Моим юным советским друзьям

Итак, ребята, давайте попутешествуем! Во всяком случае, надеюсь, что так оно и будет, когда вы начнете читать мою книжку. Раньше всего вы побываете в маленькой деревушке во Французских Пиренеях, деревушке, уцепившейся за склон горы и смотрящей шиферными крышами своих домов прямо на долину. Деревня эта окружена лугами и лесами — буковыми, сосновыми, еловыми. Поля здесь совсем небольшие, окаймленные самшитом. Выращивают на них хлеб, гречиху, картофель. Разводят скот. Это не очень богатая страна. Неподалеку берет свои истоки Гаронна, большая французская река. Там делает она свой первый виток, раньше чем изогнуться широкой дугой и уйти в смеющуюся и плодородную долину. В той же долине и начинается богатая страна, столица которой — город Тулуза. Страна злаков, табака, виноградников и фруктовых садов. Тулуза — большой торговый и университетский город. Я родился в Тулузе, чем очень горжусь. Там и поныне говорят на языке, который является праотцем французского: на окситанском.

Но вернемся к моей книге — теперь уже и вашей, раз она у вас в руках. Вместе с несколькими французскими школьниками вы окажетесь участниками необыкновенных приключений, которые приведут вас по ту сторону Атлантического океана: в Мексику, на полуостров Юкатан, в таинственные джунгли, где сохранились грандиозные развалины мертвого города — остатки исчезнувшей цивилизации.

Конечно, вы понимаете, что я не собираюсь рассказать вам в этом предисловии все содержание моей повести и раскрыть ее тайны. И не подумаю! Вообще я больше ничего не скажу, разве только одно: что тайна раскроется на самой последней странице.

Зачем я написал эту книгу? Да просто для того, чтобы развлечь вас, чтобы дать вам возможность попутешествовать по Пиренеям, по югу Франции, который мне так дорог, и еще для того, чтобы вы побывали в далекой Америке. Если вы полюбите моих героев, толстяка Феликса и его друга Бертрана, если вам понравятся их родители и друзья, буду очень доволен и, пожалуй, сочту мою задачу выполненной. Хотя бы потому, что, значит, мне удалось стереть географические границы, отделяющие вас от моей страны и ее обитателей, перенести вас в их дома, а может быть, даже выкроить в ваших сердцах местечко для них.

За целую жизнь, даже очень долгую, невозможно все повидать и все узнать. Невозможно везде побывать и познакомиться со всеми обитателями нашей планеты. Только книга может помочь свершиться этому чуду, только с помощью книги можно, сидя на месте, объездить весь мир и приобрести множество до той поры неизвестных друзей.

Заканчивая свое коротенькое предисловие, я от всей души приветствую вас, мои дорогие друзья, и хочу, чтобы вы прочли еще много хороших французских книг, а школьники моей страны, Франции, — много хороших русских книг. В ожидании личных встреч это будет пока очень помогать взаимопониманию, дружбе и миру.

 

1. Феликс, искатель приключений

Все началось в тот тревожный декабрьский вечер, когда горы стонали от порывов ветра. И как знать, быть может, таинственные голоса зимней непогоды в буковых рощах и ельниках вокруг нашей пиренейской деревушки Фабиа́к помогли этой истории появиться на свет…

Припоминаю, как в тот вечер я сидел у весело потрескивающего в очаге огня. У моих ног, переливаясь множеством цветов, горели, искрились, завораживая меня, раскаленные угли. Время от времени я совсем забывал о разговоре, который вели сидящие в комнате, и искал в алых языках пламени очертания удивительных пейзажей и причудливых видений.

Под глубоким сводом очага стонал, шептал, вздыхал и завывал ветер, а я старался вникнуть в эти шумы, понять смысл неясных стонов и шепотов.

В какую-то минуту этого памятного вечера в комнате вдруг воцарилась тишина. Как это иногда случается, все разом умолкли. Должно быть, они вслушивались в завывания ветра, думая, как и я, каждый о своем. В тот именно миг я поднял голову и взглянул на таинственного путешественника, потом снова перевел взгляд на огонь и продолжал следить за пляской языков пламени над поленьями — за огненными змейками, искрящимися тысячами рубинов и топазов. Может быть, именно в ту минуту все и началось… Как знать.

* * *

Однако мне придется начать несколько издалека. Утром, по дороге в школу, я и не подозревал, что вечером и в последующие дни буду ломать себе голову над неразрешимой загадкой.

Я поднялся в прекрасном настроении и позавтракал с большим аппетитом. Выйдя из дому, я пустился в путь, и ледяной ветер иголками вонзался мне в лицо; но это нисколько меня не тревожило. Ведь резкий северный ветер предвещал рождество, зимние каникулы, от него приятно пахло снегом, катаньем на коньках и лыжными прогулками. И еще он нес с собою тонкий аромат апельсинов, смешанный с запахом поджаренного, хрустящего хлеба и глянцевой бумаги новых книг.

В этом году снег в наших горных краях не выпадал на удивление поздно. Когда я выходил, отец, внимательно посмотрев на небо и на затянутую туманом долину, покачал головой и заявил, что теперь снега ждать нам осталось недолго.

* * *

Наш дом стоял первым при въезде в деревню, в самом начале извилистой дороги, тянувшейся из глубины долины — типичной долины ледникового происхождения, как говорил наш учитель господин Казе́н.

Дом этот был сооружен из камней сланцевых пород и крыт шифером; вокруг, первого этажа шла галерея с деревянным балконом, а в мансарде была расположена моя комната и еще две небольшие, использовавшиеся как подсобные помещения. В них хранили картофель, зимние груши, каштаны, складывали вязки чеснока и лука и прочие припасы.

К дому был еще пристроен сарай, а над ним чердак для сена. За сараем тянулся огород, и весь участок устремлялся прямо к скале, довольно крутой. Этот пиренейский дом походил на большинство построек нашей деревни. Только он был чуть больше обычного и выделялся среди остальных своей грубой, плохо обструганной деревянной вывеской, приколоченной к двум крепким каштанам, что росли у самого порога дома. Вывеска гласила:

КАФЕ-ГОСТИНИЦА

ДАРРЕГИБЕРРИ

«У ПИРЕНЕЙСКОГО МЕДВЕДЯ»

Это несколько громкое название не должно вводить вас в заблуждение. Кафе-гостиница Даррегиберри (Даррегиберри — фамилия моего отца, и, как вы уже догадались, он баск) — заведение далеко не роскошное. Жители Фабиака приходят сюда главным образом по субботам и воскресеньям. Они играют здесь в карты, обмениваются новостями, но ничего не едят и не пьют.

В разгар летнего сезона мои родители пускали к себе дачников и селили их в трех маленьких комнатах первого этажа. Однако доходов от всего этого не могло хватить на жизнь всей семьи. Кормила нас главным образом земля.

Наша община Фабиак — это горная деревушка с населением около трехсот человек. Расположена она очень удачно, хотя добраться до нее нелегко. Дорога к Фабиаку из долины трудна, она все время петляет, и снизу деревня почти незаметна. Сначала идут крутые скалы, дубовые поросли, а чуть повыше, на полпути к вершинам, — как бы платформа, на которой так хорошо примостился Фабиак, в изобилии располагающий водой. Выше начинается большой буковый, а еще выше — еловый лес, перегноем которого питаются пашни Фабиака. Клочки земли — увы, отнюдь не плоские, но довольно плодородные — прихотливо разбросаны повсюду. Если смотреть на наш край снизу, он как будто не очень привлекателен; чтобы узнать его, нужно подойти поближе, А машины туристов катят себе по дороге к Люшо́ну, минуя нас.

* * *

Итак, в то утро я вышел из дому и увидел грузовичок Иллариона Пейре́, мчавшийся вниз. Он грохотал, по обыкновению, всеми своими железками, бидонами, ящиками, которые подпрыгивали в кузове.

Илларион Пейре, добрый малый лет тридцати, склонился над рулем.

Между большим беретом жителя гор и поднятым воротником куртки-канадки вырисовывался его характерный профиль: нос-«ветрорез» и подбородок калошей.

— Эй! Привет, Илларион! — крикнул я.

— Привет, Бертран! Подвезти до Люшона?

— Охотно бы, да господин Казе́н не позволит.

— Тебе виднее. Твоему отцу сегодня ничего не нужно?

— Пожалуй, ничего. Иначе он дожидался бы тебя.

— Ладно. Поеду. Я тороплюсь. Не знаю, что меня ждет на обратном пути, при подъеме.

— Снег, Илларион? Да?

— Кто знает! И это может случиться, но моя Маринетта отважная подруга.

— Подыщи нам клиентов!

— Ну, знаешь ли, на это трудно рассчитывать. В этакий ветер туристы предпочитают сидеть в халате и комнатных туфлях у огонька. А что до лыжников, так им больше по душе Сюпербанье́р.

* * *

С грохотом сдвинулась с места Маринетта — так звалась грузовая машина Иллариона, — почтенная колымага, самоотверженно доставлявшая молоко в кооператив у подножия горы. С тем же мужеством она бралась за перевозку людей, птицы, телят, свиней, фруктов, овощей и посылок для торговцев Фабиака.

Для неутомимой и шустрой, беспрестанно позвякивающей на ходу Маринетты не было ничего невозможного. Она сердилась, фыркала, чихала, подпрыгивала на месте, дребезжа всеми своими частями, а затем срывалась и уносилась точно одержимая то вверх, то вниз. Через несколько метров она уже замедляла ход, но продолжала свой путь. Господин Казен говорил, что у Маринетты тот же девиз, что у министра Фуке́, чью спесь несколько посбавил Людовик XIV: «Каких только вершин я не достигну».

Я должен подробно остановиться на этой как будто бы и ничем не примечательной встрече с Илларионом. Но из всего дальнейшего будет видно, что она имела свое значение.

Пока Маринетта фыркала на спуске, я продолжал свой путь к школе. Вскоре я поравнялся с домом моего товарища Феликса Ляпюжа́да. В одном из окон кухни я увидел поднятую занавеску и зябкий нос моего друга Феликса, ласкающий стекло.

О, этот Феликс! Он всегда осторожен. В хорошую погоду он обычно поджидал меня на улице, но при малейшем ветерке высматривал из окна.

Он сделал знак, чтобы я подошел. Само собой разумеется, рот у него был набит. Кто мог похвастать, что ему посчастливилось видеть Феликса не жующим? В классе, когда господин Казен слышал звук разгрызаемого ореха или хруст разворачиваемой конфетной бумажки, он не колеблясь поворачивался в сторону моего однокашника:

«Что случилось, Феликс? Еще нет двенадцати!»

Феликс разом проглатывал кусок и нырял носом в тетрадь.

Даже когда он читал — а он был страстным любителем книг, — его челюсти работали на полную мощность. Короче говоря, он и книги пожирал, как вкусные блюда.

В этот день Феликс внушил своей матери, что лучшая защита от холода — солидно поесть. Когда я входил, он уже расправлялся со вторым завтраком. После обычных бутербродов и кофе с молоком Феликс легко закусывал солидным куском деревенского окорока. Он и мне предложил ломтик на дорогу. Должен сказать, что Феликс Ляпюжад был самым лучшим малым на земле, всегда готовым оказать услугу в меру своих возможностей.

Я отказался от ветчины, и мы отправились в путь — но лишь после того, как Феликс набил свои карманы печенными в золе каштанами. Он оделся по погоде и, вероятно, натянул под куртку и пальто еще три свитера из грубой шерсти, что придавало его упитанной персоне почти шарообразный вид. Лицо Феликса, напоминавшее розовую луну, скрывал теплый вязаный шлем, и только кончик носа оставался в опасности, на ветру.

— Брр!.. Действительно, не слишком жарко, — пробормотал он, пройдя несколько метров.

— Да, ветерок снежный!

— Снежный? Прошу тебя, не накликай беду!

— Но снег не так уж неприятен.

— При условии, что смотришь на него через окно и сидишь при этом у печки…

— …с блинами! — добавил я смеясь.

— Вот именно. С блинами и хорошей книжкой.

Феликс вдруг размечтался:

— Ничто не может идти в сравнение с блинами! Ты начинаешь с одного или двух с ветчиной, затем идет парочка-другая с сахаром, а заканчиваешь блином с вареньем. Неплохо со смородиновым повидлом, а еще лучше — с черничным.

Я снова рассмеялся, дружески подтрунивая над Феликсом. Я знал, что он мало интересуется зимним спортом. Салазки, лыжи, ледяные дорожки, катки — все это оставляло его совершенно равнодушным. По-настоящему же Феликс Ляпюжад был влюблен в приключения, но приключения в романах. «Да, — вспомнил я, — не забыть бы вернуть ему его книгу».

— Я закончил «Сокровища Амазонки». Надо бы мне принести ее.

— Не к спеху. Тебе понравилось?

— Замечательная книга!

Я говорил правду.

Приключенческий роман Патрика д’Олеро́на «Сокровища Амазонки» потрясающая книга. Справедливо будет заметить, что если бы я и имел некоторые претензии к ней и ее автору, то не отважился бы — это именно то самое слово — слишком резко высказываться. Патрик д’Олерон был любимым писателем Феликса. Имя его было священным для моего друга. Если кто-нибудь позволял себе неодобрительно отозваться о книгах гениального романиста, кроткий Ляпюжад свирепел. Фенимор Купер, Густав Эмар, капитан Майн Рид — все это были вполне приличные люди; Даниель Дефо, автор «Робинзона Крузо», заслуживал похвалы; Жюль Верн — ну что ж, это имя достойно некоторого внимания… Но ни один писатель прошлого, ни один автор настоящего и безусловно будущего никогда и в подметки не годился и не будет годиться Патрику д’Олерону. Диккенс или Доде, Виктор Гюго или Сервантес — к ним, конечно, можно относиться с определенным уважением, пренебрегать ими не стоит, отнюдь, но Патрик д’Олерон остается Патриком д’Олероном, и второго такого нет. Его манера увлечь вас за собою в неведомые страны, заставить вас при этом переживать бесчисленные и захватывающие приключения не имела себе равной. А такие произведения, как «Затерян во льдах», «Тайна Борнео», «Царь горилл», «Призрачная джонка», «Воспоминания охотника за головами», «Робинзоны космоса», «Рыцари пространства», и так далее и тому подобное были, конечно, произведениями бессмертными.

Феликс так упорно отстаивал перед господином Казеном достоинства несравненного автора, что наш учитель, окончательно выведенный из терпения, вынужден был приобрести несколько бесценных томов для нашей школьной библиотеки. Продукция Патрика д’Олерона, к счастью, была весьма обильной. Феликс бдительно следил за всеми его новинками. Когда ему случалось сопровождать своего отца в Люшон, он таскал его по книжным магазинам города в поисках последних творений своего любимого писателя.

Феликс хотел, чтобы мы разделяли его восхищение. Он давал нам книги Патрика д’Олерона, которых у него было довольно много, разжигая наше любопытство соблазнительными пересказами.

В то утро Феликс с жаром говорил мне о последнем романе Патрика д’Олерона «Принц Кенгуру» — необыкновенной истории, которая развертывалась в глуши Австралии. Эту книгу прислала ему ко дню рождения тетка, живущая в Тулузе.

Должен заметить, что Феликс с большим вниманием, не пропуская ни слова, слушал господина Казена на некоторых уроках географии. Я говорю «на некоторых уроках», потому что страны обыкновенные, цивилизованные, его почти не интересовали, Феликса влекло лишь таинственное и неведомое. Его нельзя было заинтересовать рассказом о рельефе Парижского бассейна или Арморикенского массива… Ему нужны были непроходимые джунгли, пустыни, водопады, развалины городов, оплетенные лианами… Его манили белые пятна на картах, он бредил сказочными горами и неведомыми планетами.

В остальном, повторяю, Феликс был самым спокойным мальчишкой на земле. Если он и любил заблудиться в девственном лесу или штурмовать Марс и Венеру, то только заедая лакомым бутербродом с паштетом или блинчиком с черничным вареньем.

Поболтав в пути о том о сем, мы дошли до площади. Утренние уроки должны были вот-вот начаться, и господин Казен ждал нас на пороге школы. Сегодня нам предстоял очень интересный урок. Куда более интересный, чем я предполагал вначале.

Должен добавить, что, несмотря на всю его увлекательность, я ни о чем не догадывался в течение всего дня.

И только к вечеру приключение начало плести вокруг нас свои таинственные сети.

 

2. Астек… в универмаге

К середине дня солнце пригрело серые дома Фабиака. Но проглянуло оно ненадолго, из долины пополз туман, небо стало совсем свинцовым, а ветер порывистым и холодным.

На вечерних уроках все мы то и дело поглядывали в окна, ожидая появления первых снежных хлопьев. Однако зимние бабочки все еще не решались начать свой полет над нашими склонами.

Если бы выпал снег, все школьники Фабиака, мечтающие о катке и снежках, радостно вздохнули бы. Класс наполнился бы нетерпеливым скольжением ботинок и калош по полу. Но серый тон неба, бурные порывы ветра, неистовый шквал, пригибавший к земле буки и ели в лесу над деревней, отбивали всякую охоту выйти на улицу. По правде говоря, мы чувствовали себя отлично в тиши и тепле обжитого класса, где под сурдинку посапывала набитая поленьями печка и размеренным, спокойным шагом расхаживал между рядами господин Казен. Он вел занятия со «старшими» мальчиками и девочками. С подготовительным и начальным классами занималась госпожа Казен.

Серая блуза учителя время от времени задерживалась вдруг у окна. Он вглядывался в пустынную площадь и угрюмое небо. Потом господин Казен оборачивался лицом к классу, поглаживал свои усики с проседью, поправлял очки на носу и склонялся над нашими тетрадями.

Вдруг он посмотрел на меня. На квадратном лице школьного учителя, увенчанном щеточкой серебристых волос, из-за стекол очков поблескивали глаза. Что в них? Ирония, тревога? Или господин Казен предчувствовал, что должно было произойти?

Незадолго до конца занятий старший класс, в котором я учился вместе с Феликсом Ляпюжадом и еще с двенадцатью учениками, был занят рисованием.

Господин Казен установил на подставке великолепный желтый кофейник. Мы нацеливались на него нашими карандашами, держа их в вытянутой руке, чтобы примерно установить его пропорции. В это же время наш преподаватель помогал среднему классу познавать все прелести грамматики.

Феликс нагнулся ко мне.

— Я бы предпочел, — сказал он вполголоса, — свободную тему.

— И что бы ты нарисовал?

— Кортеса, берущего в плен Монтесуму. В красках.

Мария Лестра́д, сидевшая впереди нас и услышавшая ответ Феликса, насмешливо прошептала:

— А не предпочел бы ты изобразить Кортеса, пьющего свой утренний шоколад?

Феликс пожал плечами. Он предпочитал не отвечать. Прежде всего — чтобы не привлекать внимания господина Казена. А кроме того, что там ни говори, девчонкам никогда не понять страсти путешественника.

Этот короткий, но странный диалог требует объяснения. Темой утреннего урока географии была Мексика, и господин Казен остановился на некоторых сведениях по истории этой страны.

Он рассказал нам о древних культурах Центральной Америки, о народах, населявших в древности эту страну, — о тольтеках и астеках. Последние основали в 1325 году город Теночтитлан, ныне Мехико. Теночтитлан! Музыка этого сложного названия звучала божественно в ушах Феликса Ляпюжада. Он живо представлял себя участником раскопок астекских городов, погребенных в глубине джунглей много веков назад.

Господин Казен ярко описывал нам вторжение испанцев во главе со знаменитым конкистадором Фернандо Кортесом, который пленил императора астеков Монтесуму II и казнил его в 1519 году.

Учитель рассказал нам, как жили эти индейцы до прихода завоевателей. Основной их пищей была кукуруза, но они уже знали и некоторые бобовые растения, выращивали дыни, помидоры, перец, ваниль, хлопок. Они культивировали какао и из зерен этого удивительного плода готовили напиток, который называли «шоколад». Испанцы не замедлили оценить шоколад по достоинству и распространили его по всей Европе. Астеки, как и их современные потомки, пили пульку, алкогольный напиток, напоминающий крепкое пиво; они получали его из маслянистого растения, листья которого идут на производство текстильного волокна.

Излишне говорить, что эта часть урока доставила Феликсу огромное удовольствие, Он испытал двойное наслаждение. Во-первых, он мог отправиться на открытие таинственной цивилизации доколумбийской Америки, оставившей такие грандиозные следы на территории Мексики, Гватемалы и многих других стран континента; во-вторых, хотя бы мысленно смаковать яства этих древних народов. Шоколад астеков приводил его в восторг.

После физической географии, рассказа о городах и богатствах современной Мексики, господин Казен показал нам репродукции древних памятников, пирамид, причудливых деревянных богов, статуй… И среди них — прославленного Кецалькоа́тля, или «Пернатого Змея» — бога жизни и ветра, властителя погоды, и Тезкатлипо́ка, иначе «Дымящееся зеркало», — открывателя огня, бога пиршеств и напитков… Этот Тезкатлипок очень нравился Феликсу, несмотря на то что его чаще всего изображали в весьма диком виде — с одной ногой и головой змея.

— Я не требую от вас, чтобы вы запомнили все эти имена, — сказал нам господин Казен.

Что касается Феликса, то он решительно собирался запомнить все их до единой буквы.

Должен сказать, что на этом уроке и я замечтался. Я слушал господина Казена с горячим интересом и вовсе не ради одного лишь удовольствия узнать, что Мексика представляет собой обширную плоскость в форме ромба или что там встречаются вершины высотой более пяти тысяч метров, как, например, Ориса́ба или Попокатепе́тль… Нет, это был совершенно иной интерес, личный.

Моя фамилия басская, а баски, живущие в Пиренеях, всегда были великими путешественниками. Один из двоюродных братьев моего отца, Жан Даррегиберри, некогда покинул свою семью и отправился на поиски счастья в Америку. Он долго мыкался, исколесив всю страну, и умер нищим в Мехико, еще до моего рождения. Жану Даррегиберри не суждено было вернуться в Фабиак, как это случалось с иными «американцами». У нас, в горных деревнях, называют «американцами» местных жителей, покинувших когда-то свои края, но на старости вернувшихся доживать свой век в родных Пиренеях.

Нет, Жан Даррегиберри так и не вернулся в Фабиак и не открыл заокеанского золотого дна. Было только известно, что он работал в портах, на фабриках и фермах. Однажды он даже потерпел крушение во время каботажного плавания. Но все сведения о нем были весьма туманными.

Жан Даррегиберри не присылал своим родным подробных писем по той простой причине, что не умел писать. Короче говоря, он умер в какой-то больнице в Мехико, откуда и пришло извещение семье во Францию. Обо всем этом сохранилась довольно смутная легенда, и иногда в нашей семье начинали рисовать более счастливый конец этого блудного сына… Как знать, если бы кузен Жан сумел отложить какие-нибудь сбережения, он вызвал бы нас к себе. Мы жили бы где-нибудь на богатой гациенде или, быть может, у нас была бы хлопчатобумажная фабрика или пароходная компания… А может быть, кузен Жан вернулся бы в Фабиак с карманами, набитыми долларами, выстроил роскошную виллу, приглашал бы нас к себе и рассказывал о своих приключениях.

Много раз Феликс Ляпюжад расспрашивал меня об этом кузене. Но что я мог ему рассказать? История была самой обычной и простой. Кузен Жан уехал, уехал в Мексику в надежде разбогатеть там. Но не стал богатым и домой не вернулся.

Вот почему я с большим вниманием слушал то, что рассказывал на уроке географии господин Казен о Мексике, древней и современной. Я представлял себе кузена Жана, пробирающегося сквозь джунгли Юкатана, пересекающего высокие мексиканские плоскогорья, питающегося кукурузными лепешками и пьющего пульку в деревнях, выжженных солнцем. Я видел Жана, взбирающегося на пирамиды астеков, на эти гигантские памятники древней религии, с каменными стенами, испещренными сложными барельефами. Во время урока Феликс не раз толкал меня локтем, чтобы показать, что эти мексиканские истории нас обоих интересуют больше всех остальных в классе: его — потому, что он был знатоком приключений, меня — потому, что я имел честь быть связанным с Мексикой семейными узами.

Выйдя из школы, оба мы, должен признаться, были в каком-то мечтательном настроении. И вот несколькими минутами позже произошло первое событие.

Большая площадь была почти пуста. Вокруг муниципальной водяной колонки выстроились наглухо закрытые дома с темными фасадами. Дул ледяной ветер.

По правде говоря, большая площадь была не очень велика. Тут стояла школа, рядом с ней — мэрия и несколько маленьких лавчонок. Дорога, которая шла из долины мимо нашего дома, проходила через площадь как раз у мясной лавки Кантье и бакалейно-табачной торговли Морера. Дальше были расположены школа и мэрия и, наконец, универсальный магазин Тужа́са. За ними снова начиналась дорога, растекавшаяся вскоре дорожками и тропинками, которые штурмом брали гору, среди огородов, яблоневых садов и лугов.

Как обычно, по выходе из школы мы, «старшие», собирались возле универсального магазина Тужаса. Из поколения в поколение так было заведено в Фабиаке. Младшие бродили вокруг бакалейно-табачной лавки, где можно было полюбоваться скромной витриной с рожками, сахарными трубочками и коробками с леденцами. Ближе к рождеству к этому ассортименту добавлялись, конечно, коробки с финиками, шоколадом и вафлями вперемешку с мандаринами и звездами из фольги. Что же касается универсального магазина Тужаса, в сущности, это была небольшая лавчонка, — то его витрины выглядели куда более внушительно.

Обилие предметов, размещенных на этом весьма ограниченном пространстве, представлялось непостижимым: одежда, деревянные башмаки, резиновые сапоги, пакеты с семенами, питательные смеси для птицы и скота, тапочки, средства от насекомых, земледельческие орудия, рыболовные и охотничьи снасти.

Робер Тужас, сын владельца этой фирмы, который, как и мы, учился в старшем классе, уговорил своих родителей оформить в этом году рождественскую витрину достойно веселого праздника. Надо признать, что этот шедевр фабиакской торговли был главным образом творением его собственных рук.

Плотная коричневая бумага со множеством складок украшала витрину, изображая собою горный массив, подножие которого было выложено мхом и остролистом. По крутым склонам, усыпанным гигроскопической ватой и ельником из зеленой бумаги, подымались куклы и пупсы-лыжники. Робер Тужас сам мастерил для них лыжи и палки из липовых дощечек.

Каждое утро и каждый вечер мы, старшие школьники, отправлялись любоваться витриной. Случалось, высказывали критические замечания, и Робер, иногда прислушиваясь к ним, переставлял лыжника, стеклянный шар, ель. С наступлением ночи разноцветные лампочки зажигались среди всех этих чудес.

Я вспоминаю тот туманный и ветреный вечер. В глубине сумеречной площади, искрясь, светились зеленые, розовые и синие звезды в витрине Тужаса. Наша группа быстро разошлась по домам. Надвигался снегопад. Вероятно, он начнется этой ночью. Должен же снег выпасть в конце-то концов!

Мы были уже на средине площади. Мы — это обычно Феликс, Мария Лестрад, Робер Тужас, я и еще несколько ребят. Мы уже собирались расходиться. Вдруг я заметил, что среди нас нет Феликса. Я заболтался с ребятами и не заметил, как он ушел. «Каков! — сказал я себе. — До того проголодался, что даже не подождал меня».

Я уже сворачивал на дорогу, когда Феликс Ляпюжад внезапно возник в темноте и остановился, как-то странно уставившись на меня. Глаза сверкают, рот полуоткрыт — он был явно чем-то озадачен.

И тут он произнес эти удивительные слова:

— Кажется, я видел у магазина Тужаса астека!

— Что ты сказал?

— Я сказал, что возле магазина Тужаса я видел астека.

— Астека?

— Я же сказал — астека!

Он обернулся, настороженно вглядываясь в мрак площади.

Потом взгляд его остановился на огнях, освещавших витрину магазина Тужаса. Казалось, что там, где-то у подножия горы, очень далеко, крохотный грот был ярко освещен для праздника горных духов. Гномы резвились меж бумажных елей и мигающих звезд.

— Я… я полагаю, что в лавке уже никого нет, — прошептал Феликс. — Куда же он делся? Но уверяю тебя, это был астек!

— Астек! Но как ты его узнал?

В переулках завывал ветер. Он завладел дорогой, устремлялся из улицы в улицу, и из долины — невидимой пропасти справа от нас — словно бы доносились жалобные голоса.

Несколькими секундами позже, когда мы уже шагали к дому, Феликс обернулся и сказал:

— Астек здесь. Он идет за нами!

 

3. Смех в ночи

Феликс не бредил: астек шел за нами следом. Тонкий силуэт скользил позади в темноте. Сначала мне показалось, что это Мария Лестрад бежит за нами вдогонку. Может быть, ей нужно о чем-то спросить нас.

— Это точно он, астек, — прошептал Феликс.

— Почему ты называешь его астеком? Ты знаком с ним?

— Нет. Он не из нашей деревни. Я его не знаю. Я его не видел никогда. Но он похож на астека, на одного из тех, которых показывал нам господин Казен.

— Такого, который с перьями на голове и вроде в юбке?

— Нет. Этот одет обычно. На нем светло-серое пальто.

— Почему же ты решил, что он астек?

— Я его узнал по лицу… Постой! Он, кажется, прячется…

— Да нет же, вот он. Идет.

— Бьюсь об заклад, — сказал Феликс сквозь зубы, — что он остановился в вашем доме.

* * *

Феликс не ошибся. У нас действительно поселился приезжий. Зимой это было событием необычайным. Мать сообщила мне об этом сразу, как только я вошел, едва успев обнять меня: какой-то господин снял комнату с пансионом в «Пиренейском медведе».

— Надолго? — спросил я.

— Недели на две.

— Он иностранец?

— Иностранец? Пожалуй, да. Во всяком случае, он не из наших мест.

— Не американец ли? Или, может быть, он приехал из Мексики?

— Из Мексики? Не думаю, — ответила мама. — Он говорит без всякого акцента. Он француз.

Она наморщила брови и сказала после некоторого раздумья:

— Удивительно! Он, вероятно, не парижанин. У него нет резкого парижского произношения. Может быть, он с Юга. Однако приехал он из Парижа. Я заполняла его карточку.

— А зовут его как?

— Постой… Совсем простое имя… Сейчас вспомню… Эмиль Дюран.

— Чем он занимается?

— Путешественник. Так он указал в карточке. Да он и сам скоро придет. Он отправился в деревню купить зубную пасту. Я порекомендовала ему магазин Тужаса. Он приехал отдохнуть. И сказал мне, что ищет спокойное место, Илларион его случайно встретил в Люшоне.

— Странно…

Мама с удивлением посмотрела на меня:

— Странно? Почему странно? Совершенно нормально. Фабиак очень тихое место. Этот турист встретил Иллариона, и тот, рассказав ему о Фабиаке, рекомендовал наш дом. Очень симпатичный человек.

— Он смуглый?

— Да, пожалуй, смуглый.

— Не очень высокий?

— Нет, не очень. Ты его встретил?

— Я… Да, мы его заметили у магазина.

— Он скоро вернется. Я заканчиваю уборку его комнаты… Сейчас дам тебе перекусить. У тебя много уроков?

— Карта и задача.

* * *

Когда человек вошел в зал, я сидел у камина, за небольшим столом, где обычно готовил уроки.

Зал гостиницы Даррегиберри совсем не походил на ресторан какого-нибудь роскошного отеля. Однако он был не менее уютным. Прямо у входа, с правой стороны, видна была деревянная стойка, а позади нее — целая батарея бутылок. Затем шла лестница, которая вела наверх. Четыре стола, стоявших слева, были покрыты клеенками в серую и красную клетку, в тон занавескам на окнах. На каминной доске стояли медные кастрюли и бачки. А по обе его стороны на светлых стенах сверкали старые грелки для согревания постелей. Рекламные календари, зеркала, чуть тронутые временем, горшки с комнатными растениями и кактусы дополняли убранство зала. Все это сияло чистотой, так как моя мать отличалась опрятностью.

Огонь в этот зимний вечер горел отлично, в зале носился аромат рагу из дичи. Великолепие огня, переливчатые отблески медной посуды, красные клетки занавесок, коричневые балки, смачный запах лука и подогретого вина — все это смешивалось воедино, весело встречая вас на пороге.

Я был один. Мать хлопотала на кухне, отец возился в хлеву, я и сам только вернулся оттуда — ходил поздороваться с отцом.

Когда дверь приоткрылась, я тонкой линией наносил на бумагу контур карты Мексики.

— А! Вот и юный Бертран, — послышался дружелюбный голос.

Тщательно закрыв за собою дверь, астек, улыбаясь, приближался ко мне. Он медленно снял перчатку и протянул мне руку.

— Добрый вечер, молодой человек. Меня зовут Эмиль Дюран. Некоторое время буду жить у вас. Да, да, именно здесь, «У пиренейского медведя»…

— Добрый вечер, сударь, — пролепетал я.

— «У пиренейского медведя»… Замечательное название! Я очень люблю Пиренеи… Симпатичнейший огонь и то, что на нем варится, — не менее. Аппетитный запах. Обожаю рагу из дичи…

Потирая руки, астек кружил вокруг моего стола.

— Мы работаем, как я вижу. Отлично. О, да это карта! Дайте-ка мне взглянуть. Скажите пожалуйста, Мексика… Вы рисуете карту Мексики. Прекрасная страна… Мексика… Не смею больше отрывать вас от дела. Пойду немного прилечь до ужина. Я приехал сюда отдохнуть. У меня слабые легкие. В ваших краях целебный воздух. И так спокойно! Это хорошо, очень хорошо… Я чуть прошелся. Деревня мне понравилась, и чувствую я себя здесь как дома. Отлично! До скорой встречи, молодой человек!

Он улыбнулся и скрылся на лестнице.

Итак, это был астек или, вернее, тот самый приезжий, которого мой друг Феликс с первого взгляда окрестил астеком. Примечательная подробность — этот человек тотчас же узнал карту Мексики, которую я едва успел набросать. По правде говоря, это еще ничего не доказывало. Мало-мальски образованный человек знаком в общих чертах с контурами Центральной Америки, шишкой полуострова Юкатан, Мексиканским заливом на восточном берегу и перешейком Теуантепе́к, — настолько узким, что можно подумать, будто в этом месте континенту затянули талию, — и, наконец, длинным острием Нижней Калифорнии на западе. Конечно, все это достаточно характерно и известно.

«Этот астек такой же астек, как Илларион Пейре, — подумал я. — У моего друга Феликса слишком богатое воображение».

Однако что-то экзотическое в незнакомце было. Небольшого роста, с тонкими и смуглыми руками, он двигался с какой-то необыкновенной гибкостью. Я никак не мог определить его возраст. Лет пятьдесят? Может, и больше, может, и меньше. Когда он снял свою мягкую шляпу, я увидел, что волосы у него очень темные, с проседью и только на висках совсем серебряные. Его круглое смуглое лицо с черными глазами казалось мало подвижным. Но глаза сверкали странным блеском. Или это отсветы огня зажигали золотистые точки в черных как смоль зрачках? Скулы у него довольно резко выдвигались вперед, рот был небольшой и мясистый… Да, поразмыслив, я тоже нашел, что этот Эмиль Дюран — какое банальное имя! — имел некоторое сходство с древними астеками, изображения которых нам показывал школьный учитель, господин Казен.

Незадолго до ужина я нашел повод сбегать к Феликсу. Любитель романов только что закончил рисовать карту Мексики. Чудо, а не карта! Меж глубокой синевы двух океанов Сие́ра Ма́дре несла свои бурные коричневые волны. Города, обозначенные крупными точками алой краски, словно выпевали свои чарующие слоги: Чи-уа-уа́, Дура́нго, Чилпанки́нго, Озя́ка, Кампе́че, Веракру́с…

Я заподозрил Феликса в том, что он сам выбирал города — господин Казен просил нас не слишком перегружать наши карты, — и выбирал их не по значимости, но по звучности названий. Однако Мехико он все же не забыл.

— Ну? — спросил он меня, сверкая глазами. — Ты его видел?

— Да, я его видел.

— И как?

— Турист как турист. Зовут его Эмиль Дюран. Как видишь, ничего необычного в этом имени.

Феликс разочарованно поморщился, но тотчас же нахмурил брови:

— Откуда он приехал?

— Из Парижа.

— Из Парижа? И он француз?

— Так он говорит.

— Значит, в нем нет ничего особенного?

— Нет, есть. Я как раз рисовал карту. На бумаге был карандашный контур. И он сразу, не колеблясь, узнал Мексику.

— Вот видишь! Значит, я не ошибся. Это загадочный человек. И зовут его, конечно, не Эмиль Дюран, и никакой он не француз. Говорю тебе — он мексиканец и астек! Слушай! Я устрою так, что отец возьмет меня вечером к вам. Мне необходимо во всем разобраться!

«Черт возьми! — думал я. — Если уж Феликс решается, несмотря на ветер, идти ко мне, вместо того чтобы оставаться в теплой постели, значит, все же это дело кажется ему серьезным».

Но мы еще не знали, какие неожиданности подстерегают нас.

* * *

Наступил вечер. Усевшись полукругом у огня, присутствующие спокойно беседовали. Здесь были и мои родители, и господин Эмиль Дюран, наш постоялец, и господин Ляпюжад, отец Феликса, крепкий, коренастый горец, сам Феликс и заглянувший к нам Илларион Пейре — он пришел сыграть партию в карты.

В честь нашего гостя отец подбросил в камин огромное полено. Огонь пожирал источенный червями ствол, проникая в него через тысячи отверстий, и причудливо вился вокруг. А на улице ветер по-прежнему дико отплясывал и гневно рычал по всей долине. И, сидя у ласкового огонька, было отрадно рисовать в своем воображении наши края, стонущие от порывов декабрьского ветра, горную глухомань, скованную льдом, заросли, гнущиеся от бури… В молчании застыла наша деревня, крепко вцепившись в скалу и противостоя всем ветрам. За ставнями, закрытыми наглухо, казалось, все замерло. Случайный путешественник или запоздалый местный житель едва мог уловить, проходя мимо темных домов, слабые голоса, глухие звуки, доносившиеся из хлевов: стук копыт, фырканье, хруст сена… Жители Фабиака, поеживаясь, сидели у своих очагов и грызли каштаны.

В честь нашего гостя моя мать поставила разогреть прямо в золу кувшин с вином. Как это обычно делается у нас, она добавила для аромата немного апельсиновых корок и корицы.

Запах подогретого вина и апельсиновых корок смешивался с густым настоем хвои и мха, исходившим от поленьев, горевших в очаге.

Горячее вино предназначалось для взрослых. Феликсу и мне пришлось утешиться кружкой молока с постным сахаром. Феликсу доставляло удовольствие дотрагиваться кончиком раскаленной кочерги до сахара, и коричневые капли стекали в молоко. Невыразимое наслаждение…

Сначала собравшиеся в зале поговорили о погоде, о зиме, потом об урожае прошедшего года. Дюран слушал исключительно внимательно. Он очень интересовался всем, что делается в деревне, и выспрашивал подробности. Он хотел знать все: посевы среднего хозяйства, размеры пахотной земли, лесов, пастбищ.

Феликс нагнулся ко мне и так, чтобы никто не услышал, прошептал:

— Любопытно, а? Можно подумать, что этот астек ведет следствие…

Потом заговорили о медведях. Прежде их водилось очень много в этих краях, но вот уже более пятнадцати лет, как они не встречаются. Медведи ушли высоко в горы, в самую глушь.

— А волки? — спросил наш гость.

— Ну! — сказал отец. — Их нет и вовсе. Только старики еще помнят разговоры о них. Волков истребили. Разве кое-где в Пиренеях еще имеется с полдюжины!

Отец Феликса, господин Ляпюжад, затеял беседу об «американцах», то есть о тех, кто покидал свою родину в поисках удачи. Правда, навел его на эту тему умелыми вопросами господин Эмиль Дюран.

— Что и говорить! — воскликнул господин Ляпюжад. — Кое-как в нашем краю еще можно кормиться, но работа, прямо скажем, не из легких. Взгляните: ни одного плоского участка. Вот молодые и уходят искать работу на стороне, в городе, на заводах, а то и уезжают к черту на кулички.

— К черту на кулички? — переспросил, улыбаясь, наш постоялец. — А где же находятся эти чертовы кулички?

— Да повсюду, — сказал мой отец. — Иногда и в Америке. Ну хотя бы мой кузен, Жан Даррегиберри, уехал же туда когда-то. Правда, это было очень давно.

— Чтобы разбогатеть?

— К сожалению, он не разбогател.

— Вы хорошо помните его?

— Весьма смутно. Я был тогда очень молод.

— А что с ним сталось?

— Он умер там, ломаного гроша не имея, умер в Мехико.

Господин Дюран с сочувственным видом покачал головой.

Этой темой и воспользовался Феликс, чтобы придать беседе несколько иное направление.

— Наш школьный учитель господин Казен, — сказал он сладким голосом, — сегодня на уроке географии рассказывал нам о Мексике. Это, кажется, очень красивая страна.

— Да, очень, — подтвердил господин Дюран. — Страна древнейшей культуры.

— Господин Казен рассказывал нам об астеках, — продолжал Феликс, — об их богах Кецалькоатле и Тезкатлипоке…

— Кецалькоатль… — повторил приезжий.

Глаза его были полузакрыты. Казалось, он весь ушел в раздумье.

— До чего странные имена! — воскликнула моя мать. — В мое время нас учили более простым вещам. Что это такое этот Кецаль…

— Кецалькоатль, — сказал господин Дюран, — «Пернатый Змей». Легендарный царь, превратившийся в бога.

— Бог ветра, — сказал я вполголоса.

— Чего только не бывает! — прошептала моя мать, кутая плечи в шерстяную коричневую шаль.

— А чем там занимался ваш кузен? — спросил господин Дюран, поворачиваясь к моему отцу.

— Всем понемногу. Он родился здесь, в Пиренеях, следовательно, умел обращаться со скотиной, обрабатывать землю. Отец рассказывал мне, что этот самый кузен Жан потерпел кораблекрушение, плавая на небольшом судне. Он спасся, но потерял свои последние жалкие крохи.

— У каких берегов это было?

— Не знаю. Мои родители знали этого парня лучше. Но они умерли… — Отец вздохнул, — Что и говорить! Не все становятся богачами в дальних краях. Молодые воображают, что там они найдут груды золота. Действительность частенько куда менее приятна.

Я заметил, как загорелись на какой-то миг глаза нашего гостя, затем он опустил голову и вздохнул.

— И все же Мексика великолепная страна, — сказал Феликс, который с ангельским терпением пытался перевести разговор на астеков.

— И там уже издавна живут люди, — вставил я, в свою очередь.

Эмиль Дюран взглянул в мою сторону и сказал:

— Там встречаются удивительные памятники.

— Вы их видели?

— Я знаю о них понаслышке и по книгам…

— В какой же отрасли вы работаете? — поинтересовался Илларион.

— В писчебумажной, — ответил Дюран. — Но сейчас я отдыхаю. У меня слабые легкие, а здесь чудесное место для отдыха.

— Вы попали в прекрасный дом. Покой, тепло, домашняя кухня. Госпожа Даррегиберри отменная повариха.

— Я уже пробовал ее рагу. Великолепно!

— Одно плохо — в ближайшие дни выпадет снег. Совершать дальние прогулки вы уже не сможете. Вот только если вы любите лыжи…

— Ну, это уже мне не по возрасту, — сказал приезжий, грустно улыбнувшись, и две глубокие складки обозначились по обе стороны его рта.

Черные, местами седые волосы, морщины, поразительная живость взгляда производили какое-то странное впечатление, словно этот человек был и молод и стар одновременно. Даже голос его удивлял: мягкий, спокойный, и вдруг в нем неожиданно слышались металлические нотки. Однако говорил он без всякого акцента. Откуда он явился — с Юга или с Севера?

Мама подала горячее вино, и это вызвало восторг всех собравшихся.

— Великолепнейшее средство против гриппа! — грохотал Ляпюжад.

— Взгляните только на цвет! — воскликнул Илларион.

Феликс и я маленькими глотками пили сливки, которые мой друг подсластил постным сахаром.

Пары горячего вина и аромат корицы немного опьянили нас. Феликс с раскрасневшимися щеками повернулся к господину Дюрану.

— А прославленный Кецалькоатль? — обратился он к гостю.

— Что? — спросил тот, несколько удивленный вопросом.

— Кто он все-таки? Господин Казен нам рассказывал о нем самую толику.

— Ах, так! — воскликнул наш постоялец. — Мне нравится, когда молодежь так жадна до знаний. Кецалькоатль — древнейшее божество астеков. Согласно легенде, братья изгнали этого старого царя из страны. Он отправился в плавание по Восточному морю в сопровождении своих слуг, обратившихся в птиц. Но пообещал вернуться. Когда испанцы высадились у берегов Мексики, индейцы сначала подумали, что это возвратились их боги… Кецалькоатля изображали иногда как старца, с черным телом, красной головой и заостренным лицом… А некоторые скульптурные фигуры в Теотихуака́не, близ Мехико, представляют его в виде чудовищного змея с грозными клыками, голова которого украшена перьями.

«Острая морда, старик, клыки…» — подумал я.

Эмиль Дюран смотрел на огонь. Илларион позевывал.

В этой тишине голос ветра крепчал и наполнял комнату — от дверей до камина.

* * *

А немного позже я уже лежал в постели на своей мансарде. Мама согрела мои простыни «монахом» — грелкой, которой принято пользоваться в наших краях. Это продолговатый деревянный футляр, внутри которого подвешен сосуд, наполненный раскаленными углями. Когда вы ложитесь в обогретую постель, вы испытываете огромное удовольствие.

Все кругом спало. Во всяком случае, так я думал. Жители Фабиака покинули уютные места у каминов и улеглись в постели. Хозяйки бросили несколько совков золы на пылающие угли. Огонь тоже будет дремать до утра; но достаточно бросить несколько сухих веточек да два-три раза подуть — и яркое пламя оживет.

Подо мною скрипнули половицы. Раз, другой, третий… Приезжий еще не спал. Чем же он занят там, внизу? Кра… Кра… Кра… Я догадался, что он вышагивает из угла в угол комнаты, как это делают люди, что-то обдумывающие, размышляющие над чем-то. Он ходил медленно и почти бесшумно. Легкий, он и ступал так же. Однако половицы поскрипывали и давали мне знать, в каком конце комнаты он находится.

Внезапно эти звуки прекратились. Послышался приглушенный рокот. Казалось, голос ветра усилился. Гул наполнил комнату подо мною. Я понял, что человек открыл окно. Неужели в такой вечер можно любоваться долиной?

Я знал, что стоит мне немного высунуться из окна, и я смогу увидеть балкон. Однако я никак не решался — тепло постели удерживало меня.

А он, я был в этом уверен, стоял на балконе. Он открыл окно, а сам вышел на галерею, откуда видна была долина. «Странно! — думал я. — А еще говорит, что у него слабые легкие».

Я все же встал и медленно повернул ручку ставни, закрывавшей мое окно. Я вглядывался во мрак, расстилавшийся внизу.

Несколько красных искр взлетели вверх. В неумолчном гуле ветра человек курил, облокотившись на деревянные перила.

Мне удалось различить его тонкий силуэт, словно обрамленный искрами… Ухватившись за перила» как за борт корабля, он противостоял буре.

Он не мог меня слышать — вой ветра поглощал все звуки.

И все же мне показалось, что я слышу его смех…

 

4. Старый амбар

Назавтра, в субботу, наконец выпал снег. Сначала в воздухе закружилось несколько робких белых мушек; казалось, никогда им не коснуться земли — они таяли на лету. Но постепенно шиферные крыши, деревья и лужайки покрылись тонкой снежной пеленой, а к полудню уже все вокруг оделось в белое.

Долина, казалось, разрослась. Словно обтянутые шелком, искрились под лучами солнца склоны гор. На огородах жалкие кочаны зимней капусты, нищие грядки морковки с увядшей ботвой и почерневшие кустики — все исчезло. Видны были лишь какие-то бесформенные холмики цвета слоновой кости и молока.

— Хорошо бы, снег был сладким! — мечтал вслух Феликс, шагая утром рядом со мною в школу.

Дав волю своему воображению, лакомка весь ушел в фантастические проекты.

— Вообрази, — говорил он, — что на неизвестную планету прибыли исследователи. Они высаживаются из ракет, и перед ними раскрываются нескончаемые снежные просторы… Вернее, они считают, что все это снег… Но вот они наклоняются… Невероятно! Снег сладкий, это ванильный крем… можешь себе представить! Проблема питания решена… — Вдруг он стал серьезным и спросил меня: — А как астек?

— Ничего особенного. Сегодня он останется дома, никуда не пойдет. Так мне сказала мама. Завтракал он вместе с нами. Аппетит у него превосходный. Когда я уходил, он сидел у огня и курил трубку. Как видишь, все нормально!

— Как бы не так… Надо глядеть в оба. Ты говоришь, он курит трубку?

— Трубку и папиросы.

— Табак мы получаем из Америки, этого не следует забывать!

— Не понимаю, что ты здесь уви…

— Вот именно, — не дав мне договорить, отрезал Феликс тоном, не терпящим возражений. — Ты не видишь, а глядеть надо в оба!

Я рассказал ему, что накануне вечером я видел, как наш гость курил папиросу у себя на балконе.

Феликс нашел это весьма подозрительным. Дышать свежим воздухом зимой, среди ночи? Нормальные люди поступают иначе — они уютно зарываются в самую глубь своей теплой постели.

* * *

Снег шел и после обеда. Когда окончились вечерние уроки и мы вышли из школы, он лежал уже на площади плотным слоем. Деревня погрузилась в безмолвие. В голубой вате, устилавшей землю, неслышно терялись шаги. Двери домов приоткрывались на мгновение и тут же захлопывались. Отовсюду доносились глухие удары — мужчины рубили дрова в сараях. Оттуда сквозь дощатые черные стены просачивался слабый свет. Ворчливые голоса встревоженных матерей звали малышей домой. Вскоре на площади остались только старшие школьники. Мы договаривались на завтра о первой лыжной вылазке и катании на горных санках.

— Снег хороший, — говорила Мария Лестрад. — Незачем забираться далеко. Хватит с нас луга Морер.

Она имела в виду прекрасную поляну позади нашей школы, куда было легко взобраться по склонам.

— Нет, я не согласен! — воскликнул длинный Робер Тужас. — Если мы останемся здесь, малыши будут путаться между ногами. Я предлагаю луг Даррегиберри. Отец Бертрана разрешит. Правда, Бертран?

Я кивнул головой. Мой отец не был противником спорта, и наш луг как нельзя лучше подходил для лыжных вылазок.

— Луг Бертрана слишком крутой! — заметил маленький Жозеф Кантье, сын мясника.

— Вот именно, это как раз то, что нужно! — сказал Тужас, который был у нас одним из сильнейших лыжников.

— Можете, конечно, поступать, как вам вздумается, — сказал Феликс спокойно, — но я вас предупреждаю: луг Бертрана ужасен. Я сказал бы, самый ужасный во всей деревне. В прошлом году я чуть было…

— …не очутился в Люшоне! — оборвала его Мария Лестрад.

Раздался дружный хохот.

В прошлом году Феликс Ляпюжад действительно совершил сенсационный спуск: он катился кубарем до самой дороги, растерял лыжи и палки и стал похож на снежную бабу.

— Это еще не все, — невозмутимо продолжал Феликс. — Вы забываете, что луг Даррегиберри заколдован. Там когда-то волк загрыз человека…

— В каком году? — насмешливо спросила Мария Лестрад.

— В тысяча шестьсот сорок пятом, — не собираясь сдаваться, ответил Феликс. — И это еще не все. В тех местах водились когда-то разбойники. Они поджидали путешественников и жгли им пятки. Скажу вам, что и волки там не редкие гости…

— Остановите его, остановите его! — закричала Мария Лестрад. — Если вы его не остановите, он будет нести околесицу весь вечер!

Так и не приняв никакого решения, мы разошлись по домам. Договорились только встретиться после обеда на площади.

Когда мы возвращались домой, Феликс сказал:

— Нужно будет подумать, стоит ли мне вообще идти. Пожалуй, лучше поберечься. Я немного кашляю. Усядусь-ка поближе к камину, брошу в золу несколько картошек, и…

Фраза повисла в воздухе. Феликс взял меня вдруг за руку и потащил куда-то в сторону от булочной Морера. Вытянувшись на цыпочках, он прошептал у моего уха:

— Не двигайся! Смотри, он здесь.

Он действительно был здесь. Нас он не заметил. Он пересекал темневшую уже площадь. Одетый в серое пальто, надвинув до самых ушей мягкую шляпу, он заложил руки в карманы и шел по направлению к горе. Казалось, он не очень торопится.

Ненадолго остановившись у витрины магазина Тужаса, он пошел дальше по крутой дороге, уходившей к пастбищам и лесам. Эта дорога разветвлялась: направо она сворачивала к школе и вела к лугу Мореров, налево она упиралась в луг моего отца, расположенный в полукилометре отсюда.

— Пошли за ним! — прошептал Феликс.

— Ты смеешься! Уже поздно, пора домой. И потом… ты же кашляешь.

— Пойдем… Не очень далеко… Пойми, что это неспроста. Сейчас, казалось бы, не время для прогулок, а он…

— Ладно. Пойдем.

Астек закурил и свернул налево. Ветер подхватил мимолетные искорки спички. Человек шел впереди нас метрах в пяти.

— Дадим ему немного пройти, — сказал Феликс. — У меня есть свои соображения на этот счет.

— Что ты хочешь сделать?

— Я объясню тебе.

Дорога шла, петляя, по низу луга. Феликс снова взял меня за руку.

— Послушай, — сказал он мне, — лучший способ следить за кем-нибудь, не вызывая его подозрений, это… идти впереди. Давай срежем путь, я знаю маленькую тропинку. Мы обгоним астека и будем поджидать его.

Скрытые рядами самшита и орешника, мы довольно быстро взобрались на гору. Время от времени нам приходилось останавливаться, чтобы счистить снег, прилипший к подошвам.

Я был удивлен проворством Феликса. Он был так доволен этим приключением, что готов был, казалось, провести вне дома всю эту холодную, невеселую ночь.

Тропинка, по которой мы взбирались, должна была привести к лугу моего отца. Астек шел ниже нас. Таким образом, мы могли ждать, свободно наблюдая за ним.

Мы сделали первый привал. Присев на корточки позади кустарника, усыпанного снегом, мы притаились в ожидании нашего путешественника. Он поднимался спокойным шагом, останавливаясь каждые десять метров, чтобы полюбоваться окрестностями, а может быть, и обследовать их.

— Идем дальше, — шепнул Феликс. — Спрячемся за вашим амбаром.

Мы дошли до амбара, приземистого строения с очень покатой крышей, где мой отец хранил часть запасов сена. Когда-то амбар был много больше. Он даже служил одно время жильем первым Даррегиберри, обосновавшимся в Фабиаке. Потом часть семьи осталась в нем, другая же переселилась туда, где мы живем сейчас. Поэтому и Даррегиберри делились на Даррегиберри Луговых и Даррегиберри Придорожных. Но ветвь Луговых угасла. Никогда больше не возвратился в Фабиак, чтобы восстановить развалины родного дома, Жан Даррегиберри — «американец». Этот труд взял на себя мой отец. Он заново выстроил здесь небольшую хибарку из ветхих остатков прежнего жилья. Стены комнат обвалились, но оставалось обширное помещение, которое мой отец превратил в стойло и где иногда размещал скот. Верхний же этаж он использовал как сеновал.

Где-то внизу вспыхнул огонёк — это астек снова закурил папиросу. Необъятная белая тишина окутала гору. Хотя небо и покрывали тучи, было хорошо видно из-за белизны снега. Мы совсем не ощущали холода, согретые быстрым подъемом в гору.

— Осторожней! — прошептал Феликс. — Смотри, он направляется прямо к амбару.

Человек продолжал идти все тем же размеренным и неторопливым шагом. Сначала он остановился внизу, у самого края луга. Притаившись у боковой стены амбара, мы наблюдали за ним. Он осматривался, как человек, который узнаёт знакомые места или пытается их припомнить. Потом он вдруг обнаружил амбар. Издали строение казалось черной приземистой глыбой, словно присевшей на корточки. Он так долго вглядывался в это здание, что нам показалось, будто он обнаружил и нас, укрывшихся за его стенами.

Нет. Он повернулся к нам спиной и теперь уже рассматривал долину. Ее глубокая впадина терялась по ту сторону дороги в смутной синеве. Противоположные склоны нельзя было различить. Человек наклонился. Не пытался ли он рассмотреть дорогу на Люшон?

— Можно подумать, — сказал Феликс, — что он хочет найти ориентир. Он что-то нащупывает. Взгляни на него.

Астек извлек какой-то предмет из своего кармана. Послышался звук трения спички о коробок. Он наклонился к согнутой ладони. Крохотное пламя спички в неподвижном воздухе похоже было на крохотного светлячка.

— Что он делает? — спросил я.

Феликс сжал мой локоть.

— Я… Я догадываюсь… Знаешь, что он держит? Компас. Да, да, компас. Я был прав. Он ориентируется в местности. Определяет свое положение и ищет направление. Какое-то направление!

Спичка погасла. Человек поднимался к амбару.

— Ни звука! — скомандовал мне Феликс.

Мы осторожно подались назад. Мне слышен был скрип снега под башмаками нашего постояльца.

Когда он подошел к деревянной двери сарая, мы успели отступить еще дальше вглубь.

Привычным движением он взялся за ручку и повернул ее.

Он, понятно, не мог знать, что отец прячет ключ от двери между двумя шиферными плитками неподалеку от порога.

Он начал шагать вокруг здания. Мы же притаились в кустах, в десяти метрах за амбаром. Астек прошел мимо нас, не подозревая, что две пары глаз следят за ним. Он шел не торопясь, о чем-то грустно задумавшись. Было слышно, как он похлопывает рукой о руку и стучит ногами.

— Что это? — всполошился Феликс.

— Ему, должно быть, холодно, вот он и согревается.

Раздался еще какой-то звук.

— А это что? — снова спросил Феликс.

— Сморкается. Схватил насморк.

Астек вернулся обратно, направляясь в нашу сторону. Неужели он обнаружил нас? Нет, он начал спускаться. Мы дали ему возможность пройти вперед.

— Ну, что ты скажешь теперь? — спросил меня Феликс.

— О чем?

— Об этой прогулке астека?

— Да… нет. Ничего не вижу в ней. Просто захотелось человеку подышать. Он говорит, что горный воздух возбуждает аппетит.

— Да, но для прогулки он мог найти другое место…

— Может быть, и так.

— Вот именно. Однако куда он отправился? К амбару. Твоему амбару! Амбару, принадлежащему Даррегиберри!

— Ну и что же?

— Как — что же! Ведь в нем жили твои предки.

— Ну и что?

Амбар, в котором жил твой кузен Жан. Может быть, там остались какие-то следы. Припомни Кецалькоатля!

— Какое отношение к этому имеет Кецалькоатль?

— То-то же. Подумай, какое отношение имеет Кецалькоатль, и вспомнишь легенду. Тот, кто ушел, тот и возвращается…

Произнеся эти загадочные слова, Феликс предложил тотчас же вернуться в деревню. Он как раз вспомнил, что в такие снежные вечера его мама обычно готовит к ужину блины. Как известно, блины — его любимое блюдо, и он не упускает случая посмотреть, как их пекут. Как это он мог так задержаться? Неужели загадочные приключения влекли его сильнее, чем блины?

— А теперь, — скомандовал Феликс, — пошли, да побыстрее. Надо вернуться в деревню раньше астека, а главное — он должен застать тебя на месте, когда откроет дверь.

Так мы и сделали. Вихрем пронеслись через темную и безмолвную площадь. Сделали лишь короткую остановку, чтобы взглянуть, что происходит с нашим путешественником. И тут же пустились наутек, как только его темный тонкий силуэт вырисовался перед витриной магазина Тужаса.

Как и было условлено, когда наш гость появился в дверях комнаты, я с самым невинным видом восседал за своим рабочим столом. Он бросил один-единственный взгляд в мою сторону, но этот взгляд показался мне полным вызова и недоверия. Затем, обращаясь ко мне, спокойно произнес:

— А ведь снег — это вовсе не такая уж неприятная штука.

 

5. Мексика в снегу

Феликс Ляпюжад был щедр на советы. Прежде всего — осторожность. Сохранять совершенно невозмутимый вид. Слушать и помалкивать. Ни в коем случае не подавать виду, что астек вызвал в нас какие-то подозрения. И, само собою разумеется, наблюдать за ним, записывать его слова и следить за малейшими его поступками.

— Мы напали на след, — сказал Феликс, сурово глядя на меня. — Нам еще не совсем ясно, с кем мы имеем дело. Что мы в конце концов обнаружим, тоже неизвестно. Быть может, нас ждет что-то очень серьезное. Возможно, что здесь кроется какая-то опасность. Но, если только они заметят, что мы на что-то набрели, от нас, вероятно, поспешат освободиться…

— Кто это «они»? — спросил я.

— Пока ничего не могу сказать. Я еще не все до конца продумал.

В субботу вечером астек — или, вернее, господин Эмиль Дюран — ужинал с необыкновенным аппетитом. Он восторгался нашим деревенским окороком, которым его потчевала мама, и вовсю расхваливал приготовленную ею тушеную говядину с чесноком и тмином.

Во время еды он продолжал расспрашивать нас о нашем крае, обитателях деревни, семьях, которые жили в ней. Расспрашивал он с самым невинным видом, как будто невзначай, словно турист, интересующийся местными особенностями.

— Кстати, господин Даррегиберри, — сказал он, обращаясь к моему отцу, — я прошагал сегодня до вашего амбара…

Значит, он уже собрал какие-то сведения. И совсем не случайно ходил в сторону нашего луга. Я прислушался.

— Вы не замерзли во время прогулки? — спросил отец.

— Нет, нисколько. Я люблю снег. Мне не часто приходится видеть его таким красивым. В городах, знаете ли, снег быстро превращается в грязь.

Отец о чем-то задумался, поглаживая свои темные усы.

— Этот амбар совсем ветхий. Его давно пора отремонтировать.

— Ваша семья жила когда-то в тех местах?

— Да, мой дед жил там. Он купил этот дом пополам с одним из своих братьев. Позднее появились две ветви нашей семьи. Одни Даррегиберри стали называться Луговыми, другие Придорожными.

— Понятно. А ваш родственник, который покинул Францию?

— Он родился там, наверху, он из Луговых.

— Что же, эта часть вашей семьи совсем исчезла и вы унаследовали дом?

— Вот именно, — ответил отец. — Я переоборудовал дом под амбар. Большего он не стоил.

Я не мог удержаться и с любопытством посмотрел в эту минуту на нашего гостя. Он, кажется, заметил это, и на губах его появилось нечто похожее на улыбку или гримасу. В досаде я сжал под столом кулаки. Вот я и выдал себя. Не сумел сохранить невозмутимость, как наставлял меня Феликс.

К счастью, в это время появилась мама, неся сладкое. Пирог отвлек внимание астека от затронутой темы. От восхищения он, казалось, позабыл о ветвях нашего рода. Под тонкой золотистой корочкой пышное тесто хранило ни с чем не сравнимый аромат крупчатки, свежих яиц и масла, а ко всему этому примешивался еще едва уловимый запах лимонных корок.

— Великолепно! — воскликнул наш гость после первого куска. — Ваш пирог тает на языке. Он легок, как воздух.

Мама порозовела от такой похвалы.

— Никогда я еще не ел ничего подобного… Но скажите мне, пожалуйста, кажется, ваши края славятся еще одним чудом? Пирогом на вертеле.

— Да, я знаю, — ответила мама, — но только пирог, о котором вам рассказывали, делается не в наших краях, а в Верхних Пиренеях, в районе Тарба.

— Но даже и там, — вмешался мой отец, — не каждый день пекут такой пирог. Представьте себе, что его приготовляют на специальном вертеле, вовсе не похожем на тот, на котором жарят заднюю ножку барана. Это деревянная палка в форме конуса. Когда тесто готово, — а тесто это довольно жидкое, — одна женщина медленно, очень медленно вертит вертел перед огнем, а другая поливает его в это время жидким тестом из деревянной ложки. Эти несчастные часами жарятся у огня… Тесто прилипает к вертелу, подрумянивается на огне. Это действительно необыкновенный пирог. Но готовят его лишь по большим праздникам, для торжественных трапез.

— Когда я поеду в Тарб, — сказал господин Дюран, — я постараюсь отведать такой пирог на вертеле! Но, как бы там ни было, ваш пирог великолепен.

После ужина наш гость не задержался в зале. Он быстро поднялся к себе в комнату. Мне показалось, — а может, только показалось? — что он поднялся к себе не для того, чтобы лечь спать. Господин Эмиль Дюран был очень возбужден, глаза его блестели, движения были энергичными и быстрыми. Честное слово, сказал я себе, можно подумать, что он что-то замышляет.

Вскоре и я ушел вслед за ним. Мне хотелось лечь сегодня пораньше — ведь завтра предстояла лыжная прогулка. Но, прежде чем отправиться к себе в комнату, я зашел в маленькую мастерскую рядом с кухней, где отец установил когда-то верстак. В доме каждого горца всегда найдется что отремонтировать и смастерить. Здесь стояли мои лыжи. Я тщательно осмотрел крепления, положил слой мази на каждую лыжу, смазал жиром ботинки.

Когда я вернулся в зал, там уже было не так оживленно. Несколько соседей играли в карты. Мама вязала. Отец наблюдал за игроками и поддерживал огонь в очаге.

На узкой площадке первого этажа я замедлил шаг и внимательно оглядел дверь господина Дюрана. Из-под створки двери пробивался свет. Итак, он не спал. По-видимому, читал. Я услышал покашливание, затем шаги, вздох, шум передвигаемого стула… Снова наступила тишина. Я пошел к себе.

Странный сон приснился мне в эту ночь.

К нам в класс пришел новый ученик. Господин Казен начал записывать его в классный журнал и, нагнувшись над своим пюпитром, спросил, как его зовут.

«Меня зовут Эмиль Кецалькоатль», — ответил новичок.

«Что? Повторите, пожалуйста!»

«Кецалькоатль Эмиль», — повторил ученик спокойным и тихим голосом.

«А? Как? Простите… Вы что это, серьезно? Такой фамилии быть не может!» — воскликнул учитель.

«Совершенно серьезно, — ответил, нисколько не смущаясь, ученик. — Ляпюжад меня знает. И Даррегиберри тоже».

«Ляпюжад? Дарреги…»

Это был очень странный мальчик. Маленький, худощавый, с темным загорелым лицом, острым носом. Он стоял на одной ноге, как цапля. Разноцветные перья качались на его голове. Вдруг господин Казен заметил этот странный наряд.

«Скажите, пожалуйста, дитя мое, что означает это нелепое оперение? Где вы находитесь? Скажите мне, откуда вы явились? — Учитель стучал кулаком по столу. Голос его гремел, седые брови топорщились от негодования. — Откуда вы явились?»

«Из Теночтитлана».

И голосом Феликса Ляпюжада, звучавшим с несвойственной ему дерзостью, он уточнил:

«Иначе говоря, из Мехико!»

«Как? Что? Из какой вы страны?»

«Я астек».

«Простите?»

«Я астек, астек, астек…» — заверял новенький пронзительно-неприятным голосом.

Господин Казен повернулся ко мне. Его глаза сверкали угрожающе.

«Бертран, подойди ко мне, объясни, что происходит. Объясни мне все, а не то я посажу тебя в карцер до самой пасхи!»

Я вдруг онемел. Господин Казен, всегда такой выдержанный, жестикулировал перед моим носом, грозил мне линейкой. Мое положение было отчаянным — я потерял дар речи.

— Бертран! Бертран! Бертран!

Кто меня так трясет? Астек? Господин Казен? Я открыл глаза. Ослепительная белизна наполняла комнату. Где я? И где странный школьник в разноцветных перьях?

«Вот дурак! — наконец сказал я себе. — Это же моя комната, моя постель. А свет вокруг — от снега».

Нетерпеливая рука, которая трясла меня, была рукой моего друга Феликса и ничьей другой.

— Послушай-ка! Ну и крепко ты спишь! Я забежал к тебе, а твоя мама послала меня разбудить тебя и сказать, что завтрак уже готов. Можешь спускаться. Имей в виду, я составлю тебе компанию. Холод нагоняет аппетит.

— Ладно, я иду.

— Обожди немного. Я… Послушай, это весьма важно.

На сей раз Феликс говорил очень тихо и таинственно.

— В чем дело?

— Есть новости!

— Новости? Какие новости?

Я все еще не мог очнуться и был во власти странного сна.

— Смотри!

Феликс опустил руку в карман и, не вынимая ее, направился к выходу, заглянул на лестницу и тщательно закрыл дверь на задвижку.

— Смотри! — повторил он.

— Но я ничего не вижу. Да покажи ты наконец, не тяни!

Он разжал кулак.

На ладони у него лежал мокрый и мятый лист бумаги, который Феликс тщательно разгладил, — листок из блокнота с зубчатыми краями, на котором наспех карандашом был набросан рисунок. Мне нетрудно было узнать его.

— Я поднял этот листок на краю дороги, в снегу, когда шел к тебе. Вероятно, он потерял.

— Кто «он»?

— Астек, конечно. Этот листок был у него в кармане. Он вытаскивал носовой платок. Бумажка выпала. Узнаёшь?

— Карта.

— Да.

— Мексика.

— Совершенно верно.

— Узнаю Юкатан, Мексиканский залив… С другой стороны — Тихий океан и полуостров Нижняя Калифорния.

— Это еще не все.

— Конечно. Он отметил Мехико, Тампико… А этот кружок, которым он обвел крестик?

— Вот! То-то и оно! — сказал Феликс, принимая все более таинственный вид.

— Ты знаешь, что означает этот крестик?

— Я… н-нет, не знаю. Но что-то я здесь как будто начинаю понимать. Что может означать крестик на карте?

— Господин Казен говорил, что так обозначают гранитные залежи.

— Тогда их было бы много. А один-единственный крестик на клочке бумаги?!

— Исчезнувший город? Место какого-то происшествия? Что-то здесь было потеряно.

Феликс часто закивал головой.

— Я догадываюсь, не разгадав — догадываюсь. Надо подумать и присмотреться. А теперь одевайся, и пошли завтракать!

И только во второй половине дня нам удалось раскрыть тайну астека.

 

6. Что обнаружил Феликс

Старшие школьники условились встретиться на площади к часу дня. Что и говорить, «тайна астека» — так именно говорил Феликс — весьма занимала меня. Но я все же твердо решил примкнуть к команде лыжников. Погода великолепная, снег превосходный, глупо упускать такой случай.

Феликс колебался.

Сначала он предложил мне пойти к нему и посвятить послеобеденное время размышлениям… закусывая при этом печеным картофелем! Мой отказ несколько озадачил его.

— Не знаю, чем буду заниматься… Во всяком случае, меня не жди, — сказал он.

После обеда наш гость заявил, что пойдет на прогулку в горы, и стал меня расспрашивать о маршруте нашей лыжной вылазки. Я ответил ему, что мы еще окончательно не решили, но, вероятно, пойдем в сторону старого амбара.

— Я одолжу вам свои лыжи, — сказал отец господину Дюрану.

Улыбнувшись, наш гость отказался.

— Вы никогда не ходили на лыжах?

— Когда-то, давно… В молодости. Теперь я, вероятно, был бы очень неловок. Пожалуй, лучше не идти.

— Как хотите, — сказал отец. — Во всяком случае, если надумаете, кто-нибудь из ребят поучит вас. Тужас уже настоящий чемпион. Можно подыскать подходящее местечко с некрутыми склонами.

— Вы очень любезны, — ответил господин Дюран. — Но не уговаривайте меня. Я просто прогуляюсь. Может быть, пойду полюбоваться на веселую команду и вернусь домой отдыхать.

Быстро пообедав, я поднялся к себе, чтобы закончить сборы. Меня занимала одна мысль: скорее на снег, на солнце. Бедняга Феликс, говорил я себе, в такой день у него хватит выдержки сидеть дома!

Сначала у меня что-то не ладилось со шнурками ботинок. Потом я искал рукавицы. Шум голосов на улице привлек мое внимание, и, выглянув в окно, я увидел, как наш гость, распрощавшись с отцом, отправился в путь.

Наконец я был готов. Нет, еще не совсем. Куда девалась моя великолепная шапка из красной шерсти, которую мне связала мама? Без нее идти и думать нечего! Взобравшись на стремянку, я торопливо обшаривал верхние полки шкафа, как вдруг услышал шаги на лестнице — кто-то ступал тяжелее и торопливее, чем обычно ходил господин Дюран. Звук шагов смолк на первом этаже.

Я переступил порог. Никого. Между тем дверь комнаты господина Дюрана была приоткрыта. Вдруг я заметил, что она открывается, и инстинктивно отпрянул назад. Но волноваться мне пришлось недолго. Те же увесистые шаги, но еще более поспешные приближались ко мне.

— Ты! — воскликнул я.

Это был Феликс. Феликс, которого я никак не ждал увидеть. Он шел на меня, укутанный с головы до ног, еще более похожий на шар, чем всегда, в голубой нейлоновой куртке, под которой наверняка были надеты все его шерстяные свитера. Ботинки Феликса, смазанные жиром, блестели, а синюю вязаную шапочку такого же фасона, как моя, увенчивал еще более внушительный помпон.

Однако внимание мое привлекли не новая куртка, не большой помпон, а лицо Феликса, на котором можно было прочесть неописуемое волнение. Глаза его буквально выкатились из орбит, рот был раскрыт.

— Ты… я… Это что-то… невероятное!

— Успокойся, Феликс! — сказал я. — Ну, что еще случилось?

— Идем! Сейчас же идем вниз! — с трудом произнес он.

— Обожди! Дай мне взять шапку.

— Идем скорей!

— Что с тобой? Идешь ты с нами на лыжах?

— Да… Решил пойти. Тем более, что я видел, как астек пошел той же дорогой.

— Он хотел посмотреть, как мы будем ходить на лыжах. Во всяком случае, так он сказал во время обеда…

— Прекрасно! Теперь следуй за мной.

— Куда ты идешь?

Мы стояли на лестнице. Феликс осторожно спускался, стараясь идти бесшумно. Дрожащим пальцем он указал на комнату нашего постояльца.

— Когда я поднимался вслед за тобой, я заметил, что дверь приоткрыта…

— И ты вошел? Феликс, это нехорошо! Если бы мои родители узнали об этом, они были бы огорчены. Скажи правду, дверь была открыта? А может быть, ты ее открыл?

Феликс пожал плечами и вздохнул.

— Ты ничего не соображаешь! Но ничего, поймешь, когда я тебе покажу, что я там увидел.

— Что ты там увидел?

Он спустился еще двумя ступеньками ниже и очутился на площадке. Сомнения охватили меня вдруг, когда он толкнул дверь комнаты господина Дюрана.

— Феликс, ну это уже гадко! Не входи туда!

Дверь открылась бесшумно. Отец всегда тщательно смазывал маслом все дверные петли.

Феликс повернулся ко мне, весь красный от негодования.

— Ты что же, за вора меня принимаешь или думаешь, что я из простого любопытства это делаю?

— Нет, но все же…

— Пошли! — сказал он решительно.

Мне хорошо была знакома эта не очень большая и не слишком уж комфортабельная комната. Кровать, шкаф, комод, маленький умывальник в углу, стол у окна.

При беглом осмотре я не обнаружил в ней ничего Подозрительного. Чемоданы нашего гостя стояли у стены в углу. На столе лежала трубка. Початая пачка сигарет, здесь же пепельница, стопка иллюстрированных журналов, дорожные карты, кожаная папка, а из открытого несессера смотрели на меня флаконы и щетки.

Рядом с журналами — несколько книг и географический атлас — «Картография мира».

— Смотри! — торжественно сказал Феликс.

— Не вижу ничего особенного.

— Смотри внимательней.

— Табак, карты, трубка…

— …и папка. Посмотри на папку, подойди ближе!

Я подчинился, и тогда только все понял.

В папке лежали листы бумаги. Сложенные наспех, они немного высовывались наружу, и нетрудно было прочесть два слова, написанные, казалось, дрожащей рукой, торопливо и нервно. Буквы запрыгали перед моими глазами. Мне пришлось сделать над собою усилие, чтобы отогнать овладевшее мною замешательство.

— Соображаешь? — глухо спросил Феликс. — Да, признаюсь, я действительно поступил нехорошо, войдя сюда, но мне хотелось только заглянуть в комнату. Только это я и сделал. Сперва я ничего особенного не заметил — в ней был полный порядок… Ничего не скажешь. Я подошел к столу. Меня заинтересовал атлас. На папку я не обратил внимания. Папка как папка. Люди, уезжающие в путешествие, обычно пишут письма своим родственникам и друзьям. В такие вот папки кладут конверты и бумагу. Это совершенно нормально…

— Ты открывал папку?

— Нет. Я, так же как и ты, увидал этот лист бумаги, торчащий из нее. Нагнулся и прочел. Прочел то, что можешь прочесть и ты.

— Да, — растерянно сказал я. — А теперь что нам делать?

— Надо читать дальше.

— И не вздумай! Это же его бумаги, да еще секретные…

— Здесь кроется тайна, — торжественно прошептал Феликс. — Говорю тебе, что надо прочитать дальше. Хотя бы начало. Если мы увидим, что это касается нас, тогда решим, как быть. Нам требуется только спокойствие и решительность.

В эту минуту мы услышали голос моего отца:

— Мальчики, что вы там делаете? Вас ждут. Вы идете?

Феликс нисколько не потерял хладнокровия. Он перегнулся через перила и крикнул:

— Мы сейчас спустимся! У нас еще есть время. Бертран объясняет мне задачу. Сейчас мы ее решим.

— Хорошо! — ответил отец. — Не буду вам мешать заниматься, но неплохо бы воспользоваться и солнечным днем.

— Да, да, мы сейчас…

Свято солгав, Феликс повернулся ко мне:

— Ну? Прочтем?

— Даже не знаю, как быть, — сказал я. — Мне кажется, это нехорошо.

Я склонился над кожаной папкой и еще раз увидел два слова, написанные на листке:

Мое завещание

Феликс медленно раскрыл папку, и мы начали читать.

Первые же строки этого документа вернули мне спокойствие. «Да, мы имеем право, — решил я, — наш долг — прочесть этот документ».

 

7. Пернатый Змей

„Мое завещание.

Я пишу эти строки в деревушке Фабиак — Верхняя Гаронна, будучи в полном здравии и рассудке. Фабиак я отыскал благодаря указаниям, данным мне некогда Жаном-французом.

Пусть у того или у той, кто найдет эти страницы, хватит терпения дочитать их. Это моя до конца правдивая исповедь. Я полон решимости во всех подробностях рассказать удивительную и трагическую историю, происшедшую со мной. И, увы, не только со мной.

Мне не хотелось бы уйти из жизни, не поведав хотя бы этим бренным листкам тайну «Пернатого Змея». Как бы ни сложилась отныне моя судьба, у меня есть надежда, что рассказ мой будет прочитан, что, быть может… но не будем забегать вперед».

Феликс поднял голову.

— Ну, а теперь что ты скажешь? Он же нас сам просит продолжать… Продолжаем!

«Прежде всего я должен остановиться на некоторых подробностях моей жизни. Зовут меня Эмиль Ошоа. Я родился в горной деревушке французской Страны басков. Семья моя была небогата, и тот клочок земли, который принадлежал нам, никогда не смог бы прокормить моих родителей, братьев и меня, если бы все мы оставались жить на этой земле.

Я был призван в армию после первой мировой войны. Когда я после демобилизации вернулся домой, там почти ничего не изменилось. Тогда мне и пришла мысль уехать из родных краев.

Кровь басков, которая течет в моих жилах, толкала меня на поиски приключений и удачи. Я мечтал о золотых приисках, бриллиантовых копях, о роскошных гациендах, о крупных делах… Я был не первым в наших краях, кто предавался таким мечтам. Итак, я покинул своих близких и вскоре сел на утлое суденышко, направлявшееся из Бордо в Мексику.

Хотя бы вкратце я должен рассказать о первых годах, проведенных на чужбине. Мы высадились в порту Веракрус, и вначале это название звучало в моих ушах, как чудесная музыка. Я рисовал себе необыкновенные земли, где бананы и ананасы, свисая с деревьев, падают вам прямо в руки, где достаточно только нагнуться, чтобы подобрать огромный самородок золота. Я представлял себе, как нежусь, развалившись в кресле, а морской ветер, ластясь ко мне, колышет над моей головой веера пальмовых листьев.

Но очень скоро мне суждено было разочароваться. Одними красотами тропических земель не проживешь. Пришлось перепробовать немало трудных профессий, чтобы заработать себе на пропитание.

Конечно, штат Веракрус очень богат. Есть в его недрах золото, уголь, мрамор. В изобилии тропические культуры — ваниль, кофе, хлопок… К несчастью, я не располагал долларами, чтобы обзавестись плантацией или начать торговую деятельность, а потому стал сначала портовым грузчиком, потом официантом в таверне, каменщиком, землекопом… Я работал на сахарном заводе и на фабрике, где плели замечательные канаты из прочной пеньки. А затем я решил отправиться в Та́мпико и в штат Тамоли́п, расположенный на севере, где находились нефтяные прииски. Но я заболел и застрял в Тампико. Здесь мне предложили место продавца в портовой лавчонке. Я по-прежнему был далек от удачи и богатства. Торговал в розницу парусным полотном, мерял метрами веревку, продавал лампы-молнии, пестрые сорочки, матросские мешки… Заморские земли, о которых я мечтал, свелись к тесному и темному помещению, где я проводил целый день в обществе сварливого хозяина.

Как-то вечером в портовом кабачке, куда я время от времени захаживал не столько для того, чтобы пропустить рюмку плохой водки, сколько затем, чтобы послушать новости, мне довелось познакомиться с двумя матросами, которые только что сошли на берег. Нетрудно было догадаться, что они хотели попытать счастья в этой стране. Один из них был испанец, другой — француз. Они встретились на корабле и теперь вместе искали работу.

Педро-испанец и Жан-француз были примерно в том же положении, в котором находился и я несколько лет назад.

— Друзья, — сказал я им, — не думайте, что удача ждет вас на каждом перекрестке. Жизнь здесь очень сурова.

— Ба! — ответил француз. — Мне терять нечего.

Он объяснил мне, что приехал из Фабиака, деревушки близ Люшона, семья его баскского происхождения. И мы тотчас же прониклись симпатией друг к другу — уж очень схожи были наши судьбы. Он был беден, семья его владела всего лишь несколькими клочками земли. Вот почему он решился отправиться в Америку.

— Что касается меня, — сказал испанец, — я один-одинешенек на всем белом свете. Ни родных, ни детей! Никого! Nadie! [6]

— Неужели, — воскликнул француз, — нельзя найти здесь пригодный для пашни клочок земли? Мне говорили, что в этих краях задаром можно обзавестись огромными участками.

— Да, — ответил я, — когда-то, возможно, и было так. Теперь же нужен капитал, машины, люди..

И, чтобы закончить этот разговор, я сказал им, что подумываю о возвращении во Францию.

Тогда-то один из наших соседей по столу, по-видимому уже давно наблюдавший за нами и прислушивавшийся к нашей беседе, наклонился ко мне. Он приподнял свое широкополое сомбреро, и я увидел худое лицо с блестящими глазами и тонким ртом, окаймленным длинными черными усами.

— Уважаемые сеньоры, — обратился он к нам, — позвольте мне вмешаться в вашу беседу. Я немного говорю по-французски и, кажется, правильно понял, что вы ищете работу. Так вот, я могу предложить вам интересное дело… Очень интересное.

Он еще раз приподнял свою огромную шляпу и представился:

— Ови́дио Вальди́виа, ваш покорный слуга. Я старший помощник на «Пернатом Змее», где капитаном Свенд Бёрнсон. Это великолепный корабль. Вы, возможно, приметили его в порту. Мы занимаемся перевозкой фруктов, и нам требуются три человека.

— Но мы не профессиональные матросы, — пояснил я ему.

— Э! — ответил сеньор Вальдивиа. — «Пернатый Змей» располагает прекрасным экипажем. Мы просто хотим его пополнить. Нам требуются трое здоровых и крепких мужчин. Хорошее питание, хорошее жалованье. Мы отплываем сегодня в полночь.

— Перевозка фруктов? — прошептал я.

— Совершенно верно.

— Рейс будет долгим?

— Прогулка вдоль берега. Каботаж. Приятная прогулка и всего несколько ящиков для разгрузки.

— Почему бы не согласиться? — сказал испанец.

Я все еще продолжал колебаться.

— Давайте, давайте, — сказал, подмигивая мне, Овидио Вальдивиа, — я же не прошу у вас матросских книжек. Не задавайте лишних вопросов. Оплата вполне удовлетворительная, а по возвращении вас ждут еще и премиальные.

— Фрукты эти, верно, не очень легкие, — сказал я, — фрукты особого рода.

— Ну, вот еще что выдумали!

Я решил, что речь идет не о бананах и не об ананасах, а всего вероятнее — о боеприпасах и о ящиках с оружием, которые нас заставят выгрузить где-нибудь на побережье. Вот почему сеньор Вальдивиа искал трех сильных мужчин и нисколько не интересовался их матросской закалкой. Я уже не сомневался, что речь шла о контрабандной перевозке оружия.

— Согласен, — сказал Педро-испанец.

— Я тоже, — поспешил согласиться Жан-француз.

Я промолчал и пожал плечами. До сих пор мне всегда удавалось избегать участия в таких делах, но теперь я почувствовал, что силы мои иссякли. Мне представлялась наконец возможность покинуть Тампико. Как знать, что нас ждет? Там будет видно. И вслед за моими новыми знакомыми я дал согласие.

— Приходите к трапу в полночь, — сказал старший помощник «Пернатого Змея», — я буду вас ждать.

Кто мог предполагать, что эта встреча повлечет за собою чудовищные и совершенно невероятные приключения!

В ту же ночь мы погрузились на корабль. Я быстро завершил все дела и присоединился к моим товарищам на пристани. Сеньор Вальдивиа ждал нас, сменив свое огромное сомбреро на грязную каскетку с облезлыми золотыми галунами.

Его белые зубы сверкали в темноте, он по-прежнему был любезен. Вальдивиа повел нас сначала в кубрик, чтобы распить по стакану пульки в честь нашего отплытия, а затем предложил нам без промедления отправиться на боковую. Видимо, он не хотел, чтобы мы оставались на палубе, когда будут подымать якорь.

Вот так я и покинул Тампико. Когда мы проснулись, наш корабль был уже в открытом море. Разглядев хорошенько «Пернатого Змея», нетрудно было убедиться, что мы попали не на новое судно. Это была небольшая бригантина, которая, очевидно, немало пространствовала в Мексиканском заливе и антильских водах, прежде чем ее прибрал к рукам капитан Свенд Бёрнсон.

Рыжий великан датчанин вышагивал по палубе, раскачиваясь наподобие своего судна. Этой походкой он был обязан не только качке на море, но главным образом невероятному количеству спиртного, которое он поглощал. Мы видели его почти всегда пьяным, хотя он и пытался сохранять какое-то неуклюжее достоинство. Командование судном практически находилось в руках говорливого и всегда улыбавшегося Овидио Вальдивиа. Вначале я недоумевал, зачем здесь нужен еще капитан Свенд Бёрнсон. Но несколько позднее я убедился, что, вопреки виски и рому он сохранял удивительную зоркость мореплавателя. Я видел, как он по нескольку раз выползал из своей каюты, подходил к Вальдивиа или к кому-нибудь из матросов и что-то цедил сквозь зубы. Одно слово или жест капитана означали направление или необходимость маневра. Этого было достаточно.

Экипаж сразу менял курс или парусность, а гигант Бёрнсон, с волосами огненного цвета, возвращался, покачивая плечами, к бутылкам, которые в изобилии заполняли капитанскую каюту.

Состав команды был сведен к самому минимуму. Кроме Вальдивиа и китайца-повара, было еще пять матросов — молчаливых и работящих индейцев. В хорошую погоду такая, казалось, незначительная команда легко справлялась со всеми делами.

Правда, приходилось ограничиваться только самым необходимым. Остальное уже делали как придется. Палуба никогда не мылась. Бесчисленные матросские обязанности — хотя бы чистка медных частей корабля — здесь были окончательно позабыты: «Пернатый Змей» двигался по воде, и это было все, что от него требовалось. Ни Свенд Бёрнсон, ни его помощник нисколько не интересовались ни грязью, ни ржавчиной. Трудно, пожалуй, было найти более ржавый, запущенный и разваливающийся бриг, чем этот, и я тщетно искал во всех углах что-нибудь напоминающее посуду с краской или банку, наполненную мелом.

Откуда же взялось столь необычное название — «Пернатый Змей»? Сеньор Вальдивиа объяснил мне, что так именно звалось древнее индейское божество Кецалькоатль и что матросы были счастливы плыть на борту корабля, носившего это имя. Кому пришла мысль так назвать бригантину? Трудно ответить, учитывая почтенный возраст утлого суденышка.

— Не беспокойтесь, ами́го! [7] — весело воскликнул старший помощник капитана. — «Пернатый Змей» охраняет нас. Корабль хоть и стар, но весьма вынослив. Для перевозки фруктов лучшего не сыскать.

Эти слова он произнес подмигивая, и они живо напомнили мне о невидимых ящиках, которые нам предстояло разгружать. Ящики с пресловутыми «фруктами» стояли в трюме, под охраной засовов и замков. И проверить их содержимое было невозможно.

Я останавливаюсь на этих подробностях, чтобы показать, в какой обстановке мы пребывали в первые дни плавания. Казалось, никто нами особенно не интересовался, кроме помощника капитана. Питание нельзя было назвать очень хорошим, но жаловаться было грешно: солонина, рис, лимоны и апельсины. Дел пока у нас было немного. Все было впереди… Сеньор Вальдивиа объяснил нам, что выгрузка ящиков, скрытых в трюмах, — работа не из легких и что нас наняли специально для этого. Трудная и, по-видимому, небезопасная работа. Эта мысль пришла мне к концу второго дня плавания, когда «Пернатый Змей» вдруг резко изменил свой курс.

Ориентируясь по солнцу, я понял, что мы собираемся пересечь Мексиканский залив, следуя по маршруту Тампико — Новый Орлеан. Это открытие заинтриговало меня. Идя таким курсом, мы могли причалить лишь к берегам Соединенных Штатов, за пределами Рио Гра́нде дель По́рте, лежащего на границе с Мексикой. Собираемся ли мы продолжить плавание и направиться во Флориду? По-видимому, нет. Я подумал, что какие-то неизвестные нам пока причины гонят нас далеко в открытое море. Позднее мы, наверно, возьмем курс на запад, к мексиканскому берегу.

Затем направление изменилось еще раз. Мне казалось, что мы идем в обратном направлении, к Тампико или Веракрус. Это еще куда ни шло, хотя и напрашивался вопрос: а к чему все эти прогулки взад-вперед?

Утром я увидел на палубе капитана. На сей раз в руках у него была не бутылка виски, как обычно, не стакан, наполненный мутноватой пулькой, а подзорная труба. Он внимательно изучал горизонт. Все было спокойно вокруг — и небо и море. Вальдивиа подошел к капитану, и они вполголоса о чем-то заговорили. Помощник капитана тоже взял трубу и стал вглядываться в пустынную морскую даль.

Теперь мне стало ясно, почему «Пернатый Змей» еще раз изменил свое направление. Он шел к открытым просторам Антильского моря. Значит, это было не каботажное плавание [8] , а трудный рейс, который должен был увести нас из Мексиканского залива. Но куда? Перед нами открывались два пути. Один к Юкатанскому каналу — он привел бы нас на восток Кубы или к Ямайке, другой — через Флоридский канал. Тогда, обогнув Тропик Рака, мы очутились бы на Багамских островах…

Назавтра — новые наблюдения. Курс корабля оставался неизменным. Я понял: либо за нами гнались и мы искали способа уйти от своих преследователей, либо мы сами обнаружили нежелательных свидетелей и хотим замести следы.

Мои предположения подтвердились: корабль вновь изменил курс. Неторопливо и спокойно приближался он к северу Юкатана. Теперь можно было уже смело утверждать, что «Пернатый Змей» шел не прямым и точным курсом, а достигал пункта своего назначения, умело петляя и кружа, сбивая с толку нескромных наблюдателей.

На шестой день плавания благосклонная улыбка сеньора Вальдивиа и ром, поднесенный всему экипажу, как нельзя лучше возвестили о завершении нашего замысловатого и безрассудного рейса.

Погода казалась мне великолепной, было жарко. Но в полдень какая-то тяжесть, словно предвестник беды, нависла над морем. В яркой синеве неба ни облачка. Ослепительно искрилась морская гладь.

Я увидел, что Свенд Бёрнсон вышел из своей каюты и, приблизившись к борту, стал всматриваться в разгоряченное солнцем морское пространство. Затем он прорычал имя Вальдивиа, и тот немедленно появился — в такую минуту он не смел предаваться послеобеденному отдыху на палубе. Когда Бёрнсон указал ему на мачты, Вальдивиа свистнул, вызывая экипаж наверх, и матросы стали убирать паруса. Мы тоже изо всех сил старались помочь.

Внезапно с непостижимой быстротой небо затянулось тучами. Поднялся ветер. Он несся над морем, срывая нескончаемые гребни пены. Жара становилась невыносимой. Бёрнсон не думал возвращаться в каюту. Он стоял впереди у борта и наблюдал в подзорную трубу за морем и небом. На сей раз — я был в этом убежден — он следил не за преследователями, а за быстро надвигавшейся бурей.

«Пернатый Змей» с неожиданной легкостью устремился прямо наперерез яростно бушевавшим волнам. Канаты больно впивались мне в пальцы, паруса хлестали меня, а я восхищался удивительным зрелищем — парусником, гонимым ветром в открытом море. Небо становилось все мрачнее. Миг, когда я наслаждался стихией, чуть было не стал для меня последним. Я заметил, что лицо Вальдивиа, который стоял рядом, приняло восковой оттенок. Ему было страшно, но, стараясь выдавить из себя улыбку, он крикнул мне:

— За работу, компанье́ро! Думаю, что нас еще ждет настоящий циклон.

Все, что произошло затем, сохранилось в моей памяти как какой-то кошмар. Как забыть чудовищные удары грома, вспышки молнии вокруг «Пернатого Змея», вставшего на дыбы над пенистыми валами, чтобы тут же погрузиться в зеленовато-черную пропасть разъяренного моря… Трагедия, однако, поджидала нас впереди: с грохотом рухнула грот-мачта. В неописуемом беспорядке смешались набухшие от воды паруса и обвисшие канаты. Капитан истошно выкрикивал какие-то приказания, но они тонули в гневном вое бури.

Потом спустили шлюпки. Француз окликнул меня. Чудовищная молния осветила львиную физиономию капитана, стоявшего совсем рядом со мною. Казалось, что его рыжие волосы охвачены пламенем. Он указал мне на борт корабля и крикнул: «Иди!» По пеньковому канату я спустился на воду и вскарабкался в одну из шлюпок, где уже примостились двое матросов и Жан-француз. В нескольких саженях от нас подпрыгивала на волнах еще одна утлая посудина. В ней сидел Вальдивиа в обществе пароходного кока и трех индейцев-матросов. А где же испанец? Я позвал его. Но слова мои перекрыл крик Вальдивиа. Он звал, обернувшись к передней палубе:

— Капитан! Капитан!

Лодки уже отдалялись от корабля, матросы гребли изо всех сил. Испанец исчез. Никто не узнает, какая волна унесла его. А капитан?

Я увидел его на палубе, прижатого к борту, и чувство восхищения и жалости одновременно охватило меня. Он не пожелал покинуть свой старый корабль. Пьяница, контрабандист, человек, погубленный алкоголем, — он подчинился сейчас старому и мужественному закону мореплавателей: капитан уходит последним.

— Педро! Педро! Эспаньоль! Эспаньоль! — кричал он.

Капитан искал моряка-испанца. Он покинет «Пернатого Змея» только последним. Но сможет ли он уйти, сраженный ураганом, побежденный самой жизнью? Капитан отказывался присоединиться к нам. Он исчезнет вместе с «Пернатым Змеем», который был его последним кораблем, его последней привязанностью…

«Пернатый Змей» лег набок. Это был конец. Гигантская волна отделила нас от него. Когда я снова попытался что-нибудь разглядеть, я увидел на поверхности взбешенного моря лишь жалкое нагромождение балок, парусов и канатов.

Лодка Вальдивиа удалялась с невероятной быстротой. Мне казалось, что сидевшие в ней сознательно направлялись к какому-то известному им пункту у самого горизонта. Огромная волна подбросила лодку. Она исчезла. Не канула ли и она в пучину?

Как же удалось спастись нам? Я не смогу рассказать об этом во всех подробностях. Наутро, когда наконец море утихло, словно покрытое слоем масла, и над нами раскинулось чистое, свежевымытое небо, я проснулся на песчаном пляже.

Лодки нигде не было видно. Тогда я припомнил, что мне пришлось пуститься вплавь. Очутившись наконец на берегу, я вначале шел в полной тьме, затем рухнул на песок. Горячий песок показался мне чудесной постелью. Обессиленный, я тотчас уснул.

Океан расстилал передо мною свою пустынную и сверкающую поверхность. Я обернулся на шум голосов. Два матроса-индейца смотрели на меня улыбаясь.

— Где мы находимся? — спросил я.

— На Юкатане, — ответил один из них.

Мы находились на полуострове Юкатан.

— А Жан? Где Жан?

Жестом указали они мне на моего товарища, который тоже лежал на песке. Он мирно спал.

Итак, экипаж шлюпки цел и невредим. Лишь наши колени и ладони были в ссадинах и синяках. Но разве это имело какое-нибудь значение? Оба матроса — Игнасио и Сантьяго — занялись обследованием местности. Говорили они вполголоса. Когда оба стали удаляться, я крикнул им вслед:

— А где же остальные? Где Вальдивиа?

Они только покачали головой.

Кто мог знать?

Нам повезло. «Пернатый Змей» канул в морскую пучину вместе со своим подозрительным грузом. И капитан последовал за ним в холодную могилу.

Я очутился на незнакомом берегу в одних полотняных штанах и рваной рубашке. Однако берег этот не показался мне таким уж негостеприимным. Достаточно было пройти немного вперед, чтобы наткнуться на деревню. По всей вероятности, мы находились на мексиканской территории. Чтобы достигнуть Гондураса или Гватемалы, надо было пройти через Антильское море. Но мы застряли в Мексиканском заливе.

Пляж был окаймлен пальмами. Невдалеке от нас высился лес. Деревья — значит, птицы, звери, и, наверно, питьевая вода. Жизнь. Мои губы совершенно пересохли. Хотелось пить.

В это время проснулся мой товарищ. Я увидел, как он медленно потягивался на песке. Все в порядке.

— Матрос! — воскликнул я. — Премиальные за разгрузку, пожалуй, не очень-то обременят нас!

— Премиальные… — пробормотал он. — Где мы?

Он протирал глаза и, видимо, вспоминал, что произошло с ним.

— На берегу Юкатана.

— А остальные?

— Я видел их шлюпку в самом начале. Если им удалось спастись, то они должны быть где-то неподалеку…

Жан еще раз потянулся:

— Я голоден!

— Хороший признак! Но вот, кажется, и завтрак готов.

Игнасио и Сантьяго приближались к нам с протянутыми ладонями, на которых лежали маленькие пятнистые яйца. Это были яйца морских птиц. Матросы нашли гнездо, обследуя пляж.

— Недурно, — сказал Жан, проглотив несколько штук. — Но я охотно попил бы чего-нибудь.

Игнасио, рослый матрос, сделал жест в сторону леса.

— Там, вероятно, найдется вода.

Мы направились к джунглям. Вот тогда-то и начались настоящие приключения. Ни один из наших индейцев не знал этой местности. По дороге к джунглям они признались нам, что разгрузка «Пернатого Змея» должна была произойти на границе с британским Гондурасом, но ураган самым трагическим образом сократил наше путешествие.

Наши проводники сохраняли вначале полное спокойствие. Потребовалось совсем немного времени, чтобы проникнуть в глубь тропического леса. Миновав пальмовую рощу и какое-то солончаковое болото, мы очутились вдруг в сплошной зелени. Деревья возносили свои макушки высоко вверх над нашими головами. Сплетения лиан, ползучих растений, густых цветов самых ярких окрасок образовали свод, который то смягчал проникавший сквозь него свет, то вовсе не пропускал его.

К счастью, длинная просека разделяла джунгли. Она казалась дорогой, проложенной сквозь заросли не то огнем, не то человеком неведомо когда… Может быть, сюда приходили за красным деревом?

Сантьяго позвал нас. Он шел впереди всех и остановился подле очень красивого дерева, обильно покрытого круглыми сероватыми плодами.

— Саподилла [9] , — объяснил нам индеец.

Он рассказал, что эти деревья ценны своим вязким соком, и я понял, что речь идет о сапотовом дереве. Его сок в большом количестве экспортируется в Соединенные Штаты, где идет на производство знаменитой «жевательной резинки». Я не имел никакого желания жевать резину, но зато с удовольствием отведал плодов. Их оранжевая мякоть, похожая по вкусу на апельсин, немного утолила жажду.

Мы продолжали свой путь. Матросы рассказывали нам о Юкатане, куда мы попали впервые и где им тоже никогда не приходилось бывать. Это была страна древних майя, замечательного индейского племени, культура которого некогда царила на всем полуострове. Майя были великими строителями. Но позднее их города и храмы были захвачены джунглями и поглощены ими. Я слышал когда-то прежде об этих майя. Они действительно были цивилизованными людьми, искусными земледельцами. Они пользовались очень сложной иероглифической письменностью, и поныне еще не до конца расшифрованной. Утверждают, что майя были великолепными математиками и астрономами.

Лес вокруг нас становился все гуще. Мы шли теперь по какой-то тропе, едва заметной среди деревьев и кустарников. Крики попугаев, их щебет и свист сливались в необычайную музыку, которая неожиданно вдруг смолкала. Не потому ли, что музыканты слышали наше приближение или, быть может, какая-то таинственная драма разыгрывалась во мраке этого зеленого мира?

Потом я почувствовал, что тропинка постепенно уходит вниз. Скоро изменилась и растительность: поредели заросли, и деревья уже не так близко стояли друг к другу. Мы шли теперь по лесу, где попадалось много кедров. Странное чувство овладело мной: я на подступах к таинственному замку, где меня никто не ждет, но куда я обязательно проникну. И, хотя все вокруг было незнакомым, мне казалось, что я узнаю эти места, некогда покоренные руками человека.

Все больше солнечных пятен пробивалось сквозь деревья. Скоро мы выйдем из леса.

Индейцы шли впереди. Вдруг они остановились как вкопанные. Я услышал, что они тихо переговариваются между собой. Оказывается, оба матроса испытывали здесь те же чувства, что и я.

— Мне кажется, что мы что-то увидим, — шепнул я своему товарищу.

— Что именно? Поселок?

— Не знаю — но взгляни на индейцев.

— Они встревожены.

Еще через несколько сот метров мы обнаружили мертвый город. Немало времени нам потребовалось, чтобы понять это. Мы стояли на небольшой возвышенности на опушке леса. Внизу простиралась холмистая долина. Сначала ничего нельзя было увидеть, кроме лавины зелени, пятен деревьев, но стоило всмотреться повнимательней, становились заметны другие краски: серые, красноватые. Что это? Скалы, пласты песчаника или сланца?

Игнасио заговорил первым.

— Древний город! — сказал он еле слышно.

«Что ж, — подумал я, — наш поход, возможно, окажется не таким уж бесполезным. Как знать? Может быть, мы откроем город, неизвестный историкам».

Однако, прежде чем приблизиться к развалинам, покоившимся под зелеными покровами, мы сделали привал. Мы увидели вдруг родник. Он бил у подножия скалы, возвышавшейся над долиной. Это был исток речушки, устремившейся к мертвому городу. Медленными глотками пили мы прозрачную воду. Прежде чем влиться в речной поток, вода скоплялась в изъеденном и поросшем мхом большом каменном котловане. Мне подумалось, что этот водоем создала не природа, а человек. Мы поднялись и пошли к тому месту, которое издали казалось нам нагромождением камней. Матросы-индейцы с опаской следовали за нами. Они не решались подойти к развалинам. С помощью палок мы сшибли лианы и высокую растительность. Сомнения отпали. Перед нами было очень древнее сооружение. Показались высокие ступени. Они вели к какой-то усеченной пирамиде, на верху которой виднелось еще одно строение. Четыре мощные колонны поддерживали крышу в форме опрокинутой лохани.

— Дворец, — прошептал Жан.

— Дворец или старинный храм, — добавил я.

Индейцы остановились около нас. Они оглядывались по сторонам, словно ожидали, что сейчас откуда-то появятся обитатели этого древнего храма, их далекие предки. Недостаточное знание испанского не позволяло мне расспросить матросов поподробнее. Я только спросил, не может ли быть, что этот храм построен в честь бога Кецалькоатля, пресловутого Пернатого Змея.

Они покачали головой и объяснили мне, что он не был богом майя, а был богом астеков. А мы находились в стране майя. Выслушав их не очень уверенные ответы, я уловил, что Пернатый Змей не был для здешних мест желанным гостем, что скорее он являлся каким-то захватчиком. Наши спутники добавили, что, кроме изъеденных временем камней, здесь больше ничего не увидишь и уже пора выходить из леса. Жан сделал вид, что поддерживает их, но незаметно подмигнул мне.

Прежде чем пуститься снова в путь, мы решили отдохнуть у подножия храма. Наши оба товарища индейца были убеждены, что лес не очень большой и достаточно пройти немного по той же дороге, чтобы добраться до первых поселений и плантаций. Но раньше надо было подкрепиться. Индейцы отправились на охоту в поисках какой-нибудь съедобной дичи или обезьяны. Они сказали, что умеют развести костер без огнива, пользуясь сухими щепками.

Вот когда по-настоящему начались наши приключения. Видя, что мы, вытянувшись на земле, дремлем, матросы ушли. Как только они скрылись, Жан стремительно поднялся.

— Пойдем, — сказал он. — Нельзя же, в самом деле, быть у этого храма и не осмотреть его!

— Надо бы прежде набраться сил, — возразил я. — Мы еще не выпутались из прежней истории.

Однако я последовал за ним, и вскоре мы оба взбирались по высокой лестнице. Ломая колючие заросли, сплетения лиан и кусты, мы добрались до площадки. Огромные плиты с высеченными на них причудливыми рисунками были свалены здесь в беспорядке. Четыре колонны, противостоя векам, казались еще очень крепкими.

— Здесь где-то должна быть дверь, — сказал Жан.

Но все вокруг так густо заросло зеленью, что мы ничего не могли разглядеть.

— Давай спускаться, — сказал я. — Кажется, нашим друзьям все это не доставляет удовольствия. Надо будет рассказать о нашем открытии… Может быть, сюда не ступала нога человека с… кто знает сколько лет…

Я уже видел себя в составе хорошо экипированной экспедиции вместе с археологами, учеными-историками.

На источенных стенах проступали странные иероглифы.

— Мы не в состоянии обследовать это здание. Здесь потребуются целые партии землекопов для расчистки.

— Смотри, дверь! — вдруг крикнул Жан.

Действительно, позади колонн вырисовывалось квадратное отверстие.

— Войти невозможно, — сказал я.

И в самом деле проход был забит камнями — видимо, обвалилась часть свода. На колоссальных плитах, расколотых на части и поросших мхом, можно было разглядеть иероглифы и какие-то гримасничающие лица.

Жан обернулся ко мне. Его худое, смуглое, давно не бритое лицо было освещено встревожившей меня улыбкой. Несмотря на усталость, он был обуреваем страстью открытий.

— Да нет же, войти можно. Я вижу довольно большой проход.

— Осторожно! — предупредил я. — Там могут быть змеи!

Жан воткнул палку в отверстие. Я заметил, что он снова улыбнулся.

— Все в порядке. Никаких препятствий. Можно идти.

— Да что ты! Без света, без инструментов… Это немыслимо!

Но он уже скрылся. Мне ничего не было слышно. Толстая стена поглощала звуки. Потом вновь показалась его рука. Он манил меня за собой. Я проскользнул в узкую щель, которая образовалась между двумя обвалившимися глыбами.

Сначала я ничего не видел. После ослепительного света мне показалось, что внутри все погружено в кромешную тьму. Понемногу, однако, начали вырисовываться неясные очертания. Высокий свод кое-где пропускал лучи света. Я дрожал от холода. Воздух казался мне ледяным. Мы находились в просторном помещении, заполненном едва различимыми фигурами, по-видимому статуями. Мы держались за руки, как испуганные дети, и молчали.

Глаза постепенно стали свыкаться с полумраком. Прохудились ли на протяжении веков камни, из которых был сложен свод, или таково было искусство строителей? Во всяком случае, свет проникал сюда.

Мы медленно продвигались вдоль стены, покрытой не то рисунками, не то надписями. Рука моего товарища горела, и я ощущал ее дрожь.

— Да у тебя лихорадка! — сказал я.

— Нет, нет… Это лихорадка любопытства…

Глаза его сверкали. Не было ли это действительно приступом лихорадки? И все-таки лучше не задерживаться здесь. Перед нами вдруг что-то засветилось. Какие-то странные излучения, которых я раньше не заметил.

— Пошли! — сказал мне Жан. — Там есть еще один проход.

Действительно, казалось, впереди солнечный свет. Мы пошли на него, и я тоже поддался волнению открывателя. Уже много веков, думал я, ни один человек не вступал в этот таинственный полумрак. Свет все приближался. Справа я ощущал по-прежнему стену, исписанную иероглифами и высеченными на ней рисунками. Время от времени я прикасался к ней рукой. Вдруг я подскочил от неожиданности. Моя левая рука наткнулась на стенку. Еще одна стена! Я взял Жана за плечо и так резко тряхнул его, что услышал, как треснула на нем рубашка.

— Надо возвращаться назад! — крикнул я.

Он тоже догадался. Следя глазами за отдаленным светом, мы поняли, что очутились в коридоре .

Мы быстро повернули назад. Но именно этого и не следовало делать. Мне показалось, что я запомнил поворот, но коридор продолжался, и мы не могли больше найти зал.

— Лабиринт! — прошептал я. — Мы в лабиринте!

— Подумаешь! — сказал Жан. — Это не так уж сложно. Зал не очень большой, да и храм тоже. Мы не долго бродим здесь и в конце концов найдем выход.

Мы возвратились на прежнее место. Желтоватый свет мерцал перед нами. Может быть, найдется еще одна дверь, которая позволит нам выйти с другой стороны пирамиды?

И сейчас не могу вспоминать об этой минуте без волнения. Я слышу, словно бы это было вчера, дрожащий, лихорадочный голос Жана:

— Это другой зал! Пошли! — И тотчас же добавил: — Знаешь, откуда идет этот свет? Смотри же! Золото! Слитки золота!

Все в том же полумраке вырисовывалась высокая статуя — силуэт человека в пышных одеяниях, голова, увенчанная высеченным из камня султаном. У ног темной, мрачной статуи сверкали слитки металла. Множество слитков, нагроможденных друг на друга. Золото, это было золото! »

 

8. Десять тысяч слитков золота

Я поднял голову. Где я?

В тропических джунглях? В полутьме майяского храма? В темном лабиринте, где заблудились двое неосторожных путешественников?

Да нет же! Я и не думал покидать свою деревушку Фабиак. За окошком я видел солнце, искрившееся на снегу. Яркое и ясное солнце на чистом и красивом снегу моих родных Пиренейских гор.

И все же сердце мое невольно сжалось. Ибо, если верить завещанию, мой кузен Жан был одним из несчастных героев всей этой истории. Именно о нем и шла речь — Жан-француз, Жан из Фабиака. Что сталось с ним, беднягой? Он снова и снова возникал в моем воображении — возбужденный, растерянный, шаг за шагом приближающийся к этому невероятному кладу, погребенному много веков тому назад…

— Ужасно! — прошептал Феликс, весь красный от волнения.

— Да, это ужасно… Но что же произошло дальше?

— Завещание на этом обрывается.

— Нет, — заметил я, — завещание на этом не обрывается. Или оно не закончено, или просто не хватает конца.

— Совершенно верно. Мы должны его дочитать, чего бы это нам ни стоило. А теперь бежим! Твой отец будет беспокоиться, что нас так долго нет.

Но на сей раз первой начала волноваться моя мать. Она звала нас, стоя внизу, у лестницы.

— Дети, что ж вы не идете? Погуляли бы, пока солнце.

Я ринулся на лестницу:

— Идем, идем, сейчас спускаемся!

В это время Феликс сложил листки, предусмотрительно оставив их, как прежде, выглядывать из папки, потом захлопнул ее и стремглав бросился за мной вдогонку.

Мама, несколько обеспокоенная, внимательно посмотрела на нас:

— Вы что, задачу решали?

— Да, мама.

— Трудную?

— О! Еще какую! — сказал Феликс с самым невинным видом.

— Решили?

— Еще нет… Гм… Почти. Скоро кончим…

— Хорошо. Ступайте поразмяться немножко. Солнце какое! Но будьте осторожны. Не вздумайте подражать этому верзиле Тужасу.

— Не беспокойтесь, госпожа Даррегиберри! — вскричал Феликс. — Что мы, сумасшедшие?

И через несколько минут мы шагали по белой от снега дороге. Илларион Пейре, завидев нас с лыжами через плечо, крикнул:

— Эй, чемпионы! Что-то вы опаздываете! Остальные уже катаются вовсю!

— А где они? — спросил я.

— На лугу твоего отца. Поторапливайтесь! Солнце вас ждать не будет!

Феликс прибавил шагу. Его не столько привлекала лыжная прогулка, сколько он спешил поскорей выбраться из деревни и поговорить со мной без помех. Удивительное дело — он совсем позабыл о холоде. Он даже позабыл зайти по дороге домой, чтобы прихватить солидный завтрак.

Чуть дальше — мы уже миновали деревню и шли теперь по тропинке меж склонов горы и долиной — он остановился, прислонил свои лыжи к дереву и схватил меня за куртку:

— Послушай, совершенно ни к чему торопиться. Успеем. Раньше надо все обдумать.

— Я не прочь.

— Давай подумаем. По-твоему, этот астек или, вернее, этот Ошоа — он зовется Эмиль Ошоа, не будем этого забывать, — он хороший или плохой?

— С виду он не злой.

— Не будем слишком полагаться на его внешний вид.

— А после того, как они нашли золото, что могло произойти?

— Здесь может быть несколько ответов, — серьезно сказал Феликс. — Во-первых, Ошоа мог попросту избавиться от твоего бедняги кузена, чтобы самому воспользоваться всем золотом. Теперь его терзает раскаяние, и он признается во всем, прежде чем покончить с собой!

— Он никак не похож на человека, который собирается покончить жизнь самоубийством.

— Я в этом не очень-то уверен.

— Второй ответ?

— Второй ответ, — начал Феликс несколько смущенно, — это… твой кузен… Извини, конечно, но в семье ведь всякое случается… И потом, он был очень возбужден. Э… э…

— Ты хочешь сказать, что мой кузен сам постарался избавиться от этого Ошоа?

— Вот именно. Но Ошоа не умер. Он возвращается, чтобы отомстить. Тут он узнаёт, что твой кузен никогда более не появлялся в этих местах и умер в Мехико. Тогда он ищет вокруг амбара. Может быть, он позабыл место, где хранится клад?

— Согласен. Но почему, скажи мне, он пишет завещание?

— Да, верно. Почему?

— Ему нечего опасаться.

— Действительно… Нашел! — закричал вдруг Феликс. — Нашел решение этой загадки! И как мы раньше не догадались?!

— Объясни же!

— Так вот, слушай. Ошоа избавился от твоего кузена. Потом его начало терзать раскаяние…

— Это твой первый вывод.

— Погоди! Итак, я говорю: его терзает раскаяние. Он приезжает в Фабиак. Быть может, он не совсем уверен в том, что твой кузен умер. Хочет вернуть ему часть этого сказочного богатства или отдать его наследникам… Ты меня слушаешь?

— Еще бы!

— И тут вдруг появляется Вальдивиа. Вальдивиа тоже остался в живых. Он спасся, и ему известна тайна храма. Он знает, что наш Ошоа обладатель миллионов… Или, может быть, совсем другое. Вальдивиа узнал, что где-то в самой глубине джунглей спрятан клад. Он преследует Ошоа, чтобы заставить его открыть место. Ошоа понимает, что ему грозит опасность. Тогда он пишет завещание, чтобы все знали правду.

— Значит, сеньор Вальдивиа где-то неподалеку от нас и выслеживает нашего постояльца?

— Не знаю. Ошоа приехал сюда, чтобы скрыться. Он вспомнил об этой заброшенной деревушке, о которой ему рассказывал Жан-француз, твой злосчастный кузен. Во всяком случае, сейчас нам следует быть начеку больше чем когда-либо. Я же тебе говорил, что здесь кроется опасность!

— Да, возможно…

— «Возможно»!.. Точно, а не возможно. Вообрази… Однажды вечером в одной из таверн Веракруса, или Тампико, или какого-нибудь другого города, ну, скажем, Кампеша… Ошоа вышел из джунглей со слитком золота…

— На плече?

— Не знаю. Это его дело… И вот он богач. Он заходит в таверну. Пьет ром или пульку. Пьянеет. Пускается в разговоры. Рассказывает всю свою историю, не соображая, что говорит. Сеньор Вальдивиа находится где-то поблизости. Он слышит эту историю или ему кто-то ее пересказывает. Тогда он понимает, что это не просто пьяная болтовня. Ему известно, что фантастический клад покоится где-то под сводами храма майя. Логично, не так ли?

— Да. Логично… Но от всех твоих выводов у меня голова начала болеть!

— Однако одна вещь меня смущает.

— А именно?

— Этот Ошоа, если бы он был по-настоящему честным человеком, должен был бы пойти к твоему отцу и все ему объяснить. А раз нет — значит, совесть у него не совсем спокойна. Он наверняка совершил дурной поступок.

Феликс вдруг обернулся — глухой шум раздался где-то поблизости от нас. Но это был всего только ком снега, сорвавшийся с ветки высокого дерева.

— Давай догоним ребят, — сказал я. — Ты знаешь, астек… или, вернее, Ошоа сказал мне, что он придет поглядеть, как мы будем кататься.

— Ладно. Пошли. Если он заметит, что нас с тобою нет, как бы он чего не заподозрил.

Когда мы пришли на луг моего отца, мы были встречены насмешливыми возгласами.

Робер Тужас, катившийся с горы с невероятной быстротой, как вкопанный остановился перед нами, на краю дороги, продемонстрировав безупречную ловкость.

— Что это вы делали? Мы уже давно ждем вас. Снег отличный!

Разноцветные свитера, шапки с помпонами яркими пятнами расцветили крутой спуск, по которому скользили три пары санок.

Мария Лестрад в светло-желтом свитере вынырнула откуда-то из-за амбара и стремительно понеслась к нам. Не доезжая нескольких метров, она насмешливо закричала:

— Феликс, Феликс, на помощь! Я ведь как ты: совсем не умею тормозить.

Но тотчас же, ловко развернувшись, она оказалась на склоне над нами.

Феликс пожал плечами с видом человека, у которого есть заботы поважнее, чем игры на снегу и плоские шуточки, кажущиеся кое-кому очень остроумными.

Я собрался было подняться к амбару, но он остановил меня.

— Скажи, — прошептал он, — а карта?

— Карта? Какая карта?

— Ну, карта Мексики. На ней должно быть обозначено место расположения клада.

— В таком случае, она не слишком точна.

— Давай на спор: он обронил ее нарочно, чтобы сбить Вальдивиа с толку!

Мария Лестрад подкатила к нам:

— Что у вас за заговор? Ждете, чтобы снег растаял?

Оставив Ошоа наедине со своими переживаниями, я надел лыжи и заскользил вниз. В ту пору я был еще далеко не виртуозом лыжного спорта, как Робер Тужас, но, честное слово, катался я недурно.

Тужас посмотрел, как я спускаюсь, и благосклонно кивнул головой. Он признавал мои успехи.

— Неплохо! — крикнул он мне. — Ты еще немного скован, но это уже вполне прилично.

Какие-то санки катились вниз, и возгласы удивления, летевшие им вслед, заставили меня повернуть голову. Санки плавно раскачивались с боку на бок, осторожно обходя снежные бугорки. Жозеф Кантье сидел впереди. Из-за его спины выглядывал, согнувшись в три погибели, мой друг Феликс. Он все же решился на этот «подвиг».

Мария Лестрад, спускавшаяся с горы размашистыми изящными кривыми, заметила обоих «спортсменов» и направилась к ним.

— Мария, осторожней! — закричал Феликс. — Эти санки неустойчивые!

Не отвечая, Мария продолжала разворот, приближаясь все стремительнее. Я видел, что Феликс совершенно обезумел, не сомневаясь, что столкновение неминуемо.

И в этот самый момент произошло другое, не менее важное событие. На опушке леса показался астек, вынырнувший из-за кустов. Я понял, что Феликс тоже его заметил. Бедного малого раздирало надвое: нужно было наблюдать за таинственным Ошоа и в то же время пытаться хоть как-нибудь сохранить равновесие санок.

Мария Лестрад приближалась. Санки набирали скорость. Сколько Феликс ни старался притормозить каблуками, разгон становился все более неудержимым.

Вдруг наш постоялец чихнул, вытащил платок и поднес его к лицу. Шум, раздавшийся при чиханье, заставил Феликса подскочить. Он весь подался в сторону опушки — к нашему путешественнику.

В этот самый момент Мария Лестрад ураганом подлетела к обоим мальчикам, и катастрофа произошла. Нет, не столкновение — Мария остановилась вовремя. Просто санки опрокинулись, и оба «спортсмена» покатились в сугроб. Жозеф Кантье тотчас же поднялся. А что до Феликса, то он продолжал катиться кубарем и остановился лишь у самых ног господина Ошоа.

Мария кинулась на помощь Феликсу и вместе с нашим постояльцем помогла подняться моему товарищу.

— Премного благодарен, — огрызнулся Феликс. — Ты поднимаешь меня после того, как свалила. Ценю.

— Феликс, миленький, миленький мой Феликс, это же просто шутка…

— Бывают опасные шутки, — сухо отрезал Феликс.

Я тоже подошел, и все вместе мы отряхнули снег с незадачливого «чемпиона».

— Ба! Главное — никаких переломов, — сказал Ошоа. — Снег очень хороший.

— Гм! Снег хороший! — пробормотал Феликс. — Снег хороший, но холодный.

Он стоял перед нами со сжатыми кулаками.

— Прощу прощения, Феликс! — воскликнула Мария, прыснув со смеху. — Больше не буду.

— Ладно, не извиняйся… Но на сегодня с меня достаточно. Я возвращаюсь. Ты идешь, Бертран?

Я колебался. Нет, в самом деле, Феликс преувеличивает. Расстраивается из-за пустячного ушиба.

Я только начинал входить во вкус сегодняшней прогулки, и вот пожалуйста, он собирается меня увести и посадить у горящего камина!

Мария Лестрад снова взлетела на гору. Чуть поодаль Робер Тужас демонстрировал «среднему курсу» первоклассный слалом.

Астек, заложив руки в карманы, с трубкой в зубах поднимался вдоль опушки и, казалось, с удовольствием наблюдал за этим зрелищем. Жозеф Кантье, волоча за собой злополучные санки, возвращался к амбару.

— Ты не останешься? — спросил я Феликса.

— Посмотрим. Мне интересно знать, что делает этот Ошоа.

— Ты, по крайней мере, ничего себе не сломал?

Феликс бросил на меня страдальческий взгляд:

— Ты тоже думаешь, что я свалился случайно? Так вот, дружище, можешь не сомневаться — я свалился потому, что так хотел.

— Ясно.

— Почему ты говоришь «ясно»? Ты же не знаешь, почему я катился до самых ног Ошоа…

— ????

— Я катился до самых его ног, чтобы подобрать одну вещицу.

— Еще один план Мексики?

— Нет. Клочок бумаги, который он потерял, вытаскивая платок.

— Вечно этот человек таскает в карманах какие-то бумажонки!

— Гляди!

Феликс раскрыл ладонь. Я увидел кусок мятой бумаги, обрывок страницы. На нем можно было разобрать несколько слов, написанных тем же торопливым и беспорядочным почерком:

Вальдивиа

десять тысяч слитков золота

МЕСТЬ!

— Ясно? Нет? — прошептал Феликс.

 

9. Телефонный звонок

Назавтра, перед уходом в школу, я торопливо завтракал, когда дверь вдруг резко отворилась.

— Смотрите, пожалуйста, Феликс! — сказала Мама.

Феликс зашел за мной! Это было что-то необычайное. Как известно, он всегда ожидал, пока я не появлюсь у ворот, чтобы выйти из дому.

— Что случилось, Феликс? — удивилась мама. — Кто-нибудь у вас заболел? Ты пришел позвонить доктору?

— Нет, нет. Мои родители чувствуют себя превосходно. Просто я собрался раньше, вот и зашел за Бертраном.

— Ну и прекрасно. Сегодня довольно холодное утро…

— Да, немного холодновато, — согласился Феликс.

— Но день будет великолепный. Выпьешь чашечку кофе с молоком, Феликс?

— Если хотите, просто за компанию с Бертраном. Спасибо большое.

Мне было ясно, что мой товарищ ждет ухода мамы, чтобы переговорить со мной. Я подвинул ему хлеб и масло.

— Съешь бутерброд?

— Могу… чтобы доставить тебе удовольствие…

Он отрезал себе большой кусок хлеба и принялся тщательно намазывать его маслом, бросая в то же время осторожные взгляды по сторонам. Наконец мама вышла покормить кур. Отец был в хлеву. Мы остались одни.

— Как прошла ночь? Ничего подозрительного? — спросил Феликс с набитым ртом.

— Нет, ничего. Должен тебе признаться, что я спал, как сурок.

— Гм!.. Не надо так себя распускать.

— Астек поднялся к себе в комнату очень рано.

— Он не выходил?

— Думаю, что нет.

— Хорошо. Теперь нам любой ценой надо достать конец завещания. Надеюсь, что он его написал и что оно у него в комнате.

— Ты хочешь снова войти в его комнату и искать?

— Разумеется! — Феликс проглотил последний кусок бутерброда и смерил меня суровым взглядом. — Начатое дело надо заканчивать.

— А что, если он нас застукает?

— Об этом не может быть и речи. Надо выждать подходящий момент. Это не пустячное дело, здесь речь идет о жизни или смерти, не забывай этого! И дело касается тебя. Речь идет о твоем кузене. Кто наследник твоего кузена? Ты! Подумал ли ты о том, что, может быть, являешься наследником десяти тысяч слитков золота?

— Десяти тысяч слитков золота!

— Так написано на этом клочке бумаги… Не беспокойся, я спрятал его в надежном месте… Да, десять тысяч слитков золота. Заметь, все зависит от толщины слитков… Возможно, что это небольшие бруски, но, если даже допустить, что они величиною с плитку шоколада, представляешь себе, какое это состояние!

Феликс покачал головой и задумался. Он, несомненно, мечтал об этих десяти тысячах слитков или плиток, и я не могу сказать точно, чему он отдавал предпочтение: золоту или шоколаду.

Время шло. Нам пора было идти. Феликс допил кофе с молоком, и мы отправились в школу.

Феликс был разочарован — наш постоялец так и не появился. Вероятно, он намеревался после своей вчерашней прогулки подольше поваляться в постели.

— Жаль, — сказал Феликс, — мне бы очень хотелось знать, чем он собирается сегодня заниматься. При всех обстоятельствах мы должны с него глаз не спускать. Бдительность!

Когда мы вышли на дорогу, меня вдруг осенило.

— Скажи-ка, Феликс, ты вот говорил о наследстве, и по-твоему получается, что наследник моего кузена…

— …раньше твой отец, а потом ты.

— Согласен. Но ведь это золото принадлежит не нам. Оно принадлежит майя или мексиканцам, не знаю уж кому…

— Да, верно. Но не забывай, что тот, кто открывает клад, имеет право на часть этого клада. Это вроде бы как премия, если хочешь знать. Допустим, что ты не имеешь права на десять тысяч слитков, но, может быть, ты имеешь право на половину или на треть… Пусть будет всего только какая-нибудь тысчонка слитков… Что бы ты с ними сделал?

— Мне думается, я бы купил скутер.

— Скутер! Ты сумасшедший! Это же очень опасно!

С минуту он думал и потом сказал:

— Я бы купил библиотечные шкафы… Хорошие книжные шкафы.

— Дубовые или ореховые?

— Что ты! Только из тропических пород дерева. Из палисандра, красного или черного дерева… С полками из индейского дуба!

* * *

День подходил к концу, спокойный зимний день в горах. Солнце светило, как накануне. За окнами класса видны были зубчатые ледяные сосульки, свисавшие с крыши и с ветвей деревьев. Сквозь окна мы могли любоваться этими самыми сосульками, отливавшими всеми цветами радуги.

Феликс несколько раз получал сегодня замечания от господина Казена за невнимание. Феликс был очень далек от действий с дробями, причастий прошедшего времени и других приятных вещей, которые терпеливо объяснял нам учитель. Феликс мечтал. Он оставил наш класс, старую добрую печь, в которой весело потрескивали дрова, карту Франции — зеленую и коричневую, висевшую позади учительской кафедры, и таблицу метрических мер. Он вглядывался в океанский простор с борта бригантины. Пробирался сквозь непроходимые джунгли. Отбивался от удавов и ягуаров дубинкой из индейского дуба…

— Феликс, чем это ты занят? — прикрикнул господин Казен.

Феликс поднял свою круглую физиономию, которая была в этот момент краснее самого красного пиона.

— Невероятно! Господин Феликс изучает карту Мексики, вместо того чтобы заниматься счетом! А на уроке географии ты, вероятно, будешь изучать арифметику?

— Что вы, господин учитель! Конечно, нет! — ответил Феликс совершенно искренне.

— Пока что ты останешься вечером в классе после уроков!

Феликс вздохнул и бросил на меня отчаянный взгляд. Это наказание было очень некстати. Дело в том, что наш постоялец обычно отправлялся на прогулку в то самое время, когда мы возвращались из школы, и мы решили сегодня тайком проникнуть в его комнату, чтобы дочитать наконец загадочное завещание.

— Ничего! — прошептал я. — Перенесем это на завтра.

На следующий день судьба улыбнулась нам. Мой отец решил вместе с отцом Феликса заняться перевозкой дров. Дрова уже давно были распилены, но их все никак не могли сложить в дровяной склад.

— Честное слово, — сказал отец, — снег совсем не такой глубокий, сани легко будут скользить, и волы без особого труда дотащат воз. Дрова сложены на склоне. Мы легко их погрузим.

Он предложил нашему постояльцу отправиться с ними вместе, и господин Дюран-Ошоа с радостью согласился.

— Мы пойдем в середине дня и вернемся еще до ночи. Я бы дождался четверга, чтобы прихватить с собой детей, да боюсь, как бы погода не испортилась… А для вас, господин Дюран, это будет славной прогулкой.

Это известие одновременно и огорчило и обрадовало нас. Огорчило потому, что нам бы очень хотелось провести день в горах на укладке дров. А обрадовало потому, что отсутствие постояльца развязывало нам руки.

В это утро, около десяти часов, — была перемена, и мы гуляли во дворе, — мы услышали голос господина Ляпюжада, понукавшего волов. Он шел сбоку со стрекалом на плече. Мы поздоровались с ним, сидя на стене школьного двора. Мой отец и наш постоялец шли за пустыми санями.

Когда наконец это деревенское шествие скрылось за поворотом, Феликс повернулся ко мне:

— Очень хорошо. Удачный денек! Сразу после обеда лечу к тебе — тут-то мы и дочитаем проклятую бумагу!

Все шло, как было намечено. Около половины первого, когда мы с мамой обедали, явился Феликс. Он, по-видимому, поел наспех — это было с его стороны немалой жертвой.

— Дети, — сказала мама, — я вас оставлю ненадолго одних. Мне надо сходить в галантерейную лавочку, выбрать шерсть. Присмотрите за домом!

— Ну как же! — воскликнул Феликс. — Не торопитесь.

— Вряд ли кто-либо явится к нам в это время…

— Мы немного позаймемся, — добавил мой товарищ, — нам надо приготовить доклад по географии.

— Устраивайтесь у камина, я вернусь через четверть часика.

Феликс бросил на меня многозначительный взгляд. Хозяйка галантерейной лавчонки слыла за женщину весьма болтливую, и если мама заведет с ней разговор, то отделаться будет не так-то просто.

Мама закуталась в шаль и направилась к дверям.

— Ого, — сказала она, прежде чем выйти, — небо-то как заволокло! Пожалуй, наши дровосеки на обратном пути не смогут пожаловаться на отсутствие снега.

Действительно, погода изменилась. На склонах долины уже не играло яркое зимнее солнце. Над Фабиаком метались сероватые хлопья. Мало-помалу стало темнеть. Зала нашей харчевни погрузилась в сумерки.

Оставшись одни, мы незаметно перешли на шепот.

— Никого? — спросил Феликс.

— Никого!

Ветер был не очень сильный. Он тихо гудел в глубине камина. Пока мы поднимались по лестнице, он полз вслед за нами и бормотал что-то на своем языке.

Перед дверью господина Дюрана Феликс остановился:

— Ты уверен, что его нет?

— Конечно. Мы же видели, как он уходил сегодня утром.

— Конечно! — повторил вслед за мною Феликс.

Дверь отворилась в полной тишине.

Обычная комната, скромная и спокойная, со старой ореховой кроватью, пузатым комодом, маленьким столом и несколькими стульями. Все было в порядке. Ни соринки, ни пылинки. И только какой-то аромат носился в воздухе.

— Ты чувствуешь этот запах? — спросил меня Феликс.

— Это одеколон.

— Возможно…

Те же иллюстрированные журналы лежали на столе. Та же пепельница, та же кожаная папка, тот же географический атлас.

Мы стояли на пороге и не могли решиться. День угасал. Сероватый свет проникал в окно. Голос ветра гудел вокруг нас.

Феликс взял меня за руку:

— А вдруг кто-нибудь на балконе?

Я пожал плечами.

— Давай посмотрим! — тихо сказал Феликс.

Мы медленно подошли к окну. На балконе никого не было. А между тем страх Феликса начал передаваться и мне. Я думал о мести сеньора Вальдивиа. Может быть, мексиканец с длинными усами находится где-то в окрестностях Фабиака, выслеживая нашего постояльца с одной только мыслью: вырвать у него тайну клада.

— Пошли! — сказал Феликс, который снова вдруг обрел уверенность.

Мы подошли к столу. Рука Феликса протянулась к папке, но вдруг задрожала в нерешительности.

— Чего же ты! — вскричал я. — Открывай!

Наконец он поднял крышку.

Папка была пуста.

— Вот тебе и на́! Наверно, он положил завещание в другое место. Может быть, в чемодан?

— Мне кажется, чемодан под кроватью.

— Ну, во всяком случае, мы не станем его открывать. Если мои родители узнают…

— Но подумай только! — огрызнулся Феликс. — Дело идет о твоем наследстве.

Он был прав. Дело шло о Жане из Фабиака, о моем кузене Жане и о баснословном кладе, погребенном в джунглях.

— Нам необходим конец завещания, он необходим нам! — утверждал мой друг, размахивая кулаками.

Я вздыхал. Положение мое было весьма затруднительным.

— Послушай, Феликс! А если мне поговорить с отцом?

— Ну, знаешь ли, это уж последнее дело! Мы на верном пути, и Ошоа ни о чем не подозревает. Если же ты расскажешь эту историю твоему отцу, он может все испортить, Ошоа смоется — и все будет кончено.

— Что же делать?

— Искать! Если завещание здесь, мы его найдем. Но, может быть… — Феликс бросил на меня страшный взгляд. — Может быть, сеньор Вальдивиа уже завладел им!

Мы все еще продолжали размышлять, как вдруг резкий звонок заставил нас подскочить на месте.

— Что это? — прошептал Феликс.

— Ничего. Телефон звонит.

— Телефон. Скорее вниз! Надо послушать, кто звонит.

 

10. Странное сообщение

Наш телефон звонил по большей части тогда, когда у нас жило сразу несколько постояльцев. Мой отец пользовался им крайне редко и установил его только для поддержания престижа своего заведения. Представить себе отель-кафе Даррегиберри «У пиренейского медведя» без телефона было немыслимо. Соседи пользовались им, чтобы вызывать доктора или чтобы связаться с родными, живущими в Люшоне или в соседних деревнях долины. Заметьте, что время от времени эти же родные нагружали нас всякими поручениями для жителей Фабиака.

Случалось, что инженер из управления проселочных дорог, или сборщик налогов, или инспектор начальной школы сообщали нам по телефону о своем прибытии и заказывали комнату или обед.

Но в этот день, в тиши нашего дома, в печальном свете зимнего дня под снежным небом, тонкий и настойчивый звонок, казалось, звучал несколько по-иному, чем обычно.

Феликс испытывал такое же чувство. Мы оба были почти уверены, что этот телефонный звонок был не случайным, что он имел непосредственное отношение к нашей «тайне».

Прыгая по лестнице через четыре ступеньки, мы очутились у телефона, и я снял трубку.

— Алло, алло! — сказал я сдавленным голосом. — У телефона отель Дарреги…

— Не кладите трубку, вас вызывают, — сухо перебил меня голос телефонистки.

— Алло, алло! — сказал далекий голос… — Алло, не разъединяйте. Алло, это отель?..

Остальное стерлось в потрескивании и шипении.

— Алло, алло! Да, да, вас слушает отель Дарреги…

— Господин Дюран здесь? Господин Эмиль Дюран. Попрошу вас позвать его к телефону.

На сей раз я прекрасно все слышал. Это был мужской голос, весьма энергичный мужской голос.

— Господина Дюрана нет, — ответил я со всей солидностью, на какую только был способен, выговаривая каждое слово самым тщательным образом.

На другом конце провода раздался возглас разочарования:

— Как! Он уехал? Однако…

— Он возвратится только к вечеру. Он ушел на прогулку.

— Ах, вот как! Можно вас попросить передать ему кое-что?

Феликс, который, не смущаясь, подслушивал разговор, делал безумные глаза и жестом показывал мне, что необходимо удвоить бдительность. «Кое-что»! Голос говорил о чем-то важном. Мы перехватим сообщение, предназначенное для господина Дюрана-Ошоа! Определенно судьба снова улыбнулась нам.

— Скажите, ему звонил господин Вальд…

— Простите? Господин?

— Вальдер. В, а, л, ь, д, е, р. Вальдер. Скажите, по поручению господина Вальдера. Он поймет.

— Господин Вальдер. Хорошо… Да, сударь.

Феликс толкнул меня локтем. Совершенно ясно, что дело осложняется. Человек не сказал «Вальдивиа», он сказал «Вальдер», но все равно — от Вальдера до Вальдивиа не очень далеко… Все ясно!

— Скажите ему, что я звонил по поводу клада…

— Простите? — Руки мои начали дрожать от волнения, и я все повторял «простите».

— По поводу клада майя. Он поймет. Скажите ему, что я согласен, если он поторопится.

Я все прекрасно понял, и мой друг Феликс тоже слышал странную фразу, не пропустив из нее ни одного слова.

Итак, некий господин Вальдер звонил нам, чтобы мы предупредили господина Дюрана, что ему надо поторапливаться. Поторапливаться по поводу клада майя! Невероятно!..

— Скажите ему еще, что господин Лопес в Люшоне. Господин Лопес на днях приедет к нему. Если вещь готова, он сможет взять ее с собой и передать мне.

— Хорошо, сударь, — покорно сказал я. — Мы ему скажем, что господин Лопес в Люшоне и что он приедет за вещью, чтобы отвезти ее вам.

— Отлично. Вы очень любезны. Благодарю вас. Скажите ему, чтобы он ждал письма.

— Да, сударь. Чтобы он ждал письма. Мы все передадим господину Ошоа.

— Что? Как вы сказали?

— Мы все скажем господину Дюрану.

— Прекрасно. Благодарю еще раз. До свиданья, сударь.

Господин Вальдер повесил трубку. Его далекий голос, доходивший до нас под аккомпанемент треска, умолк. Тишина вновь овладевала нашим домом. Я медленно положил трубку на рычаг.

Феликс, упершись руками в бока, несколько раз покачал головой:

— Ты отдаешь себе отчет? Нет, скажи только, ты отдаешь себе отчет?

Я был озадачен.

— Этот Вальдер, или Вальдивиа, показался мне очень вежливым.

— Даже слишком вежливым, — буркнул мой друг. — Теперь все ясно. Вальдивиа угрожает. За его любезными манерами видны клыки. Каков наглец! Он звонит по поводу клада, только и всего. И он предупреждает несчастного, что некий Лопес придет к нему за вещью!

— За вещью?

— Ну да, за планом храма, это совершенно ясно. Вальдивиа намеревается найти десять тысяч слитков золота. Он приказал Ошоа составить план. И Лопесу поручено этот план доставить ему. Все сходится. Но Ошоа колеблется. Он не хочет раскрыть тайну, которая принадлежит не ему одному. Это тайна — не забывай — также и твоего кузена, несчастного Жана. Тогда Вальдивиа начинает выходить из себя. Он угрожает. Да, он угрожает. Я его прекрасно понял. Ты слышал — он был раздражен? Он предоставляет Ошоа последнюю возможность. Если Лопес вернется с пустыми руками, тогда горе Ошоа. Или даже — как знать? — если Ошоа откажется вручить Лопесу план, Лопес будет знать, что ему делать дальше. В горах несчастные случаи — дело обычное! Только…

— Только?

— Только этот Вальдивиа упустил одну маленькую деталь. Мы-то здесь, а он об этом ничего не знает. И мы спасем Ошоа!

В этот момент открылась дверь, и вошла мама с разноцветными клубками шерсти в руках.

— Вы ещё здесь? Пора в школу. Я задержалась в лавке… Никто не приходил?

— Звонили господину Дюрану.

— Вот как! Кто-нибудь из его родных? Дурные вести?

— Не знаю. Господин Лопес должен приехать повидаться с ним, и господин Вальдер просит его поторопиться по поводу клада.

— Хорошо. Значит, народу у нас прибавится… Но как ты сказал? Поторопиться насчет клада? Какого клада?

— Не знаю, — ответил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно безучастней. — Звонил какой-то господин и поручил нам это передать. Он сказал, что господин Дюран поймет.

— Странное поручение, — сказала мама. — Ну хорошо, сам ему и объяснишь. Надеюсь, что ты все правильно расслышал.

Прежде чем двинуться в путь, Феликс долгим взглядом окинул пустынную дорогу. Она, петляя, убегала в глубь долины. Пласты снега, покрывавшие ее, бледным светом искрились под серым небом. Быть может, по этой самой дороге придет Лопес, посланник Вальдивиа, чтобы в последний раз пригрозить Ошоа.

* * *

— Мне бы очень хотелось присутствовать при том, когда ты будешь передавать Ошоа поручение господина Вальдера, — сказал мне Феликс.

Вот почему, когда окончились вечерние занятия, мы оба насторожились, прислушиваясь к шумам площади. Мы ждали тонкого поскрипывания полозьев и звучного голоса господина Ляпюжада, подгонявшего упряжку волов.

Учитель распустил нас, а саней все еще не было видно. Снежные хлопья снова замелькали над деревней.

Мы решили отправиться навстречу нашим дровосекам.

— Живее! — скомандовал Феликс. — Ничего нельзя предугадать… Может быть, этот Лопес уже бродит где-нибудь в окрестностях…

Метрах в ста от деревни мы успокоились. Протяжное «Эй-эй!» известило нас о приближении саней. Тяжело ступая, волы двигались по снегу, пар вился над их мордами — с трудом тянули они сани, доверху груженные дубовыми и буковыми дровами.

В надвигающейся ночи, на фоне заснеженной лужайки, вырисовывались силуэты коренастых фигур Ляпюжада и моего отца. Рядом с ними браво шагал наш постоялец. Усталости не было заметно в его движениях. По-видимому, он затратил не много сил, ограничившись тем, что наблюдал за работой дровосеков. Его мягкая шляпа и пальто были густо усыпаны снежными хлопьями. Холод и ходьба по горам разрумянили его лицо. Он заметил нас издалека и приветливо помахал рукой.

— Дети мои, — весело крикнул он нам, — какая жалость, что вы не могли пойти с нами! Упустили прекрасный денек! Надо было обождать до четверга.

— В четверг, — прошептал отец, озабоченно глядя на небо, — мы все будем под снегом!

— Я в восторге от этого дня! — добавил господин Дюран. — Отлично прогулялся, отлично поел, помогал грузить. Представьте себе, дети мои, что я даже правил волами. Уверяю вас! Господин Ляпюжад дал мне свое стрекало. Чудесно! Я научился новому ремеслу.

Он потирал руки и шел бодрым шагом между мною и Феликсом. Мой товарищ подмигнул мне. Это был подходящий момент. Я перевел дыхание и начал:

— Господин Дюран, вам звонили сегодня во второй половине дня, примерно около часа…

— Ах, вот как! Совершенно нет покоя…

— По поручению господина Валь…

— Вальдера?!

— Да, совершенно верно. Вальдер…

— Определенно, они никогда не оставят меня в покое! — пробурчал наш постоялец сквозь зубы. — Я же им сказал, чтобы они обождали…

Он повернулся ко мне и спросил довольно сухо:

— И что ему от меня надо, этому Вальдеру?

— Он сказал, что звонит по поводу клада…

— Да, да… И что же?

— Он сказал еще, что господин Лопес находится в Люшоне и что он может прийти за вещью. Он передаст ее господину Вальдеру.

— Вот оно что! Лопес в Люшоне. Он, вероятно, остановился в том отеле, где я жил. Как они мне все надоели!.. Если они думают, что я… Ладно! В конце концов, это мое дело… Я ему позвоню. Спасибо, ребята!

Господин Дюран вздохнул и снова заговорил таким тоном, который должен был казаться беззаботным.

— Чудесный денек, честное слово! Он немного испортился к вечеру из-за снега. Но как вам будет угодно, а я люблю снег. Горы без снега — это не горы. Вам повезло, что вы живете в этих краях. Как можно покинуть такую страну! Вы любите вашу родину?

— О господин Дюран! — воскликнул Феликс. — Конечно! — И мой товарищ самым невинным тоном добавил: — Но есть еще много прекрасных стран в мире… Африка, Австралия… Америка…

— Да, конечно.

— Мексика…

— Да… Мексика… Неважно! Франция прекрасна, а Пиренеи сто́ят и Анд и Сиерры Мадре.

— Вы любите географию, господин Дюран? — тихо спросил я.

— Географию? Пожалуй! — ответил наш постоялец с загадочным видом.

* * *

Вечером Ляпюжады пришли к нам ужинать, и громовой голос отца Феликса заполнил всю залу нашего дома.

Госпожа Ляпюжад принесла кровяную колбасу, приготовленную с какой-то зеленью, — она была мастерицей этого дела, — и наш гость не поскупился на комплименты. К обеду были еще и блины, и мой отец спустился в погреб за одной из тех бутылок белого вина, которые приберегал для особого случая.

Феликс был наверху блаженства. И потому, что была кровяная колбаса, и блины, и белое вино, и потому, что огонь был какой-то особенно ласковый и настроение у всех было прекрасное, — в общем, не знаю почему, но Феликс смотрел теперь на господина Дюрана-Ошоа с какой-то необыкновенной симпатией. По существу, приезжий был совсем неплохим человеком. Если он находился здесь, среди нас, то у него на это были свои причины. Он хотел вернуть семье Даррегиберри часть клада, по праву принадлежащую ей. Как знать, быть может, на днях он отведет моего отца в сторонку и расскажет ему всю историю? Он предложит ему, возможно, организовать экспедицию на Юкатан. А может быть, достаточно будет написать письмо мексиканскому правительству и точно сообщить ему место, где лежат десять тысяч драгоценных слитков? Мексиканцы будут в восторге и выдадут нам большую премию… Но, притаившись где-то в тени, скрывались Вальдивиа и Лопес, следя за каждым поступком и движением несчастного Ошоа, готовые схватить его за горло… Не спешите, господа! Феликс прав. Мы здесь. Мы на страже, и сеньору Лопесу несдобровать.

И, словно для того, чтобы укрепить мое намерение, стекла нашей залы вдруг задрожали от многозначительных слов:

Господин Ляпюжад пел за десертом, и, само собою разумеется, что начал он нашей национальной песней «Горы Пиренейские». Мы вполголоса подпевали ему:

Феликс проглатывал блин за блином и отбивал такт, покачивая головой. Наш постоялец улыбался, и его разрумянившееся лицо говорило о спокойной совести.

Я поднялся, чтобы раздвинуть занавески. Ничего не было видно — ни дороги, ни долины. Только снег и мрак. Огромные хлопья снега без устали падали на нашу деревушку. Их косые, правильные ряды неутомимо сменяли друг друга. Ветер дул не очень сильно. Иногда его порывы нарушали равномерное падение хлопьев. Плотный снежный покров все набухал.

— Ну и намело! — сказал я.

— Да-а! — подхватил господин Ляпюжад. — Иллариону завтра не спуститься!

Было еще не поздно, когда я взглянул в окно. Ужинать мы сели, по обыкновению, еще засветло.

Не могу утверждать, что я услышал какой-нибудь шум за окном. Да и как я мог расслышать, что кто-то идет по снегу: его намело уже столько и он был такой плотный, что заглушал даже самые тяжелые шаги. Нет, нет, в этот момент я ничего не слышал, даже шелеста хлопьев. Они бесшумно и неторопливо опускались на Фабиак. Это был бархатный снегопад, бесконечный и нежный поток.

* * *

После «Гор Пиренейских» господин Ляпюжад спел нам «Прекрасное небо По», затем «Тулузянку», а госпожа Ляпюжад, обладательница приятного тонкого голоска, очаровала нас всех исполнением старинных пиренейских рождественских песен.

— Что за прелестный вечер! — сказал наш гость. Он взглянул на окна.

— Здесь-то хорошо, — сказал мой отец, — а на дворе…

Вскоре разговор вновь вернулся к Мексике. Кажется, Феликс незаметно перевел беседу на свою излюбленную тему. Заговорили о наших школьных занятиях, о педагогических достоинствах господина Казена, о предстоящих сочинениях. Ближайшее сочинение должно было быть по истории и географии. А нашему гостю было хорошо известно, что мы только что прошли Мексику.

— Так вы должны многое знать об астеках, толтеках… и прочих?

Почему он сказал «и прочих»? К этим самым «прочим» относились как раз жители Юкатана.

— Господин Казен очень мало рассказывал нам о майя, — подал голос Феликс.

Господин Дюран посмотрел на него с любопытством, которое показалось мне подозрительным, и засмеялся.

— О майя? Он вам мало рассказывал о майя? Странно. Это очень интересное племя, эти майя!

— О! — сказала мама. — Господин Казен не может вам рассказать обо всем. Достаточно с вас знать главное… Запомните хорошенько хотя бы то, чему он вас учит, и это уже будет совсем неплохо.

— Майя, — снова подхватил наш постоялец, — были очень интересным народом, с высокой культурой. Их называли греками Нового Света. Они построили большие города и замечательные памятники. Занимались они земледелием и были очень богаты. Выращивали кукурузу, бобы, перец, текстильную пеньку…

— Какао, — сказал Феликс.

— Совершенно верно. Но их способы обработки земли были еще весьма примитивными. Ограничивались тем, что выжигали участок леса, затем выкапывали дырки с помощью острой палки и сеяли туда зерна. И все это, заметьте, без удобрений. Этот метод имел тот недостаток, что он очень быстро истощал землю. Когда земля истощалась, приходилось переходить на другие участки. Но древние майя главным образом знамениты своими математическими познаниями. Это они открыли нуль.

— Нуль? — удивился господин Ляпюжад. — А разве нуль надо было открывать?

— Конечно. Без нуля невозможно производить сложные вычисления. Никакие достижения в математике невозможны без нуля. Но майя были превосходными математиками и астрономами. Теперь проверены некоторые из их астрономических наблюдений — они оказались удивительно точными. Майя пользовались другой исчисли́тельной системой. У нас, как вы знаете, считают сначала единицами, затем уже десятками. Это так называемое десятичное исчисление. Десяток равен десяти простым единицам, сотня — десяти десяткам…

— Да, да! — подтвердил Феликс нахмурившись. Как только речь заходила о вычислениях, Феликса охватывал непонятный страх.

— Так вот, майя пользовались двадцатичным исчислением. Они считали двадцатками.

— Бедные школьники майя! — вздохнул Феликс.

— И, кажется, они построили пирамиды? — спросил я.

— Да. И еще какие! Несколько громоздкие, но со множеством декоративных скульптур, Любопытно, что они так и не научились строить плоские потолки, ни даже такие своды, как у нас. Они возводили стены, которые кверху становились все более и более толстыми. Эти стены постепенно смыкались и достаточно было последнего камня, чтобы закрыть отверстие.

— Сколько же им требовалось камней! — заметил господин Ляпюжад. — К концу дня их мулы, должно быть, совсем выбивались из сил.

— Да вот мулов-то не было, господин Ляпюжад! Ни мулов, ни лошадей, ни вьючных животных. Это, конечно, затрудняло торговлю между городами, поскольку все приходилось переносить на собственной спине.

Господин Дюран целиком был поглощен своим рассказом. Он был необычайно словоохотлив и оживлен, и явно доволен тем, что мог поделиться с нами своими познаниями. Родители наши слушали его с большим интересом. Вечер этот очень походил на те, которые мы иногда проводили в обществе господина Казена. Когда учитель приходил в гостиницу, случалось, что он рассказывал истории, интересные не только детям, но и взрослым… Господин Казен тоже знал множество удивительных вещей.

— Вы, очевидно, очень интересуетесь Мексикой? — заметил мой отец.

— Совершенно верно, — сказал господин Дюран. — Мексика меня интересует. Очень…

Я затаил дыхание. Наступил решающий момент. Наш гость опустил голову, словно собирался с мыслями, прежде чем поведать нам свои самые сокровенные тайны. Я приготовился к тому, чтобы услышать: «Так вот, господин Даррегиберри, Мексика привлекает меня по очень простой причине… Дело в том, что я отправился туда в обществе вашего несчастного кузена. И там, в самой чаще таинственных джунглей майя, в затерянном краю полуострова Юкатан…» Но я не успел закончить фразу, придуманную мною.

За дверью вдруг послышалась какая-то глухая возня.

— Что случилось? — сказала мама, в испуге стягивая на груди концы своего шерстяного платка.

Дверь открылась.

Какая-то фигура, вся в снегу, возникла на пороге. Наш постоялец резко повернулся к двери.

— Лопес! — воскликнул он.

 

11. Грозный пират

Я не ошибался, считая, что развязка приближается и что мы вот-вот познакомимся с разгадкой тайны.

Нам суждено было все узнать благодаря Лопесу, благодаря этому удивительному Лопесу, посланному Вальдером, или Вальдивиа, и столь неожиданно возникшему из ночи и снега.

Лопес, о котором идет речь, оказался мужчиной лет сорока, небольшого роста, смуглым и коренастым, с орлиным носом и черными глазами. Стоя на пороге, отбросив с головы капюшон своей теплой куртки, он с минуту переводил дыхание.

— Ну и снег! — наконец сказал он. — Я уж и не надеялся дойти… Завидев огонек, вздохнул с облегчением… К счастью, у меня был электрический фонарь… Мне сказали: гостиница — это первый дом у дороги… Итак, добрый вечер, господа.

— Лопес! — снова воскликнул господин Дюран, — Я никак не ожидал увидеть вас здесь. Как вы умудрились подняться сюда? Пешком?.. Это невероятно!

— Начал с четырех колес, кончил своими двумя. Моя машина где-то внизу, на дороге. Что и говорить, пуститься в горы в такой вечер!.. Не слишком разумно… В дороге меня застиг снег. Однако я все же рассчитывал добраться. Но куда там!.. В километре от деревни или, может быть, в двух, сам не знаю, колеса начали буксовать. Проехать никак не возможно, слишком много снега намело! Что ж поделаешь, пришлось сойти… И вот я здесь!

— Входите, входите, располагайтесь поудобнее, — приглашал гостя мой отец. — Садитесь поближе к огню. Не хотите ли перекусить?

— Право, не откажусь.

Пока госпожа Ляпюжад принимала у позднего гостя насквозь промокшую куртку и чемоданчик, мама уже успела поставить на стол еще один прибор.

— А как же с вашей машиной?

— Ничего с ней не случится. Она выносливая. Прекрасно проведет ночь в снегу, а утром посмотрим… Честное слово, она рисковала меньше, чем я…

— Не из Парижа ли вы? — спросил господин Ляпюжад.

— Да, из Парижа. Я был проездом в Люшоне и узнал там, что господин Дюран у вас…

— Вальдер звонил мне, — сказал Дюран.

— Знаю. Он писал, что позвонит. Я собирался и сам позвонить вам во второй половине дня. К сожалению, я был занят… Словом, в конце концов добрался.

— И все же вы неосторожны, — заметил Дюран. — В горах нужно быть очень осмотрительным. Все как будто совсем просто, и вдруг — бац!.. Но все хорошо, что хорошо кончается…

— Ешьте, сударь, — сказала мама, ставя перед Лопесом тарелку дымящегося бульона.

— Весьма рекомендую вам этот суп, — добавил господин Дюран.

Лопес с поднятой в воздух ложкой взглянул на Дюрана.

— Кстати, Вальдер вам сказал, поскольку я здесь… Я мог бы захватить… Если вещь готова, разумеется!

— А! — сказал Дюран. — Об этом еще успеется… А сейчас ешьте свой бульон, он придется вам очень кстати!

«Странно! — думал я. — Очень странно. Можно подумать, что они в прекрасных отношениях. У этого Лопеса тоже такое приветливое лицо и дружелюбный голос. И Ошоа-Дюран, кажется, вовсе его не боится. Наоборот, он даже тревожится за его драгоценное здоровье, упрашивает есть бульон…

Вместе с Феликсом мы отошли к очагу и, пока взрослые говорили о снеге и горах, обменялись кое-какими мыслями по поводу случившегося.

— Ну?

— Ничего больше не понимаю, — прошептал я.

— Лопес?

— Я думал, он хуже. А он ничего себе.

— Не будем слишком доверчивы.

— О чем ты?

— Они разыгрывают перед нами комедию.

— Ты думаешь?

— Нарочно делают вид, что друзья. Но этой ночью они сведут счеты!

— Ты думаешь, у него есть револьвер?

— У кого, у Лопеса? Не знаю.

— Мне кажется, что внутренний карман его куртки оттопырен.

— Может быть, у него в чемодане динамит?

Феликс осторожно подмигнул мне, и мы возвратились к столу, где Лопес уже принимался за знаменитую колбасу госпожи Ляпюжад.

— Ну, Лопес, что вы скажете об этой колбасе? — спросил господин Дюран.

— Великолепная, господин Дюран! Божественная колбаса!

Госпожа Ляпюжад сразу задрала нос. По всей видимости, впервые ей пришлось услышать, что ее колбаса божественная.

— Ах, пиренейская кухня, — снова подхватил наш постоялец, — это просто чудо! Если бы вы могли побыть здесь пару дней, то убедились бы в этом сами. Госпожа Даррегиберри приготовила мне вчера такой суп из капусты, что я…

— Никак не могу задерживаться, господин Дюран, надо возвращаться…

— Жаль, Лопес, жаль!

Я снова сделал незаметный жест Феликсу, и мы на сей раз спрятались за стойкой.

— Ты заметил? — спросил я у него.

— Что?

— Когда Ошоа обращается к Лопесу, он говорит ему просто «Лопес»…

— А как бы ты хотел, чтобы он ему говорил?

А когда Лопес обращается к Ошоа, он говорит ему «господин Дюран»… Понимаешь? Лопес более почтителен, чем Дюран.

Феликс состроил гримасу:

— Все та же комедия! Этой ночью нам надо быть начеку. Я хотел бы остаться ночевать у тебя…

— А если в чемодане динамит?

— Все равно! — великодушно сказал мой товарищ. — Во всяком случае, час развязки недалек…

Да, час развязки приближался. Мой милый Феликс даже не знал, как он удачно выразился. Лопес еще только принимался за десерт — кусок сладкого пирога и компот, — когда случилось невероятное.

* * *

Сначала между Лопесом и Дюраном шел совершенно загадочный диалог. Но мало-помалу я начал кое о чем догадываться.

— Как идет продажа, Лопес?

— Очень хорошо, господин Дюран. Льды уже перешли за сто пятьдесят тысяч… Гориллы по-прежнему имеют большой успех.

— А космос?

— Исключительный, я забыл вам об этом сказать.

— Борнео?

— Тоже неплохо.

— Не такой успех, как у горилл?

— Чуть меньший.

— И не такой, как у космоса?

— Конечно. Теперь все ждут клада.

— Клада майя?

— Конечно. Вальдер очень на него рассчитывает.

— Знаю.

— Он говорит, что это будет что-то грандиозное. Вот почему он вам и звонил. Хотел, чтобы я ему привез. Вы думаете, что я смогу это сделать? У вас все готово?

— Увы, нет, Лопес, еще не готово. Нужно время, что поделаешь!

— Жаль. Вальдеру очень нравится! Я хочу сказать то, что ему известно, что вы успели ему уже рассказать…

— Вальдер, как всегда, нетерпелив.

— Это не он так нетерпелив, господин Дюран, это публика… Как вам здесь живется, господин Дюран? Хорошо?

— Да, очень.

— Покой, хорошая еда, свежий воздух?.. Так что же мне передать Вальдеру? Клад будет? Сумеете вы выслать его недельки через две?

— Невозможно, друг мой, невозможно!

— Ну, через месяц. Через месяц он его получит?

— Через месяц! Какой вы, однако, шустрый!

— Но все же! Постарайтесь!

Ничего не могу обещать.

— Так и быть — через полтора. Договорились? Так и скажу господину Вальдеру, Через месяц-полтора.

— Вы просто невыносимы!

Внезапно Лопес резко отодвинул свою тарелку и вскочил на ноги.

— Совсем позабыл, господин Дюран… А вы и не спросите. У меня с собой ваш последненький. Он в моем чемодане. Только что появился. Прихватил его на всякий случай, уезжая из Парижа. Я не знал, встречусь ли с вами…

— Вы могли бы мне послать его по почте, — сказал Дюран с недовольным видом.

— Видите ли… э… Простите, конечно, но мне хотелось самому раньше с ним познакомиться. Я думал, что Вальдер тоже вам пошлет. Вероятно, вы его получите завтра по почте… Правда, из-за снега…

— Покажите-ка мне его, раз уж он с вами.

— Сию минуту, господин Дюран.

Лопес поискал глазами вокруг себя, обнаружил свой чемодан и поставил его на колени. Раскрыв его, он порылся среди белья и вынул книгу, которую положил перед нашим постояльцем.

— Вот, господин Дюран. Он великолепен!

Это был решительный момент!

Даже если бы гром разразился над нашими головами и молния упала с неба прямо на стол, посреди которого стояло блюдо с остатками сладкого пирога, то и тогда Феликс был бы менее потрясен тем, что увидел!

Ибо книга с яркой обложкой, которой размахивал Лопес, похожа была как две капли воды на те, что стояли на полках библиотеки Феликса Ляпюжада.

— Великолепная книга! Шедевр! — воскликнул Лопес.

Тот же формат, тот же автор! Мы без труда прочли на обложке:

Патрик д’Олерон

«ГРОЗНЫЙ ПИРАТ»

— «Грозный пират», — прошептал Феликс изменившимся голосом. — Этой книги я не знал.

— Вот ваша книга, господин Дюран! — сказал Лопес.

Мы не ослышались. На сей раз все было ясно. Лопес сказал: Вот ваша книга, господин Дюран!

Итак, он обращался к автору книги, к тому, кто ее написал!

Значит, господин Дюран вовсе не Ошоа. Господин Дюран — это Патрик д’Олерон. Господин Дюран, скромный, таинственный постоялец гостиницы «У пиренейского медведя», был великим, ни с кем не сравнимым романистом Патриком д’Олероном, автором серии бессмертных произведений, произведений, которые мы уже упоминали: «Затерян во льдах», «Тайна Борнео», «Царь горилл», «Призрачная джонка», «Робинзоны космоса», «Рыцари пространства» и т. д., и т. д.

К этим произведениям прибавилось теперь еще одно, с необыкновенно интригующим названием — «Грозный пират».

Я видел, как глаза Феликса засверкали от нетерпения. Поскорее проглотить новый роман Патрика д’Олерона — это желание овладело им целиком. Феликс действительно был необычайно взволнован. Подумать только — он видел самого Патрика д’Олерона, говорил с ним, пожимал ему руку, гулял с ним по дорогам Фабиака! Какой ужас! Он называл его астеком, подозревал его в самых страшных грехах, следил за ним и даже проник в его комнату. Осмелился занести свою нечестивую руку на его рукописи и бумаги. И злосчастное завещание было совсем не завещанием, теперь мы отлично это понимали, — это было не что иное, как новое произведение Патрика д’Олерона, которое он готовил к печати.

— Вы пишете книги, господин Дюран? — заинтересовался отец Феликса. — Это ваша? Позволите? Я… Ка… Как? Так это вы Патрик д’Олерон, господин Дюран?

Господин Ляпюжад растерянно смотрел на Дюрана:

— Невероятно! Наш дом полон ваших книг! Ваше имя священно для Феликса. Он только вами и клянется. Правда, Феликс? Я очень польщен, очень рад, господин Патрик… Вы позволите мне вас называть господином Патриком… «Грозный пират»… Гм, гм… это, должно быть, здорово! Как только стает снег, я спущусь в Люшон и куплю эту книгу. Потому что и я читаю ваши книги, господин Патрик… Я тоже их читаю…

— Это очень мило с вашей стороны, господин Ляпюжад, — сказал наш постоялец, — но, видите ли, здесь, в Фабиаке, я не Патрик д’Олерон, а просто господин Дюран, который отдыхает в горах и немного пишет, потому что его издатель ждет от него новой книги…

— Надо бы вспрыснуть этого самого пирата, — сказал отец. — Что, если нам распить бутылочку шампанского?

— Я угощаю! — сказал Лопес.

— Нет уж, извините, ставлю я! — воскликнул господин Ляпюжад своим громовым голосом.

— Шампанское в честь «Грозного пирата»! — заметил Феликс, сделав при этом кислую мину. — Пираты предпочитают ром и тафиа…

— Или пульку, — добавил я.

 

12. „За работу, господин Дюран!“

А назавтра мы рассказали все как было господину Дюрану или, вернее, Патрику д’Олерону, и он очень смеялся над нами.

— Я что-то подозревал, — признался он нам. — Вы всегда, словно заговорщики, о чем-то шептались по углам, и это казалось мне странным. Исподтишка подглядывали за мной. Ходили по пятам… Сначала я думал, что вы знаете о моей настоящей профессии. Мне было известно, что Лопес находится где-то поблизости от Фабиака. Он коммерческий директор издательства, и у него есть друзья в Люшоне. Он мог оказаться неосторожным и рассказать о том, что я здесь живу.

— Э, — сказал я смеясь, — он так и сделал!

— Знаешь, я не люблю говорить, что я писатель. Так меня оставляют в покое, и я могу работать.

— О господин Патрик, — сказал Феликс в приливе нежных чувств, — во всяком случае, я-то вам мешать не буду.

— А Мексика? — спросил я. — А все вопросы, которые мы вам задавали о Мексике, разве они вас не насторожили?

— Нисколько. Я считал это совершенно естественным. Я ведь знал, что вы проходите в школе Мексику. И, по правде говоря, вы-то мне и подали мысль о моем новом романе…

— «Сокровища майя»? — спросил Феликс, жадно глядя на Дюрана.

— Да. Это похождения вашего — вернее, твоего кузена, которые послужили основой для будущей книги.

— Вы всегда возите с собой атлас?

— Конечно. Это, так сказать, мое орудие производства. Но у меня к тому же еще и великолепная память. Изредка я делаю записи на листочках бумаги.

— И вы быстро пишете? — спросил Феликс.

— Иногда. Когда тема мне нравится… Вот, скажем, «Сокровища майя» я начал писать очень быстро и сам был так увлечен темой, что написал тотчас же моему издателю Вальдеру и в общих чертах рассказал о своем замысле. Ему очень понравилось, и он мне ответил с обратной почтой: торопитесь, я немедленно ставлю в известность весь редакционный аппарат и рассчитываю на вас…

— Редакционный аппарат?

— Дружочек мой Феликс, ведь книги выпускают люди, им дается рукопись, а они возвращают напечатанную книгу. Они выбирают бумагу, шрифт наблюдают за типографией, занимаются обложкой, иллюстрациями, которые встречаются в самой книге…

— Фамилия вашего издателя Вальдер или Вальдивиа?

— Конечно, Вальдер, — ответил, смеясь, писатель. — Из Вальдера я и сделал шутки ради Вальдивиа да еще наградил его страшными мексиканскими усами!

— Вы так хорошо знаете Мексику! — сказал я.

— Все, что вы нам рассказали об астеках и майя, это ведь не вы сами придумали?

— Конечно, нет. Это не я придумал. Спросите у господина Казена, если не верите… Я только прочитал несколько работ по этому вопросу. Среди них есть очень интересные.

— Но это же еще не конец? — продолжал настойчиво расспрашивать Феликс.

— Что ты имеешь в виду?

— Роман еще не закончен? Вы будете его продолжать?

— Увы! Я еще должен работать. Бедняга Лопес уехал ни с чем. Он надеялся привезти рукопись Вальдеру. Придется ему еще подождать…

Здесь я вынужден вернуться немного назад и сообщить вам, что господин Лопес спустя два дня после своего приезда сумел без особых затруднений вернуться обратно — снегопад прекратился. Только в одном месте были сугробы, которые пришлось целый час разгребать, чтобы машина могла проехать.

Но Феликс уже позабыл Лопеса, милого, симпатичного Лопеса… Что до Вальдера, то он и вовсе не шел в счет. Его интересовал только Вальдивиа-мексиканец, Вальдивиа — старший помощник капитана «Пернатого Змея», с обветренным загорелым лицом и длинными закрученными усами.

— Через месяц вы закончите свою книгу, господин Дюран? — спросил Феликс.

— Сам еще не знаю.

— Может быть, через полтора?

— Теперь еще и ты будешь меня терзать? Второй Лопес!

— Послушайте, господин Патрик, мы больше вам не будем мешать. Не будем ходить с вами на прогулки и мучить расспросами об астеках и майя. Если хотите, Бертран станет вас будить в шесть утра или в половине седьмого. Вы выпьете стакан душистого кофе с молоком, съедите пару бутербродов и — гоп! — за работу! А холода пусть вас не беспокоят. Дров хватит. Перед обедом вы немного погуляете, если погода хорошая — только смотрите не простудитесь, — и возвращаетесь домой. После обеда можете еще поработать час-другой… И, если вы будете аккуратно следовать моему расписанию, через месяц книга будет готова!

— Ишь ты какой быстрый, мой мальчик! Я не пишущая машина! Спасибо, что ты мне разрешаешь хотя бы поесть.

— Ну что вы! Я говорю, что есть надо, и хорошо есть! Чтобы набираться сил и писать.

— Бывают дни, когда настроение не очень…

— Сделайте над собой усилие, господин Патрик, пожалуйста! Вальдер беспокоится. Книжные магазины и библиотеки ждут. И… мы тоже!

Мы сидели в этот четверг у камина. Опять шел снег. После нескольких сухих морозных дней снежные хлопья кружились над Фабиаком, и на сей раз мы понимали, что снег надолго и прочно обосновывался здесь.

Мы были счастливы и немного печальны одновременно. Счастливы потому, что приближались зимние каникулы, счастливы — я, во всяком случае, — оттого, что скоро можно будет всерьез заняться лыжами и санками. И мы были грустны потому, что накануне вечером господин Патрик д’Олерон сообщил нам, что собирается уезжать. Он рад был бы провести с нами рождество, но дела звали его в Париж. Он еще вернется, ведь он обещал нам, что будет часто приезжать. И только это немного утешало нас.

Сидя за столом, мы глядели на падающий снег и ждали ставших уже привычными шагов писателя. Он сейчас спустится из своей комнаты и будет завтракать вместе с нами.

Из кухни раздался голос мамы:

— Дети, вы здесь? Что вы делаете? Вас совсем не слышно!

— Мы здесь, — ответил я.

Феликс нагнулся и положил перед собою книжку в лакированной обложке. Он ласково погладил ее. Это был «Грозный пират». Феликс читал его уже в третий раз. Он открыл книгу и внимательно разглядывал первую страницу. На ней красовались выписанные крупным размашистым почерком слова, которыми так гордился мой друг:

Феликсу Ляпюжаду,

моему дорогому соавтору,

с искренней дружбой

Патрик

У меня тоже была точно такая же книжка, подаренная мне нашим гостем, и тоже с очень хорошей надписью. Однако я успел прочитать книгу всего два раза. В этом отношении я уступил первенство Феликсу.

— Ох! — вздохнул Феликс. — Не дождусь, когда получу «Сокровище майя» с такой же надписью. В самом деле, дружище Патрик совершенно прав (теперь Феликс позволял себе говорить «дружище Патрик»), мы в некотором роде его соавторы: подали ему кое-какие мысли, кое-что подсказали…

Я не успел подтвердить слова Феликса. Этажом выше раздался стук двери. Ступеньки лестницы заскрипели под быстрыми шагами. Появился наш постоялец, свежевыбритый, подтянутый, и поздоровался с нами с непривычным оживлением:

— Привет, ребята! Могу сообщить вам добрую весть.

— Закончили? — спросил Феликс, сверкая глазами.

— Да, закончил. План завершен. Отредактированы большие куски. Все идет как нельзя лучше!

— Браво! — сказал Феликс. — Но…

— Но?

— Я думал, что вы скажете нам: поставлена последняя точка.

Вошла мама, неся кофейник с благоухающим кофе. Наш гость поздоровался с нею очень дружески.

— Здравствуйте, господин Патрик. Надеюсь, вы хорошо спали?

— Как нельзя лучше!

Феликс скорчил гримасу. Спать, спать! Нашла ведь о чем говорить, когда читатель ждет!

Я повернулся к писателю:

— Господин Патрик, расскажите нам хоть немного о том, что происходит после того, как клад найден. Они в лабиринте. Видят этот желтоватый свет… Это было золото!..

— Постой, постой! — вмешалась мама. — Прошу тебя, оставь в покое господина Патрика. Дай ему спокойно позавтракать!

— Ничего, ничего, — сказал, улыбаясь, Патрик д’Олерон.

Я настойчиво продолжал:

— Что происходит в этот момент? Ошоа освобождается от Жана-француза, моего кузена…

— Какого такого кузена? Что ты плетешь? — встревожилась мама, которая, должен я вам сказать, была не совсем в курсе наших дел.

— Ошоа освобождается от Жана. Он богат. Потом его охватывают угрызения совести. Тогда он возвращается в Пиренеи и ищет деревню, где родился Жан. Верно? — спросил я.

— Молчите! Господин Патрик, не рассказывайте ему ничего! — взмолился Феликс.

Я утвердительно киваю головой.

— Нет, вы выберете другой конец. Они очутились в храме майя. В этот момент появляется Вальдивиа. Он не погиб во время бури. Он их арестовывает, уводит в джунгли, привязывает к стволу красного дерева и бросает. Но они спасаются, и каждый идет своей дорогой… Потом, э… э… Не знаю… Пожалуй, так уж очень сложно…

Патрик д’Олерон готов был уже открыть рот и высказать свое собственное мнение, когда красный от возмущения Феликс поднял руку:

— Не рассказывайте ему ничего, господин Патрик! Будет куда лучше, если вы ничего не расскажете. Нам будет только интересней. Я ничего не хочу знать наперед.

Писатель кивнул головой в знак согласия.

— Я полагаю, что Феликс прав. Пожалуй, лучше будет подождать выхода книги. Зато вы будете испытывать радость первооткрывателей… Заметьте, что этот наш разговор дал мне несколько интересных идей. В общем, вы мне очень помогли.

— В особенности Феликс. Это он придумывал разные входы и выходы, — сказал я. — У Феликса необыкновенно богатое воображение.

Щеки Феликса вспыхнули румянцем, но на сей раз уже не от гнева.

— О господин Патрик, — прошептал Феликс, — я так люблю все, что вы пишете!.. У меня есть все ваши книги, и я никогда с ними не расстанусь.

— Благодарю тебя, дружочек!

— Вы умеете выбирать интересные страны. И имена ваших героев всегда такие необыкновенные… Ошоа… Вальдивиа… Да и герои ваших других книг… Но вот что меня удивляет — это псевдоним, который вы придумали, когда приехали сюда. Вы не хотели, чтобы вас узнали, я понимаю, вам хотелось пожить в покое и тишине… И, вместо того чтобы назваться Патриком д’Олероном, вы сказали: меня зовут Эмиль Дюран… Эмиль Дюран не слишком оригинальное имя… О! Я прекрасно понимаю, это специально, чтобы не обращать на себя внимания… Очень хитро придумано.

— Но, дружочек мой, — сказал писатель необычайно ласково, — мое имя вовсе не Патрик д’Олерон, меня действительно зовут Эмилем Дюраном. Д’Олерон — это мое литературное имя, мой псевдоним.

— Ах! — только и сумел произнести ошеломленный Феликс. — Ваша фамилия Дюран?

Я взял Феликса за локоть.

— Ну и что же здесь такого, Феликс! Мольер звался Покленом, а Вольтер — Аруэ. А вот Патрик д’Олерон зовется Дюраном, и это тоже очень красивая фамилия.

— Конечно, красивая, — подтвердил Феликс просветлев.

— Неплохая, — подтвердил бессмертный автор «Грозного пирата» и «Сокровищ майя», намазывая толстый слой деревенского масла на поджаренный кусок хлеба.

 

13. Тайна Феликса

Весна вновь пришла в мои Пиренеи. Набухли почки на ивах и орешнике. Зеленые лезвия молодых травинок прорезали склоны, а яблоки и сливы разукрасились новым снегом — белым и розовым — и трепещут под нежными лучами солнца…

Стаяли ледяные корки, долгую зиму державшиеся на вершинах. Под деревянными мостами, весело журча, несутся пенные воды рек. Букетики фиалок, что стоят на столе у господина Казена, принесли с собою в нашу старую деревенскую школу тонкий и острый запах первых дней весеннего обновленья.

Патрик д’Олерон уехал перед рождеством, но мы поздравили его с праздником, и он нам ответил. Переписка наша продолжается и поныне. Мы пишем ему не только о том, что нового в наших семьях — у Даррегиберри и Ляпюжадов, — но и обо всем, что делается в Фабиаке: об Илларионе Пейре и его неутомимом грузовичке, об универсальном магазине Тужаса, о господине Казене, о центральной площади нашей деревни.

Несмотря на свою занятость, Патрик д’Олерон всегда очень аккуратно отвечает на наши письма. Он интересуется нашими школьными делами. Так ли мы сильны в математике, как майя? Хорошо ли идут занятия по истории? История очень важна! Но не только история полуострова Юкатан…

О географии и говорить не приходится. Мы глубоко убеждены в первостепенном значении этой науки и обожаем географию. Но наш друг Патрик рекомендует нам не пренебрегать ни Бри, ни Бос, ни Бретанью и обращать наше усердие не на одни только джунгли и пустыни.

Что до французского языка, само собою разумеется, что писатель о нем не может позабыть, а потому он в каждом письме советует нам: учитесь хорошенько своему родному языку.

И представьте себе, что Феликс послушно изучает французский, с таким энтузиазмом, что господин Казен просто поражен! Феликс без ума от грамматики и спряжений. Он назубок знает самые коварные правила. Полного торжества он достигает на сочинениях. И не пытайтесь поймать его на знаках препинания — он безошибочно расставляет запятые.

Немало времени я положил на то, чтобы открыть тайну Феликса. Но однажды я застал его за кипой страниц, исписанных в порыве вдохновения. Тогда меня словно осенило: Феликс пишет, Феликс сочиняет. Феликс начал писать роман!

Он теперь стал совсем одержимым. Он даже забывает окончить свой завтрак — не всегда, правда… Я еще не читал его произведения, но он поклялся, что я буду первым, кто им насладится. Он еще не выбрал название: «Чудовищная месть», «Тайна Анаконды», а может быть, «Трагическая саподилла»… Я склоняюсь к последнему названию. Феликс, тоже, потому что плоды этого дерева необыкновенно вкусны.

Когда рукопись будет окончена, он пошлет ее своему другу, своему собрату по перу, Патрику д’Олерону, чтобы тот сообщил ему свое мнение.

* * *

В прошлый четверг мы отправились на рыбалку. Нельзя же всегда только сочинять или заниматься. Писатели тоже иногда гуляют. Это и гигиенично, и для здоровья хорошо, и очень полезно для пополнения запаса мыслей.

Итак, только мы отправились на рыбалку, как услышали, что кто-то бежит вслед за нами и зовет нас. Это оказался почтальон. Он держал в руках две заказные бандероли, адресованные нам. Расписавшись в получении, мы лихорадочно вскрыли упаковку. Мы прекрасно догадывались, что окажется там, внутри.

Патрик д’Олерон посылал нам с самой трогательной надписью свое последнее творение — мексиканско-пиренейский роман, потрясающее повествование, подлинный шедевр. Наконец-то мы узнаем, что произошло в пресловутом лабиринте, наконец-то нам станет известна тайна клада…

Мы не пошли на рыбалку. Мы уселись в саду у Феликса, в гостеприимной беседке, которую уже начали оплетать кусты вьющихся роз.

И, налюбовавшись досыта блестящей обложкой, на которой «Пернатый Змей» плывет по грозному морю, мы принялись за чтение:

Глава I

Все началось в тот тревожный декабрьский вечер, когда горы стонали от порывов ветра…

Да ведь это же наша собственная история. Мне казалось, что между строк я то и дело вижу добрую, лукавую улыбку господина Дюрана.

Неужто он посмеялся над нами? Не думаю.

Но загадку невероятных похождений Ошоа, Вальдивиа и их товарищей он нам так и не раскрыл до конца: думайте, мол, мальчики, сами!..