, которыми он сжимал бока жеребца! О-о, нет слов, можно просто с ума сойти! Это же тот самый конь, да? Разве тебе не завидно, что твой герой весь день напролет скакал на нем?

Она расхохоталась.

Марта с удовольствием поддержала ее:

— Бог, настоящий бог! Только подумай, сколько сил у него осталось после ночи с блудницей!

И женщины опять расхохотались.

Лицо Жуглета исказила боль. Он произнес медленно, словно каждое слово давалось ему с великим трудом:

— Что ж, спрошу, раз уж вам так этого хочется: и много ли пыла он истратил в объятиях Марты?

Марта продемонстрировала серебряную монету.

— Вот это мне дали за молчание, — весело произнесла она. Недовольно замычав, Жуглет развязал затянутый шнурком кошель, извлек оттуда монетку и показал ее Марте.

— Вот это ты получишь, если нарушишь молчание.

Марта взяла монету, спрятала в кошелек на поясе и произнесла с усмешкой:

— За столько я не скажу даже, какого размера у него копье.

Лицо Жуглета вспыхнуло от нетерпения и раздражения.

— Сколько же ты хочешь? Скверные женщины, вы меня совсем разорите.

Проститутки переглянулись и захихикали. Марта махнула рукой.

— Не надо больше денег, — покачала головой она. — Я даже за вознаграждение не смогу сказать, какого размера у него копье. Потому что чего-чего, а этого я не видела!

Жанетта подтолкнула ее локтем.

— Вообще-то мы не всегда что-нибудь видим, хотя размер и не глядя можно определить.

Подруги от хохота чуть не повалились друг на друга.

Жуглет прилагал отчаянные усилия, чтобы перестать нервно моргать.

— Что ты имеешь в виду?

Это слова были произнесены встревоженным шепотом.

— Ну, он сказал, что ему нужно поберечь силу для завтрашнего турнира, — заговорщицки сообщила Марта. — Не знаю уж, правда ли дело в этом, но он заплатил очень хорошо за то, чтобы я потом рассказывала, будто у нас все было.

Вид у Жуглета сделался совсем изумленный.

— Но он же… в Бургундии есть вдова, и я знаю, что… а как тебе показалось, если бы не… он бы знал, что делать?

— Золотко мое, я на провидицу не училась! — шутливо заявила Марта. — Я знаю только то, что есть. А есть то, что он до меня не дотронулся. Но при этом хотел, чтобы я распустила слух, будто у нас была ночь любви.

Жуглет махнул рукой.

— Учитывая обстоятельства, со второй частью все ясно: мы оба отправились в бордель, чтобы продемонстрировать друг другу свою нормальность. Хотелось бы узнать побольше о первой части.

— Она же сказала, что ничем не может помочь, — улыбнулась Жанетта. — Наверное, тебе придется самостоятельно во всем разобраться.

По ее лицу было видно, что при всем сочувствии к Жуглету ситуация забавляет ее.

Менестрель скорчил кислую мину и поворотил Атланта к замку.

 

Глава 9

ПАРАЛИПСИС

От греческого слова, обозначающего «ложный пропуск», когда читателю предоставляется меньше информации, чем того требуют обстоятельства

11 июля

Виллем жалел, что подарил своего лучшего коня. Не потому, что боялся его потерять, — он знал, что Жуглет, не имея возможности содержать животное, непременно вернет его, — а из-за того, как странно повел себя в момент дарения менестрель. Когда поводья оказались в его руках, он покраснел и едва сумел сдержать слезы, а потом посмотрел на Виллема столь растроганным и благодарным взглядом, что тот мгновенно почувствовал неловкость. Какое-то мгновение казалось, что Жуглет его разыгрывает, но поскольку менестрель не завершил игру ухмылкой или подмигиванием, то Виллем, не зная, как реагировать, попросту молча отвернулся и пошел прочь.

Больше всего его вывело из равновесия то, что он едва не заключил Жуглета в объятия, но остановился, внезапно осознав, как неоправданно остро его ликование по поводу того, что он доставил радость Жуглету.

Во дворце, в большом обеденном зале, в честь Виллема столь усердно поднимали тосты, так много поздравляли его и даже сравнивали с Александром Македонским, что на менестреля у него просто не хватило времени. Сам же Жуглет держался на расстоянии. Виллем, хоть и испытал облегчение оттого, что необходимость общаться с певцом на людях отпала сама собой, все же с неудовольствием отметил, что его избегают. В результате он с нарастающим раздражением все яснее чувствовал, что чем больше они стараются не замечать друг друга, тем чаще и неотступнее он о Жуглете думает. Виллем сидел рядом с Конрадом, подливал ему странно напряженный Маркус. Забыв, что ел в последний раз из рук Николаса еще во время короткой передышки на турнире, Виллем много пил. Вскоре он совершенно опьянел, однако, как ни странно, довольно быстро обрел второе дыхание. Когда Конрад объявил, что Виллем заслужил право входить в замок, не оставляя оружие у ворот, а также что он, Конрад, письменно сообщил Линор о своем намерении на ней жениться, молодое красивое лицо рыцаря увлажнилось слезами гордости и благодарности. Всем дамам, столпившимся вокруг королевского помоста, такое проявление чувств показалось восхитительным.

Жуглет получил от его величества очередной вычурный плащ. С намерением снова избавиться от подарка — на этот раз он достался слуге — менестрель тихонько выскользнул из зала и спустился во внутренний двор. Возвращаясь по освещенной факелами лестнице, Жуглет едва не налетел на Виллема. Рыцарю хотелось отдохнуть от шума и славословий. Интуитивно он направил свои стопы вниз по лестнице, во внутренний дворик. Там, среди простых деревянных строений, он чувствовал себя гораздо спокойнее, чем наверху, в роскошных покоях из красного песчаника.

Реакция столкнувшихся на крытой лестнице рыцаря и менестреля была столь одинаковой, что Жуглету это напомнило встречу двух кутил: при виде другого на лице каждого появляется выражение искренней радости и удовольствия; его сменяет взаимное смущение оттого, что оба вспоминают свою последнюю встречу; неудобство же обе стороны пытаются замять, преувеличенно сердечно похлопывая друг друга по плечу, дабы продемонстрировать — опять же неуклюже, — что всякая неловкость полностью забыта.

— Герой дня! — воскликнул Жуглет, сопроводив свой возглас дружеским толчком в широкую грудь.

— Мое тайное оружие! — воскликнул Виллем, ответив певцу таким же жестом. — Мой главнейший союзник!

В руках у него был кубок с пивом, который выплеснулся на руку и рукав, но он этого не заметил.

— Ну и денек, а? — ликовал Жуглет, не зная, как выйти из нелепой ситуации.

— Да уж! — поддержал рыцарь. — Самый волнующий и радостный день в моей жизни, и я обязан им тебе, мой дорогой друг.

Он заключил Жуглета в пылкие объятия.

На менестреля пахнуло перегаром. Виллем был слишком пьян, чтобы осознавать, как сильно ему досталось и до какой степени он после этого дня не в себе.

Жуглет, сердце которого вдруг бешено заколотилось, сумел вырваться из объятий Виллема — правда, тот облил пивом и его, опять ничего не заметив.

— Я весь в синяках, — рассеянно произнес Виллем, потирая плечо и едва не расплескав остатки пива.

— Так давай выпьем, — предложил Жуглет, довольный, что нашелся повод отвлечь внимание Виллема. — Выпьем за здоровье друг друга, — добавил он не совсем уверенно. — И за здоровье красавиц, которые вдохновили нас накануне.

— Отличная идея! Давай! — с жаром поддержал менестреля Виллем таким тоном, словно бросал вызов пустой лестнице.

Подняв бокал, он провозгласил:

— За Жуглета, его отлично подвешенный язык и быстрый ум, ну и, конечно, за женщин! — и под одобрительное хмыканье Жуглета сделал большой глоток, затем протянул бокал менестрелю.

Жуглет взял бокал и заглянул внутрь: оловянный эмалированный сосуд был заполнен лишь на четверть, и то, что осталось, от энергичной тряски почти целиком превратилось в пену.

— За Виллема, чье копье побеждает мужчин днем, а женщин ночью!

Виллем, весьма польщенный, довольно ухмыльнулся, и Жуглет разошелся еще пуще.

— За Виллема, которого король за его благородство жаждет поцеловать в лоб, а дамы — во все остальные места!

И Жуглет единым махом выпил то, что еще оставалось в бокале. Правда, тут же закашлялся и половину выплюнул обратно.

Виллем взглянул в лицо друга и рассмеялся — нет, скорее, захихикал.

— У тебя наконец-то выросли приличные усы! — веселился он. — Настоящие усы из жидкого ячменя!

Жуглет попытался стереть пену, но Виллем, улыбаясь во весь рот, покачал головой. Их глаза нечаянно встретились. Жуглет, замерев, внезапно почувствовал, что не в состоянии отвести глаз от прекрасного исцарапанного лица, а Виллем разразился громовым хохотом.

— Эх ты, неуклюжий простофиля!

Он потянулся, чтобы стереть с верхней губы Жуглета пену. При этом на лице Виллема проступило выражение нежности. Жуглета словно пронзила молния: он понял, что подобного момента может больше никогда не случиться. Когда рука Виллема оказалась совсем близко, Жуглет схватил ее и начал очень нежно целовать костяшки пальцев, глядя рыцарю в глаза.

Виллем остолбенел.

Жуглет притянул его к себе, поднялся на носки и поцеловал прямо в губы.

Виллем, слишком пьяный, чтобы что-либо соображать, инстинктивно едва не ответил на поцелуй — так приятно было прикосновение этих мягких, влажных губ, — но внезапно с безумной ясностью осознал, кому они принадлежат. С расширенными глазами он отшатнулся и неловко закашлялся.

— Жуглет, прошу тебя, — забормотал он. — Если ты из любителей таких развлечений… — Не зная, как продолжить, он предпринял неловкую попытку пошутить: — Обратись к своему другу Николасу. Или найди какого-нибудь другого… оригинала.

Карие глаза Жуглета впились в лицо Виллема.

— У меня более чем достаточно возможностей предложить себя какому-нибудь… оригиналу. Я никогда этого не делаю.

Виллем покачал головой.

— В таком случае объясни свой… жест. Ты, должно быть, пьян.

— Да.

Абсолютно трезвый Жуглет вздохнул. В сгущающихся сумерках на нижнем лестничном пролете появилась старуха горничная и с ворчанием начала подниматься по неровным ступенькам.

— Наконец-то я достаточно пьян, чтобы откровенно признаться в своей противоестественной привязанности к тебе. Поверь, я ничего не планировал и даже не ожидал, что это случится. Я пришел сюда из Доля с образом твоей сестры в сердце. Но то, что я испытываю к тебе, не просто дружба. — Он перешел на шепот, чтобы не услышала приближающаяся служанка: — И мне кажется, Виллем, что наши чувства взаимны. Хотя я прекрасно знаю, что любой мужчина, оказавшийся на твоем месте, никогда в этом не признается. Поэтому прошу, избавь меня от боли и унижения: давай больше не будем встречаться наедине. Я и так уже у брата Павла на подозрении и не хочу, чтобы из-за моей слабости тень пала и на тебя. Ну вот, я сказал все.

Закончив свою речь, Жуглет скорчил гримасу и, пытаясь понять реакцию Виллема, впился взглядом в его лицо.

Пару секунд Виллем лишь стоял, разинув рот и не зная, что сказать, затем выхватил из рук Жуглета эмалированный кубок и, круто повернувшись, зашагал наверх. Там был маленький разводной мостик, который вел во внутренний двор и длиной не превышал трех шагов. Проходя по нему, Виллем на ходу разгневанно швырнул кубок вниз, даже не проводив его взглядом. Жуглет с печалью и облегчением наблюдал за действиями рыцаря.

Внезапно Виллем остановился. Затем — к нарастающей тревоге Жуглета — повернулся и двинулся по мостику обратно. Потом по лестнице. К Жуглету. Приблизившись почти вплотную, он в свете факелов впился взглядом в лицо менестреля.

— Ничего не понимаю, — просто и огорченно сказал он. — И мне не нравится, что я не понимаю. Но я скорее предпочту остаться здесь, с тобой, и чувствовать себя дураком, чем идти туда и слушать, как пьяные чужаки восхваляют меня.

Жуглет, от такого поворота событий окончательно потеряв голову, пробормотал не своим голосом:

— Ты приказываешь мне оставаться рядом с тобой, даже зная, что это для меня тяжело? Обрекаешь на жалкое существование?

Виллем покачал головой. Жуглет, пораженный внезапной нежностью во взгляде рыцаря, отпрянул. Виллем схватил музыканта за руку:

— Ты никогда не подталкивал меня к ошибкам и ни разу не попросил совершить поступка, о котором я жалел бы. Наверное, и в этом раскаиваться не стоит.

Жуглет тяжело вздохнул и с отчаянным усилием вырвался из хватки Виллема.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь.

Виллем робко кивнул.

— Нет, понимаю, Жуглет. Я не стал бы подавать тебе ложной надежды.

— Ты пьян. Ты говоришь так, потому что напился.

Жуглет, точно загнанный зверь, выискивающий возможность сбежать, попятился вверх по лестнице. Старуха служанка была уже почти рядом.

— Я не настолько пьян, чтобы не отвечать за свои слова, — возразил Виллем. — Все и так запуталось, не осложняй еще больше.

— Я… ты… нет! — вытаращив глаза, простонал Жуглет. — Послушай, включи свои мозги. Я знаю тебя, Виллем: ты говоришь не всерьез, даже если тебе кажется, что это не так. К завтрашнему утру ты протрезвеешь и проклянешь меня. Ты, сам того не понимая, издеваешься надо мной. Я не виню тебя за это, но ты совершаешь ошибку.

Нахмурившись, Виллем опять схватил Жуглета за рукав, на этот раз крепко.

— Ты же знаешь, я никогда ни над кем не издеваюсь. Нечего городить чушь.

Жуглет, упираясь, отчаянно придумывал, как бы отвлечь Виллема. Наконец его осенило: приложив определенные усилия, он ухитрился вызвать у себя рвоту и облевать кожаные сапоги Виллема.

Виллем резко отшвырнул менестреля и, окончательно разъярившись, попытался уклониться. При этом его самого чуть не вырвало.

— Эй, кто там! — окликнул он служанку, которая была уже в двух шагах. — Мои сапоги!

Старуха, недовольно ворча, склонилась над сапогами с тряпкой, от которой за версту несло пивом. Виллем тем временем опять переключился на Жуглета. Тот, красный как рак, стоял, прислонившись к стенке и скрестив на груди руки. Виллема передернуло. Он почувствовал себя ужасно глупо, отчего мгновенно рассвирепел.

— Ты играешь мной. Так же, как и всеми остальными. Что у тебя на уме, Жуглет? Я вижу тебя насквозь. Это цена, которую я должен заплатить за твою помощь?

— Ну да, разумеется, я хочу добиться от тебя противоестественного расположения, а потом, добившись своего, отказываю тебе. Знаешь, даже я не настолько извращен, Виллем, — упавшим голосом произнес Жуглет. — Все мое существо восстает против абсурдности этой ситуации. При дворе есть лишь три человека, которым император безусловно доверяет. Если выяснится, что двое из этих троих на пару обманывают его, он чрезвычайно огорчится. Нельзя допустить, чтобы такое случилось.

— Тогда зачем ты поцеловал…

Виллем заколебался, провожая взглядом старуху служанку, бредущую по мостику.

— Разумеется, чтобы отпугнуть тебя! — решительно ответил Жуглет. — То, что становится явным, не выносит яркого света и умирает.

После краткого замешательства Виллем с вызовом заявил:

— Тогда ты не достиг своей цели.

— Пиво, треволнения дня — от всего этого у тебя помутилось в голове, — гнул свое Жуглет. — Прошу тебя, вернись к собутыльникам. Может, эти нормальные, простые люди помогут тебе избавиться от своего бреда. Бьюсь об заклад, там найдется и дама, которая ждет не дождется, как бы утолить твою жажду!

Виллем несколько мгновений стоял, словно не веря своим Ушам. Когда он наконец обрел дар речи, в его голосе звучала ярость:

— Я говорил с тобой совершенно искренне, наплевав на все принципы, вложенные в меня воспитанием. А ты отделываешься общими фразами! В конце концов, именно ты сделал первый шаг!

— Я же сказал, только чтобы отпугнуть тебя. Для меня нужды его величества и твои…

— Ты лживый негодяй! — оборвал его Виллем, обиженный и сбитый с толку. Он отвернулся в сторону уходящих вверх ступеней, но потом резким движением повернул голову и посмотрел через плечо. — Все, что я здесь наговорил, было шуткой. Больше никогда и нигде не подходи ко мне на людях. Слышал?

Он тяжелой походкой двинулся вверх по лестнице. Оставшись в одиночестве, Жуглет пробормотал:

— Жуглет, тупица, хуже сделать было невозможно.

Наверху, в зале, Виллем до конца пира столь старательно избегал Жуглета, что не поднял кубка, даже когда тот предложил тост за нового героя. Никто не заметил возникшего между ними напряжения, потому что в зале не осталось ни одного трезвого. Разве что Маркус, но тому было не до чужих проблем.

«Ничего хорошего из этого не получится», — отчаянно думал Жуглет. Выдумав какой-то жалкий предлог, он выскользнул из зала и спустился во двор. Развязать этот узел можно было лишь одним способом, но Жуглет отдал бы почти все на свете, лишь бы к этому способу не прибегать.

Когда пир закончился и остатки празднества убрали, Маркус предпринял еще одну попытку сбежать. Но ему помешали повар, мясник и королевский конюший — все они жаждали продемонстрировать, с каким усердием трудились в этот замечательный праздничный день. И конечно, никто не пришел с новостью, что графского посыльного, беднягу, убило молнией. Затем Конрад сообщил ему, что Виллем из Доля, великий рыцарь, проведет ночь в качестве почетного гостя в самой маленькой из трех королевских комнат. В связи с чем Маркусу надлежит незамедлительно проследить, чтобы молодой красавец, идеальный герой Виллем был обеспечен удобной кроватью. Кроме того, нужно предоставить его оруженосцу Эрику бинты, бальзамы и все необходимое для обработки ран рыцаря. Маркус хотел возложить это конкретное поручение на кого-нибудь из своих подчиненных, но потом вспомнил, что все подчиненные, в соответствии с замыслом Конрада, разосланы с целью заплатить выкупы, дабы утереть нос королю Франции. Он с мучительной тоской думал о письме, которое неминуемо движется на юг и очень скоро навеки разлучит его с Имоджин. Окончательно пав духом, он громкой руганью разбудил пажей: пусть помогают обустраивать человека, в чьих объятиях скоро окажется его возлюбленная.

Едва Виллем расположился в покоях Конрада, перед дверью возник его верный друг Жуглет и сказал, что хочет переговорить с рыцарем наедине. Паж Виллема, привыкший к неожиданным визитам Жуглета, удалился на кухню, весьма довольный таким поворотом дела: там можно было на свободе полакомиться остатками пиршественных яств.

Прошло несколько секунд, прежде чем Жуглет собрался с духом и постучал.

— Войдите, — приглушенно прозвучало изнутри.

Жуглет открыл дверь, но, зная, с кем имеет дело, остановился на пороге.

— Не смей входить! — бросил Виллем, но быстро взял себя в руки. — Что тебе надо? Я не желаю с тобой разговаривать.

Жуглет осторожно вошел. Видя, что Виллем не возражает, он закрыл дверь, повернул ключ в замке, пересек комнату и скромно присел напротив рыцаря, у камина. Виллем полулежал в неловкой позе на расставленной для него походной постели. Под плечи он подложил шерстяное одеяло, а ноги опустил в таз с раствором минеральных солей. Он благоухал мазями и бальзамами, которыми Эрик усердно натер своего наставника.

— Конрад любит нас обоих, — тихо начал Жуглет. — Он хочет, чтобы мы оба были при дворе. Но если я проведу еще один такой вечер, как сегодня, то умру от несварения желудка.

— Мои сапоги пострадали больше твоего проклятого желудка, — пробормотал Виллем.

Он закинул руки за голову, глядя на узорчатый потолок, и положил примочку на глаз. «Жаль, что я уже протрезвел», — подумалось ему.

— До рассвета мы должны достигнуть взаимопонимания, или один из нас покинет дворец.

— Ты что, угрожаешь мне? — взорвался Виллем. — Пытаешься меня запугать? Император выделил мне свою собственную комнату, а ты спишь на полу с его собаками — и это после семилетней службы! Я только что победил в турнире — и, заметь, в его шлеме!

— Я надел этот шлем тебе на голову, и я же могу его снять, — предостерегающе сказал Жуглет. — Вместе с твоей красивой головой, если понадобится. Не стоит почивать на только что обретенных лаврах, Виллем. История моих отношений с Конрадом длиннее твоей, и я умею играть в политические игры, для которых ты слишком наивен. Эту комнату тебе дали по моей подсказке. Так что лучше помирись со мной, или не пройдет и недели, как окажешься на дороге в Доль. Я желаю тебе всего хорошего — но не за счет собственного блага. Это понятно?

Виллем, по-прежнему не отрывая взгляда от потолка и неловко возясь с примочкой, наконец кивнул с кислым видом.

Жуглет сбавил тон.

— Я не ожидал, что сегодня так получится. Но… — Тяжкий вздох. — Что ж. Наверное, надо это преодолеть. Виллем, сегодня вечером, на лестнице, мы друг друга не поняли…

— То есть ты хочешь сказать, что не планировал всего этого? — спросил Виллем, радуясь тому, что можно не смотреть Жуглету в лицо.

— Разумеется, не планировал. Но я хочу объяснить свое поведение.

Последовала долгая пауза. Виллем осторожно снял с глаза примочку, потом, подумав, приложил другую. Эти примочки нужны были ему как повод, чтобы не садиться прямо и не видеть Жуглета.

— Что ж, говори, если есть что сказать, — произнес он надтреснутым голосом.

Жуглет, подбирая слова, надолго умолк. Наконец, так и не найдя подходящих, махнул на это рукой и начал:

— Вообрази, что обстоятельства, вызвавшие нашу беседу, были… немного другие. Представь себе, например, что это сделал не я, а другой рыцарь — или, к примеру, женщина…

— Рыцарь так никогда не поступил бы. А если бы это была женщина, значит, она шлюха, — оборвал его Виллем.

Жуглет сжал челюсти.

— Представь, что так повела себя благородная дама, к которой ты относился бы так же, как относишься ко мне.

— Жуглет, что за нелепая идея! — нетерпеливо выпалил в потолок Виллем. — Ты же не женщина. В этом мире женщина никогда не достигла бы того, чего достиг ты.

— Это правда, — согласился менестрель. И добавил с горечью: — Очень веская причина, почему я никак не могу быть женщиной, да?

Свободный глаз Виллема удивленно заморгал.

— К чему ты клонишь?

Жуглет, набрав в грудь побольше воздуха, произнес так, словно каждое слово давалось ему с великим трудом:

— Даже если бы меня угораздило родиться женщиной?

Несколько мгновений рыцарь продолжал лежать, прислонившись к стене, потом резким движением отшвырнул примочку и сел. Он не отрываясь смотрел на Жуглета. Тот отвечал ему умоляющим взглядом — очевидно, переживая не меньше Виллема.

У рыцаря засосало под ложечкой.

— О чем ты?

Однако когда настал момент сказать все как есть, у Жуглета не хватило духу.

— Не могу… Не хочу… Господи боже, мне казалось, я смогу сделать это по-умному, — взволнованно забормотал он. Потом добавил более спокойно: — Я не хотел ничего такого делать, Виллем, все произошло против моего желания. Ты сам подтолкнул меня к этому. И все же пусть так, чем если ты полностью порвешь наши отношения и тем самым сделаешь пребывание при дворе невозможным для нас обоих.

— О чем ты? — повторил Виллем немного более твердо. Он стал выжимать примочку, а когда с нее закапало, с отвращением отшвырнул прочь.

— Я ничего не говорил, — окончательно разнервничался Жуглет. Его взгляд заметался по комнате. — Ты не можешь утверждать, будто я что-то говорил.

— Я ничего не собираюсь утверждать. Просто скажи мне ясно и просто, чего именно ты не говорил! — с внезапной горячностью прокричал Виллем.

С трудом поднявшись на затекших ногах, он сделал неверный шаг вперед, выхватил из-за пояса нож и ткнул им в Жуглета, который невольно отшатнулся.

— Раздевайся, — хрипло приказал он. Жуглет со страхом смотрел на нож.

— Если я разденусь под угрозой ножа и выяснится, что я женщина, это можно рассматривать как изнасилование.

Виллем нетерпеливо махнул ножом.

— А если оголишься под угрозой ножа и выяснится, что ты мужчина, будет ненамного лучше. Так что не вынуждай меня заставлять тебя! — Пауза. И потом, почти беззвучно и испуганно: — Или это тоже будет считаться изнасилованием?

Ответа не было. Оба молча смотрели друг на друга. Виллем с ворчанием отшвырнул нож.

— Я никогда не совершал ошибок, — пробормотал менестрель тоном, в котором звучали и извинение, и упрек себе. — И нет оправдания тому, что дело дошло до этого.

— Снимай тунику и рубашку. — Виллем прикрыл глаза рукой. — Или не снимай, — добавил он, не отнимая ладони от глаз. — Но если не желаешь быть со мной честным, то уходи и больше не возвращайся, никогда.

Наступила тишина. Долго оба ничего не говорили, не двигались и не смотрели друг на друга.

Наконец Жуглет удостоверился, что обе двери комнаты заперты изнутри. Дрожащими руками снял пояс, тунику, рубашку и произнес еле слышным шепотом:

— Ну так смотри.

Виллем не сразу открыл глаза. А когда открыл, ему понадобилось приложить руку ко рту, чтобы заглушить восклицание. Одетая лишь в нелепо большие мужские штаны, перед ним стояла тоненькая гибкая женщина. Ее маленькие груди были полностью обнажены. У этой женщины было лицо его друга, но улыбалась она с робостью, Жуглету совершенно не свойственной. Черты лица, которым, на взгляд Виллема, всегда не хватало мужественности, сейчас выглядели не в полной мере женственными.

— Моя жизнь теперь в твоих руках, — тихо произнесла Жуглет и с хмурой полуулыбкой добавила: — Виллем, у тебя челюсть отвисла.

Рыцарь резко закрыл рот, постоял, стараясь прийти в себя, потом походил по комнате, разглядывая это новое непонятное существо под всеми возможными углами зрения.

— Кто ты? — произнес он хрипло, когда дар речи вернулся к нему.

— Мне казалось, мы это уже выяснили. — Жуглет попыталась рассмеяться, но у нее не получилось. — Или ты хочешь, чтобы я сняла штаны?

— Ты знатная дама? Крестьянка?

— Менестрель.

— Ты стоишь голая у моей постели, — произнес он, как будто говоря о чем-то абсолютно невообразимом.

— Нет. — Дрожащими пальцами Жуглет развязала шнурки штанов, предоставила им упасть на пол и аккуратно перешагнула через них. Виллем только и мог, что в полном остолбенении смотреть. — Вот теперь я действительно стою голая возле твоей постели.

— Ты шлюха? — быстро спросил он.

На ее лице выступила краска гнева, но потом она рассмеялась.

— Нет, я менестрель и твой друг Жуглет. Не делай поспешных выводов.

Виллем немного пришел в себя.

— После такого обмана я имею права делать что угодно!

— Потише! Если уж на то пошло, ты сам обманывался, — отпарировала Жуглет. — Я когда-нибудь утверждала, что я мужчина? Я ни разу не солгала насчет своего пола. А сейчас я надеялась, что моя откровенность принесет тебе облегчение. И подумала, что… — Она замялась. — Подумала, что ты меня обнимешь.

— Я не могу тебя обнять, — слегка шокированный, отозвался Виллем. — Ты… ты женщина, которая стоит голая у моей постели.

— Ты предпочитаешь, чтобы я оделась?

— Нет, — произнес он так поспешно, что она, несмотря на все страхи, откинула голову и от души расхохоталась.

Этот смех был столь характерным для Жуглета, что у Виллема закружилась голова — так трудно было увязать хорошо знакомый смех с тем фактом, что он исходит из уст женщины.

— Тогда, может, я сяду?

Он торопливо окинул взглядом комнату, словно внезапно устыдившись ее холостяцкого состояния, явившегося результатом деятельности Эрика.

— Я… подожди, я найду тебе местечко поудобнее, — забормотал он и нагнулся, чтобы подобрать упавшее на пол одеяло.

— О, ради всего святого! — Жуглет потянулась за туникой. — Надену-ка я пока это, в надежде, что потом ты наконец придешь в себя.

Она натянула тунику, но не стала подпоясываться, предоставив ей свободно свисать.

Виллем застыл на месте, не сводя взгляда с одеяла в своих руках. С чего это вдруг ему захотелось его подобрать? Швырнув одеяло на пол, он пристально посмотрел на Жуглет.

— А Линор знает? — спросил он. — Вы, сговорившись за моей спиной, разыгрывали из меня дурака?

Жуглет поспешила успокоить его.

— Линор я никогда ничего не говорила. И из тебя дурака тоже не делала, Виллем. Может, я сама была дурой, а ты стал жертвой моей глупости. Это вовсе не одно и то же.

Он опять смерил ее долгим, скептическим взглядом. Она стояла покорно, опустив руки и высоко подняв голову, что дало ему возможность как следует рассмотреть неожиданно ставшее таким чужим лицо.

— Но зачем? — наконец нарушил молчание он.

— Зачем жить под личиной мужчины? — переспросила она, сопровождая свои слова характерным для Жуглета пожатием плечами. — А если нет, то каковы, по-твоему, были бы мои перспективы?

— Я имел в виду — зачем тебе понадобился я? Зачем ты сделала так, чтобы я оказался здесь?

— Чтобы мой самый дорогой друг был рядом со мной, там, где мы оба можем благоденствовать, — ответила Жуглет. — Что бы ты обо мне ни думал, Виллем, в этом, прошу тебя, поверь моему слову.

По Виллему, однако, было видно, что он не склонен ей верить.

— А еще какие причины? — осведомился он. На ее лице появилось беззащитное выражение.

— Только те, которые напрашиваются сами собой! Я надеялась, что нам удастся поспособствовать продвижению твоей сестры, которая очень мне дорога, хотя мой флирт с ней и был просто игрой. Я надеялась принести пользу императору, потому что ему выгодно иметь при дворе таких людей, как Линор и ты. И еще я думала, что мы — ты и я — прекрасно проведем тут время. Так ведь и было. Клянусь, я не хотела, чтобы случилось все это.

Пауза. Жуглет осторожно, на шаг, приблизилась к Виллему.

— Но это произошло, и, кажется… я надеюсь… что мне не придется об этом пожалеть. Если не пожалеешь ты.

Неуверенно улыбаясь, она придвинулась ближе еще на шаг. Ее близость вызывала в нем чувство тревоги. Резко попятившись, Виллем ударился о кровать и пошатнулся.

— У меня нет никакого желания спать с тобой, — неловко, почти беспомощно произнес он.

— Неужели? Когда ты принимал меня за юношу, то не был так категоричен в своих суждениях.

Виллем замялся.

— Ты казался мне привлекательным молодым человеком. Не хочу тебя обижать, но в качестве молодой женщины ты вовсе не так хороша.

Жуглет рассмеялась.

— У меня то же лицо! — и добавила подчеркнуто: — Лицо твоего друга.

Она сделала еще шаг в сторону Виллема. Тот опять попятился.

— Ты ведь не девственница? — спросил он полным отчаяния тоном, словно защищаясь неизвестно от чего.

— Виллем!

Жуглет вконец потеряла терпение.

— И ты не проститутка, не замужем и не…

— Ты тоже не проститутка, и не женат, и не девственник, — подчеркивая каждое слово, отпарировала Жуглет.

— Я мужчина!

— На это ценное наблюдение можно найти массу остроумных ответов, но я воздержусь. Нет, Виллем, я не девственница. Но, — добавила Жуглет мягче, — я всю жизнь в одиночку борюсь с миром, у меня никогда не было ни друзей, ни близких. Ты единственный мужчина, которому я полностью открылась, и ты первый… — На ее лице возникло выражение тревоги, как будто она боялась высказаться чересчур откровенно. — Первый, объятия которого могли бы стать чем-то большим, чем просто случайная встреча.

Она осмелилась приблизиться еще на пядь.

— Ясно. Значит, ты шлюха.

Чувствовалось, что убедить Виллема ей не удалось.

— За эти слова тебе стоило бы поставить еще один фонарь под глаз.

Вспылив, она подхватила с пола штаны, дрожащими от ярости руками напялила их и не сразу смогла затянуть шнурки.

— Я не шлюха, Виллем. Я человек. А людям, как известно, свойственны естественные потребности. Еще совсем недавно мои желания вовсе не вызывали твое неодобрение, и иногда — иногда — я находила способ удовлетворять их. И было бы не здорово, если бы я этого не делала. Не требуй от меня, чтобы я была пассивной и чистой, как утренняя роса, до того момента, как окажусь в твоих объятиях — а в них внезапно оживу! Я всегда живая, Виллем, и это тебе всегда во мне нравилось.

Подвязав наконец штаны, она поискала глазами пояс и кошель. Виллем увидел их раньше и поднял с усыпанного тростником пола.

— Ты только что потрясла меня до глубины души, за всю мою жизнь я ничего подобного не испытывал… и имею право быть немного не в себе, — с упреком произнес он.

Жуглет тут же вскинула руки, показывая, что понимает.

— Признаю за тобой это право, — сказала она с легким смешком. — Ты сам меня изрядно шокировал, когда вернулся там, на лестнице. А я-то решила, что мне удалось тебя отпугнуть. Уж кем-кем, а содомитом я тебя никак не считала.

— Я и сам так думал! Ты недооценила свои чары, — нахмурившись, произнес Виллем.

— Я недооценила тебя, — улыбнулась Жуглет.

Последовал момент неловкого молчания. Жуглет почти умоляюще смотрела на пояс и кошелек в большой руке Виллема.

— Мой пояс, пожалуйста, — наконец сказала она как можно небрежнее.

Виллем посмотрел на то, что держал в руке.

— Так что там у тебя? — Он похлопал по кошельку. — Ведь не травы же, чтобы сохранить мальчишеский дискант?

— Если тебе так уж непременно надо знать, — недовольным тоном ответила Жуглет, — то, кроме всего прочего, там пузырек с составом, благодаря которому то, что бывает у женщин, у меня короче и протекает не так болезненно. И еще другой пузырек, подарок Жанетты, чтобы не заводились маленькие Жуглеты…

— Господи боже!

Виллем торопливо сунул ей кошель.

Привязав его к поясу, она приблизилась к Виллему. На этот раз он не отпрянул. Девушка осторожно протянула руку и дотронулась до его лица. Почувствовав прикосновение таких знакомых пальцев, он быстро, взволнованно задышал.

Этот ее жест что-то в нем расшевелил. Схватив Жуглет за запястье, он с силой его выкрутил, и ей пришлось развернуться, чтобы не сломалась кость.

— Виллем!

— Ты жалкая обманщица, — прошипел он.

— Рука… ради бога, Виллем! — задыхаясь от боли, воскликнула она.

— Извинись за обман, — сверля ее негодующим взглядом, потребовал он.

— Я придумала все это совсем не для того, чтобы обманывать тебя, я… А-а!

Он еще сильнее выкрутил ей руку.

— Перестань, Виллем, хватит! Ты — рыцарь и не должен причинять боль женщине…

— Я причиняю боль обманщице, — сердито поправил он, но руку выпустил.

Прижав пострадавшую кисть к груди, она стала поглаживать ее другой рукой, пятясь назад, пока не оказалась в дальнем углу комнаты.

Отвернувшись, рыцарь смотрел на огонь в камине.

— Убирайся, — с отвращением произнес он и сел, издав тяжкий, по причине многих ушибов и ссадин, вздох.

— Ты ведь это не всерьез.

— Ну конечно всерьез! — взорвался Виллем и отвернулся от камина. — Я-то всегда искренен и никогда не лгу.

— Я тоже.

— Да ты само воплощение обмана! Я не могу тебя больше видеть, ты украла у меня лучшего друга!

— Я и есть твой лучший друг, — возразила Жуглет.

Виллем неумолимо покачал головой.

— Нет. Мой друг — не какая-то там лгунья.

— Это правда, она не… я ни разу не произнесла ни слова лжи по поводу моего…

— Мой друг вообще не женщина! — яростно заявил Виллем, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Нет, женщина, — тихо и разгневанно произнесла Жуглет. — И тебе предстоит выбрать, сохранить нашу дружбу или предать ее забвению.

— Я сделаю выбор, как только ты признаешься, что намеренно вводила меня в заблуждение, — воскликнул Виллем. — Ложь, основанная на умолчании, все равно остается ложью. Меня оскорбляет, что ты скрывала от меня такую вещь. Это преступление против дружбы.

— И когда мне следовало тебе во всем признаться? — спросила Жуглет и вышла из угла на свет.

Виллем не сразу нашелся.

— В тот самый момент, когда у тебя впервые зародились нечистые мысли насчет меня.

Она рассмеялась.

— В тот момент как раз более всего нужно было скрывать правду, — указала она. — Я женщина пылкая, Виллем, я…

— Не говори мне этого! — В отчаянии он с такой силой замотал головой, будто хотел вытрясти ее слова из памяти. Он встал и подошел к двери. — Уходи. Я не хочу тебя видеть.

Внезапно ее охватил такой страх, что она побледнела.

— Открыв тебе правду, я подвергла себя опасности. Если Конраду или кому-то еще…

— Я не выдам твою жалкую тайну, — заверил он, глядя на пол у ее ног. — За кого ты меня принимаешь? Но прошу тебя, ради бога, уходи сейчас же, пока я еще не пришел в себя.

— Так мы друзья?

— Задай этот вопрос завтра, — отмахнулся Виллем, по-прежнему не отрывая взгляда от пола.

Сейчас, когда она опять оделась, он не мог заставить себя на нее посмотреть: он не хотел смотреть на Жуглета и видеть женское лицо.

— Уходи.

Прошло некоторое время. Не в силах успокоиться, Виллем яростно вышагивал по пустым сейчас комнатам Конрада. Собаки провожали его подозрительными взглядами, а сокол Шарите встревоженно вскрикивал на своей подставке. Со двора донеслись музыкальные трели менестреля — ими она словно бросала вызов нестройным пьяным крикам, несущимся из большого зала. Ну конечно же, это женский голос, сейчас он это ясно слышал, — низкий, хрипловатый альт, не нежное сопрано, как у Линор, но все же без басовых нот. Эрик, ужасно фальшивя, пьяно подпевал, потом к ним присоединились и другие голоса, которые Виллем не узнал. Послышался смех, а затем единственным звуком, нарушавшим тишину, стала наигрываемая на арфе взволнованная мелодия, льющаяся из окон большого зала.

Он вернулся обратно в отведенную ему комнату, чувствуя себя так, словно вот-вот сойдет с ума. Наконец, поборов импульс вылезти из окна и сбежать, карабкаясь по стене, он вышел через ту же дверь, через которую выставил Жуглет, и оказался на лестнице во внутренний двор. В небе ярко сиял месяц. Во дворе, все еще озаренном светом факелов, пахло пролитым пивом, холодным камнем и отчасти рвотой.

Эрик — с женщиной на коленях — пристроился на одной из нижних ступенек. Поглядев через плечо и узнав Виллема, он улыбнулся и окликнул его громким шепотом:

— Кузен! — Чувствовалось, что он очень пьян и рад видеть Виллема. — Иди сюда, выпей со мной! Его величество вызвал эту малышку, чтобы развлечь героя турнира, но ты заперся, так что я занялся ею сам. Если ты в настроении, у нее осталось еще немало сил… там, за кухней, есть подходящий закуток.

Женщина захихикала; издаваемые ею звуки напоминали мурлыканье.

— О боже, — тихо, с плохо скрываемым отвращением откликнулся Виллем. — Нет, этого не надо, но я выпью с тобой. Удивительно, что нас все еще обслуживают, ведь сейчас, должно быть, уже за полночь.

— Ради победителя они даже и не думают спать! — с пафосом заявил Эрик и кивнул в сторону кухни, где в самом деле горел свет.

Спустившись по ступенькам, Виллем пристроился рядом с Эриком и его мурлыкающей приятельницей — и тут узнал ее.

— Ты подруга Жуглета, — тоном обвинения заявил он.

Жанетта улыбнулась пьяной улыбкой.

— Я со всеми дружу.

— Мне она точно друг, — довольно вставил Эрик и внезапно зевнул во весь рот. — А какие познания я сегодня приобрел во французском!

— Где Жуглет? — спросил Виллем.

— Вы что, поссорились? — По голосу Эрика чувствовалось, что он вот-вот заснет. — После вашего разговора он вышел от тебя словно не в себе.

— Где Жуглет? — повторил Виллем, адресуя вопрос Жанетте.

Она пожала плечами.

— Полагаю, он вернулся в зал.

От этих слов Виллема захлестнуло такой волной необъяснимой ярости, что он вынужден был сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем обрел способность более-менее спокойно говорить. Окинув двор взглядом и удостоверившись, что их никто не слышит, он раздраженно прошептал:

— Так ты говоришь, он вернулся?

Эрик не испытывал никакого интереса к их беседе. Жанетта же, напротив, выпрямилась, широко распахнула глаза и в упор посмотрела на Виллема.

— Ах вот оно что, — тихо произнесла она. — Догадываюсь, из-за чего вы поссорились.

— Мы не поссорились. Мы разошлись во мнениях, как это случается у благородных рыцарей, — ехидно поправил ее Виллем.

Жанетта внимательно вгляделась в его лицо и осталась, по-видимому, недовольна результатами. Казалось, она хотела что-то сказать Виллему, но вдруг демонстративно повернулась к Эрику.

— Мой господин, — проворковала она, ласково щекоча его по подбородку и тем самым возвращая к реальности. — Если расстроенная женщина доверяется рыцарю, а он без всякой на то причины вышвыривает ее прочь, это рыцарское поведение или нет?

Эрик, угрюмо сосредоточившись, погрузился в изучение проблемы, а также груди Жанетты. Виллем спросил деревянным голосом:

— А что, если она вовсе не в расстройстве? Что, если она просто лжет?

По-прежнему глядя на Эрика, Жанетта тихо ответила:

— А что, если она лжет как раз потому, что расстроена?

— Все ложь, — фыркнул Виллем. — Редко кто так ловко управляет своей жизнью — да что там, жизнями многих.

— И это тебя задевает? — неожиданно сурово, глядя ему прямо в глаза, спросила Жанетта. — Для тебя невыносимо, что она так преуспела? Нападая на нее за двоедушие, не забудь упрекнуть и в том, что она привела тебя сюда и в одночасье сделала героем.

Виллем едва не задохнулся — до такой степени неожиданной показалось ему эта отповедь от кого-то настолько ниже него по статусу. Эрик, пьяный до бесчувствия, спал, прижавшись щекой к груди Жанетты.

— Будь я таким же, как другие, ты дорого бы заплатила за то, что говоришь со мной в таком тоне, — с трудом сдерживая гнев, сказал Виллем.

— Будь ты такой же, как другие, женская сила ужасала бы тебя, — спокойно ответила Жанетта. — Ты вышвырнул бы вон самую достойную из нас за то, что она осмелилась бросить вызов твоим ожиданиям. По счастью, ты не такой.

Бережно сняв голову Эрика со своей груди, она пристроила его обмякшее тело на ступеньках. Юноша слегка всхрапнул и начал издавать звуки, вероятно казавшиеся его одурманенному сознанию внятной речью, но потом опять умолк.

Жанетта двинулась прочь от лестницы, однако Виллем удержал ее, схватив за запястье. Она рванулась и посмотрела на свою руку, потом перевела взгляд на него.

— Так чем она расстроена? — спросил он. Жанетта презрительно вздернула подбородок.

— Если ты этого не знаешь, то и не заслуживаешь, чтобы знать. — Она освободилась от хватки Виллема. — В особенности потому, что ответ у тебя под самым носом.

Потом извинилась и ушла. Арфа смолкла. Конрад наконец вернулся в свои покои. Замок уснул. Глядя поверх стен Кенигсбурга в темное небо, Виллем обдумывал слова Жанетты, вслушиваясь в биение собственного сердца.

В бледном свете луны, устремившись наконец-то на юг в безумной надежде остановить надвигающееся бедствие, Маркус пришпорил коня, заставив его перейти в галоп, слишком охваченный отчаянием, чтобы беспокоиться о том, что оба они рискуют сломать себе шеи.