Урок типографского дела продолжался. Мадам Лежербье только что рассказала своей ученице, милой и внимательной Иоланде, все о шрифтах: об антикве, изобретенной римскими печатниками в XV веке, о курсиве, созданном на век позже известным итальянским типографом, о гарамоне, примерно в это же время придуманном французом, о баскервилле, который на основе гарамона создали англичане…

Кто-то тихо постучал в дверь.

Длинное, немного лошадиное лицо Гаэтана де Солиса показалось в дверном проеме.

— Вы еще здесь, мадам Лежербье? И вы, мадемуазель Иоланда…

— Входите же, дорогой! — сказала мадам Лежербье. — Мы как раз повторяем материал общего характера, и я немного увлеклась.

— Замечательно! Замечательно! Счастлив тот, кто тянется к знаниям! Мадемуазель Иоланда, вы избрали восхитительную специальность и учителя, который в высшей степени заслуживает доверия. Технический редактор, глава производства! Звучит. Вам дают более или менее бесформенную рукопись, простые листочки. Вы делаете том, книжку, настоящую книгу. В общем, даете ей жизнь… Потому что ведь рукопись — это ничто…

— Ну, не преувеличивайте, дорогой друг, — возразила мадам Лежербье.

— Не так уж я и преувеличиваю. Сколько человек прочтут рукопись, а вот книгу!.. Без типографии от самого прекрасного шедевра было бы мало проку. Вот когда рукопись напечатана…

— И прочитана! — к месту вставила Иоланда.

— Именно, — согласился Гаэтан де Солис. И выпрямился во весь свой донкихотский рост. Серые глаза его заискрились на гладко выбритом лице, над которым возвышался серебристый вихор. — Я услышал легкий шум… И пошел посмотреть, в чем дело. Я забыл, что вы тут работаете. Ухожу… Хочу воспользоваться тишиной…

— Чтобы написать еще одно прекрасное стихотворение? — добавила, улыбнувшись, мадам Лежербье.

Гаэтан де Солис пожал плечами.

— Стихотворения в стол, которые никто не издаст…

Для Гаэтана де Солиса это было настоящей трагедией. Вечерами он сочинял стихи. А днем руководил двумя основными сериями издательства «Бабилас». Серией приключенческих романов «От полюса до экватора» и серией детективов «Тайна в первой главе».

Всякий раз, когда мсье Бабилас входил в кабинет Гаэтана де Солиса, происходило примерно одно и то же.

Эжен Бабилас, разговорчивый полноватый человечек, потирая руки — такой у него был оптимистический тик, — обращался к мсье де Солису:

— Как дела, дорогой Гаэтан?

— Ничего, — отвечал главный редактор-поэт.

— Что новенького вам удалось отыскать?

— Вы хотите поговорить о рукописях для наших серии?

— Разумеется.

— Есть у меня тут несколько, и я скоро их вам представлю…

— Я очень доверяю вам, дорогой мой. Вкус ваш безупречен.

На лице Гаэтана в эту минуту проступила досада.

— Мой вкус, мой вкус… Я просто знаю, что подходит для наших изданий.

— А я знаю, что вы это знаете, дорогой Гаэтан: неизвестность, авантюрность, таинственность — вот что нам нужно. Как сказал бы в этом случае Дантон, тайна, тайна и еще раз тайна — и издательство «Бабилас» будет спасено!

Мсье Бабилас рассмеялся.

Потом, посерьезнев, наклонился к де Солису:

— Вы знаете, что продажа сейчас идет бойко. Мсье Шассерио очень доволен. «Пираты Матто Гроссо» уже перешли за тридцатитысячный рубеж. Мы переиздадим «Трагедию заколдованной джонки»… Что же касается последней книги — «Украли лондонский Тауэр», вышедшей в серии «Тайна в первой главе», — так ее берут нарасхват. Спрашивают во всех книжных магазинах.

Мсье Бабилас потирал руки с каким-то неистовством, а Гаэтан де Солис качал головой, и вид у него был прямо-таки похоронный.

— Знаю, дорогой мой, знаю… Все эти романы не стоят стихов, которые вы пишете. Но, к несчастью, издательство «Бабилас» не публикует стихов. Я очень жалею, что это так. Я бы очень хотел печатать ваши стихи. Только…

— Только, — добавил главный редактор ледяным тоном, — стихи не продашь.

И тогда мсье Бабилас возвращался к себе в кабинет, где его ждал Жан Луи Шассерио, коммерческий директор, один из самых главных людей в издательстве «Бабилас».

* * *

Иоланда Ламбер дружелюбно смотрела на главного редактора. Бедному мсье де Солису на самом деле, наверно, было довольно грустно. Днем все шло хорошо. Он читал рукописи, беседовал с авторами, принимал журналистов… В издательстве «Бабилас» бурлила жизнь, все было в движении. Курьеры мчались в типографии и возвращались с пакетами корректур. Без конца звонил телефон.

А вот вечером все замирало. Улей затихал. И Гаэтану де Солису предстояло возвращаться в свою холостяцкую квартиру на другом конце Парижа. Тогда он позволял себе короткую передышку и в тиши своего тесного кабинета сочинял стихи.

— Ну как? — спросила мадам Лежербье. — Нашли вы что-нибудь стоящее за последнее время?

— Пожалуй.

— Приключенческий роман? — спросила Иоланда.

— Если угодно…

— А название у него интригующее? — поинтересовалась девушка.

— Название неплохое: «Двенадцать тонн бриллиантов».

— «Двенадцать топи бриллиантов», — повторила мадам Лежербье. — Недурно. Не очень понятно, что это может означать, но оно мне представляется вполне коммерческим.

Главный редактор воздел руки к небу:

— Коммерческое! Коммерческое! Вы говорите прямо как мсье Шассерио. И все-таки издание книги — это не только коммерция!

— Я знаю… Я просто хотела сказать, что для продажи название очень важно.

— А кто автор? — спросила Иоланда. — Автор молодой?

— Да нет.

— Он уже печатался?

— Нет, это его первая книга. Он прислал мне ее по почте. Я на днях собираюсь его вызвать. Знаю только, что это учитель на пенсии, преподаватель физики и химии.

— Надо же, — заметила мадам Лежербье, — как необычно.

— Что необычно, что он — преподаватель?

— Да нет, необычно, что учитель физики и химии пишет приключенческие романы.

— А о чем этот роман? — продолжала расспрашивать Иоланда.

— Там идет речь о двенадцати тоннах бриллиантов, — спокойно ответил де Солис.

— О двенадцати тоннах! — ахнула мадам Лежербье. — Мне бы хватило нескольких каратов. Вот автор, который широко смотрит на вещи. Должно быть, действие происходит в Индии или в Южной Африке, в их знаменитых шахтах…

Гаэтан де Солис почесал подбородок.

— В основном действие происходит в Коломбе.

— В Коломбе? — вскрикнула Иоланда. — Я там живу. У меня в Коломбе однокомнатная квартира…

— Не рассказывайте, пожалуйста, нам больше ничего! — сказала мадам Лежербье. — Пусть для нас все будет сюрпризом, когда мы приступим к чтению этого романа.

— Ох! С этой рукописью еще работать и работать. Там много длиннот и ненужных деталей. Автор пишет прилично, но это не профессиональный писатель. Ах, мадемуазель Иоланда, профессионализм легко не дается, это дело долгое, помните об этом. — Гаэтан де Солис направился к двери. — Уважаемые дамы, не буду мешать вам работать… И желаю прекрасно провести остаток вечера.

Он церемонно раскланялся и пошел по коридору, в самый конец, к своему кабинету. Звук удаляющихся шагов де Солиса тут же приглушил мягкий ковер.

Мадам Лежербье снова взяла в руки строкомер.

О чем она думала?

О грустной судьбе мсье де Солиса, неизвестного поэта? О следующем приключенческом романе, который она будет выпускать в свет?

Иоланда листала свой блокнот.

— Так чем мы занимались? — спросила мадам Лежербье.

— Мы говорили о шрифтах…

— Ну да… А если мы обратимся к разным типам? — Она хихикнула. — Я не говорю о мсье де Солисе, я говорю о разных типах шрифтов… Знаете, милая Иоланда, ведь у литер есть толщина и высота…

— Да. Толщина, или ширина, — это… хм… расстояние между боковыми стенками литеры.

— Совершенно верно.

Иоланда покачала головой.

— А разве не говорят также — эта литера крупная?

Мадам Лежербье помахала своим строкомером:

— Будьте внимательны, миленькая моя, это не одно и то же. Крупная — это не в ширину, а в высоту, высоту шрифта или рисунка! И высота эта имеет название. Это кегль — размер шрифта, определяемый расстоянием между верхней и нижней стенками литеры. Кегль (или кегель) измеряется в типографских пунктах. — Она потрясла своей линейкой в воздухе. — И как раз с помощью этого строкомера. Что такое пункт? Мне кажется, я вам это уже говорила…

— 0,376 миллиметра.

— Правильно. Есть литеры размером в шесть или семь пунктов, ими набирают примечания в самом низу страницы… Есть литеры в восемь, девять, десять и одиннадцать пунктов. Восьмой кегль — это мелкий шрифт. А вот если книгу набрать одиннадцатым кеглем, читать ее будет очень удобно… Ясно?

— Вполне, — ответила, улыбаясь, Иоланда.

— И должна добавить, дорогое мое дитя, что выбор шрифта — одна из первейших задач того, кто готовит книгу в печать. Если книга не очень объемная, можно набирать ее довольно крупным шрифтом. Когда она очень большая, то ты вынужден выбрать более мелкий шрифт… Итак, первым делом надо подсчитать количество знаков в рукописи…

— И вы каждый раз их считаете?

— Каждый раз.

Мадам Лежербье прервалась.

Из глубины коридора послышался глухой звук.

— Да что же это такое? — спросила Иоланда.

— Не знаю. Будто бы куча рукописей свалилась со стола. Должно быть, мсье де Солис решил навести у себя порядок…

Иоланда резко обернулась к двери.

— Там шаги… Кто-то прошел по коридору.

Они обе поднялись.

Мадам Лежербье, так и не выпустив из рук линейки, побежала вслед за Иоландой.

В коридоре никого не было.

Серый ковер освещала только одна, висевшая в середине коридора лампа.

— Гаэтан! Гаэтан! — позвала мадам Лежербье слегка дрожащим голосом.

Никто не ответил.

— Может, он вышел, — прошептала Иоланда.

Казалось, она пыталась себя успокоить. И тогда в свой черед позвала сама:

— Мсье де Солис…

Во всех комнатах издательства «Бабилас» стояла мертвая тишина.

— Пойдем посмотрим! — скомандовала мадам Лежербье.

Они бросились в конец коридора.

Кабинет главного редактора был крохотной комнаткой, он облюбовал ее за то, что она находилась дальше всех других от коммутатора и от входа.

В этой узенькой и тихой келье мсье де Солис принимал авторов, читал и правил рукописи.

Дверь была приоткрыта.

— Гаэтан, вы здесь? — крикнула мадам Лежербье.

Никто не ответил.

Она толкнула дверь.

Главный редактор издательства «Бабилас» был распростерт на ковре перед своим рабочим столом, среди груды рассыпавшихся страниц.

Он был недвижим.

* * *

Когда человек в плаще вышел из коридора, уже совсем стемнело.

Он повернул направо и, оставляя за спиной «Комеди Франсез», пошел вдоль массива серых домов Национальной библиотеки, занимающих довольно большой отрезок улицы Ришелье.

Теперь прохожие на улице встречались ему гораздо реже. Большинство лавочек было уже закрыто.

Человек прошел метров его пятьдесят, шагая быстро, но не торопясь.

На проезжей части было пустынно. Чуть впереди несколько машин застыли перед красным огнем светофора. В это мгновение черный автомобиль, стоявший на другой стороне улицы, медленно двинулся вперед и поравнялся с человеком в плаще. Дверца отворилась.

Человек нырнул в машину, которая на полном ходу рванула к зданию Пале-Рояля и повернула на проспект Оперы.

До этой минуты водителю не было сказано ни единого слова.

Человек в плаще вжался в сиденье, опустив голову и низко надвинув на лоб шляпу.

Водитель автомобиля, человек плотного сложения, в темноте, делавшей черты его лица почти неразличимыми, жевал жвачку.

У него была массивная спина, широкий затылок и отвислые, подрагивающие щеки.

Миновав Оперу, автомобиль двигался по бульвару Османи; человек в плаще выпрямился на сиденье.

— Все нормально, Толстяк, можно мчать вперед… За нами никого.

Водитель быстро посмотрел на своего спутника. Яркий свет от витрины большого магазина выхватил его широкую и тусклую физиономию, на которой торчал крохотный носик.

— Вещь у тебя? — спросил он.

— У меня.

— Было трудно?

— Не. Не очень.

— Ты кого-нибудь встретил?

— Нет.

— Этот тип был один?

— Нет.

Тот, кого человек в плаще назвал Толстяком, вздрогнул.

— Он был не один?

— Ну да.

— Значит, кто-то тебя засек?

— Нет.

— Не понимаю.

— Там, в конторе, в комнате неподалеку от входа сидели две женщины… Только я никогда шуму не поднимаю… Никто меня не видел и не знает…

— А тот тип? Он тебя видел?

— Я не дал ему такой возможности, улавливаешь? Мне пришлось его приласкать. Легонечко…

— Главное, вещь взять.

— Она у меня.

Человек залез в большой внутренний карман своего плаща, извлек из него красную папку и разложил ее у себя на коленях. В папке были тонкие листы машинописи.

На алом картоне можно было прочесть выписанный каллиграфическим круглым шрифтом заголовок:

ДВЕНАДЦАТЬ ТОНН БРИЛЛИАНТОВ

Роман

Филибера Кентена.